Наспех поужинав и побросав грязную посуду в раковину, она усадила сына в прогулочную коляску — без коляски он то и дело останавливается, с любопытством рассматривая собачьи какашки или норовя сорвать бузину с каждого куста. Еще светло, тепло, не надо возиться с куртками. Окна закрыла, ключи взяла?

Дочка танцует перед домом и тихонько напевает себе под нос: «Три гуся сидели в овсяной соломе и плакали…» На ней широкая юбка с белыми и розовыми оборками. На маленьких ножках мощные сандалии. В нетерпеливом ожидании она поворачивается лицом к матери и мальчику. Ну что, пошли уже?

На всех парусах они мчатся по улице. За окнами ужинают, кто-то моет посуду. Мать плавно лавирует с коляской по мостовой в такт неспешной песенки про гусей, которую они распевают во весь голос. Мальчик прижимает кулачки к перекладине коляски и изображает руль. Девочка держится за коляску одной рукой и раскачивается на каждом повороте.

Они проходят привычные места. Тюльпанное дерево со срезанными листьями. Сад с прудиком и мостиком для почтальона. Злую собаку за устрашающе низким забором. Лестницу с дорожкой для инвалидной коляски. Машин, велосипедов нет? Тогда понеслись! На другой стороне дороги снова вверх на полном ходу! Из коляски падает мишка, мальчик кричит; какой же у него низкий голос, просто не верится, что обладателем этого баса может быть трехлетний ребенок. Они останавливаются, и девочка вприпрыжку бежит назад, чтобы подобрать потерянного мишку. Заботливо водружает его за широкую спину своего благодарно бурчащего братика.

На улице ни ветринки. Из садов доносится запах левкоя. А вот и районный центр — серая постройка с плоской крышей. Он расположен на площади, где лишь совсем недавно посадили молодые саженцы, редкие стволы со скромными кронами, пропускающими свет. Со всех сторон собираются дети, в группах или в сопровождении родителей. Мальчик с воодушевлением приветствует знакомых и пытается привстать. Дочка демонстрирует свою юбку подруге чуть постарше, и та с восхищением кивает: «Красота!»

Мать провозит коляску сквозь настежь раскрытые двери и освобождает мальчика. Не отпуская своего мишку, он тут же начинает бегать туда-сюда по серому помещению с блеклым линолеумом, мимо придвинутых к стенам стульев.

Здесь собрались девочки шести-семи лет, занимающиеся в кружке народных танцев. Самым старшим не больше девяти. Они сбились в кучку возле учительницы, женщины лет тридцати, в длинной юбке и с косой за спиной. Мать, с недоверием относящаяся к любителям народных танцев и хранителям народного творчества в целом, критически разглядывает лицо учительницы — без макияжа, как водится, но и не пышущее здоровьем; скорее, чуть бледное и усталое, но оживающее под заинтересованными взглядами детей.

Учительница налаживает громадный магнитофон.

— Давайте переодеваться, — говорит она, — для танца в деревянных башмаках.

Она достает из мешка чепчики и клетчатые шейные платки.

— Башмаки, мама, — говорит девочка.

На секунду она опирается о мамины колени и садится на пол, чтобы снять сандалии. Затем босиком подходит к брату, озадаченно наблюдающему за всем этим маскарадом, и обнимает его за шею:

— Когда тебе будет четыре, тебя тоже пустят. Осталось недолго!

Мать достает из сумки башмаки и носки. Мальчика одевает в старую охотничью куртку пурпурного цвета и кондукторскую фуражку. Ей хочется, чтобы он тоже чувствовал себя участником события. Из магнитофона раздается громкая ритмичная музыка.

— Разбейтесь на пары, — говорит учительница, — положите руки друг другу на плечи.

Дочка танцует с соседской девочкой. Волосы убраны под черный в цветочек чепчик, завязанный под подбородком и заостренный на лбу. Маленькое округлое лицо девочки выражает серьезность. Взгляд прикован к учительнице; правая нога в черном расписном башмаке слега приподнята для первого па.

Мать сажает мальчика на колени. Они смотрят на кружащихся девочек и хлопают в ладоши, отбивая ритм в унисон с башмаками. Дети танцуют парами по кругу, потом, опустив руки, расходятся, образуя широкое кольцо, и снова движутся навстречу друг другу — боком, руки на поясе, постукивая каблуками.

Вид собственного ребенка в мире вне семьи вызывает смешанные чувства. Танцевать надо дома, думает женщина, как я танцевала с ней на руках, когда она еще была малышкой. Не с чужими, не под руководством незнакомца. В состоянии ли она себя защитить? Ведь другие дети могут ее обидеть, а учительница завалить идиотскими заданиями. Способна ли она сказать «нет», отвернуться? Смутится ли она под чужим взглядом, осмелится ли танцевать, будет ли плакать от обиды и неуверенности в себе? Как справиться ребенку со всем этим, когда люди, вещи, музыка не такие, как дома? Задача матери — привить своему ребенку амбивалентное отношение к жизни, в котором любознательность соседствует с осторожностью, самоотдача с недоверием. Удалось ли ей внушить это дочери?

Тем временем дочь танцует в целомудренном чепчике. Мать наблюдает, как та улыбается, подскакивая к соседской девочке после исполнения танцевальной фигуры. Она безупречно попадает в такт. «Другая нога», — подсказывает дочка, если партнерша ошибается. В следующей хореографической разводке они машут друг другу и кладут руки на пояс. Они разучивают новые движения. Сцепивши руки, они кружатся и стучат внешней ногой. Останавливаются, меняют руки, идут в другую сторону, стучат другим башмаком. Даже представить себе невозможно, думает мать, моя дочь танцует танец в башмаках! И это на моих глазах!

Потом вдруг все заканчивается. Дети собираются вокруг учительницы, чтобы отдать ей шейные платки и чепчики. Нужно помочь ей развязать чепчик, думает мать и почти встает с места. Но тут она видит, как соседская девочка ласково кладет руку на голову дочери и что-то ей говорит. Потом развязывает тесемки и осторожно снимает чепчик с ее головы.

Ребенок справляется с трудностями, чем-то увлекается, получает удовольствие. Вызывает у посторонних понимание и нежность. Становится самостоятельным человеком вне стен дома. Мать прячет лицо за спину мальчика.

* * *

Спустя двадцать пять лет, закусив губы, мать просматривает вариацию 1.

— Ты без труда ее сыграешь, — сказал знакомый пианист. — Давай начинай вспоминать. Это пойдет тебе на пользу.

Как бы не так, подумала она, усмехнувшись про себя. Можно ли вообще усмехаться про себя? Она могла. Этот танец, это элегантное галопирование на три четверти было сплошным позерством. Произведение становилось аутентичным лишь тогда, когда ты рисовался. Сначала только ноты, без педали, медленно. На бумаге все выглядело легче, чем оказалось на практике. Рулады гамм чередовались с арпеджио, руки то разлетались по клавиатуре, то сходились вместе. Возмутительно.

Досадны были не только физические и технические сложности — она ошибалась так часто, что боялась довести ошибки до автоматизма. Больше всего ее раздражал детский задор этой вариации, похожей на полонез. Тут же нахлынули болезненные воспоминания. О том, как они играли дуэтом: она извлекала из виолончели ритмичный бас, а дочь, сидевшая напротив, выдувала на флейте веселый танец. У них все получалось само собой; акцент на первую долю, едва заметная пауза в конце такта, чуть задержанное, как бы в нерешительности, дыхание перед тем, как перейти к следующему. Им не надо было заранее договариваться, они общались исключительно посредством музыки. Когда одна вплетала в исполнение импровизированное мелодическое украшение или не обозначенную в нотах артикуляцию, другая тут же ее подхватывала. Совершенно естественно.

Она затрясла головой, будто только что вымыла волосы, — воспоминания, как брызги воды, разлетелись в разные стороны. Вариация 1. Она играла строго, сдержанно, чуть медленнее, чем следовало. По мере исполнения музыка превращалась в оболочку вокруг огненного зерна ярости. Под ее пальцами веселость переходила в нечто похожее на цинизм. Первая вариация предлагала два варианта: заразиться наивной жизнерадостностью или с недоверием отгородиться от нее. Она выбрала последнее. В ее интерпретации звучал холодный метаполонез, равнодушный комментарий к танцу.

В конце вариации руки сходились на одной клавише — простая хроматическая гамма. Точка. Перед ней возникло лицо шестилетней дочери в чепчике, с закрытыми глазами, всецело доверившейся ласковому жесту соседской девочки.

В исступлении мать сыграла жесткий, неповоротливый полонез.