Я летела сквозь широкий белый туннель, который беспрерывно вращался, в другом конце его я видела знакомое лицо, лицо мамы Лонгчэмп, мрачное и утомленное, лицо папы Лонгчэмпа, стыдливо опустившего глаза, лицо Джимми, сдерживающего гнев и слезы, лицо малютки Ферн, тянущей ко мне ручонки.

Я спускалась все ниже и ниже по туннелю, и увидела злое лицо бабушки Катлер, озабоченное лицо Рэндольфа, лицо матери, лежащей на белых шелковых подушках, лицо Клэр со злобной, беспомощной улыбкой, вдруг появилось лицо Филипа, выражающего недоверие, и страсть.

Наконец появился Михаэль, сначала он улыбался, но потом его рот искривился, и маэстро стал исчезать.

– Михаэль! – закричала я. – Михаэль, не оставляй меня! Михаэль!

Я услышала голоса.

– Посмотри на монитор, что-то случилось.

– Она приходит в себя.

– Позовите доктора Стивенса.

– Дон, – кто-то позвал меня, – Дон, открой глаза. Строптивица Дон, открой глаза.

Я попыталась открыть глаза. Медленно, очень медленно туман начал рассеиваться. Я увидела молочно-белую стену и большое окно, занавешенное светлой шторой. Я перевела взгляд и увидела номер на кровати I.V. Я повернула голову и увидела медсестру, она улыбнулась мне, у нее были мягкие синие глаза и легкие коричневые волосы, на вид ей было не больше двадцати пяти.

– Привет, – сказала она. – Как вы себя чувствуете?

– Где я? Как я оказалась здесь?

– Вы находитесь в больнице, Дон. Произошел несчастный случай, – спокойным голосом пояснила сестра.

– Несчастный случай? Я не помню никакого несчастного случая, – мне было очень трудно говорить.

– Вы отделались легко. Скоро здесь будет доктор, и он раскует больше. – Она пригладила мои волосы и поправила подушку.

– Но, как это произошло?

– Вас сбил автомобиль, к счастью, он ехал не слишком быстро, но вы не смотрели на дорогу и были отброшены на обочину. У вас была кома.

– Кома? – Я огляделась вокруг, за дверью были слышны голоса. – Как долго я здесь?

– Сегодня четвертый день, – сообщила сестра.

– Четвертый день! – Я попробовала сесть, но голова сильно закружилась.

– Хорошо, хорошо, хорошо, – проговорил доктор, входя с другой медсестрой, более старшей и не такой дружелюбной. – Привет, – обратился он ко мне, – я доктор Стивенс.

– Привет, – сказала я не своим голосом.

– Привет, – повторил он.

Доктор выглядел лет под шестьдесят, когда-то коричневые волосы поседели, но карие глаза смотрели живо, как у юноши. Лицо было круглым, немного пухлым. Он был невысок и подвижен. Доктор нежно дотронулся до меня и любезно улыбнулся.

– Что со мной случилось?

– Я рассказала ей о несчастном случае, – сказала молодая сестра.

– Да, с вами случилось несчастье, – улыбнулся доктор. – Вы шли в метель, попали под автомобиль и были отброшены на обочину. Вы сильно ударились об лед и потеряли сознание. Удар был достаточно мощный, и только теперь вы пришли в себя. – Его глаза с любопытством разглядывали меня. – Все ваши жизненные функции в порядке, никаких переломов нет. Однако, – продолжил он более мягким голосом, наклонившись и взяв мою руку, – я уверен, вы знаете, что беременны.

Слезы подступили к моим глазам, я вспомнила все, Михаэля, его бегство. Я вытерла слезы и кивнула.

– Вы пробовали скрыть это? Ваша семья ничего не знала.

– Да, – еле слышно ответила я. Мне казалось, доктор начнет ругаться, но он просто подмигнул и улыбнулся.

– Чудовищная живучесть, обычно мать в результате подобного несчастного случая теряет ребенка, но у вас все прекрасно.

Большой комок подкатил у меня к горлу, и я опять зарыдала.

– Я не предвижу никаких осложнений, мы немного понаблюдаем вас и скорее всего отпустим. Какие вопросы? – доктор улыбнулся.

– Кто знает, что я здесь? Все?

– Да. Почти, – ответил он. – Молодая леди ожидает вас в холле. Она приходила каждый день и часами сидела. Это, по-моему, настоящая дружба, она так волновалась. Не желаете ли небольшую компанию?

– Да, пожалуйста. Это, должно быть, Триша.

– Хорошо, мы уберем капельницу, и вы сможете нормально есть и пить. Некоторое время будет кружиться голова, но это нормально, организм должен набрать сил. Ваше правое бедро перестанет болеть через неделю, автомобиль как раз его и задел. Главное, чтобы вы хорошо ели и не слишком много ходили в первое время. Понятно?

– Да, спасибо.

Доктор кивнул медсестре, и она убрала капельницу. Он что-то записал в карточку, висевшую у меня в изголовье, улыбнулся и вышел вместе со старшей медсестрой. Младшая же отрегулировала кровать так, чтобы я могла сидеть. Даже небольшое движение вызывало головокружение, и я закрыла глаза.

– Я уверена, что вы хотите поесть, – сказала медсестра. – Пойду приглашу вашу подругу.

– Спасибо, – и я попробовала вспомнить все то, что случилось. Я с трудом вспоминала дорогу к Михаэлю, какого-то пожилого человека, чужую спальню, маленькое рождественское дерево в углу, все это вызывало у меня слезы.

– Привет, – сказала Триша, появившись в дверях.

На ней был темно-синий шерстяной жакет, поверх которого был накинут белый халат. Маленькую обернутую в бумагу коробочку она держала в левой руке. Волосы были аккуратно собраны в пучок. Щеки как в мороз раскраснелись и неестественно выглядели на белом больничном фоне.

– Привет, – ответила я и протянула руку, Триша ее быстро пожала.

– Как ты себя чувствуешь?

– Устала, перепугана, немного взволнована. Как только отрываю голову от подушки, чувствую головокружение, но доктор сказал, все пройдет, если я буду нормально питаться.

– Я принесла тебе конфеты. – Триша положила коробку на стол возле моей кровати. – Тебе ведь нужны калории.

– Спасибо, – я улыбнулась и посмотрела на Тришу. – Ты знаешь, что произошло?

Она кивнула и опустила глаза, держа меня за руку.

– Я пошла к нему домой, но он уехал, он оставил меня.

Я развела руками.

– Это ужасно, это так ужасно. Я жалею, что ты раньше не рассказала о Михаэле Саттоне. Я бы тебя предостерегла, но мне кажется, это бы все равно не возымело действий.

– Возможно, он просто боится за свою карьеру, – предположила я.

– Нет, он просто эгоист, – Триша посмотрела на дверь и пододвинулась ближе. – Младенец в порядке?

– Да, – я передала слова врача, – он в порядке.

– Что ты теперь собираешься делать?

– Я не знаю, слишком поздно что-нибудь делать. Я собираюсь рожать, – твердо ответила я.

– Рожать?

– Меня теперь не волнует Михаэль, я любила его, он, наверное, не очень сильно любил меня. Младенец – плод нашей любви, любви. – Я повторила это слово как заклинание. – Маленькое рождественское дерево все еще там, мы собирались вместе отметить Новый год и рождество.

Триша сделалась очень серьезной.

– Ты еще очень долго будешь болеть, ты еще очень долго будешь здесь.

Я посмотрела на нее и кивнула. Медсестра вернулась с соком и пончиком. Трясущимися руками я начала есть.

– Я помогу ей, – предложила Триша.

– Спасибо, – ответила медсестра, улыбнулась и покинула нас.

Триша поддерживала меня, пока я ела. Она была похожа на заботливую мать.

Только сейчас я поверила, почувствовав вкус сока, что три дня не ела.

– Что происходит дома? – спросила я, переведя дыхание. – Агнесса рвет и мечет?

– Ох, не спрашивай. Когда приехала полиция и сообщила ей, Агнесса побежала через весь дом, заломив руки, пересчитывать нас. Госпожа Лидди силой утихомирила ее, но та еще долго скандировала: «Такого никогда не случалось прежде, это не моя ошибка». Наконец она надела черное платье и начала играть траур. Это дико раздражало меня, можно подумать, ты умерла. Она говорила о тебе только в прошедшем времени. «Она была такая способная, такая живая, но такая испорченная девушка». Наконец мое терпение лопнуло, и я крикнула ей: «Агнесса, она не мертва! Перестаньте говорить так!» Но она только смотрела на меня с сожалением и качала головой так, будто это я, а не она, была сумасшедшей. Все, кто мог помочь мне, были далеко, я приезжала каждую свободную минуту сюда и ждала, пока ты очнешься.

– Я знаю, мне доложили. Благодарю за заботу, Триша.

– Ты не должна за это благодарить, глупая. Взгляни на себя и постарайся побыстрей поправиться, мне не очень нравится больница. Здесь слишком много больных, – сказала Триша, и мы засмеялись. Мне было больно смеяться, напрягались мышцы живота, но я ничего не могла поделать.

– Интересно, сколько больнице заплатила моя семья, здесь ни о ком так не заботятся. – Триша кивнула. – Ну а мне хорошо, – заметила я.

– Только не раскисай.

Прием пищи стоил мне больших сил. Я могла только лежать с открытыми глазами и слушать, как Триша описывает происшествия в школе. Наконец пришла медсестра и порекомендовала ей удалиться.

– Ей еще не следует так много общаться. В следующий раз, когда вы придете, ей будет гораздо лучше, – пообещала она. – Теперь она должна отдохнуть, это ей как воздух необходимо.

– Я приду завтра, – Триша пожала мою руку. – Я скажу Агнессе, что ты неплохо выглядишь, и, возможно, она сменит черное траурное платье на другое.

Я хмыкнула и попробовала рассмеяться, но выдавила только улыбку. Триша поцеловала меня в щеку, но я не заметила, как она вышла, потому что мгновенно крепко заснула.

Когда я проснулась вечером, то обнаружила подле себя горячий пирожок и чай. В коридоре были слышны разговоры медсестер, врачей, жалобы пациентов. Я старалась ни к чему не прислушиваться.

На следующее утро меня разбудил приступ голода. Я съела яйца, сваренные всмятку, и тост. Пришел доктор Стивенс, померил пульс, послушал сердце и посмотрел глаза.

– Вы быстро поправляетесь, – заметил он, – остался день или немного больше.

Мне принесли хороший завтрак, я открыла Тришины конфеты и съела две из них. Другие отдала медсестрам. Санитар принес мне разные журналы, и около часа я читала. Поздно вечером пришла Триша с кучей школьных новостей и описала, что произошло дома.

– Был ужас, когда я сказала Агнессе, что ты идешь на поправку, но она почти не слушала. Она говорила о тебе, как о мертвой, как об одном из своих воспоминаний. Но, по крайней мере, она сделала макияж, сняла траур и начала играть новые роли.

– Я хочу попытаться закончить школу, – сказала я. – Это очень важно.

Триша кивнула и рассказала о человеке, заменившем Михаэля.

– Он очень тонкий и носит очки, потому что не видит дальше своего носа, девушки рассказывали, что он очень неестественен. Выйдя из школы, они передразнивают его: «И раз, и два… И раз, и два…»

Я рассмеялась.

– Весьма отличается от Михаэля Саттона, не правда ли? – спросила я.

– Он обаятелен. Но я бы предпочла заниматься танцами, чем ходить к нему. Чуть не забыла, – Триша достала из кармана пальто письмо, – оно пришло вчера, и я успела его взять прежде, чем заметила Агнесса. Она отправляет всю твою корреспонденцию обратно.

– Почему?

Триша пожала плечами.

– Кто сможет объяснить поступки Агнессы? Я думаю, тебе захочется его прочитать, это от Джимми.

– Джимми! – Я быстро выхватила письмо. – Спасибо!

– Не стоит благодарности. Я надеюсь, что тебя завтра выпустят, а если нет – жди меня в полдень, – она нагнулась и поцеловала меня в щеку.

– Спасибо, Триша. Спасибо за то, что стала мне лучшим другом. – Глаза мои снова наполнились слезами.

– Не волнуйся, – ответила Триша. – Я буду им так или иначе. Но ты будешь прощать мне маленькие недостатки.

– С удовольствием.

– Смотри же, – уже в дверях пригрозила Триша.

После ее ухода я села в кровати. Как это замечательно иметь друга, особенно в такие трудные времена. Правильно сказал поэт, друг познается в беде.

Я не вспоминала обо всем хорошем, что произошло в Нью-Йорке, своей работе с мадам Стейчен, удачное прослушивание у Михаэля, комплименты других преподавателей, выступления, волнения, поездки – все было мельче дружбы с Тришей. Я размазала слезы кулаками по лицу и посмотрела на письмо Джимми. Сколько у меня хорошего, которого я не заслуживаю. Я предала его любовь, я предала его. Я должна буду сообщить ему обо всем, а это будет очень сложно, одно из самых трудных дел. Я открыла конверт и достала письмо:

«Дорогая Дон,

Зима выдалась очень трудной, одна снежная буря следовала за другой, но в армии не очень-то обращают внимание на погоду: мы должны всегда делать то, что приказано.

Ты, наверное, обрадуешься, узнав, что меня повысили в звании. Я – часть одного большого механизма, бригады механиков, обслуживающих полигон. Довольно внушительно, да?

Мне кажется, что твои письма где-то задерживаются. А может быть, ты просто очень занята своей карьерой, тогда я рад за тебя. Я всем говорю, что моя невеста – звезда сцены.

У меня куча новостей из дому. Новая жена папы беременна. Мне не очень приятно, что у меня появится новый брат или сестра, после смерти мамы, по крайней мере, странно. Но папа счастлив, он думает, что взамен тебя получит новую дочь.

Я не говорю ему, что ты – это только ты.

С любовью, Джимми.»

Я убрала письмо и закрыла глаза. Мое сердце сжалось. Бедный Джимми, подумала я, как безграничны твоя любовь и доверие. Как я могу ему рассказать обо всем происшедшем?

Когда медсестра заглянула ко мне в палату, я попросила ручку и бумагу, но так и не собралась писать ответ.

Потому что я услышала в коридоре тяжелые шаги, шаги, которые всегда предупреждали меня о надвигающейся опасности. Я испуганно посмотрела на дверь, и через мгновение она открылась, на пороге появилась бабушка Катлер.

Мое сердце сжалось. Некоторое время бабушка стояла на месте и изучала меня своими серыми каменными глазами. Она выглядела еще старше и еще тоньше. Сталь ее волос стала еще заметней. Как всегда, она была одета элегантно, почти до неприличия. На ней была темно-синяя безрукавка, белая блузка и темно-синяя юбка. В ушах были массивные золотые с гранеными алмазами серьги. Губы были ярко накрашены, макияж вообще был сильнее чем когда-либо. Я подумала, что она пытается обмануть годы.

Тонко сжатые губы выдавали ее волнение и гнев, но гордость не позволяла более открыто проявить свои чувства. Несмотря на возраст, бабушка выглядела внушительно.

Находясь далеко от дома, я забыла, как взгляд ее заставлял останавливаться мою кровь в жилах. Мое сердце в предчувствии скандала забилось. Она медленно наклонила голову и подчеркнуто улыбнулась. Я хотела вскочить и закричать, но не двигалась, не издавала никаких звуков, я боялась, что голос мой задрожит.

– Меня ничто ни на йоту не удивляет, – сказала она, закрывая дверь и проходя в комнату. – Именно в таком месте и при таких обстоятельствах… Тебе было всего несколько месяцев, а я уже сказала твоей матери, что вы замешаны из одного теста. Какие бы дорогие подарки тебе ни делали, сколько бы тебе ни помогали, ты всегда будешь обузой для семьи.

Ее улыбка ожесточилась.

– Агнесса Моррис сообщала весьма интересные вещи о твоем поведении. Ты становилась все хуже и хуже, и я ожидала, что подобное случится. Так что для меня это не было откровением, – закончила она, не скрывая удовлетворения.

– Меня не волнует, что вы думаете, – ответила я, так и не сумев твердо посмотреть в ее пылающие ненавистью глаза.

Она рассмеялась и осмотрела палату.

– Ну и берлога у тебя. – Бабушка, опираясь на трость, подошла и резко села на кровать. – Смотри на меня, когда я разговариваю с тобой, – вспыхнула она.

Я подняла голову, но выдержать ее жестокого, ошеломляюще жестокого взгляда я так и не смогла. Еле заметная улыбка продолжала гулять на ее губах, губах, которые, кажется, забыли как улыбаться.

– Не волнуйся, я не ожидала, что ты исправишься, несмотря на частые сообщения, получаемые нами о твоих предполагаемых успехах в музыке и пении. Рожденные в грязи никогда не достигнут облаков. Я ожидала, честно говоря, еще больше проблем. Только не так быстро. Тут ты даже меня удивила.

Я закрыла лицо руками. Мне казалось, что судьба меня пыталась безуспешно продеть сквозь игольное ушко. Я дрожала, ужас овладел моими мыслями. Казалось, я потеряла голос, и все оборвалось у меня внутри, даже слезы пропали.

– Не было никакого смысла пробовать скрыть свой грех. Все тайное становится явным. Сейчас, – улыбнулась бабушка, – нужно благодарить несчастный случай.

– Что?! – Я открыла лицо. – Как можно благодарить несчастный случай?

Маленькая, напряженная, холодная улыбка была ответом на мой вопрос. Нет, это была не улыбка, а гримаса.

– Несчастный случай даст нам приличный повод убрать тебя из школы, – ее улыбка стала победоносной. Каждый раз, когда она смотрела на меня теперь, выражение ее лица менялось. Она не видела меня в целом, а разглядывала по частям, наверное, для того, чтобы не выплеснуть сразу весь свой уничтожающий гнев.

– Убрать из школы!

– Конечно, – глаза бабушки опять стали напряженными. – Не думаешь ли ты в таком состоянии продолжать занятия? Всем, на всех занятиях выставлять на обозрение свой разбухший живот? Ты учишься под фамилией Катлер. И я не позволю бросать тень на всех нас. У меня есть хорошие друзья среди руководства школы, а я дорожу своей репутацией.

Передо мной сидит всего лишь старая женщина, злая старуха, внушала я себе, боясь выказать страх. Чтобы она не могла ничего прочитать по моим глазам, я закрыла их. Но как воздействовать на бабушку, если она ничего не замечает, ничего не боится.

– Кто отец ребенка? – потребовала ответа она. Я смотрела вдаль, стараясь не слушать, как она стучит тростью по полу. – Кто он?

– Не все ли равно теперь? – Я уже не пыталась сдерживать слезы, мне было все равно.

Бабушка откинула голову и ухмыльнулась.

– Ты права, какая разница, ведь ты скорей всего даже не догадываешься, который из них…

– Это неправда, – закричала я, – не такого я сорта.

– Нет, – заявила бабушка, открыв ряд белоснежных фарфоровых зубов, – ты не такого сорта. Ты находишься здесь, на больничной койке, беременная, потому что ты хорошая девушка, гордость нашей семьи.

Я закрыла опять лицо руками, и бабушка надолго замолчала. Я уже надеялась, что она ушла, оставив меня одну, но она все еще сидела. Ей доставляло огромное удовольствие планировать мое будущее, так же как и будущее любого члена семейства, даже если она и не считает меня его членом.

– Ты не можешь вернуться в школу, – продолжила бабушка, – и не можешь больше жить у Агнессы Моррис. Я, конечно, не хочу видеть тебя в гостинице. Только представь, какие разговоры пойдут о твоем животе?

– Что же вы хотите? – не выдержав, спросила я.

– Того, что я хочу, быть не может, я говорю о том, что необходимо. Ты оказалась хуже, чем я предполагала. Итак, в школе мы скажем, что ты направлена после больницы в центр для дальнейшего лечения. Это достаточно драматично, чтобы удовлетворить любопытствующих. В действительности, ты завтра же поедешь жить к моим сестрам Эмили и Шарлотте, пока не родишь. Потом мы посмотрим, – наконец-то сообщила бабушка.

– Где живут ваши сестры?

– Тебя это не должно волновать, они живут в Вирджинии, на двадцать восемь миль восточнее Линсбурга, в доме моего отца, старая плантация называется Медоуз. Я уже предупредила их. Автомобиль доставит тебя до аэропорта. В Линсбурге будет ждать водитель, он и отвезет тебя в Медоуз.

– Но что делать с вещами, оставшимися в доме Агнессы?

– Они достанутся ей в качестве компенсации за все те беспокойства, которые ты успела доставить. Но возможно, она захочет избавиться от малейшего следа, напоминающего о тебе.

– И не удивительно, особенно после письма, предварившего мое появление у нее, – не выдержала я, – в котором не было ничего, кроме лжи.

– Что бы то ни было, но все уже решено.

– Но существуют люди, с которыми я хочу попрощаться, например, с… госпожой Лидди…

– Я хочу попробовать спасти положение, пусть никто не заметит твоей беременности, и все думают, что ты поехала поправлять здоровье.

– Люди поймут, что это ложь! – возмутилась я.

– Порядочные люди со мной не спорят, – ответила бабушка. – Школьное начальство уже информировано, – продемонстрировала она свою власть надо мной.

Но что делать? Куда идти? Ведь я беременна и плохо знаю жизнь. Конечно, можно сбежать к папе Лонгчэмпу, но ведь его новая жена ожидает ребенка.

– Твоя мать, – продолжала бабушка, сделав ударение на слове мать, – узнала обо всем, и, естественно, у нее случилась истерика, – рассмеялась она. – И жена моего сына сменила десятого доктора на одиннадцатого, отказавшись что-нибудь решать, держит постоянно возле себя медсестру.

Я уже не решилась просить ее помочь тебе, ведь она не может помочь и себе.

Я увидела довольную улыбку в уголках серых глаз бабушки.

– Почему вы так ее ненавидите? – спросила я, думая, что так или иначе всему виной дело с певцом. Но как бы то ни было, на ней был женат единственный сын бабушки Катлер, и она родила ей двух внуков.

– Я ненавижу людей, которые слабы и потакают своим слабостям, – объяснила она. – Мне не нравятся люди, которые глупее, чем они выглядят. Но, при всем этом мой сын Рэндольф любит твою мать, глупец, он не мог предвидеть всего случившегося, и по крайней мере, до тех пор, пока это так, вы будете находиться под моим контролем. Я взяла на себя опеку над вами, и вы должны выполнять мои указания. Доктор выписывает тебя завтра с утра после завтрака, подготовься к поездке, никто не должен провожать тебя, никто не должен знать о твоем отъезде. Понятно?

– Я наконец поняла, кто вы и насколько несчастны, и как вы мучились всю жизнь, – собравшись с духом, я посмотрела ей прямо в глаза, – мне жаль вас. – Ее глаза вспыхнули. – Несмотря на разницу в возрасте, – заговорила я так спокойно, что даже сама удивилась, – я ненавижу вашу слепую ненависть, я ненавижу вас, ненавижу и жалею, как и всех подобных вам.

– Прибереги свою жалость для себя, детка. Она тебе еще пригодится. – Бабушка так резко повернулась, что чуть не упала. Хлопнув дверью, она гордо удалилась. В больничном коридоре еще долго стучала ее трость.

Я упала лицом на подушку, слишком ослабшая, чтобы плакать. Какая разница, что будет? Михаэль сбежал, Джимми возненавидит меня, как только узнает правду. У папы Лонгчэмпа новая жизнь, новый ребенок, все люди, которых я люблю – далеко. Бабушка Катлер может делать со мной все, что угодно, и никто не найдет виноватых. Прощайте мечты о сцене, прощайте волшебная любовь, романтика, вера, что волшебная сказка станет былью. Прощайте молодые, надеющиеся, энергичные.

Я видела темные дождевые облака, закрывающие солнце и проникающие в мою комнату. Я ничего не хотела видеть, и с головой залезла под одеяло. Завтра я уеду из города своей мечты, исчезну, как будто никогда не существовала. Бедная мадам Стейчен, как я ее разочаровала, столько впустую потраченных сил, веры.

Когда мы только встретились с Михаэлем, он сказал, что страсть нас делает отчаянными. Но не сказал, что она так же делает нас одинокими. Он не хотел, чтобы я знала, в какой опасности находятся люди, полюбившие его.

Так ли было у моей матери? Является ли все это просто повторением? Говорит ли теперь бабушка Катлер обо мне так же, как и о ней? Какая разница? Размышляя об этих вещах, я утомилась. Я не могла больше думать, закрыла глаза и ушла от всех проблем, от бабушки Катлер в тихий, мирный сон.

Доктор Стивенс появился рано утром, чтобы в последний раз осмотреть меня. Он вручил выписку. Медсестра помогла мне после завтрака одеться, и я спустилась, чтобы позвонить Трише, но трубку взяла Агнесса.

– Агнесса, – прокричала я, – это Дон.

– Дон? – последовала пауза.

– Я звоню из больницы.

– Дон? Я боюсь, вы ошиблись номером, – дрожащим голосом ответила она, – я не знаю никакой Дон.

– Агнесса, пожалуйста, – просила я, – не делайте так, я должна поговорить с Тришей.

– Триша ушла в школу, – ответила она, но я знала расписание уроков, этого не могло быть.

– Агнесса, пожалуйста, я скоро уезжаю, и у меня не будет возможности больше поговорить с Тришей. Она напрасно поедет ко мне в больницу. Пригласите ее пожалуйста.

– О, дорогая, – другим голосом проговорила Агнесса, – я подумаю о вашей кандидатуре, но у меня есть другие планы.

– Агнесса!

– Давайте согласуем даты. – Она рассмеялась. – Другие поступили бы так же.

– Агнесса, – кричала я сквозь слезы, – ты не позволишь мне поговорить с Тришей?

– Мне жаль, но я очень занята, – сказала Агнесса и повесила трубку.

– Агнесса! – кричала я в умерший телефон. Я начала в истерике звать Тришу. Что теперь со мной будет? Подошла медсестра и спросила, что происходит. Я объяснила ей, что у меня есть подруга, которая придет днем, когда я уеду, а дозвониться до нее я не могу.

– Оставьте ей записку, и я передам.

– Правда? Спасибо. Я взяла бумагу, на которой собиралась писать Джимми, и принялась за работу.

«Дорогая Триша.

Когда ты будешь читать это письмо, я буду уже далеко. Приехала бабушка Катлер и взяла контроль над моей жизнью в свои руки. Я отправляюсь к ее сестрам и пробуду там до рождения ребенка. Таким образом, никто не узнает об этом, и благословенное имя Катлеров останется незапятнанным. Я даже не знаю их точный адрес. Меня ничто больше не волнует. Ты осталась единственным мне близким человеком. При первом удобном случае я напишу подробное письмо. Пожалуйста, передай привет госпоже Лидди, близнецам и даже сумасшедшему Дональду.

И благодарю, благодарю от всего сердца единственного моего друга, тебя, Триша.

С любовью, Дон».

Я свернула письмо и отдала медсестре. Вскоре появился шофер, которого нанял управляющий бабушки Катлер, чтобы отвезти меня в аэропорт. Для него я была, как пакет для рассыльного. Медсестры, давно определившие «ценность моей персоны», собрались попрощаться, они пожелали удачи и скорейшего возвращения в Нью-Йорк.

Из вещей у меня остались лишь те, что были в день аварии, шофер был крайне удивлен:

– Никакого багажа?

– Нет, это все.

– Великолепно, – обрадовался шофер облегчению своей задачи.

Возле больницы стоял шикарный лимузин. Меня удивило, что бабушка Катлер пошла на такие расходы, но что не сделаешь для того, чтобы все увидели заботу, которой она окружает каждого члена семьи. Я упала на сидения, подушки которых были обтянуты черной кожей. Всю дорогу до аэропорта единственным моим развлечением был вид из окна. Воспоминания перенесли меня в то время, когда я прибыла в Нью-Йорк. Какой восторженной, полной надежд и волнений я была тогда, испуганной этими грандиозными зданиями, беспорядочной людской суетой, казалось, протяни руку – и поймаешь за хвост счастье, станешь известной певицей, будешь жить в уютной квартире на одной из центральных улиц.

Теперь город с людьми, медленно снующими по тротуарам, хранящим тепло их движений, с отключенной иллюминацией казался мне серым и грязным. Люди были равнодушны и даже враждебны ко мне.

Лишь рождественские украшения в окнах домов навевали мысли об ускользнувшем счастье. Это было бы замечательно, Михаэль и я, в квартире на Пятой Авеню. Мы бы слушали рождественский звон, любовались бы рождественскими огнями и друг другом, и любили бы друг друга, а после отдыхали бы около рождественского дерева, мечтая о прекрасном светлом и счастливом будущем.

Лимузин скользил вниз по Авеню, и я увидела счастливую пару, идущую рука об руку. Мне захотелось, чтоб это были я и Михаэль. Девушка выглядела такой счастливой и живой, на щеках у нее играл румянец, глаза излучали теплый таинственный свет. Молодой человек непрерывно шутил и довольно комично жестикулировал, чем вызывал ее веселый смех. Их дыхания сливались воедино и образовывали вокруг них ауру счастья.

Лимузин стал поворачивать. Я обернулась, чтобы не потерять их из виду, но водитель прибавил скорость и молодые люди остались далеко позади, подобно всем моим мечтам.