— Я предупреждал тебя, Стефан, что с этими домами что-то не так! — горячился мистер Роджерсен, владелец риэлторского агенства «Дом — твой лучший друг». Бьюсь об заклад, я сразу учуял, что здесь дело нечисто!

— Твоя правда, шеф. Чертовы проглоты! — я предпочел бы выбрать выражения покрепче, а также напомнить шефу, кто из нас придумал ввязаться в это дело, если б угроза выплат штрафов и компенсаций не висела и над моим карманом. — Но шеф, как все завлекательно начиналось!

Нет, представьте, представьте себе, что вы риэлтор. Нет, не тот столичный лоснящийся молодчик, у которого дизайнерские пентхаузы разлетаются, как горячие такос со свининой в перерыве на ланч. Нет, начнем с того, что вы риэлтор в Томбтауне. Круто звучит, не правда ли? Хотели бы вы поселиться в месте, называемом, ни много ни мало — «Городом Могил»? И поди объясняй каждому встречному, что наш городок назван в честь знаменитого первого шерифа окружающих прерий, с инициалами Дж. Дж. Домб. И изначально был отмечен на всех картах как добропорядочный Домбтаун. Да только все жители от мала до велика немедленно начали называть его «Томбтаун». А когда сто лет назад здесь была перепись населения, переписчик так и записал «В городишке Томбтауне начитано восемьсот живых душ».

Черт его знает, как я здесь оказался. Носился, носился по прериям, то здесь полгода, то там три месяца, и вдруг обнаружил себя осевшим в этой забытой дьяволом дыре, да еще в агентстве по недвижимости. Таком захудалом, что, если раз в квартал нам удавалось сдать квартиру, мы чувствовали себя такими богачами, что немедленно отправлялись отмечать успех в местную кантину, где дают чудесный португальский кальвадос, полученный путем перегонки сидра из лучших яблок штата Алабама. По крайней мере, так гласит печать на бутылках, и здесь она никого не смущает.

О продаже дома через наше агентство можно было даже и не мечтать — я вообще не слышал о том, чтобы в последние два года кто-нибудь купил здесь квартиру. Правда, объявлений висела целая кипа — но все без толку. Вот люди и уезжали, оставляя непроданными пустые дома. Полгорода стояло с пустыми окнами, а другие полгорода мечтали отсюда куда-нибудь убраться, как только им предоставится такая возможность.

И как в такой ситуации можно было работать?

Но хозяин наш, мистер Роджерсен, не унывал. То ли из-за чертовски упрямого характера, то ли и вправду верил в великое будущее нашего захудалого городка, только каждые полгода хватался он за новые жилищные проекты, которые в конечном итоге непременно вылетали в трубу, потому что хотел бы я посмотреть в глаза тому инвестору или застройщику, который решится строить в этой Богом забытой дыре?

Вот и на этот раз я застал своего начальника в необыкновенном возбуждении. Нет, пожалуй, даже в невероятном возбуждении. Это когда глаза горят, а руки чешутся — то ли гору своротить, то ли морду кому понабивать. «Нет, ты представляешь, какая удача!» — кричал Роджерсен. Сам Пипидом сюда пожаловал!»

Нет, я, конечно, слышал немало про Пипидом. P.P.Dome, строящий почти бесплатные дома. Нет, даже не по демпинговым ценам, не субсидированные социальными службами, а просто — уж не знаю, каким боком ему это выгодно — почти бесплатные. Сдает их, представьте, за доллар в месяц, причем срок аренды на десять лет. И так повсеместно. Абсолютно, окончательно даром. Небольшие милые меблированные квартирки, для одиночек или небольших семей. По всей Америке уже пару лет шел целый бум этого Пипидома: начиналось с одного дома, а дальше желающие валили валом, так что возникли целые пипидомовские кварталы. Городские власти с радостью отдавали им площади трущоб и районов бедноты — современные пипидомовские высотки выглядели не в пример чище и обустроенней.

Видел я и пару интервью с этими пипидомовцами. Странные они, конечно, ребята. Никто, говорят, ни разу не видел их вживую, а общаться они предпочитают по видео с синтезированной красоткой. Красотку зовут Шелли, у нее сексуальный голос робота-киборга из старых фильмов, отвечающий, впрочем, весьма осмысленно.

И что характерно, все отнеслись к этой особенности вполне понимающе. Или безразлично. Или вообще никак. Вот скажите, вам важно, как выглядит менеджер магазина, где вы покупаете кровать? Высокий он или лысый, и в какую сторону свернут его нос? Вот и мне неважно. Честно говоря, я предпочел вообще бы его не видеть. Меня в магазине интересует кровать, а не менеджер. А жильцов интересует их жилище. Чтобы свет горел, вода текла, а хозяин являлся собой как можно реже. А лучше вообще никогда. Особенно когда кончилась арендная плата.

С этой точки зрения Пипидом был идеальным хозяином. И мультяшку Шелли на экране совсем скоро заменили улыбающиеся квартиранты с новенькими ключами.

«Я живу в пипидоме! А ты живешь в пипидоме? Пипидом-пипидом-пипидом…»

Риэлторы на них практически молились. Стояли в очереди, заваливали письмами и завлекательными описаниями трущоб и незастроенных окраин. Шутка ли — за каждого жильца Пипидом отваливал весьма приличный куш. Не раскрою, какой, но такой приличный, что мы могли бы устроить фонтан из кальвадоса, настоящего португальского, а не этой кислющей бормотухи. Ума не приложу, зачем им выгодно так беспечно сорить деньгами, ну да не мое это собачье дело — мое дело разевать карман и раскрыть рот пошире, эге-гей!

Дела нашей конторы немедленно пошли в гору. Городок ожил, забурлил — на дармовые квартирки немедленно стал слетаться народ. Мы с мистером Роджерсеном немедленно составили стандартный договор, в котором мы представляем интересы хозяина бла-бла-бла, обязуемся предоставить, доставить, устроить, следить за состоянием коммуникаций, и прочее, и прочее. Как известно, Пипидом подписывает любую платежку, какую только не подложи, не особо сверяя означенные суммы. Сами понимаете, какая это золотоносная жила. Нет, везуха, так везуха, какая случается всего раз в жизни! Я с большим трудом упросил мистера Роджерсена взять меня в долю.

Когда мы продали первый дом, я сменил свой единственный потрепанный костюм, купленный за шестьдесят баксов на распродаже в Костко — на пару таких, за которые мне до сих пор не стыдно. Когда мы продали второй дом — я купил «Крайслер». Когда мы продали третий дом… когда мы продали третий дом, Ребекка переехала ко мне.

Я был счастлив до небес. Сами понимаете, я раньше не мог себе позволить такую мировую девчонку.

Тем временем народ к нам валил валом — опоссуму ясно, какой поначалу явился контингент: безработные, «заложники пособия», бездомные, за которых согласился выплачивать ренту муниципалитет — и в городе за какой-то месяц в сотню раз выросло число официальных бездомных. Представляете, что у нас творилось? Одно время вся эта разношерстная толпа повадилась ночевать у дверей нашей конторы, не давая пройти новым страждущим, так что нам пришлось погрузить их в автобусы и препроводить во временное убежище — покинутые ангары недалеко от пипидомовской площадки. По сути дела, идеальный наблюдательный пункт!

А дома эти пипидомовские росли не по дням, а по часам. Работали вроде бы ночью, да так тихо, что никого не тревожили — вот что значат современные технологии! Кейл, наш районный попрошайка, все удивлялся: что за чертовщина, говорит — стоит семь этажей, ложишься себе спать, спишь, как младенец, ни стука, ни звука, просыпаешься — и нате вам, этажей уже девять! Будто выросли сами по себе за ночь, как грибы.

«Инновационные технологии выращивания био-домов — наш технологический секрет» — говорилось в пипидомовской рекламке.

Черт его знает, что у них с этим выращиванием, но я сам видел — дом как дом, все на месте. Вода, свет, газ, чего вам еще не хватает? Нормальные современные дома, новенькие с иголочки. Стекло, сталь, бетон, керамоплитка, окна, балконы — все с ними совершенно в порядке. Если б не было в порядке, народ бы валом не валил, ведь верно?

Самое замечательное во всем этом — что после всего этого андерграунда всегда приходит средний класс. Кто-то же должен учить, лечить и кормить целые кварталы. А средний класс у нас тоже падок на дармовщинку, а ежели кому вдруг пипидома не хватило или у вас повышенные запросы — перед вами, наши дорогие клиенты, лучшие в мире покинутые коттеджи Томбтауна!

За какие-то полгода мы расстались почти со всем нашим квартирным неликвидом.

А я купил Ребекке бриллиантовое кольцо.

Попробую описать Ребекку: у нее мягкие темные волосы, круглое лицо и мягкий голос. А еще она работает медсестрой в госпитале, и я отчаянно ревную ее ко всем пациентам и отчаянно завидую тем, кто изо дня в день видит мою красавицу в зеленой больничной униформе, которая на всех вокруг выглядит, как бесформенная пижама, а Ребекка в ней такая — будто сошла с рекламного плаката.

А еще она умница и готовит самый вкусный в мире пирог из батата. И даже заваренный ею чай вкуснее, чем заваренный мной — уж не знаю, как такое получается, ведь пакетики же одинаковые!

Так что эта пипидомовская история вышла нам как раз на руку. И все шло как по маслу, благословенные три года. Пипидом отстроил нам целых четыре квартала отличных многоэтажек, а денежки к нам с Роджерсеном так и текли рекой.

А потом случилась беда. Причем случилась она исподволь, поначалу мы даже не поняли, что же такого произошло.

Вышли мы как-то с Роджерсеном на ланч, окинули взором наших собственных рук дело — хорошо! Аккурат за нашей двухэтажной улицей первый пипидомовский квартал начинается. Зелени там еще не хватает, но озеленением мэрия занимается, а в мэрии, как известно, на ленивцах воду возят…

— Тебе не кажется, что что-то не так? — вдруг спросил меня Роджерсен.

— Все так, — довольно ответил я ему. — Посмотри, как светит солнце. Посмотри, как вырос наш город! И пообедать теперь есть, где хочешь — хоть у китайцев, хоть у итальянцев, хоть у Дженни в гамбургерной. А раньше стояла одна пиццерия на всю улицу. А чисто как стало! Даже просторно!

— Вот именно, что чисто, просторно, — поморщился Роджерсен. — Что здесь не так, Стеф? Никак не докумекаю.

— Все так, босс, говорю. Это тебе кажется. — А у самого нехорошее ощущение тоже вдруг начало расти под ложечкой. А что не так — и сам не пойму.

А вечером поделился с Ребеккой — вот говорю, день странный, что-то не так, а что — не пойму никак.

— Я тебе скажу, что не так, — сразу отозвалась Ребекка. — Пациенты куда-то делись. У меня на сегодня было записано двадцать шесть человек. А прибыло семнадцать. Нет, всегда бывает, что кто-нибудь не приходит, но обычно они заботятся, чтобы отменить очередь. А сегодня — без отмены, без предупреждения, раз — и треть куда-то запропастилась.

— Это хорошо или плохо? — спросил я.

— Это странно, — ответила девушка. — И в этом чувствуется что-то нехорошее.

На следующий день вроде все было, как всегда. День оказался удачным — мы сдали еще две квартиры, нет, не пипидомовские, ведь пипидомовские нельзя пересдавать, а новые дома они у нас строить почему-то перестали. Уже полгода как перестали, я даже навел справки — и по всей Америке та же история, кто успел, тот заселился, а новых в помине нет. Кончились у них баксы, что ли? Видать, все ушли на благотворительность.

Ну, а у нас на пипидомовском движке жизнь в городке так забурлила, что сами собой явились и другие подрядчики. И вокруг пипидомовских вышек стали расти вполне приличные двухэтажные коттеджи. А тут и мы подсуетились, ведь где домишки, новые или старые, и прочая прилагающаяся недвижимость — мы там на коне! У нас даже конкуренты завелись, а ведь раньше в Томбтауне таким недоходным бизнесом больше никто заниматься не хотел!

Роджерсен все равно ходил какой-то хмурый. А я вышел покурить, да так и вернулся, не успев зажечь сигарету.

— Я знаю, что не так! — подскочил я к нему. — Нищие исчезли! Попрошайки!

Тогда Роджерсен поднял указательный палец, внимательно посмотрел мне прямо в глаза и отрывисто кивнул. А я бросился на улицу и мигом обежал окружающий нас квартал, отмечая все оставленные «посты».

Старуха Родригес, имени которой никто не знал, всегда занимала с утра свой угол у фермерского рынка в двух шагах от нас. Говорили, что ей не больше сорока, но выглядела она сущей старой ведьмой. А чуть поодаль всегда сидел Одноногий Джек в грязном капитанском кителе и со своей неизменной синей кружкой с якорем. А за углом было насиженное место Кривой Сильвы, про которую рассказывали, что она специально перетягивает с утра лицо специальными жгутами, а вечером распускает их и превращается в неприметную, вполне миловидную женщину средних лет.

Всех этих маргиналов, числившихся официальными бездомными, три года назад мы самолично, вместе со всем их нехитрым скарбом, перевезли в пипидом. Мэрия согласилась оплачивать их долларовую ренту, и Роджерсен, в сопровождении самого мэра, торжественно вручил им ключи от новых квартир. А мэр нашего Томбтауна, г-н Джексон Грэйс, пожелал им начать в новом доме новую, лучшую жизнь.

Зря они старались, как бы не так! Большинство нищих немедленно вернулось к прежним занятиям. А учитывая то, что их теперь стало в разы больше, они просто заполонили город, и полиции постоянно приходилось разнимать их стычки в борьбе за территорию.

А теперь они куда-то запропастились, вот чудно. Может, у них какой профессиональный праздник? День Протянутой Руки или Общенациональный День Уличной Благотворительности. Честно говоря, никогда о таком не слышал.

В общем, как сказала Ребекка, «это странно, и пахнет нехорошо». То есть, напротив, пахнет слишком хорошо и кругом слишком чисто, и вот это-то и странно.

Я решил пойти дальше, перебирая все излюбленные места попрошаек. Надо же, обычно я изо всех сил стараюсь их не замечать, а сегодня сам ищу, как последний идиот.

Я честно прошел почти всю улицу до конца — пусто, пусто, все пусто. Все их насиженные местечки были пусты.

Но, наконец, мне улыбнулась удача: в пассаже недалеко от здания мэрии я наткнулся на старого знакомца Кейла.

— Кейл, дружище! — я бросился к нему, как к родному, но меня остановил знакомый до боли тошнотворный запах. Бог мой, мы ж тебя первого в новый дом перевезли, живи-не хочу, что ж тебе там неймется?

Кейл был снова пьян. Кейл валялся в подворотне на том же рваном полосатом матрасе, на каком лежал здесь три года назад. Рядом лежала картонка с монетами, почти пустая.

Зажав рукой нос, я растолкал его. Он приоткрыл один мутный глаз.

— А, это ты Стеф?! Иди к дьяволу, Стеф! Прочь отсюда! Не тронь меня!

— Ты чего, Кейл, совсем сбрендил? Вот пьянчуга!

Кейл немедленно открыл второй глаз, резким движением сел и угрожающе вытащил из-за пазухи нож.

— Убирайся отсюда! Ты с ними заодно!

— С кем?! — Я опешил и отступил на безопасные три шага. — Кейл, клянусь, у тебя белая горячка, я вызову амбуланс!

— С ними, — тяжело бросил нищий и снова опустился на матрас. — Они нас едят. Они съедают нас заживо. Они сожрали старуху Родригес и мистера Патрика, и Черного Ринальдо, и ребенка Толстой Пэт…

— Кто — они? — все еще не понимал я.

— Ты что, не соображаешь? — рассерженно закричал он. — Эти самые, которым вы нас отдали, как бычков на заклание! Ваш проклятый пипидом! — и он разошелся такой непотребной руганью, что у меня волосы на голове встали дыбом.

— Иди ты сам к черту, Кейл! — теперь уже и я рассердился не на шутку. — Но сначала проспись!

Весь оставшийся день я был страшно зол на него. За все — и что вместо того, чтобы спокойненько проживать в подаренной ему отличной квартирке с душевой, он валялся пьяный в стельку на улице, да еще с таким амбре, будто уже полгода уже не мылся. И за то, что нес немыслимую клевету на наш Пипидом, наше любимое детище, грандиознейший проект за всю историю Томбтауна!

Вечером я вывалил все это Ребекке. Ребекка была необычно задумчивой и тихой, а когда я разошелся и начал кричать и поносить безмозглого пьяницу Кейла, посмотрела на меня такими грустными и озабоченными глазами, что я немедленно заткнулся, потому что скумекал: что-то случилось.

— Сегодня пришло всего одиннадцать человек, — сказала она. — Вместо двадцати пяти. — И такая картина не только у меня, а во всех наших кабинетах. Никто не отменяет очередей. Люди просто не приходят. Мы пытались им звонить, но никто не берет трубку. Их телефоны вообще не отвечают. Ни у одного из них. Ты понимаешь, что это значит?

— Нет, — буркнул я. — Они что, все дружно уехали? Спились? Их сожрал злобный пипидом?

Черт возьми, ну какое мне дело до ребеккиных пациентов?

— Сожрал-не сожрал, но мыслишь ты верно, Стеф, — кивнула она. — Угадай, откуда были все исчезнувшие пациенты?

— А чего мне гадать, — огрызнулся я. — Будто я не в курсе, кого ты там лечишь. Ну, вызвали бы полицию, это уже по их части.

— Все пациенты, не вышедшие на связь, оказались жителями одного и того же дома, — медленно произнесла Ребекка. — А конкретно, пипидома номер двадцать шесть по Западному шоссе.

— Самого первого из построенных, — заметил я.

Ребекка снова кивнула.

— Разумеется, мы вызвали полицию, — продолжила она. — Но полиция вернулась ни с чем. Трупов не найдено, значит не было и убийства. Занесли в реестр пропавших без вести, и дело с концом.

— А я-то тут причем?!

— Стеф, ты сам что, не понимаешь, Стеф?! Мы должны пойти в разведку!

— Ты чего, сдурела совсем? — накинулся я на Ребекку. Честно говоря, впервые в жизни. Ох, не простит она мне. Но она как будто и не заметила:

— Мы должны понять, что там случилось, Стеф! Может быть, их и вправду съели? Представь, к ним по ночам из шкафов выползает страшное подземное чудище и глотает их вместе с костями. Но не всех, а выборочно. Или вообще, весь этот ваш Пипидом — сборище злостных пришельцев, которые только и жаждут захватить Землю, а заодно попить человеческой кровушки!

— Ты пересмотрела слишком много фантастики, Ребекка. Особенно своего Доктора Кто. Совсем от него крыша поехала.

— Конечно! И поэтому я пытаюсь рассуждать также, как он! Что бы он делал на нашем месте, а, Стеф?

Я вздохнул. На душе скребли большие черные кошки. Откуда-то проснулась совесть — а ведь это мы с Роджерсеном заварили всю эту пипидомовскую кашу. Сам на себя разозлился: плохо дело! У хорошего риэлтора не должно быть никакой совести. Умеренная деловая честность — это одно, а человеческая совесть — совсем другое.

— Понимаешь, Ребекка, — сказал я как можно убедительнее, — я ведь хорошо знаком с тем, что у этих пипидомов внутри. Пипидом внутри дом как дом, самый обыкновенный. Я уже не раз и не два там бывал: стандартное расположение квартир, стандартные ванные и кухни, балконы, коммуникации. Все абсолютно обыкновенное, взгляду прицепиться некуда.

— Вот и отлично, что бывал, — обрадовалась она.

— Послезавтра у нас воскресенье, выходной.

Значит, послезавтра с утра выходим на разведку! И скорчила такую умилительную рожицу, ну как такой откажешь?

Зря я надеялся, что Ребекка уже назавтра позабудет о своей идее. Как бы не так — она целый день только и говорила об этом, строя теории одна другой фантастичнее, так что я только скрипел зубами.

Рассказывая об этом сумасбродном приключении, я хотел бы начать с того, что мы отправились на тайное дело под покровом ночи, но нет, мы вышли при свете яркого воскресного дня, и солнце светило нам вслед, недоуменно крутя пальцем у виска.

Ребекка сосредоточенно держала в руке листок со списком адресов.

Мы открыли высокую стеклянную дверь и вошли в вестибюль дома номер двадцать шесть, он же пипидом номер один по Западному шоссе. Черт возьми, сказал я себе, как все-таки приятно оказаться в новом доме! Хоть в первый раз, да хоть в сотый! Пипидом все так же выглядел, как новенький: белоснежные панели на стенах, гладкие, как лед, плиточные полы. Запах свежей краски, перемешанный еще с чем-то, что я никак не мог определить.

Лифты работали отлично и тоже выглядели будто вчера сданными строителями.

Ребекка уловила мой взгляд:

— И это тоже странно, — с подозрением сказала она.

Я разглядывал ее милое отражение в идеально вымытом зеркале. Отражение наморщило лобик.

— Ты согласен?

— С чем, бэйби?

— С тем, что это ненормально. Сколько лет этому дому?

— Три… ведь этот самый первый. Да, должно быть уже около трех лет.

— А кто тут живет? Не отвечай, Стеф, я и сама знаю, — внезапно затараторила она. — Безработные, бездомные, пьяницы, наркоманы, искатели приключений на самом дне жизни. Я ведь прекрасно знаю, кого я лечу. А ты представляешь себе, Стеф, как должен выглядеть дом, побывавший три года в их руках? Представляешь?

Я кивнул. Чего-чего, а районов трущоб я в жизни навидался достаточно.

— А тут что? Ты погляди на эти новенькие полы, на идеально чистые стены! На это зеркало, с которого только вчера сдернули пленку. На гладенькие кнопки лифта! Да в этом доме вообще не живут! Даже в фешенебельных районах трехлетние дома так не выглядят. А уж с этой бандой хулиганов и криминалов…

Лифт остановился на восемнадцатом этаже. Первым в ребеккиной записке значился Патрик Батанга, пятидесяти четырех лет, вдовец, без определенных занятий. Очередной пипидомовский бездельник, отметил я, оглянулся на Ребекку и честно начал трезвонить в новенькую дверь с блестящим номером 212. Ответа не было никакого. Звонка, по правде говоря, не было слышно тоже. Я громко постучался в дверь, но на стук нам тоже никто не ответил.

Я оглянулся на девушку и пожал плечами: а чего ты ожидала, Ребекка?

— Пошли дальше, — упрямо сказала она.

Следующей в списке значилась Сильвия Смит, тридцати пяти лет, свободных творческих занятий. Мы поднялись на двадцать третий этаж, где, согласно лежащему у меня в кармане плану дома, добытому в архивах нашего агентства, должна была находиться квартира 124. Двадцать третий этаж оказался совершенно глухим — ни единой двери, этаж ниже заканчивался номером 123, а этаж выше начинался с квартиры 128.

— Может, ошибка? — предположил я. — Неправильно записана квартира. А этаж просто забыли построить.

Честно говоря, я не припоминал в планах пипидомов незастроенных этажей. По крайней мере, в схеме этого дома ничего подобного не значилось.

— Следующая по списку Мариэлла Родригес, 45 лет, — терпеливо объявила Ребекка.

— Старуха Родригес?! Надо же, ее, оказывается, зовут Мариэлла, — оживился я.

— Мариэлла Родригес проживает на пятом этаже, — Ребекка уже нажимала в лифте кнопку с цифрой «пять».

Я послушно отправился за ней.

На пятом этаже стоял странный запах. Пожалуй, я только сейчас уловил: именно этот запах преследовал нас по всему дому. Напоминал мне то ли госпиталь, то ли дешевую лавку мясника — резкий, утробный запах, будто ты очутился в желудке у огромного животного. Ребекка зажала рукою нос.

— Смотри на ее дверь, — прогундосила она.

Я глянул и ахнул: дверь Старухи Родригес была просто нарисована на стене. Нет, даже не нарисована. Вылеплена. Как скульптура. Гипсовая поделка. Дверь, крашеная в матовый коричневый цвет, очень похожая на настоящую, но составляющая со стеной единое целое. Такая дверь никак не могла открываться. И за ней никто не мог жить.

— Калеб Каллиган, 58 лет — севшим голосом произнесла Ребекка. — Семнадцатый этаж.

Калеб? Каллиган? Да это ж старина Кейл! Я вдруг почувствовал, что моя злоба на него куда-то улетучилась. Конечно, он нес несусветную чушь про Пипидом, но с этим домом явно что-то было нечисто. Происходящее больше всего походило на дурацкий запутанный сон, когда уже понимаешь, что спишь, но при этом никак не можешь проснуться.

— Кейла нет дома. Он снова живет на улице, — знающе сообщил я Ребекке. Она неопределенно пожала плечами.

Дверь Кейла Каллигана выглядела на удивление обычной дверью. Стандартный номер, замок, звонок. Самая обычная дверь, грязноватая немного, с царапинами, в отличие от идеально нового коридора. Ребекка позвонила в нее, и мы сначала услышали резкий гудок звонка, а потом, к большому моему удивлению, тяжелые шаркающие шаги.

Дверь открыл Старина Кейл собственной персоной. Похоже, он снова был пьян. Да, точно, он был полностью пьян в стельку. И от него снова нещадно разило. Ребекка опять зажала рукою нос.

А Старина Кейл, расставив ноги, как моряк в качку, умоляюще протянул ко мне обе руки:

— Стеф, — он едва не плакал. — Стеф, вытащи нас отсюда! Умоляю тебя!

Его начало кренить к стене.

Я подхватил его, прошел в комнату и усадил на низенький выцветший диванчик.

— Что случилось, Кейл?

— Ты что же, сам не видишь? — взвился наш квартирант. — Нас съедают заживо! Это не дом, а тварь из преисподней!

Он вскочил, схватил меня за рукав и с неожиданной силой потащил к дверям ванной комнаты.

— Гляди!

Я осторожно открыл белую деревянную дверь. За ней была стена. Простая серая бетонная стена.

— Это случилось три месяца назад, — пожаловался Кейл. — И не у меня одного. У Толстой Пэт, и у старой Родригес, и у многих наших. А сейчас… — он судорожно вздохнул и забормотал: Понимаешь, Стеф, это может случиться в любой день. Каждый божий день ночью, во сне. Я боюсь здесь спать! Хотя нет, это они боятся меня! Стеф, Стеф, давай я сейчас тебе открою страшную тайну! Они — он картинно повел рукой по сторонам, — они не любят пьяных, им невкусно! — Кейл дико захохотал и хохотал долго, всхлипывая и вытирая слезы. А потом сказал:

— Пошли к Толстой Пэт.

Толстая Пэт, согласно нашему плану, жила этажом ниже. Кейл неодобрительно покосился на лифт и, изрядно качаясь, потащил нас с Ребеккой к противопожарной лестнице.

Толстая Пэт была дома и жарила на кухне капусту. В квартире так удушающе пахло горелой капустой, черным кофе и какими-то едкими специями, что я закашлялся.

— Мистер, как вас там называют, и ваша чикита, сейчас вы выпьете мой кофе, а потом убирайтесь отсюда подобру-поздорову! А не то эти твари и вас съедят! Они обожают свежую кровушку! Свежую, молодую, сладкую кровушку!

Я поперхнулся и обжегся глотком оглушительно вонючего кофе. Старина Кейл, глядя на меня, довольно фыркнул.

— Что это? — опасливо поинтересовалась Ребекка.

— Хильбе, кардамон, кижме, акурма, — скороговоркой произнесла афроамериканка. — Отпугивать этих самых. Они же, как коты, не любят сильных запахов. И Джорджи тоже не любил. И кофе совсем не пил, и даже колу. И поэтому они забрали его. В прошлую пятницу, всего неделю назад. Моего крошку Джорджи, — она смотрела на нас так растерянно и умоляюще, что я опустил глаза.

— Джорджи — ваш сын? — осторожно спросила Ребекка.

Толстая Пэт быстро кивнула.

— Там была его комната, — она махнула рукой на противоположную сторону коридора.

Честно говоря, я ожидал там увидеть стандартный детский набор: кроватку, шкаф, разбросанные игрушки. А увидел дыру в стене. Глухую стену, начинающуюся сразу за дверью, а в ней дыру в полметра глубиной, с торчащими бахромой ошметками цемента.

— Это я царапала, — сказала Толстая Пэт за спиной. — Разделочным ножом.

— Это случилось ночью? — спросил я, уже почему-то догадываясь об ответе.

— Я обнаружила это утром. Пошла будить Джорди собираться в прескул, а там…

Ребекка, нахмурившись, погладила ее по плечу.

— Я провожу вас, — Кейл пригласительно распахнул дверь на лестничную клетку.

— Побойся Бога, Кейл! — Запротестовал я. — Ведь шестнадцатый этаж!

Старик удивленно пожал плечами:

— Это, конечно, ваше дело, Стеф, но в лифте тоже пропадали люди.

— Не сходи с ума, Кейл, с нами ничего не случится, — я уже нажимал кнопку вызова лифта. — Мы тут с утра катаемся туда-сюда, все работает, как часы!

Через пять этажей я весьма пожалел об этих словах — вот ведь закон Мерфи! Потому что в лифте внезапно погас свет. Ребекка горячо вцепилась в мою руку, но я сказал ей почти спокойно:

— Не бойся, детка, это какая-то неполадка с электричеством. Но мы спускаемся, ты же видишь. Совсем скоро будем дома.

И то верно, мы спускались. Я ощущал это по той особой легкости в коленях, которая отличает спуск от подъема. Мотор лифта исправно работал, едва слышно поскрипывая и причмокивая.

Счетчик этажей также перестал светиться, так что мы никак не могли понять, далеко ли нам еще до земли. Только мы все спускались, и спускались, и спускались, и спускались, безостановочно и несоразмерно долго. Лифт все также поскрипывал, что-то механически квакало наверху, а Ребекка все сильнее сжимала мне руку.

— Я успела сосчитать до десяти тысяч, — сказал она. Мы летели вниз.

— Такими темпами мы скоро доберемся до преисподней, — невесело пошутил я. Наконец, лифт остановился. Мы вышли в полную темень, хоть глаз выколи. Я закричал — и мой крик отозвался эхом. Похоже, мы находились в большом пустом помещении.

Я крепко взял Ребекку за руку. Мы обошли весь зал по периметру, и периметр составил двести моих шагов. Я проводил рукой по стенам, но не смог обнаружить никакой выпуклости, напоминающей дверь или окно. Мы с Ребеккой начали судорожно рыться в карманах, но ничего, похожего на фонарик, у нас отродясь не водилось, а оба наших телефона оказались разряжены — вот проклятье!

— Давай вернемся обратно в лифт, — разумно предложила Ребекка.

По-прежнему не видя ни зги, мы наощупь направились туда, где должен был быть центр зала. Но лифт, похоже, уже ушел — мы не смогли нащупать ни кабинки, ни кабелей, полозьев, рычагов или чего-то другого, говорящим о его присутствии.

Я снова принялся мерять ногами комнату, попутно проверяя стены на предмет дверных ручек, замков, шпингалетов и прочих спасительных выпуклостей. В качестве отсчетного столбика я положил на пол свой бумажник. Описав полный круг, я сел на пол.

— Ты здесь? — спросила Ребекка.

— Сто восемьдесят девять шагов, — ответил я.

— Не может быть, попробуй еще раз.

Пауза.

— Сто семьдесят пять шагов.

— Вот дьявол! — сказала Ребекка.

— Сто шестьдесят, — отозвался я. — Сто двадцать.

Невидимые стены без окон без дверей неудержимо сжимались вокруг нас.

— Восемьдесят, — сказала Ребекка.

— Пятьдесят, — ответил я.

Когда периметр комнаты стал исчисляться двадцатью шагами, мы остановились и снова вернулись в невидимый центр комнаты.

— Выгребай все, что у тебя в карманах, — скомандовала Ребекка. Я отчаянно выругался и стал наощупь выворачивать карманы:

— Севший чертов телефон, ручка, блокнот, плоская бумажка — план этого дьявольского дома. Квадратная упаковка жвачек, склизкий огрызок яблока, какая-то гадкая требуха. Уличная галька, бумажная лента — видно, счет за бензин, ключи от машины. Декоративный бутылек дрянного виски — от вчерашнего клиента, искавшего склад под винный магазин. Жаль, что я его сразу не выкинул. Нет, не клиента. Так, еще один бутылек.

Я размахнулся и со всей силы бросил бутылек об стену. Он разбился с глухим звоном, резко и отвратительно запахло дешевым алкоголем. Я плюнул и снова выругался. Открыл второй бутылек и хлебнул этой мерзкой отравы. Ребекка нащупала мою руку, отняла и допила остаток. Тяжкая, душная темнота подступила на расстояние дыхания.

И тут нестерпимо ярко сверкнула молния. Я инстинктивно прикрыл глаза.

Потом осторожно открыл их снова. В горящем квадрате белого света, начинающемся прямо от моих ног, стояла сутулая остро пахнущая фигура.

— Старина Кейл!

Кейл шумно втянул носом воздух.

— Я же говорил — они боятся алкоголя, — хмыкнул он.

— Сжечь, — напорствовал Кейл. — Они отлично горят! Казалось бы, бетон и железо, а горит на ура. Как кипа бумаги!

Я немедленно представил себе великолепный сорокасемиэтажный пожар — адские создания, сгорающие в грандиозном адском огне! О, это было бы зрелище!

Старина Кейл, в моем банном халате, восседал на моем стуле и благоухал моим шампунем. Ребекка заставила его три раза стоять под душем, отмывая длинные седые патлы и лохматую, как у гнома, отросшую бороду. Стричься и бриться по ее просьбе Кейл категорически отказался. Ребекка же отомстила ему тем, что спустила в мусорный бак всю заскорузлую от грязи Кейлову одежду и выдала ему свои голубые девичьи тренинги — мои штаны висели на худом старике мешком.

— Взорвать, — горячился Кейл, — к чертовой бабушке! Жителей, понятное дело, выселить куда-нибудь. — А потом гору тротила — и бабах, весь ненавистный пипидом взлетит к небесам! Я с сожалением вздохнул. Ребекка поморщилась.

— Все это ужасно сложно, Кейл, — отвратительно взрослым тоном сказал я ему. — Понимаешь, у нас договора. Юридические соглашения. И если я их взорву вместе с пипидомом — мне крышка. И Роджерсену. Да что мы — тысячи людей останутся без крыши над головой. Неверной, опасной, страшной, но все-таки крыши.

— Вас без пяти минут сожрали, мистер Стефан. А ты, как дурак, покрываешь этих чертовых проглотов. Так мы их называем, — пояснил Кейл. — Черт его знает, что они такое.

— Пришельцы, — Ребекка расширила глаза. — Или хтонические чудовища из недр Земли.

— Дьявольское отродье, — буркнул Кейл. — Древнеиндийские боги, порешившие прикончить людской род. Или что-то вроде того.

— Да шут с ним, какая разница, — встрял я. — Главное — придумать, как с ними бороться.

И тут Ребекка вдруг начала хохотать. Сначала я решил, что это она от стресса, но девушка хохотала так заразительно, что мы с Кейлом не выдержали и тоже начали хрюкать, как две буйные свиньи. А когда она отсмеялась, то произнесла парочку фраз, и после этого мы все втроем ухохатывались еще битый час, вытирая слезы и не в силах остановиться.

— А чего? Может, и сработает, — задыхаясь и всхлипывая, произнес Кейл. — Я бы от такого точно сдох.

На следующий день мы с Ребеккой оба сказались больными. Честно говоря, после пережитого ужаса я предпочел бы валяться в кровати, но времени расслабляться никак не оставалось. Мы честно разделили обязанности: я направился в супермаркет, Ребекка порулила в знакомый ей магазин индийских пряностей, а хорошенько надравшийся с утра Кейл с запасным бутылем водки в руках смело отправился на разведку. «Не боись», — сказал Кейл в дверях. — «Я вернусь к вечеру. А если не вернусь — вы знаете, что делать.»

— Ну и вечеринку вы закатываете, мистер! — покосился на мою коляску кассир в супермаркете. А я сгорал со стыда — коляска доверху была забита самым дешевым и низкопробным спиртным, какое только нашлось, в самых огромных и уродливых эконом-упаковках. Была там водка, текила, виски, питьевой спирт — чем выше градус, тем лучше! По настоянию Кейла я добавил еще пару ящиков самого дешевого и пенящегося пива. И вернувшись, и выгрузив из багажника всю эту отраву, я немедленно отправился в следующий супермаркет. А потом еще и в третий.

Ребекка же притарабанила целый багажник тряпичных мешков, пахнущих, по моему мнению, нечищеной уборной на бомбейском рынке. «Самые крепкие, что есть.» — похвасталась она. Правда, они не знают, что такое кижме и акурма. Но мне надавали еще всякого», — и она начала перечислять названия, звучащие как санскритские заклинания. «Я просила против домовых чертей», — засмеялась она.

— Мы им сделали годовую выручку, — вздохнул я, пробежав глазами ее счет. Счастье еще, что Ребекка не видела моих счетов.

Совсем уже ночью вернулся Кейл, шатаясь, впрочем, утверждая, что он «удручающе трезв».

— Мне пришлось прождать до вечера, — пыхнув перегаром, сообщил он. — Кто бы знал, что они открываются только в темноте?! К тому же, меня в очередной раз чуть не сожрали. А все потому, что я чист, как стакан из посудомойки! Чтоб они подавились, адские твари! Я плеснул им в рожу полпузыря.

— Значит, мы сможем выйти на дело только завтра вечером, — заключил я изо всей его тирады. Старик кивнул.

— Как жаль, что нельзя вызвать «Охотников за привидениями», — с сожалением сказала Ребекка.

День тянулся бесконечно. Роджерсен не давал мне прохлаждаться, еще с утра вызвав меня в контору — намечался визит крупных застройщиков. А я все никак не мог сосредоточится на работе, находясь в какой-то прострации. В голове крутилось и бухало огромное мельничное колесо: а что? а как? а если?

Не каждый же день выходишь на смертельный бой с неизвестной природы жуткими созданиями. И, положа руку на сердце, не каждый день уничтожаешь дело рук своих, свою Американскую Мечту, золотоносную птицу в клетке, обернувшуюся подлой сиреной. Роджерсену я так и не сказал ни слова, сначала все никак не мог начать разговор, а потом махнул рукой — все равно завтра сам обо всём узнает.

Таким образом, в шесть часов вечера к пипидому номер двадцать шесть подъехал черный «Крайслер». «Крайслер» был битком набитый звенящими бутылками и зловонными мягкими мешками, и три тени в черных масках стали сосредоточенно выгружать ящики и коробки. Варианты с вертолетом и подъемным краном нам сразу пришлось отмести из-за дороговизны и привлечения чрезмерного внимания, поэтому содержимое Крайслера самым ненадежным на свете образом отправлялось на пипидомовском лифте на сорок седьмой этаж. И доехало на удивление благополучно. Наверху дежурила, разгружая лифт, Толстая Пэт с неизменным термосом вонючего кофе наготове.

Вы когда-нибудь взбирались по лестнице на сорок седьмой этаж? И не пробуйте, не советую. Ад и пламя, седьмой круг с четвертью. Я сдавался восемь раз. Я убеждал Ребекку все бросить. Я доказывал Кейлу, что и на лестнице нас могут премиленько слопать, вот сейчас, за этим поворотом или еще этажом выше.

Но эта упрямая парочка была неумолима, а я тащился у них на хвосте, как мешок с тем самым, что мы только что удачно отослали наверх.

А потом я отдувался, как альпинист-марафонец, и мы стояли у окна пожарной лестницы, и ждали, глядя в близкое небо, и время до полной темноты тянулось, как лакричная жевательная резинка, наматывая минуты на километры. И, наконец, Кейл торжественно произнес:

— Начали.

И открыл гладкую белую дверь с черным замком, которую я до сих пор совершенно не замечал. За дверью оказалась обычная мужская уборная с широкими жестяными писсуарами. Ребекка сначала застопорилась на пороге с вопросом «а женского тут нет?», но Черная Пэт вручила ей большое поломойное ведро, и Ребекке стало не до вопросов.

А потом началось такое, чего я никогда не забуду: мы с гиканьем и хохотом выплескивали в ведра отвратительно пахнущее пойло, залакировывали сверху мыльным пивцом, а Ребекка точными движениями заправского алхимика замешивала в эту смесь ковш ядреных индийских специй. Получившееся зелье Кейл ведро за ведром отправлял прямехонько в писсуар, приговаривая:

— Кушай, дорогой! Кушай на здоровье! Пей до дна! Пей до дна! За маму! За папу! За Старуху Родригес! За Патрика, за Ринальдо!

— За Джорди! — с размаху плеснула из ведра Толстая Пэт.

А мы все мешали и мешали гремучую смесь, пока хватало сил, пока не кончились бутылки и холщовые индийские мешки.

— А теперь — бегом! — скомандовал Кейл.

И мы побежали вниз со всех ног.

— Ты предупредила жильцов? — закричал Кейл через два пролета.

— Я обзвонила всех, кого смогла! — гулко отозвалась Пэт. — По интеркому! Сказала, краны не открывать!

— Даже я бы не стал пить! — заорал Кейл еще через два пролета. — Сущая отрава!

— Именно то, что надо! — звонко прокричала Ребекка.

— Вы подождете меня или нет, подельники?! — прокричал я вниз, в бесконечно кружащуюся лестничную клетку. Ступени дрожали у меня под ногами и медленно, слишком медленно бежали обратно. Двадцать первый этаж, двадцатый. Веселые вопли подельников стихли глубоко внизу; должно быть, они уже выбрались на свежий воздух.

Девятнадцатый этаж, восемнадцатый. Я, задыхаясь, изо всех сил перебирал ногами, и лестница дрожала подо моим тяжелым шагом. Нет, это сам дом — весь дом ощутимо затрясся, будто при землетрясении. Стены потемнели и будто бы пошли волнами; сверху посыпалась штукатурка. Быстрее, еще быстрее! Легкие сгорели, теперь дыши жабрами, Стеф. Пятнадцатый этаж, четырнадцатый. Быстрее! Вот тринадцатый — чертова дюжина. Или уже двенадцатый? Еще быстрей!

Через два пролета резко погас свет. Я оказался в кромешной тьме, в бетонном мешке, и только считал ступени, сжимая зубы, хватаясь за перила и стараясь не оступиться. А дом вдруг пошел звуками: стонал и скрипел, и хлюпал, и гудел трубами, и вздыхал гигантскими невидимыми мехами. Сказать, что мне стало страшно — это не сказать практически ничего. Мои волосы встали дыбом отнюдь не фигурально; должно быть, прическа моя превратилась в натуральное афро. Десятый этаж? Или уже девятый? — успокаивал я себя. Лестница стала скользкой, гладкой, будто детская горка, я не удержался и упал на ягодицы, и покатился вниз, отбивая пальцы невидимыми спасительными перилами, а затем почувствовал, что лечу, падаю почти отвесно в полнейшей, глухой, абсолютной тьме… Меня схватили за запястья какие-то холодные, как лед, руки; я заорал от неожиданности и ужаса; едва ощутив ногами твердую почву, я побежал туда, откуда почувствовал какое-то слабое дуновение воздуха; ледяные пальцы все также крепко держали меня за руки, не отставая. Мы бежали, вероятно, по длинному коридору — а он все никак не кончался. Здесь густо, до жжения в глазах воняло — той самой взрывоопасной смесью, которую мы только что влили в водонапорную систему. С потолка капало; мы то и дело вляпывались в невидимые лужи чего-то чавкающего и липкого; наконец, я с размаху налетел на какую-то тошнотворно пахнущую мокрую стену и от удара лишился чувств.

Очнулся я на улице. Прямо над головой ярко светил фонарь. Ребекка протирала мое лицо и одежду влажными салфетками, рядом стояла высокая крепкая женщина.

— Мариэлла, — басом представилась женщина. — Ух, и тяжелый же вы, мистер Стефан.

— Патрисия с Джорджи уже ушли, — сбивающимся голосом сообщила Ребекка. — Знаешь, я чуть с ума не сошла от волнения!

Тебя не было четыре часа! Нет, ты скажи, ну где на этой лестнице можно на четыре часа запропаститься?

Я лежал и смотрел прямо в центр фонаря, и у меня кружилась голова. Мариэлла? Мариэлла Родригес? И пропавший целую неделю назад маленький Джорджи?

А что было дальше, вы и сами знаете. Эти ушлые квартиранты против нас с Роджерсеном открыли представительский иск. Выбора не оставалось, и мне пришлось рассказать Роджерсену все без утайки, но странная вещь, он вовсе не стал ругаться, а только сидел, как мумия, с ошеломленным взглядом и открытым ртом, затем похлопал меня по плечу и только потом схватился за голову.

Да, должен отметить, что хитроумный ребеккин способ отлично сработал, и дом номер двадцать шесть по Западному шоссе стоит совершенно целехонький. Правда, этажей в нем теперь не сорок семь, а тридцать пять. Куда делись остальные, ума не приложу. Все жильцы и жилицы, насколько мне известно, остались в полном здравии, только вот квартиры у них, как это было сказано в этом чертовом иске, «без всякого предупреждения поменяли архитектурную планировку». Сущие мелочи, на самом деле: у кого стена исчезла, у другого спальня оказалась на кухне, а у третьих санузел на потолке. Что, скажете, на потолке неудобно? А у четвертых одна квартира с соседями оказалась. Шведская семья, практически. Говорят, это теперь модно.

Впрочем, мы с Роджерсеном вовсе не унываем. Наоборот, планируем обезвредить следующий пипидом. А потом и все остальные, чтоб уж наверняка. Судя по срокам застройки, у нас есть еще в запасе несколько недель или месяцев. Между прочим, я навел справки — эта бодяга, с пропажей жителей пипидомов, распространилась уже по всей Америке. Ими занялось ФБР, лучшие умы ломают головы, но все тщетно. А мы его просто споили вусмерть, самым гадким на свете пойлом, вот дела! Охотники за домовыми чертями — заткнули глотку прожорливому проглоту! Йо-хо-хо!

Ах да, расскажу про Кейла — Калеб Каллиган оказался способным маркетологом и отлично подвизался у нас в конторе. Он, наконец-то согласился постричься и побриться, чтоб не пугать клиентов своими космами и длиннющей гномьей бородой. Правда, он неизменно является на работу уже хорошенько надравшись, а на наши замечания важно толкает цитаты о чрезвычайной пользе пьянства в борьбе с проглотами и всякой прочей нечистью.

Цитирует же он не что-нибудь, а ребеккины статьи, которые она успешно публикует в уфологических журналах. Статьи у нее великолепные, а особенно хороши названия: «Как бороться с Пипидомом?», «Проглоты — новая мировая смертельная опасность», «О пользе алкогольных напитков против захватчиков Земли». А сейчас она работает сразу над двумя научными статьями — о воздействии этилового спирта и эфирных масел на метаболизм проглотов и о наблюдаемых вблизи них пространственно-временных эффектах. Надо же как-то объяснить, почему Мариэлла Родригес и маленький Джоржи отсутствовали целую неделю, а сами они утверждают, что блуждали в темных подвалах часа два, не больше. Любопытная история! Да и Ребекке неплохое развлечение.

Правда, особых доходов нам ее статьи не принесли, напротив, против нас открыли еще один судебный кейс — откуда-то взялось Американское Общество Защиты Пришельцев и Древних Тварей.

Надо будет их самих поселить в каком-нибудь необезвреженном пипидоме.

Но самое несправедливое — думаете, хоть один из спасенных жильцов, кроме перечисленных в этой истории, сказал нам хоть крохотное спасибо? Да никто, да ни разу. Только поносят нас, на чем свет стоит. А мы, если посмотреть — спасители, национальные герои, защитники простого американского народа от хищных захватчиков Земли, и прочее, и прочее, и прочее. Ну, сущая несправедливость!

А Роджерсен, между прочим, тоже написал статью, в серьезном риэлторском журнале — и что вы думаете? На него ополчилась вся Гильдия Профессиональных Риэлторов, да с такой силой, что у нас едва не отобрали лицензию! А я взял и разослал журналы с ребеккиными статьями по всем главным полицейским департаментам городов, где был построен Пипидом. И что? Да ничего не вышло! Никто нам ни на унцию не поверил!

Но вы-то мне верите? Если верите мне хоть чуть-чуть, если в вашем городе тоже имеется Пипидом, если вы, по несчастливой случайности, сами — жители пипидома, вы-то теперь знаете, что делать?!