6. Недоразумение, стоившее полтора миллиона долларов
Вы нравитесь мне, Хартнел. — С этого начал человек, назвавшийся Хаузером. — Право же, вы мне нравитесь! Вы из тех, кто действует быстро, — уважаю таких!.» Я здорово недооценил вас и вашу энергию…
Хаузер представился Кристе и тотчас же начал разглядывать ее с таким видом, что она почувствовала себя чем-то вроде живого товара на скотном рынке. Тем временем Хартнел в непринужденной форме проинформировал его о том, что ассистентка отнюдь не болтлива и что он, Хаузер, может излагать свое дело при ней без всякого стеснения.
Хаузер встретил это сообщение с пониманием, заказал себе, по любезному предложению Хартнела, двойное виски и затем сказал:
— Так что еще раз, Хартнел, поздравляю! А что касается вашей очаровательной ассистентки, то я вам просто-таки искренне завидую…
— Ближе к делу, мистер Хаузер, — прервал его Дон. — Вы, полагаю, пришли сюда не для того, чтобы делать нам комплименты. Разве не так?
— О'кей, — ответил Хаузер, и улыбку мгновенно стерло с его лица. — Так вот: я искренне сожалею о небольшом злоключении, выпавшем на долю вашего Фретша. — Он снова хохотнул и продолжал: — Я хотел бы искупить вину перед ним, раскаяние на деле, так сказать, хотя я лично совсем непричастен к тому, что господин Фретш… приземлился несколько несчастливо. Короче говоря, я принимаю на себя все возникшие в связи с этим расходы и убытки, плюс — ну, скажем, десять процентов денежного возмещения за причинение телесных повреждений. Согласны?.. Плачу наличными, без расписки. Господину Фретшу не придется, следовательно, платить с этой суммы налоги.
— Согласен, — сказал Хартнел, к немалому удивлению Кристы. Хартнел, делая вид, что занялся подсчетами, после короткой паузы, во время которой Хаузер, глотнув виски, буравил его своими водянистыми глазами, объявил: — Скажем так: двадцать тысяч немецких марок, включая сюда авиационные расходы. Вы платите наличными, и я позабочусь о том, чтобы Фретш отказался от подачи заявления органам власти о совершенном на него нападении — это ведь вы имели в виду?
Хаузер кивнул головой, вынул из бокового кармана конверт и молча вручил его Хартнелу, который также молча передал его Кристе, взглядом попросив ее вскрыть пакет и проверить содержимое.
— Все в порядке, — подтвердила Криста через некоторое время, после того, как она почти незаметно пересчитала тонкую пачку купюр достоинством по тысяче марок каждая.
— Хорошо, — сказал Хартнел, спрятал деньги в карман и обратился к Хаузеру: — Есть у вас ко мне другие дела, сэр?
— Нет, вы, право же, забавляете меня, Хартнел! — сказал Хаузер смеясь. — Как будто я только для того и пришел, чтобы смягчить страдания старого Фретша.
Так как ни Дон, ни Криста не разделили его веселья, он, глотнув виски, заявил:
— Я издаю иллюстрированный журнал, Хартнел, и кое-что понимаю в делах. Мне требуется нечто определенное — вы уж, наверное, соображаете, о чем речь, ^ и дело это стоит того, чтобы…
— Конечно, — согласился с ним Хартнел, — до сих пор оно вам стоило бандитского налета и двадцати тысяч марок возмещения за убытки?
— Ну, вот, — сказал Хаузер, на которого эти слова, казалось, не произвели никакого впечатления, — таким вы и нравитесь мне! Но теперь уж я хотел бы все-таки дальнейший разговор вести с глазу на глаз. Пожалуйста, не поймите меня неправильно, — обратился он к Кристе, — но дело тут только в том, что я…
Он не договорил.
— Мистер Хаузер хочет поговорить со мной без свидетелей, — проявляя полное понимание, сказал Хартнел.
Криста встала, порылась в своей сумочке, положила ее обратно на свой стул, молча ожидая, что ей скажет Хартнел.
— Пожалуйста, оставьте нас на четверть часика одних, прелестная моя фрейлейн! — сказал Хаузер. — Может быть, заказать вам глоточек горячительного в баре?
— Благодарю, — отказалась Криста и, перехватив взгляд Хартнела, добавила деловито: — Мне все равно нужно подняться наверх. Должна ли я вернуться через четверть часа или я вам сегодня больше не понадоблюсь, Дон?
— О нет, вы будете мне еще нужны, Криста, — сказал Хартнел.
Хаузер посмотрел ей вслед, когда она выходила из ресторана. Затем сказал тихо Хартнелу:
— Девчонка хоть куда! С такой фигуркой сгодилась бы и для обложки журнала.
Хартнел сделал вид, что не слышит этого, и Хаузеру не оставалось ничего другого, как перейти к делу.
— Речь идет о дельце, — начал он, — стоимостью миллион долларов, верно?
Хартнел, не проявляя удивления, чуть помедлив, сказал:
— Я не хотел бы пока распространяться на эту тему. Скажите, что вам известно и прежде всего чего вы хотите.
Но в глубине души он проклял скаредность своего дяди Сэма, который в целях экономии на гонораре назвал своим немецким коллегам адвокатам размер спорной суммы всего в один миллион долларов; между тем как на самом деле она составляла около шести миллионов, не говоря уже о стоимости пропавшей картины.
— Ну что ж, — сказал Хаузер, метнув колючий взгляд на Хартнела. — У вас, конечно же, есть свои планы. Я, во всяком случае, играю в открытую, исходя из того, что мы, то есть и я, и вы, и люди, которые стоят за нами, имеем, как я это выяснил, общие интересы.
— Откуда у вас такие сведения? — спросил Хартнел, искренне удивленный.
— Я навел справки, Хартнел, — ответил Хаузер с веселой ухмылкой. — Не хочу наскучить вам подробностями, но одно не вызывает сомнения: ваша фирма, адвокатское товарищество «Мак-Клюр, Клейтон, Фергюссон, Фергюссон и Дэв», отнюдь не хочет, чтобы в Федеративной Республике Германии господствовали красные. В конце концов, ваш дядя и старший партнер, мистер Бенджамен Клейтон, является генеральным уполномоченным мистрис Корнелии Тандлер и ее доверителей по Институту борьбы с социализмом, основанному и финансируемому ею.
— Это все так, — подтвердил Хартнел. — Однако при чем тут дела, ради которых мы здесь оказались?
— Послушайте-ка, Хартнел! — прервал его Хаузер. — Вы же не могли не заметить, что ваши расследования по этому проклятому делу о наследстве способны нанести большой вред как раз тем самым людям, которые являются опорой обслуживаемого вами института, его столпами!..
— Вы хотите сказать, его заказчиками?
Хаузер изумился.
— Нет, вовсе нет, Хартнел! — сказал он смеясь. Затем добавил уже очень серьезно, чтобы не было никаких неясностей: — Риз, Шлейер, Веллемс, Тауберт, Миссбах и другие господа, упоминаемые в документах, не имеют никакого понятия о теме нашей беседы…
— Также и о ваших довольно сомнительных методах работы, мистер Хаузер? — перебил его Хартнел.
— Нет! — энергично заявил Хаузер. — Эти господа вообще не знают меня. У нас свои совершенно особые причины, по которым в данный момент мы не хотим никаких неприятностей для тех, кто покровительствует правым…
Он посмотрел на Хартнела заговорщически.
— Дружище Хартнел, да поймите же вы! — заговорил он затем снова. — Не хотите же вы ввести в замешательство наших лучших партнеров!
— Н-нет, — сказал Хартнел, помедлив, — в мои намерения, это, конечно, не входит. Не собираюсь кому-нибудь повредить, а тем более друзьям нашего важнейшего заказчика.
— Ну вот, наконец! — подхватил Хаузер, явно обрадованный. — Теперь мы начинаем понимать друг друга.
Хартнел покачал головой.
— Ни в коей мере. Для меня все еще остается загадкой, почему розыски определенных документов связаны с вашей и моего дяди борьбой против социализма. Может быть, вы выскажетесь несколько более ясно, мистер Хаузер, или это не в ваших интересах?
Хаузер вздохнул.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Во время последних выборов в 1972 году, когда была возможность покончить с либерально-социалистической интермедией и привести снова к власти ХДС/ХСС, крупные промышленники и банки израсходовали на антисоциалистическую пропаганду около ста миллионов марок…
— И без особого успеха, — заметил Хартнел.
— Вы правы, — сказал Хаузер, — но лишь по той причине, что некоторые настолько перегибали палку в пропаганде, что это приводило к обратным результатам. Особенно переусердствовали Веллемс и Миссбах.
— Неужели? — заметил Хартнел безразличным тоном.
— Миссбах дошел до того, — продолжал Хаузер, оставив без внимания эту реплику, — что разослал под псевдонимом тысячи писем, которые должны были внушить получателям, что победа Вилли Брандта на выборах имела бы для них столь же ужасающие последствия, как победа большевиков для имущих слоев России. Он выложил читателям устрашающую историю о том, как богатых купцов в Нижнем Новгороде довела до беды их жадность. Один царский генерал тщетно просил у них несколько миллионов золотых рублей, необходимых, чтобы разбить Красную Армию. Они не дали и потом, после поражения царских войск, вынуждены были отдать большевикам гораздо более крупные суммы, что все равно не спасло их… Таким способом Миссбах давал гражданам ФРГ понять, что не следует скупиться на траты в пользу ХСС и Франца Йозефа Штрауса.
— А то иначе их ограбил бы и убил Брандт? — спросил Хартнел.
Хаузер кивнул, хлебнул виски и подтвердил смеясь:
— Что-то в этом роде. Во всяком случае, ХСС пришлось потом приложить немало усилий, чтобы отмежеваться от подобной пропаганды…
>— Ясно, — сказал Хартнел. — Было бы, следовательно, весьма неприятно, если бы выяснилось, что подобная пропаганда исходит из кухни, которую некоторые промышленники создали и финансировали специально для этой цели; что Миссбах и Риз, Веллемс и Тауберт, Шлейер и Цогльман и им подобные давние друзья и что Штраус обо всем этом был прекрасно осведомлен, а фрау Штраус является компаньонкой как раз в том самом концерне, где нашел себе прибежище главный нацистский пропагандист Тауберт, и…
— Оставим это, — прервал его Хаузер. — Вы поняли, о чем идет речь, и будьте осторожны.
Хаузер огляделся вокруг.
— Как вы знаете, — продолжал он, — в сентябре 1972 года мы с треском провалились на выборах, но сейчас мы будем действовать иначе. Если нам посчастливится, то мы не только сбросим Вилли Брандта, но и взорвем тогда всю социал-либеральную коалицию. И конечно же, пока эта цель не будет достигнута, ничто из того, что вы и ваши люди выкопали, не должно всплыть на поверхность… Надо полагать, вы это поняли, Хартнел?
— Вполне, — ответил Дон. — По крайней мере я понимаю, что вас заботит, и полагаю, вы хотите мне сделать какое-то предложение. Охотно вас выслушаю.
— Хорошо, — сказал Хаузер с явным облегчением, — я буду краток: вы получаете от меня всю сумму, о которой идет речь, а к тому же вознаграждение для вас лично, размеры которого надо бы еще обсудить. В качестве ответной услуги за эти — ну, скажем, полтора миллиона долларов — я требую, чтобы вы приостановили дальнейшие поиски и вручили мне все найденные документы либо уничтожили их в моем присутствии. О'кей?
— Интересное предложение, — сказал Хартнел. — Мне нужно будет его обдумать. Но не тешьте себя надеждами, Хаузер, дело не столь простое…
Хартнел умолк, ибо вошла Криста и, взглянув па собеседников, остановилась в дверях. Хартнел ободряюще кивнул Кристе, тихо сказал Хаузеру:
— Моя ассистентка возвращается. Пока она не подсела к столику, я в двух словах скажу вам, что мне мешает принять ваше предложение: я ведь не знаю, собственно, кто вы такой и но чьему поручению вы ведете со мной переговоры.
Хаузер с интересом принял эту реплику Хартнела и, встав из-за стола, обратился к подошедшей Кристе:
— Садитесь, прелестное дитя. — А затем, повернувшись к Хартнелу, улыбаясь, сказал:
— Что касается ваших сомнений, то их можно будет рассеять в ближайшее время. После чего мы с вами займемся делом — время не терпит!
Хаузер вынул из бокового кармана пиджака записку и, передавая ее Хартнелу, сказал:
— Вот номер моего телефона. Буду ждать вашего звонка, скажем, до половины десятого вечера. Полагаю, что к тому времени вы сможете навести обо мне необходимые справки. О'кей?
— О'кей, — сказал Хартнел, намеренно не заметив протянутой ему Хаузером руки.
Как только они остались вдвоем, Хартнел спросил:
— Вы слышали весь наш разговор, Криста?
— Не каждое слово, иногда мешали помехи, — ответила Криста, — я все записала на пленку…
Она взяла свою сумочку, лежавшую на стуле, выключила записывающий аппарат и затем сказала:
— Хаузер лихорадочно торопится. Вы полагаете, Дон, что он на самом деле еще сегодня вечером сумеет рассеять ваши сомнения?
Хартнел не смог подавить улыбки.
— Не беспокойтесь ни о чем, Криста, — ответил он. Но он не успел закончить фразу, так как подошел посыльный и сказал, что Хартнела срочно вызывают к телефону.
— Спасибо, милый. Разговор уже состоялся, — объяснил ему Хартнел.
Но посыльный повторил:
— Нет, сэр, вас вызывает Нью-Йорк!
Когда Дон, переговорив по телефону, через несколько минут возвратился, он увидел, что Криста сидит, углубившись в свои записи. Две глубокие складки на лбу свидетельствовали о том, что она отнюдь не в восторге от результатов своих размышлений. Увидев Хартнела, она сказала:
— Извините, Дон. Ну, как, выяснили что-нибудь об этом Хаузере?
— Да, — ответил Хартнел, и в голосе его прозвучали отнюдь не радостные нотки. — Звонил мой дядя Бен. Он сильно возбужден. Ему звонила какая-то важная птица из Вашингтона. Очевидно, там желают, чтобы я поутих в своих розысках и ни в коем случае не вмешивался во внутригерманские дела — так это у них называется… Ну а что касается Хаузера, то мне было сообщено, что мистрис Корнелия Тандлер, клиентка нашей фирмы, ручается за непорочность сего господина, который получил от ее Института по борьбе с социализмом специальное задание…
— Что это еще за институт? — осведомилась Криста.
Хартнел пожал плечами.
— Какое-то неофициальное учреждение. Я полагаю, что там действуют тщеславные господа. Мистрис Тандлер, во всяком случае, совершенно безобидна. Она получила в наследство миллионы долларов, ее умерший муж был одним из крупнейших пивоваров в США, и кто-то ей, по-видимому, внушил, что она должна охранять человечество от социализма.
— Я не нахожу это столь уж безобидным, — сказала Криста, — я и думаю при этом не только о Фретше и его ночном приключении… — Затем она спросила: — И что же вы будете теперь делать, Дон?.. Последуете инструкциям из Вашингтона?
— Это было не чем иным, как вежливой просьбой, — ответил Дон, — и я принял ее, как сказал об этом дяде, с надлежащим уважением к сведению. Но я буду, само собою разумеется, делать лишь то, что мне представится необходимым в интересах нашего поручителя.
Криста хотела было что-то сказать, но сдержала себя. Она метнула на Дона острый взгляд и умолкла.
— Я много дал бы за то, чтобы знать, о чем вы сейчас думаете, — нарушил молчание Хартнел.
Криста улыбнулась.
— Если вы хотите знать, о чем я сейчас думаю, то могу сказать. Я думала о том, милый Дон, что вас просто водят за нос. И это относится не только к вашему досточтимому «господину коллеге», Штейгльгерингеру, но также и к нашему храброму Фретхену, хотя мотивы того и другого противоположны. И если вы хотите знать еще больше, то отвечу, что я восхищаюсь Фретшем и полностью на его стороне, хотя я и раскрыла его замыслы… А может быть, даже и поэтому…
Хартнела не очень удивили ее признания. Он сказал ей:
— Вы, Криста, хорошо разобрались в сути дела. Я благодарю вас за ваш честный ответ. Может быть, перейдем в бар? Там сейчас никого нет, и вы мне расскажете, что вы такое разузнали. Или вы хотите сохранить тайну?
— Нет, — сказала Криста. — …Пойдемте!
После того как они перешли в пустующий бар и, усевшись за маленький столик в углу, попросили официанта принести освежающее питье, Хартнел спросил:
— Вы мне не рассказали, Криста, удалось ли вам расшифровать древнееврейский текст. Об этом ведь идет речь — не правда ли?
— И да, и нет, — сказала Криста, помедлив. — Во всяком случае, мои мысли вы отгадали, Дон, я как раз и хотела поговорить с вами об этом письме, которое написала Ревекка, младшая дочь Зелигмана, незадолго до своей смерти.
После небольшой паузы Криста сказала деловито:
— Я сняла фотокопию с написанного древнееврейскими письменами абзаца и показала его сначала одной нашей достойной доверия сотруднице, с которой раньше училась вместе. Она долго жила в Израиле, но не смогла прочесть текст и пояснила, что, по-видимому, мы имеем дело с вокализированным древнееврейским шрифтом, который обычно применяют восточноевропейские евреи, когда они пишут на «идиш», то есть на обиходном языке. Но сочетание букв в тексте письма лишено вообще какого бы то ни было смысла — ни на «идиш», ни на каком-либо другом новом или древнем языке. Тем не менее мы кое-что сумели определить: две первые, четко выделяющиеся среди других буквы «шин» и «реш» вокализированы так, что произносить их следовало бы как ше-ри, и мы полагаем, что Ревекка подразумевала под этим своего брата Дэвида, которого она в письмах неоднократно называет «cheri», то есть любимый, дорогой…
— Мне представляется это разумной догадкой, — сказал Хартнел, — но поведет ли она нас дальше?
Криста кивнула головой и, сделав глоток виски, торжествующе продолжала:
— Вообразите, Дон, какое мы сделали открытие: это, безусловно, зашифрованный текст и обе первые, четко отделенные от других буквы представляют собой сигнальный знак: «Здесь начинается кодированное сообщение!» Причем одновременно указывается язык, на котором написано и зашифровано тайное послание, а именно французский!
— Да, похоже на то! — воскликнул Дон, оживившись, После короткого размышления он добавил: — Младшие дети Зелигмана определенно могли изучать и бегло говорить дома по-французски; вероятно, у них была гувернантка, какая-нибудь мадемуазель из Франции или из Швейцарии… Это объясняет также, почему в письме Ревекки к брату так много французских слов и выражений; показательно в известной мере и то, что мой клиент, Дэвид Зелигман, отправился после войны не в США или в провинции Канады, где говорят по-английски, а именно в Квебек, где господствующим языком является французский… Ну, и удалось вам расшифровать сообщение, Криста?
— Пока нет, — сказала Криста. — Я была сегодня до обеда у одного профессора математики, которого мне рекомендовали; разгадывание кодов — его хобби, он прочел мне длинную лекцию, в которой я почти ничего не поняла, но одно усвоила твердо: каждый язык имеет свою определенную характеристику, и если учитывать специфическую частоту повторяемости букв, то можно раскрыть любой код, даже и не зная ключа к нему. Требуется только время!.. Профессор считает, что, вероятно, к полудню завтрашнего дня он сумеет расшифровать текст.
Хартнел сделал добрый глоток виски и впал в глубокое раздумье.
Криста напряженно наблюдала за ним. Хартнел вдруг воскликнул:
— Я понял!.. Конечно же, это должно быть так!
Криста смотрела на него во все глаза.
— Вы хотите сказать, Дон, что нашли ключ?
— Да, — кивнул головой Хартнел, — я почти уверен! Помните, какие там последние строчки в письме, Криста? Точно под словами «Adieu, cheri…», которые ваш эксперт считает сигнальными, стоит следующая — довольно-таки неожиданное для пятнадцатилетней девочки латинское изречение — «Et in Arcadia ego»… Либо весь ряд букв, либо одно слово «Arcadia» должны быть определенно кодом! Вероятнее всего, что шифр сам по себе вполне прост — я вспоминаю, как мы, когда были двенадцати-или тринадцатилетними детьми, всегда шифровали свою детскую переписку условленным кодом. Пишешь просто текст, который хочешь закодировать, под ключевым словом букву за буквой, а потом заменяешь их по очень простой системе — первую букву одного слова вместо первой буквы другого и так далее… Поняли, Криста?
Но Криста уже встала, собираясь идти.
— Слушайте, Дон, я должна это немедленно сообщить моему профессору. Он может сэкономить себе и своему компьютеру массу времени. Ведь вы нашли правильное решение — иначе это и быть не может!
Когда Криста вернулась через несколько минут, глаза ее сияли.
— Сработало сразу же, — сообщила она Дону. — Мой профессор утверждает, что если бы я оставила ему все письмо, а не только светокопию древнееврейского текста, то он и сам бы к этому пришел… Ну, благодаря вашему гению, Дон, загадка теперь решена… Вот, читайте…
Она вынула из кармана листок бумаги, на котором был записан результат расшифровки, и протянула его Хартнелу. Он внимательно прочитал французский текст, в переводе означавший:
«Папин тайник опустошила для последней попытки с помощью чека. Шансов мало. Твой аффидавит вместе с этим письмом берет на сохранение Матка».
Дон и Криста поглядели друг на друга.
Затем Криста сказала несколько неуверенно:
— Все эти поиски картины Каспара Давида Фридриха были, значит, излишними.
Казалось, она никак еще не может постигнуть это.
— Нет причин волноваться, Криста, — успокоил ее Хартнел, — я давно уже был почти уверен в этом, и вы, по-моему, тоже кое-что подозревали, не так ли?
— Нет, — сказала Криста, — …нет! А что, собственно, значит аффидавит, Дон?
— Это у нас, юристов, чисто профессиональный термин для обозначения данного перед судом или нотариусом письменного заявления под присягой. Во время второй мировой войны он приобрел более узкий смысл и применялся главным образом для обозначения поручительства, которое давал американский гражданин тому или иному беженцу из Европы, если хотел помочь ему переселиться в США. В нашем случае аффидавит может означать только одно: поручительство, которое Маркус Левинский выдал в августе 1939 года для своих родственников, в том числе для Дэвида Зелигмана. Если этот аффидавит сохранился так же хорошо, как и сопроводительное письмо, то мою задачу можно считать выполненной… Даже если мы не найдем картину.
При этих словах Криста насторожилась.
— Вы… думаете, что?.. Вы считаете, что бумага у… него? Это было бы…
Было неясно, надежду ли или опасения вкладывала она в эти слова и что думает по этому поводу Хартнел. Но до того, как он успел ответить, раздались характерные сигналы: тик-тик-тик.
Хартнел огляделся вокруг, но не обнаружил источника звука. Криста же, вспомнив о спрятанной в сумочке рации, поспешно переключила ее на прием.
К счастью, они были совершенно одни в баре, даже бармен удалился куда-то, так что Криста быстро приняла сообщение, перевела его Дону и затем отдала необходимые распоряжения, не опасаясь привлечь к себе при этом внимание.
— В вашу комнату проникли двое мужчин, Дон! — сообщила она Хартнелу. — По-видимому, это профессионалы, так как они действовали очень умело, настолько, что Лизеганг поначалу ничего не заподозрил: все выглядело так, будто двое электриков идут, чтобы отремонтировать плафон; один нес небольшую стремянку, другой — коробку с электрическими лампочками. Только после того, как они закрыли за собой дверь, Лизеганг насторожился, поскольку персонал отеля знает, что, заходя в номера, двери надлежит оставлять открытыми. Поэтому он включил телевизионную камеру и теперь наблюдает, как они профессионально производят обыск в ваших чемоданах, в гардеробе и даже в ванной комнате, роясь в вещах и даже в туалетных принадлежностях. У Лизеганга создалось такое впечатление, что эти типы ищут что-то очень маленькое по размерам, и он спрашивает вас, что ему надлежит предпринять.
— Попросите господина Лизеганга проявить максимальную осторожность, — ответил Хартнел. — Ему следует призвать кого-либо на помощь, постараться сфотографировать этих парней на месте преступления, затем задержать их, попытаться установить их личности, снять отпечатки пальцев и, наконец, сделать им предложение: если они нам скажут, на кого они работают и что искали, то мы их отпустим и не будем возбуждать уголовного дела. В противном случае мы их передадим полиции и учиним иск. Ну и, разумеется, в случае их согласия мы должны получить гарантии, что они говорят правду.
Криста передала эти указания Хартнела. Затем обратилась к нему с вопросом, который, по-видимому, ее очень занимал:
— Как вы думаете, эти взломщики явились сюда за микрофильмом, который вы мне дали?
— Да, определенно, — сказал он, — чего же еще им искать? Надеюсь, что они пока не добрались до вашей квартиры, Криста!.. Вы не оставили пленку дома?
Криста засмеялась.
— Нет, — сказала она, — все при мне. Я специально для этой цели обзавелась пудреницей.
— Хорошо, — похвалил ее Хартнел, — но прежде, чем вы сегодня покинете отель, мы спрячем эту штуку в бронированный сейф. Что там, черт возьми, может быть уж такого важного, в этом микрофильме?.. Знаете вы это, Криста?
— Да, — сказала Криста, — трудно, конечно, сказать, что важно для них в том или ином документе, письме, протокольной записи, счете, поручении на денежный перевод или квитанции за взнос. Речь идет о вещах, которые в отдельности и сами по себе выглядят довольно безобидно. Но все, вместе взятые…
Она не договорила, так как снова запищала рация. Криста ответила сразу же.
Лизеганг сообщил, что он и его коллеги, к сожалению, опоздали. Взломщики, по-видимому, обнаружили телевизионную камеру и тут же скрылись через балкон, откуда они с помощью заблаговременно оставленной стремянки забрались на крышу. Они так спешили, что у одного из них выпал из кармана пистолет, снабженный глушителем. Пистолет взят на предохранитель.
— Это прямо-таки поразительно, — заметил Хартнел, — на какой риск готовы идти эти господа, интересующиеся нашим микрофильмом. Думаю, что надо побольше узнать о документах, зафиксированных на этой пленке. Вы ведь сделали запись, Криста?
Криста вынула из сумочки блокнот.
— Как я уже говорила, Дон, — сказала она тихо, так как бармен вернулся к своей стойке, — взятые в отдельности, эти документы чаще всего ничем не примечательны. Вот, например, письмо… — Она перевернула страничку и прочла: «…от Хорста Бентца, владельца «Мелитта-верке Бенц и сын», 4950, Минден (Вестфалия)» — это большой концерн по производству деликатесов, спиртных напитков и других изделий пищевой промышленности — от 23 февраля 1971 года, адресованное Государственно-и политико-экономическому обществу, Кёльн, 1, Генделынтрассе, 53. Совсем простой текст: «Мы переводим в Ваше распоряжение сумму в 25 тысяч, на которую прилагаем чек. Я прошу Вас направить нам соответствующую квитанцию, дабы этот взнос не облагался налогом. С дружеским приветом, подписал Бенц». Затем следует светокопия чека на двадцать пять тысяч марок, выписанного на Дрезднер банк в Миндене и подписанного Брауном из «Мелитта-верке Бенц и сын». А вот еще и письмо Государственно- и политико-экономического общества, адресованное г-ну Хорсту Бенцу (лично), с подтверждением того, что сумма в двадцать пять тысяч марок поступила и оприходована. Второй абзац письма гласит: «Позволяем себе препроводить при этом квитанцию на не подлежащую налоговому обложению сумму и охотно пользуемся случаем поблагодарить Вас за поощрение нашей государственно-политической просветительской деятельности. С наилучшими пожеланиями, подписал Веллемс, Кёльн, 3 марта 1971».
Затем следует датированное тем же днем и тоже на бланке Государственно-и политико-экономического общества письмо Веллемса издательству «Дас дойче ворт» с просьбой направить «теперь и со стороны «Дас дойче ворт» соответствующее благодарственное письмо господину Бенцу, из которого он мог бы увидеть, что «Дас дойче ворт» означенную сумму получила…». И подобным же образом, как в случае с «Мелитта — Бенц», шло дело — судя по нескольким дюжинам следующих светокопий — с другими фирмами. К особенно ретивым поощрителям действующего по указке Штрауса господина Веллемса относятся автомобильный концерн «БМВ, Байрише моторенверке АО», концерн Фридриха Флика, фирма по производству вооружений «Диль» в Нюрнберге и автомобильный концерн «Даймлер — Бенц», в котором д-р Ганс Мартин Шлейер состоит членом правления… Поощрения практиковались в форме «обводных» взносов либо фиктивных поручений на рекламу продукции.
— Значит, заснятые в микрофильме документы относятся исключительно к финансированию деятельности господина Веллемса? — спросил Хартнел, несколько удивленный.
— Нет, — ответила Криста, — документы касаются также и других лиц и групп, у которых есть только одно общее — крайне правые политические взгляды и стремление вредить правительству Брандта. Судя по документам, крупные денежные поощрения — и между прочим, весьма любопытными «обходными» путями — получали и другие органы печати, хотя — а может быть, как раз поэтому — эти правые газеты и без того неоднократно уже пытались оклеветать Вилли Брандта как изменника родины. Связи между «Даймлер — Бенц» и этими правыми группами поддерживаются через члена правления Фонда, д-ра Фритца Бурнелейта, занимающего высокий пост в дирекции производственной фирмы «Мерседес»; его, кстати, считают ставленником руководителя службы личного состава концерна «Даймлер», д-ра Ганса Мартина Шлейера. Бурнелейт, играющий также видную роль в землячестве «Восточная Пруссия», входящем в «Союз изгнанных», поддерживает активные контакты с Гуго Веллемсом, который руководит ведь не только «Дас дойче ворт», но и газетой «Остпройссен блат»… Да, а еще одна зафиксированная в микрофильме заметка говорит о том, что «камерад Штейнер», как он сказал в беседе, купил «Мерседес» на весьма выгодных условиях».
— Кто это «камерад Штейнер»? — спросил Хартнел. — Об этом господине, по-моему, у нас до сих пор не было речи.
— Нет, — сказала Криста, — но я думаю, что документ этот касается бывшего депутата бундестага от ХДС Юлиуса Штейнера. Он был членом парламента до ноября 1972 года, а с 1967 года был уполномоченным Экономического совета ХДС по земле Баден-Вюртемберг, где находится также и дирекция концерна «Даймлер — Бенц».
— Тогда не было бы ничего особенного в том, — высказал свое мнение Хартнел, — что какой-нибудь меценат оказал ему помощь в приобретении автомобиля.
— Нет, конечно, нет, — сказала Криста. — Особенность дела состоит только в том, что этот Штейнер в 1973 году оказался в центре скандала, связанного с вотумом недоверия правительству Брандта, внесенным 27 апреля 1972 года. Тогда возникла весьма драматическая ситуация, поскольку правительство Брандта, уже с самого начала имевшее незначительное большинство, потеряло к тому времени еще несколько голосов депутатов, переметнувшихся в лагерь оппозиции; положение стало, как говорят шахматисты, патовым, при котором перевес всего в один голос мог иметь решающее значение. И вот летом 1973 года депутат от ХДС Штейнер уличил вдруг самого себя в том, что в апреле 1972 года он был подкуплен Социал-демократической партией и за сумму в 50 тысяч марок голосовал против вотума недоверия, в результате чего Вилли Брандт остался у власти. А ко всему прочему он признался еще и в том, что был двойным агентом, работавшим как на Федеральную службу информации, так и на ГДР.
— Чем, очевидно, хотели создать впечатление, что Вилли Брандт обязан своим пребыванием у власти либо подкупленным депутатам, либо коммунистам, либо даже и тем и другим — правильно я это понял?
— Вполне, — сказала Криста. — И поэтому Штейнер выложил свою сенсационную исповедь на стол редактора крупного, крайне правого и весьма опытного в коварных нападках на правительство Брандта иллюстрированного журнала… Так что, может быть, и не столь уж неважно, кто, когда и что дарил этому господину Штейнеру — наш милейший господин Хаузер мог бы, безусловно, поведать вам об этом больше.
При упоминании имени Хаузера Дон посмотрел на часы.
— Об этом господине я чуть не забыл. Но у нас еще есть достаточно времени, он ведь ждет моего ответа до половины десятого вечера, в моем распоряжении восемь минут.
— Что вы ему скажете, Дон? — спросила Криста. — Собираетесь согласиться на его предложение?
— Что я скажу Хаузеру, это вы сейчас сами услышите. Но дадим ему спокойненько подождать еще несколько минут. Расскажите-ка мне пока, каково ваше общее впечатление от этих документов, зафиксированных на микрофильме Фретшем. Находите вы, что они для кого-то настолько важны, чтобы ради обладания ими стоило идти на риск вооруженного взлома и бандитского нападения с причинением телесных повреждений?
Криста, помедлив с ответом, сказала:
— Я думаю, люди, пытавшиеся таким способом завладеть микрофильмом, делали это отнюдь не из желания ознакомиться с документами, которые и так им хорошо известны. Для них гораздо важнее воспрепятствовать тому, чтобы эти письма, протокольные записи, финансовые поручения и кассовые квитанции попали в руки их политических противников. Потому что точный и полный анализ всего материала мог бы представить для общественности большой интерес, весьма наглядное изображение того, что бундесканцлер Вилли Брандт назвал однажды «картелем правых». Для большинства граждан это явилось бы довольно отталкивающей картиной, раскрывающей также и международные связи этих людей. О Тауберте, например, там имеется подробнейшая протокольная запись. Я прочла лишь один абзац о его связях с франкистской Испанией и с представителем греческой секретной службы в Бонне, но мне этого вполне достаточно; так же, впрочем, как абзаца о Франце Йозефе Штраусе, где говорится о его ширящихся контактах в Южной Африке. А завершаются эти заметки интересной перепиской между Таубертом и Штраусом. Короче говоря, это было бы — появись только весь материал перед общественностью — довольно неприятно для…
— Вы, право же, очень помогли мне, Криста, кое-что уяснить и принять решение, — сказал Хартнел вставая. — Сейчас я позвоню Хаузеру, так как уже половина десятого, и если хотите доставить мне удовольствие, то подождите меня, а я обещаю вам интересное развлечение.
Через двадцать минут Хаузер вошел в бар. Его лицо расплылось в улыбке, в руках Хаузера был объемистый портфель.
Криста сидела за столом. Перед приходом Хаузера она со смешанным чувством прислушивалась к разговору, который Дон вел по телефону из бара с Хаузером, приглашая его с изысканной, показавшейся ей даже чересчур подчеркнутой вежливостью. Возвратившись, Хартнел едва обмолвился с Кристой несколькими словами и удалился, как он сказал ей, «всего лишь на пару минут».
И вот теперь пришел Хаузер, явно обрадованный тем, что застал Кристу одну.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала Криста холодно, — мистер Хартнел придет через несколько минут.
Хаузер усмехнулся.
— Я вовсе не тороплюсь, милое дитя, — сказал он, сев рядом с Кристой и поставив портфель под свой стул, — я даже, откровенно говоря, очень рад тому, что его нет и мы с вами побудем наедине.
Криста пропустила эго замечание Хаузера мимо ушей, отказалась от сигареты, которую он ей предложил. Хаузер заказал бармену двойное виски — «из лучшего, что у вас есть».
— Мистер Хартнел скоро уедет, — сказал Хаузер. — Я полагаю, в понедельник он уже прилетит в Нью-Йорк… Вы будете тогда свободны?
— Что вы имеете в виду? — спросила Криста настороженно.
— Н-ну… — пояснил Хаузер, — я человек деловой. Могу вам предоставить выгодную работенку. А что касается другой, так сказать, частной линии, то я бы смог…
— Работенку? — переспросила Криста.
— Да, — сказал Хаузер и осклабился, — насчет оплаты можете быть уверены, что она превзойдет ваши самые смелые ожидания: десять тысяч наличными при заключении договора и восемь тысяч чистенькими ежемесячно, для начала с гарантией на полгода. Ну как, идет?
Кристу это предложение взволновало, но она виду не подала, а деловито спросила:
— А какую услугу я должна вам оказать?
— Я делаю иллюстрированный журнал, — ответил Хаузер. — Думаю, что вы могли бы написать для меня фактографический очерк: «Погоня за старой картиной» или что-нибудь в этом роде… Естественно, со всеми подробностями — как, где и что было найдено, и так далее…
— И вы это опубликуете? — удивленно спросила Криста.
Хаузер рассмеялся.
— Н-ну, — сказал он, — я думал больше о том, чтобы использовать это как информационный материал, только для себя лично и… строго секретно — понимаете?
— Да, — сказала Криста, — я вас понимаю. И надо полагать, я должна буду, — конечно же, для вас лично и строго секретно — разузнать также все о происхождении микрофильма и соответственно доложить все это вам.
Хаузер, бросив взгляд на дверь, резко повернулся к Кристе. От его улыбки не осталось и следа, он весь напрягся, как гончая перед прыжком.
— Точно! — сказал он очень тихо, но внятно. — И за это вы получите поощрение, размер которого вы сами определите — хорошее предложение?
— Я подумаю, — ответила Криста. Она увидела Хартнела, который, выйдя из лифта, пересек холл и направлялся к ним.
— Ну, как дела, Хартнел? — улыбаясь, спросил Хаузер. — Можем мы закончить сейчас наше дельце? Я со своей стороны уже кое-что прихватил.
Он похлопал по портфелю, стоявшему под стулом, и уставился на Хартнела, ожидая, как тот на это отреагирует.
Хартнел, даже не глянув на портфель, спокойно ответил:
— Это очень любезно с вашей стороны, мистер Хаузер, что вы еще раз пришли сюда; весьма благодарен вам за это. Кстати, я узнал, что для определенных людей и учреждений в США вы особо доверенное лицо. Вообще я теперь в курсе некоторых дел.
— Отлично, — сказал Хаузер нетерпеливо, — давайте сразу же займемся делом, я тороплюсь!
— Знаю, — ответил Хартнел, — и поэтому весьма огорчен, что должен буду несколько наскучить вам своими делами.
Хартнел попросил бармена принести виски, затем, посерьезнев и собравшись с мыслями, что не ускользнуло от внимательной Кристы и обрадовало ее, сказал:
— Как вы знаете, мистер Хаузер, я приехал сюда по делу о наследстве. Я должен получить доказательства, что наш клиент, некий мистер Зелигман, имеет основания претендовать на наследство своего умершего дяди. Первоначально это выглядело так, что я смог бы получить упомянутое доказательство, если бы мне удалось разыскать одну пропавшую картину. Поиски ее теперь излишни в той мере, в какой это касается доказательства притязаний на наследство; оно может быть получено и без того, поэтому я немедленно прекращаю розыски в этом направлении. Короче говоря, старая картина не нужна. Мистер Зелигман и без нее вправе претендовать на наследство своего дяди. У меня и у моих уполномоченных нет больше повода заботиться о вещах, которые нас не касаются. Я надеюсь, мистер Хаузер, что это сообщение принесет вам и вашим друзьям удовлетворение и успокоит вас.
— Да-да, конечно, — сказал Хаузер в некотором замешательстве, как это показалось Кристе. — Но мне хотелось бы…
— Прошу прощения, — прервал его Хартнел весьма вежливо, но очень твердо, — оставим на некоторое время в стороне ваши желания, господин Хаузер. Я вынужден прежде, чем мы сможем вступить в деловые переговоры, точно обрисовать вам ситуацию, с тем чтобы но возникло никаких недоразумений в дальнейшем. И поэтому весьма важно также, что здесь присутствует моя ассистентка и, как я надеюсь, внимательно слушает. Поскольку мы не будем заключать письменных соглашений и не ведем протокол, нужно, чтобы по крайней мере присутствовал беспристрастный свидетель. Вы согласны?
Хаузер выразил согласие кивком головы, но было видно, что это согласие дается ему нелегко.
— Мне не требуется, как я уже сказал, больше никаких новых доказательств, чтобы уладить дело о наследстве, — продолжал Хартнел. — Мне не нужна подробная информация, документы и прочее, что обнаружено в ходе расследования и используется сейчас лишь для дальнейших поисков картины. Поэтому я могу вручить все это вам, если вы сами еще не завладели этими материалами…
Хартнел откашлялся, подавив душивший его смех, но Хаузер, ничуть не задетый, решив воспользоваться неожиданным предложением, сказал:
— Если вам вещь больше не нужна и вы готовы ее отдать, так давайте закончим дело без промедления: баш на баш!
— Что вы, мистер Хаузер! — парировал Хартнел. — Это слишком серьезное дело, чтобы позволить себе действовать наспех. В интересах наших и ваших друзей все должно быть четко обдумано и лишено каких-либо неясностей между ними. Представьте-ка себе, что вы купили бы у меня за весьма солидную сумму определенные документы, а затем обнаружили, что я сделал их копии и соответствующим образом использовал их.
Он констатировал с известным удовлетворением, что Хаузер испуган, и продолжал:
— Но тревожьтесь, мистер Хаузер! Я хотел только, как юрист, обратить ваше внимание неюриста на разнообразные козни, могущие возникнуть при чересчур поспешно заключаемых соглашениях. И я заверяю вас как член коллегии адвокатов Нью-Йорка и своим честным словом — слушайте, пожалуйста, внимательно, мистер Хаузер, а также вы, Криста! — что я ничего от вас не утаю и все имеющиеся у меня в наличии документы, не относящиеся непосредственно к делу о наследстве, вам вручу; что я не имею их копий и не буду их изготавливать ни сам, ни через посредство кого-нибудь. Я готов засвидетельствовать это по вашему желанию письменно, в форме нотариально заверенного свидетельства, равносильного присяге.
— Благодарю, — сказал Хаузер, заметно взволнованный, — это не требуется. Я вполне удовлетворен вашим устным заявлением.
— Хорошо, — сказал Хартнел, — но, может быть, будет все-таки лучше, если моя ассистентка зафиксирует текст моего доверительного письма, даст мне подписать и сама подпишется как свидетельница.
— Пожалуйста, если вы считаете это нужным, Хартнел, — сказал Хаузер, пожав плечами.
Тут же было изготовлено письменное заявление, текстуально совпадающее с тем, что было только что заявлено; Хартнел его подписал, но не вручил пока Хаузеру, а положил в свой боковой карман.
— Ну, теперь уже можем покончить с делом? — спросил Хаузер, который, пока Хартнел диктовал свой текст, почел для себя излишним оставаться за столом, сходил к стойке бара, где выпил еще одну двойную порцию виски, и снова возвратился.
Хартнел предостерегающе поднял руку.
— Прошу вас, проявите еще немного терпения, мистер Хаузер! Садитесь и выслушайте все, что я вам скажу; в этом деле есть еще один аспект, который до сих пор еще не был принят во внимание, а точнее говоря, даже два аспекта. Это прежде всего вопрос, имею ли я вообще право брать у вас деньги. Как с точки зрения общей этики, так и моих сословных обязанностей адвоката. Я размышлял об этом и вижу только один выход из положения, а именно — назвать сумму, которую вы мне хотите вручить, компенсацией, выплачиваемой по поручению ваших друзей…
— По мне, можно и так, — нетерпеливо перебил Хаузер, — называйте угодную вам сумму.
— Хорошо, — сказал Хартнел. — Кстати, кто, собственно, ваши кредиторы?
Хаузер осклабился:
— Вы же знаете этих людей лучше, чем я. Во всяком случае, я полагаю, что ваша нью-йоркская фирма не сомневается в том, что…
— Я хотел только уточнить, — перебил Хартнел, — что ни одно из скомпрометированных в этих документах яиц не будет иметь хоть какого-либо отношения к выплате мне денег, поскольку мы, мой клиент и я, не хотим ни в коем случае подпадать под подозрение…
— Понимаю! — сказал Хаузер. — Так вот, я заверяю вас, что ни Штраус, ни Риз, ни Шлейер, Тауберт, Веллемс, Миссбах, Цогльман или кто-либо еще из их немецких друзей не имеют ни малейшего отношения к нашей с вами сделке. Устраивает?
— Идет, — сказал Хартнел, — благодарю вас за это заявление, которое сейчас будет засвидетельствовано. — И Хартнел начал диктовать Кристе следующий текст:
— «Ко мне, адвокату Дональду Клейтону Хартнелу, в настоящее время находящемуся в Мюнхене, Федеративная Республика Германии, явился сегодня неизвестный, назвавшийся Хаузером и сообщивший о себе, что он журналист. Он сделал следующее заявление: «Я уполномочен лицами, пожелавшими остаться неизвестными, вручить вам, адвокату Дональду Клейтону Хартнелу из Нью-Йорка, сумму в один миллион пятьсот тысяч американских долларов наличными, из рук в руки. Две трети этой суммы, а именно один миллион американских долларов, должны быть выплачены вашему клиенту, мистеру Дэвиду Зелигману в Квебеке, как частичная и добровольная компенсация вреда, причиненного семье Зелигманов, проживавшей ранее, во время второй мировой войны, в Тшебине. Остальная треть суммы, а именно пятьсот тысяч долларов, должна быть использована для покрытия всех затрат и побочных расходов, которые мистеру Дэвиду Зелигману пришлось произвести в связи со своей претензией на наследство; сюда входит и обещанное адвокату Дональду Клейтону Хартнелу вознаграждение за розыск необходимых для доказания претензии документов. Остающаяся сумма должна пойти в создаваемый фонд увековечения памяти Ревекки Зелигман, статут и задачи которого будут определены мистером Дэвидом Зелигманом либо его наследниками.
Уплата всей суммы производится бее признания правовых обязательств и без требования в оказании или обещании какой-либо ответной услуги. Права господина Дэвида Зелигмана на наследство и на компенсацию за причиненный ему и его семье ущерб сохраняются независимо от данной выплаты».
Дон прервал диктовку и обратился к Хаузеру:
— Согласны вы с текстом этого документа, мистер Хаузер, и готовы ли его подписать?
Хаузер, хлебнувший большой глоток виски, вытер тыльной стороной руки рот и сказал равнодушно:
— С моей стороны никаких возражений. Я готов немедленно подписать эту бумажонку. Но, — добавил он, и голос его приобрел столь резкий тон, что Криста перестала писать и подняла на него глаза, — чтоб вы себе это ясно представляли, мистер Хартнел: деньги будут не раньше, чем я получу микрофильм и бумаги, которые вы держите взаперти в сейфе отеля — понятно?
— Конечно, мистер Хаузер, — ответил Дон с неизменной любезностью, — тем более что вы выразились с такой, достойной восхищения точностью. Разрешите мне только, прежде чем мы произведем нашу сделку, осветить вкратце последний аспект, который надо еще обсудить, а именно — вправе ли я вообще вручать вам эти документы, добытые с таким трудом, затратами и — насколько это касается бедного господина Фретша — личными жертвами. На первый взгляд этот вопрос следовало бы решить отрицательно…
Хаузер, слушавший это со все более хмурым видом, вскипел:
— Ну, хватит с меня!.. Что это за ерунда, Хартнел? Что вы водите меня за нос?
— Но нет же, мистер Хаузер! Отнюдь нет, — заверил его Дон, и Криста, наблюдавшая за этой сценой с нарастающим беспокойством, прикусила губу, — я вовсе не хочу отнимать у вас много времени, мистер Хаузер, и поэтому ознакомлю вас сейчас же с решением, к которому я пришел. Разрешите заказать вам еще что-нибудь выпить?
— Это я сделаю как-нибудь и без вас, — проворчал раздраженно Хаузер и поманил пальцем бармена, — а вы закругляйтесь наконец!
— Ну, видите ли, — продолжил Хартнел, — мне нужен небольшой разбег, чтобы изложить все понятно и ясно, но на это не уйдет много времени. Как я вам уже сказал, картина кисти художника Каспара Давида Фридриха, в той мере, в какой это касается обеспечения претензии моего клиента на наследство своего дядюшки, мне больше не требуется…
Он прервал свою речь и подождал, пока Хаузер сделает новый заказ подошедшему бармену. Затем продолжил:
— Но поскольку я набрел на след этой ценной картины, надо теперь попытаться ее найти и возвратить моему клиенту как законному владельцу. И вот мне представляется исключительно удачным, мистер Хаувер, что вы, очевидно, знаете людей, у которых эта картина, возможно, сейчас находится в незаконном владении. Я мог бы, следовательно, поручить вам раздобыть ее для меня, причем столь быстро и тактично, сколь это окажется для вас возможным. И тогда было бы в высшей степени объяснимо и оправданно то обстоятельство, что я передаю вам все найденные до сих пор документы, дабы вы сами могли по ним решить, кого же из ваших знакомых следует иметь в виду. Вы поняли меня?
— До конца ваш адвокатский трюк я еще не разгадал, Хартнел, — сказал Хаузер. — Что вы выигрываете, сделав меня своим уполномоченным? — Хаузер сделал глоток виски и недоверчиво посмотрел на Хартнела.
— Я хотел бы, с одной стороны, иметь законное основание — или назовем это поводом — к тому, чтобы передать вам бумаги и микрофильм, — пояснил Хартнел, — а с другой, связать вас обязательством раздобыть эту картину, принадлежащую моему доверителю.
— Что за чертовщина, — пробурчал Хаузер, — как я вам достану эту картину? Не имею понятия, у кого она! Я не знаю даже, как она выглядит или хотя бы какого она размера!
— Этого я тоже не знаю, — сказал Хартнел. — Единственное, что мне достоверно известно, так это то, что это картина Каспара Давида Фридриха; на ней изображен горный — вероятно, силезский — ландшафт, с развалинами или с чем-то подобным на переднем плане, и что это довольно ценная старая живопись… Но, — продолжал Хартнел, и лицо его посветлело, — у меня такое предчувствие, что вам-не придется прилагать слишком уж много усилий, чтобы разыскать эту картину и передать ее мне, ну, скажем, завтра вечером. Я буду в это время в гостях у одного моего мюнхенского коллеги.
— У Штейгльгерингера? — спросил Хаузер, Криста подтвердила это, между тем как Дон спокойно разглядывал ногти на своих пальцах.
— Может быть, — предложил он Хаузеру, — вам стоит позвонить моему коллеге и спросить его, не уступит ли он вам шанс найти картину. Тогда мы могли бы завтра вечером у него в гостях закончить нашу сделку.
— Нет, — сказал Хаузер, — я хочу покончить с этим сегодня. Дружище Хартнел, вы способны, как я убедился, истрепать человеку все нервы… Ну, хорошо, — продолжал Хаузер после некоторого раздумья, — я даю вам сейчас деньги и письменное обязательство; вы забираете из сейфа микрофильм и остальные бумаги, и я обещаю вам позаботиться о том, чтобы до завтрашнего вечера вы получили либо вашего проклятого Каспара Давида Фридриха, либо стоимость картины наличными — сколько она, как вы думаете, может стоить?
— Это трудно сказать, мистер Хаузер, — ответил Хартнел после недолгого размышления, — поскольку к довольно высокой номинальной цене картины я должен буду, пожалуй, присчитать еще и ее неимущественную, духовную ценность, которую мой клиент, несомненно, ей придает как дорогой семейной реликвии. Однако, взвешивая все обстоятельства, которые следует тут принимать во внимание, я готов взять у вас залог, некое имущественное поручительство — думаю, что именной чек на 250 тысяч немецких марок мог бы меня удовлетворить. Тогда мы смогли бы тотчас же оформить сделку. А ваш чек вы, само собою разумеется, получили бы завтра вечером, как только вы вручите мне картину, согласны?
— Вы сумасшедший, Хартнел, — проворчал Хаузер, — но что мне остается еще, как не сказать «да»?
Пятнадцати минут было вполне достаточно, чтобы завершить сделку. За это время Хартнел принес из сейфа все собранные Фретшем документы и вместо них положил на хранение портфель, содержимое которого Криста предварительно проверила и определила, что все в порядке. Хаузер жадно вцепился в пахнувшую еще духами и пудрой кассету с микрофильмом и был ошеломлен, узнав, что она находилась на хранении у Кристы. Хаузер проверил коричневую папку с надписью «Документы, д-р Риз и другие», через сильную лупу просмотрел всю пленку, дабы ему не всучили какую-нибудь фальшивку. Только лишь после этого он подписал заготовленные документы и со вздохом вручил Хартнелу потребованный им в качестве залога чек, подпись на котором, как заметил Хартнел, была довольно неразборчива, но определенно не имела ничего общего с именем «Хаузер».
Когда все было сделано, Хаузер облегченно вздохнул, допил свое виски и сказал:
— Вы крепкий орешек, Хартнел, но вы мне нравитесь. Вы мне действительно нравитесь, а что касается вашей куколки, то пусть у нее хоть каша в голове, но она мне тоже нравится!.. Ваше здоровье!
— Если вы любезно позволите также и мне высказаться по вашему адресу, господин Хаузер, — ответил Хартнел весьма дружелюбно, но так тихо, что Криста затаила дыхание, чтобы не пропустить ни слова, — то я хотел бы со своей стороны заверить вас в том, что вы мне совсем не нравитесь. За последние двадцать четыре часа вы организовали бандитское нападение с тяжелыми телесными повреждениями и вооруженный взлом; вы попытались подкупить мою ассистентку, а сейчас вы вдобавок ее и оскорбили. Я уже не говорю о ваших других грязных делах и ваших взглядах. Я буду рад, если вы незамедлительно освободите нас от своего присутствия. В противном случае я за себя не ручаюсь… Всего доброго, сэр…
Хаузер мгновенно улетучился из бара. Дон, ворча, расплатился с барменом, в том числе и за виски, заказанные Хаузером, а Криста, с удовольствием наблюдавшая за бегством Хаузера, сказала:
— После того как вы его ободрали как липку и затем вышвырнули, Дон, я считаю справедливым, чтобы вы оплатили его виски. Жаль только, что микрофильм теперь никогда уже не увидит света, я бы очень охотно им занялась, проанализировала все и результаты предала бы огласке.
Хартнел не откликнулся на это замечание Кристы, но, когда они уже вышли из бара, в холл, он сказал как бы между прочим:
— Не все сразу, Криста… В любом случае, не сразу. — И, сменив тему разговора, сказал: — Такси за вами сейчас придет, Криста, а я загляну к Фретшу. Я ведь был уже у него до прихода Хаузера, ведь надо же было мне удостовериться, что наш толковый Фретхен надежно припрятал письмо Ревекки Зелигман и аффидавит для Дэвида Зелигмана. Ведь только при помощи аффидевита я смогу доказать право мистера Зелигмана на наследство. Кстати, хотите взглянуть на этот документ, Криста?
Хартнел вынул из бокового кармана несколько пожелтевший листок бумаги и передал его Кристе, она быстро пробежала английский текст, частично напечатанный, а дальше заполненный от руки.
— Таким образом, ваша миссия успешно выполнена? — сказала Криста. Она возвратила Хартнелу документ и повернулась к двери. У подъезда ее ждало такси.
— Да, — сказал Хартнел, — данное мне поручение выполнено, и на этом я освобождаю вас от дальнейших услуг, фрейлейн доктор, так как мой прощальный визит к уважаемому коллеге завтра вечером будет очень коротким и ваши таланты мне там не понадобятся. Но, — продолжал он, — я был бы очень рад, если завтра утром вы смогли бы, милая Криста, пожертвовать мне совершенно в частном порядке немного вашего свободного времени. Тем более что вам следует исправить ошибку, ведь одну важную часть данного вам поручения вы выполнили из рук вон плохо…
Криста недоуменно посмотрела на Хартнела.
— Что именно? — спросила она. — Что же я упустила?
— Организацию программы развлечений, — ответил Хартнел с серьезным видом, но не выдержал больше тона, и оба они, счастливо смеясь, договорились позавтракать в отеле, а затем отправиться в горы.
