Следующие два дня де Бельвару приходилось смирно лежать. Ему нечем было развлечь себя, и он подолгу разглядывал полог своей кровати, потолочные балки, ковры и гобелены, составлявшие его парадную спальню. Дорогие ткани поблескивали на свету, тускнели к вечеру. Когда темнело, свечи отбрасывали тени на вышивки, и изображение на них обретало, казалось, какую-то потайную жизнь, не доступную взгляду простого смертного. В графской спальне почти неотлучно находился Джованни, Арнуль притащил ему все свои книги с просьбой подправить кое-где стершиеся слова, и Джованни часами просиживал у окна с очередной книгой на коленях. Де Бельвар от нечего делать разглядывал и Джованни, хотя знал уже наизусть каждую черточку его лица, все его любимые позы, жесты и повадки. Свет из высокого окна-бойницы изменял Джованни в соответствии со временем суток, так же как и обстановку спальни, только на живом лице игра светотени была куда интереснее, чем на неодушевленных предметах. Де Бельвар не находил в облике своего друга ни единого недостатка, и это его не удивляло, он безоговорочно принимал совершенство Джованни как данность, не пытаясь подвергнуть ее сомнению. Де Бельвар был идеалистом, он верил, что совершенство существует.

От долгого бездействия граф чувствовал постоянное недовольство и ворчал, все ему было не ладно, еда противна, подушки слишком мягкие, или слишком неудобные, или еще что, не лежалось ему и не сиделось.

— Чего бы мне такое поделать? — часто спрашивал он себя. Скоро, однако, спокойствие графа нарушили, и вновь не кто иной как Стив Белка.

— Он причина всех несчастий, поэтому не может успокоиться, постоянно ищет виноватых, — сказал Арнуль.

На этот раз крайней была признана злополучная корова, не будь которой, по утверждению Стива Белки, графа бы не ранили.

Капитан Робер доложил де Бельвару, что Стив собственноручно убил несчастное животное своим мечом, невзирая на слезные просьбы крестьян оставить им их скотину.

— Он сказал, корова зазря объедает коней, — пожал плечами капитан.

— Все, хватит, — расстроился граф, — отобрать у него оружие, выгнать на двор и в донжон не пускать, давать только хлеб и воду, никакого вина, и чтобы я больше о нем не слышал.

Капитан поклонился и пошел приводить графский приговор в исполнение. Де Бельвар тяжко вздохнул:

— Не могу я больше тут валяться, сил моих нет болеть. Арнуль, помоги мне встать.

— Господь с вами, мессир… — начал причитать Арнуль.

— Заткнись и делай как тебе говорят, — перебил его де Бельвар. Надо сперва рану еще разок глянуть, вдруг что, — предложил Арнуль.

— Ну так гляди, — пробурчал в ответ граф. Спорить с ним было, как всегда, дело гиблое.

Осмотром раны Арнуль остался очень доволен, и причина отказывать графу в движении отпала. Сначала де Бельвара осторожно поставили на ноги у кровати, но граф смог продержаться в вертикальном положении весьма недолго. Как он ни крепился, головокружение и слабость принудили его сесть обратно на кровать, а потом и вовсе лечь. Однако неугомонный дух заставил его повторить попытку, едва он пришел в себя. Потом он поднимался вновь и вновь, и уже делал несколько шагов по комнате, поддерживаемый услужливыми руками Арнуля. На следующий день к вечеру граф отправился на женскую половину. Здесь по такому случаю устроили настоящий праздник, девочки спели для него несколько песен, старательно переплетая свои голоса в сложных многоголосьях, играли ему на арфе и виоле, графиня рассказала пару баек седой старины. Джованни отмалчивался все время, забившись в Угол, он пытался не думать, а просто наслаждаться моментом.

Амиция и Эвис подали де Бельвару зеркало, и он устыдился своего вида: тощий, бледный как покойник, обросший.

— Побриться что ли, — решил граф.

Сказано — сделано. Было уже поздно осуществлять это благое намерение немедля, пришлось ждать следующего дня. Утром, когда достаточно рассвело, Арнуль, обычно бривший де Бельвара, устроил его в кровати, обложив подушками, чтобы графу было удобно сидеть, и состриг ему бороду.

— Вы сейчас тут все заляпаете, — вмешался Джованни, останавливая Арнуля, собиравшегося навести мыльной воды.

— Что ж поделать, — развел руками Арнуль.

— Принесите-ка мне самого лучшего воску, любезный Арнуль, — Джованни улыбнулся де Бельвару. — Хотите стать очень модным, Гийом?

Де Бельвар явно понятия не имел, о чем речь, поэтому и согласился.

— Вот, метод древних римлян, — сказал Джованни, расплавляя принесенный Арнулем воск, — нет пощады ни единому волоску на вашем подбородке.

Сначала все шло довольно неплохо, если исключить то обстоятельство, что де Бельвар догадался, о чем речь, и начал проявлять беспокойство. Джованни действовал проворно и уверенно, со знанием дела: размешал расплавленный воск в маленьком тазике, проверил, не слишком ли он горячий, и аккуратно нанес его маленькой деревянной лопаткой на лицо графа, следя за тем, чтобы воск ложился против роста волос, потом плотно обложил покрытые воском участки лица чистым полотном.

— Сейчас остынет, — объявил он.

«А потом что?» — обязательно спросил бы де Бельвар, если бы его челюсти не были замурованы в воск.

— Теперь постарайтесь не дергаться, Гийом, будет немножко больно, — ласково сказал Джованни, наклоняясь к графу.

Проверив, остыл ли воск, Джованни взялся за край полотна и начал отдирать его от лица де Бельвара вместе с волосами. Граф взвыл.

— Тихо! Да что вы в самом деле, — Джованни начал смеяться против своей воли. — Вы как маленький, честное слово.

Едва большая часть лица графа была освобождена от воскового плена, как он принялся ругаться на чем свет стоит. Джованни только смеялся:

— Арнуль, возьмите полотенце, намочите в горячей воде, — приказал он.

— Да чтоб я еще когда-нибудь согласился на такое?! — возмущался де Бельвар. — Все горит теперь, как ожог.

— Сейчас пройдет, — Джованни приложил к лицу графа влажное теплое полотенце.

— Вы жестокий человек, Жан, — бурчал граф.

— Будет вам браниться, — Джованни осмотрел покрасневшее лицо де Бельвара. — Теперь холодное полотенце, пожалуйста, Арнуль, — распорядился он. — Я понимаю, вам с непривычки так… неприятно.

Де Бельвар только фыркнул. Мягче и не скажешь: «неприятно». Мыслимое ли дело, волосы с корнем выдирать!

— Ну и щетинки у вас, конечно, много развелось, если бы вы с юности ее убирали, у вас бы волосы не смогли вырасти такими толстыми, — продолжал Джованни.

Де Бельвар дулся еще некоторое время. Однако скоро все прошло, и он как ни в чем не бывало болтал с Джованни, который взялся красиво его причесать.

— Какой же вы куртуазный стали, мессир, — восхитился Арнуль.

— Ладно. Значит, могу показаться врагу, — заключил де Бельвар. Арнуль открыл было рот, готовясь возражать, но припомнил, чем обычно заканчивались все его попытки спорить с графом, и только тяжко вздохнул. Итак, де Бельвару даже не пришлось доказывать свою правоту, он просто приказал, чтобы ему помогли подняться на стену. Зато одевали его тщательно и долго.

— Не дай Бог просквозит, — суетился Арнуль.

— Да я ненадолго, — отговаривался граф. — Дайте мне кольчужный кафтан с крестом, — распорядился он.

Облачившись как положено рыцарю, он оперся на плечи Арнуля и капитана Робера и, поддерживаемый ими, вышел на стену. Джованни поднялся за де Бельваром. Перед ними внизу лежала разоренная деревня Стокепорт, занятая неприятелем.

— Их человек семьдесят, не больше, — проворчал граф. — Белка, засранец, кричал, две сотни.

Среди людей шерифа началось движение.

— Крикни им, что я с ними говорить желаю, — обратился де Бельвар к Арнулю.

Арнуль выполнил графский приказ, завопив так громко, что Джованни от неожиданности невольно прикрыл уши руками.

— Крикни им, что они совершили беззаконие, осадив мой замок. Они пришли за возмещением за обиду, нанесенную Стефаном Фиц-Джоном, а начали войну против меня, графа Честера и крестоносца. Если они не уберутся прочь в самое ближайшее время, тогда они узнают всю мощь моего правосудия. И как они посмели требовать выдачи им на расправу епископа Силфора, когда он тоже крестоносец и, получается, это двойное преступление, против духовной особы и против Святого знака креста. Пусть они лучше идут замаливать свои грехи и оставят нас в покое. Право и сила на моей стороне.

Арнуль выкрикивал каждую фразу графа, в точности повторяя все его слова. Люди шерифа переговаривались, но о чем у них идет речь, слышно не было, ничего в ответ они кричать не собирались.

Граф же не стал дожидаться никакого ответа и приказал спускаться.

Вечером того же дня в стане неприятеля было очень шумно. Люди шерифа, верно, перессорились. Опять запахло паленым, стаффордцы с досады подожгли пару домишек. Под утро все стихло, и когда капитан Робер поднялся на стену посмотреть, что делает неприятель, никакого неприятеля не было. Шериф Стаффорда увел своих людей восвояси, теперь уже по-настоящему.