— Пан Новак, пан Новак! — звонкий девичий голос далеко разносился под сводами огромного зала, который был бы уместнее в соборе, чем в городской ратуше.
Вольдемар глубоко вздохнул, призывая себя к терпению, и поборол соблазн громко захлопнуть толстый фолиант. В конце концов древняя книга, которую он переписывал вот уже третий месяц, ни в чем не виновата. А виноват пан градоначальник, нанявший эту излишне бодрую и шумную девицу
— как ее там, Агнешка? — на должность экономки, уборщицы, ключницы и еще бог знает кого в одном лице. Вот по чьему кудрявому затылку он бы с превеликим удовольствием треснул самой тяжелой книгой из архивов городской библиотеки, писарем в которой он служил. Вольдемар плотоядно покосился на кожаный корешок потенциального орудия убийства, стоявшего на полке слева, и нежно погладил его пальцем.
— Пан Новак! — Агнешка была уже совсем рядом.
— Слушаю вас наивнимательнейшим образом, драгоценная моя, — как можно более ядовито улыбнулся Вольдемар, однако чертова девица приняла сарказм за чистую монету и расплылась в ответной улыбке.
— Пан Новак, посмотрите, кто у нас есть! — она с гордостью протянула ему сложенные ладони, в которых сидела мышь. Жирная. С наглой мордой.
— Прелестно, дорогая, просто прелестно! А как вы планируете удерживать это, — тут Вольдемар ткнул пером в мышь, мышь даже усом не повела, — животное подальше от книг? Она же все их сожрет!
— Аннет настоящая умничка и ни за что не приблизится к книгам, — Агнешка поцеловала мышь в ее отвратительный нос. Вольдемара передернуло. — Правда Аннет?
Аннет сморщилась и чихнула. Да так громко, что Вольдемар подскочил от неожиданности. Кровь бросилась ему в лицо. Он никогда и ни от чего не подскакивал! Да ещё и на глазах у какой-то девицы! Над ним же весь город смеяться будет!
— Немедленно унеси эту крысу вон! Вон! Вон! Вон! — орал Вольдемар.
На каждое «вон» Ангешка вздрагивала так, что мелкие светлые кудряшки ее прически подпрыгивали, будто пружинки. Ей очень хотелось убежать, и в любой другой подобной ситуации она бы так и поступила, но пан Новак! Он казался ей таким тонким, таким воспитанным, таким одухотворенным, она была уверена, что он поймёт и порадуется вместе с ней, а он! Она была так разочарована, что едва не плакала.
— Никуда я Аннет не унесу! — голос ее дрожал. — Она будет жить здесь, в ратуше.
— Никогда! — казалось, ещё немного и пан Новак начнёт изрыгать пламя. Его бледная кожа покраснела, глаза налились кровью. — Я буду жаловаться пану градоначальнику!
— Ну и пожалуйста! — Агнешка развернулась, взметнув юбки, и быстро пошла в сторону своей комнаты, нарочно громко стуча каблуками.
— Куда?!! — Вольдемар вдруг ощутил острое отвращение к самому себе, но остановиться уже не мог. — Я ещё не закончил! Немедленно вернись или…
— Или? — Агнешка обернулась и посмотрела в лицо пану Новаку, сама поражаясь своей храбрости.
— Или я убью эту тварь, — глухим голосом сказал городской писарь.
— Это мы ещё посмотрим! — Агнешке показалось на мгновение, будто зрачки пана Новака стали вертикальными, а сквозь лицо проступила чешуйчатая морда, но это только показалось.
Ночью Вольдемар ворочался и никак не мог уснуть. Ему было невыносимо стыдно за необъяснимую вспышку гнева. Стыдно даже не перед этой глупенькой Агнешкой — извиниться перед ней, принести кулёк леденцов для неё и горсть орехов для ее крысы — и инцидент исчерпан. Стыдно было перед собой. Жгучее выматывающее чувство поселилось в самом центре живота и ничем невозможно было его заглушить. Пан Новак принадлежал к числу тех редких людей, которые не умели договариваться с собой.
Слабак, — укорял он себя. — Как ты мог? Столько лет тяжкого труда — насмарку. Так долго усмирять себя, выстраивать, приглаживать, по кусочкам отсекать ненужное, каленым железом выжигать неугодное, втискивать оставшееся в тесные рамки допустимого, отрастить вторую кожу, сжиться с ней, привыкнуть считать ее единственной — и в одну секунду все порвать, сломать, уничтожить.
Вольдемар встал со своей узкой жёсткой постели, устроенной прямо на деревянной семье под витражным окном, из щелей которого холодно и остро дуло ночным ветром. Сунул ноги в туфли, накинул на плечи халат, спустился вниз по винтовой лестнице и, приоткрыв маленькую дверцу, вышел на крыльцо ратуши.
Площадь была черна. Город спал. Страшный спазм вдруг скрутил пана Новака.
Он упал на четвереньки и скорчился. С его телом происходило что-то странное. Шея изогнулась, вытянулась и стала мощной и толстой, как ствол дерева, на руках и ногах выросли когти, халат с треском разорвался, выпустив два больших крыла.
Огромный белый дракон, взревев, оттолкнулся от земли и взмыл в воздух.
Вольдемар летал долго, а его все не отпускало. На этот раз его совершенно не волновало, что он белый. Раньше, он помнил, для него было целой историей выбраться из подвалов ратуши, если только он не вывалялся предварительно в саже, чтобы скрыть эту ужасную белую кожу. Пан Новак сдавленно хмыкнул, подумав, каким глупым и наивным он тогда был и какие нелепые вещи его беспокоили. Он оставил все эти беспокойства там, в подвале. Вместе с сажей, своим старым столом и своим старым сундуком, в котором на этот раз так и не накопилось достаточно шкур, чтобы он мог отправить их на благотворительность, как обычно.
Он вырос. Он перевоспитался. Он стал человеком и позволил себе занять более высокий этаж. И более высокое положение в собственных глазах. Он стал этого достоин. По крайней мере он так думал.
Вольдемар со стоном приземлился у дальнего озера и плюхнул голову в воду.
В конце концов, подумал пан Новак, может быть самым правильным было бы сожрать эту мышь к чертям на глазах у Агнешки и улететь. Потом вернуться — уже в человеческом облике — и выразить глупышке, которая, конечно, ни за что не догадается, что душегуб и Вольдемар — одно и то же лицо, все причитающееся ей сочувствие. А может быть и вовсе отправиться в поход на дракона — в подвалы ратуши — принести оттуда драконью шкуру и стать городским героем. От этих мыслей у пана Новака закрутило в животе, его затошнило. Вольдемар изрыгнул пламя и обессилено прикрыл глаза.
Тем временем небо начало светлеть. Пора было возвращаться, пока его не хватились. Пан Новак тяжело поднялся и, редко взмахивая огромными крыльями над самыми верхушками деревьев, понуро потянулся в город. Он успел проскользнуть над городской стеной еще до того, как проснулась ленивая стража, и подняться к себе прежде, чем зазвенела ключами и загремела всем, что ей попадалось под руку, неловкая Агнешка.
Обычно Агнешка останавливалась под его дверьми и осведомлялась, чего изволит пан Новак на завтрак. Сегодня же она торопливо пробежала мимо, будто опасаясь, что он выскочит и схватит ее. Вольдемар, жадно ловивший звуки ее шагов, вздохнул и решил сегодня вовсе не выходить из своего закутка. Устроит себе выходной. Закончит он работу днем раньше или днем позже — ничего по большому счету от этого не изменится.
Он улёгся на лавке, закинул руки за голову и принялся рассматривать трещины на потолке, приготовясь провести за этим занятием весь день. Однако долго наслаждаться тишиной и одиночеством ему не пришлось. В дверь робко поскреблись.
Вольдемар открыл, готовый увидеть там мышь, пришедшую торжествовать, но обнаружил Агнешку — еще не отошедшую от обиды, но уже осторожно улыбающуюся — с полным подносом в руках. Остро запахло едой. Опешивший Вольдемар, чувствуя, как от голода подвело живот — ах да, он же не ел со вчерашнего обеда! — шагнул назад, давая ей дорогу. Агнешка прошла в комнату и водрузила поднос на стол.
— Я подумала, пан Новак, что даже если человек и превращается на твоих глазах в.., — она запнулась в поисках слова.
— Рептилию? — грустно подсказал Вольдемар.
— Чудовище, — благодарно кивнула Агнешка. — То это не повод оставлять его без завтрака.
Вольдемар не смог сразу ответить — перехватило в горле. А пока он справлялся с собой, Агнешка уже убежала.
Покачав головой — надо же, какими удивительными все-таки бывают люди — пан Новак закрыл дверь и подошел к столу. Разломил хлебец, откусил сразу большой кусок и, еще не прожевав толком, сделал большой глоток горячего чая. Обжег рот, горло, от боли потемнело в глазах, сердце глухо стукнуло один раз, потом встало и Вольдемар, выронив кружку, рухнул на пол.
Прислушивавшаяся из-за угла к звукам в комнате пана Новака Агнешка удовлетворенно кивнув и спустилась вниз, в большую залу. Там уселась на широкую скамью и, погладив мышь, тихонько сказала:
— Никто никогда не посмеет обидеть тебя, Аннет.
И прибавила — еще тише:
— И меня тоже.