— Ошибка? — переспросил де Бельвар. Ему требовались объяснения.

— Мы все стремимся к благу, — начал Джованни. — Но людям свойственно принимать зло за благо, ошибаться. С тех пор, как человек пал, он обречен на ошибки. Помните Библию, Гийом? Там говорится: человек ослушался Бога и вкусил от дерева познания добра и зла, и тогда у людей «открылись глаза». Так там сказано. И они, и мы все вслед за ними стали доступны смерти, ибо не успели первые люди вкусить от дерева жизни, чтобы обрести бессмертие. Понимаете, что произошло?

Де Бельвар внимательно слушал, привыкнув к манере своего ученого друга задавать вопросы только ради того, чтобы тут же на них самому и ответить.

— Господь создал человека со свободной волей, — продолжал Джованни, — человек мог слушаться своего Создателя, но предпочел сам решать, что добро, а что зло. Не знаю, не могу себе даже представить, сколь тесна была связь первых людей с Господом, но как бы то ни было, они отказались от нее ради возможности спасаться и погибать. Господь не оставил людей совсем, но с тех пор мы подвержены опасности подпасть под власть лукавого. Итак, человек узнал, что зло существует, и зло вошло в мир.

Джованни замолчал на мгновение, давая де Бельвару возможность осознать все сказанное, потом требовательно спросил:

— А что есть зло, Гийом?

Так как Джованни даже остановился, и в этот раз, по-видимому, действительно ожидал ответа, графу пришлось сказать первое, что пришло ему в голову:

— Зло — это то, что плохо.

— Зло — это недостаток добра. Абсолютное зло — полное отсутствие добра, совершенное ничто. Такого зла, строго говоря, вообще не существует, даже дьявол добр тем, что он есть и поскольку он есть. Убийство зло, ибо был человек и его не стало; предательство зло, ибо было доверие и утрачено; клевета зло, ибо было доброе имя и опорочено. Грехи отнимают, ничего не давая взамен. Грех — лишение добра.

— Тогда что же такое получается дьявол? — спросил Гийом.

— Ничто, в котором, как я только что сказал, есть лишь собственное существование, — ответил Джованни.

— Ничто, — повторил де Бельвар. — Получается, люди боятся пустоты?

— Вы талантливый ученик, Гийом, — похвалил Джованни. — Да, люди бояться пустоты, и правильно делают. Нет ничего ужаснее отсутствия, небытия, а именно к небытию только и остается стремиться сатане, в соответствии с его искаженной природой.

— Как можно стремиться не быть? — удивленно спросил граф.

— Такова сила ненависти, Гийом.

— И мы подпадаем злу, совершая ошибки?

— Я смотрю, не дает вам покоя это слово — «ошибка», — понимающе кивнул Джованни. — Да, кажется, ошибки — не преступления, ошибки следует прощать; однако любое преступление с чего-то начинается. Возьмем мыловара Гильберта, — Джованни передернуло при воспоминании о злодеяниях и смерти этого человека. — Злосчастный Гильберт возомнил себя оскорбленным, а от этого прямой путь к преступлению, ибо следствием обиды явилось мнение, что лишить жизни бывшую жену — благое дело. В итоге пришлось перебить целую семью, податься в разбойники. Видите, Гийом, как зло порождает зло?

Я приказал его повесить. Это тоже зло, — задумчиво проговорил граф.

Да, — легко согласился Джованни, — нам часто, слишком часто приходится выбирать не между добром и злом, а между одним злом и другим, и тогда наша задача сводится только к тому, как выбрать из двух зол наименьшее. Все это — последствия первородного греха. Мы запутались во зле.

Джованни внимательно посмотрел на графа. Понимает ли он? Де Бельвар был сосредоточен как никогда раньше, слова Джованни падали на благодатную почву.

— Почему мы запутались? — продолжал он по своему обыкновению риторическим вопросом. — Потому что мы не знаем истины. То есть, большинство не знает. Некоторые знают истину хотя бы о некоторых вещах, но таких людей очень мало. Удивительно иногда, насколько их мало, — вздохнул Джованни. — Как вы сказали, мало избранных. Остальные, почти все люди, живут в мире не знания, но мнений. Мнение произвольно, капризно, переменчиво; оно может оказаться истинным лишь случайно, чаще всего оно ложно. Мнения содержат в себе огромное число заблуждений, но людям не дано увидеть это, они принимают на веру, и заметьте, Гийом, — порою самые недоверчивые именно принимают на веру чьи-то чужие мнения только потому, что человек, высказавший полную чушь, кажется достойным уважения, или потому что так, мол, велит «здравый смысл». Одно мнение порождает другое, человек увязает в них, словно в болоте. Ужасное ослепление!

— Жан, как же тогда быть? Вы сказали: следует думать, рассуждать. Но коли мы способны лишь порождать мнения, значит, мы обречены заблуждаться? — сокрушенно воскликнул де Бельвар, и Джованни даже удивился, насколько близко к сердцу принял друг его слова.

— Все зло от мнений, но все добро от знания. Видите, мы вновь вернулись к знанию как к условию нашего спасения, ответил он. — Люди способны не только мнить, но и знать. Иначе, это правда, мы все пропали бы. К нашему счастью, в нас заложена способность сомневаться, следовательно, мы никогда не можем полностью довериться мнениям, совсем отдаться их власти, и оттого-то в душе людей представления о должном зачастую находятся в раздоре с желаниями, воля — с удовольствиями, рассудок — с совестью, и все это — между собой. Душа такого человека больна, он в разладе с самим собой, делает, что не хочет, думает так, как внушают ему случайные обстоятельства его жизни, становится сам себе врагом. А такое состояние души не может довести до добра: воля наша сильна, свобода велика, и в битве с голосом Бога в нашей душе — угрызениями совести — победа нам обеспечена, пусть и очень дорогой ценой. В больной душе поселяется порок.

— Значит, одного сомнения недостаточно! — торжествующе заявил граф. Он чувствовал себя, словно мореход, достигший берегов прекрасных неведомых стран. Хотя берега, открывавшиеся перед ним, представлялись ему знакомыми, но раньше он только слышал о них, видеть же самому эту благодатную страну ему до сих пор не доводилось.

— Недостаточно, — подтвердил Джованни, довольный своим учеником. — Сомнение служит знанию, подготовляет ему дорогу, иначе оно совершенно бесполезно. Сомневаясь, мы учимся не доверять мнению, следующая степень — умение проверить мнение на истинность и обрести таким образом знание. Запомните, Гийом, запишите это на скрижалях вашего сердца: истина содержится только в доказательственных суждениях. Без доказательств любое утверждение — лишь мнение. Доказав его, мы получаем знание. Мы должны уметь обтачивать свои мысли, словно ювелир, что подвергает огранке драгоценные камни, и тогда только они сияют во всей красоте своего совершенства; а что сломается, раскрошится при доказательстве, следует признать негодным материалом и без сожаления выбросить. — Джованни перевел дух. Теперь он наконец подошел к самому главному. — Гийом, я дам вам инструмент для огранки мыслей, научу вас пользоваться им, и вы сможете отделять знания от мнений, как овец от козлищ, — Джованни улыбнулся своей шутке. — Этот инструмент называется диалектика — наука, дающая в руки умелому пользователю истину.

— Диалектика? — де Бельвар искренне изумился. — Я немало слышал хулы на нее. Говорят, будто диалектики — шарлатаны, которые могут доказать все, что им вздумается.

— То, о чем вы сейчас сказали, называется софистикой, — засмеялся Джованни, — всегда-то люди все путают. Софисты только притворяются умеющими рассуждать, на самом деле они ни на что не годны, разве что на посмешище. Ни один софист не устоит перед истинным философом. А диалектику ругают только те, кто не сумел выучиться ею пользоваться как следует. Больше вам скажу, Гийом, — диалектику бранят еще будто она бесплодна. Это правда, сама по себе диалектика ничего не дает, она прикладная наука. Словно инструмент, которым владеет ремесленник, но не пускает его в ход, пока ему не принесут заказ и он не выберет материал, из которого станет мастерить свое изделие. Почему же люди не бранят, скажем, математику, разве она не та же прикладная наука, призванная служить другим? Или навигацию, для того только и нужную, чтобы уметь управлять кораблями? Предложи хулителю диалектики привести корабль в гавань, он ответит, что не сможет этого сделать, ибо не обучался навигации, зато судить и рядить на все лады может каждый. И отчего только люди вообразили, будто мы рождаемся с достаточным умением отыскивать истину и не нуждаемся ни в каком ином знании, кроме собственного произвола? — Джованни сокрушенно вздохнул. — А ведь умение видеть истинную сущность вещей куда важнее знания морских путей всех кораблей мира, всех вычислений! Гуго Сен-Викторский считал, что существует два средства восстановления в человеке подобия Божьего: изыскание истины и упражнение в добродетели. Я согласен с ним, но думаю, второе невозможно без первого, ибо, не познав, что есть истинная добродетель, к чему станем мы стремиться? К чему-то, лишь носящему название добродетели?

— Научите меня видеть сущность вещей, — с искренним жаром просил граф, — научите владеть диалектикой и находить истину.