— Когда я пришла в лицей, где она училась в третьем классе, — рассказывает подруга дочери, — она уже пользовалась всеобщей популярностью. По крайней мере, все к этому шло. Класс был просто замечательный, и все благодаря ей. Она была большая выдумщица, активистка и заводила. Для меня это было непривычно.

Мать и подруга дочери сидят напротив друг друга в кафе. Они заказывают кофе с большим количеством молока.

— На школьных праздниках она вообще была звездой. Стоило ей войти, как ты понимал: сейчас начнется. Ни одна программа не обходилась без нее. Поразительно! Она исполняла на гобое сложную вещь в паре со странноватым учителем, игравшим на скрипке. А потом пела в ансамбле учителя рисования — того с бородой, помните? Весь вечер на сцене.

Музыка в кафе звучит слишком громко; мать и подруга дочери наклоняются ближе друг к другу, нависая головами над узким столиком.

— Я хорошо помню пятый класс. Год перед выпускным экзаменом. У нее было много поклонников, но тогда она положила глаз на самого смазливого мальчика в школе. А он на нее. Не одну неделю они обхаживали друг друга. И вот однажды, стоя на лестнице во время большой перемены, я увидела ее в конце коридора, в красном платье, рот до ушей. Она вскинула руки и закричала: «Мы целовались!» Как будто выиграла забег на тысячу метров. Я так смеялась.

Мать берет сигарету. Она слушает.

— Через несколько дней состоялся выпускной вечер. Вообще-то, вся школьная жизнь была какой-то мыльной оперой, в которую все мы втянулись. Трудный период для нас всех. Ссоры с родителями, размытое будущее, разборки с мальчишками. Прыщи, разводы, расстройства пищеварения. У каждого свои проблемы. Но только не у нее. Это был ее мир, в котором она, совершенно довольная, чувствовала себя на своем месте. В тот вечер она с еще несколькими ребятами исполняла со сцены заключительную песню, соул. Очень раскованно, с большим чувством. Потом должны были начаться танцы.

Не помню точно, но, по-моему, никто из нас не осмеливался первым выйти на танцплощадку. Ансамбль уже начал играть, а мы все топтались в кругу. И вот она сделала шаг вперед. Посмотрела на своего избранника — и тот вышел из круга. Он не мог отвести от нее глаз. Они начали танцевать, все ближе и ближе друг к другу. Мы хлопали и свистели, музыка будоражила душу, казалось, перед нами хорошо срежиссированный номер, но все было по-настоящему. Они приблизились друг к другу и, коснувшись телами, слились в поцелуе. Мы, конечно, затопали и завизжали от восторга. В тот самый момент вспыхнул их роман.

Мать помешивает остывший кофе.

— Он был симпатягой, — говорит она. — Во что мы только вместе не играли — и ему нравилось. Они были хорошей парой. Поначалу, во всяком случае.

— Да, но потом все покатилось под откос. Он стал ее учить, как собирать чемодан. Педант. Внушил ей чувство неуверенности в себе, как будто она была неучем и неумехой. Хотя сперва все было как в кино, как в сказке. Идеальная любовь, которой мы все так ждем. Танцуя в том большом кругу, она заставила нас поверить в эту сказку.

Мать и подруга дочери закуривают. Они тихо сидят, наблюдая за тем, как дым вьется над столиком.

* * *

Такая жизнелюбивая вещь между двумя глубоко печальными вариациями. Что мне с ней делать? — подумала женщина, со вздохом опускаясь на стул. Пропустить. Нет, невозможно. Хватит с нее вздохов и стонов, всего этого жеманства. Тридцать два такта в соль мажоре. Просто играй и ни о чем не думай.

Через каждые четыре такта начиналось что-то новое, и следовало каким-то образом соединить эти разнородные элементы. Не получалось подобрать темп, в котором бы все фрагменты звучали полновесно. Я занимаюсь тем, что больше не могу прочувствовать нутром, думала женщина. Эта неугомонность, присущая молодости, резкий переход в другую идиому, бездумное продвижение вперед и восхищение всем подряд — я так не могу. Она достала из шкафа метроном. Если сама не в состоянии до чего-то дойти, воспользуйся вспомогательными средствами. Пассажи, которые, по ее мнению, она играла чересчур медленно, оказались слишком быстрыми, и наоборот. Ладно. Теперь понятно. Надо исправить. Сначала. На фоне ударов механического метронома пьеса получилась головокружительной. Она вызубрила аккорды в тех местах, где руки спотыкались друг о друга; диминуэндо в каждом такте, но на отрезке из четырех тактов медленное крещендо, и еще большее усиление звука в последующих. Или лучше наоборот, играть все тише и закончить шепотом?

Не стоило раздражаться по поводу собственной нерешительности. Хорошо, что Бах не расставлял в партитурах динамических оттенков; можно было все придумывать самой и, при желании, каждый раз играть по-новому. Вопреки сомнениям она проникла в эту маленькую вселенную, чтобы там осмотреться, подивиться тамошней жизнерадостности и спонтанности и приготовиться к любым сюрпризам.

Был ли за окном дождь или ветер? Она не знала. Трагизм предыдущей вариации и безутешность следующей выпали из ее сознания. Больше часа она поддавалась зажигательным чарам двух страниц партитуры, стоящей перед ней на пюпитре.