В день похорон Хенриэтте Хагерюп, который пришелся на понедельник, на улице ясно, безоблачно и красиво. Хеннинг Юль почистил старый костюм, а теперь стоит и разглядывает свое отражение в зеркале. Он поправляет черный галстук, который ненавидит, и проводит пальцами по шрамам на лице.

Давно он на них не смотрел. Не смотрел по-настоящему. Но вот теперь Хеннинг видит их, и они больше не кажутся ему нормальными. Они глубоко вгрызлись в его кожу.

Хеннинг проветривает ванную, где все еще тепло и влажно после душа, который он принял полчаса назад. Пена для бритья и бритва лежат на раковине, еще не отмытой от мыла и волосков.

Перед тем как выйти на улицу, он проверяет, лежит ли в карманах все, что ему понадобится. «Самое главное, что тебе надо взять с собой, — это твоя голова», — говорил обычно Ярле Хегсет. Может, и так, думает Хеннинг, но и парочка вспомогательных средств не помешает. А сейчас ему может потребоваться острый ум, несмотря на то что он вволю пользовался им в последние дни. Хеннинг еще раз перебрал в голове все встречи и разговоры. Доктор Хельге и 6тиермес7 оказали ему бесценную помощь в собирании кусочков мозаики, но он не знает, достаточно ли этого.

Может быть, через пару часов он получит ответ.

Церковь района Рис с длинным нефом и сводчатыми окнами была построена в 1932 году. Когда Хеннинг подъезжает к ней на такси, уже бьют все три церковных колокола. Он выходит из машины и смешивается со скорбящими.

Хеннинг заходит внутрь и получает похоронную открытку, на которой написано имя Хенриэтте Хагерюп и изображено ее улыбающееся лицо. Он узнает фотографию. Она висела на алтаре перед колледжем почти неделю назад. Хеннинг помнит, как подумал, что Хенриэтте кажется умной девушкой. Ни с кем не встречаясь взглядом, он находит себе место в заднем ряду. Хеннинг не рассматривает своих соседей, он не хочет никого видеть и ни с кем разговаривать. Еще не время.

Панихида получилась красивой, содержательной, спокойной, печальной. Церковь наполняется монотонным голосом священника, лишь изредка раздается шмыганье носом и тихий плач. Хеннинг старается не думать о своем предыдущем походе в церковь, когда он в последний раз слышал, как плачут люди, потерявшие ребенка, но эти мысли остановить невозможно. Даже во время поминальной службы его преследует мелодия «Маленького друга».

Просидев на службе четверть часа, он поднимается и выходит. Настроение, запах старой церкви, звуки, одежда, лица — все отсылает его на два года назад, когда он сам сидел в церкви на первом ряду и размышлял, сможет ли когда-нибудь снова стать человеком, удастся ли собрать его из частей, на которые он распался.

Как мало изменилось с тех пор, думает он, выходя в проход. Хеннинг не может заставить себя думать о том, что находится там, внутри, и поджидает его, что еще не закончилось, что он не смог выпустить наружу. Но теперь, когда он знает, что голова его снова работает, этого не избежать. Мне не миновать этого, я должен сделать что-то с когтем в своей груди, с этими изматывающими часами, ритмично тикающими внутри меня, никогда не умолкающими, не позволяющими мне опуститься в спокойный ил и закрыть глаза с чувством выполненного долга.

Потому что я знаю, что я прав.

Выйдя на улицу и почувствовав на лице дуновение свежего ветра, он немного ослабляет галстук. Хеннинг отходит на несколько шагов от входа. Голос священника доносится до самых дверей. Садовник приводит в порядок могилу неподалеку. Хеннинг идет по траве между надгробными памятниками. Зеленая сочная трава коротко подстрижена, все растения ухожены.

Он огибает церковь и видит надгробные памятники, спускающиеся с холма ровными рядами, напоминающими зубы. Хеннинг спокойно идет между ними, размышляя о том, что давно не навещал Юнаса, но, как только замечает ее, отгоняет от себя эту мысль.

Анетте стоит перед прямоугольной ямой, вырытой в земле, в которую Хенриэтте Хагерюп опустят на веки вечные. Хеннинг чувствует, как после того, как он решает подойти к ней, по его телу пробегает ветерок беспокойства. Поблизости никого нет. Она одета в черную юбку и черный блейзер поверх черной блузки.

Анетте поворачивается, когда Хеннинг тихо подходит к ней сзади.

— Вы тоже не смогли там усидеть? — спрашивает она, улыбаясь.

— Привет, Анетте, — говорит он, встает рядом с ней и заглядывает в яму.

— Ненавижу похороны, — начинает она. — Мне кажется, лучше проститься вот так, здесь, до того как начнется сумасшествие.

Он тихо кивает. Оба они некоторое время молчат.

— Не рассчитывала встретить здесь вас, — произносит она наконец, поворачиваясь к нему. — Сегодня было мало дел?

— Нет, — отвечает он. — Я нахожусь именно там, где должен.

— Как это? О чем это вы?

Он делает шаг в направлении края ямы и вспоминает строчки Колбейна Фалкейда, положенные на музыку группой «Вамп»:

Двадцать три года, думает он. Хенриэтте Хагерюп было всего двадцать три года. Интересно, успела ли она почувствовать, что жила.

Хеннинг опускает руку в карман.

— Тебе казалось, ты все продумала, — говорит он, встречаясь глазами с Анетте. Осторожная улыбка превращается в нервную складку в уголке рта. Он видит, что эта фраза застала ее врасплох, но так и было задумано. Он ждет окончания драматического эффекта.

— Хм?

— Я никак не мог понять, почему это ты вдруг стала такой внимательной и предупредительной. Подвезла меня в Экеберг под жутким ливнем. В тот момент еще не было объявлено о смерти Стефана. Но ты об этом знала. Ты знала, потому что была последней, кто видел его в живых. Ты знала, потому что позаботилась о том, чтобы он лишил себя жизни.

Она поднимает брови.

— Что за черт…

— У тебя эпилепсия, так ведь?

Анетте переминается с ноги на ногу.

— Я могу заглянуть в твой рюкзак?

— Что? Нет!

— Эпилептики обычно принимают лекарство под названием орфирил. Готов поспорить, что у тебя там есть коробочка или баночка орфирила, — говорит он, указывая на ее рюкзак. — А может, баночка пуста?

Она не отвечает, но глядит на него так, словно он нанес ей глубокую обиду.

— Таблетка орфирила очень похожа вот на это, — продолжает Хеннинг, извлекая из кармана пиджака пакет леденцов «Кнотт». Он вытряхивает из него белую конфетку и поднимает маленькую белую кругляшку, внимательно изучая ее. — Стефан уже раскрыл карты перед своими родителями, и вас обоих ожидал долгий судебный процесс. Но ты нашла возможность предоставить Стефану честь единолично отвечать за ваше преступление. А может, это с самого начала входило в твои планы?

— О чем, черт возьми, вы сейчас говорите?

— Я наступил на одну такую, когда обнаружил мертвого Стефана в его постели, — произносит он, показывая ей конфету. — Орфирил, смешанный с алкоголем, — это смертельный коктейль. Но орфирил принял только Стефан. Ты же вместо этого съела всего лишь горстку леденцов. Ням-ням. Тебе так нравится запихивать их в рот горстями. Единственная неприятность с леденцами — это то, что они имеют свойство вываливаться из пакета или из ладони, когда пытаешься запихнуть в рот всю пригоршню.

Анетте мотает головой и поднимает руки вверх.

— Это уже чересчур. Я ухожу.

— Думаю, я знаю, почему ты отвезла меня в Экеберг, — говорит Хеннинг, двигаясь за ней. Она останавливается и снова поворачивается к нему лицом. — Ты занервничала. Ты знала, что Стефан проболтался, и боялась, что он рассказал своим родителям о том, что произошло на самом деле, кто еще принимал участие в преступлении и его планировании. Ты не могла спросить об этом Стефана тем вечером, потому что тогда он мог бы предположить, что ты что-то задумала, что не собиралась вместе с ним совершить самоубийство. Именно поэтому ты предложила подвезти меня — ты хотела поехать со мной и выяснить, что известно родителям Стефана. И именно поэтому ты явилась в палатку.

Анетте упирается руками в бока. Она собирается что-то сказать, но останавливается.

— И что это было за представление, — продолжает Хеннинг. — Ты сообразила, что Ингвиль тебя не знает. Ты была в безопасности. И ты знала, что Ингвиль изнасиловали, об этом тебе рассказал Стефан. Ты наверняка знала, что она ходила на курсы самообороны, что у нее был электрошокер и что ее натренировали инстинктивно реагировать на появление кого-либо у нее за спиной, поэтому в палатке ты и подошла к ней со спины. Задумано неплохо: положить руку ей на спину, поближе к шее, чтобы продемонстрировать сочувствие, но на самом деле ты сделала это, потому что знала, как Ингвиль отреагирует, знала, что она ударит тебя электрошокером, а ведь нет лучше способа отвести от себя подозрения, чем самой стать жертвой, хоть и не мертвой.

Анетте смотрит в сторону. Хеннинг читает на ее лице правду, хотя она ее тщательно скрывает. Он также уверен, что она бывала дома у Фолдвиков больше одного раза. Именно поэтому она задвинула шторы. Она знала, что в окна их квартиры легко заглянуть с улицы или из квартир дома напротив, и она знала, что у Фолдвиков очень любопытные соседи. Всякий раз, когда на лестнице открывается дверь, любопытная фру Стеен немедленно высовывает свой нос. Поэтому дверь в квартиру Фолдвиков была только прикрыта. Чтобы Анетте никто не увидел и не услышал.

Она почесывает щеку и убирает несколько упавших на глаза прядей волос. Хеннинг продолжает.

— После убийства вы постарались подставить парня Хенриэтте, мужчину, завоевавшего ее сердце. Вы пытались обмануть его точно так же, как описано в сценарии, чтобы вас самих не заподозрили. Но все пошло не совсем по плану. Однако после того, как Стефан покинул этот мир, сознавшись во всем, несошедшиеся концы истории оказались в твоих руках. Тебе казалось, ты все продумала, Анетте, но ты забыла о паре вещей, — произносит он и делает еще одну театральную паузу. Хеннинг ожидает увидеть тот же драматический эффект, но кажется, слова просто отскакивают от нее. Она стоит и смотрит на него пустым взглядом. — Стефан, — говорит он и замолкает. — Откуда Стефан узнал, что тем вечером Хенриэтте будет в палатке?

Вопрос долго висит в воздухе. Анетте ничего не отвечает.

— В тот день и вечер с телефона Стефана не было отправлено ни одного сообщения Хенриэтте. И она не посылала ему сообщений со своего телефона. Я знаю, я проверял.

Она не шевелится, просто смотрит на него. Лицо лишено мимики. Анетте равнодушно вздыхает. Хеннинг начинает двигаться.

— Однако с его телефона на твой в день смерти Стефана был сделан звонок. Разговор длился 37 секунд. Он рассказал тебе, что раскололся перед своими предками? И ты поехала к нему оценить ущерб?

Анетте по-прежнему не отвечает. Он думает о том, что она сказала ему перед колледжем, что Хенриэтте должна была послать «Шариатскую касту» Фолдвику по электронной почте, 6тиермес7 или кто-то другой в полиции просмотрел электронную переписку Хенриэтте и выяснил, что она не посылала сценарий Ингве. Ингве не врал. Поэтому Стефан не мог найти сценарий дома. Он мог получить его одним-единственным способом: Анетте показала или дала ему сценарий.

Хеннинг изучающе смотрит на нее. В крепостной стене, которой она окружила себя, нет ни одной бреши.

— Спрашиваю еще раз: откуда Стефан узнал, что тем вечером Хенриэтте будет в палатке?

На этот раз он не ждет ответа.

— Это ты ему рассказала. Я думаю, что вы с Хенриэтте договорились встретиться тем вечером. Что еще могло заставить ее уехать от своего парня? Только что-то очень важное, ранее запланированное. И вы собирались на следующий день начать съемки фильма.

Анетте не реагирует.

— Что ты сказала Стефану тем вечером? — продолжает от, не обращая внимания на то, что не получил ответа ни на один вопрос. — Что вы ее только немного попугаете? Так ты заставила его взять с собой мамин «СтанГан»?

Хотя Анетте и на этот раз не отвечает, Хеннинг уверен, что Хенриэтте удивилась, когда увидела ее в палатке вместе со Стефаном. Об этом они наверняка не договаривались. Но ведь Стефан думал, что его отец спал с Хенриэтте. Это очень устраивало Анетте. И яма была уже выкопана — они собирались использовать ее на следующий день во время съемок.

— Ты бросила первый камень или подговорила Стефана убить Хенриэтте?

Хеннинг ищет признаки осознания или признания, но тщетно. Но на этом он не может остановиться.

— Ты хорошо спланировала убийство. А чтобы понадежнее подставить Мархони, ты послала Хенриэтте письмо в день, когда собиралась ее убить. Письмо с вложенной фотографией. Хенриэтте, висящая на шее у мужчины значительно старше ее. Как думаешь, какие ставки букмекеры принимают на то, что этот мужчина — Ингве?

— Я никогда не посылала Хенриэтте фотографий Ингве, — фыркает Анетте.

— Нет. Чисто формально ты этого не делала. Тебе кое-кто помог.

Он указывает на ее рюкзак.

— Инхамбане.

Она поворачивается к рюкзаку, но понимает, что наклейку, на которую он указывает, сложно различить. Название «Инхамбане» написано черными буквами на белом фоне и заключено в красное сердечко.

— Это город на юге Мозамбика на берегу Инхамбанского залива. Отличные пляжи. В день, когда была убита Хенриэтте, ей пришло письмо из интернет-кафе в Инхамбане. А еще на ее телефон поступило сообщение, посланное через бесплатный сайт из того же кафе, с просьбой проверить электронную почту. Это произошло, когда она была у Махмуда Мархони.

— И что?

— И что? И что, по-твоему, это случайность, что на твоем рюкзаке есть наклейка с надписью «Инхамбане»? Ты бывала там, Анетте. У тебя наверняка есть там друзья. Инхамбане — не самое популярное туристическое направление у норвежских туристов.

Анетте не отвечает.

— Недостаток преступления, которое совершаешь на пару с кем-то, заключается в том, что ты никогда не можешь быть до конца уверен, что твой напарник не расколется. Именно поэтому ты была напугана в день, когда я впервые встретил тебя. Ты боялась, что Стефан выдаст себя, выдаст тебя, что он не сможет жить с тем, что вы сделали. И это оказалось правдой. Поэтому ты обманом заставила его покончить с собой.

На лице Анетте появляется намек на улыбку. Холодную улыбку. Но она сразу же снова становится серьезной.

— Я скажу вам одну вещь о Хенриэтте, — произносит она. — Хенриэтте не была такой уж умной. После случившегося все стали говорить, что она была «такая талантливая, такая способная».

Голос ее меняется.

— Правда в том, что она была середнячком. Я прочитала сценарий, за который Хенриэтте получила деньги. Он не настолько хорош. Ctrl+Alt+Delete? Что за название? Все умные мысли для сценария ей подсказала я. Но вы думаете, она собиралась упомянуть обо мне в своей работе?

Она фыркает.

— Так вот почему ты захотела «продолжить ее работу». Ты чувствовала, что имеешь определенные права на сценарий, на умные мысли. Ты уже разговаривала с Трульсом Лейрвогом?

Анетте торопливо смеется, а потом спокойно кивает.

— Нам надо бы вместе сделать фильм. Вам и мне. У вас хорошая фантазия. Но вы тоже забыли об одной вещи, — говорит она, делая шаг в его сторону. Анетте подходит вплотную к Хеннингу и шепчет:

— Два человека, которые могли бы подтвердить все, что вы только что рассказали…

Она делает театральную паузу. Мороз в ее взгляде ударяет его, как ледяная пощечина.

— Они оба мертвы.

Он делает шаг назад. Анетте снова улыбается. Короткой хитрой улыбкой.

— Ну и что будет, если они найдут леденец в комнате Стефана? — продолжает она. — Что это доказывает? Что некто находившийся в квартире любил конфетки? И что из того, что он звонил мне в тот день? Я ведь должна была снять фильм по его сценарию. Мы постоянно разговаривали. Ничто из этого не указывает на то, что я убила Хенриэтте или Стефана. Ничто!

— Ты права, — отвечает он. — Нет никаких прямых доказательств, кроме того, что ты пыталась навести подозрения на Махмуда Мархони, но…

— И что это за доказательства, а? — прерывает она его. — Наклейка на моем рюкзаке?

— Ну, это тоже не слишком надежное доказательство, но если разложить спички в ряд и поджечь их все, то получишь большое пламя. Когда я изложу все, до чего додумался, Бьярне Брогеланду, полиция проверит все, что ты говорила и делала за последние два года. Они будут копаться во всем, что найдут, — в электронной почте, эсэмэс, квитанциях, счетах — и пытаться связать это с убийством и подозрительным случаем со смертельным исходом. А когда будут готовы результаты токсикологической экспертизы и они подтвердят, что в крови Стефана был орфирил, косвенных улик будет так много, что ты окажешься за решеткой. Леденец, как ты совершенно справедливо заметила, не является доказательством, но вспомни дело Ордерюдов. Четыре человека были приговорены к длительным срокам из-за гребаного вязаного носка.

Анетте молчит. Хеннинг смотрит на нее и хочет ответить на холодную улыбку Анетте.

— «Какой смысл быть гением, если о тебе никто не знает?» — произносит он, подражая ее голосу. Она поднимает на него глаза. — Все люди так или иначе хотят получить признание в своей области. Мы хотим слышать аплодисменты. Нас такими создали. Именно поэтому ты отдала мне сценарий. Ты хотела, чтобы я понял. И я понял. Я понял, что ты все спланировала, и я отдаю тебе должное. Но тебе не будут аплодировать. Ни я, ни кто-либо другой.

Анетте все так же стоит и смотрит на него. Хеннинг поворачивается и видит, что из церкви выходит траурная процессия.

— Как ты и сказала, Анетте, теперь начинается сумасшествие.

Она смеется над этим замечанием.

— Ух ты, — говорит она, попеременно качая головой из стороны в сторону. Она снова подходит близко к нему, берет у него из рук леденец и отправляет его себе в рот.

— Знаете, кто сказал мне, что вкуснее всего, когда кладешь в рот целую горсть?

Она демонстративно чавкает конфетой.

— Уверена, что вы, такой умный, сможете догадаться, — говорит она, не дожидаясь ответа. Анетте смотрит на него долгим взглядом, а затем снова улыбается и двигается в направлении траурной процессии. Хеннинг следит, как она идет по траве мимо скорбящих, как она оглядывает их, кивает знакомым, но не присоединяется к процессии. Вместо этого она идет к входу в церковь. Анетте не спешит. Как будто ее совершенно ничего не заботит.

Но вполне возможно, что она права, думает Хеннинг, когда Анетте исчезает из поля его зрения, а кладбище заполняется одетыми в черное людьми. Вполне возможно, не удастся доказать, что именно она срежиссировала и осуществила действия, приведшие к гибели двух человек. Потому что она ни в чем не созналась, ни сейчас, ни в палатке на Экебергшлетте, а улики против нее очень слабые.

Ярле Хегсет говорил обычно: «Преступления редко кладут под дверь Управления полиции, завернув в подарочную бумагу и перевязав красивой лентой». Иногда бывает легко. Улики говорят понятным языком, преступник дает признательные показания — либо по доброй воле, либо под тяжестью предъявленных ему улик. Но бывают и такие процессы, когда утверждения стороны обвинения полностью противоречат показаниям обвиняемых. Так было и так всегда будет.

Но для него правда всегда имеет значение. Хеннинг видел ее в ледяных глазах Анетте. А за время следствия многое может произойти. Могут появиться новые улики. Свидетели могут рассказать нечто, позволяющее увидеть действия Анетте в другом свете. Ей придется отвечать на множество вопросов, а всегда давать абсолютно одинаковые ответы трудно, снова, и снова, и снова отвечать на сложные вопросы трудно, каким бы умным ты ни был.

Хеннинг не уходит с кладбища до конца похорон. Он не поднимает глаз, не слышит, что говорят вокруг, и начинает прислушиваться, только когда раздается песня:

Хеннинг подавляет в себе воспоминания и боль, несмотря на то что постоянно видит перед собой Юнаса. Кажется, только теперь у него хватит сил навсегда проститься с сыном, только сейчас он готов принять случившееся. Хеннингу не удалось сделать этого в тот раз, потому что он не хотел, не мог, был не готов принять факт того, что Юнас больше никогда не разбудит его утром слишком рано, не заползет к нему в постель, чтобы уютно-преуютно полежать в ожидании начала детских передач по телевизору.

Трудно быть признательным за то, что мне пришлось пережить, думает Хеннинг, трудно помнить каждый день, каждый миг, а не погрузиться в моменты, которые никогда не произойдут. Но если мне удастся поверить в то, что шесть лет, которые Юнас прожил на этом свете, были лучшими годами моей жизни, то это неплохое начало.

Это не так уж и много, но тем не менее это начало.

Он не подходит к родным Хенриэтте с соболезнованиями, после того как ее лодка погружается на шесть футов вниз. Хеннинг знает, что не смог бы, у него не хватило бы духу посмотреть в глаза ее родителям и родственникам, не представив себя на их месте. Он не будет запирать горе в дальнем уголке души, потому что ему надо знать, что он всегда может к нему прикоснуться. Но не здесь. И не сейчас.

Время придет.

С каждым днем к Тебе я становлюсь все ближе. А тебе, Юнас, желаю достигнуть благостного края.