ЛЕТО СИНДИ

Внезапно поведение Барта коренным образом переменилось: он стал часто улетать в деловые поездки, появляясь так же неожиданно, как и исчезая; и никогда не задерживался в своих путешествиях более чем на три дня, будто опасаясь, что мы в его отсутствие промотаем его состояние. Мне он зачастую объяснял это так:

— Я должен быть в курсе всего. Никому нельзя доверять так, как себе.

В тот несчастливый и памятный день, когда Мелоди, убежав из Фоксворт Холла, оставила Джори записку, Барт как раз был в деловой поездке. Когда он вернулся, то воспринял отсутствие Мелоди за обеденным столом как само собой разумеющееся.

— Опять киснет у себя наверху? — с безразличным видом спросил он, взглядом указывая на ее стул.

Джори отказался как-либо отвечать на его вопрос.

— Нет, Барт, — сказала я. — Мелоди решила продолжить карьеру и уехала, оставив Джори записку.

Поднятые недоуменно брови Барта цинично вздернулись, он метнул на Джори взгляд, но не сказал ни слова сожаления или сочувствия брату.

Позже, когда Джори был у себя, а я была занята детьми, Барт вошел и, постояв, сказал:

— Жаль, что я был в Нью-Йорке в тот день. Я бы порадовался, глядя на выражение лица Джори, прочитавшего записку. Кстати, где она? Я бы хотел прочесть, что она там написала.

Я повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Мне впервые пришло в голову, что Мелоди могла договориться о встрече с ним в Нью-Йорке.

— Нет, Барт, я никогда не позволю тебе прочесть эту записку, и я молю Бога, чтобы ты не имел отношения к ее решению уехать.

Его лицо побагровело от злости.

— Я уехал по делам! Я не сказал ни слова Мелоди, начиная с Рождества! И, насколько я понимаю, мы счастливо от нее избавились.

В некотором смысле он был прав: Мелоди теперь не омрачала всем настроения своим вечным унынием. Я теперь взяла в привычку навещать Джори в предвечерние часы, проветривая, зажигая в его комнатах свет, наблюдая за тем, чтобы у него была вода и прочее ему необходимое. И мой поцелуй на ночь, может быть, хотя бы отчасти заменял ему супружеский.

Теперь, когда Мелоди не было, я поняла, что она хотя бы отчасти, но помогала мне в заботах о близнецах, несколько раз на дню переменяя им прокладки и рубашки, а иногда принимая участие в кормлении. Без нее стало значительно труднее.

Теперь даже Барт заходил в детскую, как бы против своей воли привлеченный туда любопытством. Обычно он стоял и молча смотрел на детей, которые уже научились улыбаться и обнаружили, к своему изумлению и восторгу, что непонятные размытые в очертаниях движущиеся предметы — это их собственные ноги и руки. Они тянулись

Ручонками к ярким погремушкам-птичкам, тянули их в рот.

— Они очень забавные, — говорил Барт задумчиво. Это обнадежило меня, хотя Барт и не помогал обычно ничем в детской, кроме выполнения моих просьб подать тальк либо пузырек с маслом.

К несчастью, к тому моменту, когда Барт окончательно расчувствовался, наблюдая за детьми, в детскую вошел Джоэл и начал насмешничать над нашими восторгами. Вся появившаяся было симпатия Барта моментально исчезла, и он принял виноватый вид.

Джоэл тяжелым быстрым взглядом окинул младенцев и отвернулся.

— Очень похожи на тех первых близнецов, исчадья зла, — пробормотал он. — Те же светлые волосы и голубые глаза. И от этих тоже не жди ничего хорошего…

— Что вы имеете в виду? — яростно накинулась я на него. — Кори и Кэрри никогда никому не принесли зла! Это им причинили зло. Они пострадали от злой воли собственной матери, и вашей сестры, Джоэл. Не забывайте этого!

Джоэл забрал Барта и молча вышел из детской.

В середине июня Синди прилетела, чтобы остаться на лето. Она очень старалась на сей раз поддерживать в своих комнатах порядок, развешивая вещи, которые прежде валялись у нее на полу. Она много помогала мне, переодевая близнецов и держа их бутылочки, когда мы укачивали их. Она была очень мила, сидя с детьми и ухитряясь держать еще и две бутылочки, когда утром, не успев переодеться из своей детской пижамки, она качала их в кресле, вытянув прекрасные длинные ноги. Казалось, что она сама еще дитя. Она так много купалась и принимала душ, что я опасалась, как бы она не исхудала до состояния высушенной сливы.

Однажды, выйдя свежая и благоухающая экзотическими запахами из своей великолепной ванной, она закружилась по комнате, где мы все пили чай, и мечтательно проговорила.

— Как я люблю сумерки! Я обожаю бродить в лесу, когда восходит луна…

Барт немедленно насторожился и спросил:

— И кто же ждет тебя в сумерках в лесу?

— Не «кто», братец, а что. — И она улыбнулась ему обезоруживающей, очаровательной улыбкой. — Я не стану злиться и обижаться на тебя, Барт, как бы гадко ты ни поступал со мной. Я поняла, что расположить человека к себе едкими замечаниями невозможно.

— А я думаю, что ты встречаешься в лесу с кем-нибудь, — подозрительно ответил Барт.

— Спасибо тебе, братец Барт, за то, что ты только подумал о своих гадких подозрениях. Я ждала большего и худшего. Но парень, от которого я без ума, остался в Южной Каролине. О, он лучший из любовников! Он научил меня ценить то, что невозможно купить за деньги. Я теперь обожаю восходы и закаты. Я вижу, как резвятся дикие кролики, и я бегу за ними вслед. Мы вместе ловим бабочек. Мы устраиваем пикники в лесу, плаваем в лесных озерах. Раз мне не разрешено иметь здесь друга, то я предпочту оставаться одна. Это так иногда приятно — поголодать и держать себя в руках.

— И как же зовут эту новую пассию? Билл, Джон, Марк или Лэнс?

— Я на этот раз не допущу, чтобы ты вмешивался в мою жизнь, — надменно проговорила Синди. — Ах, я люблю смотреть в небо, считать звезды, находить созвездия и наблюдать за луной… Иногда лицо луны подмигивает мне, и я подмигиваю в ответ ему. Деннис научил меня тому, как слушать тишину и вбирать в себя звуки и ароматы ночи. Я влюблена — и вижу теперь все чудеса, которые раньше Даже не замечала! Боже, как я люблю его: бешено, страстно, слепо, глупо!

В темных глазах Барта метнулась ревность. Он прорычал:

— А что насчет Лэнса Спэлдинга? Мне казалось, что ты так же сильно была влюблена в него. Или я так изуродовал его хорошенькое личико, что ты теперь и глядеть на него не хочешь?

Синди побледнела:

— В противоположность тебе, Барт, Лэнс красив и внешне, и внутренне, как наш отец. Поэтому я до сих пор люблю его и Денниса тоже! Барт нахмурился еще больше:

— Я знаю твою любвеобильную натуру! И то, как ты теперь понимаешь природу: ты наверняка в сумерках прибегаешь к какому-нибудь деревенскому идиоту, чтобы под кустом заняться с ним любовью! Но я не допущу этого!

— Что здесь происходит? — недоуменно спросил Крис, вернувшись от телефона и обнаружив, что все миролюбие родственников исчезло.

Синди вскочила и уперла руки в бока. Она изо всех сил боролась со своим гневом и волнением, но смотрела сверху вниз на Барта бешеным взглядом.

— Отчего ты все время предполагаешь обо мне самое худшее? Я просто хочу побродить в лесу под луной, а деревня — в десяти милях отсюда. Какая жалость, что в тебе так мало человечного…

Ее слова еще более задели и распалили Барта.

— Ты мне не сестра, а просто глупая сучка в течке — такая же, как твоя мать!

На этот раз Крис вскочил из-за стола и ударил что было сил Барта по лицу.

Барт сжал кулаки, будто собираясь ударить Криса в челюсть, но тут я загородила Криса собой.

— Не смей поднимать руку на человека, который был тебе всю жизнь лучшим из отцов! Если ты посмеешь — мы с тобой враги навсегда!

Он перевел свой темный яростный взгляд на меня. Казалось, от его взгляда сейчас вспыхнет пламя.

— Разве вы не видите, что она — настоящая маленькая проститутка? Отчего вы оба подозреваете меня во всех грехах, не замечая прегрешений своей любимицы? Ведь она потаскушка, проклятая потаскушка!

Взгляд Барта застыл, упершись в меня.

— Ты видишь, мама, до чего она довела меня? Она совратит любого, даже в моем собственном доме.

Поглядев тяжелым осуждающим взглядом на Барта, Крис уселся.

Синди исчезла. Я тоскливо поглядела ей вслед. А Крис уже распекал Барта:

— Отчего же ты не замечаешь, что Синди делает все возможное, чтобы угодить тебе? С тех пор, как она прилетела, она только и делает, что создает мир в семье, но ты противодействуешь этому. К кому она может бегать в этих диких лесах? Она просто гуляет. Отныне я прошу тебя относиться к ней с уважением, иначе ты только сделаешь ее поведение более неуправляемым. Для нас вполне довольно истории с Мелоди.

Но его слова остались неуслышанными. Полагая, что достаточно убедил Барта, Крис встал и ушел. Я подозревала, что он пошел утешить Синди.

Я попыталась, оставшись наедине с сыном, убедить его логически.

— Барт, отчего ты всегда оскорбляешь Синди? Она в очень ранимом возрасте, и как все мы, нуждается в понимании и участии. Она не проститутка, не потаскушка и не сука, как ты ее называешь. Она красива, и на нее обращают внимание. Естественно, это ее волнует, заставляет стараться еще больше привлечь к себе внимания. Это не означает, что она отдается первому встречному. Ей знакомы сомнения, у нее есть гордость. Единственный эпизод с Лэнсом Спэлдингом ничуть не означает, что она испорчена.

— Мама, она была испорченной девчонкой всегда, и Лэнс у нее не первый. Ты просто не желаешь верить в это.

— Да как ты смеешь? — разозлилась я. — Что ты за человек? Ты, значит, имеешь право спать с кем тебе заблагорассудится, а она должна быть ангелом во плоти! Иди к Синди и извинись перед ней!

— Вот этого она никогда от меня не услышит. — И он уселся за стол продолжить трапезу. — Вся прислуга болтает о Синди. Ты не слышишь, потому что постоянно занята детьми. Но я-то слушаю все, о чем они говорят, пока убирают комнаты. Твоя Синди — прожженная шлюха. А ты думала, что она — ангел. Ты, наверное, слишком полагаешься на ее ангельскую внешность.

Я почувствовала себя безмерно усталой и опустилась в кресло, положив руки на стол. Джори, сидевший все это время за столом, молчал: он не проронил ни единого слова за или против Синди.

Быть рядом с Бартом в последнее время стало для меня мукой: меня мучило опасение сказать хоть одно неверное слово.

Для того, чтобы как-то отвлечься, я перевела взгляд на пунцовые розы, которые стояли посередине стола.

— Барт, разве не приходило тебе в голову, что она чувствует себя оскверненной, поэтому она не слишком бережет себя? И ты, уж конечно, не придал ей чувства самоуважения.

— Она шлюха, непотребная девка. — Это было сказано с абсолютной уверенностью.

Тут мой голос зазвенел той же беспощадностью:

— Тогда из того, что говорят про тебя слуги, я могу заключить, что тебя влечет именно к тому типу жизни, который ты осуждаешь.

Он встал, швырнул салфетку и пошел в свое крыло со словами:

— Я сгною любого, кто распространяет сплетни обо мне! Я вздохнула: если дальше так пойдет, скоро мы лишимся всей прислуги.

— Да, мирный семейный ужин обернулся как раз тем, чего я опасался, — проговорил Джори.

Не откладывая, в тот же вечер, Барт уволил всех слуг, кроме Тревора. Тревор редко разговаривал с кем-либо, кроме меня или Криса. Но если бы Тревор слушался Барта и рассчитывался каждый раз, как Барт выгонял его, его бы давно с нами не было. Именно поэтому, я полагаю, Барт заключил, что Тревор боится его. Однако я думаю, что Тревор понял природу Барта и жалел его.

Я пошла к Синди и на пути встретила Криса.

— Она очень расстроена. Постарайся успокоить ее, Кэти. Она хочет уехать и никогда больше не возвращаться.

Синди лежала ничком на кровати, и я услышала сдавленные рыдания:

— Он сеет разрушение! Я никогда не знала своих родителей, а Барт хочет теперь отнять у меня и вас с отцом. Теперь он решил испортить мне лето. Он хочет, чтобы я исчезла следом за Мелоди и больше здесь не появлялась.

Я обняла ее худенькое тельце, утешала, как могла, а сама думала о том, что лучше было бы ей уехать и обезопасить себя от нападок Барта. Куда же мне отослать ее, чтобы ее и без того раненное сердце не испытало нового удара? Я легла спать с этой мыслью.

Как только я легла спать, Синди немедленно убежала из дома для встречи с парнем из деревни.

Обо всем этом я узнала позже.

Как и предсказывал Барт, любовь Синди к природе, вспыхнувшая неожиданно в этих лесах, имела вполне конкретное имя. Виктор Вэйд.

И в то время, когда я лежала подле спящего Криса и думала о том, как поступить с Синди и сохранить ее дочернюю любовь, как образумить Барта и не дать его злобе выйти из-под контроля, — в это самое время наша Синди убежала с Виктором в Шарноттсвилль.

В Шарноттсвилле Синди славно провела время, танцуя до упаду с Виктором Вэйдом, пока не протерла дыры в тонких набойках своих хрупких, блестящих туфелек на высоченных каблуках. Затем Виктор, верный своему обещанию доставить Синди домой, повез ее в Фоксворт Холл. Возле одной из развилок, откуда было рукой подать до нашего дома, он остановил машину и заключил Синди в объятия.

— Я от тебя без ума, — торопливо шептал он, покрывая поцелуями ее лицо, шею и расстегнутую грудь. — Я ни разу еще не встречал такую волнующую девушку, как ты. И ты права: в Техасе лучше не найдешь…

Синди была пьяна и вдвойне опьянена его поцелуями, поэтому ее попытки сопротивляться были неэффективны.

Вскоре ее страстная натура подтолкнула ее саму на помощь ласкам Виктора, и она охотно расстегнула на себе одежду. Он раздел ее, упал на нее в порыве страсти — и тут появился Барт.

Разъяренный, рычащий Барт застал их в самом разгаре акта. Увидев их на заднем сиденье автомобиля со сплетенными руками и ногами, совершенно нагих, Барт рывком открыл дверцу и вытащил Виктора за ноги из машины, так что тот упал лицом на гравий дороги. Не давая парню опомниться, Барт начал яростно работать кулаками.

Синди впала в ярость и, пронзительно крича, швырнула свою одежду прямо в лицо Барту, нимало не заботясь о том, что совершенно нага. Барт не мог видеть долю минуты, и это дало Виктору возможность вскочить и нанести ответный удар, однако нос его был расквашен, а под глазом чернел синяк.

— Барт был как зверь, мама! Это так ужасно: он был как сумасшедший! Когда Виктор ударил его в челюсть, а потом — ниже пояса, Барт согнулся, вскрикнул; но удар был не очень сильный, и тут же Барт накинулся на него с такой ненавистью, что я думала, он Виктора убьет. Я слышала, что удар ниже пояса парализует мужчину, но Барт оправился очень быстро, мама.

Синди пересказывала мне все это и рыдала.

— Он был как сам дьявол, и кричал такие ужасные слова, из которых самые мягкие он запрещает мне употреблять. Он поверг Виктора наземь, избил его до потери сознания. А потом обернулся ко мне. Я боялась, что он изуродует мое лицо, разобьет мне нос, чтобы сделать безобразной. Он же грозился мне… Я как-то умудрилась к тому времени надеть платье, но на спине молния никак не застегивалась. Он схватил меня за плечи, встряхнул так, что платье упало с меня, и я снова стала голой, но он даже не взглянул на это. Он глядел мне прямо в глаза. Ударял меня ладонью то по одной щеке, то по другой, пока моя голова не закружилась. Я уже готова была свалиться в обморок. Тут он подхватил меня, как мешок с зерном, перекинул через плечо и потащил, оставив Виктора бесчувственного на дороге.

— Это было так унизительно, мама! Он тащил меня, как какого-нибудь теленка или овцу. Я плакала, кричала, умоляла всю дорогу, просила вызвать скорую помощь, чтобы она увезла Виктора, но он не слушал меня. Я умоляла его, чтобы он хотя бы позволил мне одеться, но он сказал только, чтобы я заткнулась, иначе мне несдобровать. Потом он принес меня…

Она вдруг замолчала И с широко раскрытыми от ужаса глазами застыла на полуслове.

— Куда он принес тебя, Синди? — спросила я, предчувствуя что-то ужасное, и настолько же униженная сама, как и Синди.

Я была в ярости от рассказа Синди: с одной стороны, на Барта, ярко почувствовав унижение Синди как свое собственное, а с другой стороны, на нее саму, за то, что она ослушалась моих увещеваний и снова повела себя так легкомысленно.

Синди докончила рассказ слабым, виноватым голосом, опустив голову так, что волна волос упала ей на лицо:

— Домой, мама… просто домой.

Здесь было что-то недоговоренное, но она отказывалась рассказать больше. Мне хотелось вновь устроить ей выволочку, сказать, что она прекрасно знает взрывной темперамент Барта, но она была и так уже достаточно травмирована.

Я встала:

— Я лишаю тебя всех твоих привилегий, Синди. Прикажу прислуге снять твой телефон, чтобы ты не могла больше договариваться ни с кем из твоих ухажеров о свидании. Я выслушала тебя, а еще утром Барт рассказал мне эту историю с его точки зрения. Да, я против его методов наказания: как тебя, так и твоего дружка. Он действительно зверь, и я извиняюсь за него. Однако мне думается, что ты уж слишком сексуально раскована. Ты не можешь отрицать этого: я видела своими собственными глазами тебя с твоим другом Лэнсом. Мне больно, что ты настолько равнодушна к моим просьбам. Я понимаю: трудно быть чем-то отличной от своих ровесниц, но я надеялась, что у тебя достаточно разума, чтобы подождать, пока ты научишься управлять собой в интимных отношениях. Я бы не допустила, чтобы незнакомый мужчина пальцем до меня дотронулся, а ты отдаешься человеку, с которым впервые встретилась! Совершенно незнакомому мужчине, который мог просто нанести ущерб твоему здоровью!

Она простонала жалобным голосом:

— Мама, помоги мне!

— Разве я не старалась помочь тебе? Не прикладывала для этого достаточно усилий? Послушай меня, Синди, хоть однажды внимательно послушай! Любовь сильна только тогда, когда ты сначала долго изучаешь личность своего любимого; позволяешь ему узнать твою личность, а уж потом начинаешь думать о сексе. Тем более не идешь на поводу у первого встречного!

Она в досаде посмотрела на меня:

—      Мама, все книги только и пишут, что о сексе! Нигде в книгах ничего не сказано о любви. Между прочим, большинство психиатров говорят, что такого понятия, как любовь, вообще не существует. И ты сама никогда не объясняла мне, что такое именно эта любовь. Я даже не знаю, существует ли она. Я думаю, что секс в моем возрасте так же необходим, как вода и пища, а любовь — не что иное, как возбуждение. Это означает, очевидно, что твое сердце сильно бьется, что учащается пульс, кровь горит, а дыхание учащается… Но тогда эта самая любовь — просто природная потребность, а секс ничем не хуже, чем желание поспать. Так что, несмотря на твои старомодные идеалы, я все равно не вижу ничего дурного в том, чтобы уступить, если парень упрашивает тебя. Да, и не смотри так на меня! Виктор хотел меня, а я — его! Он не заставлял меня, не насиловал. Да, я хотела того же, что и он, и позволила ему сделать это!

Она вскочила и посмотрела на меня в упор голубыми глазами:

— Ну, что ж ты?! Давай, назови меня грешницей, как называет Барт! Кричи, говори, чтобы я убиралась; грози, что я попаду в ад! Я поверю тебе не больше, чем я верю ему. Если все это так, тогда девяносто девять процентов людей — грешники, и им дорога в ад, включая тебя и твоего брата!

Потрясенная и оскорбленная до глубины души, я не смогла ничего сказать и вышла.

Проходили чудесные летние дни, а Синди все дулась на меня, на Барта, даже на Криса, запершись в своей комнате. Если к столу выходили Барт или Джоэл, она отказывалась есть. Она даже перестала принимать душ по нескольку раз в день. Ее волосы стали такими же тусклыми, как у Мелоди в ее последние несчастливые месяцы в нашем доме; и, казалось, она встала на тот же путь забвения всех нас, что и Мелоди. Однако даже горечь ее положения не отняла у нее огня и красоты, и ее глаза все еще блестели, а сама она была все так же хороша.

— Ты добьешься лишь того, что станешь чувствовать себя несчастной, — сказала я ей однажды, войдя в ее комнату и увидя, как она поспешно выключает телевизор. В ее комнатах было все, что может пожелать молодая женщина, всевозможные предметы роскоши, исключая лишь телефон, но Синди будто стремилась доказать всем, что ей в жизни не остается ничего, кроме единственного удовольствия — смотреть телевизор.

Она сидела на кровати, с обидой глядя на меня.

— Отпусти меня, мама! Пойди к Барту, скажи ему, что я уезжаю и никогда больше не потревожу его. Я никогда не вернусь в этот дом! НИКОГДА!

— Куда ты уедешь, Синди, и чем ты будешь заниматься? — спросила я, опасаясь, что однажды она тайком убежит, и мы никогда больше не узнаем о ней. Денег у нее было самое большее на две недели.

— Я БУДУ ЖИТЬ ТАК, КАК Я ХОЧУ! — закричала она. По ее бледному лицу, уже потерявшему красивый летний загар, потекли слезы жалости к самой себе. — Ты и отец всегда были щедрыми ко мне, поэтому у меня не будет необходимости торговать собой за деньги, если это то, о чем ты думаешь. Но именно сейчас мне хочется этого. Я теперь ощущаю себя именно тем, о чем говорил Барт, и от чего он меня предостерегал. Так пусть он торжествует!

— Нет уж, тогда оставайся в этих комнатах до тех пор, пока ты не ощутишь себя тем, чем я хочу, чтобы ты была. И только тогда, когда ты сможешь разговаривать со мной уважительно, без крика, и принять здравое решение о том, что ты намереваешься делать в этой жизни, — только тогда я помогу тебе уехать из этого дома.

— Мама! — с рыданиями бросилась она ко мне. — Я не могу выдержать твоей ненависти! Я же не виновата, что люблю мальчишек, а они — меня! Я была бы рада хранить и беречь себя для некоего прекрасного принца, но я никогда его не встречала в жизни! Когда я отказываю мальчишкам, то они просто идут к другой девушке, которая не откажет. Как тебе это удалось, мама? Как ты удерживала всех этих мужчин возле себя, и они любили тебя и только тебя?

Всех этих мужчин? Я не знала, что ответить на это.

Как и все родители, застигнутые врасплох вопросами детей, я постаралась избежать ответа, которого у меня и не было.

— Синди, ты ведь знаешь, что мы с отцом очень любим тебя. Джори тоже любит тебя. А близнецы улыбаются, как только завидят тебя. Поэтому прежде, чем сделать что-нибудь необдуманное, обсуди это с отцом, с Джори; посвяти нас в свои планы. И если они разумны, мы поможем тебе в их осуществлении.

— А вы не расскажете Барту? — с подозрением спросила она.

— Нет, милая. Барт уже доказал всем нам, что он становится неразумным, как только речь заходит о тебе. С того самого времени, как ты вошла в нашу семью, он оскорблял тебя, но и теперь я не вижу значительных изменений. Что касается Джоэла, он мне не нравится так же, как и тебе, и он не имеет права обсуждать твое будущее.

Она обняла меня за шею:

— Ах, мама, прости меня, я наговорила столько глупостей и плохих слов! Мне хотелось кого-нибудь обидеть так же как Барт обидел меня. Спаси меня от Барта, мама! Помоги мне, пожалуйста!

После того, как мы обсудили ситуацию с Джори, Синди и Крисом совместно, мы нашли способ спасти Синди не только от Барта, но и от нее самой. Я пыталась остудить порыв Барта наказать Синди более сурово.

— Она лишь добавляет масла в огонь! — кричал Барт. — В деревне уже говорят бог знает что! Я пытаюсь вести достойную, богобоязненную жизнь, и не надо говорить мне, что ты там слышала обо мне! Да, я признаю, что некоторый период своей жизни провел в пакости и грязи, но теперь все изменилось. Я не получал удовольствия от общения с теми женщинами. Лишь Мелоди — единственная женщина, которая дала мне нечто похожее на любовь.

Я постаралась не изменить выражения лица: как же скоро и легко он отвернулся от нее, несмотря на чувство, «похожее на любовь»!

Оглядывая его офис, я вновь и вновь спрашивала себя, не любит ли Барт вещи больше, чем людей. Взгляд мой задержался на дорогостоящих, роскошных античных и восточных вещицах, которые он покупал на аукционах: каждая из них стоила сотни тысяч долларов. Мебель, купленная Бартом, заставила бы позавидовать меблировщиков Белого дома. Да, он станет богатейшим человеком мира, если станет наращивать капитал вокруг своих ежегодных пятисот тысяч, что он и делал до сих пор, судя по его приобретениям. Еще до того, как он станет полновластным наследником капитала Фоксвортов, он уже будет миллионером. Он блестящий финансист; он умен и пронырлив. Какая жалость, что для человечества он станет просто еще одним миллионером — никем более.

— Мама, я прошу: уйди. Ты тратишь мое время. — Он крутанул под собой стул и посмотрел в окно на сад в полном цвету. — Поступай с Синди как хочешь, но убери ее с моих глаз долой. Не желаю ее видеть, отошли ее.

— Синди только что сказала нам, что собирается провести остаток лета в драматической театральной школе в штате Новая Англия. Крис позвонил по указанным телефонам; оказалось, что у школы хорошая репутация; поэтому в течение трех дней Синди уедет.

— Скатертью дорога, — равнодушно проговорил он. Я встала и бросила на Барта укоризненный взгляд.

— Перед тем, как обвинять Синди, подумай о себе самом: разве ты всегда вел себя более нравственно, чем она?

Он не ответил, погрузившись в работу на компьютере. Я захлопнула за собой дверь.

Тремя днями позже я помогала Синди упаковываться. Мы с ней активно посещали магазины, поэтому к этому времени у Синди было шесть пар новой обуви, два новых купальника и изобилие других милых вещиц. Она поцеловала на прощанье Джори, а затем взяла на руки близнецов.

— Милые малыши, — проворковала она, — я вернусь к вам. Вот увидите, я проберусь сюда тайком, так что даже Барт не заметит меня. Джори, я желаю тебе тоже уехать из этого дома. Мама, папа, уезжайте вместе с ним. — Она неохотно положила младенцев в кроватки и подошла ко мне.

Мы обнялись и поцеловались. Я готова была разрыдаться. Я теряла свою дочь. Из ее взгляда я поняла, что та безоблачность в наших отношениях, что была раньше, исчезла.

— Папа отвезет меня в аэропорт, — сказала она тихо мне на ухо, обнимая меня. — Если хочешь, поехали вместе, но только ты не будешь плакать и расстраиваться из-за меня, потому что я просто счастлива уехать из этого проклятого дома. И послушайтесь хотя бы раз меня: уезжайте и вы вместе с Джори. Это дом зла и ненависти, и теперь я его ненавижу так же сильно, как когда-то любила его красоту.

Синди не попрощалась с Бартом и Джоэлом. Мы поехали в аэропорт.

Мне и без слов было все ясно. Она очень тепло попрощалась с Крисом. Мне же — только помахала рукой:

— Не вздумайте дожидаться отлета самолета. Я улетаю с радостью!

— Ты напишешь нам? — спросил Крис. — Естественно, когда найду время.

— Синди, — умоляюще сказала я, — пиши, по крайней мере, раз в неделю. Нам необходимо знать, что с тобой. Мы всегда поможем, что бы ни случилось. Рано или поздно Барт найдет то, что так отчаянно ищет в жизни. И он изменится. Я приложу все усилия, чтобы он изменился. И чтобы мы все вновь стали семьей.

— Нет, мама, он не найдет свою душу, — холодно сказала она, отступая все дальше и дальше от нас. — Потому что он родился без души.

Еще до того, как самолет Синди вырулил на взлетную полосу, мои слезы высохли, и я приняла решение, которое крепло с каждой минутой. Я должна перед своей смертью увидеть свою семью крепкой и объединенной, даже если это заберет все мои силы и мою жизнь.

Домой мы ехали в молчании. Я была подавлена. Крис знал это и попробовал отвлечь меня:

— Как там наша новая няня?

Недавно Крис нанял для помощи Джори и для ухода за детьми хорошенькую темноволосую девушку. Она была в доме всего несколько дней, но я была так занята Синди и ее отъездом, что едва перемолвилась с ней словом.

— Что Джори думает о Тони? — спросил Крис. — Я пересмотрел многих, но выбрал ее: на мой взгляд, это настоящая находка.

— Думаю, он пока даже и не разглядел ее, Крис. Он так увлечен живописью и детьми. Они ведь как раз начали активно ползать. Ты знаешь, я видела вчера, как Кори… о, я имею в виду, Дэррен нашел в траве жука и пытался положить его в рот. И именно Тони заметила это и побежала к нему. А Джори… не помню, глядел ли он на нее.

— Ничего, разглядит. Но Кэти, ты должна перестать думать о детях, как о Кори и Кэрри. Если Джори услышит, как ты их переименовала, он будет сердиться. Они не наши близнецы — они его дети.

Больше Крис до самого Фоксворт Холла не сказал ни слова. Он молча вырулил на нашу дорогу и поставил машину в гараж.

— Что происходит в этом сумасшедшем доме? — с раздражением спросил Джори, как только я ступила на террасу, где он играл с близнецами, сидя на мате, постеленном на солнечном месте. — Как только вы уехали в аэропорт, бригада рабочих вломилась с шумом и стуком в комнату внизу, в которой всегда молился Джоэл. Я не вижу Барта, ас Джоэлом не хочу разговаривать. И еще…

— Я ничего не понимаю…

— И еще: эта нянька, которую вы с отцом наняли недавно. Она, конечно, великолепна, и знает свою работу только тогда, когда я успеваю приказать ей сделать что-то. Но теперь я уже давно не вижу ее нигде. Целых десять минут подряд я звал ее, но безрезультатно. Дети мокрые, а она не принесла мне запас подгузников, чтобы их переменить. Я ведь не могу оставить детей одних и подняться за необходимым. Дети не желают сидеть в манеже. Особенно Дайдр.

Я переодела детей сама и укачала их, положив поспать, а затем пошла искать самого нового члена нашей семьи.

К моему изумлению, девушку я нашла купающейся вместе с Бартом в бассейне. Оба очень веселились, плеская друг в друга водой.

— Привет, мама! — счастливым голосом крикнул Барт. Он был красив и загорел, и я никогда, с поры его влюбленности в Мелоди, не видела его таким счастливым и беспечным.

— Ты знаешь, Тони превосходно играет в теннис. Как хорошо, что она оказалась у нас! Мы так взмокли от этой игры, что решили охладиться в бассейне.

Антония Уинтерс хорошо поняла мой взгляд. Она немедленно вышла из воды и начала вытираться. Она насухо вытерла черные волнистые волосы полотенцем и обернула его же вокруг своего красного бикини.

— Барт просил меня называть его просто по имени, — обратилась она ко мне. — Вы не будете возражать, миссис Шеффилд?

Я смотрела на нее, размышляя, сможет ли она нести двойную работу по уходу и за Джори, и за близнецами, по плечу ли ей ответственность. Мне понравились и ее черные волосы, красиво обрамлявшие лицо, и глаза, и то, что она не пользуется косметикой. В ее фигуре было столь же много сладострастных изгибов, как и в фигуре Синди, столь ненавистных ранее Барту. Но взгляд Барта выражал восхищение.

— Тони, — стараясь придать мягкость голосу, начала я, — мы наняли вас для помощи Джори. Он пытался сегодня позвать вас, чтобы переменить штанишки детям. Он был на террасе с детьми, и вы должны были быть возле него, а не возле Барта. А ведь ваша задача в том, чтобы ни Джори, ни дети ни в чем не нуждались.

На ее лице появилось выражение стыда и замешательства.

— Простите, но Барт… — и она вдруг замолкла, бросив взгляд на Барта.

— Все в порядке, Тони. Я принимаю обвинение, — проговорил Барт. — Это я сказал Тони, что Джори вполне может позаботиться сам о себе и своих детях. Мне кажется, для него его независимость стала пунктом.

— Прошу вас, Тони, чтобы этого больше не повторялось, — сказала я, игнорируя слова Барта.

Треклятый Барт всех нас сведет с ума! И тут меня осенило.

— Барт, вы с Тони окажете большую услугу Джори, если будете приглашать его с собой в бассейн. Он полностью владеет руками. По сути, в этом он искуснее, чем здоровый человек. А тебе следовало бы подумать о безопасности детей, Барт, устраивая такой большой бассейн без всякой изгороди. Тони, я надеюсь, что при желании вы сможете с помощью Джори научить детей плавать.

Барт озадаченно посмотрел на меня, будто стараясь прочесть мои мысли. Затем посмотрел на Тони, которая Уже шла по направлению к дому…

— Так вы желаете остаться в моем доме… Почему?

— Разве ты не хочешь, чтобы мы оставались?

Он улыбнулся яркой улыбкой, которая сразу же напомнила мне его погибшего отца.

— Нет, конечно, я желаю, в особенности теперь, когда присутствие Тони озарило мою одинокую жизнь.

— Оставь ее, Барт!

Он сатанински усмехнулся и начал пятиться к бассейну, притворно упав в воду спиной, чтобы сейчас же схватить мои лодыжки с такой силой, что мне стало больно. Некоторое время я сопротивлялась, серьезно полагая, что он стащит меня в воду и испортит шелковое платье, которое было на мне.

Я посмотрела на него и встретилась с его темным, внезапно угрожающим взглядом. Он смотрел на меня в упор.

— Отпусти, мне больно. Я уже купалась утром.

— Отчего бы тебе не искупаться со мной?

Что такое он увидел во мне, я не поняла, но опять же внезапно сменив угрозу во взгляде на печаль, он наклонился и поцеловал мои пальцы, проглядывающие через легкие сандалии. Мое сердце упало. А он начал говорить с интонациями, в точности повторяющими его отца:

— Нет тебя прекрасней в целом свете… — взглянув в мое растерянное лицо и рассмеявшись: — Мама, скажи, у меня есть артистическое дарование?

Он казался мне таким взволнованным, тронутым чем-то, увиденным в моем лице…

— Конечно, есть, Барт. Но неужели ты не чувствуешь ни малейших укоров совести за Синди?

Его взгляд мгновенно стал жестким.

—  Нет, ничуть. Я рад, что она уехала. Разве ты не убедилась, что я был прав в отношении нее?

— Ты был жесток, и я еще раз убедилась лишь в этом. Его взгляд еще больше потемнел, так, что я испугалась.

Он посмотрел куда-то за мою спину, где раздались шаркающие шаги. Я обернулась. Возле бассейна появился Джоэл.

Джоэл молитвенно сложил костлявые руки под подбородком и возвел глаза к небу, а затем укоряющим взглядом посмотрел на нас. Его сладкий голос был едва слышен:

— Ты заставляешь Господа ждать, Барт, а сам попусту тратишь время…

Я беспомощно наблюдала, как Барт исполнился чувства вины и весь сжался под обвиняющим взглядом Джоэла. Он начал поспешно собираться. На какое-то мгновение Барт растерянно застыл, еще не одетый, в полной своей зрелой мужской красоте: длинные сильные загорелые ноги, плоский мускулистый живот, широкие плечи, крепкие мускулы под загорелой кожей, кудрявая поросль волос на груди; и еще на мгновение мне показалось, что он напрягает свои мускулы, готовясь к схватке с врагом — вот-вот вцепится в горло Джоэла… но нет, с трудом верилось, что он даже подумал хоть раз о противостоянии своему дяде.

Солнце зашло за тучи. Каким-то образом косой солнечный луч упал на столбы для осветительных приборов так, что тени образовали на земле крест. Барт, как зачарованный, смотрел.

— Ты видишь, Барт, — заговорил вдруг Джоэл таким властным тоном, какого я никогда не слышала, — ты пренебрегаешь своими обязанностями, и Бог дает тебе знак в виде креста. Солнце исчезает. Бог все видит, все слышит. Он следит за тобой. Потому что ты был избран.

Избран — для чего?

Даже после того, что я видела только что в глазах Барта, он оставил меня, не обернувшись. Как загипнотизированный, он последовал за Джоэлом в дом.

Я поспешила в дом, к Крису, рассказать ему все.

— Как ты думаешь, что он имел в виду, говоря, что Барт избран?

Крис был до этого у Джори и близнецов. Он усадил меня, заставил успокоиться. Мы были вдвоем на балконе, с которого открывался прекрасный вид на сад и на горы. Крис принес мне коктейль.

— Я как раз разговаривал с Джоэлом несколько минут тому назад. Барт нанял рабочих, чтобы соорудить часовню в той комнате, которой Джоэл пользовался как молельней.

— Часовню? — ошеломленно спросила я. — Зачем нам часовня?

— Не думаю, что она предназначается для нас. Она нужна Барту и Джоэлу. Для того, чтобы они могли молиться, не посещая для этого деревню и не встречаясь с людьми, которые презирают Фоксвортов. И прошу тебя, во имя Бога, не произноси слова осуждения тому, что они с Джоэлом делают, если это поможет Барту обрести свою душу. Кэти, мне не верится в злонамеренность Джоэла. Я думаю, все, чем он руководствуется в своих действиях, объясняется его намерением попасть в число святых.

— Святых?! Да это все равно, как если бы в святые был записан Малькольм!

Крис начал раздражаться:

— Пусть Барт делает то, что он считает нужным. Я решил, что нам пора уезжать в любом случае. Я не могу в этом доме ожидать от тебя разумных действий. Мы возьмем с собой Джори, близнецов и Тони, и переедем в Шарноттсвилль, как только я найду подходящий дом.

Я не ожидала, что Джори слышит наш разговор, находясь в нашей комнате, что было непривычным для него; поэтому изумилась, когда он вдруг вступил в разговор:

— Мама, отец, скорее всего, прав. Джоэл и впрямь почти святой. Он может быть добрым и кротким человеком. Иногда мне кажется, что мы с тобой слишком подозрительны к людям… но часто ты оказываешься права. Я долго изучал Джоэла исподтишка, и понял, что он очень старается быть непохожим на деда, которого вы с отцом оба ненавидите.

— Это все глупость! Конечно, Джоэл — это не его отец, иначе бы он не ненавидел его так сам. — Крис заговорил страстно, с необъяснимым раздражением. — Все эти теории, разговоры о возрождении душ в иных поколениях — абсолютная чушь. Наша жизнь и без того достаточно сложна, не надо ее усложнять еще больше.

В понедельник Крис вновь уехал на работу, которой отдавался с той же страстью, как и работе практикующего врача когда-то. Я стояла и глядела вслед его машине, думая, что моя счастливая соперница теперь    биохимия.

За обеденным столом было пусто и тоскливо без Криса, Синди и Тони, которая укладывала наверху детей, что, по-видимому, очень раздражало Барта. Он не удержался и проговорился намеками Джори, что Тони уже без ума от него, Барта. Джори и глазом не повел: он был слишком погружен в свои мысли. Он не обратил внимания и на то, что в середине обеда Тони присоединилась к нам, и не перемолвился ни с кем и словом.

Пришла еще одна пятница, и вместе с нею появился Крис, как когда-то каждую пятницу появлялся наш отец. Мне все время не давала покоя мысль, как наша жизнь перекликается с жизнью родителей. Субботу мы провели, барахтаясь в бассейне вместе с Джори, близнецами и Тони. Крис помогал Джори, которому помощь в бассейне вряд ли требовалась. Он мастерски плавал, рассекая воду сильными руками, и лишь ноги безжизненно «плыли» следом. В воде он вновь чувствовал себя прежним, ловким и сильным, и это было видно по его счастливому лицу.

— Как чудесно! Не будем уезжать пока отсюда. В Шарноттсвилле не много найдется домов с таким бассейном. А мне нужен лифт и широкие двери для моей коляски. К Барту я уже привык, привыкаю и к Джоэлу.

В воскресенье утром за столом, Крис, избегая моего взгляда, сказал:

— Я могу не приехать на следующий уикэнд. В Чикаго — конференция по биохимии, и мне хотелось бы слетать туда. Так что меня не будет две недели. Если ты захочешь поехать со мной, Кэти, я буду рад.

Барт сразу насторожился, внешне излишне тщательно работая ложкой. В его глазах застыло ожидание, будто вся его жизнь зависела от моего ответа.

Мне страшно хотелось поехать с Крисом. Я желала улизнуть из этого дома, уехать от его проблем и быть с человеком, которого я люблю, наконец-то, вдвоем.

Но я должна была сделать последнее усилие, чтобы спасти Барта.

— Я бы хотела поехать с тобой, Крис. Но Джори стесняется обращаться с некоторыми просьбами к Тони. Я нужна ему здесь.

— О, Господи! Так мы ведь для этого и наняли ее! Она знает все свои обязанности.

— Крис, я не желаю, чтобы в моем доме имя Господа упоминалось вслух.

Крис метнул на Барта взгляд и поднялся:

— Я что-то потерял аппетит. Если появится, то позавтракаю в городе.

Он с укором посмотрел на меня, с раздражением — на Барта, положил молча руку на плечо Джори — и вышел.

Хорошо, что я попросила его найти нам няню до того, как это случилось: теперь он, скорее всего, отрешится от забот о моих двух сыновьях, потому что так или иначе эти заботы все более разделяли нас.

И все же я не могла оставить Джори на Тони до тех пор, пока не убедилась, что она будет хорошо заботиться о нем.

Тони вышла к столу в свежей белой униформе. Мы втроем болтали за столом о погоде и других незначительных вещах, в то время как она сидела, всецело занятая Бартом. Ее ясные, мягкие, прекрасные серые глаза смотрели на него с обожанием и страстью. Ее влюбленность в Барта была столь очевидной, что мне захотелось предупредить ее, уберечь ее от Барта, который со всей определенностью погубит ее.

Видя ее восхищение и любовь, Барт стал очаровательным, внимательным собеседником, рассказывая ей глупые детские анекдоты, над которыми смеялся в детстве. Джори в это время сидел, полностью забытый ими, в своем ненавистном кресле, делая вид, что читает утреннюю газету.

День за днем влюбленность Тони в Барта все возрастала, и это нельзя было не заметить, хотя она добросовестно ухаживала за Джори и нежно обращалась с малышами. А Джори каждодневно ждал звонка от Мелоди или хотя бы письма, которое так никогда и не пришло. Я видела и чувствовала и его нетерпение, и его раздражение, когда прислуга слишком долго убирала его постель, слишком долго вычищала его комнаты, и он не мог, как привык, сделать все это сам — и не мог дождаться, пока его оставят одного.

Он изнурял себя работой: нанял художника, который приходил трижды в неделю, чтобы обучать его различной технике живописи, и работал, работал, работал… Так же, как когда-то он решил посвятить себя балету и тренировался у станка утро, день и вечер, так теперь Джори решил во что бы то ни стало стать хорошим художником. В двух, по крайней мере, членах нашего семейства навсегда себя утвердили четыре принципа большого балета: озарение, желание, труд, решимость.

— Как ты считаешь, хорошая ли няня для малышей — Тони? — спросила я как-то раз у Джори, глядя, как Тони катит по дорожке сада двойную коляску. Детям очень нравилось гулять в коляске, и это было видно по их восторженным крикам и жестам. Не успели мы с Джори обменяться мнением по поводу няни, как увидели, что к ней присоединился Барт.

Я ждала ответа. Джори молчал. Я видела, с каким горьким выражением смотрел на эту пару Джори. Теперь Барт с радостью прогуливал его детей, потому что у него был новый интерес. Я читала его мысли. Барт мог обворожить и соблазнить любую женщину; у Джори теперь не было шанса. Врачи, правда, сказали нам с Крисом, что множество парализованных мужчин женится и живет более менее нормальной жизнью. Процент браков среди таких больных мужчин больше, чем среди парализованных женщин.

— Женщины более сострадательны, чем мужчины. Большинство здоровых мужчин живет лишь своими эгоистическими нуждами. Лишь в исключительных случаях находится столь душевно отзывчивый мужчина, чтобы он женился на женщине с физическими недостатками.

— Джори, ты все еще страдаешь из-за Мелоди?

Он мрачно посмотрел куда-то в пространство, отведя взгляд от Тони с Бартом, которые присели на деревянную скамью, чтобы поболтать.

— Я вообще стараюсь много не размышлять. Это лучшее средство, чтобы избавиться от безнадежных мыслей о своем будущем. Когда-нибудь я останусь совсем один, и я страшусь этого дня, думая, что это больше, чем я могу выдержать.

— Мы с Крисом всегда будем с тобой, столько, сколько ты будешь в нас нуждаться и столько долго, сколько мы проживем. Но еще до нашей смерти ты обязательно найдешь себе человека, с кем будешь жить счастливо. Я знаю это.

— Как ты можешь знать это? Я даже не уверен, что мне нужна женщина. Я буду теперь чувствовать себя с женщиной неловко. Я пока только всячески стараюсь заполнить то место в моей жизни, которое занимал балет, но мне это не удалось. И лучшее, что у меня есть в жизни — это мои родители и мои дети.

Я еще раз взглянула в сторону Тони и Барта, как раз в то время, как Барт вскочил и вытащил близнецов из коляски. Вскоре он уже играл с ними на траве. Они, казалось, любили всех окружающих и даже пытались очаровать Джоэла, который никогда не разговаривал с ними, никогда не дотрагивался до них. Был слышен детский смех; дети становились с каждым днем все разговорчивее, все очаровательнее.

Казалось, Барт тоже счастлив играть с детьми. Я отчасти понимала, что Барт, так же, как и Джори, нуждается в любимом человеке. По правде говоря, ему это необходимо даже больше, чем Джори. Потому что Джори, со своей силой воли, найдет себя — с женой или без жены.

Мы сидели, не в силах оторваться от чудесной картины восходящей полной луны, а Тони с Бартом все играли с малышами. Луна лила свой золотой свет. Вдруг невдалеке тоскливо прокричала какая-то птица, и ее одинокий крик заставил меня вздрогнуть.

— Что это? — испуганно спросила я, выпрямившись. — Я никогда раньше не видела такой ночной птицы здесь.

— Это филин, — сказал Джори, посмотрев в направлении ближайшего озера. — Иногда они залетают сюда. Когда-то мы с Мел приезжали на остров Маунт Дезерт и снимали там домик. Там мы часто слышали филинов и полагали, что это очень романтично. Теперь я не понимаю, отчего мы так считали. Здесь этот крик кажется мне зловещим.

Из кустов позади террасы раздался голос Джоэла:

— Говорят, что в филинах обитают пропащие души. Я резко обернулась:

— А что такое пропащая душа, Джоэл? Кротким голосом он проговорил:

— Это души, которые не могут найти себе покоя после того, как покинут тело, Кэтрин. Те, которые носятся между Небом и Преисподней и вечно оглядываются на свою земную жизнь, мучаясь неисполненным. Но, оглянувшись назад, они оказываются в ловушке, пока, наконец, исполнят свое земное предназначение.

Я почувствовала себя будто холодной ночью на кладбище.

— Не пытайся разгадать эту загадку, мама, — сказал с раздражением Джори. — Я бы хотел иногда сказать острое или сальное словцо, повторить те смачные определения, которыми пользуются приятели и ровесники Синди… Вот что любопытно, — добавил Джори, видя, что Джоэл растворился в темноте, — когда я жил в Нью-Йорке и часто раздражался по любому поводу, я свободно пользовался грязным лексиконом. А теперь, вспоминая эти слова, я отчего-то удерживаюсь от их употребления.

Мне не надо было объяснять. Я чувствовала то же самое. Это «что-то» было везде: в самой атмосфере этого места, в чистоте и прозрачности горного воздуха, в близости ночных светил… всюду чувствовалось дыхание Бога. Бога грозного, взыскующего, следящего за тобой пристальным взглядом… Он был всюду.

 

НОВЫЕ ЛЮБОВНИКИ

Они встречались в полумраке. Они целовались в длинных холлах дома Фоксвортов. Они бродили в солнечном цветущем саду, в лунном свете обнимались под тенью деревьев. Они вместе плавали, играли в теннис, рука об руку бродили вдоль озера. Устраивали пикники возле бассейна, возле озера, в лесу; ездили на танцы, в рестораны, в театры, кино.

Они жили в своем собственном мире, а нас для них как бы не существовало. Они не видели никого, кроме друг друга, даже за обеденным столом, взаимно притягиваясь друг к другу взорами. Казалось, они в полной уверенности, что мир создан для них двоих, и никогда не будет иначе. Даже я, несмотря на горечь моих чувств, была захвачена романтикой их чувства. Они были такой красивой, юной, идеально подходящей друг другу парой, и даже цвет их волос был почти одинаков. Я была и счастлива, и несчастна одновременно; и восхищалась ими, и грустила, что опять Барт, а не Джори нашел свою любовь. Мне иногда хотелось предупредить Тони об обманчивости любви Барта, сказать ей, что ему нельзя верить; но затем я смотрела в радостное, счастливое лицо Барта, и мне становилось стыдно разрушать это счастье. Ведь теперь он ни у кого ничего не украл. И мои слова оставались невысказанными. Отчего мне быть ему судьей? Какое право я имела диктовать, кого любить, а кого — нет? Я была для него последней в ряду людей, которые могли советовать.

Барт очень изменился: он стал более уверен в себе; он позабыл свои особо навязчивые привычки, в частности, перестал контролировать всюду чистоту и позволил себе расслабиться, разгуливая в спортивной одежде. В прошлом он представлял себя, видимо, достойным человеком лишь в комплекте с тысячедолларовым костюмом и шелковой рубашкой с шикарным галстуком; теперь он более не заботился о своем имидже, поскольку любовь Тони придала ему самоценность. Можно было утверждать, что впервые в своей жизни Барт твердо стоял на этой земле и наслаждался жизнью.

Он улыбнулся и несколько раз поцеловал меня в щеку:

— Я знаю, что тебя печалит, и о чем бы ты мечтала! Но — мама, это меня она любит, меня! Меня! Тони говорит, что я — чудесный, благородный! Ты понимаешь, как я чувствую себя? Да, Мелоди тоже говорила, что я замечательный и благородный; но мне отравляла всю прелесть наших отношений мысль, что я поступаю дурно с Джори. Теперь все по-другому! Тони никогда не была чьей-то женой или любовницей, хотя у нее, конечно, было много поклонников. Мама, только подумай: я у нее — первый любовник! Я так счастлив от одной мысли, что это меня она ждала всю жизнь! Мама, она во мне видит все то, что ты видишь в Джори!

— Я счастлива за вас, Барт. Я думаю, что все это чудесно.

— Ты вправду счастлива за меня? — Его темные глаза были очень серьезны; он проверял, искренне ли я говорю.

Прежде, чем я смогла ответить, послышался голос Джоэла из-за открытой двери:

— Легковерный дурак! Неужели ты думаешь, что эта нянька любит тебя? Эта женщина любит твои деньги! Все твое благородство — в деньгах. Она влюблена в твой банковский счет, Барт Фоксворт! Неужели ты не замечаешь, как она ходит по дому: глаза надменно полузакрыты, будто она уже хозяйка здесь! Она не любит тебя. Она использует тебя для достижения того, чего желает каждая женщина: денег, власти, а после этого еще и еще денег… Она знает: как только она выйдет за тебя замуж, она станет богатой женщиной, даже если ты с ней разведешься потом!

— Заткнись! — рявкнул Барт, яростно глядя на старика. Ты завидуешь мне, ты злишься, потому что у меня н остается времени на тебя. Это чистейшее чувство в мое жизни, и я не позволю тебе испортить его!

Джоэл кротко склонил голову, сложил руки под подбородком и молча пошел вдоль по коридору, очевидно, направляясь в ту свою комнату, которую Барт собирался превратить в семейную часовню. Она была уже готова, но молились в ней лишь Барт и Джоэл. Я туда даже и заглядывала.

Я привстала на цыпочки, чтобы поцеловать Барта, пожелать ему везения в любви.

— Я счастлива за тебя, Барт. Да, я честно признаюсь, что имела надежды на Тони, что они с Джори полюбят друг друга, и Джори перестанет страдать без Мелоди. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы у детей была мать, которую они помнили бы с ранних лет. Если бы она их полюбила, как своих собственных детей, это было бы счастьем. А если этого не случилось, значит, не суждено; но я счастлива за тебя.

Темные глаза Барта все выпытывали что-то у меня. Я вынуждена была спросить: «Ты женишься на ней?» Его руки легли мне на плечи:

— Да, я сделаю ей предложение потом, когда уверюсь, что она не обманывает меня. Я знаю, как я проверю это.

— Нет, Барт, это нечестно. Когда любишь, то нужно верить.

— Верить нужно лишь в Бога, остальное было бы идиотизмом.

Тут я вспомнила то, что часто говорил мне Крис: «Ищи — и обрящешь». Теперь я вполне убедилась в его правоте: как часто я подозревала людей, не доверяя их самым лучшим чувствам, и весьма скоро эти лучшие чувства испарялись.

— Мама, — с подкупающей доверительностью начал он. — Если бы Джори был прежним, Мелоди никогда бы и не подпустила меня к себе. Теперь я это понял. Она любила его, а не меня. Может, она даже воображала, что я — это он, потому что и я иногда нахожу сходство в нас с Джори. Я думаю, она принимала желаемое за действительное, потому что Джори больше не мог удовлетворять ее — вот она и обернулась ко мне. Но и тогда я, как всегда, был вторым после Джори. И лишь для Тони я — первый.

— Да, Барт. Джори не существует для Тони. Она видит его каждый день, но не замечает.

Ироническая улыбка появилась на его губах:

— Только ты не упомянула, что я — здоров, а Джори — нет. Я богат, а он в сравнении со мной — нищий. Он уже обременен двумя детьми, а не каждая согласится на чужих детей. Итак, счет три — ноль… и я — победитель.

Теперь я видела, что он нуждается в Тони вдвое более чем Джори — и я хотела его победы. Джори был сильным, даже будучи поверженным, а Барт, будучи здоровым, был таким неуверенным в себе, таким зависимым.

— Барт, если ты сам себя не любишь таким, какой ты есть, как же можно ожидать, что тебя еще кто-то полюбит? Тебе надо быть уверенным, что даже совершенно нищим Тони будет любить тебя.

— Вот это и выяснится скоро, — бесстрастно проговорил он. В его глазах появилось что-то, что напомнило мне о Джоэле. И Барт отвернулся от меня. — Мама, у меня есть некоторые дела… Увидимся позже. — И он улыбнулся мне с такой любовью, которой нечасто баловал.

Боже, какой сложный характер вырос из моего маленького ранимого Барта: противоречивый, вечно комплексующий, дерзкий и неуверенный одновременно…

Синди написала нам, как проходят ее летние дни в театральной школе: «Мы участвуем в настоящих спектаклях, мама, и мне очень все нравится. Я в восторге от своей новой жизни».

Мне очень не хватало Синди в эти летние дни. Мы плавали и в озере, и в нашем бассейне, и близнецы наслаждались всеми прелестями узнавания природы. У них прорезались первые зубы, и они весьма быстро ползали. Ничто не ускользало от их внимания, часто оказываясь в маленьких ручонках, которым все было нужно. Белый пушок на их головах превращался постепенно в колечки, щечки загорели на солнце, губки порозовели, а широко открытые голубые невинные глазки жадно «проглатывали» все зрительные впечатления.

Мы проживали это чудесное лето бездумно, бессознательно накапливая образы и впечатления, как фотографии в альбоме, на которые посмотришь — и нахлынут воспоминания. Фотографировали тремя камерами: Крис, Джори и я, ловя каждый интересный момент из жизни наших обожаемых близнецов. Они же обожали наши прогулки, каждая из которых сулила что-то новое: распустившийся цветок, незнакомый запах, утки или гуси, появившиеся вдруг в нашем бассейне, за которыми можно «побегать», птички, белки, кролики, наводнявшие наш сад.

Не успела я оглянуться, как лето прошло, и на пороге была осень. В этом году Джори уже мог насладиться приходом осени и буйством осенних красок в горах. Вскоре склоны гор покрылись разноцветным ковром запламеневших листьев.

— Всего год назад я пребывал в аду, — проговорил Джори, задумчиво разглядывая дали и взглянув мельком на свою руку, на которой больше не было обручального кольца. — Мое бракоразводное дело закончено, а я не ощущаю ничего, кроме усталости. Я потерял свою жену еще в тот день, когда потерял способность двигаться; и до сих пор я жив, наслаждаюсь жизнью даже из этого инвалидного кресла — и оказалось, что жить можно и в таком положении.

Я обняла его:

— И все это благодаря твоей выдержке, Джори, твоей воле. У тебя есть дети, они с тобой, так что твой брак наградил тебя кое-чем. У тебя есть имя в искусстве, не забывай об этом, и если бы ты захотел, ты мог начать вести балетный класс.

— Я не могу оставить на произвол судьбы своих детей, тем более, что у них нет матери. — Он с виноватой улыбкой обернулся ко мне. — Конечно, ты им вполне и более чем заменила мать, но я хочу, чтобы вы с отцом имели собственную жизнь, не привязанную к маленьким детям. Смеясь, я взлохматила его темные кудри:

— Какую такую «собственную жизнь», Джори? Мы с Крисом счастливы рядом с нашими детьми и внуками.

Яркие дни листопада становились все холоднее, принося с собой горький запах горелой листвы. Я вставала рано и шла в сад, забирая с собой Джори и близнецов. Они уже пытались стоять, держась за мебель. Дайдр даже делала неуверенные шаги, смешно расставив ножки, выставив попку, толстую от подгузников и пластиковых штанишек. Дэррен же вполне удовлетворялся ползаньем, в котором он настолько усовершенствовался, что быстро достигал желаемого. Однажды я даже поймала его на высокой парадной лестнице.

В тот прекрасный октябрьский день Джори держал Дайдр на коленях, и она счастливо подпрыгивала в такт подрагиванию коляски отца. Я шла рядом и держала на руках более сдержанного Дэррена. Барт приказал сделать две колеи для свободного проезда коляски, убрать с дороги все корни, что могли повредить ее ходу. Теперь, когда Барт наслаждался своим статусом хозяина Фоксворт Холла, он стал значительно более внимателен и уважителен к Джори.

— Мама, Тони с Бартом — любовники, не так ли? — внезапно спросил Джори.

- Да, — призналась я неохотно.

Тогда Джори сказал нечто, что несказанно удивило меня.

— Как странно, что мы рождаемся вместе в одной семье, и поэтому связаны волей-неволей всю жизнь, хотя с этим же человеком не захотели бы встретиться дважды, если бы не кровная связь. Правда?

— Джори, ты ведь не хочешь этим сказать, что так сильно не любишь Барта?

— А я говорю не о Барте, мама. Он себя ведет в последнее время очень достойно, кстати. Я об этом старике, которого ты именуешь дядей. Я не в силах хорошо к нему относиться. И чем больше я вижу его, тем большее отвращение испытываю. Когда я впервые увидел его, я его пожалел. А теперь я смотрю в его голубые водянистые глаза и вижу в них спрятанную злобу. Он чем-то напоминает мне Джона Эмоса Джексона. Мне кажется, он играет нашими судьбами, мама. Совсем не для того, чтобы иметь что поесть и крышу над головой, нет, у него что-то другое на уме. Сегодня я услышал их разговор. Из того, что я мог расслышать, я понял, что Джоэл настаивал на том, чтобы Барт раскрыл Тони свои прошлые психологические проблемы. Особенно, Джоэл настаивал на том, чтобы Барт подчеркнул: если он попадет в психиатрическую лечебницу, он лишится всего своего состояния. Мама, послушай, нельзя допустить, чтобы он ей говорил это! Если Тони и в самом деле любит его, она примет все его проблемы. Я вижу, что сейчас он вполне нормален и к тому же очень изобретателен в приумножении своего состояния.

Я опустила голову:

— Да, Джори. Барт сам мне рассказал о своем плане «проверить» Тони, но сам, по-видимому, откладывает свою проверку, как будто он уверен, что она охотится за его деньгами.

Джори кивнул, ухватив вовремя Дайдр, которая сползла с его колен, желая исследовать местность. Дэррен, увидя это, захотел последовать примеру сестры.

— Не говорил ли когда-либо Джоэл намеками, что он собирается оспорить волю сестры и отсудить деньги, которые должен унаследовать Барт в день своего тридцатипятилетия?

Джори коротко рассмеялся:

— Мама, этот старикашка никогда не говорит чего-либо так, чтобы оно было услышано нежелательными ушами. Он не любит меня и избегает, насколько это возможно. Он не может простить мне того факта, что когда-то я был танцором и носил предосудительные костюмы. Он не любит и тебя, и я часто слышу, как он бормочет про себя: «Совсем как мать, только хуже, гораздо хуже». Он наблюдает за тобой. Мне не хотелось бы пугать тебя, но он опасен, мама, он злобен. На отца он смотрит тоже с ненавистью. Бродит по дому ночью. С тех пор, как я лишился ног, мой слух стал очень изощренным. Я часто слышу, как скрипят доски пола под чьими-то крадущимися шагами в коридоре, а иногда и моя дверь слегка приотворяется. Это Джоэл. Я уверен в этом.

— Но зачем он подглядывает за тобой?

— Не знаю.

Я закусила нижнюю губу, совсем как Барт в момент нервозности.

— Ты и в самом деле напугал меня, Джори. У меня тоже были подозрения, что он желает всем нам зла. Я думаю, что это Джоэл сломал клипер, который ты готовил в подарок Барту; и Джоэл никогда не отправлял по почте рождественские приглашения. Он желал зла и неуспеха Барту, поэтому забрал все приглашения к себе в комнату, подписал каждое таким образом, чтобы приглашение оказалось принятым, и отправил обратно Барту. Это единственное объяснение тому, что никто не появился на Рождество.

— Мама… отчего ты мне не рассказала этого раньше?

— Отчего? А если бы он развенчал и осмеял мои подозрения, как сделал это Крис? Ведь Крис полностью отверг мою версию. Иногда я и сама думала, что слишком много воображаю и представляю Джоэла хуже, чем он есть на самом деле.

И еще, Джори: я думаю, что это Джоэл подслушал в кухне болтающих поваров и узнал о том, что Синди встречается с этим парнем, Виктором Вэйдом, и быстро передал эту информацию Барту. Откуда бы еще Барт мог узнать? Ведь прислуга для Барта — это как грязь под ногами, нечто недостойное его внимания. Джоэл же подслушивает и подсматривает за всеми.

Да, мама, я думаю, ты абсолютно права в своих подозрениях и насчет клипера, и насчет приглашений, и насчет Синди. Джоэл что-то замыслил против всех нас.

Даже погруженный в свои мысли, Джори дважды брал у меня сына, чтобы посадить на свое другое колено. Нести ребенка через лес было нелегко, и я с радостью подчинялась, отдавая ему Дэррена. Дайдр восторженно встречала братца и на радостях обнималась с ним.

— Мама… я думаю, если Тони действительно любит Барта, она останется с ним, и неважно, каковы были его проблемы в прошлом, и сколько он унаследует.

— Джори, он как раз сейчас и хотел бы это доказать себе самому.

Около полуночи, когда я уже засыпала, в мою дверь робко постучали. Это была Тони.

На ней был прелестный розовый пеньюар; ее длинные черные волосы были распущены и развевались за спиной; она приблизилась к моей кровати и проговорила:

— Простите, миссис Шеффилд, я ждала того момента, когда мы будем вдвоем, и ваш муж будет в отъезде.

— Зови меня Кэти, — сказала я и потянулась за халатом. — Я не сплю, только лежу и думаю. Я рада, что есть с кем поговорить.

Она принялась ходить вдоль по комнате.

— Кэти, мне надо поговорить с женщиной, именно с женщиной, а не с мужчиной… мужчина не поймет. Вот почему я пришла к вам.

— Садись. Я слушаю.

Она нерешительно опустилась на кушетку, нервно теребя прядь черных волос, временами закусывая ее.

— Мне так плохо, Кэти, Барт сегодня рассказал мне несколько неприятных фактов. Он сказал мне, что вам известно о нашей любви, о том, что я люблю его, а он — меня. Я думаю, вы не один, раз ловили нас в интимные моменты в этом доме. Я благодарна вам за то, что вы делали вид, будто не замечаете… и я не была так сильно смущена. Ведь я воспитана на представлениях о жизни, которые сейчас считаются устаревшими.

Она нервно улыбнулась, ища моего понимания и одобрения.

— Как только я увидела Барта, я влюбилась в него. В его черных глазах есть что-то магнетическое, даже мистическое и очень притягивающее. А сегодня вечером он повел меня в свой офис, сел напротив и рассказал мне долгую и странную историю о себе. Он рассказывал, как отдаленный и незнакомый мне человек, и говорил о себе, как о постороннем, даже с неприязнью. Я ощущала себя, как клиент банка, за реакцией которого внимательно наблюдают и по ней судят о его выгодности. Я не знаю, чего он хотел от меня; видимо, он думал, что я разочаруюсь в нем или буду шокирована. Но в то же время он смотрел на меня таким умоляющим взглядом… Он так любит вас, Кэти… он любит вас до умопомрачения, — неожиданно выпалила она, и я выпрямилась в кресле, потрясенная ее бессмысленным, сумасшедшим, как мне показалось, наблюдением. — Не знаю, осознает ли он сам, как сильно любит вас. Он предпочитает думать, что ненавидит вас из-за вашей связи с братом. — Тони опустила глаза. — Простите меня за то, что я вмешиваюсь в вашу личную жизнь, но я хотела говорить откровенно…

— Говори, — ободрила я ее.

— Он ненавидит вас, потому что внушил себе, что должен вас ненавидеть. Но он никак не решит, какое чувство в нем сильнее: любовь к вам или ненависть. Ему нужна женщина такая, как вы, но он сам не знает этого

Она помолчала, подняла на меня глаза. Я заинтересованно ждала продолжения разговора.

— Кэти, я высказала ему открыто свое мнение: он ищет, безуспешно пока ищет женщину, которая напоминала бы ему мать. Он побледнел смертельно, почти побелел. Кажется, он был в шоке.

Она ждала, как я отреагирую.

Тони, ты, очевидно, ошибаешься. Барту нужна не такая, как я, а полная противоположность.

Кэти, когда-то я изучала психологию. Барт слишком много думает о вас, переживает из-за вас, слишком ненавидит вас. Пока я слушала его, я старалась размышлять над причинами. Барт упомянул факт, что он никогда не был психически уравновешен, и сказал, что в любой день он может сорваться, его объявят невменяемым, и он лишится наследства. Все это выглядело так, будто он хотел, чтобы я возненавидела его, разорвала все связи и ушла… поэтому, поэтому я собираюсь порвать с ним и уйти. — И она заплакала, закрыв глаза руками. Сквозь ее тонкие пальцы потекли слезы. — Хотя я очень люблю его, и думала, что он любит меня тоже, я не могу продолжать быть с человеком, который так мало верит в меня, и что хуже всего, в себя самого.

Я вскочила и пыталась успокоить ее.

— Пожалуйста, не уходи, Тони, останься. Дай Барту шанс. Дай ему обдумать все и успокоиться. Барт всегда поступал необдуманно, импульсивно. Всему виной этот его дядя, который нашептывает ему, наговаривает на всех и на тебя, говоря, что ты любишь не Барта, а его деньги. Это не Барт сумасшедший, а Джоэл, который диктует Барту, что тот должен искать в будущей жене.

Она, смахивая слезы, с надеждой посмотрела на меня. Я пыталась помочь Барту избавиться от его детских страхов и избавить его от влияния Джоэла.

— Тони, дети обожают тебя, и мне нужна твоя помощь. Останься помогать мне с Джори, и постарайся сделать так, чтобы он был занят. Ему очень нужно внимание, но нужна и медицинская помощь, чтобы поддерживать физическую форму. И помни: Барт непредсказуем, иногда нелогичен, но он любит тебя. Он несколько раз говорил мне, что он любит тебя, восхищается тобой. Он проверяет твою любовь, но то, что он сказал, — правда. Он действительно был в детстве душевно неуравновешен, но на то были причины. Если ты будешь сильна в своей любви к нему, то ты спасешь его от себя самого и от этого дяди.

Тони осталась у нас; жизнь потекла, как обычно.

Дайдр еще до своего дня рождения начала свободно ходить всюду, где ей хотелось. Маленькая, но говорливая, с золотыми кудряшками, она очаровала всех. Ее непрестанное гульканье превратилось со временем в ясно различимые слова, и Дэррен скоро начал ей подражать. Хотя Дэррен был более нерешителен в движениях и разговоре, его не страшила темнота, и он неутомимо исследовал все уголки и закоулки. Его страсть к исследованию была столь велика, что мне пришлось убрать с полок, до которых он мог достать, все дорогостоящие вещи, особенно, произведения искусства.

Пришло письмо от Синди, в котором она писала, что настолько соскучилась по дому и домашним, что хотела бы провести с нами День Благодарения и Рождество. Но на Новый год она приглашена в Нью-Йорк, и поэтому улетит от нас после Рождества.

Я протянула письмо Джори. Он прочел и улыбнулся мне:

— Ты написала ей о романе Тони с Бартом?

— Нет. — Честно говоря, я хотела, чтобы Синди прилетела и обнаружила все сама.

Летом, когда уезжала Синди, Тони была у нас всего дня два, но Синди сама была столь в мрачном настроении, что почти не взглянула на Тони: для нее это была просто очередная прислуга.

Пришел день приезда Синди. Он выдался пронизывающе-холодным. Мы с Крисом стояли возле поручня ограждения аэропорта, когда Синди сошла по трапу, одетая в ярко-красное; она была так красива, что все люди в аэропорту на нее оглядывались.

— Мама! Папа! — радостно прокричала она, бросаясь ко мне, а потом к Крису. — Я так счастлива вас видеть! Не надо мне ничего говорить: я обещаю ничем не раздражать этот комок нервов по имени Барт. На Рождество я собираюсь быть тем маленьким послушным ангелочком, которого он всегда желал во мне видеть. Правда, сомнений нет, что и тогда он найдет во мне какие-нибудь недостатки, но мне уже все равно.

Затем она засыпала нас вопросами о Джори, о близнецах, о том, что слышно о Мелоди, о том, как там новая няня, и не сменился ли наш шеф-повар, и так ли по-прежнему мил наш Тревор…

Лишь Синди давала мне уверенность, что мы все еще можем называться одной семьей, и этого было достаточно, чтобы я почувствовала себя счастливой. Когда ступили в фойе Фоксворт Холла, все собравшиеся, именно Джори, Тони и Барт, а также близнецы, устроившиеся у Джори на коленях, готовы были пропеть приветствия Синди. И лишь Джоэл, несомненно, наблюдавший за всем происходящим исподтишка, не спешил приветствовать нашу дочь, вернувшуюся в семью. Барт даже пожал ей руку, и я ощутила совершенное счастье.

Синди рассмеялась:

— Когда-нибудь, братец Барт, ты будешь так рад моему приезду, что даже позволишь своим целомудренным губам прикоснуться к моей грешной щеке.

Барт вспыхнул и смущенно взглянул на Тони:

— Я должен тебе признаться, Тони: в прошлом мы с Синди нередко ссорились.

— Мягко говоря, — съязвила Синди. — Но не волнуйся, Барт: я не позволю больше себе нарушать твой покой. Я на этот раз никого не привезла с собой. Я собираюсь вести себя прилично. Я приехала, потому что люблю свою семью и скучаю по вам всем.

Но каникулы Синди в этом году не обещали стать счастливее, разве что мы бы увидели здорового Джори и Мелоди вместе с ним.

За несколько дней Синди с Тони близко сдружились. Иногда Тони ездила вместе с нами за покупками, в то время как дети оставались на попечении прислуги и Джори. Время летело, как всегда в присутствии Синди. Разница в возрасте в четыре года между девушками их не стесняла. Для поездки в предпраздничный тур в Шарноттсвилль, на дружескую вечеринку к знакомым, Синди одолжила Тони свое лучшее платье. Синди танцевала со своим прошлогодним поклонником, сыном главы семьи, а Тони — с Бартом, в то время как Джори сидел, глядя грустно на две красивые пары.

— Мама, — прошептала Синди, подойдя к нашему столу, — я думаю, что Барт изменился. Он теперь приветлив, его не узнать. Я, право, думаю, что в нем все-таки есть душа.

Улыбаясь, я кивнула. Но не могла избавиться от мрачных подозрений: что там делают так подолгу в своей часовне Барт с Джоэлом? Разве мало в округе церквей?

Прошло Рождество, подошел Новый год. Барт с Тони решили слетать вместе в Нью-Йорк на бал, куда была приглашена Синди. Воспользовавшись этой возможностью, мы пригласили к нам нескольких коллег Криса с их супругами, точно зная, что Джоэл доложит впоследствии об этом Барту.

Встретив Джоэла после отлета Барта, я не смогла сдержать торжества:

— Кажется, Джоэл, Барт выходит из-под вашей опеки' в связи с женитьбой на Тони?

— Он никогда не женится на ней, — своим голосом вещателя изрек Джори. — Как и все влюбленные дураки, он слеп и не видит правды. Ей нужны его деньги, а не он сам; и он скоро это обнаружит.

— Джоэл, — доброжелательно и с жалостью проговорила я, — Барт красив, и к тому же, страстная натура; поэтому если бы даже он был гробокопателем, все равно женщины бы влюблялись в него. Когда он слегка уменьшит свои амбиции, он найдет свою любовь. Оставьте его в покое. Не старайтесь переделать его на свой вкус. Дайте ему самому определиться в жизни, даже если это будет вам не по вкусу. Это будет единственно правильным с вашей стороны.

— Откуда вам знать, что правильно, а что — нет, племянница? Разве вы не доказали своей жизнью, что вы не приемлете морали? Барт никогда не найдет правильного пути без моего руководства. Разве не это он ищет всю жизнь и до сих пор не нашел? Разве вы не помогали ему тогда? И что? Разве вы помогаете ему сейчас? Господь хранит его от греха, Кэтрин, в то время как вы только губите его своими грехами.

Он развернулся и пошаркал вдоль по коридору. Пока молодежь была в Нью-Йорке, Джори окончил работу над своей самой чудесной акварелью, изображавшей окрестности Фоксворт Холла. Он видоизменил экспозицию близлежащего кладбища, окружающего сада и придал стенам дома вид замшелых. Надгробия бросали длинные зловещие тени, и казалось, что Фоксворт Холлу уже две тысячи лет, и он полон привидений. Акварель была настоящим произведением искусства, но я не могла объяснить себе странного чувства: она не нравилась мне.

— Оставь это, Джори. Напиши, пожалуйста, что-нибудь жизнерадостное.

Барт с Тони прилетели обратно, и я моментально заметила разрыв в их отношениях. Они не разговаривали друг с другом, не смотрели друг другу в глаза и не рассказали нам ни слова о своем празднике в Нью-Йорке. Молча они разошлись по своим комнатам. Когда я попыталась выяснить причины, оба отказались разговаривать.

— Оставь меня! — взорвался Барт. — Она оказалась чужой мне.

— Я ничего не могу объяснить вам, Кэти, — рыдала Тони. — Он просто не любит меня, вот и все.

Пролетел январь, наступил февраль, и мы отпраздновали тридцать первый юбилей Джори. Специально для него испекли гигантский торт в виде сердца, символизирующего подвиг Святого Валентина, но этот символ подходил и самому Джори; торт был покрыт розовой глазурью, обрамлен белыми кремовыми розами, а в его середине было выведено имя Джори. Близнецы были в восторге, в особенности, когда Джори задул свечи на пироге. Оба сидели по двум сторонам от отца на высоких стульчиках, и когда Джори собирался откусить от пирога, они оба одновременно опередили его и набрали ручонками по горсти крема. Мы все в замешательстве смотрели, как они с наслаждением размазывают по личикам разноцветный крем, украшавший секунду назад настоящее произведение кулинарного искусства.

— Ну что ж, то, что осталось, все равно съедобно, — со смехом сказал Джори.

Тони молча поднялась, чтобы отмыть двух очень сладких и чумазых ребятишек. Барт следил за каждым ее движением грустными, жадными глазами.

Меня не покидало ощущение, что мы все пойманы, заперты здесь метелями и морозом и вынуждены жить бок о бок, хотя некоторые из нас явно любили человека, предназначенного не для него.

Пришел день, когда метели отступили, и Крис мог уехать обратно в свой исследовательский раковый центр, в котором он вел неисчерпаемую тему, грозившую никогда не завершиться.

Еще пару раз непогода задерживала Криса в Шарноттсвилле, и недели без него тянулись безнадежно и уныло, хотя каждый день мы переговаривались по телефону, если была в исправности линия. Но это не были душевные, долгие разговоры. Я каждый раз не могла избавиться от ощущения, что кто-то подслушивает нас по другому аппарату.

В четверг Крис позвонил, чтобы сказать, что завтра он будет дома; чтобы мы растопили пожарче камин, приготовили жаркое с пылу — с жару и свежий салат, и чтобы я «надела бы ту белую новую ночную сорочку, что я тебе подарил на Рождество».

Я с нетерпением ожидала, стоя у верхнего окна, когда из-за поворота покажется его голубая машина. Когда она появилась, я скорее бросилась в гараж, чтобы встретить Криса там. Мы встретились, как разлученные надолго молодые любовники, у которых не было шанса обняться и поцеловаться. Но не раньше, чем мы оказались за закрытыми дверями наших комнат, я обняла его и прижалась к нему.

— Ты замерз. Чтобы тебя разогреть, я для начала перескажу тебе все скучные новости в деталях. Сегодня вечером я вновь слышала, как Джоэл твердил Барту, что Тони нужны от него лишь деньги.

— А может, правда? — спросил бездумно Крис, покусывая мое ухо.

— Не думаю. Думаю, она искренне любит его, но не знаю, проживет ли долго их любовь. Я слышала, что, когда они поехали в Нью-Йорк, Барт вновь накинулся там на Синди, всячески унижая ее прилюдно в ночном клубе, а Синди впоследствии написала мне, что Барт оскорбил Тони, когда та пошла танцевать с другим мужчиной. Он был так груб, и это так шокировало Тони, что она уже не может относиться к нему по-прежнему. Наверное, она напугана его ревностью.

Он вопросительно поднял брови, хотя и не напомнил мне, как всегда, что Барт — «в некотором смысле» в меня.

— А как Джори?

— Он превосходно приспосабливается к жизни, но грустен и одинок, и все еще ждет, что Мелоди напишет ему. Иногда я слышу, как он во сне зовет ее. Иногда по ошибке называет меня Мел. Я нашла в «Вэрайэти» небольшую заметку о Мелоди. Она работает в их прежней балетной компании. С новым партнером. Показала ее вчера Джори, полагая, что он уже знает. Его глаза стали пустыми, он отвернулся, бросил работу над своим лучшим зимним пейзажем и отказался продолжать. Я отложила этот пейзаж; надеюсь, он еще примется за него.

— М-да… Ничего, все когда-нибудь пройдет.

С этими словами он обнял меня, и мы растворились друг в друге, в том экстазе любви, который мы сами создавали для себя.

Время пролетало, занятое для меня тривиальными заботами. Теперь частыми стали перепалки между Тони и Бартом. Они спорили по поводу справедливости отношения Барта к Синди, которую Тони полюбила; и по поводу их ссоры на вечере в Нью-Йорке. Барт по-прежнему был подозрительно ревнив.

— Ты не должна была идти танцевать со случайно встреченным мужчиной! — накидывался на нее Барт. И тому подобное. Часто они спорили даже по поводу близнецов, как следует их воспитывать. Так что вскоре размолвка между ними превратилась в долговременную вражду.

Мы все действовали друг другу на нервы. Вид, звук, близость нашего существования — все сплелось в клубок противоречий.

Я ничего не добавляла в конфликт Тони и Барта: ни помощи, ни вреда, не торопя события. Я видела, что они должны были как-то найти выход из разницы их духовного настроя. Мое вмешательство лишь осложнило бы и без того затянувшийся конфликт. Барт вновь стал посещать окрестные бары, часто возвращаясь только к утру. Я подозревала, что он проводит ночи в борделях, либо просто нашел кого-нибудь в городе. Тони проводила много времени с близнецами. Джори пытался учить их говорить и даже танцевать, и, конечно, она проводила много времени и с Джори вдвоем.

Наконец, настал март с его традиционными ветрами и дождями; но появились и первые обнадеживающие признаки весны. Я пристально наблюдала за тем, как Тони понемногу начинает интересоваться Джори не только как пациентом, но и как мужчиной. Несколько недель я провалялась с тяжелой простудой, и Тони пришлось взять на себя то, что делала раньше я: мыть Джори спину, массировать его ноги, которые, к сожалению, постепенно теряли свою прекрасную форму. Видя, как они превращаются в тонкие палочки, я буквально заболевала. Я предложила Тони делать массаж несколько раз в день.

— Он был всегда горд своими ногами, Тони. Они были такими сильными, красивыми и так хорошо ему служили. Теперь, когда он не танцует и даже не ходит, они теряют форму. Постарайся, Тони, сделать что-нибудь, чтобы они не истощились совсем. Тогда ты его морально поддержишь.

— Кэти, его ноги все еще прекрасны; да, они истончились, но хорошо сохранили форму. Он чудесный человек, Кэти: такой жизнерадостный, добрый и понимающий. По сравнению с Бартом…

— Ты все такого же мнения о Барте? Она погрустнела, лицо ее омрачилось:

— Я думала, что он прекрасен. Но теперь я вижу, что он просто красив внешне, но в нем нет и половины того прекрасного, что есть в Джори. Когда мы были в Нью-Йорке, он был так груб и безобразен по отношению ко мне и к Синди, что я увидела его с совсем другой стороны. Он был жесток, несправедлив! Прежде чем я поняла, что происходит, он напал на меня из-за моего костюма в ночном клубе. Но это был красивый и вполне приличный костюм. Может быть, вырез на груди был слишком глубок, но там все девушки одеты так. Когда я приехала из Нью-Йорка, я стала его бояться. Каждый день я боюсь его все больше; мне кажется, он слишком склонен преследовать всех по мелочам и видит во всех порок. Я думаю, он изнуряет себя своими подозрениями и не понимает, что божественное в человеке — от души. Вчера вечером он обвинил меня в том, что я пытаюсь возбудить его брата сексуально. Если бы он на самом деле любил меня, Кэти, он не стал бы так разговаривать со мной! Кэти, он никогда не любил меня и не сможет любить так, как я хочу. Я проснулась сегодня с ощущением пустоты в сердце, понимая, что чувство к Барту прошло. Он сам погубил наше чувство; он дал мне понять, что я должна олицетворять для него. У него в уме — «модель» совершенной женщины, а я — несовершенна. Он думает, что ваш единственный изъян — это ваша любовь к Крису… ах, если бы он даже нашел женщину, которая была само совершенство, то и тогда он начал бы выискивать в ней то, что достойно ненависти. Я уверена в этом. Поэтому я расстаюсь с Бартом.

Мне было неловко спросить, но совершенно было необходимо знать это:

— Но… вы с Бартом все еще любовники, несмотря на ваши разногласия?

Она решительно потрясла головой:

— Нет! Конечно, нет! Он изменился так, что об этом уже не может быть и речи. Я уже не могу любить этого нового человека. Он выбрал для себя религию, Кэти, и судя по тому, что он говорит, религия будет его спасением. Он каждый день твердит и мне, чтобы я ходила в церковь, больше молилась и держалась подальше от Джори. Если это будет продолжаться, я думаю, что дойду до того, что стану его ненавидеть, а я бы этого не хотела. Все начиналось так прекрасно… Я хотела бы сохранить в памяти это время нашей любви, как засушенный между страницами цветок.

Она встала и собиралась уйти, еще пытаясь улыбнуться. Слезы, которые она осушала скомканным платком, все струились по щекам.

— Если вы хотите, чтобы я ушла с работы, я сделаю это, и вы сможете нанять другую няню для Джори и его детей.

— Нет, нет, Тони, останься, — поспешно отвечала я, боясь, что она и вправду уйдет. Именно теперь, когда я знала наверняка, что она не любит Барта, а Джори потерял надежду на возвращение Мелоди, она была нужна мне. Но Джори все еще думал, что эта девушка — любовница его брата…

Надо было рассказать Джори о перемене в их отношениях. Но даже когда Тони вышла, я все сидела и думала, размышляя о том, как это грустно, что даже обретя любовь, Барт не сумел ее удержать. А может быть, он намеренно уничтожил ее в себе, опасаясь, что любовь поработит его; ведь он нередко обвинял меня в том, что я поработила Криса?

Тянулись бесконечные дни. Глаза Тони более не следили с тоской и любовью за Бартом, умоляя его вернуть любовь. Я восхищалась ее чувством достоинства, ее душевным равновесием, которое она сохраняла и тогда, когда Барт позволял себе оскорбительные выпады в обеденное время, собиравшее за столом всех. Он же и использовал любовь к нему Тони претив нее, уверяя, что она развратная, легкодоступная женщина, не имеющая моральных ценностей, а он был ею совращен.

День за днем, наблюдая, как эти двое все более и более отдаляются, мы с изумлением внимали отвратительным словам, которыми Барт с такой легкостью пользовался для обвинения Тони.

Тони вместо меня играла с Джори в настольные игры, которыми я пыталась его развлечь когда-то, но у нее получалось то, к чему я так стремилась: глаза Джори засияли ярче, и он вновь почувствовал себя мужчиной.

Постепенно дни становились длиннее, и в бурой траве появились зеленые стрелки новых ростков. В лесу зацвели крокусы, а у нас в саду пламенели тюльпаны и цвела ветренница, которую мы с Джори насадили везде, где не росла трава. Мы с Крисом вечерами вновь стояли на балконе в свете нашего старинного друга — луны, а утром наблюдали, как возвращаются на север дикие гуси. Я глаз не могла оторвать от их косяка, исчезающего за вершиной горы.

Жизнь стала веселее, в особенности, сейчас, когда Крис больше не задерживался из-за снегопада в городе на уикэнд. Имея возможность выходить и гулять, мы не действовали друг другу каждодневно на нервы, и напряжение спало.

В июне близнецам исполнилось по полтора года, и они бегали, где хотели, качались на качелях; и как же счастливы они были, когда качели подбрасывали их на безопасную в нашем понимании, но все-таки высоту! Они срывали цветы с лучших моих экземпляров, но меня это не расстраивало: у нас было достаточно цветов, чтобы каждый день украшать ими комнаты.

Барт теперь настаивал, чтобы не только близнецы, но и мы все, включая Джори, Криса, Тони — посещали службу. Казалось бы, это выполнить нетрудно. Каждое воскресенье мы садились на скамьи, поставленные в ряд, и смотрели на разноцветное стекло витража за кафедрой. Близнецы всегда сидели между Джори и мной. Джоэл надевал в эти дни черную сутану. Барт сидел около меня, так сжимая мою руку, будто я пыталась когда-то убежать. Барт намеренно отделял меня от Криса, с которым вместе сидел. Я вполне осознавала, что эти службы устраивались для нас, чтобы спасти нас от вечного горения в аду. Близнецы, как все дети, были неуемны, вертелись, им не нравились долгие скучные службы. И лишь тогда, когда взрослые вставали, чтобы запеть гимн, они с восторгом глядели и слушали.

— Пойте, пойте, — наставлял их Барт, поминутно одергивая детей и наказывая за шалости тасканием за золотые кудри.

— Оставь в покое моих детей! — набрасывался на него Джори. — Они будут петь, когда захотят.

Война между братьями постепенно разгоралась.

И вновь пришла осень, и наступил День всех Святых, когда мы взяли детей за крошечные ручки и повели к соседу, которого считали «надежным» в отношении сплетен; он не мог разоблачить наше семейство. Там им вручили их первые подарки, и всю дорогу домой они прыгали от радости, что у них в руках первые их собственные шоколадки и по две упаковки жвачки.

Пришла зима, наступило Рождество, а затем Новый год — но ничего особенного не происходило, потому что на этот год зимой Синди не прилетела. Она была слишком занята своей начинающейся карьерой, поэтому лишь звонила иногда да писала короткие, но информативные письма.

Барт с Тони теперь вращались как бы в разных вселенных.

Может быть, не одна я догадывалась, что Джори глубоко влюблен в Тони. Теперь его ничего не смущало, потому что все попытки наладить отношения с братом ни к чему не привели. Я не могла ни в чем обвинить Джори; думаю, его не обвинил бы никто после того, как Барт увозил жену больного брата с собой в ресторан, после того, как он соблазнил ее. Он и сейчас старался удержать Тони просто из-за того, чтобы она не досталась брату. Теперь он вновь обратил на нее внимание…

Любовь придала жизни Джори новый смысл. Это было видно по его глазам; по появившейся у него привычке вставать рано и с утра делать изнурительные упражнения. Тренировками он достиг того, что начал стоять на ногах, держась за брусья. Как только наступило потепление, он начал плавать в нашем бассейне по утрам и вечерам.

Тони отрицала, что рада новому вниманию Барта, но возможно, все еще ждала, что Барт предложит ей замужество.

— Нет, Кэти, я не люблю его больше. Я просто жалею его, потому что он не может найти себя и не знает, чего желать в этой жизни, кроме денег, денег и еще раз денег.

Мне не раз приходило в голову, что Тони неожиданно так же оказалась в плену у этого дома, как и мы все.

Религиозные церемонии по воскресеньям заставляли меня нервничать; я уставала и временами пугалась сходства Джоэла с другим стариком, которого видела в жизни лишь раз. Страшные слова вылетали из слабых уст: дьявольский посев, дьявольское отродье. Семена зла, упавшие в дурную землю. Даже безобидные мысли расценивались как порочные, и они были так же наказуемы, как дурные поступки. Что же было безгрешным для Джоэла? Ничто. Абсолютно ничего не было без греха.

— Не станем больше посещать эти службы, — твердо сказала я Крису в один день. — Было глупо идти на поводу у Барта и пытаться угодить ему. Мне не нравятся идеи, которые Джоэл пытается посеять во впечатлительных детских душах.

Крис согласился со мной. Мы отказались отныне участвовать в «церковных» службах и позволять детям выслушивать все эти выкрики об ужасах Ада и наказании Божьем.

Как-то раз Джоэл пришел на детскую площадку, где была песочница, качели, карусели — все, что любили дети. Был жаркий июльский день. Джоэл выглядел очень благообразно и даже трогательно, пытаясь играть с детьми и заинтриговав их фокусами с веревочкой. Они покинули песочницу с ее солнечным экраном и уселись рядом с Джоэлом с надеждой завести нового друга.

— У дедушки есть много интересного для детей. А знаете ли вы, что я умею делать самолетики и кораблики из бумаги? И кораблик можно пустить на воду.

Дети изумленно смотрели на него, округлив глазенки. Мне это все не понравилось, и я нахмурилась:

— Поберегите лучше свою энергию для написания новых проповедей, Джоэл, — сказала я, смело встретив взгляд его водянистых глаз. — Я устала от старых проповедей. Кстати, почему вы не используете Новый Завет? Перескажите-ка лучше его Барту. Христос был рожден. Он прочел перед народом свою Нагорную проповедь. Обратите внимание Барта именно на эту проповедь, дядя. Расскажите нам о необходимости прощать, о том, что следует поступать с другими, как ты желал бы, чтобы поступали с тобой. Поведайте о том, что всякое благодеяние окупится сторицей.

— Простите мне, если я чем-то пренебрег в учениях Сына Божьего, — смиренно проговорил он.

— Кори, Кэрри, пошли, — позвала я, вставая. — Пойдем посмотрим, что делает папа.

Его поникшая было голова резко поднялась. Его бледный взгляд засиял; на губах появилась улыбка. Он кивнул:

— Да, вот вы и проговорились. Для вас они — те, «другие» близнецы, дьявольское семя, посеянное в дурную почву.

— Как вы смеете! — накинулась я на него.

Я не знала, что, называя детей именами моих погибших, дорогих сердцу близнецов, я добавляла масла в огонь — огонь, уже разгоравшийся в нашем семействе.

 

ПРИХОДИТ СУМРАЧНЫЙ РАССВЕТ

Как-то утром яркий солнечный свет затмили грозные тучи, и я поспешила срезать свежие еще от росы цветы. Срезая розы, я увидела Тони, которая ставила в вазу молочного стекла свежие маргаритки для Джори. Джори работал в саду над акварелью, изображавшей прекрасную темноволосую женщину, собирающую цветы и весьма похожую на Тони. Я была скрыта густым кустарником и могла подслушивать, без риска быть увиденной. Моя интуиция подсказывала мне, что сейчас что-то произойдет.

Джори поблагодарил Тони, улыбнулся ей, промыл кисть и, опустив ее в голубую краску, добавил несколько штрихов.

— Никак не найду точного оттенка для неба, — пробормотал он. — Вечно оно меняется… ах, что бы я ни отдал за то, чтобы перенять мастерство Тернера…

Она стояла, наблюдая, как я думала, за тем, как красиво заиграло появившееся солнце на иссиня-черных волнистых волосах Джори. Он перестал бриться, и это шло ему, делая его мужественнее. Он внезапно взглянул на Тони и заметил ее пристальный взгляд.

— Простите за мою небритость, Тони, — смущенно проговорил он. — Но несколько дней и так были потеряны для меня, а сегодня я спешил сделать кое-что до дождя. Ненавижу, когда я не могу выйти порисовать на пленэре.

Она ничего не сказала, продолжая все так же стоять, и солнце красиво золотило ее загорелую кожу. Он также долгим взглядом посмотрел на Тони и добавил:

— Спасибо за маргаритки. Но в честь чего? Наклонясь, она подняла несколько рисунков, которые

были выброшены им в корзину. Прежде чем отнести их в мусоросборник, она задержалась на них взглядом — и вспыхнула.

— Вы рисовали меня, — тихо проговорила она.

— Выбрось это! — резко сказал Джори. — Это все ерунда, нестоящее. Я рисую цветы, горы, неплохо получаются пейзажи, но портреты для меня — сущее наказание. Я никак не могу схватить вашу сущность, Тони.

— А я думаю, что они очень хороши, — несмело запротестовала Тони, не отрываясь от рисунков. — Вы не должны их выбрасывать. Можно мне взять?

Она заботливо расправила складки на листах и подложила их под тяжелую стопку книг на столе для распрямления.

— Меня наняли для того, чтобы ухаживать за детьми и за вами. Но вы никогда не просите меня сделать что-либо для вас. Ваша мать любит играть с детьми по утрам, поэтому у меня остается много времени… Могу я сделать что-нибудь для вас?

Он неторопливо наложил серые тени на низ облаков на акварели, затем развернул свое кресло так, чтобы видеть ее:

— Когда-то я имел на вас надежды, не скрою. Но сейчас я предлагаю вам оставить меня. Простите, но паралитикам незачем играть в эти возбуждающие игры, — добавил он с кривой улыбкой.

Она казалась поверженной его отказом, но не ушла, а села в шезлонг.

— Вот и вы теперь ведете себя так же, как Барт по отношению ко мне. «Убирайся, — кричит он, — оставь меня»… Не думала я, что вы так похожи.

— А почему бы нет? — с горькой иронией спросил он. — Мы же братья — сводные братья… У нас обоих есть свои сложности — и лучше оставить нас одних в такие моменты.

— Я думала, что он — лучший мужчина на свете, — грустно сказала она. — Но теперь я перестала доверять своему собственному мнению. Я надеялась, что Барт женится на мне, а теперь он кричит на меня, приказывает не попадаться ему на глаза. Потом зовет меня к себе и просит прощения. Я хотела бы покинуть ваш дом и никогда не возвращаться, но что-то удерживает меня, будто кто-то нашептывает, что что-то впереди…

— Ну что ж, — сказал Джори, начав снова накладывать мазки, заставляя их ложиться неровно, нарочито пестро, что иногда создавало прекрасный эффект. — Это все — Фоксворт Холл. Люди растворяются здесь и редко уезжают отсюда, попав сюда однажды.

— Но ваша жена уехала навсегда.

— Она — да, тем более, очевидно, она достойна уважения. Я не верил в ее способности.

— Вы говорите с такой горечью.

— Я не горький; я кислый, как маринад. Я вполне доволен своей жизнью. Я как бы вечно парю между Раем и Адом, в некоем чистилище, где ночами бродят призраки моего прошлого. Я слышу звон их цепей, и благодарен им, что они никогда не появляются наяву; а может быть, их просто отпугивает шелест колес моей каталки.

— Но почему вы остаетесь здесь, если это так? Джори резко обернулся к ней, упершись в нее взглядом потемневших глаз:

— Что, черт побери, держит вас около меня? Идите к своему любовнику. Может быть, вам нравится, когда с вами обращаются подобным образом… или, возможно, вы соберетесь с силами и улизнете из этого дома. Ведь вас здесь ничто не держит; вы не прикованы к этому месту, как цепями, воспоминаниями, мечтами, которые никогда не осуществились… Вы и не Фоксворт, и не Шеффилд. К Холлу вас ничто не привязывает.

— Отчего вы так его ненавидите?

— Отчего вы не ненавидите его?

— Иногда ненавижу.

— Тогда поверьте своему чувству и бегите отсюда, пока вы не превратились в одного из нас.

— А как будете жить вы?

Джори подкатил свое кресло к краю цветочных клумб и взглянул на дальние горы.

— Когда-то я жил балетом и ни о чем больше не помышлял. Теперь, когда я не могу танцевать, я должен свыкнуться с мыслью, что ни для кого не представляю интереса. Поэтому мое место — здесь. Я принадлежу ему более, чем любому другому.

— Как вы можете говорить это? Разве вы не верите, что ваша жизнь нужна вашим родителям, сестре, наконец, вашим детям?

— Это смешно: они в действительности не нуждаются во мне. У родителей есть каждый из них. У детей есть мои родители. У Барта — вы. У Синди — карьера актрисы. Я странным образом выпадаю из этой цепи взаимосвязей.

Тони встала, подошла к нему и начала массировать ему шею.

— Спина все еще беспокоит вас по ночам?

— Нет, — хрипло и отрывисто сказал он. Но это была неправда, и я знала это.

Я продолжала состригать розы, спрятанная за кустами, надеясь, что они меня не видят.

— Если она заболит, позовите меня, я сделаю вам массаж.

Джори с бешеной силой развернул свое кресло, так что Тони вынуждена была отпрыгнуть, чтобы не быть сбитой.

— Мне поневоле сдается, что, потерпев неудачу с одним братом, вы взялись за второго, паралитика. Уж он-то не сможет устоять перед вашими чарами, подумали вы, верно. Спасибо, но впрочем, благодарить не за что. Мать вполне сможет помассировать мою больную спину.

Она отвернулась и медленно пошла прочь, дважды еще оглянувшись. Но, оглядываясь, она не рассмотрела, каким взглядом он провожал ее. Она закрыла за собой дверь дома. А я уронила розы и села на траву. Передо мною близнецы в отдалении играли «в церковь». Как и в детстве моих сыновей, мы следовали инструкциям Криса по увеличению обиходного словаря детей, каждый день давая им для усвоения ряд слов. Метод чудесно себя оправдывал.

— И Бог сказал Еве: иди отсюда и не приходи, — детский голосок Дэррена звучал смешливо и лукаво.

Я посмотрела на них попристальнее.

Оба сняли свои песочники и белые сандалии, и Дайдр уже прилепила листочек на крошечный мужской орган брата. Затем она озадаченно посмотрела на то, что находилось на этом месте у нее.

— Дэррен, а что такое грех? — спросила она.

— Это когда убегаешь, чего-нибудь наделавши, — отвечал ей брат. — Плохо только, когда босые ноги…

Они оба хихикнули и, увидев меня, побежали навстречу. Я поймала их и держала их теплые, милые голые тельца, осыпая их мордашки поцелуями.

— Вы ели что-нибудь на завтрак?

— Да, бабушка. Тони дала нам грейпфрут… фу, он невкусный. Мы все съели, кроме яиц… Мы не любим яйца.

Первой и более бойко всегда говорила Дайдр; так же было и с Кэрри, которая всегда была «голосом» Кори.

— Мама… ты была здесь? — спросил смущенно Джори. Поднявшись с травы, я с детьми на руках пошла к Джори.

— Я утром смотрела, как Тони учит детей плавать, потом попросила ее сходить к тебе и сделать массаж. Знаешь, твои дети чудесно справляются в воде. Они с такой уверенностью бьют ручонками, и у них уже кое-что получается. А отчего ты не присоединился к нам этим утром?

— Почему ты пряталась сейчас, мама?

— Я просто стригла розы, Джори. Ты же знаешь, я делаю это каждое утро. Чтобы придать дому уют, я каждое утро ставлю в каждой комнате свежие розы… — И я игриво заложила красную розу ему за ухо. Он раздраженно вырвал ее у меня, но не выбросил, а сунул в вазу с маргаритками, которые принесла Тони.

— Ты слышала нас с Тони?

— Джори, когда на дворе кончается август, я ценю каждый момент, чтобы сделать что-нибудь в саду. И просто люблю бродить. Когда воздух напоен дыханием роз, мне кажется, что я в Раю или в саду Пола. Да, у него был самый прекрасный сад, какой только довелось мне видеть. Но у него был строго научный подход: он разделил сад на секции, среди которых была японская, итальянская, английский парк…

— Я все это уже слышал! — нетерпеливо бросил он. — Я спросил, слышала ли ты наш разговор?

— Да, по правде говоря, я услышала много любопытного; а когда могла, даже подглядывала за вами из-за роз.

Он нахмурился в точности как Барт. Я спустила с рук малышей и, шлепнув их слегка по голым задочкам, велела им найти Тони, чтобы та их одела. Они поскакали от меня, как две куколки-голышки.

Я уселась, чтобы улыбнуться в ответ хмурому выражению лица Джори. Когда Джори злился, он становился похожим на Барта.

— Джори, я не намеренно. У меня и в мыслях не было подслушивать. Я была там прежде, чем вы пришли. — Я помолчала и взглянула в его хмурое лицо. — Ты ведь любишь Тони, правда?

— Я не люблю ее! Она любовница Барта! Я не хочу, черт побери, вечно подбирать всех и вся за Бартом.

— Вечно?

— Давай не будем об этом, мама. Ты прекрасно знаешь причину, по которой Мел оставила наш дом. Барт выложил все вполне откровенно; так же поступила и она в то рождественское утро, когда внезапно клипер оказался сломанным. Она бы осталась здесь навсегда, если бы Барт сам не прервал их отношения; если бы он по-прежнему «замещал» меня. Я думаю, их связь была случайной: она просто искала способ удовлетворения, ей не хватало секса. Я понял это и согласился с этим. Я часто слышал по ночам, как она плачет. Лежал тупо на кровати хотел к ней прийти и не мог. Мне было жаль ее, но еще больше — себя. Для меня тогда жизнь была адом. Но и сейчас она — ад, только другой.

Джори, что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

Он подался ко мне, взглянув мне в глаза таким взглядом что сразу напомнил мне Джулиана, которому я не помогла, когда могла помочь.

Мама, несмотря на все горестные воспоминания, связанные у тебя с этим домом, я уже привык к нему, как к своему. Здесь удобные для меня коридоры и двери. Здесь есть лифт, чтобы спускаться и подниматься. Здесь бассейн, террасы, сад и лес. Нечто вроде рая на земле, за несколькими недостатками. Я думал, что не дождусь того момента, когда покину, наконец, этот дом. А теперь я вовсе не хочу уезжать отсюда. Не хотел бы, если… если бы не несколько моментов. Не хотел раньше волновать тебя, но теперь я должен тебе рассказать.

Предчувствуя дурное, я со страхом ждала этих «нескольких моментов».

— Когда я был ребенком, мне казалось, что мир полон чудес, в нем должны быть лишь приятные тайны, а все неприятное рано или поздно исправится: и слепые прозреют, и хромые вновь побегут, и тому подобное. Эти представления спасали меня от безобразия и несправедливости этого мира. Я думаю, я просто опоздал повзрослеть. Это балет держал меня в своем счастливом плену, в вечном детстве. Вот я и поддерживал в себе веру, что чудеса осуществятся, если их сильно ждать. Так и в балете: если сильно желать, можно достичь всего, — вот я и остался в детстве, став уже взрослым. Мы с Мел во многом были похожи она так же верила в чудеса в жизни, как и я. В балете есть что-то, что сохраняет на всю жизнь, так сказать, девственность в человеке. Ты не видишь зла, не слышишь ничего о нем, хотя не могу сказать, что ты сам невольно не причиняешь кому-то зла. Я знаю, что ты меня поймешь, потому что сама принадлежала этому миру.

Он взглянул на меня, а потом на потемневшее грозовое небо. В этом выдуманном мире у меня была любящая жена. Во внешнем, настоящем мире, она очень быстро покинула меня и нашла первого встречного, кто заменил меня. Я ненавидел Барта, потому что он забрал ее у меня как раз тогда, когда она была мне нужнее всего. Потом я ненавидел Мел за то, что она дала шанс Барту взять надо мной реванш. И все-таки он до сих пор берет эти реванши, мама. Я бы не стал тебя беспокоить, мама, своими опасениями, если бы все это не касалось безопасности моих детей. Я боюсь за них, боюсь за себя.

Почему он раньше даже намеками не рассказал мне обо всем этом? Слушая его, я изо всех сил старалась не показать впечатления шока.

— Помнишь эти параллельные брусья, на которых я занимаюсь? Так вот, кто-то набил в них металлические опилки, поэтому когда я провел руками, как обычно, по ним, в моих ладонях оказались металлические занозы. Отец долго трудился, вытаскивая их из меня, и взял с меня обещание не говорить тебе.

Я вздрогнула, представив себе, как это было.

— Что еще, Джори? Это ведь не все?

— Не все, но все так мелко, мама… каждый раз какие-нибудь мелкие неприятности, чтобы сделать жизнь человека совсем невыносимой. Например, насекомые в кофе или молоке. Там, где для меня насыпан сахар, бывало, оказывалась соль, и наоборот… глупые, детские розыгрыши, но и они могут быть опасными иногда. В моей постели, в стуле появляются время от времени гвозди, булавки… о, для меня будто весь год продолжается Первое апреля. Временами это все так глупо, что я смеюсь — и все; но когда я надеваю ботинок, и там оказывается гвоздь, а я не чувствую его своими обездвиженными пальцами, а потом у меня начинается воспаление, вот тогда мне не до смеха. Это могло бы стоить мне ноги. Из-за всего этого мне приходится вечно все осматривать, проверять, прежде чем использовать, и каждый день на это уходит масса времени. Самый последний пример: мои новые лезвия для бритвы внезапно оказались полностью проржавевшими.

Он оглянулся, будто ища глазами Барта или Джоэла, и хотя мы с ним никого не увидели, его голос снизился до шепота. Помнишь, вчера было очень тепло, правда? Ты сама открыла мне три окна, чтобы проветрить. Но затем подул ветер с севера, и стало очень холодно. Ты прибежала тогда с одеялом, чтобы укрыть меня и закрыть окна. Я заснул. Но через полчаса уже мне приснилось, будто я на северном полюсе Я проснулся и увидел, что все шесть окон открыты, дождь льет в окно и уже замочил постель. Но это еще было не самым худшим. С меня были сняты оба одеяла. Я хотел позвонить, чтобы позвать кого-нибудь. Но мое переговорное устройство куда-то делось. Я сел и хотел перебраться в свою каталку, ее не было возле кровати, где она стоит обычно. На какой-то момент я впал в панику. Потом, поскольку я теперь стал сильнее, я опустился-таки на пол с помощью рук. Потом подтянулся на стул. Закрыл сам окна, передвигаясь со стулом. Но одно отказывалось закрываться, там налипла свежая краска. Однако я, как ты часто говоришь, упорный, и пытался закрыть его до последнего. Ничего не получилось. Тогда я опустился на пол и дополз до двери. Она была закрыта снаружи. Тогда, цепляясь за ножки мебели, я забрался в шкаф, набросил там на себя зимнее пальто и заснул.

Что случилось с моим лицом? Я будто покрылась коркой не могла шевельнуть губами, чтобы выговорить слово Джори смотрел на меня

Мама, ты слушаешь? Ты понимаешь что-нибудь? Не говори ничего, я еще не дошел до конца. Как я уже сказал, забравшись в шкаф, вымокший и замерзший, я уснул. Когда я проснулся, я снова лежал в кровати. Кровать была сухая, меня накрыли новой простыней и одеялами, и пижама на мне тоже была сухая — другая.

Он сделал паузу. Я испуганно смотрела на него.

Мама если бы кто-то в этом доме хотел, чтобы я заболел пневмонией и умер, то этот «кто-то» не положил бы меня обратно в постель и не накрыл бы одеялами, как ты думаешь? Отца не было дома. Кто мог меня поднять и отнести на постель, кроме мужчины?

— Но, — еле прошептала я, — но Барт не может тебя так ненавидеть, чтобы… В нем вообще нет ненависти к тебе.

— Возможно, меня нашел Тревор, а не Барт. Но не думаю, что у Тревора хватило бы сил поднять и донести меня до кровати. Одно несомненно: кто-то здесь ненавидит меня. Кому-то я стою поперек пути, и меня хотят убрать. Я думал об этом целый день и пришел к выводу, что это именно Барт нашел меня в шкафу и уложил в кровать. А тебе никогда не приходило в голову, что если бы нас всех: тебя, отца, меня и детей не было, то Барт полностью унаследовал бы все?

— Но он и так безобразно богат! Ему не надо больше! Джори развернул свою каталку, чтобы посмотреть на окончательно скрывшееся солнце. Лицо его было скрыто от меня.

— Я никогда раньше не боялся Барта. Всегда жалел его, хотел помочь. Думаю, что теперь было бы благоразумно взять детей и уехать отсюда, но это будет трусостью. С другой стороны, если открыл окна Барт, то очевидно, что вскоре он устыдился и пришел ко мне на помощь. Думая о том, кем был сломан клипер, я пришел к выводу, что это не мог быть Барт. Тогда остается одно: Джоэл, которого и ты подозреваешь. Да, он оказывает больше всего влияния на Барта. Кто-то использует Барта в своих целях, кто-то поворачивает стрелки часов обратно, так, чтобы Барт вновь стал тем мучимым сомнениями десятилетним мальчиком, который желал своим матери и бабушке, чтобы они горели в вечном огне и искупили свой грех…

— Джори… пожалуйста, ты же обещал больше никогда не вспоминать этот страшный период нашей жизни.

Наступила тишина. Он продолжил:

— Вплоть до того, что кто-то погубил рыбок у меня в аквариуме прошлой ночью. Выключил фильтр. Нагреватель тоже. — Он помолчал, вглядываясь в мое лицо, и спросил. — Мама, ты веришь тому, что я тебе рассказал?

Я задержала свой взгляд на покрытых дымкой голубых вершинах гор вдалеке, подыскивая нужные слова. Эти мягкие округлые вершины напоминали женскую грудь. Солнце вновь выглянуло, позолотив обрывки грозовых облаков, которые разошлись по небу в виде птичьего пуха и перьев, обещая впереди хороший день.

Под этим небом, окруженные теми же горами, мы все когда-то — Крис, Кори, Кэрри и я — страдали, а Бог безучастно взирал на нас. И сейчас, вспоминая это, я машинально нервозно начала отпихивать от себя невидимую паутину, царившую на чердаке.

— Мама, хотя мне не хочется этого, но мы должны оставить Барта. Нельзя доверять его временной любви к нам. Мне кажется, ему вновь нужна медицинская психологическая помощь. Честно говоря, и мне одно время казалось, что в душе он добр, только не знает, как выразить свою любовь и как ее показать. Но теперь я пришел к выводу, что его нельзя спасти от себя самого. Мы также не можем избавиться от него, поскольку это его собственный дом, иначе, как объявить его сумасшедшим и поместить в клинику. Я не хотел бы этого, да и ты, вне сомнения. Итак, остается уехать нам. Не правда ли, смешно: я не хочу уезжать отсюда, даже когда моя жизнь здесь под угрозой. Я привык к этому дому; мне нравится здесь, поэтому я рисковал своей жизнью. Но, выходит, не только своей, а жизнью всех вас. Какое-то любопытство: а что произойдет сегодня? — все еще удерживает меня.

Но я уже почти не слушала Джори.

Я увидела, как дети следуют за Бартом и Джоэлом в часовню, которая имела маленькую дверь со стороны сада. Они исчезли в часовне; дверь за ними закрылась.

Я позабыла про свою корзину со срезанными розами и вскочила с места. Где Тони? Почему она отдала детей Барту с Джоэлом? Отчего не сказала мне? Но тут же осеклась: отчего Тони должна была почувствовать угрозу детям? Откуда ей знать, что взрослые люди могут причинить вред маленьким невинным детям?

Я поспешно сказала Джори, чтобы он не волновался, я вскоре приду с детьми, и мы вместе пойдем на ленч.

— Джори, ничего, если я тебя оставлю одного?

— Конечно, мама. Иди за детьми. Я утром попросил переносной телефон на батарейках у Тревора. Тревору можно доверять.

Поверив в верность нашего Тревора, я поспешила в часовню.

Минутой позже я проскользнула на маленькую боковую лестницу. Часовня представляла собой копию того, что можно было видеть в старых фильмах об аристократических семействах, лишь поменьше. Барт стоял коленопреклоненный. С одной стороны возле него стоял Дэррен, с другой — Дайдр. Джоэл стоял за кафедрой, голова опущена: молился. Я крадучись подошла поближе, укрывшись за колонной.

— Нам не хочется быть здесь, — пожаловалась Дайдр громким шепотом Барту.

— Тише, это храм Божий, — предупредил ее Барт.

— Там мой котенок… — потянул свою руку Дэррен.

— Это не твой. Котенок — Тревора, он только разрешает тебе играть с ним.

Оба начали потихоньку хныкать и шмыгать носом. Дети обожали котят, собак, птичек; все, что было маленьким и забавным.

— ТИШЕ! — прикрикнул Барт. — Если вы внимательно будете слушать, Бог подскажет вам, как спастись.

— Что такое спастись?

— Дэррен, почему ты позволяешь сестре задавать здесь вопросы?

— Она любит вопросы.

— А почему здесь так темно, дядя Барт?

— Дайдр, ты слишком много говоришь.

— Нет! Бабушка любит, когда я говорю… — по ее голосу было слышно, что она вот-вот заплачет.

—   Твоя бабушка любит, когда говорят все, кроме меня, — резко ответил Барт, дергая Дайдр за руку.

На подиуме, где были зажжены свечи, Джоэл поднял голову. Архитектурно все было продумано и сделано весьма впечатляюще: где бы ни стоял слушатель, Джоэл, стоящий за кафедрой, всегда оказывался в скрещенных лучах света, создающих мистический настрой.

Джоэл сказал ясным и громким голосом: — Воздадим хвалу Господу нашему перед началом службы.

Я никогда не слышала у Джоэла такого авторитетного, четкого голоса, пока он был в доме.

Дети, как маленькие роботы, исполняли все приказы Джоэла. Было видно, что они здесь бывали часто без сопровождения Джори, меня или Криса. Они встали по струнке по обе стороны Барта, который возложил властно свои руки им на плечи, и начали послушно петь гимны. Их голоса были слабы, нестройны, не могли еще вести мелодию. Но меня удивил мощный и приятный баритон Барта, который уверенно вел мелодию. Дети старались следовать за ним.

Отчего же Барт никогда не пел раньше, когда мы все посещали службу? Неужели мы так смущали Барта, что он скрывал свой чудесный природный дар? И тогда, когда на Рождество мы восхищались пением Синди, он лишь нахмурился, но ничем не показал, что и он одарен Богом чудесным голосом. Сложность его натуры буквально сводила меня с ума.

В других, менее злополучных обстоятельствах я бы немедленно воздала ему хвалы, а мое сердце и без того прыгало от радости. Через витражи часовни на лицо Барта упал солнечный луч и окрасил его в красные, зеленые и розовые тона. Он пел и выглядел так, будто на него и в самом деле сошел Дух Святой!

Я была тронута силой его веры. Слезы навернулись на мои глаза, и странное чувство чистоты, счастья и окрыленности как бы очистило меня от всех злых, подозрительных дум.

Барт, ты не можешь совсем погрязнуть в злобе и зависти, когда ты так поешь. Нет, не может быть поздно спасти тебя, еще не поздно…

Нет ничего удивительного, что Мелоди полюбила его. И Тони не может отвернуться от такого мужчины, как он.

Его голос возвышался, перекрывая тоненькие голоса близнецов. Я была вознесена силой и величием гимна. Я опустилась на колени и склонила голову

— Спасибо тебе, Господь, — прошептала я — Благодарю Тебя за спасение моего сына.

Я вновь не могла оторвать от Барта глаз И вновь я верила в Дух Святой и деяния Божьи. Но тут неожиданно в моей памяти всплыли слова Криса.

— Нужно беречь Джори, — предупреждал меня Крис годы назад. — Его иммунная система повреждена. Ему нельзя находиться на холоде и в сырости, иначе эта сырость проникнет в его легкие…

И снова я была в смятении, и снова я понимала интуитивно, что Барт никак не может определить для себя границы праведного и грешного.

Сильный голос Барта выводил завершающие ноты гимна.

Ах, если бы Синди слышала его теперь!

Если бы когда-нибудь они спели вместе, если бы их талант соединил бы их — и они стали наконец друзьями.

Когда все кончилось, аплодисментов не последовало. Была такая тишина, что я боялась, что кто-нибудь услышит удары моего сердца.

Близнецы смотрели, как зачарованные, на Барта своими широко распахнутыми голубыми невинными глазами.

— Спой еще, дядя Барт, — попросила Дайдр — Спой про гору.

Теперь я чувствовала, что дети не зря пришли в часовню.

Барт запел безо всякого аккомпанимента. Я была потрясена, такой талант, а он зарывал его в своем офисе

— Ну, хватит, племянник, — сказал Джоэл, когда второй гимн был окончен — Сядьте, и начнем сегодняшнюю службу.

Барт послушно сел и посадил возле себя детей. Он так трогательно обнимал их, что я снова была тронута до слез. Может быть, он любит своих племянников? Может быть, он лишь притворяется в своей строгости к ним, потому что они напоминают ему о тех, дьявольском отродье?

— Давайте склоним головы и помолимся, — сказал Джоэл.

Я тоже склонила голову.

Я с недоверием слушала его молитву. Голос Джоэла звучал так проникновенно, так сочувственно по отношению к тем, кто никогда не испытывал счастья «спасения» и жизни во Христе.

— Когда вы открываете христовой любви свое сердце, оно заполняется любовью. Вы найдете во Христе преисполнение Божьего завета. Откройте же свое сердце Богу и Сыну Божьему, который умер за вас и был распят на кресте, приняв муки за род человеческий. Так сложите же свои щиты и мечи, все свои грехи с себя; избавьтесь от алчности и властолюбия. Бегите от своего сладострастия, от вожделения тела, от похоти. Оставьте земные влечения для удовлетворения своих страстей; они ненасытимы. Верьте! Следуйте учению Христа, верьте ему, — и вы будете спасены. Спасены от зла, от нечистых вожделений. Спаситесь, пока не пробил час!

Его фанатизм, его фигура казались мне зловещими, пугающими. Отчего же я не верила его словам, как поверила я прекрасному голосу Барта? Отчего в воображении моем при этом вставала картина ветра, дующего в окна спальни Джори; дождя, заливающего его кровать? Мне даже показалось, что я предала Джори, на минуту поверив в благообразность Джоэла, в искренность его проповеди.

Но проповедь на этом не закончилась. Неожиданно Джоэл перешел на обыденный, разговорный тон, будто он обращался персонально к Барту:

— В деревне моментально пошли пересуды о том, что мы возвели в своем горном поместье храм Божий для поклонения Ему. Рабочие, которые возводили дивный храм и его изощренное убранство, конечно, рассказали жителям, что Фоксворты пытаются спасти свои души. И больше люди не мечтают о возмездии фамилии Фоксвортов, которые правили ими на протяжении почти двух веков. Да, они несли глубоко в душе своей обиду и жажду мщения по отношению к нашим себялюбивым и эгоистичным предкам. Они не позабыли о грехах Коррин Фоксворт, которая вышла замуж за своего сводного дядю; о грехах твоей матери, Барт, и грехах родного брата ее, которого она так любит. Под твоей же крышей они все еще совершают нечестивое кровосмешение, и она отдает ему свое тело, под этим голубым божественным небом они лежат нагие и предаются друг другу, как предаются и другим низменным страстям в этом аморальном, эгоистичном и невоздержанном обществе.

А он, врач, хоть каким-то образом искупает свои грехи, служа человечеству, посвятив свою жизнь медицине. Поэтому ему воздастся больше и простится легче, чем грешной женщине, твоей матери, которая не дала миру ничего, кроме испорченной дочери, что обещает стать хуже матери своей, и сына, который жил недостойно, танцуя за деньги, показывая свое тело. И за этот грех он дорого заплатил, потеряв свои ноги, свое тело и свою жену. Есть мудрость Божия, которая и накажет недостойного, и наградит достойного. — Он снова замолчал, будто наслаждаясь достигнутым эффектом, и уставил свой зловещий взгляд на Барта, будто пытаясь выжечь взглядом в сознании моего сына свою волю. — Сын мой, я знаю, ты любишь свою мать, и иногда ты прощаешь ей все, это неверно, потому простить ее может только Бог, но простит ли? Не думаю. Спаси ее, иначе как может проститься ей  то, что она отдалась своему брату?

Он помолчал, ожидая ответа Барта.

— Я есть хочу! — внезапно возопила Дайдр.

— Я тоже, — заканючил вслед за ней Дэррен.

— Вы должны слушать и молчать, иначе поплатитесь за это!

Близнецы сжались, глядя на Джоэла огромными от страха глазами. Почему Джоэл вселял во всех этот страх? Бог мой, чем я навредила Барту или Джоэлу?

Прошли несколько минут, как мне кажется, специально предусмотренных Джоэлом для нагнетания напряжения. Мне хотелось пресечь это насаждение вредных идей в детские головки. Но Барт сидел спокойно, будто вовсе не испугавшись слов Джоэла. Его темные глаза остановились взглядом на разноцветном витраже позади кафедры. Витраж изображал Иисуса с маленькими детьми: они припали к его коленам и с обожанием смотрели ему в лицо. То же самое обожание было и во взгляде Барта. Он не слушал своего дядю. На него снизошел Дух Святой, и это читалось в его лице. Да, Бог есть и был всегда, даже когда я желала отрицать это. И сегодня слова Христа полны смысла; и каким-то образом они достигли нарушенного сознания Барта, внедрились невидимыми волнами в его мозг.

— Барт, твои племянники засыпают на проповеди! — свирепо прорычал Джоэл. — Ты пренебрегаешь обязанностями! Разбуди их немедленно!

— Пожалейте маленьких детей, дядя Джоэл, — попросил Барт. — Ваши проповеди слишком длинны для них, они устают и вертятся. Они не порочны, не продавали дух дьяволу. Ведь они были рождены в святых узах брака. Они не те, первые близнецы, дядя — не те дети зла…

Барт приподнял детей, как бы защищая их от Джоэла, и в моей душе страх смешался с надеждой. Барт доказал мне, что он так же добр и благороден, как его отец был когда-то. Но тут прозвучали слова, которые заставили мою кровь застыть в жилах.

— Опусти их и заставь встать, — приказал Джоэл, снова говоривший свистящим шепотом, поскольку проповедь была окончена.

Я молилась о том, чтобы эта проповедь отняла у него побольше энергии, и он не смог издеваться над детьми.

— Дети, которые не умеют сдерживать своих физических нужд, должны повторить урок. Дэррен, Дайдр, говорите и смотрите на меня! Говорите слова, которые вам нужно удержать в своем сердце и уме. Говорите же, чтобы вас слышал Бог.

Они еще редко произносили более чем несколько слов кряду. Не могли составить предложение, но теперь начали детскими голосками повторять сказанное серьезно и правильно, как взрослые.

Барт внимательно слушал, я надеялась, готовый прийти на помощь.

— Мы дети, рожденные от дурного семени. Мы — исчадье ада, дьявольское отродье. Мы унаследовали гены порока, которые ведут к ин инсес инцесту.

Довольные своим успехом, они счастливо ухмыльнулись друг другу: одолели трудные слова и сказали все правильно. Затем оба взглянули серьезными голубыми глазенками на строгого старика на кафедре.

— Завтра мы продолжим наш урок, — и Джоэл закрыл огромную Библию в черном переплете.

Барт подхватил близнецов, поцеловал их и велел им поесть и хорошенько поспать перед новой службой. Тогда из-за колонны вышла я.

— Барт, кого ты хочешь вырастить из детей твоего брата?

Сын посмотрел на меня и сильно побледнел.

— Мама, тебе не стоит приходить сюда, кроме как по воскресеньям…

— Отчего же? Или ты хочешь, чтобы я не вмешивалась, когда ты лепишь из невинных детей забитых и покорных существ, чтобы потом полностью подчинить их себе? Такова твоя цель?

— А кто же сделал из вас, племянница, ту падшую женщину, которой вы стали? — Голос Джоэла был ледяным, а глазки сделались маленькими и колючими.

Я в ярости обернулась к нему:

— Ваши родители и сделали! — крикнула я. — Ваша сестра, Джоэл, запирала нас, детей, на чердаке; вот здесь, в этом самом доме; и год за годом кормила обещаниями, пока мы с Крисом не выросли, не повзрослели; и нам некого было больше любить, кроме друг друга. Так что вините тех, кто сделал нас такими. Но прежде чем вы скажете свое слово, я доскажу все до конца.

Я люблю Криса, и я не стыжусь этого. Вы думаете, что я не сделала ничего для этого мира и людей, но вот он стоит рядом, ваш племянник, ваша опора, и держит на руках моих внуков, а там, на террасе — еще один мой сын. И они не исчадье ада, не дурное семя! И попробуйте только еще раз произнести эти слова, пока я жива — и я объявлю вас впавшим в маразм, и вас увезут отсюда и упрячут в сумасшедший дом!

Щеки Барта заалели, а лицо Джоэла изменилось. Глаза его забегали, он отчаянно искал взглядом поддержки Барта, но Барт смотрел на меня, как не смотрел еще никогда в жизни.

— Мама… — только и мог выговорить он, но тут близнецы вырвались из его рук и побежали ко мне.

— Ба, мы есть хотим, мы хотим есть… Мой взгляд встретился со взглядом Барта.

— тебя, Барт, самый замечательный баритон, который мне доводилось слышать, — проговорила я, обнимая детей. — Будь сам себе хозяин, Барт. Тебе не нужен Джоэл. Ты нашел свой талант, теперь используй его.

Барт стоял, будто застыв на месте; мне показалось, у него было много что сказать мне. Но Джоэл тянул его за руку, настаивая, а близнецы канючили возле меня, требуя ленча.

 

НЕБЕСА НЕ МОГУТ ЖДАТЬ

Несколькими днями позже Джори слег с тяжелой простудой. Холод, дождь и ветер сделали свое дело. Он лежал на постели в жару, поворачивая в бреду голову то направо, то налево; на лбу у него выступили капли пота, он стонал, хрипел и несколько раз звал Мелоди.

Я видела, как страдает Тони от мысли, что он до сих пор не забыл Мелоди, но все, что Тони делала, она делала добросовестно и с любовью.

Когда я видела, как она ухаживает за больным, я понимала, что это истинная любовь. Когда Тони думала, что я не вижу, она касалась губами его лица. Глаза ее смотрели на него с состраданием и любовью.

Тони улыбнулась мне, чтобы ободрить:

— Не волнуйтесь, Кэти. — Она смачивала грудь Джори холодной мокрой губкой. — Большинство людей не понимает, что жар сам по себе избавляет от вирусов. Вы, как жена врача, должны знать это. Я понимаю: вы озабочены пневмонией. Но я уверена, он не заболеет пневмонией, нет.

— Будем молиться, чтобы нет…

Я волновалась не зря: ведь Криса не было, а Тони была всего лишь няня. Я звонила в университетскую лабораторию каждый час, пытаясь найти Криса, но все напрасно. Отчего он не отвечает? Я начинала уже не волноваться, а злиться. Где он? Чего стоят его обещания всегда прийти на помощь, если нужно.

Прошло три дня с того злополучного происшествия, а Крис так и не позвонил домой. А тут еще погода окончательно испортилась: лил беспрерывный дождь, нередко с грозами, порывистым ветром и холодом. Это посеяло панику и угнетенность в моей душе. Над головой гремел гром. Молнии рассекали потемневшее небо.

Близнецы играли на ковре у моих ног и напоминали мне о том, что надо идти в часовню на «урок» к «дяде Джоэлу».

— Дайдр, Дэррен, я хотела бы, чтобы вы послушали меня и забыли то, что вам говорят в церкви дядя Джоэл и дядя Барт. Ваш папа велит вам оставаться здесь, возле нас и Тони. Вы же знаете, что ваш папа болен, и он не хотел бы, чтобы вы ходили в ту часовню, где… где…

Я запнулась. Что бы я ни сказала о Джоэле, рано или поздно мне за это отплачивалось. Ах, если бы только он не твердил им о дьявольском отродъе и исчадьях Ада…

Внезапно оба заплакали, будто сраженные одновременно одной мыслью:

— Папа умрет? Да?

— Нет, конечно, он не умрет. Что это взбрело вам в голову? И что вы вообще знаете о смерти?

Тони повернулась ко мне и сказала:

— А знаете что… когда я переодеваю их или купаю, они непрерывно болтают. Они и в самом деле очень талантливые и сообразительные дети. Думаю, что общение со взрослыми так повлияло на них. Они развиваются быстрее, чем если бы они были среди сверстников. Большинство слов, которые они произносят, когда играют, это сплошная тарабарщина. И вдруг из этого словесного мусора появляются взрослые, серьезные слова и понятия. Они делают большие глаза и начинают разговаривать шепотом. Оглядываются по сторонам, будто их что-то пугает. Как будто они ожидают кого-то увидеть, и еще начинают говорить что-то о Боге и его карах. Честно говоря, это путает меня.

Она взглянула назад, где лежал Джори.

— Тони, послушай меня внимательно. Не выпускай детей из поля зрения. Бери их всюду с. собой в течение дня, если поблизости нет меня, Криса или Джори. Когда ты занята Джори, позови меня — я возьму их у тебя. Пуще всего береги их от Джоэла, не позволяй ему уводить их. — И, как бы мне ни не хотелось этого, я вынуждена была добавить «и Барту».

Тони подумала и озабоченно ответила:

— Кэти, я уже думала над этим: в нашей размолвке с Бартом виновато не столько происшествие в Нью-Йорке, сколько то, что Барт слушается Джоэла, а Джоэл говорит ему про меня как про худшую из грешниц. Невыносимо, когда человек, которого любишь, предъявляет тебе такие обвинения. Джори никогда бы не стал так оскорблять меня, даже если бы я и сделала что-то подобное. Иногда и он впадает в ярость, но и тогда он слишком интеллигентен, чтобы оскорбить чужое эго. Я еще не встречала человека столь тонкого и терпимого, как Джори.

— То есть, ты хочешь этим сказать, что любишь Джори? — решилась спросить я, желая всей душой, чтобы это было так, но страшась, что с нею происходит сейчас то же, что и с Мелоди, когда она потеряла Джори как любовника.

Она вспыхнула и опустила голову.

— Я в вашем доме уже почти два года, и за это время повидала и слышала многое. Да, я нашла в этом доме ответ на свое первое любовное влечение, но это было не романтическим и нежным событием, как я мечтала, а будоражащим кровь. Барт не старался понять меня. И лишь теперь я нашла романтику настоящего чувства, когда мужчина тонкий и понимающий старается дать мне то, чего просит мое сердце. Его глаза никогда не обвиняют меня. Он никогда не произносит страшных слов, напрасных упреков. Моя любовь к Барту была жгучей, как пламя, неожиданно вспыхнувшее из тлеющего уголька; но я чувствовала себя рядом с ним, как на трясине, никогда не понимая, чего он хочет, не догадываясь, чего ему нужно. Лишь одно мне было понятно: ему нужна была женщина такая, как вы…

— Тони, я прошу тебя: перестань, — с неуютным чувством прервала я ее.

До сих пор Барт так был неуверен в себе, что постоянно ожидал, что женщина первой отвернется от него. Стараясь не допустить этого, он оскорбил и прогнал Мелоди якобы до того, как она бросит его. С тем же чувством, подобным самоотвращению, он отвернулся и от Тони, предчувствуя момент, когда она возненавидит его и покинет. И я тяжело вздохнула.

Тони пообещала мне не обсуждать больше Барта, и мы вдвоем принялись надевать на Джори сухую пижаму. Мы с Тони вполне понимали друг друга без слов, а у наших ног играли дети, изображая поезд, совсем как Кори с Кэрри когда-то

— Я прошу тебя об одном, Тони: реши, кого из братьев ты любишь, чтобы не травмировать обоих. Я поговорю с мужем и Джори, когда он выздоровеет, и я сделаю все возможное, чтобы уехать из этого дома. Если ты сделаешь выбор, ты можешь ехать с нами.

Ее прелестные серые глаза широко раскрылись, она услышала, как бредит в жару Джори, вертя головой по подушке.

— Мел. сейчас наш выход? — послышалось мне среди бессвязных слов.

— Это я, Тони, ваша сиделка, — мягко проговорила она, подойдя к нему и нежно откинув рукой потные пряди волос с его лба. — Вы очень больны, простудились, но скоро выздоровеете.

Джори, не понимая, смотрел на нее, стараясь отличить образ Тони от образа той, о ком мечтал прежде по ночам. Днем у него перед глазами была Тони, но ночами Мелоди все еще преследовала его. Отчего так необъяснимо странна натура человеческая, что она крепко держится за трагедии жизни и легко забывает счастье, которое так достижимо?

Джори зашелся в кашле, задыхаясь и отхаркивая мокроту. Тони нежно поддерживала его голову, чтобы он мог восстановить дыхание, и собрала мокрые салфетки. Все, что она делала, было сделано с неподражаемой нежностью. Она поправляла ему подушки, массировала спину, ноги Я не могла не удивляться ее терпению и нежности.

Джори, наконец, сфокусировался на реальности, взял Тони за руку и взглянул ей в глаза. Я вышла за дверь, ощущая, что я здесь — посторонняя. Он был еще не в полном сознании, но что-то в его глазах объяснило ей все. Я тихо взяла детей за руки:

— Пойдем, — прошептала я.

Оставив детей за порогом, я подсмотрела все же, как Тони, к моему великому удивлению, вся дрожа, взяла его руку и перецеловала все его пальцы.

— Ты болен и не можешь сопротивляться, — прошептала она. — И я пользуюсь своим преимуществом. Лишь теперь я могу сказать тебе, какой я была дурой. Ты все время был рядом, а я не видела тебя. Барт стоял на пути, и я не могла тебя разглядеть.

Они оба были поглощены друг другом. Тони вся светилась любовью. Наконец, Джори ответил:

— Я думаю, нетрудно проглядеть мужчину в инвалидном кресле. Поэтому я прощаю тебя — это одно уже является извинением. Но я все время надеялся и ждал…

— Джори, умоляю тебя, прости мне то, что позволила Барту увлечь себя. Я была ошеломлена его напором, увлечена тем, что я ему так нужна. Он сразил меня, я думаю, ни одна женщина не устоит перед мужчиной, который преследует ее до тех пор, пока она не сдастся. Прости меня за то, что позволила себя так легко завоевать.

— Не надо, милая, не надо, — прошептал он и закрыл глаза. — Ты только не позволяй себе жалеть меня, потому что я сразу узнаю.

— Нет! Ты — тот, которого я хотела видеть в Барте! — почти выкрикнула она и приблизила свои губы к его губам…

Я закрыла за собой дверь.

Вернувшись к себе, я села перед телефоном и стала ждать звонка Криса. Близнецы спали в моей постели, я тоже почти засыпала, когда телефон зазвонил. Я вздрогнула, схватила трубку… Глубокий и грубый мужской голос спросил миссис Шеффилд, я ответила.

— Мы не желаем больше вашего присутствия в наших краях. Мы не желаем и недопустим. Мы все про вас знаем. И эта церковь, что вы построили — нас ею не обманешь. Срам — прятаться за Церковь Божью, когда вы нарушаете законы Бога. Убирайтесь или мы возьмем все в свои руки и выкинем вас всех до последнего из наших гор.

Я была не в силах произнести ни слова. Я сидела, дрожа и онемев, пока он сам не повесил трубку. А я так и осталась сидеть с трубкой в руке. Лишь когда из-за туч выглянуло солнце, и лучи его упали мне на лицо, я опомнилась и повесила трубку.

Оглянувшись, я узнала свои комнаты, отделанные по моему проекту, и, к своему удивлению, нашла, что мне здесь больше ничто не напоминает о моей матери и ее втором муже. В памяти остались лишь те воспоминания, которые я желала сохранить.

На туалетном столике — детские фотографии Кори и Кэрри в серебряных рамках, а рядом с ними — фотографии Дэррена и Дайдр. Рядом — улыбающийся мне Пол, а следующая — Хенни. Тут же хмурый Джулиан, нахмурился он потому, что воображал, что он так красивее. Мне также посчастливилось заиметь несколько фотографий его матери, мадам Мариши. Но нигде не было фотографии Бартоломью Уинслоу. Я взглянула на фотографию отца, который умер, когда мне было двенадцать. Так похож на Криса, но теперь Крис выглядел старше его. Как летит время: когда-то нам один день казался дольше, чем сейчас — год. Вот уж и человек, которого знала мальчиком, стал мужчиной на закате лет.

Я снова взглянула на фотографии детей. Лишь внимательный взгляд мог уловить разницу между двумя парами близнецов. В детях Мелоди было что-то от нее самой. Тут же была фотография нас с Крисом, когда мы уже жили в Пенсильвании. Мне тогда было десять лет, а Крису — исполнилось тринадцать. Мы вдвоем стояли возле громадного снеговика, которого только что слепили, и улыбались, а папа сфотографировал нас.

Как бы замерзшие в реке времени, эти маленькие моменты нашей жизни были теперь заключены в рамки.

Навсегда юная Кэтрин Долл, сидящая в легкой ночной рубашке на подоконнике, в то время как Крис, спрятавшись в тени, сделал снимок, потемневший теперь от времени. Как мне удалось принять такое выражение лица? Из-под рубашки слегка выпирают девичьи груди, а в глазах уже такое грустное выражение, что и сейчас отзывается болью.

Ах, как одинока я была! Эта тонкая, нежная девочка растворилась в пожилой женщине, которой я стала теперь. Я долго всматривалась в ее лицо. Я вздохнула: мне было жаль расставаться с нею, девочкой, живущей мечтами. Снова и снова я возвращалась взглядом к этой фотографии, на которой Крис запечатлел отражение своей любви ко мне, пятнадцатилетней девочке, сидящей в лунном свете, льющемся из окна. Крис брал эту фотографию с собой в медицинский колледж; и тогда, когда он стал интерном, она была с ним. Мы с ним всегда мечтали о любви, которая бы длилась вечность… Но я больше не была похожа на эту хрупкую девочку в лунном свете. Теперь я была похожа на свою мать — в ту ночь, когда она сожгла дотла Фоксворт Холл в его первоначальном варианте.

Резкий телефонный звонок возвратил меня к действительности.

Я нерешительно ответила.

— Я провел несколько дней в лаборатории, — виноватым тоном начал Крис, услышав мой испуганный, изменившийся голос. — Когда приехал, услышал на записи эти послания от тебя о состоянии Джори. Скажи, ему не стало хуже, я надеюсь?

— Нет, милый, ему не хуже.

— Кэти, тогда почему у тебя такой голос? Что случилось?

— Я расскажу тебе, когда ты приедешь.

Крис приехал домой сразу, часом позже. Прежде, чем пойти к Джори, он бросился обнять меня.

— Как там мой сын? — спросил он, сидя на кровати Джори и считая его пульс. — Я слышал, что кто-то открыл окна, и ты вымок.

— Ах, это так ужасно! — вмешалась Тони. — Не представляю, кто мог сделать такую подлость, мистер Шеффилд. Я всегда проверяю, как дела у Джори, я имею в виду мистера Маркета, дважды за ночь, даже если он не зовет меня.

Джори усмехнулся:

— Перестань называть меня мистер Маркет, Тони. А все это случилось как раз на твой выходной.

— Тогда я поехала в город навестить свою подругу…

— Тебе повезло, что это просто простуда, Джори, — сказал Крис, проверив его легкие. — Так что глотай таблетки, пей побольше жидкости, слушайся Тони и перестань помышлять о Мелоди.

Усевшись в нашей комнате в свое любимое кресло, Крис слушал мой пересказ телефонного разговора.

— Ты узнала кого-то по голосу?

— Крис, я не знаю никого в деревне достаточно хорошо. Я всю жизнь старалась держаться от них подальше.

— А откуда ты знаешь, что этот человек был из деревни? Да, эта мысль даже не приходила мне в голову.

Мы решили, как только Джори будет в порядке, переехать в город.

— Если ты и в самом деле хочешь этого, — сказал Крис, с сожалением оглядывая наш сад. — Должен признаться, я привык к этому месту, этому дому. Я полюбил его. Мне нравится наша прислуга. Мне будет жаль расставаться. Но бросать работу я не хочу: давай переедем, чтобы жить неподалеку от университета.

— Не волнуйся, Крис. Я не собиралась отбирать у тебя работу. Когда мы переедем, я буду все время молиться, чтобы в Шарноттсвилле никто не узнал, что мы брат и сестра.

— Милая моя, дорогая Кэти. Думаю, даже если кто-то и узнает, городским жителям не будет до этого никакого дела. Кроме того, ты выглядишь скорее как моя дочь, чем как моя жена.

Ах, он был всегда так нежен со мной, что мог сказать даже эту заведомую неправду совершенно искренне! Но я знала, что любовь ко мне обманывала его, закрывала его глаза на то, как я изменилась. Он видел во мне лишь то, что хотел видеть: прежнюю хрупкую девочку.

Он увидел выражение сомнения в моем лице и рассмеялся: — Кэти, я люблю тебя такой, какой ты стала. И такой, какой была. Так что не сомневайся и прими мои слова за правду чистейшей пробы. Поверь: моя любовь — столь же высокой пробы — видит тебя насквозь, и знает, что и изнутри, и снаружи ты — прекрасна.

На несколько дней прилетела наша головокружительная красавица Синди, и с ее приездом все завертелось и понеслось. Она без устали болтала, описывая свою яркую и насыщенную жизнь в театральной школе, и умела все обставить столь живописными деталями, что казалось невероятным, как такое количество событий умещается в жизни девятнадцатилетней девочки.

Как только мы вступили в фойе, она стремительно взбежала вверх по лестнице, бросившись в объятия Джори с таким порывом, что я побоялась, как бы она не опрокинула его кресло.

— Да, Синди, — засмеялся Джори, заключая ее в объятия, — ты весишь не более, чем перышко. — Он поцеловал ее, чуть отстранился и засмеялся, оглядев с головы до пят:

— Ба! Что за костюм? Я думаю, он преследует какую-то определенную цель?

— Да! Досадить Джоэлу и привести в ужас братца Барта. Джори посерьезнел:

— Синди, я бы на твоем месте перестал постоянно кусать Барта. Он ведь не мальчишка.

Тони молча вошла и терпеливо стояла у кресла Джори.

— О! — отметила ее присутствие Синди. — А я думала, что после той безобразной сцены, устроенной тебе Бартом в Нью-Йорке, ты его больше не потерпишь и уедешь отсюда.

Она перехватила взгляды Джори и Тони друг к другу и все мгновенно поняла.

— Так, значит, вы оба нашли лучший выход! Я вижу это по вашим глазам… Ура! Вы влюблены друг в друга, ведь так?!

И она побежала обнимать и целовать Тони, а потом уселась у ног Джори и стала смотреть на него с обожанием:

— Ты знаешь, я в Нью-Йорке встретилась с Мелоди. Рассказала ей, как выросли ее близнецы, какие они хорошенькие. Она рыдала, слушая меня… Но как только ваш развод был юридически оформлен, она вышла замуж за артиста балета. И знаешь, Джори… он очень похож на тебя, только не такой красивый, и уж, конечно, совсем не такой превосходный танцор…

Джори слушал ее с отстраненной улыбкой, будто Мелоди для него существовала теперь в какой-то абстракции. Он вновь обернулся к Тони и улыбнулся ей:

— Кстати, я до сих пор выплачиваю ей алименты. Могла бы дать мне знать о своем замужестве.

И Синди вновь посмотрела на Тони с любопытством:

— А что же Барт?

— Действительно, а что же я? — спросил приятный мужской голос из раскрытой двери.

Только тогда мы все заметили, что Барт стоит и смотрит на нас из дверей, прислонившись к косяку, будто мы все были для него обитателями его домашнего зверинца.

— Я вижу, наша маленькая копия Мэрилин Монро приехала нас всех развлечь историями из своей жизни, — издевательски-холодно заключил он. — Что же, это восхитительно.

— Чего не скажу о своих ощущениях при виде тебя, — парировала Синди, вспыхнув.

Барт оглядел ее костюм, состоявший из золотистых в обтяжку кожаных штанов и свитера, прошитого золотом. На ногах у нее были золотые ботфорты. Полосы на свитере подчеркивали молодую выпуклую грудь, которая маняще подпрыгивала при движении.

— Когда ты уезжаешь? — спросил Барт, переведя взгляд на Тони, которая сидела возле Джори и держала его за руку. Крис сидел тут же, пытаясь сосредоточиться на почте, пришедшей за дни его отсутствия.

— Милый братец, можешь хамить мне сколько угодно, меня это не волнует. Я приехала повидать своих родителей и других членов семьи. Если бы даже меня приковали к этому дому цепями, я бы все равно не осталась, — рассмеялась она. Она подошла к Барту и прямо поглядела ему в лицо. — Тебе не стоит трудиться и высказывать мне свое неодобрение. Или, наоборот, пытаться изобразить любовь ко мне. Даже если ты сейчас откроешь рот и начнешь выкрикивать оскорбления, я только засмеюсь в ответ. Я нашла себе потрясающего мужчину, и ты… ты в подметки ему не годишься со всем своим богатством!

— Синди! — резко одернул ее Крис, так и не дочитав почты. — Пока ты здесь, будь добра, одевайся поскромнее и веди себя с Бартом уважительно; то же касается и его Я устал от этих детских перепалок из-за ерунды.

Синди поглядела на него с обидой, поэтому пришлось вмешаться мне:

— Милая, это ведь дом Барта. И даже я предпочла бы, чтобы ты иногда одевалась поскромнее.

В ее голубых глазах появилось выражение обиженного ребенка.

— Вы… вы оба защищаете его, а сами знаете, что он все тот же бешеный урод, и всех нас он сделает несчастными!

Тони была в замешательстве, но Джори прошептал ей что-то на ухо, и она заулыбалась.

— Не обращай внимания, — расслышала я. — Они не могут вместе и дня прожить без того, чтобы не мучить друг друга. Я уверен, что это доставляет им удовольствие.

К несчастью, внимание Барта было отвлечено от Синди видом Джори, который обнимал рукой плечи Тони. Барт ухмыльнулся и отрывисто сказал Тони:

Пойдем со мной. Я хочу показать тебе убранство часовни с новой отделкой интерьера.

— Часовни? А зачем нам часовня? — спросила Синди, которая не была информирована о новейших изменениях в нашем доме.

— Синди, Барт отстроил нам часовню.

— Ясное дело: опять глупые выдумки урода и сумасброда.

Барт не произнес ни слова в ответ.

Тони отказалась пойти с ним, сославшись на то, что должна искупать детей. В глазах Барта зажглась ненависть, но он вскоре обуздал себя и остался стоять среди комнаты потерянный и одинокий на вид. Я подошла и взяла его за руку:

— Милый, я с удовольствием пойду взгляну на эти изменения в интерьере.

— Как-нибудь в другой раз, — отвечал Барт.

Я скрытно наблюдала за ним за обедом, когда Синди изощренно и временами глупо пыталась вывести его из себя. Наверное, все это было бы смешно, если бы Барт обладал чувством юмора. Однако Барт был неспособен посмеяться над самим собой. Он все воспринимал слишком серьезно. А Синди все более торжествовала.

— Видишь ли, Барт, — насмешничала она, — я-то могу посмеяться над своими собственными глупостями и даже преподнести в юмористическом виде свои похождения. А тебе твоя собственная мрачность проест кишки и засушит мозги. Ты, как старый скряга, копишь обиды и разочарования, которые пора выбрасывать на помойку.

Барт ничего не отвечал.

— Синди, — не выдержал Крис, до того сидевший молча, — извинись сейчас же перед Бартом.

— Ну, нет.

— Тогда покинь нас и ешь одна в своей комнате, пока не научишься вести себя прилично.

Она с гневом и обидой взглянула на Криса:

— ПРЕКРАСНО! Я покидаю вас, но завтра я покину и этот дом, и вас навсегда! И никогда больше не приеду! НИКОГДА!

— Самая лучшая новость за много лет, — наконец, нарушил свое молчание Барт.

Синди в слезах поднялась и вышла. Я не вскочила на сей раз, чтобы успокоить ее. Я сделала вид, что ничего страшного не произошло. В прошлом я всегда защищала Синди и выговаривала Барту, но теперь я смотрела на него иными глазами. Я вынуждена была признаться самой себе, что никогда на самом деле не знала своего сына. А у него были грани, оказавшиеся светлыми.

— Отчего же ты не побежала за Синди, как всегда? — с вызовом спросил Барт меня.

— Я не окончила обеда, Барт А Синди пусть поучится уважать мнение других.

Он смотрел на меня так, будто услышал нечто совершенно невероятное.

Рано утром следующего дня Синди ворвалась в нашу комнату без стука, застав меня только что вышедшей из ванны, а Криса — за бритьем.

— Мама, папа, я уезжаю, — смущенно сказала она. — Я не могу здесь оставаться. Я удивляюсь себе, с чего это я решила сюда прилететь. Я поняла, что теперь вы оба на стороне Барта, а раз это так, мне здесь нечего делать. В апреле мне будет двадцать, в таком возрасте человек вполне может обойтись без семьи.

В глазах ее заблестели слезы. Дрожащим голосом она сказала:

— Я хочу поблагодарить вас обоих за то, что вы были чудесными родителями мне. В особенности, в детстве, когда я очутилась одна. Я буду скучать по тебе, мама, по тебе, папа, по Джори, Дэррену и Дайдр; но каждый раз, приезжая сюда, я чувствую себя не в своей тарелке. Если когда-нибудь вы будете жить отдельно от Барта, может быть, тогда я буду приезжать к вам снова… может быть.

— Синди! — вскричала я, бросаясь обнять ее. — Пожалуйста, не уезжай!

— Нет, мама, — твердо сказала она. — Я еду в Нью-Йорк. Там мои друзья организуют для меня встречу. Ах, в Нью-Йорке всегда лучше и веселее!

Но тем не менее она продолжала плакать. Крис вытер лицо от крема и подошел, чтобы обнять ее.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Синди. Барт может любого разозлить, но ты вчера зашла слишком далеко. Конечно, ты — девушка с чувством юмора, но к сожалению, Барт лишен его. Надо выбирать, над кем можно подшутить, а над кем — нет. Ты эмоционально переросла Барта, Синди. Если тебе необходимо уехать — мы не станем возражать. Но знай, что мы с матерью берем детей, Джори и Тони и скоро переезжаем в Шарноттсвилль. Мы найдем там большой дом и поселимся среди людей, так что тебе не будет одиноко, когда ты будешь навещать нас. А Барт останется здесь, далеко от тебя и высоко в горах.

Она зарыдала громче и обняла Криса:

— Прости, папа. Я вела себя плохо, но Барт всегда говорит мне такие гадости, что я должна была или отплатить ему, или чувствовать себя подобно тряпке, о которую вытирают ноги. Я не желаю, чтобы об меня вытирали ноги — а он такой, именно урод и скряга, как я сказала.

— Я надеюсь, когда-нибудь ты посмотришь на него по-другому, — мягко сказал Крис, подняв ее хорошенькое заплаканное личико и целуя его. — Поцелуй маму, попрощайся с Джори, Тони, Дэрреном и Дайдр, но не говори, что никогда больше не приедешь к нам. Мы будем от этого очень несчастны. Ты всегда приносишь нам радость, и ничто не затмит ее.

Я помогла Синди упаковать вновь вещи, которые она едва распаковала после приезда. Я видела, что ее решение об отъезде было принято поспешно, и она бы осталась, если бы я попросила. К несчастью, мы с ней оставили дверь открытой, и, оглянувшись, я увидела в ней стоящего Джоэла.

Джоэл уперся в Синди своим водянистым взглядом.

— Отчего это ты заплакана, девочка?

— Я вам не девочка! — заорала на него Синди. — Вы всегда в сговоре с Бартом, ведь так? Это вы сделали его таким! Вы радуетесь, что я собираю вещи, правда? Ну что же, радуйтесь, но прежде чем уехать, я выскажу вам все, поганый старикашка! Я не побоюсь осуждения родителей. — Она подошла к нему, сразу возвысившись над его сгорбленной фигурой. — Я вас ненавижу! Я ненавижу вас за то, что вы сделали моего брата ненормальным, ведь без вас он был бы человеком! НЕНАВИЖУ!

Услышав это, Крис, сидевший тут же, рассердился:

— Синди, как ты смеешь? Тебе надо было уехать, не разочаровывая нас лишний раз.

Джоэл мгновенно исчез. Синди вновь с горькой обидой смотрела на Криса.

— Синди, — поспешил приласкать ее Крис. — Джоэл — старый человек, ему и так осталось на этом свете немного. К тому же, он умирает от рака.

— Откуда ты это взял? — спросила она. — Он выглядит более здоровым, чем прежде.

— Возможно, он переживает сейчас ремиссию. Он отказывается от визита врача и мне не позволяет осмотреть его. Но мне он сказал, что обречен на скорую смерть. Так что я верю его словам.

— Теперь ты захочешь, чтобы я извинилась перед ним. Так знай, что извиняться я не буду! Я обдумала каждое сказанное мною слово. Тогда, в Нью-Йорке, когда Барт с Тони так любили друг друга и были так счастливы вместе, я помню, что на вечере появился какой-то старикан, похожий на Джоэла. И Барт сразу изменился. Он стал злобным, раздраженным, начал критиковать мой наряд, костюм Тони… сказал, что она — бесстыжая, а между тем, лишь некоторое время тому назад сам же и делал ей комплименты по поводу ее костюма. Так что не убеждайте меня, что это не Джоэл виноват в безумстве Барта.

Я сейчас же стала на сторону Синди:

— Вот видишь, Крис. Синди видит здесь то же, что и я. Если бы не влияние Джоэла, Барт выправился бы. Любым способом убери отсюда Джоэла, пока не поздно.

Да, папа. Заставь старика убраться отсюда. Дай ему денег, выгони, наконец.

— А что я должен сказать Барту? — спросил Крис, глядя то на одну из нас, то на другую. — Неужели вы не понимаете, что Джоэл нужен Барту таким, каков он есть? Только когда он сам разберется, что к чему, тогда он и выздоровеет.

Вскоре после этого разговора мы поехали в Ричмонд проводить Синди на самолет. Через неделю она должна была лететь в Голливуд, чтобы начать там карьеру в кино.

— Я не приеду в Фоксворт Холл больше, мама, — повторяла она. — Я люблю тебя, люблю папу, хотя он иногда и сердится на меня. Скажи еще раз Джори, что я тоже люблю его и его детей. Но, как только я переступаю порог этого дома, в моей памяти всплывают все безобразные моменты моей жизни здесь. Уезжайте отсюда, мама. Папа, уезжайте. Пока не поздно.

Помнишь ту ночь, когда Барт подрался с Виктором Вэйдом и избил его? Он тогда принес меня, голую, домой на плече и понес в комнату к Джоэлу. Он крепко держал меня, чтобы я не вырвалась, а Джоэл плевал в меня и обзывал. Я тогда не стала тебе говорить. Они пугают меня, когда они заодно — Джоэл с Бартом. Один Барт стал бы человеком. Но пока на него влияет Джоэл, он просто опасен.

Мы смотрели снизу, как улетал ее самолет. Она летела навстречу утру. Мы ехали домой навстречу ночи.

Это не должно было дольше продолжаться. Чтобы спасти Джори, Криса, близнецов и себя саму, я должна была сделать все, чтобы уехать отсюда. Даже если для этого мне надо было расстаться с Бартом.

 

РАЙСКИЙ САД

Бедная моя Синди, думала я, как-то ей будет там в Голливуде? Я вздохнула и пошла посмотреть, где дети. Они тихо играли в песочнице, хотя было уже начало сентября и достаточно холодно. Почему-то они не строили песчаных замков и не насыпали песок в формочки. Просто сидели.

— Мы слушаем ветер, — объяснила мне Дайдр.

— Мы не любим ветер, — сказал Дэррен. Я увидела, что к нам приближается Крис.

— Только что позвонила Синди из Голливуда. Сказала, что уже завела множество друзей. Не знаю, верить этому или нет. Но у нее много денег. Я позвонила одному из друзей, чтобы он помогал ей там.

— Ну что ж, тем лучше, — со вздохом проговорил Крис. — Кажется, она никогда здесь не приживется. Она не ладила с Бартом, а теперь и с Джоэлом та же история. Она думает, Джоэл хуже Барта?

— А он и есть хуже. Разве ты только сейчас это понял?

Но Крис снова пришел в раздражение, хотя я думала, что недавно убедила его.

— Ты предубеждена против него, потому что он — сын Малькольма. Вот и все. Вы с Синди было убедили меня, но потом я одумался. Ведь Джоэл не делает ничего, чтобы как-то подавить Барта. И Барт, насколько это видно из слухов, вполне наслаждается своей молодостью, нисколько не страдая и не ограничивая себя. Джоэлу недолго жить, Рак пожирает организм ежедневно, хотя он пока и поддерживает хорошую форму. Возможно, он протянет не более чем еще месяц-два.

Я не была расстроена, не чувствовала себя виновной или устыдившейся своего торжества: Джоэл получал именно то, что заслуживал, подумалось мне.

— Откуда тебе это известно? — спросила я.

— Он сказал мне, что именно поэтому приехал сюда, на родину. Он хочет быть похороненным на фамильном кладбище.

— Крис, но он действительно, как отметила Синди, выглядит сейчас лучше, чем тогда, когда приехал.

— Это оттого, что здесь хорошее питание и уход. В своем монастыре он жил нищенски. Ты видишь в нем одно; я — другое. Иногда он откровенничает со мной, Кэтрин, и признается мне, что всегда пытался наладить с тобой хорошие отношения, но это крайне трудно. Иногда при этом слезы появляются на его глазах. Он часто говорит, что ты — совсем как твоя мать, его сестра.

Но я ни одной минуты более, после того, каким увидела его на проповеди из-за колонны, не верила этому злобному человеку. И я рассказала Крису о том, что услышала и увидела на проповеди, но и тогда он остался другого мнения. И тогда, как последний козырь, я сказала, чему учат в этой «церкви» детей.

— Ты действительно слышала это? Слышала, как сами дети повторяли, что они — «дьявольское отродье»? — В его голубых глазах застыло неверие.

— Тебе это ничего не напоминает? Разве ты не видишь при этом, как Кори и Кэрри стоят на коленях возле своих кроваток, моля Бога простить им, что они рождены от «дурного семени»? Они же даже не знали, что это значит. Кому, как не нам с тобой, знать, какой вред наносят детским душам эти идеи? Крис, надо уезжать скорее! Не после смерти Джоэла, а как можно скорее!

Он сказал мне в ответ именно то, о чем думала я сама.

— Мы должны подумать о Джори, о его комфорте. Нам понадобится лифт, широкие двери. Нужно будет расширять коридор. И еще надо принять во внимание, что Джори с Тони могут пожениться. Он спрашивал меня, что я по этому поводу думаю: сможет ли она быть счастливой с ним. Я сказал: конечно. Я вижу, как они любят друг друга. Мне нравится в ней то, что она как бы и не замечает его физического недостатка, его инвалидного кресла. Она видит в нем не то, чего он не может, а лишь то, что он может. А ведь между Тони и Бартом была не любовь, Кэти. Это было притяжение тел — или назови это как хочешь. Но не любовь. Не наша с тобой вечная любовь.

— Да… — выдохнула я. — Не та любовь, что длится вечно…

Двумя днями позже Крис позвонил из Шарноттсвилля, сообщив, что нашел дом.

— Сколько в нем комнат?

— Одиннадцать. Мне кажется он маленьким после Фоксворт Холла. Но комнаты светлые, большие. Там пять спален, четыре ванные, гостевая комната и еще одна большая комната на втором этаже, которую можно преобразить в студию для Джори. Из одной спальни сделаем мой кабинет. Тебе понравится.

Я засомневалась: уж больно быстро он его нашел, хотя я как раз об этом и просила. Но голос Криса был такой счастливый, что я стала надеяться.

— Он очень хорош, Кэти. Как раз такой, о котором ты всегда мечтала. Не слишком большой и не слишком маленький, уютный для всех. Большой участок с цветочными клумбами.

Было решено, что мы переезжаем.

Как только наши вещи и мебель, нажитая за годы, проведенные в Фоксворт Холле, будет упакована, мы выедем в Шарноттсвилль.

Бродя по комнатам, которые я преобразила по своему вкусу, я ощущала грусть. Барт не однажды жаловался по поводу моих преобразований и протестовал, говоря, что в этом доме ничто не должно изменяться. Но даже он, видя окончательный вариант моих фантазий, воплощение которых сделало, наконец, из дома дом, а не музей, согласился и позволил мне преобразовывать дальше.

В пятницу Крис, приехав, посмотрел на меня лучистым взглядом и сказал.

— Так что, красавица моя, продержись еще несколько дней, и дело будет сделано. Мне лишь надо еще раз съездить в Шарноттсвилль и осмотреть дом более тщательно, прежде чем мы подпишем контракт. Я также нашел квартиру, в которой можно будет жить, пока дом не будет отделан и переделан. И кое-что осталось недоделанным в лаборатории, так что дай мне несколько дней на все, и я вас переселю Как я уже говорил, я предполагаю работы по дому на две недели — и потом все будет готово, чтобы въезжать: трэки, лифт и тому подобное.

Он не говорил мне о том, что знала я сама и что делало его счастливым, он сам жил вместе с Бартом все эти годы, как на пороховой бочке, каждый день ожидая взрыва. Ни разу, ни одного слова упрека мне за этого трудного, жестокого, неблагодарного сына, который никогда так и не оценил всей любви, которую ему отдавал Крис.

Как много он пережил из-за Барта, и никогда, ни разу он не обвинил меня в том, что я украла у нашей матери ее второго мужа. Я подумала об этом — и у меня началась страшная головная боль.

Мой Кристофер уехал рано утром, оставив меня провести в Фоксворт Холле тревожный день. За годы совместной жизни я стала очень зависимой от него, и это было мне наказанием за гордость моей юности, что я могу жить одна, независимой, в то время как мужчины нуждались во мне Как эгоистична я была прежде! Тогда я думала только о своих нуждах. Сейчас пришло время думать о других.

Я без устали бродила по двору, оглядывая с жалостью все, что я здесь любила, когда утром Барт приехал домой, я желала наброситься на него с обвинениями, но смолчала, потому что жалость к нему была больше негодования.

Вот он сидит за своим рабочим столом, красивый, молодой, хитрый делец. Ни чувства вины, ни стыда, манипулирует капиталом, переговаривается с финансистами, делает деньги, деньги, деньги… и все это просто сидя у телефона или за компьютером. Он взглянул на меня — и улыбнулся. Яркая, доброжелательная улыбка.

— Когда я узнал, что Синди уезжает, я радовался этому весь день, и рад до сих пор. Поэтому я в хорошем настроении.

Но было что-то странное в его глазах, будто он собирается заплакать? Отчего он так глядит на меня?

— Барт, если ты хочешь мне что-нибудь рассказать…

— Мне нечего тебе рассказать, мама.

Его голос был мягким, будто он разговаривал с человеком, который уже далек от него.

— Ты можешь не признавать этого, Барт, но человек, которого ты так ненавидишь, твой дядя и мой брат, был тебе наилучшим отцом, хотя он не родной отец тебе…

Он покачал головой, отрицая:

— Чтобы быть наилучшим для меня, он должен был бы оставить тебя и прекратить вашу преступную связь, но он не сделал этого. Я бы любил его, если бы он оставался моим дядей. Не трудись обманывать меня. Была бы ты мудрее, ты бы не стала обманывать. Ведь ты знаешь, как подрастающие дети начинают задавать вопросы, и как они запоминают сцены, которые взрослые не хотели бы, чтобы те помнили. Но память у детей хорошая. Эти воспоминания похоронены в тайниках памяти, но когда дети начинают понимать жизнь, эти воспоминания всплывают. Все, что я знаю о вас, подтверждает, что ваша связь неразрывна. Ее разрушит лишь смерть.

Мое сердце забилось. Да, именно здесь, под крышей Фоксворт Холла, мы с Крисом поклялись когда-то верности друг другу до гроба. Как глупые сердца умеют сами себе ставить ловушки…

Слезы, которые и без того были близко, начали душить меня:

— Барт, как бы я могла прожить без него?

Ах, мама, смогла бы! Ты сама знаешь, что смогла бы. Позволь ему уйти, мама. Дай мне, наконец, ту мать, о которой я мечтаю: достойную, богобоязненную женщину.

А если я не смогу сказать Крису «прощай» — что тогда, Барт?

Его темноволосая голова опустилась.

— Помоги тебе Бог, мама. И мне — да поможет Бог. Тогда я должен буду подумать о своей вечной душе.

Я ушла.

Всю ночь мне снился адский огонь, и некуда было от него деться, и я в ужасе просыпалась. Но было еще что-то, что я старалась запихнуть в уголки своего сознания, но не могла. Что? Что? Не в силах осознать, не в силах объяснить ужас, который инстинктивно ощущала, я вновь заснула, и мне приснился кошмар, в котором дети Джори были «теми» близнецами, Кори и Кэрри, и их пожирал огонь. Я вновь заставила себя проснуться. Голова разламывалась, но я заставила себя встать.

Я ощущала себя будто пьяной все утро. Близнецы ходили за мной по пятам, задавая мне тысячи вопросов, особенно Дайдр. Она так напоминала мне Кэрри с ее вечными «почему?», «где?» и «чье это?». Дэррен залезал во все шкафы, открывал все двери, исследовал и рвал все конверты, «прочитывал» до полного уничтожения все журналы, и мне приходилось говорить:

— Кори, положи это на место! Этот журнал — для твоего дедушки. Он любит читать буковки так же, как ты любишь картинки. Кэрри, не помолчишь ли ты пять минут? Всего пять минут?

Это, конечно, вызывало новый водопад вопросов: кто такой Кори? Кто такая Кэрри? И почему я всегда называю их такими смешными именами?

Наконец, Тони пришла освободить меня от двух маленьких инквизиторов.

— Простите, что я задержалась, Кэти. Джори попросил меня попозировать ему в саду, пока не умерли розы…

Пока не умерли розы?.. Я с изумлением воззрилась на нее, но затем потрясла головой, думая, что уж слишком фантазирую по поводу обыкновенной фразы. Нет, розы будут жить, пока не наступят морозы, а до зимы еще далеко.

Около двух часов дня у меня зазвонил телефон. Я только что легла отдохнуть. Это был Крис.

— Милая моя, твое волнение передалось мне, и я все время думаю о том, не случилось ли чего с вами. Имей терпение. Я приеду через час. У тебя все в порядке?

— А почему у меня не должно быть все в порядке?

— Просто спрашиваю. У меня дурные предчувствия. Были.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя.

Близнецы были сегодня беспокойны, не желали играть, не желали делать предложенное мною.

— Не хотю-ю-ю, — ныла Дайдр. Она не желала правильно произносить слова. У нее было поистине упрямство Кэрри. К тому же, Дэррен во всем следовал за ней.

Я укачала их. Но перед этим они капризничали, пока не вошла Тони и не прочитала ту самую сказку, которую я им только что читала три раза подряд! Однако и капризам приходит конец, и вскоре они заснули. Как милы они были в своих кроватках, повернувшись во сне личиками друг к другу, совсем как Кори и Кэрри.

Я проверила, как там Джори, который был увлечен чтением руководства по тренировке мускулатуры, и отправилась к себе, чтобы привести в порядок рукопись. Но вскоре я устала от полной тишины и пошла будить детей.

Их не было в кроватках!

Джори с Тони были на террасе; лежали, обнявшись и слившись в страстном поцелуе, на мате.

— Простите меня, — сказала я, устыдившись, но не остановившись, — но где дети?

— Мы думали, что они с тобой, — подмигнув мне, ответил Джори. — Беги найди их, мама… Я занят уроком, ты видишь.

Я быстро пошла в часовню. По дороге я бросила тревожный взгляд на зловещие тени, наползавшие на землю. В воздухе висел странный запах. Я вспомнила: то был запах ладана. Я побежала, и, достигнув дверей часовни, едва могла сдержать сердцебиение. Как можно тише я пробралась внутрь.

С тех пор, как я здесь была в последний раз, Барт с Джоэлом установили орган. Джоэл сидел за инструментом и играл. Играл прекрасно, доказывая тем самым, что он действительно когда-то был профессиональным музыкантом с истинным талантом. Барт пел, стоя. Я увидела на передней скамье близнецов, слушавших Барта, как зачарованные, и моментально все мои страхи покинули меня. Душа исполнилась мира и благодарности.

Гимн закончился. Дети автоматически встали на колени и сложили руки ладошками под подбородком. Они казались херувимами или же ягнятами на заклание.

Но отчего такая мысль пришла мне в голову? Зачем эти кровавые сравнения? Ведь это святое место.

— И мы, идущие дорогой смертною, долиной смертной тени, не убоимся зла… — говорил Барт, стоя на коленях. — Повторяйте за мною, Дэррен, Дайдр.

— И мы, идущие долиной смертной тени, не убоимся зла… — послушно выводила заунывным детским голоском Дайдр, подавая пример Дэррену.

— …Ибо Ты со мною…

— Ибо Ты со мною…

— …Твой жезл и Твой посох успокаивают меня.

— Твой жезл и Твой посох успокаивают меня. Я не выдержала:

— Барт, зачем ты опять это делаешь? Ведь сегодня — не воскресенье, и у нас никто не умер…

Он поднял голову. Его взгляд встретился с моим; он был так печален.

— Мама, пожалуйста, выйди.

Я подбежала к детям, которые охотно вскочили мне навстречу.

— Нам плохо здесь, — прошептала мне девочка. — Нам не нравится.

Джоэл поднялся. Он стоял, тонкий и высокий, и на его лицо падали разноцветные блики витража. Он не произнес ни слова, только смотрел на меня уничтожающим взглядом.

— Мама, я прошу тебя — иди в свою комнату.

— У вас нет права вбивать в голову детям страх перед Богом. Когда хотят научить религии, Барт, то следует говорить о любви Бога к сынам человеческим, а не о страхе и карах.

— У них нет страха перед Богом, мама. В тебе говорит твой собственный страх.

Я начала медленно отступать к двери, взяв детей за руки.

— Когда-нибудь любовь посетит тебя, Барт, и ты все поймешь. Ты поймешь, что любовь приходит не к тому, кто хочет ее и нуждается в ней; она приходит лишь к тому, кто заслуживает ее своими деяниями. Она приходит в тот момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь; просто встает на пороге, тихо закрывает за собой двери — и остается навсегда. И ты не должен планировать любовь, или соблазнять кого-то полюбить тебя; не должен и торопить ее приход. Ты должен заслужить любовь, иначе с тобой никто не пройдет по этой жизни до конца.

Он стоял молча, видимо, потрясенный. Затем двинулся ко мне.

— Мы уезжаем из твоего дома, Барт. Это должно обрадовать тебя. Ни один из нас больше не станет тебя беспокоить. Джори с Тони едут с нами. Ты, наконец-то, полностью вступишь в права наследства. Будешь хозяином всего. Каждая комната в этом огромном одиноком доме в горах станет твоей. Если ты пожелаешь, Крис передаст попечительство до твоего тридцатипятилетия Джоэлу.

На мгновение в лице Барта появился страх. А в водянистых глазах Джоэла, конечно, торжество.

—  Скажи Крису, чтобы передал попечительство над моим наследством моему нотариусу, — быстро проговорил Барт, будто опасаясь чего-то.

—  Хорошо, если ты так хочешь, — и я улыбнулась Джоэлу, на чьем лице была написана вся гамма чувств. Он кинул на Барта мгновенный негодующий взгляд, подтверждая мои подозрения. Да, Джоэл ненавидел Барта за то, что тому досталось то, что могло быть его.

— Утром мы выезжаем, — прошептала я, подавляя подступившие слезы.

— Да, мама. Счастливо — и удачи вам.

Я пристально смотрела на Барта. Где я уже слышала слова, сказанные им только что? Ах… вспомнила, но это было так давно. Тот высокий кондуктор, который стоял на подножке поезда, привезшего нас сюда детьми. Поезд весь спал, вагоны были темны. Кондуктор сказал нам эти слова на прощание, и поезд дал скорбный свисток расставания.

Барт будто ждал от меня еще каких-то слов. Завтра я уже ничего не смогу сказать ему: скорее всего, разрыдаюсь.

Он заговорил первым.

— Мне кажется, что все матери покидают своих сыновей на страдания. Почему ты оставляешь меня?

Надрывный тон его голоса скрутил мое сердце страданием.

— Потому что это ты оставил меня много лет назад. — Я не могла не сказать этого, наконец. — Я люблю и всегда любила тебя, Барт. Ты не желал верить этому. Крис тоже любит тебя. Но ты не желаешь его любви. Ты каждый день внушаешь себе то, что твой родной отец был бы лучшим отцом. Но ты ведь даже не знаешь, что за человек он был. Он не был верен жене, моей матери, и я была не первым его увлечением. Нет, я не желаю говорить неуважительно о человеке, которого когда-то так любила, но он был далеко не тем семьянином, каким является Крис. И он не способен был так себя отдавать другим.

Солнце упало сквозь стекло на лицо Барта и осветило его зловещим красным светом. Он вновь мучился. Ладони его сжались в кулаки.

— Не смей! — закричал он. — Ни слова больше! Я всегда нуждался в отце, я всегда хотел только своего отца, своего! Крис дал мне лишь чувство стыда и муки. Убирайся! Я рад, что вы уезжаете. Заберите с собой свою грязь и свой грех — и забудьте обо мне!

Прошло несколько часов, а Крис все не приезжал. Я позвонила в университет. Его секретарь сказала, что он выехал три часа назад.

— Он уже должен был бы доехать, миссис Шеффилд. Мне в голову полезли мысли о моем отце. Несчастье на дороге. Неужели мы повторим судьбу наших родителей, только по пути не в Фоксворт Холл, а наоборот — из него? Слышался мерный ход часов. Мое сердце билось, но не мерно, а срываясь.

— Мама, прекрати шагать взад-вперед, — приказал Джори. — Это действует мне на нервы. И отчего эта спешка, зачем вы так сорвались с места? Объясни мне.

Вошли Джоэл с Бартом. Барт сказал:

— Ты не обедала сегодня, мама. Я прикажу повару приготовить тебе отдельно. — Он взглянул на Тони. — Ты можешь остаться.

— Благодарю тебя, Барт, но я уезжаю. Джори сделал мне предложение, и я его приняла. — Она гордо подняла голову. — Он любит меня так, как ты был неспособен любить.

Барт посмотрел в глаза Джори. Боль отразилась в его взгляде.

— Ты не можешь жениться, Джори. Какой из тебя теперь муж?

— Такой, о котором я мечтала! — крикнула Тони, кладя руку на плечо Джори.

— Если ты жаждешь денег, то знай, что у него нет и процента того, что есть у меня.

— Я бы вышла за него, даже если бы не было ничего, — гордо отвечала Тони, прямо встретив темный бешеный взгляд Барта. — Я люблю его так, как не любила ни разу в жизни.

— Ты просто жалеешь его, — догадался Барт. Джори скривился страдальчески, но промолчал. Он понял, что Тони с Бартом должны разобраться одни.

— Да, когда-то я действительно жалела его, — призналась Тони. — Мне казалось, что это так ужасно, такой красивый мужчина, такой талантливый — и приговорен к инвалидному креслу. Но потом я поняла, Барт, что каждый из нас в каком-то смысле ущербен — и каждый приговорен. Просто Джори — в прямом смысле, а ты, например, скрыто: ты болен, Барт. Ты настолько болен, что теперь мне жаль ТЕБЯ.

Барт смешался: на его лице была отражена буря эмоций. Я взглянула на Джоэла и увидела, что он взглядом приказывает Барту молчать.

Не зная, что сказать, Барт грубо сказал мне:

— Какого черта вы все собрались здесь? И почему не ложитесь спать? Уже поздно!

— Мы ждем приезда Криса.

— На шоссе случилась авария, — заговорил Джоэл. — Я слышал сообщение по радио. Один человек погиб.

Казалось, ему доставило удовольствие сообщить мне эту новость.

Сердце мое упало. Фоксворты всегда погибали при несчастных случаях. Еще один?..

Только не Крис, только не мой Кристофер Долл. Нет, нет…

Я услышала, как открылась и закрылась дверь кухни. Может быть, отъезжающий повар — или Крис? Я с надеждой посмотрела в сторону кухни. Нет… не было сияющих голубых глаз Криса, не было протянутых ко мне рук… Он не приехал.

Проходили минуты, потом часы. Мы все смотрели друг на друга. Всем было нелегко. Хватит ждать. Он давным-давно должен был доехать.

Джоэл смотрел на меня с ехидством. Казалось, он знал что-то, но молчал. Я опустилась на ковер рядом с креслом Джори, и он обнял меня.

— Я боюсь, Джори, — плакала я. — Он должен был приехать. Столько часов… даже зимой по обледенелым дорогам он не ездил так долго.

Никто ничего не ответил. Ни Джори, ни Тони, ни Барт, ни даже Джоэл. То, что все собрались и сидели молча, и затянувшееся ожидание лишний раз напомнило мне тридцать шестой юбилей моего отца, когда к накрытому столу пожаловали два полисмена и сообщили, что отец погиб в катастрофе.

Когда я увидела, как на нашу дорогу сворачивает белая машина с красной мигалкой, я готова была закричать от ужаса.

Время повернуло вспять. НЕТ! НЕТ. НЕТ.

Они вежливо и сочувственно рассказали, как врач, ехавший в момент столкновения на своей машине, остановился, выпрыгнул, чтобы помочь раненым, и, пока он пересекал шоссе, был сбит идущим на большой скорости автомобилем.

Я слушала все эти факты, и они поворачивались перед моими глазами, как во сне. Мой мозг отказывался принять

это.

Они осторожно и уважительно выложили на стол вещи Криса, как когда-то — вещи отца.

Я смотрела на эти вещи, желая одного, чтобы это был кошмар, от которого вскоре очнешься.

Нет! Вот фотография в его бумажнике — моя собственная… Вот его наручные часы… Вот сапфировое кольцо, которое я ему подарила на Рождество… Нет, только не он! Только не мой Кристофер Долл…

Предметы стали расплываться у меня перед глазами. Все было, как в тумане. Сумрак затмил все мое существо Я была вне времени и пространства. Полисмены уменьшились в размерах. Джори с Бартом были где-то далеко-далеко. Тони показалась мне огромных размеров, потому что подошла ко мне помочь.

— Кэти, я вам соболезную… это так ужасно…Наверное, она говорила еще что-то. Но я вскочила, вырвалась из ее рук — и побежала. Побежала изо всех сил от всех кошмаров, преследовавших меня в жизни. Зови несчастье — и оно придет.

Я бежала и бежала, сама не сознавая куда, пока не прибежала к часовне. Там я рухнула перед кафедрой и начала молиться — так, как не молилась никогда в жизни.

— Боже, этого не может быть… Ты не можешь этого допустить! Это несправедливо… нет чище и лучше человека, чем Крис… Ты же знаешь это… И я разрыдалась.

Мой отец был замечательным человеком — и он погиб. Смерть не ищет ненужных, нелюбимых, одиноких и дурных людей. Смерть безжалостной рукой выхватывает самых достойных — точно и навсегда.

Они похоронили моего Кристофера не на семейном кладбище Фоксвортов, а там, где лежал Пол, моя мать, отец Барта и Джулиан. Неподалеку находится и маленькая могилка Кэрри.

Я уже распорядилась, чтобы моего отца перезахоронили там же, с нами. Чтобы он не лежал в холодной земле Пенсильвании один. Я была уверена: он бы одобрил.

Я осталась одна из четырех… лишь я. И я хотела уйти туда, к ним.

Светило яркое солнце. Был чудесный день. Можно было купаться, играть в теннис и развлекаться, а мы хоронили Кристофера.

Я старалась не глядеть на его мертвое Лицо, на его закрытые теперь голубые глаза. Я смотрела на Барта, который произносил надгробную речь со слезами на глазах. Голос его доносился до меня откуда-то издалека. Он говорил прекрасно — все те слова, невысказанные Крису при его жизни; слова любви, благодарности и уважения.

— В Библии сказано, — начал Барт проникновенным голосом, которым умел говорить, когда хотел, — что никогда не поздно просить о прощении. Я надеюсь и молю, чтобы мое слово о прощении было услышано. Я молю, чтобы душа его сегодня взглянула на нас с высоты — и простила меня за то, что я не был благодарным и любящим сыном, которого он заслуживал. Отец, которого я отказывался признавать отцом при жизни, несколько раз спасал меня… и вот я стою сейчас здесь, и все мое существо пронизано болью и чувством вины и стыда за то, что так много времени ушло… так много лет, когда я мог сделать его счастливее.

Его темноволосая голова поникла; слезы блеснули на солнце.

— Я люблю тебя, Кристофер Шеффилд Фоксворт. Надеюсь, ты слышишь меня. Я надеюсь, ты простишь меня за то, что я был слеп и не видел, каким замечательным человеком ты был.

Слезы заструились по его щекам. Голос охрип. Люди вокруг тоже заплакали.

Только я стояла с сухими глазами. И сердце мое было высушено.

— Доктор Кристофер Шеффилд отказался носить фамилию Фоксворт, — продолжил он, обретя голос. — Теперь я понимаю, отчего он это сделал. Он был врач, и жизнь его до последнего момента была посвящена людям. Он посвятил жизнь тому, чтобы избавлять людей от страдания; а я, его сын, отказывал ему в праве быть моим отцом. И теперь униженно, покорно и скорбно я склоняю голову перед ним…

Он говорил еще, но я отупела от горя и не слышала.

— Разве он тебя не поразил, мама, своей речью? — спросил меня Джори одним пасмурным днем. — Я плакал и ничего не мог с собой поделать. Он склонился перед ним в раскаянии — он склонился перед лицом огромной толпы! С ним такого еще не бывало. Мы должны отдать ему должное — и верить.

Он умолял меня взглядом поверить Барту.

— Мама, ты должна поплакать. Нехорошо, что ты вечно сидишь и смотришь в пространство. Прошло уже целых две недели. Ты не в одиночестве, помни это. У тебя остались мы. И Джоэл уехал умирать в свой монастырь — вместе с раком, который он себе выдумал. Больше он нам не помешает. Он написал, что не хочет быть похороненным на земле Фоксвортов. У тебя есть я, есть Барт, Тони, твои внуки. Мы все любим тебя, и ты нам нужна. Близнецы давно спрашивают, отчего ты больше с ними не играешь. Не исключай нас из твоей жизни. Ты всегда выходила из каждой трагедии. Вернись к нам и сейчас.

Вернись ко всем нам — но, главным образом, для блага Барта. Если ты сама себя сведешь в могилу, ты погубишь и его.

Для блага Барта… для его блага я осталась в Фоксворт Холле, чтобы жить в мире, который больше не был моим.

Прошло девять одиноких месяцев. В голубом небе мне виделась лишь голубизна ярких глаз Криса. В золоте деревьев я видела цвет его волос. Я останавливалась на улице, как вкопанная, заметив мальчишку, похожего на Криса в его мальчишеские годы. Я оборачивалась на каждого седоволосого, высокого мужчину, надеясь, что вот и он обернется — и окажется, что это мой Крис. Иногда они, действительно, оборачивались, но я опускала глаза: это опять был не он.

Я бродила по лесам и горам, ощущая, что он рядом со мной, но только я не могу его достичь.

Пока я бродила в одиночестве, я поняла, что в нашей жизни не было ничего случайного. Было предначертание — оно сбылось.

Барт изо всех сил старался вернуть меня к действительности, и я старалась улыбаться, даже смеяться, и чувствовала, что он рад моему пониманию — ему всегда этого недоставало.

И все же — кто я теперь и зачем? Барт нашел себя. Я часто сидела одна в большом холле и размышляла.

Я перебирала в мыслях все трагедии, горечь и ярость, патетику и случайности нашей жизни — и, наконец, поняла. Отчего это не пришло в голову всем психиатрам Барта: он просто примеривался к той или иной роли в жизни. Он прошел через несчастливое детство, через ветреную, яростную свою юность, чтобы отбросить все уродство души своей, которое он верил, что существует; и его вера спасла его. Вера в то, что добро должно побеждать зло. Эта вера царила над всей его жизнью. В его глазах, мы с Крисом и были злом.

Окончательно Барт нашел себя в служении Богу и людям. По воскресеньям я включала по утрам телевизор и видела моего сына: он молился за нас, он пел, он стал, наконец, знаменитым евангелистом. Его отточенные слова убеждения вонзались в сознание. Свои деньги и сборы с программ он использовал на нужды проповедничества.

Однажды утром меня ждал сюрприз: на подиум поднялась и встала рядом с Бартом Синди. Она продела свою руку в его руку. Барт горделиво улыбнулся и объявил:

— Моя сестра и я посвящаем эту песню нашей матери. Мама, если ты сейчас видишь нас, ты поймешь, как много значит эта песня не только для нас двоих, но и для тебя.

Вместе, взявшись за руки, они спели мой самый любимый гимн. А я давным-давно махнула рукой на религию, думая, что это не для меня. Ведь среди верующих было столь много ограниченных, жестоких и фанатичных.

И все же, слезы потекли по моим щекам. Я плакала. Впервые после смерти Криса я плакала благодарными слезами — и душа моя отошла от страшной опустошенности.

Барт будто бы искоренил в себе худшую часть натуры Малькольма и оставил только хорошее. Это для того, чтобы был рожден Барт, цвели бумажные цветы на чердаке.

Чтобы был рожден Барт, горели дома, умерла мать, отец… чтобы был рожден проповедник, который уведет человечество с пути разрушения.

Когда программа Барта заканчивалась, я выключала телевизор. Я смотрела только ее.

Строился мемориал в честь моего Кристофера. Он должен был быть назван МЕМОРИАЛЬНЫЙ РАКОВЫЙ ЦЕНТР ИМЕНИ КРИСТОФЕРА ШЕФФИЛДА.

В Южной Каролине Барт учредил грант для молодых юристов, названный ГРАНТ БАРТОЛОМЬЮ УИНСЛОУ.

Я знала, что все хорошее, что совершает Барт, он делает в искупление своей вины перед человеком, который был ему лучшим из отцов. И зная это, я постоянно заверяла Барта, что Крис был бы очень им доволен.

Тони вышла замуж за Джори. Дети обожали ее. Синди стала быстро восходящей кинозвездой и получила голливудский контракт.

Мне же было странно и одиноко жить на этом свете. Я всю жизнь себя отдавала: сначала «моим» близнецам, детям матери, затем — моим мужьям, затем — детям, внукам, и вот впервые я была никому не нужна. Теперь я была лишней на этом свете, как однажды сказал про себя Джори.

— Мама, — однажды поделился новостью Джори, — Тони беременна! Ты даже не представляешь, что это для меня значит. Если родится мальчик, мы назовем его Кристофером. Если девочка — Кэтрин. И не возражай: мы все равно сделаем это.

Я молила Бога, чтобы это был мальчик, похожий или на моего Кристофера, или на моего Джори; и еще более я молила, чтобы когда-нибудь Барт встретил бы женщину, с которой был счастлив. И только тогда я поняла, что Тони, в сущности, была права: он искал женщину, похожую на меня, но только без моих способностей, наделенную, однако, моей силой. Но он не найдет такую, в особенности, пока я жива, и он ориентируется на живую модель.

— И еще, мама: я выиграл первый приз на выставке акварелей, — продолжал Джори, — так что я на пути ко второй своей карьере…

— Так это предсказывал твой отец, — отвечала я.

И все это я вспоминала, и счастье наполняло мое сердце, пока я поднималась по винтовой лестнице, ведущей вверх.

Ночью я услышала в звуках ветра свое имя, и поняла, что Господь дает мне знак: настал мой час. Ветер дул с гор. Я проснулась, четко зная, что мне делать.

И вот я снова была в этой сумрачной холодной комнате, без мебели, без ковров на полу, кукольный домик, который, правда, был не так хорош, как тот, давнишний. Я открыла потайную узкую дверь и начала свой подъем: все выше, выше, выше, по узкой пыльной лестнице… Я начала свой путь на чердак.

Путь, на котором я нашла своего Кристофера… Снова наверх…