— От него смердит виной.

Бьярне Брогеланд не развивает эту мысль. Он смотрит на руководителя следственной группы Арильда Йерстада, сидящего на другом конце стола в комнате для совещаний и листающего распечатку протокола допроса. Он не делает ни одобрительных, ни недовольных жестов. Элла Сандланд сидит с короткой стороны стола. Она нагибается вперед, опираясь на столешницу. Руки ее сплетены.

Два других следователя, Фредрик Станг и Эмиль Хаген, тоже здесь, вместе с инспектором полиции Пиа Неклебю. Она несет формальную ответственность за ход следствия, хотя всегда делает это в тесном сотрудничестве с Йерстадом. Все смотрят на Йерстада и ждут, когда он что-нибудь скажет. Как обычно, пребывая в глубокой задумчивости, он перебирает бороду большим и указательным пальцами.

— У него проблемы с изложением своих мыслей, это очевидно, — произносит Йерстад низким ворчливым голосом. — Но все же… Йерстад откладывает бумаги в сторону. Он снимает очки, кладет их на стол и трет руками лицо, после чего переводит взгляд на Брогеланда.

— Тебе надо было продолжить допрос, когда он наконец сказал, что невиновен.

— Но…

— Я понимаю, почему ты остановился. Ты хотел дать ему возможность хорошенько поразмыслить. Но сейчас, читая протокол, я вижу, что он был готов говорить. Он бы рассказал нам много интересного, если бы ты дал ему немного времени.

— Ну, этого мы не знаем, — отвечает Брогеланд.

— Ты куда-то спешил?

— Спешил?

Брогеланд чувствует, что лицо его заливается краской. Йерстад не отводит от него глаз.

— В следующий раз дай ему немного больше времени.

Брогеланд съеживается на стуле. Он хочет вступить в дискуссию, но не желает делать этого в присутствии остальных, не желает рисковать быть униженным еще больше.

Йерстад смотрит вверх и вправо, словно ищет что-то на стене.

— На Мархони указывают совершенно неоспоримые улики. И в случае с ним легко заподозрить убийство на почве поруганной чести. Если любовница ему изменила, он мог убить ее, чтобы восстановить свою честь.

Сандланд покашливает.

— Очень немногое указывает на то, что это убийство для восстановления чести, — говорит она. Йерстад поворачивается.

— В некоторых странах факта измены достаточно для того, чтобы человека приговорили к смерти через побивание камнями. Например, в Судане в 2007-м…

— Мархони из Пакистана.

— Но и там людей забивают до смерти камнями. А что касается убийства на почве поруганной чести, то тут не хватает многих факторов, — продолжает Сандланд. Йерстад смотрит на нее, взглядом разрешая продолжать. Неклебю поправляет очки на переносице и придвигается ближе к столу. Темные волосы спадают на глаза, но не так низко, чтобы их убирать.

— Убийство на почве поруганной чести часто совершается после того, как факт измены становится достоянием общественности, — начинает Сандланд. — Насколько же нам известно, никто не знал ничего, кроме того что Хагерюп и Мархони были любовниками. Убийство для восстановления чести обычно хорошо планируется. Решение об этом нередко принимается всей семьей. Как я понимаю, у Мархони нет других родственников в Норвегии, кроме брата, совместно с которым он проживает. И вот что немаловажно: человек не отказывается от совершенного. Мархони же отрицает свою вину.

Йерстад обдумывает услышанное и одобрительно кивает.

— Что нам известно о побивании камнями? — спрашивает Эмиль Хаген.

Хаген — мужчина небольшого роста, только что закончивший полицейскую академию. Брогеланд знает таких: полон рвения, полон решимости и надежд изменить жизнь общества, убирая из него одного негодяя за другим. Продолжай в том же духе, Эмиль, думает Брогеланд. Придет время, и ты опустишься на землю, как это сделал каждый из нас. У Эмиля светлая челка, он чем-то напоминает своего шведского тезку из произведений Астрид Линдгрен, только взрослого. Между передними зубами у него большая щель.

— Только в Иране на сегодняшний день это наказание применяется официально, — объясняет Сандланд. — Но в других странах оно тоже используется при самосуде. В основном камнями забивают за такие преступления, как измена, проституция и богохульство. В 2007 году в Иране камнями забили Джафар Кейяни. Тогда впервые с 2002 года Иран официально признался в использовании данного метода наказания.

— А что он совершил? — спрашивает Неклебю.

— Ты хочешь спросить, что она совершила?

Неклебю сконфуженно склоняет голову.

— У нее была внебрачная связь с мужчиной.

Все члены следственной группы смотрят на Сандланд. Фредрик Станг ставит на стол стакан с водой.

— Я что-то не совсем понимаю, разве у нас в КПЗ не сидит один парень? — спрашивает он. У Станга темные волосы, подстриженные коротко, почти как в армии, и лицо, с которого почти никогда не сходит серьезное выражение. Он любит носить обтягивающую одежду, чтобы продемонстрировать, что большую часть юности он провел в спортивном зале.

— Сидит, но он отрицает свою вину, и пока еще слишком рано прекращать основное расследование. Кроме того, сейчас мы обсуждаем возможные мотивы преступления, — указывает Неклебю.

— Хагерюп трахалась со всеми подряд, — отвечает Станг. — Тоже. SMS-сообщения это подтверждают. А Мархони ведь мусульманин? Мне кажется, это легкая победа в домашнем матче.

Сандланд подносит бутылку «колы зеро» к губам и делает глоток.

— Да, я согласна, так может показаться. Но, мне думается, мы должны отказаться от версии с убийством из-за поруганной чести. Лучше нам познакомиться поближе с шариатом.

— Шариат? — спрашивает Йерстад.

— Да. Вы же знаете, что такое шариат?

Она обводит взглядом членов группы. Большинство согласно кивают, но не совсем уверенно. Эмиль Хаген меняет позу.

— Эмиль?

Он неуверенно смотрит в одну сторону, потом в другую, после чего отвечает:

— Крайне строгие правила, которыми надлежит руководствоваться в жизни, как-то так?

Сандланд улыбается, но быстро прячет улыбку.

— Можно, наверное, сказать и так. Большинство, слыша о шариате, думают о «полностью рехнувшихся фундаменталистах». Но шариат — это довольно сложная материя. Те, кто называет себя учеными приверженцами шариата, по многу лет ходят в школу, чтобы научиться судебным принципам шариата. Они изучают Коран, слова и поступки Мохаммеда, историю, как различные так называемые правовые школы создавали законы, и так далее, и тому подобное. Сегодня в мусульманских странах законы шариата прежде всего важны при решении семейных споров, при разводах, при дележе наследства.

— Но какое отношение это все имеет к убийству Хагерюп? — нетерпеливо спрашивает Йерстад.

— Сейчас я дойду до этого. Не существует такого понятия, как единый закон ислама, и только несколько государств практикуют наказания, основанные на законах ислама. В этих странах существует такое понятие, как худуд.

— Худ-как-там-дальше? — переспрашивает Хаген.

— Худуд. Это практика применения наказаний за уголовные преступления, описанная в Коране. Существуют совершенно определенные виды наказаний за конкретные преступления. Например, избиение кнутом. Или отрубание руки.

Брогеланд тихо кивает. Он немедленно осознает важность сказанного Сандланд.

— И что же человек должен совершить, чтобы его наказали подобным образом? — спрашивает Неклебю, складывая руки на груди. Сандланд адресует свои объяснения ей.

— Например, нарушение супружеской верности. За это можно получить сто ударов кнутом. Если тебя поймали на воровстве, то могут отрубить руку. Но практика применения наказаний худуда варьируется от страны к стране, а в некоторых случаях люди берут правосудие в свои руки и оправдывают свои безумные поступки, ссылаясь на Закон Божий. Самое важное в подобных наказаниях — это, конечно, их символическое значение, потому что их применение демонстрирует уважение к положениям Корана и законам ислама.

— Даже если это происходит только на бумаге? — продолжает Неклебю.

— Даже если это происходит только на бумаге, — отвечает Сандланд, кивая. — Но существует ряд государств, в которых положения закона применяются на практике. В ноябре 2008 года в Сомали 13-летняя девочка была забита камнями, после того как пыталась подать заявление об изнасиловании. Ее привели на футбольный стадион, поставили в яму и засыпали землей так, что на поверхности осталась только голова. После этого 50 человек стали швырять в нее камни. И за всем этим наблюдали тысяча человек.

— Вот черт, — говорит Хаген. Брогеланд мечтательно смотрит на Сандланд. Можешь читать мне лекции когда угодно, думает он. И потом применить кнут и наручники, если я неправильно отвечу на вопросы по пройденному.

Станг качает головой.

— А откуда ты так много обо всем этом знаешь?

— У меня был предмет «история религии».

— Все это прекрасно и замечательно, — вклинивается Йерстад, — но мы так и не приблизились к ответу на вопрос, почему это произошло.

— Да. И не знаем, кто ее убил.

— Ты думаешь, это не Мархони? — спрашивает Неклебю.

— Я не знаю, что думать. Но Мархони не произвел на меня впечатления твердолобого мусульманина, если говорить несерьезно, и он не кажется человеком, прекрасно разбирающимся в худуде и наказаниях. И, мне думается, мы должны отдавать себе отчет в том, что такое поведение необычно для мусульман. Например, в Коране нет ни слова о побивании камнями. Люди с экстремистскими взглядами, и я говорю о по-настоящему экстремистских взглядах, и извращенной душой, конечно, совершали подобное. Но я совершенно не уверена, что Махмуд Мархони из таких людей.

— Но разве для того, чтобы подвергнуться такому наказанию, ты сам не должен быть мусульманином? — спрашивает Брогеланд.

— Да, совершенно верно.

— Но Хагерюп была белой, как и мы?

— Вот именно! Так что в этом деле много нестыковок.

— Ну, она могла принять ислам, — делится предположениями Хаген. Сандланд морщится.

— Но поскольку она была белой норвежкой, то все произошедшее совершенно не обязательно как-то связано с шариатом или худудом, — возражает Йерстад.

— Нет, но…

— Может быть, кому-нибудь просто пришло в голову забить ее камнями до смерти. Чудовищный способ убийства. Все это может длиться вечно, особенно если бросать мелкие камни.

— Да, но нам во всяком случае следовало бы поискать специалиста по худуду.

— Ну, им может быть кто угодно?

— Кто угодно может прочитать об этом, да, как мусульманин, так и норвежец. Но многое в этом убийстве имеет ритуальный характер. То, что ее избили кнутом, забросали камнями и отрубили руку, должно что-то означать.

— Точно, — соглашается Неклебю.

— Итак, Хагерюп была изменщицей? — говорит Хаген. — Или что-то украла?

Сандланд пожимает плечами.

— Понятия не имею! Может, и то и другое. А возможно, она не сделала ничего плохого. Мы пока не знаем.

— Хорошо, — говорит Йерстад голосом, свидетельствующим о готовности перейти к подведению итогов. Он поднимается. — Мы должны тщательно изучить прошлое Мархони и Хагерюп, выяснить, кем они были и кем являются, что Хагерюп совершила и чего не совершала, что она знала, что изучала ранее, с кем встречалась, с кем дружила, какие отношения были в ее семье, и так далее, и так далее. Кроме того, нам надо проверить мусульманские общины и выяснить, считают ли в какой-либо из них, что избиение кнутом и тому подобные наказания являются нормой, и установить, имелись ли у них связи с Мархони или Хагерюп. Эмиль, ты эксперт по интернету. Проверь форумы, домашние страницы, блоги и что там еще есть, найди все, что сможешь, о шариате и худуде, и проверь, не всплывут ли какие-нибудь имена, достойные нашего внимания.

Эмиль кивает.

— И еще одно, — произносит Йерстад и, взглянув на Неклебю, продолжает: — это не обязательно говорить, но очевидно, что, как выяснилось на пресс-конференции, в НРК очень хорошо осведомлены о случившемся. В этом расследовании так много составляющих, что, если пресса пронюхает, чем мы занимаемся, мы просто значительно усложним себе жизнь. Так что ничего из сказанного в этой комнате не покинет ее пределов. Это ясно?

Никто не отвечает. Но все кивают.