1 ноября 2006 года, через два года после того, как мы с Рэем пошутили о забеге через Сахару, наша команда собралась на пикник в Зебрабаре, туристическом лагере на восточном песчаном берегу реки Сенегал. Впервые мы были все вместе: Дон, Мохамед, Джеймс, Рэй, Кевин, Джеффри Петерсон по прозвищу Док (спортивный медик) и Чак Дейл, массажист и мой помощник по Бэдуотеру. Мы развернули на столе карту и строили планы на следующее утро, когда начнем гонку. Если не считать больших зеленых бутылок пива «Gazelle» и проникающего повсюду запаха мертвой рыбы, сцена напоминала собрание «Анонимных алкоголиков». Мы даже повторяли известную мантру «Шаг за шагом».

Джеймс однажды меня спросил, каким, по моему мнению, выйдет этот фильм. Я сказал, что не знаю, но уверен в одном – просто так, без всяких загвоздок и нестыковок, забег трех парней по пустыне не пройдет. Мы оба посмеялись, но это была правда. Не было никаких известных схем организации таких пробегов, не с кем было проконсультироваться. Мы сошлись на том, что лучше всего свести контакты между бегунами и съемочной группой до минимума. Мы будем бежать. Они будут ехать за нами в фургонах и снимать.

– Если опоздаете сделать кадр, как мы перебегаем через бархан, повторять не будем, – предупредил я.

Джеймс уверил нас, что не будет просить ничего такого, что противоречило бы идее экспедиции.

Той ночью я ворочался под противомоскитной сеткой в крошечной душной хижине, обливаясь потом. О стены снаружи скреблись большие речные крабы, в ресторанчике звенели кастрюлями рабочие. Спустя несколько бессонных часов я услышал, как поднимаются члены съемочной группы, и понял, что пора вставать и нам. Я сел в кровати, опустив ноги на песчаный пол, и глубоко вздохнул. Мысленно я произнес молитву о душевном покое, как это делал каждое утро.

Когда я употреблял наркотики, люди постоянно называли меня сумасшедшим. Я мог кутить всю ночь напролет и принять больше всех остальных. «О да, я сумасшедший!» – думал я с восторгом. Мне нравилось быть безбашенным кутилой, подсевшим на алкоголь и наркотики. «Почему?» – спрашивал я себя. Мне хотелось в корне отличаться от всех. Нравилось подносить трубку к губам, вдыхать и смотреть, как расширяются зрачки наблюдателей. Меня возбуждала сама мысль о риске, которому я подвергаю себя, делая еще одну и еще одну затяжку. Перестав употреблять алкоголь и наркотики, в душе я боялся, что люди сочтут меня безнадежно скучным. Как мне теперь испытывать волнение, пробирающее до самых костей? Сначала я находил воодушевление в марафонах, а затем, когда они стали привычными, в приключенческих гонках и ультрамарафонах. Чем выше была планка, тем больше людей называли меня сумасшедшим и тем радостнее становилось у меня на душе.

Но сейчас, сидя на низкой кровати и прислушиваясь к голосам людей, которых я убедил присоединиться к моей безумной затее, я ощущал беспокойство и тревогу. Когда-то меня назвали лучшим продавцом, и я сумел продать свой очередной товар – крупнейший во всей жизни. Я убедил Мэтта Деймона в том, что три человека сумеют пробежать через всю Сахару. Я пообещал Кевину и Рэю, что обеспечу финансирование, что группа поддержки будет полностью готова и что Джеймс Молл не изобразит нас полнейшими идиотами. Но я не знал, так ли все на самом деле.

К тому же в нашем маршруте оставался один серьезный пробел. Мы не получили разрешения от официальных представителей Ливии и не знали, позволят ли нам пробежать через эту страну. Дон занимался этим вопросом несколько месяцев, но ответа до сих пор не поступило. Что, если мы добежим до границы и нам придется разворачиваться? И что, если произойдет что-то пострашнее, например, нас похитят или даже убьют? Зачем я уговорил всех этих людей пойти за мной в самое сердце пустыни?

Чем выше была планка, тем больше людей называли меня сумасшедшим и тем радостнее становилось у меня на душе.

Джеймс в пробковом шлеме и песочного цвета шортах выкрикивал указания, а над ним парил вертолет. Мы с Рэем и Кевином подошли к воде на усеянном мусором пляже Сен-Луи, пристанище рыбаков, коров и бродячих кошек. Зайдя в Атлантический океан по колено, мы похлопали друг друга по рукам и попозировали для фотографий. Потом мы вышли, просушили ноги и обули кроссовки. Последним делом я застегнул часы на руке, как много раз до этого, и побежал. Мохамед с Доном поехали за нами в красной «Тойоте» 4Runner с мигающими аварийными фонарями мимо сигналящих такси, запряженных лошадьми повозок, рыночных прилавков с зелеными арбузами, вокруг которых толпились женщины в цветастых платьях с корзинами на головах.

– Вы верите? Вы верите, что мы на самом деле стартовали? – кричал я Рею и Кевину, когда мы перебегали через мост, ведущий в глубь страны.

– Осталось всего 6499 километров! – крикнул Рэй.

К нам подбежал один из членов съемочной группы.

– Эй, Чарли. Джеймс хочет, чтобы вы пробежали через мост еще раз.

– Что? Серьезно?

Мы вернулись к старту.

Наконец мы выбежали из тесного города и углубились в сахель – малоплодородную зону между настоящей пустыней и влажными землями на юге. Перед нами открылась бурая равнина с акациями и кучками блеклых глинобитных хижин. Кевин прятал глаза под черными солнцезащитными очками, был серьезен и молчал. Мы с Реем бежали плечом к плечу, хохоча как дети, и махали руками каждому встречному: «Бонжур, бонжур!»

– Каир? – крикнул я сидевшим под деревом строителям, показывая на восток. – Каир? Туда?

Они недоумевающе посмотрели на нас и подняли руки в приветственном жесте.

Согласно общему плану мы должны были пробегать двенадцать часов в день, стартуя до рассвета, потом делая перерыв в полуденную жару и снова начиная забег ближе к вечеру. Предполагалось, что наша команда будет проезжать километров пять вперед и ждать нас с напитками, едой и аптечками первой помощи, устраивая нечто вроде пит-стопа, как на гонках NASCAR. Ночью они должны были разбивать лагерь.

Джеймс со всей своей съемочной группой предполагал снимать нас первые десять дней, затем еще раз присоединиться к нам в середине забега, где-то в районе Агадеса в Нигере, а потом уже под конец предполагаемого завершения экспедиции у берегов Красного моря. По крайней мере один оператор собирался сопровождать нас всю дорогу, а я мог бы снимать дополнительный материал на свою камеру.

Через сутки мы добежали до водохранилища с бетонной башней, находившегося на границе Сенегала и Мавритании. Благодаря нашей гуманитарной миссии мы до забега заручились поддержкой ООН и надеялись, что она облегчит нам пересечение границ. Но, похоже, пограничники не получили никаких распоряжений по этому поводу. Да и само зрелище – три бегуна и полдюжины людей из команды поддержки, две съемочные группы и грузовики, забитые под завязку снаряжением, – наводило на подозрения.

– Что происходит? – спросил я Дона, когда он поговорил с пограничниками.

– Почти у всех людей Мохамеда только местные удостоверения личности. Они кочевники, которые считают своим домом всю Сахару и которым не нужны паспорта.

Мавританское правительство считало по-другому. Мы сидели под обжигающим солнцем и отгоняли мух, пока Дон с Мохамедом звонили по телефону и договаривались с официальными лицами. Проходил час за часом.

– Настоящая пытка, – сказал я, наблюдая за тем, как через границу пропускают других путешественников. Мы уже отставали от графика.

Уже смеркалось, когда мавританский пограничник поднял красно-белый металлический барьер и позволил нам пройти.

– Мерси, – сказал ему Рэй.

На второй день, когда температура у поверхности достигла 60 градусов, у Кевина, самого невысокого из нас, появились признаки обезвоживания. Нам пришлось несколько раз останавливаться, чтобы Док поставил ему капельницу. Когда Кевину становилось лучше, мы бежали дальше. Затем у Рэя свело судорогой ногу, и его стошнило, так что пришлось ставить капельницу и ему. Всего за этот день, прежде чем сделать окончательную остановку, мы проделали 56 километров.

Джеймс предполагал снимать нас первые десять дней, затем в середине забега и уже под конец экспедиции у берегов Красного моря.

Еще за несколько месяцев до забега я предупреждал Джеймса и всех остальных участников экспедиции, что бегунам может стать очень плохо и будет казаться, что они чуть ли не при смерти, особенно в первые дни. С длинными забегами почти всегда так: прежде чем организм приспособится, чувствуешь, как он едва не распадается на куски. Но когда выбираешься из этой ямы, буквально с каждым шагом становишься сильнее. В этом и заключается выносливость. Все вроде бы поняли мои предупреждения, но сейчас, в самый разгар этой стадии, им стало страшно.

Честно говоря, у меня были сомнения и относительно самого Кевина с Рэем. Да, они оба были великолепными бегунами. Я видел, как упорно они преследуют свою цель в Амазонке и других местах, как стойко переносят все физические лишения, и сейчас, всего лишь на четвертый день, не понимал, почему они выглядят настолько разбитыми. Мы часами обсуждали, в чем же тут дело. Мы понимали, что еще никто до нас не испытывал ничего подобного, – и это была одна из причин, почему мы вообще решились на такое. Мне казалось, что они не до конца осознают происходящее, не чувствуют моего восторга от экстремальных ситуаций, от нахождения на грани. Я знал, что они способны на такие чувства, но не был уверен, что ощущают то же, что и я.

На пятый день, когда ситуация должна была улучшиться, Кевину с Рэем стало хуже. Во время перерыва на завтрак Док отвел меня в сторону и сказал:

– Лучше тебе их так не напрягать!

– Мы должны двигаться вперед. «Лайв Плэнет» и так уже говорит, что мы отстаем от графика.

– Мне наплевать на ваш фильм! – рявкнул Док. – Если продолжишь в том же ритме, придется тебе бежать одному.

Я понимал, что ему как врачу очень неприятно наблюдать за нашими физическими страданиями. Все его профессиональные инстинкты подсказывали ему, что эти страдания необходимо любыми способами уменьшить.

С длинными забегами почти всегда так: прежде чем организм приспособится, чувствуешь, как он едва не распадается на куски.

– Послушай, я понимаю, что это идет вразрез с твоей подготовкой, но на это мы и подписывались, – твердо сказал я. – Придется тебе немного пересмотреть свои стандарты.

Каждый из нас стоял на своем, и нам пришлось пойти на компромисс. Док попросил меня изменить план хотя бы так, чтобы бежать ночью и спать днем. Я согласился попробовать такой график несколько дней, но оказалось, что в полуденную жару спать невозможно. Мы с Кевином и Рэем просто лежали на своих тонких матрасах в палатке, обливаясь потом и обмахиваясь от жуков, мух и комаров, и нам казалось, что уж лучше бежать, чем мучиться лежа. Так вдобавок к обезвоживанию мы лишались и сна.

Мы попробовали другую тактику: устраивать долгий перерыв в середине каждого дня.

У Кевина и Рэя развился тендинит стопы, а у меня болело колено. (Ранее в том же году я перенес операцию на колене, но молчал об этом. Мне не хотелось, чтобы кто-то сомневался в моей способности выдержать этот забег.) Я считал, что все это из-за того, что мы употребляем недостаточно жидкости. Чтобы приспособиться к боли, мы решили немного изменить стиль бега и замедлить темп. К шестому дню мы преодолели всего 219 километров – менее половины того, на что рассчитывали.

Мы решили бежать ночью и спать днем. Так вдобавок к обезвоживанию мы лишались и сна.

Мы вышли на Трансмавританское шоссе – прямую дорогу, пересекавшую раскаленные пески и исчезавшую в зыбком мираже у горизонта. Мимо нас проносились грузовики и легковые автомобили на скорости 160 км/час, оставляя после себя удушающие выхлопные газы и тучи песка, слепившего глаза. В этой области мавританское правительство соорудило несколько колодцев, привлекавших кочевников со своими стадами. Быстрые машины и крупные животные – далеко не самое лучшее сочетание. Чуть ли не каждые 90 метров мы натыкались на разлагающийся труп осла, козы, овцы, коровы, собаки или верблюда. На трупах или на обломках попавших в аварию автомобилей сидели стервятники и сопровождали нас внимательными взглядами.

– Она думает, мы похожи на обед, – сказал я по поводу одной особенно большой птицы, которая явно взяла нас на прицел.

– Нет, старина, пока еще не время, – отозвался Рэй. – Прилетай через часок.

На седьмой день Кевин был в такой плохой форме, что все сомневались, продолжит ли он забег. Мне было ужасно жаль его, но до начала экспедиции я четко дал понять, что в случае серьезных проблем мы никого не станем ждать более нескольких часов. Нам нужно продолжать двигаться. В «Лайв Плэнет» намекнули, что откажутся нас поддерживать, если мы сильно отстанем от графика. Мне, конечно, не верилось, что они прямо так возьмут и уедут. Я знал, что они уже потратили более трех миллионов долларов на фильм. Нужно стиснуть зубы и продолжать гонку.

После десяти показавшихся сплошной пыткой дней нам наконец начало становиться лучше. Как будто организм сказал: «Ну ладно, я понял, ты хочешь прикончить меня. Придется как-то приспособиться».

На одиннадцатый день все мы бежали неплохо. Никого не тошнило, никому не требовалась капельница, никто не выглядел так, как будто находится при смерти или хочет удушить меня.

– Как будто это совсем другая экспедиция! – восторженно воскликнул Дон во время полуденного перерыва. – Если так будет продолжаться и дальше, то, пожалуй, у нас даже получится дойти до конца.

Я был рад услышать от него такие слова. Он должен был полностью доверять мне и внушать уверенность Мохамеду с его людьми. Если бы они решили, что от нас нечего ждать, то стали бы расходиться. И тогда нас точно ожидал бы провал. Да и продюсеры прислушивались к мнению Дона. В его поддержке я нуждался больше всего. Я верил, что мы сможем пробежать через всю Сахару, если будем придерживаться плана. И в это должны были верить все остальные.

Однажды в полдень после основательной утренней пробежки мы сделали перерыв, чтобы посетить комплекс оросительных сооружений, строящихся под эгидой ООН с целью обеспечить местное население водой для питья и сельскохозяйственных нужд. В Мавритании и других странах к югу от Сахары десятилетия засухи и чрезмерного выпаса скота привели к опустошению прежде относительно плодородных земель. Пастухи были вынуждены избавляться от своих животных и селиться в городах, где почти неизбежно впадали в крайнюю нищету. Такие проекты, каждый стоимостью примерно 10 000 долларов, давали кочевым народностям надежду на выживание.

С помощью переводчика я спросил одного мужчину, сколько ему платят за работу на поле. Он удивленно посмотрел на меня. Переводчик повторил мой вопрос. Мужчина улыбнулся:

– Нисколько не платят.

– Тогда почему вы так усердно работаете? – спросил я.

– Он говорит, это нужно, чтобы его дети жили лучше, – сказал переводчик. – Если жители деревни соберут достаточно урожая, то смогут продать излишки и накопить деньги на школу.

После десяти показавшихся сплошной пыткой дней нам наконец-то начало становиться лучше. Как будто организм сказал: «Ну ладно, я понял, ты хочешь прикончить меня. Придется как-то приспособиться».

Меня поразила скромность требований этого человека. Этот человек мечтал о лучшей жизни для своих детей, как и я. Но он мечтал не о том, чтобы купить им велосипед или видеоигру, он хотел, чтобы они получили образование, а в этом ключевую роль играла вода. Он придавал смысл нашей затее, и от этого мне еще сильнее хотелось помочь ему.

После осмотра колодцев местные жители устроили нам небольшой праздничный прием в берберской палатке. Мы ели кускус с оливками и свежевыпеченные лепешки, густо смазанные верблюжьим маслом. Меня уговорили сесть на верблюда, и я, покачиваясь, сделал круг под восторженные возгласы собравшихся.

По ночам я рассматривал фотографии своих сыновей. С тех пор как мы покинули Сенегал, я несколько раз общался с ними с помощью спутниковой связи. Они говорили, что с ними все хорошо, что они довольны и занимаются своими делами. Мы шутили про «дегтярные пятки» – местных жителей Северной Каролины – и обсуждали их крутые планы на выходные. Они спрашивали, видел ли я скорпионов. (Несколько скорпионов заползли мне под ноги прямо во время разговора, но когда я сказал об этом, дети мне не поверили.) Я сказал, что люблю их. Мне было важно повторять эти слова всякий раз в разговоре со своими детьми. От отца таких слов я не слышал лет до тридцати.

Мы продолжали бежать по бесплодным раскаленным пустошам Мавритании. С востока прилетел харматан – сухой ветер, поднимавший над гравийной равниной пыль, от которой тускнело солнце. Несмотря на 35 градусов, мы надели для защиты футболки с длинными рукавами, брюки, перчатки и лыжные маски. У меня из носа шла кровь.

– Ничего подобного у меня не было с тех пор, как я бросил дуть, – говорил я в шутку, запрокидывая голову, пока Док пытался остановить кровотечение.

Он усмехался, закатывая глаза. Все знали мою историю.

Большинство местных жителей встречали нас дружелюбно. Некоторые махали руками или поднимали ладони к небу, словно спрашивая: «Что вы задумали?»

– Это мавританская версия «какого хрена», – говорил я Рэю.

– Каир! Пирамиды! – кричал я встречным.

Иногда Рэй, говоривший по-французски, останавливался побеседовать с деревенскими жителями. Я завидовал ему.

– Они не имеют ни малейшего понятия, где находится Каир. Или что это за пирамиды, – сказал Рэй после одной из таких бесед.

Мы действительно находились в одном из самых глухих уголков планеты.

Некоторые случаи напоминали нам о том, что регион этот неспокоен. Иногда мимо нас проезжали грузовики с солдатами, угрожающе замедляя ход. Мы пробегали мимо демонстрантов, кричащих что-то в громкоговорители. В Мавритании впервые после 1961 года должны были пройти свободные выборы. Одна из групп вручила нам розовые повязки на руки, и мы, не желая спорить с ними, повязали их. Когда мимо проехала группа людей в зеленом и закидала нас куриными костями, мы поняли, что лучше эти повязки снять.

Вечером 15 ноября мы прибыли в Киффу – город с населением около тридцати тысяч человек. Узкие улочки были занесены песком. Мы пробежали через рынок, мимо прилавков с апельсинами и бананами. Мужчины с огромными мясницкими ножами стояли над только что разделанными тушами коз и были готовы отрезать любую часть по желанию покупателя.

Мы поставили свои палатки под навесом у гостиницы на дальней окраине города. Я помылся под струйкой теплой, пахнувшей ржавчиной воды и впервые после Сенегала побрился. Потом все мы легли спать, но заснуть было невозможно. Всю ночь нас тревожили разные городские звуки – шум моторов, лай собак, громкие разговоры прохожих. Незадолго до рассвета с расположенной поблизости мечети раздался усиленный громкоговорителями призыв к молитве. Мне не терпелось вернуться к покою пустыни.

Всякий раз я говорил сыновьям, что люблю их. Это было важно. От своего отца я не слышал таких слов лет до тридцати.

Далее потянулись один за другим однообразные дни. В четыре утра – кофе, завтрак, потом пробежка до двенадцати, обед, пробежка до семи вечера. Труднее всего мне приходилось после пробежки. Я, как лидер экспедиции, должен был заниматься разными организационными вопросами, возникавшими в ходе дня, а проблем всегда хватало. Споры по поводу того, чья очередь пользоваться спутниковым телефоном. Новые кроссовки для Рэя. Кому-то приспичило воспользоваться компьютером с издыхающим аккумулятором. Постоянная торговля с продюсерами из Лос-Анджелеса по поводу бюджета и графика. В свой спальный мешок я залезал полностью измотанным, понимая, что всего лишь через несколько часов мне придется встать и пережить все это снова, с самого начала.

Хорошо, что мы с Кевином и Рэем крепли с каждым днем. Некоторые из наших ран зажили, хотя другие так и беспокоили нас до конца забега. Каждый вечер Док обрабатывал наши волдыри и ссадины, но перестал беспокоиться о том, чтобы поддерживать все в идеальном порядке. Каждый день мы пробегали дистанцию, сравнимую с двумя марафонами, и он понял, что без повреждений тут не обойтись.

Одной из самых больших проблем оказалась скука во время пробежки. Кроме нескольких аудиокниг, в том числе биографий Билла Клинтона и Барака Обамы, «Бегущего за ветром» Халеда Хоссейни, «Дороги» Кормака Маккарти и «Мировой войны Z» Макса Брукса – всех их я переслушал минимум дважды, – я загрузил на свой iPod полторы тысячи песен от Эминема до Мэрайи Кэри и Linkin Park Парк. Я поставил музыку в «случайный» режим и решил никогда не проматывать ни одной песни. Я сказал себе, что та песня, которая случайно проигрывается, и есть наиболее подходящая для меня в этот момент. Мне не хотелось вмешиваться в работу таинственных «диджеев» или «богов» iPod. И все же «случайный» режим не был лишен недостатков – некоторые композиции проигрывались чаще других. (Уже дома я проверил статистику, и мои догадки подтвердились. Meet Virginia группы Train играла всего девять раз, тогда как Ring on Fire Джонни Кэша – сорок три раза; неудивительно, что она застряла у меня в голове.) У Рэя в iPod было всего 250 песен, так что ему приходилось чаще слушать повторы. Однажды он сказал мне, что прослушал «Лестницу в Небо» Led Zeppelin двадцать три раза подряд. Мы не знали, что слушает Кевин, но он часто надевал наушники за завтраком и не снимал их до ужина. Иногда мне казалось, что он вообще ничего не слушает и надевает их, только чтобы сказать: «Оставьте меня в покое».

Мы с Кевином и Рэем крепли с каждым днем. Ежедневно мы пробегали дистанцию, сравнимую с двумя марафонами.

Когда мы с Рэем не слушали музыку, мы подолгу разговаривали, стараясь приободрить или рассмешить друг друга. Мы цитировали наши любимые кинофильмы. Рэй часто надоедал мне своими рассуждениями о том, насколько хороши канадцы во всем. Мы даже говорили о том, какого цвета у нас были экскременты этим утром и сколько мы выпустили газов. Рэй постоянно признавался, что скучает по своей жене Кейти. Кейти делает это, Кейти делает то. Я никогда раньше не видел настолько влюбленного человека. Меня это сводило с ума.

– Будешь должен мне по доллару за каждый раз, как назовешь ее по имени, – подначивал я его.

– Кейти, Кейти, Кейти, Кейти, Кейти, – повторял Рэй, и я ускорялся, чтобы он перестал.

Мы также забавлялись тем, что учили Кевина ругаться по-английски. Начали мы со слова motherfucker , одного из моих любимых за многозначность и за легкость, с какой оно скатывается с языка. Прежде всего я объяснил Кевину, что это одно слово, а не два, как думают многие новички. Затем мы поработали над интонациями, начиная с бодрого «Эй, че-как, motherfucker?» и сердитого «Отвали, motherfucker» до медленного и нарочито подчеркнутого «Motherfucker», используемого в тех случаях, когда ты опоздал на рейс или уронил мобильник в унитаз. Кевин быстро усваивал уроки.

Иногда по утрам Рэй объявлял какое-нибудь слово «словом дня», например, «идеально» – и использовал его так часто, что к вечеру нам с Кевином хотелось задушить его. И еще мы травили шуточки, одни и те же, снова и снова. Одной из моих любимых была шутка, услышанная от кого-то из спонсоров «Анонимных алкоголиков».

– Эй, Рэй, – говорил я. – Знаешь, как едят слона?

– Нет, Чарли. Как едят слона?

– По одному куску за раз.

По одному куску за раз. Единственный способ справиться с неимоверно большой задачей. Сосредоточиться на настоящем: один шаг, еще один шаг и еще один шаг. Когда утренние километры накапливались один за другим, я позволял себе подумать об обеде. После обеда и отдыха начиналось все сначала. Один шаг, еще один шаг и еще один шаг… пока мы не набирали очередные 40 километров и не останавливались на ночлег.

Иногда, правда, я заставлял себя осмотреться вокруг – осмотреться по-настоящему, не слушая музыки и не увлекаясь мысленными играми. Прислушаться к завыванию ветра, обратить внимание на покалывающие ноги песчинки, восхититься ярким солнечным светом и красотой Сахары. Да, пустыня была поистине прекрасна: отбрасывающие послеполуденные тени полумесяцы барханов, силуэты верблюдов, ведомых погонщиками в длинных одеяниях; красные камни, похожие на крепостные башни, вырастающие из песка и дымки. Каждый день я благодарил высшие силы за то, что они позволили мне побывать в таком удивительном месте.

На двадцать седьмой день я услышал, как Кевина тошнит в его палатке. Я посмотрел на часы: 3:30. Вечером он отправился спать пораньше, сказав, что ему немного не по себе. Все мы надеялись, что сон пойдет ему на пользу. Его громко стошнило еще раз.

В пять часов все уже были на ногах, в том числе и Кевин. По его виду было понятно, что ему совсем не хочется бежать.

– Давай попробуем немного, – сказал я.

– Не знаю, – ответил он.

– Посмотрим, как ты будешь себя чувствовать во время бега.

Восемь километров мы преодолевали два часа.

– Держишься молодцом, – врал я ему.

Но еще через час я уже не мог смотреть, как он с трудом переставляет ноги и морщится. Я понимал, что необходимо сделать перерыв. Мы остановились, и Док поставил Кевину капельницу. Потом все ждали, пока он поспит. В два часа дня он проснулся и сказал, что готов попробовать еще раз.

– Ты крепкий орешек, Кев, – сказал я.

Кевин был опытным бегуном, но такие страдания для него оказались в новинку. С самого раннего возраста его готовили в суперзвезды. В Тайване многие удивились его решению попробовать себя в чем-то большем, чем обычный марафон. Но я понимал его. В душе Кевина, как у Рэя и у меня, была пустота, которую можно заполнить, только пытаясь сделать что-то невозможное. Не знаю, понимал ли это Кевин тогда, но я точно понимал. Мне хотелось, чтобы он испытал себя на прочность и постарался раздвинуть свои границы. Но в тот день он не смог заставить себя. Я видел мольбу в его глазах. Продолжать бежать было бессмысленно.

Я попросил Мохамеда найти нам подходящее место для отдыха. Он разбил лагерь у ближайшего бархана. Я отошел от остальных, расстелил свой небольшой мат из пенки и сел. Вокруг меня расстилалось бескрайнее море песка с почти идеально параллельными волнами-барханами, постепенно перемещаемыми ветром. В руке я держал маленькую белую раковину, которую нашел чуть раньше этим же днем. Я повертел ее, изучая древние завитки.

Было 28 ноября, и мы провели в пустыне почти месяц, пробежав 1609 километров. Оставалось преодолеть еще 4828. Завтра моему сыну Кевину исполнится двадцать лет. Я представил, как он открывает подарки и задувает свечи на торте. Я подумал, отослала ли ему поздравительную открытку моя мать, а потом вообразил ее сидящей за столом в маленькой кухне, с ручкой в руке, склонившейся над листом бумаги и не способной написать ни слова. Меня охватило чувство вины. Что я вообще делаю здесь, в Мали, посреди песка?

В душе Кевина, как у Рэя и у меня, была пустота, которую можно заполнить, только пытаясь сделать что-то невозможное.

У меня не оставалось другого выбора, кроме как надеяться на то, что моя затея помогает мне стать лучшим человеком, лучшим отцом, лучшим сыном. И я надеялся, что «H2O Африка» улучшит жизнь сотен и тысяч человек. Мне хотелось, чтобы мои дети увидели, как я добиваюсь исполнения своей мечты. Мне хотелось, чтобы они усвоили, что в жизни очень важно найти настоящую страсть. Я знал, что родные гордятся мной, но также в глубине души осознавал, что они хотят, чтобы я больше времени проводил с ними.

В полдень мы пересекли очередной бархан, и от наших ног вплоть до самого горизонта растянулся Тимбукту, некогда важный интеллектуальный, религиозный и торговый центр, легендарный тысячелетний город, на протяжении столетий привлекающий западных исследователей легендами о мощенных золотом улицах. Но то, что они обнаружили – и что увидели мы, – было вовсе не Эльдорадо. Это был пыльный лабиринт домов и лавочек. На окраине нас окружили десятки молодых людей, протягивающих всякие безделушки, одеяла, сумки и кричащих: «Купи, купи!» Поначалу было приятно слышать английские слова – уж слишком долго мы находились вдали от туристических районов. Но потом этих людей стало больше, они окружали нас, кричали, размахивали своими товарами перед лицами и вскоре надоели нам до невозможности.

С огромным облегчением мы скрылись за стенами маленького отеля. После того, как мы умылись под струйкой холодной воды, местные чиновники отвезли нас на огороженный стенами участок для торжественного приема. Еда была пресной, напитки теплыми, но музыканты играли фантастическую музыку, что-то вроде регги-блюза. Мы смеялись, возлегая на подушках за низкими столами, на время позабыв о графике, волнении и физической боли. Когда я еще только строил планы на эту экспедицию, я представлял себе, что по дороге мы обязательно будем знакомиться с местными обычаями и культурой, но в действительности у нас на это не хватало времени.

На следующее утро под доносящиеся с древних мечетей призывы к молитве, мы встали, позавтракали, выпили кофе и выбежали из города. Меня вдруг поразила мысль, что мы преодолели расстояние от Сенегала до Тимбукту, который раньше называли концом света, а теперь бежим дальше.

Когда поднялось солнце, мы достигли северного берега реки Нил. Вдоль него растянулись рисовые поля и сады, казавшиеся уж слишком зелеными на фоне золотистой пустыни. Из низких лодок рыбаки забрасывали в воду сети. Мы следовали вдоль реки до городка Бурем, где она поворачивала на юг. Мы же продолжили бежать на восток через открытую пустыню, направляясь к Гао.

Нас предупреждали об опасностях в этой области, где между собой воевали два племени. Путешественников здесь грабили, транспортные средства отбирали. Но у Мохамеда, как обычно, был свой план. Он знал предводителей обеих группировок, воевавших вместе с ним во время восстания туарегов, и пригласил обоих присоединиться к нам на неделю. Он пообещал им «контрибуцию» за наш безопасный проход по Гао. Я сомневался в этом плане, но Мохамед, опытный дипломат, был спокоен. И действительно, эти люди не только сопровождали нашу экспедицию, но и, казалось, с гордостью приняли эту честь. Что самое удивительное, они общались между собой как старые товарищи. По ночам они вместе разбивали лагерь и сидели бок о бок, смеясь и рассказывая разные истории. Когда мы уже покинули Гао, Мохамед сказал, что после эти два предводителя – как оказалось, они были двоюродными братьями и не разговаривали друг с другом много лет – обнялись и разошлись в разные стороны. Через некоторое время они продолжили воевать друг с другом.

Меня поразила мысль, что мы преодолели расстояние от Сенегала до Тимбукту – конца света, а теперь бежим дальше.

Мы приближались к границе Мали. Это были хорошие новости. Плохие же заключались в том, что большая часть команды страдала ужасным кишечным расстройством. Я каким-то чудом его избежал и шутил, что наркотики, которыми я пичкал себя от двадцати до тридцати лет, сделали меня невосприимчивым к вирусам. После особенно беспокойной ночи я разрешил команде отдохнуть подольше, но не мог позволить себе полностью выходной день.

Мы продолжили бежать, но к полудню Рэй уже лежал в своей палатке, бледный, держась за голову и испуская громкие стоны.

– Бедный Рэй. Держись! – сказал Дон.

Я склонился над скорчившимся товарищем:

– Кто-нибудь претендует на вещи Рэя? Ну, если они лишатся хозяина…

– Придурок! – простонал Рэй.

Через несколько часов Рэй встал и сказал, что готов бежать. Я понимал, что он боится – боится не того, что ему станет хуже, а подвести команду.

– Ну ты крутой парень, Рэй, – сказал я.

– Крутой motherfucker, – добавил Кевин.

Несколько дней спустя Дон с Мохамедом отправились вперед на грузовике, чтобы разведать путь. Когда мы их нагнали ближе к сумеркам, Дон тихо показал на одинокого мальчика, сидевшего на песке неподалеку от грузовика. В потрепанной футболке и шортах не по размеру он выглядел совсем маленьким.

– Мы поговорили с ним, – сказал Дон. – Его родители ушли искать воду. Он здесь один уже два дня. Из припасов у него только верблюжье молоко и несколько кусков вяленого мяса.

Дон дал мальчику коробку печенья, бутылки с водой и пластиковый пакет со свежими финиками. Я заглянул за грузовик, чтобы посмотреть на него. С мальчиком разговаривал Абаду, сын Мохамеда. Когда Абаду вернулся, я протянул ему маленький фонарик с кнопкой. Абаду понял, что я хочу передать фонарик мальчику.

– Можно с ним поздороваться? – спросил я.

– Подожди.

Абаду вернулся к мальчику и протянул ему фонарик, говоря что-то тихим, успокаивающим голосом. Через пару секунд он повернулся и помахал мне. Я подошел. Мальчик съежился и инстинктивно подался назад. Я сел на корточки, чтобы быть ближе к нему, но он отвернулся и не смотрел на меня. Абаду погладил его по голове, потом меня, как будто говоря: «Видишь, он похож на тебя, только с белой кожей и смешными волосами». Мальчик, похоже, успокоился и украдкой бросил на меня взгляд.

– Все хорошо, – произнес я. – Все хорошо.

Я сказал, что мы хорошие люди и поможем его семье. Но что мы могли сделать? Его уже не раз оставляли одного, и такая ситуация неизбежно повторится. Так уж живут люди в пустыне. Мы немного посидели с ним, потом попрощались и вернулись к грузовику. Обернувшись в последний раз, я увидел, как вспыхивает и гаснет свет, освещая лицо мальчика. Я ощутил полную беспомощность. Я так и не узнаю, все ли с ним будет в порядке и вернутся ли его родители с водой.

Примерно то же отчаяние я испытал через несколько дней, когда мы встретили мужчину, который специально искал нас. Он слышал о том, что в нашей группе есть врач. Его жене и новорожденному ребенку требовалась срочная помощь. Мы сели в грузовик Мохамеда и приехали к большой прямоугольной палатке, которая открывалась спереди и сбоку.

Док обследовал мать с ребенком и сказал, что они сильно обезвожены. Помочь ребенку в таких условиях было непросто, поэтому он сосредоточился на матери. Он дал ей таблетки с электролитами и солью и несколько бутылок с чистой водой из наших запасов. Смешав напиток «Gatorade», он протянул бутылки мужу и с помощью Мохамеда, служившего переводчиком, объяснил, как принимать таблетки и сколько употреблять воды. Я же размышлял о том, что эти люди думают по поводу ярко-зеленого «Gatorade».

– Они выживут? – спросил я Дока, когда мы вышли из палатки.

– Возможно. Матери нужно окрепнуть, иначе ребенка не спасти.

Как и многие другие путешественники по этим краям, я отчаянно хотел помочь людям.

Если бы мы пробегали на полтора километра южнее или севернее, мы бы никогда не узнали об их существовании. Мать с ребенком, скорее всего, умерли бы. А сколько мы миновали на своем пути людей, которым тоже требовалась срочная помощь? Как и многие другие путешественники по этим краям, я отчаянно хотел помочь людям. Но кто я такой? Туареги жили в этой пустыне тысячи лет. Не подходить же мне к каждому и не говорить: «Давайте я вам помогу»?

Наконец мы пересекли границу Мали и Нигера. Теперь нашей целью был Агадес, располагавшийся посередине нашего маршрута. Там мы планировали отметить Рождество и встретиться с Лизой, Кейти – женой Рэя, и Николь – подругой Кевина.

Мне не терпелось увидеть Лизу. Я понимал, что она заслужила эту поездку. Ей самой приходилось непросто, и она сильно помогала мне, особенно когда я находился далеко от дома. Но мысль о том, что она приедет в Сахару, доставляла мне и некоторое беспокойство. На протяжении многих недель я находился в компании одних лишь мужчин. Мы плохо пахли и обменивались грубыми шутками. Мы думали только о том, чтобы бежать вперед, отдыхать, есть, пить, ходить в туалет, обрабатывать болячки и снова бежать дальше. Лиза в такой компании будет все равно что учительница начальной школы на холостяцкой вечеринке. Я даже не был уверен, что смогу разговаривать с ней как нормальный человек и уделить ей то внимание, которого она заслуживает.

23 декабря я позвонил ей, чтобы убедиться в том, что она готова к поездке. Мы поговорили о том, какие вещи ей брать с собой, и о том, какая будет погода.

– Погоди, – сказала она. – Кто-то звонит в дверь.

Я слышал, как она разговаривает с каким-то мужчиной.

– Извини, – подошла она к трубке. – Это приходил почтальон. Я должна была расписаться в получении письма.

– Что за письмо?

Был слышно, как она открывает конверт и разворачивает письмо.

– Это из агентства «Каунтриуайд Мортгейдж»… Ох, извини, но, похоже, у тебя отобрали недвижимость за долги.

Мы думали только о том, чтобы бежать вперед, отдыхать, есть, пить, ходить в туалет, обрабатывать болячки и снова бежать дальше.

Я уезжал из Северной Каролины в полной уверенности, что все кредитные дела решены. Но это нелепо. Стоимость только одного объекта превышает 100 тысяч долларов. Как «Каунтриуайд» могло взять и присвоить их себе? Я попросил Лизу позвонить моему бухгалтеру и спросить, что мне делать и как бороться. Я был уверен, что мне удастся уладить дела, когда я вернусь домой. (Я ошибался. Недвижимость я потерял окончательно.) Сейчас же у меня не оставалось выбора, кроме как выкинуть всю эту неразбериху из головы и бежать дальше.

– Ну как ты, нормально, Кевин? – спросил я.

– Да, – ответил он.

– Рад, что скоро повидаешься с Николь?

– Ага, – улыбнулся он.

Мы бежали по свежим следам грузовика на песке, под молочно-голубым небом. Вдалеке над равниной с редкими сухими кустарниками проглядывали горы. Мы с Кевином держались рядом, Рэй нас обогнал. Я часто задавал себе вопрос, о чем Кевин думает во время бега. Он почти всегда бежал молча, сжимая губы и скрывая глаза за темными очками.

– Тебя дома спрашивают, зачем ты все это делаешь?

– Да, спрашивают, – ответил Кевин.

– Меня тоже. Я говорю, что пока у меня нет ответа на вопрос. Может, потом и расскажу зачем.

– Я тоже. Когда закончу, если закончу, – расскажу.

– А сейчас мы делаем это, потому что никто до нас такого не делал. Хочу проверить, насколько я силен и вынослив, – сказал я.

– Ага.

– Наверное, дело в эго. Ты понимаешь, что такое «эго»?

– Ага.

– Это потому, что я хочу быть особенным. Порой я не ощущаю себя особенным, и поэтому мне нужно делать что-то особенное, чтобы отличаться от других людей.

– Ага.

– Потому что если я не буду этого делать, то стану плохо относиться к себе, – сказал я. – Но это не такая уж хорошая причина.

– Я думаю, ты хочешь сделать что-то в своей жизни. Жизнь сколько длится, лет семьдесят?

– Вроде того.

– Значит, ты хочешь сделать что-то. Чтобы найти душевный покой.

– Точно. И нам нужно верить. Ты понимаешь, что такое верить?

– Да, понимаю.

– Важно верить, что мы на верном пути. На пути к чему-то еще.

– Ага, – повторил Кевин.

– Пусть это будет Бог, Аллах или Будда, но мы должны верить во что-то, не до конца нами понятое, и может, это и выведет нас к следующей стадии. Может, когда мы вернемся домой, зазвонит телефон и человек в трубке скажет: «Поздравляю тебя, Кевин! А теперь я хочу, чтобы ты сделал нечто особенное, что поможет многим людям». И кто знает, какие возможности откроются перед тобой? Ты понимаешь, что такое вера?

– Да, конечно.

– Не просто ожидание чего-то, а вера. Когда веришь, что что-то обязательно произойдет.

– Ну да.

– У нас невероятная вера, потому что мы занимаемся этим по десять-двенадцать часов каждый день, не зная зачем. Понимаешь, большинство людей, которые живут обычной жизнью, – как они думают? «Ну ладно, я верю в Бога или верю, что что-то со мной случится», но на самом деле они ничего…

– Ничего не делают, – закончил за меня Кевин.

– Точно. Они ничем не рискуют. А мы рискуем всем.

– Да.

– Мы рискуем жизнью, работой, своими семьями – всем. И у нас есть вера. Вот что такое вера. Мы верим, что, когда финишируем, с нами произойдет что-то важное.

– Ага, – подтвердил Кевин.

– Это как, допустим, ты держишь книгу, прижав к лицу, и не можешь ничего прочитать. Чтобы прочитать, нужно держать ее немного подальше. Чтобы что-то понять, нужно посмотреть на это с другой точки зрения, с другой перспективы. И этим, как я считаю, мы как раз сейчас и занимаемся. Прямо сейчас мы не можем прочитать книгу, но позже сможем.

– Ага.

Мы продолжали бежать. Я был доволен, что между нами с Кевином состоялся такой разговор. Потом я мысленно рассмеялся, когда понял, что, как обычно, почти все время говорил сам.

Вот что такое вера. Мы верим, что, когда финишируем, с нами произойдет что-то важное.

В рождественское утро – на пятьдесят четвертый день экспедиции – мы добежали до Агадеса, географического центра нашего маршрута. Город представлял собой лабиринт одноэтажных домов песочного цвета, над которыми возвышался минарет большой мечети с торчащими деревянными кольями. Я поразился тому, насколько здесь стало больше людей с момента моей ознакомительной поездки. Мохамед сказал, что кризис с водоснабжением здесь проявил себя особенно остро. Вынужденные покинуть свои земли кочевники в отчаянии устремились сюда.

Год назад Агадес выглядел светлым и радостным. Сейчас же казался распухшим трупом, готовым вот-вот лопнуть. Везде ходили туареги с запавшими глазами, в рваных одеждах, со своими небольшими стадами истощенных животных.

Мне было тяжело, но это был мой выбор. У этих же людей его не было. Мне хотелось рассказать им, что я бегаю не просто так, а ради их блага, чтобы помочь обеспечить их водой. Но, возможно, я лгал самому себе. К тому времени, когда я пересеку пустыню и соберу достаточно средств, чтобы фонд «H2O Африка» соорудил свой первый колодец, многие из этих людей будут мертвы.

Год назад Агадес выглядел светлым и радостным. Сейчас же казался распухшим трупом, готовым вот-вот лопнуть.

В аскетичном гостиничном номере я разделся догола и встал под горячий душ – впервые за семь недель. Впечатление было фантастическим, но я не мог не думать о страданиях, свидетелем которых стал. Я не имел права так бездумно расходовать воду. Протянув руку, я решительно повернул кран и перекрыл душ.

Потом мы поехали в аэропорт встречать Лизу, Кейти и Николь. Они устали от тридцатишестичасового перелета, но были рады встрече. Я крепко обнял Лизу и не хотел отпускать. Я и не представлял, насколько соскучился по ней.

Когда женщины расположились в своих номерах, Дон предложил нам посидеть в каменном дворике гостиницы.

– Только поговорю сначала по телефону с ООН, – сказал он. – Хотелось бы сообщить хорошие новости. Ливийцам известно о нашем забеге уже девять месяцев, но они до сих пор не дают никакого ответа. Не отказывают нам, но и не говорят «да». Хотя это им ничего не стоит. Не думаю, что они вообще дадут какой-то ответ. И все же мы звоним каждому, с кем можем связаться.

Дон сказал, что к процессу подключился Омар Турби, известный американский бизнесмен ливийского происхождения. Мэтт Деймон даже улетел со съемок «Борна» в Лондоне, чтобы посетить ливийское посольство в Вашингтоне. Пока что никакой реакции.

– Какие у нас варианты? – спросил я.

– Мы можем повернуть на север, пройти через Алжир и Тунис и закончить на средиземноморском побережье. Или пройти через Чад и Судан на востоке. Но тогда мы лишимся поддержки ООН. Судан заявил, что любые американцы без надлежащих документов будут считаться шпионами. А это значит, что если нас поймают, то посадят в тюрьму или даже казнят.

Но надежда пока есть, – добавил Дон. – Отсюда до ливийской границы тысяча километров. Еще есть время. Ливийцы могут сказать «да». Но могут сказать и «нет», что после всех этих километров будет особенно обидно.

Повисло молчание. Я почувствовал общую смену настроения, словно все советовали нам сдаться.

– Думаете, уже поздно называть этот забег «Бегом по большей части Сахары»? – спросил я.

Все, кроме Кевина, рассмеялись.

Позже, рассевшись за длинным столом в ресторане, сооруженном в традиционном стиле и выглядевшем как обычный глинобитный дом, мы продолжили разговор.

– Я считаю, мы должны рассмотреть все возможные варианты, в том числе Чад и Судан, – сказал Дон.

– Ну, Чад не такой уж кошмар? – спросил я с надеждой.

– Получить разрешение нетрудно. Но ситуация там непредсказуемая. Ну а Судан – это точно большая проблема.

– Из-за конфликта в Дарфуре? – спросил Рэй.

– Да. Там все заминировано. Неразорвавшиеся мины и снаряды торчат прямо из песка. Там все плохо.

– А что вы предлагаете? – спросил я, глядя на Кевина и Рэя.

– Уж точно не бежать через Чад, верно? – спросила Лиза.

– Мне бы тоже не хотелось это слышать, – сказала Кейти.

– Я бы не стал так категорически отказываться, – высказался Рэй.

Кевин нахмурился. Судя по выражению его лица, он был готов отказаться от участия в забеге, если мы попытаемся пройти через Чад. И он опасался не зря.

– Но сейчас, как мне кажется, нам лучше двигаться к Ливии и бежать как ни в чем не бывало, – продолжил Рэй.

Это казалось лучшим планом. Бежать к Ливии в надежде, что все разрешится. Я бы мог смириться с тем, что нас развернут, но не хотел сдаваться, не попробовав.

Мы побежали на восток от Агадеса, пребывая в состоянии неопределенности. Женщины ехали в машинах поддержки и приветствовали нас на каждой остановке. Мне было приятно осознавать, что Лиза находится рядом, помогает мне и с удивлением рассматривает Сахару, которую видит впервые в жизни. От этого и я смотрел на пустыню новыми глазами. Рэй и вовсе сошел с ума от радости после встречи с Кейти и постоянно бормотал что-то несвязное. Но Кевин, похоже, рядом с Николь чувствовал себя еще более одиноким. Она напоминала ему о доме, обо всем, по чему он скучал. По их жестам и интонациям было заметно, что между ними происходят серьезные разговоры. Мне казалось, что эти разговоры не сулят ничего хорошего нашей экспедиции.

Через четыре дня Кевин подошел ко мне и сказал:

– Я думаю закончить раньше.

– Кевин, да ты же на самом деле сам этого не хочешь.

– У меня свои причины. Я вовсе не против того, чтобы изменить окружающую среду. Но бросать вызов людям – это довольно опасно. Мы проделали долгий путь. Никто не будет нас осуждать, если мы остановимся.

Я сказал, что лучше нам поговорить об этом потом, перед всей группой – и перед камерами. Я чувствовал себя обязанным запечатлевать каждый драматичный эпизод нашего путешествия. К тому же я надеялся, что к тому времени, когда соберутся все, Кевин уже одумается.

На пятьдесят девятый день, когда мы преодолели дистанцию в восемьдесят четыре марафонских забега, все собрались в палатке, и Кевин объявил, что решил покинуть экспедицию. Он собирался отправиться в Тайвань вместе с Николь на следующий же день. Я не верил своим ушам. Я мысленно говорил себе: «Ну ладно, если ему не хочется оставаться, пускай убирается на все четыре стороны». И в то же время хотел наорать на него и призвать к ответственности. Но я понимал, что, выплеснув на Кевина свое раздражение, сделаю только хуже.

Позже, после заявления Кевина, мы поговорили с Рэем наедине. Мы согласились с тем, что необходимо сделать все возможное, чтобы убедить его остаться.

– Нельзя же просто так дать ему уйти, – сказал я. – Позже он сам об этом пожалеет.

– Мы одна команда. И мы вместе должны закончить то, что начали, – поддержал Рэй.

Я чувствовал себя обязанным запечатлевать каждый драматичный эпизод нашего путешествия.

Мы пошли искать Кевина. Он стоял рядом с Николь, прислонившись к грузовику. Увидев нас, он смахнул с глаз слезы. Я спросил, можно ли с ним поговорить с глазу на глаз, и он отошел с нами в сторону.

– Тебе нельзя уходить, – начал я.

– Ты же продолжал бежать, когда тебе было плохо. Ты падал и поднимался через силу, – вступил Рэй. – Соберись с духом. Вспомни, как ты старался и сражался сам с собой.

– Это все очень трудно для меня. Я люблю вас, парни, – сказал Кевин.

Мы не знали, что будет с нами дальше. Мы просто бежали на восток. Что, если это пустая трата времени?

– Такие экспедиции всегда трудные! Постоянно возникают какие-то проблемы, и не бывает легких ответов, – увещевал я. – В том-то и весь их смысл. Всегда приходится сомневаться и ждать, что случится дальше. И потому они настолько возбуждают. Если бы они не приносили никакого удовольствия, ты бы просто бегал свои марафоны, верно? А после них пил бы воду сколько влезет, принимал душ и спокойно спал по ночам. Но ты не такой, Кевин. Ты способен на большее. Тебе самому не хочется уходить. Да, мы можем продолжить и без тебя, но хотели бы закончить вместе с тобой. Потому что мы команда.

– Совершенно верно, – добавил Рэй.

Кевин смотрел в землю.

– Не уходи, – продолжил я. – Просто добеги с нами до Ливии. Пятьсот километров. Если не передумаешь, можешь потом уйти. Так ты останешься? До Ливии?

Наконец Кевин едва заметно кивнул.

– Да! – воскликнул Рэй, поднимая сжатую в кулак руку. – Спасибо, Кев.

Я обнял Кевина за плечи и крепко сжал:

– Спасибо.

В канун Нового года мы попрощались с Лизой, Кейти и Николь. Нам было непросто смотреть, как они уезжают, особенно Кевину, который какое-то время убеждал себя, что поедет в аэропорт вместе с ними. Когда по нашим расчетам новогодний шар на Таймс-сквер в Нью-Йорке опустился до самой земли, мы отметили это событие свистелками и конфетти, которые нам оставила Лиза. Итак, наступил новый год. Теперь нам нужно было сосредоточиться на том, что ожидает нас впереди.

Следующие несколько дней выдались прохладными и ясными. Мы бежали по открытой пустыне, однообразие которой нарушали лишь песчаные волны от ветра, следы верблюдов и автомобилей. Я старался поддерживать бодрость духа, хотя по ночам, под холодным светом миллионов звезд, ощущал, как в душу пробираются неуверенность и страх. Меня добивала лодыжка. Рэй также страдал от боли в ноге и поноса. Кевин все больше замыкался в себе. Мы неизбежно теряли вес, хотя заставляли себя есть калорийную пищу – печенье, чипсы, конфеты, арахисовое масло. Я потерял восемнадцать килограммов, Рэй четырнадцать, а Кевин одиннадцать. У нас не осталось запаса жира, ничего, что служило бы дополнительным источником энергии.

Хуже всего было то, что мы не знали, что будет с нами дальше. Мы просто бежали на восток. Что, если это просто пустая трата времени? По ночам я воображал, что получаю травму, возможно, даже перелом голени, – что-то, из-за чего мне точно придется остановиться. Это было бы идеальным предлогом завершить гонку, и никто бы не стал обвинять меня в том, что я недостаточно старался. Мне не хотелось останавливаться, но невозможно все время быть оптимистом. По утрам я отгонял сомнения, ведь от меня так много зависело. Приходилось снова приниматься за работу.

– Не знаю, что со мной не так, – сказал Рэй, когда мы в очередной раз заставили себя бежать по обдуваемой ветром песчаной пустоши.

– Не парься, старина.

– Я на самом деле сомневаюсь в себе. Еще немного, и мне точно захочется уйти.

– Не волнуйся. Все образуется.

– Сегодня мне страшно, – сказал он.

– Я знаю. Мне тоже бывает страшно.

Несколько минут мы бежали молча.

– Этот страх, Рэй, – не думаю, что дело только в настоящем, понимаешь? Страх, который мы испытываем, связан со всей нашей жизнью, и как раз это и привело нас в пустыню.

– Да, – согласился Рэй.

– Ага, – отозвался Кевин.

Я не знал, что он тоже слушает.

– Поэтому мы здесь, – продолжил я. – Мы подогреваем этот страх, понимаешь? Пытаемся откормить монстра.

– Просто день выдался не очень, – сказал Рэй.

– Послушай, мы всего лишь в тридцати километрах от поворота на север. Мы могли бы повернуть и сейчас, но мне хочется посмотреть на Фачи.

Фачи – город, расположенный в оазисе, – на протяжении столетий служил важной остановкой на пути верблюжьих караванов. Мохамед говорил, что это особенное место, но, как оказалось, мы не были готовы увидеть то, что предстало нашим глазам. Он возник словно сон посреди засушливого пустынного пейзажа – сошедшие с экрана приключенческих фильмов перистые финиковые пальмы и разрушенные крепостные стены на фоне барханов. На окраине города мы пробежали мимо шахматных полей солевых ям. У низкой стены возвышались сотни конусов соли, готовых к погрузке на верблюды.

У мелких соляных водоемов сидели на корточках темнокожие женщины в цветастых платьях и с золотыми серьгами в носу. Неподалеку, среди низких кустарников, паслись ослы. Протянув руку, я дотронулся до куста и ощутил благоуханный аромат тимьяна. Возле колодца наполняли ведра мужчины. Здесь была вода. Здесь была жизнь.

Потом нас окружили дети – пятеро, затем двенадцать, двадцать, пятьдесят, сотня, – выбежавшие из тенистых переулков между приземистых глинобитных домов. Коротко подстриженные девочки в ярких платьях до лодыжек, мальчишки в футболках и пыльных штанах. Они бежали за нами, громко кричали и хохотали.

– Бонжур, бонжур! – кричали мы в ответ.

Я почувствовал, как кто-то цепляется за мою руку, и увидел мальчишку лет десяти, босоногого, тощего, в футболке с логотипом «Chicago Bulls». Он что-то кричал по-арабски.

– Молодец, мужик! – похвалил я его. – Хорошо бежишь.

Мальчишка засмеялся, держась вровень со мной. Потом к нам присоединилось больше задорно перекрикивающихся детей. Перед нами бегали туда-сюда и заливисто лаяли собаки. Я начал играть с детьми, предлагая им копировать мои движения. Я смешно поднимал колени повыше, и они делали то же самое. Потом бежал словно крадучись, на цыпочках, и они повторяли мою кошачью походку. Затем я побежал словно в замедленной съемке, широко расставляя ноги, и они отображали мои движения, как в зеркале. К игре подключились Кевин с Рэем. При этом вцепившийся в меня мальчишка так и не отпускал руки, не переставая улыбаться. Когда он сжимал пальцы, я сжимал свои в ответ.

Дети запели песню и захлопали в ладоши. Мне показалось, будто нас несут на волшебном ковре, поддерживаемом этими прекрасными веселыми детьми. Их радость передавалась мне и становилась моей. Все волнения и беспокойство о том, пустят ли нас в Ливию, испарились. Я забыл о боли в ноге, страхе и сомнениях. По лицам Кевина и Рэя было видно, что они тоже в восторге.

Никто никуда не уйдет, никто не остановится и не прервет гонку – будь то по своей воле или по воле обстоятельств. Мы обязательно побежим дальше. Если Ливия нас не пустит, мы повернем на север, в Алжир, или на юг, в Чад. Мы будем бежать до тех пор, пока не останется никого, кто посмел бы нас остановить.

Ближе к дальней окраине города дети стали покидать нас. Цеплявшийся за меня мальчишка продержался дольше остальных, но и он под конец отпустил мою руку. Когда я оглянулся, чтобы проводить его взглядом, он уже исчез. Мы с Рэем и Кевином подбежали ближе друг к другу. Рэй вытянул руку, и мы поприветствовали друг друга кулаками.

– Вот это было здорово, – сказал Рэй.

Когда мы оставили за собой низкие стены поселения, на моих глазах выступили слезы. Уж слишком быстро мы миновали Фачи, но он запомнился мне навсегда. Именно из-за таких впечатлений я и решился на этот забег. Впереди нас ожидала раскинувшаяся до горизонта пустыня с высокими барханами Тенере, а за ними была ливийская граница.

Никто никуда не уйдет, никто не остановится и не прервет гонку – будь то по своей воле или по воле обстоятельств.

Той ночью помощники установили для меня палатку, но мне захотелось поспать снаружи. Полная луна светила настолько ярко, что я несколько раз просыпался, думая, что кто-то направляет мне в глаза фонарик. В половине третьего я снова проснулся – на этот раз от звука, показавшегося мне гудком товарного поезда. Это было завывание ветра. Я сел, и оказалось, что меня засыпало песком. Футах в сорока от меня стояли палатки Рэя и Кевина, но моей палатки не было. Я поднес ладонь к глазам, защищая их от песка. Вдалеке, примерно в половине мили от нас, я разглядел какую-то черную точку, пляшущую в лунном свете. Моя палатка. Я встал и побежал было за ней, но увидел, как палатка взлетает над массивным барханом и пропадает вдали. Я рассмеялся и пожелал ей счастливого пути, надеясь, что ее найдет кто-нибудь, кому понадобится укрытие. Потом я залез обратно в свой спальный мешок. Мне нравилось спать снаружи, а теперь у меня и вовсе не оставалось выбора.

Утром ветер все еще дул – по нашим расчетам, со скоростью 64 км/час. Нам нужно было бежать прямо против него. Поскольку я был самым высоким, да и чувствовал себя лучше остальных, по крайней мере на данный момент, я побежал впереди, а Рэй с Кевином держались за мной в «кильватере». Ситуация усложнялась тем, что мы повернули на север и бежали теперь не строго параллельно барханам. Нам приходилось подниматься на них и спускаться – как серфингистам, которые пытаются вырулить из волны. Мы надели очки и постарались как можно больше прикрыться одеждой, но песок все равно пробирался в рот, нос и уши.

Обычно мы ориентировались на следы наших фургонов, проезжавших вперед, но сейчас песок почти мгновенно заносил их. У нас были портативные приборы GPS, но даже сбившись на километр, мы бы разминулись с командой поддержки. Под вечер мы целых два часа искали лагерь, а когда встретились с людьми из съемочной группы, они сказали, что у них сели аккумуляторы спутниковых телефонов и они тоже потерялись. Увидев вдалеке грузовик, мы радостно закричали.

Позже тем же вечером Дон отвел меня в сторону. Я улыбнулся ему, поскольку думал, что он собирается извиниться за то, что уехал от нас так далеко во время песчаного шторма.

– Мне, возможно, придется уехать пораньше, – сказал он. – У меня кое-какие обязательства.

Его слова меня поразили.

– Уехать?

– Да. Еще одно задание. Нужно быть на Аляске.

Меня шокировала сама мысль о том, что он может покинуть экспедицию. Но тогда у меня не оставалось сил продолжать этот разговор. Я просто отошел, повторяя себе, что это не серьезно. Он скорее всего придумает, как отложить свои дела и не доводить дело до конфликта.

Поздним утром 10 января мы с Рэем и Кевином увидели, что впереди нас поджидают Дон и его съемочная группа. Обычно в такое время суток они этого не делали. Перерыв ожидался лишь несколько часов спустя. У меня засосало под ложечкой. Может, что-то случилось с моими детьми или матерью? Может, «Лайв Плэнет» отзывает свою поддержку? Десять минут, пока я подбегал к Дону, показались мне вечностью.

– Господа, у нас хорошие новости! – объявил Дон, широко улыбаясь. – Нас ждет Ливия!

Меня шокировала сама мысль о том, что Дон может покинуть экспедицию. Я повторял себе, что это не серьезно.

У Омара Турби получилось договориться. Ливийские чиновники дали нам разрешение пробежать по их стране. Все мы радовались и обнимались.

– Они только требуют, чтобы мы отметились в кое-каких местах, как туристы. Но это нормально. Главное, что нас пустили, – сказал Дон.

– Кевин, ты понимаешь? – полушутя-полусерьезно спросил я. – Теперь ты можешь спокойно бежать дальше.

Моя радость по поводу того, что нам разрешили войти в Ливию, угасла, когда за обедом Дон снова сказал, что может покинуть экспедицию раньше намеченного срока. За столом сидела вся команда, и нас снимали.

– Не могу поверить, что ты не останешься с нами до самого конца.

– Я этого не говорил. Я сказал, что у меня на февраль намечены еще кое-какие дела. Поэтому я могу уехать пораньше. Скорее всего, второго февраля или девятого.

– Если мы не заслужили твоего уважения за шестьдесят пять дней…

– При чем тут уважение?

– Так для тебя это просто очередное задание? Я думал, что ты искренне поддерживаешь нас и наши цели. Ну, раз это не так, ты имеешь полное право поступать, как вздумаешь.

– Ну спасибо, – саркастично ответил Дон.

– Но тогда уж точно уезжай, потому что я не желаю видеть тебя, если ты сам не хочешь здесь оставаться.

– Я не говорил, что не хочу здесь оставаться.

– Но ты не делаешь ничего, чтобы остаться до конца.

– До какого конца? – спросил Дон, повышая голос. – Что ты называешь концом?

– Конец – это когда мы добежим до Каира! – воскликнул я.

Когда мы снова побежали, я был вне себя от злости. Я обогнал Рэя с Кевином, не обращая внимания на ветер и неровности под ногами. Внутри меня нарастало давление, похожее на то, какое я испытывал лет пятнадцать назад. Только тогда я знал, как от него избавляться. Я чувствовал себя обманутым и обиженным. Мне казалось, что меня покинули. Для меня это было уж слишком знакомое чувство.

На следующий день, во время перерыва, ко мне подошел оператор Стив, который присоединился к нам в Агадесе, чтобы, по замыслу Джеймса, испробовать «Русскую руку» – оборудование, позволявшее снимать сверху. Стив как раз снимал нашу с Доном перепалку.

– Сурово было вчера, – сказал Стив.

– Да уж.

Нас ждала Ливия! Чиновники дали разрешение пробежать по их стране.

Мне не хотелось говорить с ним на эту тему. У нас было правило – никаких обсуждений между командой экспедиции и съемочной группой.

– Только не теряй спокойствия духа.

Я посмотрел ему в глаза. «Спокойствие духа» – так выражались в «Анонимных Алкоголиках».

– Ты трезвенник?

– Да, – признался он. – Уже много лет.

Я почувствовал, как мое напряжение спадает – как будто ослабили перетягивающий руку жгут и кровь снова поступает в нее.

– Ну, тогда ты понимаешь.

– Как я понимаю, ты сейчас не получающий помощи зависимый. Прошло почти три месяца с тех пор, как ты общался с кем-то из бывших алкоголиков. Никаких собраний за это время. Даже удивительно, что ты еще никого не убил.

Я рассмеялся:

– Вот уж действительно. Мне кажется, здесь вообще никто не хочет оставаться. А я готов на все, что угодно, лишь бы угодить этим парням и дойти с ними до конца.

– То, что делают другие, – это не твое дело. Невозможно контролировать все.

– Но мне кажется, это моя ответственность… вся эта затея.

– Сейчас каждый занят своими страхами. Каждый сомневается, и каждый испытывает напряжение. Мне тоже нелегко. Но, может, стоит хотя бы попытаться относиться друг к другу лучше? Ты же трезвенник. Соберись, старина! Ты бежишь по гребаной Сахаре! Она прекрасна. Ты должен благодарить судьбу за то, что она дала тебе такой шанс. Ты вообще мог умереть.

Я понимал, что он прав. Мне было за что благодарить судьбу. Я был слишком требовательным. Мне хотелось, чтобы все вокруг были такими же ответственными и требовательными к себе, как и я. Все мы усердно работали, и все очень устали.

Я пошел искать Дона.

– Мне хочется, чтобы ты остался и сопровождал нас по Ливии, – сказал я, обнаружив его возле грузовика. – Не обращай внимания на то, что я говорил вчера. Я просто расстроился и вышел из себя. Я ценю, что ты сделал, и если тебе нужно будет уехать, я обниму тебя и пожелаю удачи. И надеюсь, ты поступишь со мной так же. Но на самом деле я очень хочу, чтобы ты остался.

После всех телефонных звонков, переговоров и обмена письменными сообщениями переход ливийской границы оказался на удивление обыденным. Мы прошли мимо нескольких рядов колючей проволоки, затем между двумя бочками для нефти, на которых на деревянных флагштоках были установлены зеленые ливийские флаги. Никаких охранников, никаких заборов, никакого паспортного контроля.

– И это все? – спросил я Мохамеда.

Он пожал плечами, и мы все рассмеялись. Было сказано, что наши документы проверят в ближайшем городе, где к нам также присоединится Омар Турби с дополнительным сопровождением – шестью грузовиками с вооруженными солдатами.

После нескольких месяцев, проведенных в Сахаре, я уже перестал ощущать себя туристом. Но это была Ливия, и я смотрел на все вокруг широко открытыми глазами, как любознательный ребенок. Все мне казалось интересным. Мы пробегали мимо благополучных на вид поселений с новыми блестящими заправками и магазинами, полки которых были сплошь уставлены продуктами. В облике местных жителей просматривалась уверенность, которой недоставало обитателям других стран, – уверенность в том, что у них есть доступ к воде, еде, электричеству, образованию и транспорту. Но все это доставалось ценой свободы.

Соберись, старина! Ты бежишь по Сахаре! Благодари судьбу за то, что она дала тебе такой шанс.

И местность здесь была другая. Над каменистой вулканической равниной возвышались плоские холмы и красные скалы, напоминавшие об американском Западе. Мы хотели бежать по открытой местности, но сопровождающие нас солдаты настаивали на том, чтобы мы передвигались по асфальтированному шоссе. Это означало, что мы не сможем преодолевать кратчайшее расстояние между пунктом А и пунктом Б. Однажды мы пробежали 80 километров за день, но преодолели при этом всего 26 километров маршрута.

С каждым днем наши силы таяли, и нас одолевали сомнения. У нас даже изменились голоса. Большинство членов команды чувствовали себя плохо, в том числе и Док, которому пришлось научить Дона ставить капельницу. Нога Рэя сильно болела, и мы даже опасались, что у него стрессовый перелом, но у нас не было возможности это проверить. Рэй ужасно боялся, что ему придется прервать забег.

Пробег по Ливии занял двадцать восемь дней. По большей части мы питались макаронными изделиями и туарегской пиццей – наследием, оставленным итальянскими колонизаторами первой половины двадцатого века. В последнем городке перед египетской границей нам устроили торжественные проводы: автомобили сигналили, толпа кричала, дети хлопали нас по рукам. Наши охранники обняли нас и пожелали удачи.

Радость от вхождения в Египет омрачала мысль об отъезде Дона Уэбстера. Я сильно расстраивался из-за этого. Мне казалось, он совершает большую ошибку, не окончив грандиозного дела, которое начал, и потом будет жалеть об этом. И все же, перед тем как он сел в грузовик, каждый из нас обнялся с ним на прощание.

– Держитесь, парни! – сказал Дон.

Мы также попрощались с Доком и Чаком Дейлом, которые уезжали в Каир за медицинскими припасами – и чтобы повидаться с женой Дейла. Они пообещали вернуться через несколько дней.

Для нас же с Рэем и Кевином никаких выходных не было. Теперь, когда мы находились в Египте, я поставил нам задачу – пробегать запланированные 80 километров в день, и по возможности еще больше. Мы держались, насколько могли. Все были готовы к этому и старались выложиться по полной. Но у меня были и другие мотивы. Я хотел, чтобы мы страдали. Мы уже испытали, каково это – быть слабыми и сильными, а теперь я хотел, чтобы мы ощущали себя полностью опустошенными. Это был единственный способ почувствовать что-то новое.

В большинство дней мы пробегали почти по 97 километров. Примерно на полпути через Египет к нам присоединилась Николь с большой группой из Тайваня, приехавшей, чтобы поддержать Кевина. И он действительно приободрился. И не важно, на самом ли деле он вдохновился поддержкой или только делал вид, что обрадовался, но он снова был суперзвездой.

К экспедиции также присоединилась и Кейти, и Рэй снова потерял дар речи от счастья. Чак с Доком вернулись из Каира через девять дней. Я сердился на них за то, что они отсутствовали так долго в такое важное для экспедиции время. Мы с Рэем и Кевином буквально распадались на части, и поблизости не было никого, кто мог бы нам помочь. Я встретил Чака с Доком холодно, но Рэй обнял их как потерянных щенят.

Я не понимал, почему нас бросили на такой долгий срок. Они же считали, что я просто в очередной раз дуюсь без причин, но я и в самом деле ощущал себя обманутым. В самом начале я потребовал от них преданности и верности общему делу. Я предупредил, что это будет труднее всего. Попросил оставить свое эго дома и сделать все возможное ради успеха экспедиции. И они выполнили практически все, о чем я просил, почти до самого конца. Я хотел простить их и спросить, действительно ли они считают, что я выхожу из себя по пустякам, но мне не хватило на это душевных сил.

На сто восьмой день я проснулся от сильной боли. Волдырь глубоко под мозолями на подошве вырос до размера бейсбольного мяча. Я знал, что финиш не за горами, и понимал, что эти последние дни должны многому меня научить, в том числе и терпению. Но сейчас меня меньше всего заботил мой духовный рост. Я не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, чтобы прекратить забег.

На следующий день приехала Лиза, и это не столько придало мне энергии, сколько показало, что у меня есть люди, ради которых стоит стараться. Я мог быть разбитым, испуганным, страдающим от физической боли. Почти четыре месяца я старался не показывать слабости и страха. Но теперь мне необходима была поддержка. Необходим был кто-то рядом, кто показывал бы мне, что я неплохой человек. Кто-то, кто верил бы, что мои слова и поступки продиктованы состраданием и любовью. Лиза напомнила мне, что ничего этого не случилось бы без моей целеустремленности и преданности. Она сказала, что гордится мною и любит меня, – и тем самым придала мне сил бежать дальше.

На сто десятый день мы встали в три часа утра, чтобы добраться до пирамид в Гизе до того, как они откроются для посещения публики, – об этом договорился друг Дона Захи Хавасс. У съемочной группы было только два часа на съемки. Я старался не думать о боли в ноге, пока мы бежали в густом тумане к великим памятникам древности. Я видел, как оператор настраивает камеру, готовясь к зрелищным кадрам. Потом сквозь туман проглянуло солнце, и перед нами проступили треугольные силуэты. Это зрелище было одним из самых красивых за всю мою жизнь. Мы с Рэем и Кевином соединили руки, засмеялись и побежали к основанию Великой пирамиды. Я дотрагивался до ее камней, ощущая себя одновременно и сильным, и беспомощным. Мы немного задержались, не желая покидать такое замечательное место.

Почти четыре месяца я старался не показывать слабости и страха. Но теперь мне необходима была поддержка.

Мы решили пробежать 160 километров до Красного моря без остановки. Теперь не было поводов для задержки, потому что нам уже не нужно было себя беречь. Мы миновали хаотичный центр Каира, держась у ответвления шумного шоссе. Из автобусов валил темный выхлопной дым, автомобили и мотоциклы сновали туда-сюда как сумасшедшие, совершенно не соблюдая никаких правил. Нам показалось, что это самый опасный момент за все время. Наступила темнота, зажглись фары, а мы все еще бежали. Волдырь на моей ноге рос, и с каждым шагом боль становилась сильнее. Я старался сосредоточиться только на том, что ожидает нас впереди. Мы ненадолго остановились, чтобы поесть и полежать с часок, а потом заставили себя снова выйти на асфальт и бежать.

Джеймс еще в самом начале сказал мне, что последние кадры фильма должны быть сняты днем. Нам нужно было ускориться, чтобы поспеть к нужному времени суток. Но я не мог заставить себя бежать быстрее. После того как я сто десять дней вынуждал Кевина и Рэя двигаться дальше, мне самому пришлось замедлиться почти до шага. Я не мог поверить в то, что это происходит со мной. С такой скоростью мы точно не добежим до моря днем. По моей вине нам придется провести еще одну ночь в дороге. Я не мог позволить себе всех подвести. Нам нужно было добежать вовремя во что бы то ни стало, какой бы болью для меня это ни обернулось.

Наша троица проковыляла всю ночь. Часов в десять утра предположительно последнего дня забега – если мы поспеем к морю до заката – Рэй с Кевином сказали, что хотят немного отдохнуть.

– Может, мне продолжить? – спросил я. – Поставлю себе цель пробежать как можно дальше. А вы потом меня догоните.

– Ну ладно, – сказал Рэй. – Звучит неплохо.

Я поковылял дальше, морщась от каждого шага. Через некоторое время волдырь прорвался, и гной с кровью заполнил всю мою кроссовку. Я тут же почувствовал облегчение. Я словно стал совершенно другим человеком. Я сделал несколько пробных движений и понял, что могу перейти на широкий шаг. Я бежал медленно – не больше мили за четырнадцать минут, – но это было все равно быстрее, чем просто идти. Если продолжать в таком темпе, то, возможно, я и успею финишировать сегодня.

Я не мог всех подвести. Нужно было добежать вовремя во что бы то ни стало, какой бы болью для меня это ни обернулось.

Пробегая мимо тайваньцев, я крикнул им, что если Рэй и Кевин не догонят меня в ближайшее время, то я буду ждать их дальше на дороге. Они кивали и хлопали, но я сомневался, поняли ли они мой английский. Я продолжил неспешно бежать, прислушиваясь к звукам и поджидая Рэя и Кевина, которые могли оказаться позади меня в любой момент.

Прошла пара часов, а они так и не показались. Я подумал, уж не уснули ли они. Наконец они догнали меня и побежали рядом.

Молча мы вошли в нужный ритм.

– Чуете? – спросил я.

Это был запах моря. До него оставалось 16 километров, затем четырнадцать, затем двенадцать, шесть, четыре… И вот вдали показалась спокойная серебристая гладь.

– Вы верите, что у нас получилось?

– Не могу поверить, – отозвался Рэй. – Подумать только… Все это расстояние.

– И что дальше? – спросил Кевин.

– Амазонка? – предложил я.

– Нет, – ответил Рэй. – Это для сумасшедших.

Когда оставалось пробежать полтора километра, к нам присоединились Лиза, Кейти, Николь и вся команда. Мы вместе подошли к берегу. За 111 дней, без единого выходного, мы пробежали 7500 километров – 178 марафонов.

Я миллион раз представлял себе этот момент – как со всей скорости забегаю в море, ныряю с головой, выныриваю, кричу, брызгаюсь с другими. Вместо этого мы с Рэем и Кевином просто зашли в воду и погрузили в нее руки. Потом обнялись. Конечно, я был счастлив. У нас получилось! Но в моей радости была и доля грусти. Мне было жаль, что экспедиция закончилась.

9 сентября 2007 года мы с Реем, Кевином, Мэттом Деймоном, Беном Аффлеком и Джеймсом Моллом посетили премьеру фильма «Бегом по Сахаре» на кинофестивале в Торонто. Сидя в полутемном зале, я едва сдерживал слезы. Фильм мне понравился – пока я не увидел конец. Джеймс использовал кадры, на которых я удалялся от Рэя и Кевина на последних милях, чтобы создать драматическое напряжение. Он снял Рэя и Кевина так, чтобы зритель ощущал, как они волнуются, что я их настолько обогнал. Они спрашивали друг друга, уж не хочу ли я финишировать без них. Я был в шоке от того, что ему вообще в голову пришла такая идея. Мы же были товарищами, братьями.

Если бы я хотел финишировать один, я бы не поддерживал их и не уговаривал остаться, когда они сомневались в том, нужно ли им продолжать. Или просто убежал бы вперед, потому что на протяжении почти всего забега был сильнее Рэя и Кевина. В последний день гонки я подгонял всех только для того, чтобы мы смогли закончить при дневном свете.

Когда я позже спросил Джеймса, почему он так смонтировал последние сцены, он ответил, что ему требовался конфликт для зрелищности и что я был лучшим кандидатом для его создания. В конце концов, Джеймс был автором истории, и ему хотелось рассказать ее получше. Он не хотел меня обидеть.

Несмотря на то что мне не понравились последние сцены, я понимал, что это хороший фильм, показывающий меня одним из главных участников очень важного дела. Следующие несколько лет я рекламировал «Бегом по Сахаре» по всей стране – выступал в каком-нибудь местном клубе, рассказывал об экспедиции, о том, как важно обеспечить жителей пустыни чистой водой, а потом демонстрировал фильм. Во многом благодаря зрителям, посмотревшим «Бегом по Сахаре» и решившим помочь, фонд «H2O Африка» собрал 6 миллионов долларов. Если после просмотра фильма некоторые и приходили к мысли о том, что я болван (в том числе отец, который признался, что фильм ему очень не понравился, особенно то, как я изображен в нем), то с этим можно было смириться.

Во многом благодаря зрителям, посмотревшим «Бегом по Сахаре», фонд «H 2 O Африка» собрал 6 миллионов долларов.