Роман

 

Незнакомая столица

Из ночной мглы неожиданно вынырнул большой щит с надписью «Рим». Поезд замедлил ход и остановился у перрона. Вместе с другими пассажирами с поезда сошел комиссар Сартори.

Толчея на перроне привела его в замешательство. Чемодан бил по икрам, зонтик норовил дать подножку. Поражали неоновые вывески огромного вокзала «Термини».

Сна как не бывало. Влажный воздух с запахом дыма, газа и пыли освежил ему лицо. Он почувствовал, как давит на него высокое здание, очертания которого не удавалось различить сквозь пелену дождя.

— Док!.. Доктор Сартори!

Он увидел руку, машущую над толпой, и перед ним появилось пухлое, сияющее лицо бригадира Короны. Комиссар вдруг заволновался и, чтобы прийти в себя от легкой паники, охватившей его, не ограничился формальным пожатием руки, а обнял земляка.

— Хорошо доехали?.. Дайте чемодан… Ну нет, дайте его мне!.. Видели моего отца? Как он? Если бы вы знали, как я рад, что вас перевели в Рим. Нет, нет, Мариастелла ждет вас на ужин. Мы специально задержали его.

Вряд ли понял бригадир, что Сартори устал и предпочел бы сейчас лечь в постель после хорошей теплой ванны. Снаружи под навесом вокзала их ждала полицейская «пантера». Водитель по-военному приветствовал комиссара, который протянул ему руку. Затем была гонка по городу в мутном отражении света между высоких серых зданий, среди потока машин, мчащихся в хаосе. Внутри баров виднелись голубоватые проблески экранов телевизоров, перед которыми группками сидели люди.

Как столица, Рим показался Сартори довольно провинциальным. Мысленно он то и дело возвращался в свой родной городок, оставленный день тому назад, к родственникам и друзьям, которые сейчас либо тоже находились перед телевизорами, либо разыгрывали обычную карточную партию в кафе «Рим».

Тихая, дразнящая воспоминаниями грусть охватила комиссара. Он почти не слушал Корону, рассказывающего о коллегах, о службе, о сложном мире «виа Сан-Витале».

В эту ночь Сартори плохо спал в номере гостиницы, найденном для него Короной. Без конца ходили по коридору, кто-то говорил высоким голосом, и комиссар вынужден был обратиться к портье. Потом наступила тишина, часто разрываемая треском мотоциклов и голосами выходящих из кинотеатра. В полусне он чувствовал отсутствие жены под боком. Отсутствие детей Тины и Карлы ощущалось менее остро. Его семья осталась на Сицилии.

На следующее утро в девять часов Сартори явился в Центральное полицейское управление. Начальник принял его с радушием. Они выкурили по паре сигарет, поговорили о детях и о жаловании. Голос шефа, явно истинного сицилийца, отвлек его от ближайших служебных забот.

— Давайте встретимся сегодня вечером, Сартори? Хотите? Поужинаем вместе, поговорим в спокойной обстановке. Как и вы, я сейчас один.

— Какие будут мои обязанности? Я не имею представления.

— Не будем торопиться, мой друг! У меня есть на уме кое-что для вас. А пока поработайте в Летучем отряде полиции.

Сартори ушел от начальника разочарованным.

Выйдя на улицу, комиссар решил немного побродить по городу, которого почти не знал. Бывал в Риме три-четыре раза по служебным делам. Не торопясь спустился по улице Национале и свернул в переулок. Люди здесь ходили быстро, словно спешили на важные свидания, но не сталкивались на тротуарах. Сторонились границы потока автомобилей, мотоциклов и автобусов. Много разговаривающих. Сартори на лету ухватил сицилийский диалект из разговора двух элегантных синьоров, один из них сидел за рулем длинного белого «мерседеса». Затем ему встретилась группа негров, болтающих по-французски. Прошла рядом женщина, завернутая в сари. Вводили в соблазн девушки в мини-юбках.

Зашел в ресторан, с неохотой поел, исподтишка поглядывая на девушку в мини-юбке, разместившуюся неподалеку от него.

На выходе Сартори немного задержался, пережидая начавшийся дождик. Девушка в мини-юбке столкнулась с ним на пороге, улыбнулась, будто извиняясь, и удалилась, покачивая бедрами. Больше всего ему понравились ее красивые ноги в длинных сапогах из черной кожи.

Вид этой незнакомки вогнал комиссара в меланхолию. В такие моменты он с горечью вспоминал, что ему исполнилось сорок пять лет и уже потеряны все шансы предстать в виде героя своих отроческих мечтаний. Высокий, стройный, волосы ежиком с проседью, всегда одет с иголочки (его единственной слабостью была страсть к галстукам), он знал, что может нравиться женщинам. Но когда представлялся случай «пошалить», грустное лицо жены останавливало его на пороге удовольствия.

Такси подвезло Сартори к Центральному полицейскому управлению.

Бригадир Корона уже ждал его, чтобы показать служебный кабинет, который определил ему начальник. Речь шла об убогой комнатушке с окном, выходящим во двор. Из окна не видно было неба. Зато хороший обзор на полицейские автомобили, стоявшие во дворе, и на людей, идущих по внутренним проходам.

— Как вам нравится комната, доктор? — поинтересовался Корона.

— Удивительная гадость, — буркнул Сартори.

Они сели перекурить.

Бригадир опять завел разговор об их городке Партанне, и эта болтовня начала надоедать комиссару. Пока он не хотел думать ни о чем, кроме службы.

Дверь открылась, и вошли трое: один в штатском, двое в форме. Корона представил их Сартори. Тот, кто в штатском, — фельдфебель Фантин, двое других — агенты Тортуозо и Мариани. Начальник на время, как он сказал, направил комиссару свою «команду», и эта временность положения действовала Сартори на нервы.

У Фантина вид был не особо бодрый, но, должно быть, дело свое он знал как никто другой, ибо за спиной у него было двадцать два года службы. Тортуозо, калабриец, второго срока сверхсрочной службы, казался слишком серьезным и решительным. Из трех прибывших наибольшее доверие внушал комиссару Мариани. Уроженец Реджи-Эмилии, молод, симпатичен, с хорошими манерами. Сартори сделал бы ставку на него. Он редко ошибался в своих первых впечатлениях.

Они попросили дневального принести кофе. Коридор перед кабинетом был безмолвен. Сиеста. Но немного спустя со двора выехала «пантера» с включенной сиреной, прервав на полуслове фельдфебеля Фантина, который разъяснял комиссару обязанности Летучего отряда полиции. Приятно было слушать Фантина с его венецианским выговором.

Прошло несколько дней. Ничего существенного за это время не произошло.

Сартори в сопровождении Короны подыскивал себе квартиру, по крайней мере, из четырех комнат. Он осмотрел уже несколько, но ни одна из них его не удовлетворяла.

— Хотелось бы побольше зелени, — говорил он. — Можно подальше от центра, но так, чтобы ребятишкам не надо было перебегать улицу по дороге из школы.

В этом году Тина и Карла учились в Калтаниссете, где гостили у бабушки с дедушкой.

Воскресенье было тягостным днем, несмотря на бледное осеннее солнце, освещавшее стекла окон.

Сартори оставался в постели почти до одиннадцати. Он жил в небольшой гостинице, найденной бригадиром. Комиссар отказался от приглашения на обед к Короне, хотя ему нравились привычные сицилийские блюда Мариастеллы. Вообще-то, и римская кухня была ему по вкусу, только идти далеко, а это уже мешало его привычкам.

Сартори вышел на улицу после полудня с ощущением небольшого нарушения координации движений. Причину такого нарушения он стыдился открывать кому-либо (лишь однажды признался жене): если несколько дней у него проходили без «жертвоприношения Венере», появлялась раздражительность, шла носом кровь.

Около часа дня он вошел в ресторан, где несколько дней назад видел девушку в мини-юбке и высоких сапогах. Теперь уже он кое-что знал о ней. Зовут ее Кристина Варекья, и живет она на проспекте Стацбоне Пренестина. Девушка была завсегдатаем этого маленького ресторанчика, и однажды, когда сидела за соседним столиком, комиссар прочитал ее имя и адрес на конверте, который лежал на скатерти рядом со столовым прибором.

Сартори даже обменялся с ней несколькими фразами, и теперь при каждой встрече они приветствовали друг друга: она — улыбкой, он — приподнимая шляпу. Голос у девушки низкий и теплый; во взгляде, который она почти всегда бросала искоса, он замечал завлекающий блеск. Ей не более тридцати, одевалась она с элегантностью, немного эксцентрично. Красивой он ее назвать не мог, но то, что она соблазнительная, сказал бы без колебаний.

Сейчас, как он и опасался, Кристина не появилась.

Это было первое воскресенье, которое комиссар проводил в Риме и поэтому не мог знать привычек девушки. Возможно, она уехала за город.

Сартори без аппетита поел запеченного молодого барашка, выпил два стакана белого вина из Кастелли и кофе. Затем не устоял перед виски и двумя вафельными трубочками по-сицилийски. После ресторана отправился в кино, где в течение двух часов поддавался соблазну стать шерифом Дикого Запада.

Прежде чем возвратиться в гостиницу, комиссар решил прогуляться в Центральное управление, взглянуть на кое-какие, не очень важные дела, которые находились сейчас в производстве.

Но Франческо Сартори, комиссар Уголовной полиции, не мог предвидеть, что это побуждение будет дорого ему стоить в будущем и предопределит поворот в его жизни. Вся вина этого обычного воскресенья была в большой неразберихе незнакомого города.

Он пересек почти пустынный коридор, поздоровался с несколькими встретившимися ему агентами, попросил одного из дежурных принести кофе и направился в свой кабинет.

Комиссар открыл дверь, и на долю секунды у него возникло впечатление, что он ошибся и находится не на пороге своего мерзкого кабинета в Центральном полицейском управлении, а в прихожей рая. Неподвижный, как статуя, не отрывая руки от дверной ручки, он созерцал предоставленный ему случаем вид. (А может, это один из его отроческих снов?)

Видение сидело в шатком креслице, положив длинные ноги крест-накрест. На ней — короткая юбочка, толстый свитер канареечного цвета с глубоким треугольным декольте и распахнутая меховая шубка. Высокие выступающие скулы, широкий чувственный рот, приукрашенный розовой помадой, длинные светло-русые волосы. Радужно-зеленые глаза смотрели с обезоруживающей наивностью, будто спрашивая: «Видите? Я никому не причиняю зла. Так сотворила меня мать-природа!»

— Вы комиссар? Вы здесь начальник?.. О, я в отчаяньи, сэр!.. Исчезла моя подруга. Может быть, убита. Она очень красивая, а итальянцы так неистовы…

И девушка протянула ему руку.

 

Скандинавка

Девушка обладала внешней привлекательностью, от которой захватывало дух. И в течение десяти минут, с того момента как по соседним кабинетам распространился слух, постовые, агенты и унтер-офицеры выдумывали различные предлоги, чтобы войти в комнату и выразить восхищение. Наконец Сартори выпроводил всех за дверь, за исключением бригадира Короны, который остался за писаря.

— Пожалуйста, говорите, синьорина.

Зовут ее Харриет Ларсен. Ей двадцать два года. Родилась в Швеции, в городе Линчёпинг (с двумя точками над «е», уточнила она, и бригадир со скрупулезностью отметил две точки), область Эстерётланд (еще две точки над «е»; бригадир ставил бы эти две точки всюду, чтобы сделать ей приятное).

— Продолжайте, мисс Ларсен.

Корона, удивленный этим «мисс», поднял взгляд, и Сартори покраснел.

— О, говорите, пожалуйста, по-итальянски! — воскликнула девушка. — Я знаю хорошо этот язык.

Она приехала в Италию без малого год назад. В Стокгольме познакомилась с «красивым болваном»-итальянцем, и тот убедил ее посвятить себя кинематографу. Поэтому она из Стокгольма прямиком направилась в Рим. Здесь попыталась представиться Феллини, но после долгих поисков и утомительных ожиданий в прихожих отказалась.

— Вы были знакомы с Феллини? — удивился Сартори.

— Нет, — ответила девушка. — Но все говорить большой режиссер и большая любовь к «красивым» шведкам.

— А!

— Я восхищена Феллини.

— Да, великий режиссер, — согласился Сартори.

Девушка отрицательно покачала головой.

— О, нет! — возразила она с силой. — Лишь большой блеф. Он великолепный шарлатан.

Естественно, после восстановления близкого и кратковременного альянса между областями Кампанья в Италии и Швецией, «красивый болван» сбежал. Но Харриет не упала духом и посвятила себя искусству раздеваться. Сейчас она выступает в «Гранкио Адзурро», роскошном ресторане на улице Венето.

Спустя несколько дней после приезда в Рим девушка познакомилась с «артисткой» из «Гранкио Адзурро» Катериной Машинелли, и они вдвоем сняли квартиру на улице Номентана.

Катя оказалась хорошей подругой, и Харриет полюбила ее с той теплотой, на какую только способны северяне.

— И что дальше? — подталкивал комиссар девушку, видя ее нерешительность.

Шесть дней назад Катя пропала, и Харриет очень тревожилась, потому что подруга ничего не сказала о своем внезапном отъезде. Впрочем, предположение об отъезде можно и отбросить, поскольку все личные вещи Катерины Машинелли находились в квартире. Харриет добавила, что директор «Гранкио Адзурро» вне себя, так как «номер» Кати имел большой успех у публики.

— Вы убеждены, что с вашей подругой произошло несчастье?

У Харриет были опасения. Она искала в больницах, но безрезультатно. Среди уличных происшествий, о которых упоминалось в газетах, она тоже не нашла ничего относящегося к подруге. Катин автомобиль «милличенто» стоял на месте в гараже на улице Номентана.

— У вашей подруги был постоянный знакомый?

Да. Некий Тото ужасно надоедал Кате своей любовью. Харриет плохо знала его. Ей известно только, что он из Рима и работает в «Экко».

— Вы знакомы с ним?

— Да.

— Можете описать его?

Высокий блондин, элегантный, носит очки и читает «Плейбой», один экземпляр которого всегда носит в кармане. Не один раз просил Катю выйти за него замуж. Каждый вечер после полуночи бежит в «Гранкио Адзурро» смотреть девушку своего сердца.

— Как прореагировала ваша подруга на предложение Тото?

— О, она смеяться! Катя совсем не хотеть замуж!..

— Что дальше?

— Ничего. Это все. Вы искать моя подруга, правда?

Зеленые глаза скандинавки заволокло слезами, руки с мольбой протянулись вперед.

— Сделаем все возможное, — поспешил успокоить ее комиссар. — А пока неплохо бы взглянуть на комнату, которую занимает ваша подруга. У вас есть ее фотография?

— Да, дома. Много Катиных фотографий.

Сартори бросил взгляд на Корону, на лице которого наметилась глупая улыбочка.

— Бригадир, идете со мной?

Харриет встала, следуя за комиссаром. Она была выше его, по меньшей мере, сантиметров на десять. Когда девушка запахнула полы меховой шубки, облако резких французских духов окутало обоих мужчин.

 

Темное дело

Дом был многоэтажный, серый, с мрачной подворотней, куда никогда не проникало солнце.

Харриет нетерпеливо направилась к лифту и на его пороге подождала полицейских.

— Возможно, Катя уже мертва, — заявила она, пока металлическая сетка поднималась на седьмой этаж.

— Что заставляет вас так думать? — поинтересовался комиссар.

Девушка дотронулась рукой до левой груди.

Квартира была меблирована с хорошим вкусом. Она состояла из трех комнат, одна приспособлена под гостиную, две другие служили спальнями. В комнате Кати было полно разноцветных предметов, от покрывала и ковриков до эстампов на стенах. Такие эстампы нравились Сартори.

— Вы позволите?

Он начал осмотр с ящиков стола, потом перешел к шкафу. Из ящиков было извлечено много журналов с картинками, их комиссар складывал штабелями рядом с кроватью. В шкафу хранилась одежда Кати. Помимо многочисленности и оригинальности одежда имела индивидуальность, определенно отражавшую образ именно этой девушки.

Корона подошел к начальнику, держа в руках большой альбом с фотографиями в обложке из красного сафьяна.

— Вот она, — произнес он.

— Да, это Катя, — подтвердила обеспокоенная и дрожащая Харриет, которая все еще оставалась на пороге комнаты.

Сартори принялся рассматривать фотографии. Альбом держал так, чтобы было видно и Короне, и Харриет, разместившимся сбоку от него.

Со снимков на него смотрела Катерина Машинелли. Маленькая, грациозная, с короткими черными волосами и гармоничным телом, она давала возможность почувствовать радость жизни.

Фотографии явно были сняты в разных номерах стриптиза. На некоторых из них за спиной девушки виднелись немного расплывчатые лица зрителей.

— Хорошенькая! — пробормотал бригадир Корона.

Сартори кивнул головой, соглашаясь:

— Выберите из них одну, наименее.

— Понял, для печати.

Комиссар повернулся к Харриет, которая с поспешностью сделала шаг назад. В ее зеленых глазах Сартори прочитал смущение, смешанное с мольбой о помощи и с каким-то другим чувством, не поддающимся точному определению.

— Когда вы видели свою подругу последний раз?

Неделю назад, в понедельник. Харриет встала около полудня и собралась в парикмахерскую. Перед тем как уйти, открыла дверь в комнату Кати и увидела подругу у телефона, еще сонную и, видимо, расстроенную.

Харриет начала говорить ей, что уходит, но Катя резко сделала ей знак не беспокоить и закрыть дверь. Этот Катин жест немного ее обидел.

— Это был последний раз, когда вы видели Катю?

— Да.

— Когда вернулись из парикмахерской, ее уже не было?

Харриет из парикмахерской не пошла домой, а направилась в ресторан, где она обычно питается. Это было в двенадцать сорок пять.

— Какой ресторан?

— Траттория на улице Кастелфилардо. Хозяина зовут Дженезио.

Корона сделал отметку в своей записной книжке.

— Тосканская траттория? — вмешался бригадир.

— Кажется, да, — ответила девушка.

— Ваша подруга тоже ходит есть в эту тратторию? — продолжал Сартори.

— Да, если не имеет других предложений.

— В тот день, понедельник, она пришла?

— Нет.

— Вы ее ждали?

— Да. Я много говорила с Дженезио.

— До которого часа вы ее ждали?

Харриет прикусила губу.

— Почти до трех. Потом ушла. — проговорила она, после легкого колебания и широко раскрыла глаза, глядя на комиссара, словно в ожидании окончательного приговора.

— Вернулись домой

— Нет.

— Куда пошли?

Харриет пожала плечами. Совершила длительную прогулку до площади Барберини без определенной цели. Светило солнце, и город притягивал.

Сартори понимал ее. Случалось, и он в эти дни гулял без определенной цели.

— В котором часу вы вернулись домой?

— Около четырех с половиной. или в пять.

— Вашей подруги уже не было?

— Нет.

— А в котором часу она ушла?

— Этого я не знаю.

— У привратника не спрашивали?

— Нет. Зачем спрашивать? Нет причины. Катя — свободный человек.

Сартори сделал несколько шагов по комнате и приблизился к окну. Сдвинул занавеску и посмотрел на улицу. Крыши домов напротив уходили вдаль ломаной линией. Небо заволокло тучами. Поднимался ветер. Вывешенное на балконах белье «танцевало» в пустоте.

Комиссар повернулся и посмотрел на девушку.

Ее красота, обаяние, с какой-то бесстыдной наивностью в глазах и в голосе, смущали его.

— Когда вы вернулись домой, комната вашей подруги была в порядке? — спросил он.

— Нет, — ответила Харрет. — Я делала уборку.

— Зачем?

— Не понимать. Катя моя подруга. Она делать так много раз с моей комнатой.

Сартори кивнул, соглашаясь.

— За квартирой ухаживали только вы и Катя, никто больше?

— Да.

— Вы не заметили ничего странного, когда убирали комнату подруги?

— Нет.

Комиссар прикурил сигарету и опять подошел к окну. Пейзаж с крышами притягивал его, может быть, своим убожеством. А возможно, он просто заставлял себя отводить взгляд от соблазнительной фигуры шведки. Ему не хотелось углубляться в исследование своего поведения, и он продолжил, не поворачиваясь.

— У вашей подруги был дневник?

— Дне…вник? — с расстановкой произнесла Харриет. — Что это?

— По-английски «diary». «journal».

— Нет у Кати дневника.

Сартори поискал пепельницу. Бригадир услужливо поставил ее на ночной столик рядом с комиссаром.

— Синьорина, скажите откровенно. Мужчины посещают ваш дом?

Харриет широко распахнула свои полные изумления глаза.

— Мужчины, здесь?! — воскликнула она.

— Да, именно это я и хотел сказать.

Девушка покачала головой.

— Никогда мужчины здесь, — заявила она с твердостью, хотя на скулах появилось странное легкое покраснение. — Мы не монахини. Свободная любовь — да, но когда мне хочется.

— Здесь, дома?

— Нет, никогда. — упорствовала девушка.

Взгляд Сартори упал на телефонный аппарат, стоявший на ночном столике.

— Телефон общий? — поинтересовался он и, видя, что девушка не поняла, добавил: — У вас один номер телефона?

— Номер один с аппаратами в каждой комнате.

— Три аппарата? — удивился комиссар. — Зачем?

— Для удобства. Мы очень ленивы.

Они прошли в небольшой коридор, где Сартори остановился и открыл стенной шкаф. Внутри находились чемоданы, всякие безделушки, теннисная ракетка и постельное белье.

— Кто играет в теннис?

— Я. Было время — очень хорошо. Сейчас — плохо.

Из коридора они прошли в гостиную.

У одного из двух окон гостиной размещался круглый столик на трех ножках. На столе стояла голубая керамическая ваза с желтыми цветами. В простенке между двух окон возвышался большой книжный шкаф, полный книг. Сартори остановился полюбопытствовать. В основном на полках стояли учебники и справочники на английском и шведском языках. Были и романы, некоторые из них на итальянском языке, но иностранных авторов.

— Эти книги ваши?

— Да, конечно!

— Я вижу учебники по химии и.

— Я фармацевт, — объявила Харриет.

Сартори поднял взгляд. Он был удивлен. Пораженный бригадир уставился на девушку.

— Извините, — сказал комиссар. — Но тогда почему вы занимаетесь стриптизом? Вы интеллигентная, молодая, образованная. — Он заколебался. — Ну, и красивая, конечно. И насколько я понял, из хорошей семьи.

— Мне нравятся приключения, — улыбнувшись, объяснила Харриет с какой-то детской гордостью. — Жизнь — не лавка аптекаря. Любой может продавать медикаменты, немногие умеют жить. Жизнь — это движение, новизна, новые люди, новые страны. улицы, стены, деревья, море.

Казалось, она декламирует стихи.

Сартори с трудом согласился, видимо догадываясь, что в словах этой девушки, рожденной под другими широтами, таился секрет образа жизни, неразгаданный комиссаром. Несмотря на все его усилия.

— А для Кати? Что такое жизнь для Кати?

— О!.. Для Кати жизнь — это быть в богатстве, в известности. Она — хорошая певица. Может быть, и придет к славе. Чарли Фонди скоро представит ее по телевидению. Уже сделана пробная съемка.

Бригадир напомнил комиссару, что Чарли Фонди — итало-американский телеведущий, сейчас — в моде. Харриет, которая поняла сомнения комиссара, добавила:

— Чарли Фонди представляет знаменитое шоу под названием «Приветствия и поцелуи». Никогда не видели?

— Слышал о нем, — подтвердил Сартори.

Он подошел к круглому столику и коснулся пальцем розы.

— Эти цветы — подарок?

— Нет. Я купила, в воскресенье.

Комиссар повернулся к девушке. Та смотрела на него с удивлением.

— Вспомните, что говорила подруга, когда вы открыли дверь и поздоровались с ней. В понедельник утром.

— По телефону?

— Да.

Девушка покачала головой.

— Нет. Не помнить. Может, не поняла.

— Но вы сказали, что она показалась вам раздраженной. Не так ли?

— Да, раздраженная, — призналась девушка. — Выгнать меня жестом. Никогда не поступала так со мной. Катя всегда вежливая, всегда ласковая. — Она поднесла руку ко рту, как от внезапной догадки. — Может быть, вспомнить два-три слова.

— Какие? — сразу же ухватился комиссар.

— Катя раздражена, да. Говорила громко, когда я открыть дверь. Она говорить: «Это слишком, это слишком! Я на мели.» Именно так, «я на мели».

Сартори некоторое время переваривал слова, процитированные шведкой.

— Не думаете ли вы, что ваша подруга говорила о деньгах?

— Деньги? Может быть!..

— Если так, то кто-то просил деньги у вашей подруги. Вам не кажется?

— Возможно.

— Мужчина?

— Может быть.

— Вы не знаете, кто бы это мог быть?

— Нет, не знаю.

Сартори исподтишка поглядывал на дальний балкон. Некоторое время его мысли были заняты «балетом» белья, развешанного для сушки.

— У вашей подруги были сбережения?

— Да, конечно. И у меня есть.

— Она их держит дома?

— Нет, в банке. Я тоже держу сбережения в банке.

— В одном и том же банке?

— Да.

— В каком?

— В Неаполитанском банке.

— На какой улице?

— Около Парламента. Да, улица Парламентская. Мы часто ходить слушать дискуссии депутатов. — Она улыбнулась. — Мы много смеяться. Все говорить, говорить, словами большими, как колеса грузовиков, а дела всегда идти плохо.

Корона записывал.

Комиссар огляделся. Мебель, разбросанные повсюду вещи не давали ему представления о личности Катерины Машинелли. В обстановке увиденных комнат не было ничего определенного.

— Позвольте мне взглянуть на вашу комнату.

— Мою комнату?

— Да. Подумайте хорошенько. Вы можете отказаться, если хотите. Ордера у меня нет.

— Прошу.

Харриет провела обоих мужчин по коридору, открыла дверь напротив двери Кати и отошла в сторону, пропуская комиссара.

Казалось, это комната подростка. Преобладало белое и розовое. Старинная деревянная кровать под балдахином, украшенным белыми кружевами, с длинными вуалями, спускающимися до ковра. Большая кукла с черными волосами выделялась у изголовья. На кресле два медвежонка и ослик из Сардинии «вели беседу» о таинственных происшествиях. Духи, «ее духи», заполняли каждый угол большой комнаты. У Сартори было впечатление, что открылась дверь на другую планету. За стеклами закрытого окна ветер забавлялся длинными, вьющимися растениями из зеленых и желтых лап. Налево от окна вся стена покрыта огромной увеличенной фотографией с видом ночного города, возможно, Стокгольма. Туалетный столик напоминал витрину парфюмерного магазина.

Харриет держала глаза опущенными, будто стыдилась показывать то, что, должно быть, считала своим интимным.

— Вам больше нечего сказать нам? — спросил Сартори.

Девушка тряхнула длинными светло-русыми волосами, давая понять, что сказала все.

— Если будут для нас новости, сразу же дайте знать в Центральное управление. Меня зовут Сартори.

У него было искушение пожать ей руку, но он передумал.

 

«Гранкио Адзурро»

Ему пришлось почти на ощупь пробираться между столиками, стульями, извивающимися, как эквилибристы, официантами и танцующими парами, то и дело сталкиваясь с кем-нибудь, невольно касаясь чьего-то обнаженного плеча или чьей-то открытой спины. В «Гранкио Адзурро» площадь открытого женского тела можно измерять десятками метров.

Это был модный ночной клуб, где в определенное время начиналась программа довольно безвкусного и шумного кабаре. Был здесь и «стрип» в виде шуточного номера, не выходящий, правда, за пределы, дозволенные Уголовным кодексом. На танцплощадке, окутанной люминесцентной темнотой, силуэты создавали видимость танца под оркестр, состоящий из пяти длинноволосых молодых людей в желто-зеленых, как у папской гвардии, удлиненных куртках.

Сартори сразу же направился к противоположной стороне, рассекая массу, находящуюся в состоянии транса.

Джино Саличе, директор этого заведения, с которым он познакомился еще днем, приветственно махнул ему рукой. Навстречу комиссару бросилась грациозная темноволосая девушка в вечернем платье, которое могло бы закрыть разве что коробку спичек.

— Выпьем бокал шампанского, дорогой? — захныкала она.

Джино Саличе издал рык слона и оттащил девушку от комиссара.

— Катись отсюда, дура!.. Это же законник! — выкрикнул он. Затем, изменив тон и выражение лица, повернулся к комиссару: — Доктор, уважаемый, какая честь! Вы прибыли вовремя. Видите, что творится? И так каждый вечер, хвала Господу и Сан-Антонио. Но что я говорю? Проходите, проходите, я предложу вам виски, какого вы никогда в жизни не пили.

В его жестах, словах и суетливости явно проступал Неаполь.

Сартори коротко ответил:

— Он прибыл?

— А как же!.. Точно, как взносы. Когда пробило полночь, появился здесь, как Луна в Марекьяро. Всегда в поисках Кати, порази его Бог.

— Где он?

— В комнате шведки. Я провожу вас.

— Не надо. Вы мне покажите.

Они прошли из «ада» в плохо освещенный коридор, пахнущий плесенью и подвалом.

— Спасибо.

Комиссар толкнул дверь без стука. Харриет прихорашивалась перед зеркалом. Высокая, хорошо сложенная — ничего лишнего, — в зеленоватом, полупрозрачном костюме «куклы», она, казалось, заполнила собой комнату. В углу, в маленьком неудобном креслице, сидел тонкий светловолосый юноша, одетый элегантно, но немного вульгарно. Единственно приятной особенностью его внешности были очки в позолоченной оправе.

— О, мой прекрасный комиссар! — воскликнула девушка, резко повернувшись к вошедшему. От радостного удивления у нее вытянулось лицо. Что-то в ее глазах вызвало глубокое смущение у Сартори. Но оно длилось лишь несколько мгновений, потому что сразу же внимание полицейского переместилось на испуганного блондинчика.

— Ну, я пойду, — заторопился юноша.

— Я искал именно вас, — остановил его комиссар. — Вы друг Катерины Машинелли, верно?

— Ну да!..

— У меня к вам есть несколько вопросов, — продолжал Сартори, придавая голосу непринужденный тон. — Садитесь, пожалуйста. — Блондинчик повиновался. — Как вы знаете, синьорина Машинелли несколько дней назад пропала, и полиция по сигналу синьорины, присутствующей здесь, ищет ее.

— Я тоже ее ищу, — произнес юноша еле слышным голосом.

— Где? Здесь, в ночном клубе?

Блондинчик покраснел.

— Вчера я съездил в Пескару. — запротестовал он. — Я подумал, что Катя уехала к матери. Надеялся на это. Но.

— Что «но»?

— Но не нашел ее.

Комиссар устроился на маленькой скамеечке между юношей и девушкой, прикурил сигарету. С виду он размышлял. В действительности присутствие Харриет, нанизывающей на себя «боевой арсенал» из черных кружев, мешало ему сосредоточиться.

— Ваше имя Тото? — возобновил расспросы полицейский.

— Меня называют так. Мое настоящее имя Сальваторе. Дамма Сальваторе.

— Римлянин?

— Ну, не совсем!.. Я родился в Анцио. Моя семья еще живет там. Именно в Анцио я и познакомился с Катериной, три года назад. Она служила няней в одной богатой семье. По крайней мере, так мне сказала.

— Вы помните фамилию этой семьи?

— Нет. Никогда не интересовался.

— Вы работали там?

— Я бухгалтер в фирме «Экко».

Комиссар затянулся и выпустил клуб дыма вниз к пыльном полу. Прекрасная шведка, попавшая в его поле зрения, была для него непреодолимой действительностью, которую не удавалось игнорировать.

— Синьор Дамма, вы пытались объяснить себе исчезновение синьорины Машинелли?

— О да, пытался!.. Но безрезультатно. — В тоне блондинчика звучала тревога. — Для меня это загадка. Я уже говорил об этом Харриет. Потому что уйти вот так внезапно, не сказав ни слова, без.

Он резко остановился. Сартори показалось, что он сейчас расплачется. Харриет надевала на себя сложный костюм в стиле «конец века».

В коридоре раздался голос: «Харриет, через пять минут!»

— О’кей! — откликнулась девушка, наконец-то одетая, чтобы потом раздеться. Она зашелестела негнущейся материей и, положив руку на плечо комиссара, тихо проговорила:

— Я иду. Когда я кончить, вы меня подождать?

И тут Франческо Сартори, полицейский из Сицилии, находящийся в зрелом возрасте, покраснел и ответил:

— О, ну не знаю. Может быть.

Девушка вышла, повизгивая, как обезьянка. Дверь закрылась, пропустив порцию отдаленных звуков «адской» музыки.

Блондин сидел с опущенными глазами.

— Будем строить гипотезы, — продолжил комиссар. — Говорю так, потому что на данный момент ничем реальным не располагаю. Если бы синьорина Машинелли была найдена мертвой, мало того, убитой, чтобы вы подумали? Я хочу сказать, появились бы у вас подозрения против кого-нибудь?

Юноша поднял голову и с ужасом посмотрел на комиссара.

— Убита? — у него перехватило дыхание.

— Господи, не пугайтесь! Я сказал «убита» как предположение. Сегодня я посетил отдел, где регистрируются пропавшие. За эти дни найдены две одинокие женщины. Они уже опознаны. Но это ничего не значит.

Сальваторе кивнул головой.

— Против кого у меня появились бы подозрения? — повторил он. — Вы не знали Катерину. Но почему я говорю о ней в прошедшем времени? — поспешил добавить юноша. — Катерина — хорошая девушка, вежливая со всеми, с добрым сердцем.

Большим и указательным пальцами молодой человек показал предполагаемые размеры сердца исчезнувшей девушки.

— Между вами были интимные отношения? — проявил интерес комиссар.

— Ну да.

— Вы ее считали своей любовницей или невестой?

— О, невестой, конечно!.. Я хочу жениться на ней. Но Катерина честолюбива, она стремится к богатству, к славе.

Краткий допрос закончился. Сартори отпустил юношу и прикурил еще сигарету, так и не решив, остаться ему или уйти. Остаться — означало броситься с головой в авантюру, эпилог которой он даже не осмеливался сфантазировать. Уйти было равносильно позорному бегству мужской натуры, но не чувств. Эта красивая шведка, заманчивая, таинственная, словно выпрыгнула из его давнего сна, чтобы увести в недоступные лабиринты неудовлетворенного желания.

Он остался в этих четырех стенах, узких, надушенных, с одеждой и предметами туалета Харриет, разбросанных по комнате.

Дверь распахнулась, и в комнату влетела полураздетая скандинавка с ворохом кричащей и надушенной одежды. Ее сопровождал шлейф аплодисментов.

— Вы здесь, мой милый комиссар!

Она остановилась и посмотрела на него с высоты своего великолепного для женщины роста. То, что случилось потом, было необъяснимо. Инициатива шла от обоих. Она наклонилась, он потянулся к ней, и их губы слились. Одежда выскользнула из рук Харриет, она упала к нему на колени с вихрем коротких непонятных слов.

Доска пола в коридоре скрипнула. Сартори вскочил. Это спасло его.

На пороге появился улыбающийся бригадир Корона.

— Большая новость, комиссар!

Глаза начальника испепеляли его.

— Спасибо, бригадир. Подождите меня в баре, я сейчас приду.

Корона ретировался на цыпочках. Дверь закрылась, доска в коридоре скрипнула еще раз.

Харриет взорвалась смехом, ей эхом ответил, вопреки себе, Сартори.

— Думаешь, он понял? — спросил комиссар.

Вместо ответа девушка протянула ему зеркало. Сартори похолодел: его лицо было испачкано губной помадой.

— Ты — маска! — прошептала Харриет, прижимая его к себе. Быстро поцеловала несколько раз в губы. — Ты — красивая, сладкая маска моей любви.

Он почувствовал, как растворяется в нежности, охватившей все его существо.

— Ты милый ребенок, — пробурчал он.

— Мы пойти ко мне домой вместе, потом. Ты подождать в баре.

Комиссар привел себя в порядок и вышел из каморки. Он был рассеян и оглушен, когда добрался до бригадира, который устроился за угловым столиком у самой стойки бара. Две девушки и франт демонстрировали перед публикой неистовый танец.

— Как пришло вам на ум врываться так. — произнес комиссар, садясь перед бригадиром. Однако тон не был укоряющим.

— Извините, я не…

— Оставим. — Сартори сделал знак официанту, заказал джин-тоник, закурил. — Ну, что там?

— Автомобиль Катерины Машинелли находится в гараже Консоли на улице Номентана, где она обычно держала его. «Миллеченто-фиат» молочно-белого цвета. — Машинелли поставила его туда в воскресенье днем, и больше ее никто не видел. Я обыскал машину, но не нашел ничего подозрительного. В ящичке — сигареты «Мальборо» (три пачки), флакон с противозачаточными таблетками (шведского производства, определенно приобретенные контрабандой), книжка банковского кредита на имя Машинелли.

Сартори внимательно слушал, смакуя джин-тоник. Перед Короной стояло немецкое пиво, которое он застенчиво пил маленькими глотками.

— Ничего больше?

— Я побывал также в тосканской траттории на улице Кастелфилардо. Она принадлежит некому Арморио Дженезио из Прато. Там заявили, что последний раз видели Машинелли в воскресенье, около четырнадцати. Девушка была одна. Она поела, обменялась несколькими словами с хозяином и вышла на улицу. Казалась нормальной. Пошутила с официантом, неким Оттоне Луиджи, которого все зовут Джиджи.

Спектакль завершился в оргии кричащих нот. Пары снова начали танцевать.

— Побывал я и в Неаполитанском банке, — продолжил Корона. — До понедельника одиннадцатого числа у Машинелли было на счете два миллиона семьсот пятьдесят лир.

— Однако!

— Во вторник, то есть двенадцатого, перед банковским окошечком предстал некий Дамма Сальваторе. Он снял по чеку со счета Машинелли полтора миллиона лир.

— Интересно, — пробормотал Сартори.

— В пятницу пятнадцатого поступил чек на пять миллионов, которые были занесены на счет Машинелли.

Комиссар навострил уши.

— Чей чек?

— Некоего Томмазо Гуалтьеро Солариса. Этот синьор практически владелец завода бытовых электроприборов «Космос», расположенного километрах в тридцати пяти от улицы Понтина. Знаете, сейчас крупные промышленники выносят свои предприятия за Рим, чтобы иметь поддержку «Касса Медзоджорно».

— Интересно, какую услугу оказала Машинелли за такую сумму!

— Вот-вот! — поддакнул бригадир, сделав неспешный глоток пива. — Именно это я и хотел бы знать.

— «Космос», — проговорил Сартори, будто самому себе. — Телевидение недавно передавало рекламу этой марки. Помните лозунг? «Космос» делает вас моложе».

— Только непонятно, почему «моложе». Там медициной и не пахнет.

— Совсем недавно я говорил с Даммой Сальваторе, — сказал комиссар. — Другом Машинелли.

— А!

— Он казался в отчаянии от исчезновения девушки, которого объяснить не может. Произвел на меня хорошее впечатление. Поэтому ваше сообщение для меня неожиданность. — Сартори вздрогнул, заметив Харриет в глубине зала, и поспешил добавить: — Спасибо, бригадир. Можете идти спать, если хотите.

Пожав протянутую руку старшего по званию, Корона ушел. Комиссар, не двигаясь, смотрел на приближающуюся фигуру девушки.

 

Новый аспект

Он проснулся во власти приятного ощущения новизны и тут же в полумраке комнаты ощутил запах духов и женщину. Широкое белое покрывало, ниспадающее с балдахина на кровать как занавес алькова, напомнило ему место, где он находится. Стокгольм раскрывал ему свои объятья с большого фото на стене. Слева под голубой, смятой простыней, спала уставшая Харриет. Прямой профиль, полураскрытые губы, маленькие белые зубки выставили себя напоказ.

Сартори посмотрел на часы в свете тусклого ночника. Девять двадцать пять. Там, за опущенными шторами, день был в разгаре. Лил дождь, низвергая на дом потоки воды. Время от времени гремел гром.

В киоски, наверное, уже поступили утренние газеты с фотографией Катерины Машинелли и с объявлением о ее тайном исчезновении.

Он тихо спустился с кровати и направился в ванную, где Харриет приготовила ему принадлежности для бритья. Рубашка выстирана и готова для одевания.

На кухне он приготовил себе кофе и выпил две чашки. Хотел отнести напиток Харриет, но потом решил не будить ее. Платаны на улице Номентана раскачивались от ветра.

Одевшись, Сартори не удержался от соблазна осмотреть комнату Кати. Вещи и кровать в порядке. Тишина располагала к мрачным предположениям о судьбе исчезнувшей девушки.

В ванной он заметил зубную щетку Кати, вставленную в пластмассовый стаканчик с буквой «К». Кто уезжает, даже в кратковременную поездку, не забывает маленькие, необходимые принадлежности личной гигиены. Потом он допустил, что их можно купить в любом парфюмерном магазине. Но как же можно исчезнуть, не оставив и пары строчек для своей горячо любимой подруги? Почему бы не позвонить ей, даже если вынуждена срочно уехать?

Взгляд полицейского упал на альбом фотографий, оправленный в красный сафьян. Начал перелистывать его возле окна, в стекла которого бросалась непогода.

Сартори снова увидел грациозную фигурку Машинелли, сфотографированную в различных спектаклях «Гранкио Адзурро». Он сконцентрировал внимание на тех снимках, где Катя находится среди публики. На одиннадцати из шестнадцати снимков комиссар отметил мужчину с густыми светлыми усами, лысого, одетого с изысканной элегантностью.

Фотографии, очевидно, были сделаны в разное время, потому что неизвестный не всегда одет в одну и ту же одежду. На двух фото он в вечерней паре, на пяти — в сером костюме спортивного типа с галстуком-бабочкой, на двух — в рубашке и бархатном темном жилете с цветастым рисунком, на остальных — в темном комплекте, с высоким бокалом в левой руке и большой сигарой в зубах.

Внимание комиссара привлекло не только систематическое появление этого человека, но и его поведение: в нем чувствовалось что-то, ненавязчиво связывающее с девушкой. Речь шла не о прямом чувстве, любви или желании, а о смутной связи, определить которую Сартори не мог. Действительно, мужчина всегда занимал столик рядом с тем, у которого фотографировалась Катя. На одной фотографии неизвестный брал букет белых роз у местной продавщицы цветов, и комиссар мог поклясться, что цветы предназначались для девушки.

Такое утверждение вдруг взволновало его, хотя точной оценки этому он дать не мог.

Комиссар снова начал рыться в шкафу, открыл все ящики. В ящичке ночного столика лежали сигареты, спички, губная помада, катушки с нитками и экземпляр «Плейбоя». В углу обложки журнала он заметил шесть цифр, написанных зелеными чернилами. Когда Сартори брал из ящичка журнал, на коврик упала тонкая шариковая ручка с зеленым стержнем.

Ему тут же захотелось набрать этот номер телефона (он не сомневался, что цифры означают номер телефона), но голос Харриет отвлек его.

— Фффранческо!..

Девушка звала его с протянутыми руками, еще находясь в оболочке сна.

— Как, ты уже готов? Уходишь? — воскликнула она, принимая за занавеской позу йога. В ее глазах Сартори прочитал глубокую преданность, которая поставила его в затруднительное положение.

— Ты же знаешь, девочка, я полицейский.

Она потянула его на себя и без слов прижала к груди. Он понял, что она плачет.

— Что с тобой, глупышка? — удивился он, отстраняясь. — Зачем эти слезы, ну?

— Я. Я глупая, — тихо проговорила Харриет. — Я очень полюбить тебя. Ты веришь, правда?

— Я верю тебе.

— А ты? Ты полюбить Харриет?

Сартори долго молча смотрел на нее, потом быстро поцеловал и шепнул:

— Пока еще я боюсь полюбить тебя, и от этого страшно.

— Я тоже боюсь полюбить тебя. Но полна любви к тебе. — У нее вырвался нервный смешок, и она потрясла головой, словно отгоняя искусительную мысль. — Но не говорить ничего сейчас, хорошо? Мы любить нашу любовь. Все говорить, да?

— Согласен, малышка!

— Что ты иметь в руке?

Сартори вспомнил, что принес с собой альбом и журнал «Плейбой». Он раскрыл альбом и показал ей лысого мужчину с густыми светлыми усами.

— Знаешь этого человека?

— Ну конечно!.. Это Гуалтьеро. Очень богатый, очень важный мужчина…

— Гуалтьеро, как дальше?

— Мы называть его Гуалтьеро и все. Кто-то называть его Гуалтьеро Космос, потому что он владеет большим заводом бытовых электроприборов. Наш холодильник тоже «Космос».

Сартори почувствовал небольшое волнение.

— Тогда я знаю, как его зовут! Томмазо Гуалтьеро Соларис.

— Правильно, Соларис! Сейчас вспомнить. Почему ты меня спрашивать о нем?

— Так, одна идея. Что ты можешь сказать об этом Соларисе?

— О, мало! — ответила Харриет, вытягиваясь в позе простодушной искусительницы. — Он — большой друг Джино Саличе. Больше того, компаньон, я думаю. Или дает деньги для ночного клуба, не знаю. Гуалтьеро приехать часто в ресторан. Заказать шампанское всем. Очень щедрый. Очень щедрый и очень любезный.

— С Катей?

— С Катей, со мной, со всеми.

— Он спал с ней?

Раздосадованная Харриет уставилась на него.

— Вы, мужчины, все одинаковы, — сорвалась она на пронзительный голос. — Всегда думать об одном и том же.

— Спрашиваю тебя не из-за простого любопытства, сокровище мое. Я ведь провожу расследование дела, которое может оказаться делом об убийстве.

Девушка взяла его руку и поднесла к своим губам.

— Ты извинить меня, Фффранческо, — сказала она. — Я глупая, вот. Спала ли Катя с Гуалтьеро? Не знаю. Не думаю. Нет, уверена — не спала. У него очень красивая жена. Он очень любит ее. Гуалтьеро всегда приходит со своей женой.

— Вспомни, когда делались эти фотографии?

— Может быть, месяц назад. Может, меньше. Наверное, меньше. У Гуалтьеро была идея. Он специально приводил фотографа. Хотел ввести Катю в кино.

На обратной стороне каждой фотографии стоял штамп с надписью «Фотостудия Рамелли, улица Бабуино 9, Рим».

Сартори показал девушке цифры на обложке «Плейбоя».

— Они тебе ничего не говорят?

— Номер телефона, — пожала плечами Харриет. — Это почерк Кати. Зелеными чернилами. Я купила в субботу для Кати ручку с зелеными чернилами.

— Значит, твоя подруга записала этот номер в промежуток времени от субботы до утра понедельника.

— Да, Фффранческо. — Харриет остановилась, будто из-за внезапной мысли, и продолжила: — Я вдруг подумала, что с того момента, как пропала Катя, Гуалтьеро больше не появлялся в ночном клубе.

После этих слов Сартори было над чем подумать.

Новые сведения.

В гостинице для него лежали две записки: одна от бригадира Короны, вторая от фельдфебеля Фантина. Портье, юноша по имени Джанни, который лишь несколько месяцев назад был боксером, держался почтительно. Эта почтительность почему-то действовала комиссару на нервы.

Сартори поднялся в свою комнату и позвонил на работу. На другом конце провода по стойке «смирно» встал усердный и многословный фельдфебель Фантин. Он проинформировал начальника, что полиция Пескары расспросила мать Катерины Машинелли, простую женщину, портниху. За это время она получила только пять открыток: из Рима, Милана и Сан-Феличе Чирчео. На последней открытке, посланной из Сан-Феличе Чирчео, стояла дата — 13 октября. Так как девушка пропала в понедельник одиннадцатого, можно было предположить, что два дня спустя она еще была жива.

Комиссар дал указание Фантину попросить у синьоры Машинелли открытки от дочери, вероятно, сохраненные женщиной.

— Что касается последней открытки, то она уже в комиссариате Пескары, — доложил Фантин. — Я сейчас позвоню, и ее срочно вышлют.

— Хорошо. Да, еще одно дело, фельдфебель! — вспомнил Сартори. — Посмотрите, кому принадлежит номер телефона: восемьдесят пять двенадцать двадцать один.

— Я могу это установить в течение нескольких минут.

— Очень хорошо. Тогда сообщите мне в гостиницу. Спасибо.

Комиссар сменил одежду, надел другую пару туфель, размышляя в то же время о необходимости снять квартиру, если семья не сможет приехать в Рим до окончания учебного года.

При мысли о семье ему стало не по себе.

А Харриет?

Охваченный противоречивыми чувствами, он вдруг заметил, как растет в нем непреодолимая уверенность в невозможности обходиться без нее.

Телефонный звонок оторвал его от размышлений. Звонил фельдфебель Фантин.

— Доктор, номер принадлежит некой Коралло Элизабетте, шестидесяти лет, уроженке Фраскати, проживающей по улице Куантили, 230. Всего лишь несколько лет назад Коралло работала акушеркой.

— Смотри-ка! — воскликнул Сартори с живым интересом. — Вам нечего сказать мне по этому поводу?

— У меня не было времени узнать. — извинился фельдфебель.

— Значит, узнайте сейчас, — приказал комиссар, беря на заметку адрес женщины. — Приготовьте мне информацию до двух часов. К двум пришлите сюда, в гостиницу, бригадира Корону с автомобилем.

— Хорошо, доктор!

— Спасибо, фельдфебель. Может быть, вы дали мне хороший след.

— Надеюсь, синьор комиссар.

Сартори положил трубку, но секунду спустя опять вызвал Фантина и поручил ему собрать информацию по Томмазо Гуалтьеро Соларису, владельцу предприятий «Космос».

Начали обрисовываться контуры дела Машинелли.

Он вышел на улицу.

Дождь лил как из ведра. Чтобы не терять время, Сартори зашел в закусочную неподалеку от дворца Виминале. Заказал себе тушеное мясо с брюссельской капустой, два яйца с устрицами, бутылку «Фраскати» и сладкое.

Элизабетта Коралло, акушерка. Что там говорила Катя по телефону в тот понедельник, когда Харриет вошла поздороваться с ней? «Это слишком! Слишком! Я на мели!»

Он заказал «Джонни Уоркер», а уходя, купил бутылку виски и забрал ее с собой в гостиницу. В комнате Сартори растянулся на кровати с намерением вздремнуть. Было без двадцати два. Телефон не дал ему заснуть.

— Бригадир Корона в холле, — объявил портье.

Холл. Помещение шесть метров на четыре, со стойкой напротив входа в лифт. Очевидно, бывший боксер хотел создать иллюзию, что вы в солидной гостинице.

— Попросите его подняться.

Комиссар спустил ноги с кровати, взял два бокала. Когда Корона постучал в дверь, Сартори наливал виски.

— Добрый день, доктор. Я не помешал?

Строгий, степенный, в мокром дождевике и со шляпой в руке, он был похож на импресарио пышных похорон.

— У него большая квартира в Париоли, где он живет с женой и двумя дочками — десяти и восьми лет. Жена, очень красивая женщина, славянка, в прошлом — манекенщица и натурщица. Зовут Пирошка.

«Пирошка», — повторил про себя Сартори. Это имя сразу же очаровало его, будто открыло перед ним таинственные горизонты дальней страны. Следуя внезапному порыву, он взял альбом с фотографиями, который нашел в комнате Катерины Машинелли, и открыл его наугад. Он опять увидел девушку в эротических позах и тупое лицо Гуалтьеро Солариса за ее спиной. Но комиссар искал другую персону и нашел ее в полумраке зала. Она сидела рядом с промышленником. Вот она, Пирошка. Изображение было немного расплывчатым, но достаточно ясным, чтобы составить представление о ее чертах лица. Худое треугольное лицо, мясистый рот, длинная изящная шея, высокая грудь в глубоком декольте. Сквозь длинные полуприкрытые ресницы глаза казались глубокими и бездонными. Светлые волосы уложены в гармоничном беспорядке вокруг головы.

— Вот, должно быть, она! — заявил Сартори, показывая фотографию Короне. — Мне говорили, что Соларис никогда не расстается со своей женой, даже когда идет в ночной клуб.

— Или жена никогда не расстается с ним, — резко ответил бригадир.

— Умная мысль.

На других фотографиях неизменно присутствовала та, которая, по всей вероятности, была синьорой Соларис.

Бригадир продолжил доклад:

— Вообще-то, субботу и воскресенье Соларисы провели в Анцио, где у них большая вилла. Владелец виллы, старый Соларис, бывший магистр. Он был очень известен перед войной.

— Проходите, бригадир. — Сартори протянул ему один из бокалов. — Выпейте со мной за успех нашего расследования.

Комиссар осушил бокал залпом, Корона сделал глоток и закашлялся.

— Матерь божья, что это? Спирт? — проговорил он, восстановив дыхание.

— Виски. Никогда не пили раньше?

Бледная улыбка появилась на лице Короны.

— По правде говоря, нет, — признался он. — Но хороший. Немного крепковатый.

Бригадир присел на стул. Дождь почти прекратился. Сартори приоткрыл окно, чтобы дать выйти сигаретному дыму. Прошел трамвай, постукивая на стыках рельсов.

— Надо будет сменить гостиницу, — посетовал вдруг комиссар. — Ночью почти невозможно сомкнуть глаза. Вы мне найдете хороший пансион?

— Нет вопросов, — заверил его бригадир. Он позволил себе еще один глоток спиртного и казался удовлетворенным. Потом добавил: — Фельдфебель Фантин сделал все, что вы приказали. Мы узнали, что Соларис на последних выборах выдвигался кандидатом в парламент от партии «Социальное движение», но не был избран. Он, однако, продолжает называть себя депутатом.

Опять зазвонил телефон. Пробило два часа, и естественно пунктуальный, как хронометр, Фантин выполнил задание начальника.

— Ну что, фельдфебель?

— Элизабетта Коралло дважды подозревалась в производстве криминального аборта. Одиннадцать лет назад у несовершеннолетней. Была освобождена из-за отсутствия доказательств. Пятью годами позже было подозрение, что она сделала аборт француженке, работавшей в Риме. И на этот раз против нее — никаких улик.

— Очень хорошо, фельдфебель.

— Бригадир Корона сказал вам о Соларисе?

— Только что мы говорили о нем. А сейчас мне нужно познакомиться с акушеркой.

Перед тем как выйти, Сартори сделал еще глоток виски. Бригадир отказался. У него уже блестели глаза, и, очевидно, по причине повышенных градусов алкоголя в напитке он глотал некоторые слова. Комиссар дружески подшучивал над ним, пока надевал дождевик. Дождь не кончался и уже начинал надоедать.

Полицейская машина с рацией ждала их у входа. За рулем сидел агент Мариани. Когда комиссар вышел, он поспешил открыть дверцу автомобиля.

 

Сартори в замешательстве

Улица Куинтили была периферийной улицей, грязной и запущенной, оккупированной шумными ватагами ребятишек и малолитражками, припаркованными на запрещенных стоянках. Ввиду забитых водостоков дождь превратил улицу в русло бушующей реки. Невозможно было пройти, не погрузившись по лодыжки в воду.

Автомобиль остановился у расхлябанных ворот. Сартори и бригадир выскочили из машины и побежали укрыться в подворотне, где ребятишки играли в карты. Привратницкой не было. По большим плитам двора, изношенным от времени и окаймленным сорняками, упрямо стучал дождь. В глубине, у стены, стояло несколько бидонов для мусора. Двери выходили во двор и вели в помещение под лестницей. На первом этаже вдоль фасада дома бежал залатанный во многих местах балкон с железными перилами. Запах капусты, смешанный с более сильным запахом мусора, ударил в нос обоим полицейским.

— На каком этаже живет синьора Коралло? — поинтересовался бригадир у мальчишек.

— На третьем, лестница направо, — бросил брюнет с грязным лицом.

Они вскарабкались по крутой лестнице со стертыми ступеньками.

На третьем этаже Корона нажал кнопку, пристроенную на двери рядом с поблекшей карточкой «Коралло Элизабетта — дипломированная акушерка». В ответ — ни звука. Он энергично постучал.

— Кто там? — раздался голос изнутри.

— Полиция, — представился бригадир.

Дверь приоткрылась, и в щели показалось морщинистое лицо женщины.

— Полиция?

Бригадир показал свою карточку. Дверь открыли, и полицейские переступили порог.

— Синьора Коралло?

— Это я.

— Нам надо поговорить с вами. Это комиссар Сартори.

Женщина была прилично одета: в платье стального цвета ниже колен. («Для выхода», — отметил про себя Сартори.) На вид ей было лет шестьдесят, но она казалась еще полной энергии. Насупленное выражение лица говорило о большом жизненном опыте и жизненных битвах. Волосы, собранные в узел на затылке, были окрашены в цвета от голубого до красноватого — явно с целью скрыть седину, правда, с сомнительным результатом. Типичная внешность пожилой женщины из мелкой буржуазии. Но за стеклами очков, из «замочных скважин» бегающих глаз светили хитрость и опасение.

Женщина ввела их в опрятную столовую со стенами, оклеенными обоями. Посреди стола, покрытого клеенчатой скатертью, стояла ваза с искусственными цветами.

— Проходите, пожалуйста. Могу вам предложить коньяк, кофе.

— Нет, спасибо, — отказался комиссар, занимая место у стола. Пока бригадир усаживался с противоположной стороны, он продолжал: — Садитесь и вы, синьора. Так мы можем поговорить более свободно. Вы позволите мне курить?

— Ну конечно, какие разговоры, — сказала женщина с натянутым смешком.

Она принесла пепельницу в виде раковины и поставила перед полицейским. Все ее движения только подчеркивали тревогу женщины. Она робко пристроилась на краешке кресла, как при официальном визите.

— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали кое-что о синьорине Катерине Машинелли, более известной по имени Катя. Я думаю, вы читали в газетах.

— Я не читаю газеты. Они всегда говорят одно и то же. Вы сказали Машинелли, комиссар?

— Да, Катерина Машинелли.

Женщина покачала головой.

— Никогда не слышала этой фамилии, — твердо проговорила она и пристально посмотрела на комиссара. — Я должна была знать ее?

Сартори сделал знак бригадиру, и тот достал из папки фотографию девушки. Синьора Коралло наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть ее при свете.

— Никогда не видела, — произнесла она, наконец, возвращая фотографию. Теперь ее тон был более уверенный, словно ей удалось предотвратить нависшую опасность. Подняв взгляд на комиссара, она продолжила: — Почему я должна знать что-то об этой девушке?

Действительно, почему? Номер телефона, записанный на обложке журнала, достаточно ли его для обвинения женщины? И потом, в каком преступлении обвинить ее? Теперь уже Сартори раскаивался, что сделал этот шаг, руководствуясь больше импульсом, чем правилом. Он хотел посмотреть в лицо той, которая, по его мнению, связана, хоть и тончайшей линией, с судьбой Катерины Машинелли. И вот здесь, в чистенькой тихой столовой, он смотрел в окно квартиры напротив, на женщину, которая шила на швейной машинке. И хотя в данный момент в расчет она не принималась, комиссар запоминал ее подробно. Почему у Катерины Машинелли появилась необходимость обратиться к акушерке, если по всем свидетельствам она была современной девушкой и для защиты от случайных неожиданностей пользовалась дефицитными противозачаточными пилюлями?

— Вы собираетесь уходить? — спросил комиссар.

— Да, но я могу подождать, — ответила синьора Коралло со спокойствием.

— Значит, не роды.

Женщина рассмеялась.

— О нет!.. Я уже давно этим не занимаюсь.

Бригадир заерзал на стуле. Сартори выдохнул клуб дыма.

— Однако одно время у вас были неприятности с полицией.

— Все — клевета, — заявила женщина без признаков волнения.

— Итак, вы никогда не видели этой девушки. Подумайте хорошенько, синьора.

— Комиссар, клянусь всем святым, что у меня есть в этом мире: я никогда в жизни не видела этой девушки. Конечно, вы думаете, что при моей квалификации акушерки я могла сделать ей какую-то определенную услугу. Почему бы ей не прийти и не сказать мне в лицо, если у нее хватает наглости! У меня есть пенсия, и кроме того, я получаю пенсию моего мужа, который был железнодорожником. Вы действительно думаете, что я на старости лет вдруг захотела бы погубить себя из-за какой-то проститутки? Судя по фотографии, девушка занимается стриптизом в ночном ресторане.

Разговор уплывал.

— К сожалению, очная ставка с девушкой невозможна, — отчетливо произнес Сартори.

— Почему?

— Она пропала. Вот уже несколько дней о ней ничего не известно. Я надеялся, что вы сможете дать мне какую-нибудь информацию.

— О нет, комиссар! — возмутилась акушерка, повернув к нему пылающее лицо. — Вы ждали от меня не просто информацию, а признание вины. Я честная женщина со всех точек зрения. И в своей профессии всегда придерживалась правил совести. У меня пять сыновей, и они знают, что когда ко мне несколько раз приходили с незаконными предложениями, я выгоняла их, кто бы они ни были. Это мой принцип.

Она говорила категорично. Ее вид не оставлял возможности предположения, что она способна на нелегальную практику.

— Вы не знаете молодого человека по имени Сальваторе Дамма?

Что-то дрогнуло (по крайней мере, так показалось комиссару) в глазах акушерки. Страх? Просто опасение? Сартори не смог бы определить, но он почувствовал, что задал правильный вопрос.

— Я должна знать его? — голос женщины как-то потускнел.

— Я спрашиваю вас.

Долю секунды синьора Коралло колебалась, будто собираясь перед тем, как решиться на ответ.

— Никогда не слышала этого имени.

— А Джино Саличе? — вмешался бригадир.

Комиссар перевел взгляд на подчиненного, который вроде бы и сам был ошеломлен своим вопросом. Что взбрело ему в голову? Директор «Гранкио Адзурро», согласно наружности, больше относится к мужчинам, чем к женщинам. Но нельзя ничего знать.

— Никогда не слышала о нем.

Эта фраза становилась уже припевом.

— Извините, если я доставил вам беспокойство, — закончил Сартори, поднимаясь.

Они двигались к центру города, когда комиссар спросил Корону, всегда ли Сальваторе Дамма находится под контролем.

— Двое наших людей чередуются в слежке, — заверил его бригадир.

— Ну, а вы? Что вы думаете обо всей этой путанице? — Сартори выглядел раздраженным и растерянным. — Когда я упомянул имя Даммы, мне показалось, что тон акушерки немного изменился.

— И мне тоже. Я убежден, ей известно гораздо больше, чем она хочет нас уверить.

— Вот именно! — подтвердил Сартори.

— Будет интересно, если Дамма и эта старуха знают друг друга. — предположил бригадир.

— Вы думаете, девушка ждала ребенка, и акушерка оказала ей услугу?

Корона посмотрел на начальника.

— Да. И тогда понятно, почему Машинелли записала номер телефона Коралло. Девушка ждет ребенка. Отец знать об этом не хочет, а может быть, и она сама тоже не хочет ребенка. Кто-то сводит ее с повивальной бабкой, чтобы сделать аборт. Девушка умирает или у нее такие осложнения, от которых она вряд ли останется в живых!.. Что вы на это скажете, доктор?

— Я в этом не убежден. Вы забыли, что Машинелли очень осторожна в своих отношениях с противоположным полом. Разве не вы нашли противозачаточные таблетки в ее автомобиле?

У Короны вытянулось лицо от досады.

— Да, вы правы. Но что же тогда?

Этот вопрос повис в воздухе между запотевшими стеклами автомобиля.

 

Блондинчик в затруднительном положении

— Когда вы последний раз видели свою подругу?

Сальваторе Дамма, сидевший в неуклюжей позе перед комиссаром, безнадежно махнул рукой.

— Ну сколько можно говорить, комиссар? — вырвалось у него. Голос дрожал и был готов сорваться на рыданья. — В воскресенье, в воскресенье!.. В воскресенье, десятого октября. Точнее, в три с половиной утра уже одиннадцатого числа. Я провожал ее. Мы расстались около ее дома, и я ушел.

— Что дала вам Машинелли в тот вечер? Или если не в тот, то в предыдущий вечер?

— Что она могла мне дать? Она дала мне поцелуй, ничего больше.

Сартори обошел вокруг стола и схватил юношу за воротник куртки.

Бригадир Корона, стоящий у двери, приготовился защитить своего начальника и земляка в случае необходимости.

— Дамма, перестаньте водить меня за нос! И не пытайтесь шутить со мной. В ту ночь девушка дала вам чек Неаполитанского банка на миллион с половиной, не так ли?

Мертвенно-бледный и дрожащий блондинчик вытаращил глаза. Комиссар отпустил его и вернулся опять за стол.

— Ну?

— Да, — еле слышно произнес Дамма.

— Когда она дала вам чек?

— Позже, утром одиннадцатого числа. Я ждал ее у выхода из банка.

— В котором часу?

— Около часа дня.

— Почему она дала вам эти деньги?

Дамма задергался на стуле, готовый впасть в конвульсии. Две слезинки прорезали ему скулы, и он поспешил яростно стереть их тыльной стороной ладони.

— Эти деньги предназначались для рекламирования Кати, — наконец решился объяснить он.

— Какое рекламирование?

— По телевидению, как певицы. Катерина — хорошая певица, и Чарли Фонди обещал сделать ей рекламу.

Комиссар и бригадир обменялись взглядами.

— Вы хотите сказать, что передали деньги Чарли Фонди? — продолжал наступать Сартори.

— Ну, так думает Катерина! — опустил глаза Дамма. — Частично это правда. Я дал Чарли Фонди миллион. Остальное.

— Остальное?

— Я взял себе.

— Большая любовь!.. — прокомментировал комиссар с презрением.

На ресницах блондинчика появились еще слезы, теперь уже бежавшие без стеснения.

— Из-за нее каждый вечер просаживаешь кучу денег, понимаете? — Дамма вдруг выпрямился. — Джин, виски, американские сигареты и все остальное в этом клубе. Она не отдает себе отчета в том, что я простой бухгалтер с тридцатью тысячами в месяц. Привыкла иметь дело с богатеями, которые каждую ночь оставляют сотни тысяч лир в карманах Джино Саличе. Я весь в долгах и не знаю, как выйти из них, не знаю, не знаю!..

Он склонил голову на угол стола и разразился бурными, судорожными рыданиями. Комиссар поднял глаза и встретил взгляд бригадира. Острая, необъяснимая жалость к блондинчику пронизала его. Он прикурил сигарету, сделал две глубокие затяжки.

В такие моменты Сартори тяготился своим ремеслом. Этому чувству способствовала окружающая обстановка: комната, патетическая фигура бригадира, шумы снаружи. В скупом свете электрической лампочки без плафона кабинет выставлял напоказ свою ущербность от длительного употребления и возраста. Деревянный пол пестрел ожогами от окурков сигарет, которые его предшественники бросали где попало. У стены справа примостилась этажерка из поблекшего дерева в шесть полок, набитая пыльными бумагами. К письменному столу примыкал низкий столик, также выцветший и ветхий, с обожженными краями от сигарет тех, кто сидел здесь. Бумаги, бессистемно собранные в коленкоровые переплеты, хранились в старом шкафу с зелеными стеклами, который удерживался в равновесии благодаря двум томам Уголовного кодекса, с силой втиснутых под одну из четырех ножек. Два шатких креслица и два стула завершали обстановку кабинета, на дверях которого много лет назад была прикреплена табличка из пластика с надписью «Сверхштатный комиссар». На столе располагались канцелярские принадлежности, напоминающие оснащение кадастров времен феодалов: пресс-папье с промокательной бумагой, испачканной чернилами; кусочек резинки, два исписанных шариковых карандаша, пузырек с красными чернилами, пузырек с черниловыводителем (как им пользоваться, Сартори не имел ни малейшего представления), вскрытые конверты (ежедневное вскрытие конвертов, присланных комиссару из других организаций, было обязанностью постового), немного бумаги с заголовками и несколько пришедших в негодность ярлыков. Как компенсация убогости на стене за спиной комиссара висела фотография Президента Республики в позолоченной рамке.

Сартори раздавил сигарету в пепельнице. Дамма успокаивался и, положив очки на стол, вытирал глаза платочком.

— Слезами ничего не добьешься, — проговорил комиссар бесстрастным голосом. — Скажите мне лучше, история с Чарли Фонди — правда или вы должны были дать эти деньги другому человеку?

— Не понимаю, — пролепетал блондинчик, водружая на нос очки.

— Не отдали ли вы эти деньги — слушайте меня внимательно, юноша! — некой Коралло Элизабетте, как выплату за особо деликатную услугу? — Так как Дамма продолжал смотреть отупевшим взглядом, комиссар продолжал: — Синьорина Машинелли не ждала ребенка?

— Катерина?.. Катерина — ребенка?.. — Дамма издал резкий смешок. — Видно, вы не знаете Катерину и современных девушек. Катерина глотала таблетки «анти-бэби» каждый раз, когда мужчина приближался к ней на расстояние не менее двух метров. Катерина беременна! Не смешите. Она скорее отрежет себе руку.

— Итак, вы заявляете, что большую часть полученных от Машинелли денег отдали Чарли Фонди?

— Конечно. Так и есть.

— Думаю, что Фонди не выдал вам расписку.

— Естественно. Если бы дело такого рода стало известно, он потерял бы пост и уважение публики.

— Где вы встречались с Чарли Фонди?

— У него дома.

— Адрес?

— Улица Льеги, 315. Последний этаж.

— Когда вы туда пошли?

— Во вторник, двенадцатого, после полудня.

— Портье дома видел вас?

— Конечно. Никто не входит в этот дом, не пройдя вначале через портье. Он отметил меня, прежде чем разрешил подняться.

Сартори сделал знак бригадиру, тот вышел из комнаты.

Комиссар продолжал:

— Когда Машинелли дала вам чек, у нее был с собой багаж? Не знаю, дорожная сумка, чемоданчик.

Дамма затряс головой.

— Нет, никакого багажа. Только сумочка.

— Она пришла пешком или приехала на такси?

— Пешком, в бар неподалеку от «Экко». Она позвонила мне на работу и сказала, что ждет меня.

— Вы не заметили автомобиля, стоящего около бара? Броский автомобиль, возможно, заграничной марки.

Еще один отрицательный жест.

Сартори прикурил сигарету, пустил вверх клуб дыма, после этого возобновил допрос:

— Скажите, вы не знаете персону, которую я недавно упомянул?

— Какую персону? Я не помню.

— Синьору Коралло Элизабетту, акушерку по профессии.

— Не знаю.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Дверь приоткрылась. Вошел бригадир Корона, который заверил комиссара подтверждающим знаком, прежде чем пройти и сесть за боковой столик.

Зазвонил телефон. Сартори поднял трубку. На линии была Харриет, чей голос, как обычно, смутил его.

— Фффранческо, — выпалила девушка, задыхаясь. — Знаешь, кто мне звонил только что? Катя.

— Что?! — выкрикнул комиссар.

— Да, Катя, Катя! — продолжала Харриет. — Она очень рассержена на меня. Сказать, я сумасшедшая, потому что пошла в полицию. И ей не нравится, что газеты говорить о ее исчезновении. Она говорить, что оставила записку для меня перед тем, как уехать. Я нашла записку под ночным столиком. Может быть, от ветра упала.

— Что в записке? Прочитай.

— Там написано: «Дорогая Харриет, я уезжаю на несколько дней. Еду к другу. Вскоре позвоню тебе. Если увидишь Тото, скажи, что я благодарна ему за все. Потом я тебе обо всем расскажу. Обнимаю тебя. К.».

— Она сказала, где находится? — осведомился комиссар.

— Нет. Я спросить, но она сказать, что это ее секрет. Потом все объяснить. Затем связь — щелк! Ее отключили. Фффранческо, ты придешь ко мне на ужин? Позже?

— Да, да, позже! — ответил Сартори рассеянно. Положив трубку, он посмотрел сначала на Дамму, потом на бригадира. Те, конечно же, догадались.

Дамма испустил ослиный рев, его лицо засветилось от счастья.

— Что я вам говорил?! Что я вам говорил?! — завопил блондинчик, вскакивая на ноги. — Она жива, моя Тити, она жива!

Комиссар и бригадир воздержались от комментариев. Снаружи небо очищалось, и над карнизом дома появилась звездочка.

— Можете идти, — разрешил комиссар. — Но вы мне еще понадобитесь.

— Спасибо, комиссар! Спасибо за все!..

Дамма вышел из комнаты быстрым и легким шагом.

 

Важное действующее лицо

Комиссар Сартори провел последующие четыре дня в умственном безделии, будучи не в состоянии даже изучить ситуацию. Таинственный телефонный звонок Катерины Машинелли, ее бодрое послание, обнаруженное под ночным столиком, вынудили полицейского приостановить следствие. Но в голове у него вертелось множество вопросов.

1. Почему Машинелли уехала так внезапно, не взяв с собой даже минимального багажа?

2. Почему она записала телефонный номер акушерки, моральные устои которой вызывали сомнение?

3. Почему Томмазо Гуалтьеро Соларис внес на счет девушки значительную сумму в пять миллионов?

4. Почему Машинелли не призналась шведке, где находится в данный момент?

5. Почему Томмазо Гуалтьеро Соларис прекратил свои регулярные визиты в «Гранкио Адзурро» одновременно с исчезновением девушки?

Почему, почему, почему. И Сартори не в состоянии был выработать ответы, основанные на логике. Но он был убежден (и никто не мог разубедить его в этом), что дело Машинелли вовсе не закрыто. Пунктик, с виду незначительный, но в действительности имеющий большое значение в психологической игре событий, побуждал его вновь приняться за расследование или, по крайней мере, раскрыть подоплеку исчезновения девушки. Записка, оставленная Катериной для подруги, написана черными чернилами, а в квартире девушек была только шариковая ручка с зеленой пастой. Та, которую купила Харриет в субботу девятого октября. Кроме того, бумага и конверт, использованные для послания, были высшего качества, того типа, которое обычно называют «дипломат». А Харриет никогда не видела в руках Катерины бумагу для письма такого формата.

Какой логический вывод следовал из этих рассуждений? Вывод был один: Катерина Машинелли писала записку (Харриет опознала почерк подруги) не утром одиннадцатого октября и даже не в своей квартире по улице Номентана. Стало быть, она (или какое-то другое лицо) оставила его под ночным столиком своей комнаты в тот же день, когда позвонила подруге и упрекнула ее, что та уведомила полицию о ее исчезновении.

К чему эта комедия?

Еще одно почему.

Тем временем Катерина Машинелли продолжала отсутствовать. И бесполезно страстный Сальваторе Дамма надоедал по телефону: «Она вернулась?.. Не звонила больше?.. Почему она не показывается?»

Было двадцать третье октября. Установилась прекрасная погода. Днем солнце грело, как в июне, и многие люди снова надели летние платья; вечером, хотя было и прохладнее, так и тянуло выйти подышать последней теплынью римской осени. В эти вечера комиссар не прекращал свои визиты в «Гранкио Адзурро», оставаясь потом в компании Харриет, чтобы «парить на крыльях любви» до квартиры на улице Номентана. Он уходил почти всегда к рассвету, довольный одними сторонами своего бытия и разочарованный другими. Уходил, чтобы уединиться в тихой и уютной комнатке пансиона «Флорида» около Монтесакро, найденной для него бригадиром Короной. Положительной стороной его нового места жительства была близость от дома шведки. Почему Сартори допустил в свою «оболочку существования» это милое существо, красивое, романтичное, которое при каждой встрече заставляло его наслаждаться радостью жизни? Он уклонялся от вопросов и не хотел заглядывать в будущее. Он хотел жить настоящим, принимая и скупые, и щедрые дары судьбы.

В этот вечер около полуночи Сартори переступил порог «Гранкио Адзурро», где творился «сущий ад». Вовсю гремел оркестр, усиленный динамиками. Официанты лавировали между столиками с подносами, бутылками и бокалами, уклоняясь от столкновений с парочками, танцующими на площадке.

Джино Саличе в безукоризненном вечернем костюме, веселый и счастливый, безумствовал среди своих клиентов, как глава школы в Античной Греции среди своих учеников. Полицейский перехватил его как раз перед очередным «порханием». Он жестом остановил его стрекотню, взял за руку и подтолкнул в сторону кабинета директора. Там, по крайней мере, он мог поговорить с ним более-менее спокойно, не срывая голоса.

— У меня к вам несколько вопросов, — начал комиссар.

— Я к вашим услугам. Нет ничего нового о бедной Кате?

Сартори сел в удобное кресло и положил ногу на ногу.

— Почему вы говорите «бедная Катя»? — спросил он, глядя на Саличе снизу вверх. Харриет дала обещание не говорить никому о телефонном разговоре с Катериной.

Джино Саличе растерялся. У него был вид, будто он просит помощи у кого-то третьего, невидимого со стороны.

— Ну!.. Я сказал просто так. Все теперь убеждены, что бедная Катя.

Он замолчал, улыбнулся, сжал свои белые, холеные руки, потом, не зная, что делать дальше, упал в кресло напротив комиссара и вытянулся в ожидании.

— Саличе, — проговорил комиссар, — расскажите мне о Томмазо Гуалтьеро Соларисе.

Очевидно, директор ночного клуба не ожидал такого вопроса. И сразу же его глазки заблестели, словно Сартори предложил ему миллион долларов.

— Комиссар, — ответил он с видимым облегчением, — вы просите меня рассказать о моем благодетеле, о лучшем клиенте «Гранкио Адзурро», и я делаю это с большим удовольствием, даже с радостью. Богатый, благородный, корректный, всегда готовый подать руку страждущему, галантный с женщинами, даже с моими девочками, командор Соларис, про которого говорят «истинный джентльмен». Я знал его раньше, до того, как открыл этот клуб. Он был лучшим клиентом ресторана «Пендоло д’Оро» на улице Сарденья; я был тогда управляющим. Для меня он больше, чем клиент, я считаю его своим другом. Каждый раз, когда командор приходит сюда (а приходит он очень часто, почти каждый вечер), он хлопает меня по спине и говорит: «Ну, парнишка! Как жизнь?..» Вот почему все, кто окружают его, довольны им.

— Он неаполитанец?

— Да какое там!.. Из коренных, чистокровных пьемонтийцев. Его предок служил в армии Карло Альберто. Богатое семейство из поколения в поколение, а сейчас еще богаче, потому что владеет заводом «Космос», который, как вы знаете, стоит в ряду лучших производств такого типа в Европе. Давным-давно командор Филиппо Соларис, который был кассационным судьей или кем-то в этом роде, перебрался в Рим, и семейство заняло виллу в Анцио, где и живет по сей день.

Джино Саличе казался взволнованным тем, что коснулся темы, очень важной для него. Он взял бутылку, два стакана в мобил-баре, налил виски себе и Сартори. Комиссар принял предложение без благодарности.

Между тем директор продолжал:

— Старому судье сейчас восемьдесят два года. Он почти слеп и наполовину парализован, но всем распоряжается в семье. Я в этом доме свой человек. Они делают мне честь своей дружбой. Брат Гуалтьеро, который также живет в Анцио, является важной персоной в духовенстве.

— Священник?

— Да, но высокой иерархии. Я не разбираюсь в их рангах, но знаю, что монсеньор Соларис очень близок даже к Папе. Кстати, именно в доме Соларисов я и познакомился с Катей.

Сартори замер с бокалом у губ.

— Как это было? — заинтересовался он.

— Катя тогда была нянькой у Гуалтьеро. Она ответила на объявление в газете, и ее приняли на работу. О, я сразу же понял, что эта девушка классная! И сказал ей об этом. Так однажды, не помню, после какого времени службы, девушка решила приехать в «Пендоло д’Оро». Она была настоящим откровением. Когда Катя первый раз вошла в зал, мужчины и женщины онемели. Честное слово, эта девушка способна возбудить даже статую простым движением грудей!.. Ее глаза так и просят: «Возьми меня, возьми меня!..» В первый момент монсеньор Соларис готов был линчевать меня. Но он человек широких взглядов и в конце концов согласился с решением Кати.

— Послушайте, между Гуалтьеро и Катей были или есть какие-нибудь отношения?

— Что вы! Никаких! Клянусь вам! — воскликнул Саличе, разводя руками, будто его распинают на кресте. Если бы что-то было, я бы сказал. У Гуалтьеро жена — цветочек из оранжереи, существо не то чтобы редкое, уникальное. И он от нее без ума. Без ума, говорю вам, комиссар. Без ума!.. Для него другие женщины не существуют. Не единожды он говорил мне так в моменты откровения. Он уверен, никакая другая женщина не могла бы дать ему то, что дала ему жена.

Сартори поставил почти пустой бокал на столик и закурил сигарету.

— К чему тогда все эти знаки внимания для Кати? Цветы, фотографии, обещание ввести в кинематограф.

Саличе вынужден был в свою очередь поставить бокал, чтобы соединить руки и принять молитвенную позу.

— Но я же говорил вам, доктор! Потому, что Гуалтьеро хороший и щедрый. Хотите знать, в чем дело? Мне надоело работать на тех, чье единственное достоинство мешок с деньгами. И однажды я сказал об этом командору Гуалтьеро. Рассказал ему о моей идее открыть клуб — только мой, — о доходах, которые можно извлечь, и о дальнейшем пути. Думал ли я, как будет? Он дал мне денег, так, без векселей, без расписок, под честное слово. Двадцать два миллиона круглой суммой, которые я вернул ему, слава богу, до последнего сентезимо. И теперь этот клуб мой. Он не захотел взять даже сольдо, и когда приходит, платит, как все.

От воодушевления и принятого напитка директор вспотел. Он достал платочек с белой каемкой, вытер лоб и губы.

— И все же что-то связывает Гуалтьеро Соларис с Катей, — предположил комиссар. — Вы не знаете, что это может быть, если исключить половое влечение?

— Но я же говорил вам!.. Гуалтьеро считает Катю своей дочерью, тем более что девушка была няней его малюток. И еще Катя подружилась со старшей дочерью Гуалтьеро, Мариной, ей совсем скоро исполнится двадцать лет.

— У него такая большая дочь? — удивился Сартори. — А сколько же ему лет?

— Гуалтьеро? Сорок восемь. Может быть, он выглядит старше, потому что лысоват. Когда он женился в первый раз, ему было двадцать пять лет. Сразу же после рождения ребенка — я имею в виду Марину — жена (она тоже была очень красивая, мне говорили) погибла в авиакатастрофе. Она мастерски водила самолет. К сожалению, пила и изменяла мужу. Но может быть, смерть и спасла семью. Вот почему Гуалтьеро уделял внимание Кате.

— Сколько лет теперешней синьоре Соларис?

— Около тридцати. Год больше, год меньше.

Комиссар опустошил бокал и остановил Саличе, который хотел налить ему еще виски.

— А я выпью еще немного, — решил директор, поскорее наливая себе побольше.

Как раз в этот момент Сартори формулировал новый вопрос, и запястье Саличе дрогнуло, бутылка стукнулась с бокалами. Немного напитка пролилось на скатерть.

— Синьор Саличе, не кажется ли вам странным, что с исчезновением Кати Гуалтьеро Соларис прекратил свои визиты в «Гранкио Адзурро»?

Глаза неаполитанца сузились, но он не осмеливался поднять их на комиссара, а тот, напротив, следил за каждым его движением.

— Мне думается, это простая случайность! — ответил, наконец, Саличе.

Он так и не поднял взгляда, опустил нос в бокал и сделал большой глоток.

— И о некоей Коралло Элизабетте вы, конечно же, не слышали?

Ему не удалось уклониться от того, чтобы не посмотреть на полицейского. Делал он это с сопротивлением слишком очевидным, не обращая внимания на хруст своих шейных позвонков.

— Коралло Элизабетта? — Саличе тяжело дышал. — Это. Это одна из моих девочек? Что вы хотите, столько имен, что.

Сартори прервал его жестом головы.

— Это не одна из ваших девочек. Это — акушерка, которая не брезговала расходовать свое время на практику абортов.

Саличе, вздохнув с тоской, откинулся на спинку кресла.

Комиссар прикурил еще одну сигарету и посмотрел на него сквозь облако дыма.

— А вот вам и новость, — медленно произнес он. — Несколько дней назад Катя звонила Харриет.

Лицо директора вытянулось.

— Звонила?.. Катя?

— Да.

— Значит. значит, все в порядке!

Сартори покачал головой.

— Ничего не в порядке, синьор Саличе. Наоборот, если хотите, ситуация обостряется.

— Не понимаю, — пробормотал директор, уставившись на Сартори.

— В своем бодром телефонном звонке Катя не сказала, где находится, и не объяснила свой внезапный отъезд. Она только дала понять, что жива.

— И больше ничего?

— Больше ничего, — подтвердил полицейский, не отрывая взгляда от лица Саличе.

— Но это была она?

— Да, она. Харриет уверена.

Комиссар встал, а Саличе так и остался сидеть с бокалом в руке.

 

Пирошка

Бригадир Корона остановил автомобиль у номера восемьдесят восемь по бульвару Париоли. Сартори вышел из автомобиля и подождал, пока бригадир поставит машину на стоянку. Само здание сразу же наводило на мысль о важности проживающих здесь персон: небольшая, но широкая парадная лестница, тяжелая решетка из кованого железа, блестящие, широко распахнутые ворота и, наконец, фасад с длинными наружными балконами, покрытыми цветами, — все эти признаки свидетельствовали о богатстве.

Высокий мускулистый портье уверенно вышел навстречу полицейским, определенно с целью преградить дорогу, но когда узнал, с кем имеет дело, спрятался в свою скорлупу, как улитка.

— Прошу сюда! Вот лифт, синьор комиссар.

Полицейские взлетели наверх к аттику, как два ангелочка, и сразу же окунулись в тишину, будто попали на другую планету. Стены обшиты дубовыми панелями, на полу — густые ковры; пятнами солнечного света казались цветы, в изобилии стоящие в вазе.

Приятная на вид горничная, в белом чепчике и передничке, поручила посетителей заботам слуги-японца в полосатом пиджаке и с безупречным итальянским произношением.

— Синьора сейчас выйдет. Если хотите, пройдите пока в гостиную.

Как уже узнал Сартори, командора Солариса не было, поэтому комиссар настоял на беседе с синьорой.

Пока они ждали, бригадир осматривался вокруг, вытаращив глаза. У него захватывало дух от окружающей роскоши.

— Бог ты мой! — пробормотал он, усаживаясь на краешек кресла. — Вот это жизнь!..

Комиссар горько улыбнулся.

— Видите, вон там картина? — сказал он вполголоса.

— Фигура женщины с высоким воротником?

— Да. Это Модильяни. Знаете, сколько она стоит?

— Не имею представления.

— Наверняка около пятидесяти миллионов.

— Боже! — тяжело вздохнул Корона. — Этого мне бы хватило на всю жизнь. А они держат ее здесь, на стене.

Он замолк и резко повернулся. Одна из дверей распахнулась от руки японца, и появилась высокая гибкая женщина. С легкой улыбкой на устах она направилась к комиссару. Тот медленно поднялся.

«Пирошка», — подумал Сартори, и ему показалось, что такое имя совершенно точно подходит этому милому светловолосому существу, которое протягивало руку.

— Вы действительно комиссар полиции? — спросила синьора Соларис, располагаясь в кресле напротив Сартори. Мини-юбка из голубого материала приподнялась, открывая для обозрения худые, почти подростковые ноги. Ее акцент никак не раскрывал славянское происхождение.

Комиссар улыбнулся, затем представил бригадира, которому женщина слегка кивнула.

— Прошу извинить за беспокойство, синьора, — начал Сартори. — По правде говоря, я бы предпочел поговорить с вашим мужем. Но раз я уже здесь.

— Мой муж на работе. Знаете, он.

— Да, знаю. У меня назначено встретиться с ним днем. Но и вы можете быть полезны, в какой-то мере.

Синьора Соларис не проявила беспокойства.

— Пожалуйста, комиссар.

— Я вижу, вы очень хорошо говорите по-итальянски.

Женщина издала звонкий смешок, потом возразила:

— Но не настолько хорошо, чтобы принять меня за итальянку.

— Ну, если честно, я знал, что командор женат на иностранке! А так действительно бы поверил, что вы итальянка.

Голубизна ее глаз вдруг потеряла свою чистоту. Легкая тень, как опасение, помутила взгляд. Руки соединились, пальцы принялись комкать край платья.

— Вы хотели поговорить со мной, комиссар. — решилась, наконец, женщина.

— Да. Я расследую исчезновение девушки, которая занималась стриптизом в «Гранкио Адзурро», некой Катерины Машинелли. Вам она, очевидно, известна как Катя.

Женщина внимательно слушала его.

— О, Катя!.. — воскликнула она. — Конечно, знаю. И мой муж ее знает. А что, Катя исчезла?

— Газеты много писали об этом, — заметил комиссар.

Синьора Соларис покраснела.

— Я редко читаю газеты, — проговорила она с некоторым усилием и опустила глаза, не заметив взгляда, которым бригадир обменялся с начальником.

— Разве ваш муж не говорил вам? — настаивал Сартори.

— Нет. Я редко вижу мужа, а когда мы вместе, то говорим о вещах более личных. Но не понимаю, чем могу быть полезна вам в этом деле?

— Расскажите о Кате, — мягко подталкивал ее к разговору комиссар. — И как мне кажется, вы знали ее под настоящим именем. Или я ошибаюсь?

Снова ярко вспыхнуло красивое точеное лицо Пирошки.

— О да!.. Я знала Катерину еще до того, как она стала танцовщицей. Она служила нянькой в нашем доме. Милая девушка со всех точек зрения.

Видите ли, комиссар… Катерина и сейчас была бы с нами, если бы не ее тщеславие. Работа няни — это ей как трамплин для прыжка. Я хочу сказать, Катерина приняла наше предложение, чтобы уйти из-под контроля матери. Так она мне не раз говорила в минуты откровения. Мы все хотели ей хорошего, и она начала хотеть хорошего. Правда, отвечала нам признательностью. Мы считали ее членом семьи. Она стала подругой Марины, дочки моего мужа. Марина и Катерина почти одних лет. очень похожи, только Катерина брюнетка, а Марина — блондинка. — Женщина нервно закурила сигарету, дерзко положила ногу на ногу, быстро выдохнула клуб дыма. — То, что Катерина решила заняться стриптизом, было чистой случайностью, и в этом надо упрекать не девушку, а владельца «Гранкио Адзурро».

— Джино Саличе, — прервал ее Корона.

— Да, его!.. Мы знакомы с ним много лет. Джино — старый и добрый друг моего мужа. Именно он вложил в голову Катерины эту идею. Вот с тех пор у девушки появилось сильное стремление. Я пробовала отговорить ее, но безрезультатно. В доме все переживали из-за этого решения, особенно мои дети. Но Катерина была непреклонна. Позже, когда она уже выступала перед публикой, мы начали посещать «Гранкио Адзурро». Должна признаться, Катерина действительно раскрылась необыкновенно. Своим внешним видом она больше привлекала мужчин, когда была одета, чем раздета. Я женщина и замечаю такие вещи.

Синьора Соларис раздавила окурок сигареты в пепельнице. Ее лицо покрылось капельками пота. Очевидно, сказывалось большое внутреннее напряжение, потому что комната снабжалась кондиционером и одежда ее была легкой, из тонкой ткани.

Комиссар наблюдал за хозяйкой, изучая ее реакции.

Бригадир Корона нервничал.

— Синьорина Машинелли продолжала посещать ваш дом? — спросил комиссар.

— Нет, — голос женщины звучал решительно. — Ни здесь, в Риме, ни наш дом в Анцио, который является жилищем моих свекрови и свекра. Как видите, комиссар, я не знаю, что сказать вам. К тому же исчезновение Кати меня вовсе не удивляет.

— Почему?

Прежде чем ответить, женщина закурила сигарету.

— Видите ли, поступки Катерины всегда были неожиданными и непредвиденными. Представляете, когда она получила от нас письмо с извещением, что ее выбрали «бэби-систер», то уехала из Пескары, даже не попрощавшись с матерью. Та, бедняжка, чуть с ума не сошла от горя. Катерина всегда так поступает: думает только о себе и никогда о других. Иногда мне даже приходилось напоминать ей написать письмо матери. Очень эгоистична, вот!..

Пирошка вдруг успокоилась, словно освободилась от груза или предотвратила угрозу.

Вдруг, кажется, до нее дошло, что она не выполнила обязанности хозяйки, и порывисто осведомилась:

— Будете что-нибудь пить? Признаюсь, ваш визит, тем более то известие, которое вы принесли, расстроили меня. Томмазо получит удар, когда узнает, что его куколка пропала. Томмазо — это мой муж. — Она испуганно поднесла руку к горлу. — Господи, Катя действительно пропала? Что это значит, комиссар?

— В настоящее время не знаю, что ответить вам, синьора. Еще немного терпения. Когда вы последний раз видели Катерину? Где?

— Последний раз? — повторила женщина, уставившись на угол хрустального столика. — Разве вспомнишь? Прошло не очень много времени. Во всяком случае, не больше месяца. В ночном клубе, естественно. Катерина подошла к нашему столику, как всегда, и выпила с нами бокал шампанского.

— И ваш муж преподнес ей цветы? — поинтересовался комиссар легким тоном.

— Цветы? Может быть!.. Томмазо очень галантен с красивыми женщинами.

— Синьора, вы ревновали его к Катерине? — пустил стрелу Сартори.

Мускулы женщины окаменели; ее глаза потеряли красивую глубину — будто в зеркало воды брошен камень.

— Ревновала? — воскликнула она. — Боже мой, вы задаете странные вопросы!.. Жена всегда ревнует своего мужа, которого любит. Однако к Катерине у меня никогда не было этого чувства.

— Какие отношения между вашим мужем и Машинелли?

Большой палец синьоры Соларис буквально раздавил сигарету.

— Комиссар, перестаньте водить меня за нос и скажите откровенно, что у вас на уме?

— Абсолютно ничего, синьора, — мягко произнес Сартори. — Я хочу только понять. Хочу узнать, кем он был для Катерины Машинелли. Вот и все.

— Вы хотите узнать, был или есть мой муж любовником Катерины?

— Да, — улыбнулся комиссар. — Хотя для вас подобная гипотеза просто смешна.

Камень, в который было отлито лицо Пирошки, разбился от улыбки удовлетворенного тщеславия.

— Вы сами ответили себе, комиссар, и должна сказать, в высшей степени галантной фразой. Спасибо.

Сартори поднялся, за ним последовал бригадир и почти сразу же встала синьора Соларис.

— Я вам очень благодарен за терпение, — сказал комиссар, глядя в глаза женщине. — Надеюсь, у меня не возникнет больше необходимости беспокоить вас. Хотя и буду немного сожалеть об этом.

— Еще одна галантность? Спасибо, доктор Сартори. Я буду помнить о вас.

Пирошка проводила их до двери и пожала руки обоим. Когда дверь закрылась, комиссару показалось, что он услышал, как женщина глубоко с облегчением вздохнула.

 

Вслепую

Бригадир постучал в дверь кабинета доктора Сартори. Получив разрешение, он вошел и протянул начальнику конверт.

— Здесь открытка, которую Машинелли написала матери. Только что пришла из полицейского участка Пескары.

— Ну, наконец-то! — выразил удовлетворение начальник.

Комиссар достал из конверта открытку и осмотрел цветную иллюстрацию с характерным морским пейзажем. На обратной стороне было отпечатано: «Сан-Феличе Чирчео. Отель «Гранада». Вид с веранды». Надпись повторялась на французском, английском и немецком языках. Рука, мало привыкшая писать, оставила адрес: «Синьоре Матильде Машинелли, Виколо Сан-Себастьяно, 11/а, Пескара». Текст звучал так: «Я развлекаюсь и думаю о тебе. Катерина». Почтовый штемпель, довольно неясный, от тринадцатого октября.

— Я хорошо осмотрел ее, — доложил Корона. — Ничего особенного, мне кажется. А вы что думаете, доктор?

— Ну!.. Дата действительно тринадцатое, правда?

— Почти определенно — да. Я прочитал ее через увеличительное стекло. Кто знает, почему штемпели нашей почты всегда неразборчивы. Когда я получаю письмо от моей сестры, которая живет в Швейцарии, меня всегда удивляют их штемпели. Они кажутся напечатанными.

— Да. Вам известен этот отель «Гранада»?

— Никогда не слышал о нем. А что?

— Обычно клиенты гостиниц покупают открытки у портье. Может быть, Катя сделала то же самое.

Комиссара прервал телефонный звонок. Трубку снял Корона.

— Кабинет доктора Сартори.

В последующие пять секунд он соединил пятки вместе и уставился взглядом в стену.

— Да, синьор комиссар полиции. Сейчас, комиссар. Слушаюсь!

Сартори нахмурил брови, когда Корона положил трубку.

— Это был синьор комиссар полиции. Хочет поговорить с вами, сейчас.

— А вот и козел отпущения. — пробормотал Сартори, вставая.

Когда он выходил из комнаты, бригадир смотрел на него, как смотрят на осужденного, идущего в газовую камеру.

— Входите, Сартори, входите!.. Мне кажется, вы неплохо выглядите. Пожалуйста, садитесь. Выпьете со мной кофе?

Сердечный прием начальника полиции успокоил Сартори. И пока начальник заказывал дневальному кофе, он устроился в небольшом кресле с твердой спинкой, расположенном справа от письменного стола. Комната была обширная, обставлена хорошо, но без излишеств. Единственной роскошной вещью в помещении был элегантный книжный шкаф, полный кодексов и томов в красивых переплетах. В углу рядом со шкафом выделялся большой деревянный глобус.

— Что вы мне можете сказать об этой танцовщице?.. Как ее звать?

— Машинелли. Катерина Машинелли, более известная как Катя.

— Да, именно она. В каком состоянии следствие?

Сартори быстро ввел его в курс дела, рассказал о последних этапах расследования. Начальник не прерывал доклад ни разу, но пока слушал, глаза его превратились в две булавочные головки.

— Ум! — прокомментировал он в конце, несколько раз качнув головой. — Интересная ситуация. Мне кажется, вы на правильном пути. Я согласен с вами; эта девушка ни в чем меня не убеждает.

Они выпили кофе, закурили сигареты. Некоторое время комиссар полиции курил молча, потом резко повернулся к Сартори:

— Знаете, полчаса тому назад мне позвонил один депутат и заявил протест против вас.

— Против меня? — удивился Сартори. — Но почему?

— Очевидно, вы кому-то наступили на мозоль, — ответил начальник легким тоном. — Если верить этому депутату, вы позволили себе клеветнические инсинуации в отношении того, о котором только что рассказывали.

— Командор Соларис.

— Вот именно, командор Соларис, владелец «Космоса» и т. д. и т. д. — Начальник положил локти на стол: — Видите, что мне приходится выслушивать? Если мы выполняем свой долг, они говорят, что мы вмешиваемся не в свое дело, преступаем закон и т. д. и т. д. Медлим мы или двигаемся в каком-то направлении, все равно все против полиции. Знаете такую песню? В которой говорится. — Он принялся петь ужасным, низким голосом: — «Если ты красив, в тебя бросают камни.» и т. д. и т. д. Но мне наплевать, знаете? И вы также наплюйте, друг мой. Мы не политики, мы полицейские. Наша профессия — правосудие. Идите только вперед, и все будет хорошо. Что касается депутатов, их я беру на себя.

Они обменялись крепким рукопожатием. Сартори вышел в коридор, довольный собой, но озабоченный.

Долгая прогулка в автомобиле, сначала по автостраде Христофора Колумба, потом по побережью от ворот Остии до Торваяники, прошла хорошо. Бригадир Корона вел машину молча, и в какой-то момент под теплым солнцем поздней осени комиссара сморил сон. Ему снилась Харриет, которую в последние дни видел лишь мельком.

Проснулся он после Анцио.

Бригадир повернулся к нему с улыбкой.

— Как чувствуете себя, доктор?

— Хорошо. Где мы?

— За Анцио. Скоро будем в Сан-Феличе Чирчео. Хороший денек, правда?

Да, день был хороший! А он вместо того чтобы наслаждаться в компании с той, которая ему очень нравилась, вынужден заниматься погоней за сумасшедшей девушкой, может быть, уже убитой.

Сартори продолжал слушать Корону, который говорил о Сицилии и об их местечке. Эти разговоры всегда нагоняли на него скуку, наверное, потому, что вызывали в нем сожаление.

Автомобиль карабкался по дороге, идущей на подъем от широкого морского пролива. Два больших торговых судна маячили на горизонте. Несколько рыбацких домов были разбросаны тут и там вдали от берега.

Отель «Гранада» — белая конструкция в мавританском стиле — с радостью принимал посетителей. Сквозь окна в решетках виднелись большое патио и внутренняя часть со спуском к волнорезу.

Так как автомобиль не имел отличительных знаков и мужчины были в штатском, портье встретил полицейских широкой улыбкой.

— Синьоры желают комнаты? У нас они прекраснейшие, с видом на море, горячая и холодная вода.

— Полиция, — объявил Корона, и портье сразу же замолчал, закостенев. — Комиссар Сартори хотел бы задать несколько вопросов директору.

— А пока я охотно выпил бы кофе, — сказал комиссар. — Где у вас бар?

— По лестнице налево.

Они спустились по лестнице и попали в залитое солнцем помещение бара. Оно напоминало аквариум с полом из голубой майолики и окошечками в виде иллюминаторов.

Полицейские смаковали кофе, когда к ним подошла грациозная подвижная девушка лет двадцати пяти в обтягивающих брюках.

— Комиссар Сартори? Я — синьорина Форезе, владелица отеля. Чем могу быть полезна?

Она посмотрела на полицейского взглядом, в котором смешались интерес и восхищение. У нее был чуть длинноватый носик и широкий чувственный рот.

— Катерина Машинелли, — задал вопрос комиссар. — Это имя вам ничего не говорит? Девушка, брюнетка, немногим больше двадцати, она, вероятно, гостила здесь числа с одиннадцатого и позже.

— Это имя я слышу впервые, — ответила синьорина Форезе.

Бригадир показал ей фотографию Кати. Девушка внимательно посмотрела на нее.

— Так, на первый взгляд, не знаю почему, это лицо мне кажется знакомым. Как, вы сказали, ее зовут?

— Катерина Машинелли.

Синьорина Форезе отрицательно покачала головой.

— Нет, нет, наверное, я ошибаюсь, — заверила она.

— Что вы хотите сказать?

— Что никогда не видела этой девушки.

— Будет лучше, если мы взглянем на книгу записей посетителей, — подсказал Сартори.

— Да, конечно.

Девушка отдала распоряжение по внутреннему телефону. Спустя минуты две горничная в белом жакете принесла ей книгу записей, открытой меньше чем наполовину.

— Какого числа, вы сказали?

— Одиннадцатого. Она должна была прибыть днем, если мои расчеты правильны.

Бригадир исподтишка бросил на начальника восхищенный взгляд. Синьорина Форезе пролистала несколько страниц назад и начала читать список фамилий. Дойдя до тринадцатого числа, она подняла голову.

— Никакой Машинелли. Ни одиннадцатого, ни двенадцатого.

— Позвольте мне посмотреть?

— Пожалуйста.

Комиссар провел по странице указательным пальцем. Вдруг палец остановился; бригадир даже подскочил.

— Смотрите сюда, — показал комиссар.

Корона опустил голову, синьорина Форезе наморщила лоб. В строчке, указанной комиссаром, стояло имя, важность присутствия которого никто из полицейских в данный момент пока еще не уловил: «Марина Соларис, отец — Томмазо Гуалтьеро, рожденная в Риме, проживает там же, профессия — студентка университета».

— Нашли что-нибудь? — поинтересовалась синьорина Форезе.

— Может быть. Расскажите мне об этой клиентке. Марине Соларис. Я вижу, она приехала одиннадцатого числа, как раз в тот самый день.

Девушка кивнула головой.

— Да, около четырех дня, — уточнила она. — Я помню ее хорошо, потому что она прибыла на «Мустанге» цвета зеленого горошка.

— Не понял.

— Цвет зеленого горошка — это цвет, который мне нравится, особенно у автомобилей, — объяснила синьорина Форезе. — Машина была с римским номером, и синьорина Соларис как-то неуверенно управляла ей. Настолько неуверенно, что чуть не наехала на Джачинто, швейцара у входа. Может быть, нервничала. Не знаю.

— Почему вы решили, что она нервничала?

— Ну, это общее впечатление, я бы сказала. Ее поведение, манера ходить, немного неловко. Вначале я думала, что она застенчива или плохо видит, хоть и носит очки. Но потом увидела ее возможности. Она не вылезала из бара, где слушала музыку и пила виски.

— Девушка носила очки, вы сказали? — спросил комиссар.

— Да. Но часто поднимала их или снимала, держа в руках, когда танцевала.

— Сколько дней она пробыла?

— Надо посмотреть. — Синьорина Форезе снова взяла книгу. — Вот, до шестнадцатого. И уехала шестнадцатого вечером.

— Также в автомобиле?

— Да.

— Чем она занималась эти пять дней?

— Ничем особенным. Как я уже говорила, допоздна торчала в баре. Вечером смотрела телевизор. Только музыкальные спектакли. Мы частенько сидели вместе у телевизора, и с каждым разом синьорина открывалась все больше и больше.

— В каком смысле?

— О господи, я не могу объяснить!.. Сначала сдержанная, застенчивая, как мне казалось; затем стала более экспансивной. У нее был веселый характер, вот! Милая девушка. Но всегда, как сказать, немного боязливая.

Бригадир обменялся взглядом с комиссаром.

— Она встречалась с кем-нибудь в эти пять дней? — снова начал разговор Сартори.

— Нет, ни с кем, — с уверенностью проговорила хозяйка отеля.

Комиссар удивился.

— Синьорина, не хотите ли вы меня уверить, что за пять дней девушка ни разу не вышла из гостиницы и ее никто не посетил?

— Именно так, комиссар: она никуда не выходила, и к ней никто не приходил. Принимала солнечные ванны, внизу, на волнорезе, когда не дул ветер. И носила с собой какие-то книжки весом по килограмму.

— Какие книги?

— Судя по заголовкам, что я видела, — по истории искусства. Я занималась в лицее и немного разбираюсь в этом. Она сказала, что готовится к экзамену. На самом деле только перелистывала. Почти как я, когда ходила в школу.

— Значит, по-вашему, девушка приехала отдохнуть? — сказал комиссар.

Хозяйка отеля недоуменно посмотрела на полицейского.

— Чтобы отдохнуть!? — удивилась она. — Да, возможно! Но поверьте, вид у нее был не усталый. Она была олицетворением здоровья.

Наступило долгое молчание. Через открытую застекленную дверь слышался шум прибоя. Синьорина Форезе предложила напитки и сигареты. Бригадир Корона, выбравший «Чинзано», кажется, искал на дне большого пузатого бокала выход из этой запутанной ситуации.

К их разговору внимательно прислушивался бармен, который стоял за длинной стойкой, покрытой голубыми и желтыми пластинками майолики. Это был смуглый юноша — типичный южанин — с густыми бровями и угреватым лицом. На вид — под тридцать. Когда он, подав напитки и сигареты, в очередной раз возвратился за стойку, комиссар, наконец, заметил его присутствие.

— Вы знали синьорину, о которой мы только что говорили, правда? — неожиданно обратился к нему полицейский.

Юноша вздрогнул. Бригадир и хозяйка повернулись к бармену.

— Да, синьор, — подтвердил бармен после некоторого колебания.

— Что вы можете сказать о ней?

— Ну, это красивая девушка, конечно!.. Когда она не отправлялась в бассейн, то всегда находилась здесь.

— Мне кажется, вы немножко ухаживали за ней, нет? — намекнул Сартори с улыбкой.

Бармен покраснел, взгляд его заблуждал по сверкающей металлической поверхности стойки.

— Саверно, скажи комиссару все что знаешь, — подтолкнула его синьорина Форезе.

— Я. я не позволяю себе ухаживать за клиентками, — отрезал юноша, хотя его тон никого не убеждал. — Конечно, это не составляло бы труда. если бы я хотел. Понятно было, что ей нужна компания.

— Из чего вы это поняли?

— Из ее поведения. Ей нравилось шутить, нравилось пить и слушать музыку. Знала кучу анекдотов и умела рассказывать их. Какой-то был даже грязный.

— Ага! — воскликнул комиссар. — И ваши отношения с синьориной всегда были корректные.

— Я вам сказал, синьор, что никогда не позволил бы. — слабо запротестовал юноша. — Я здесь простой бармен, а синьорина была клиенткой.

— Саверно — парень на месте, — вмешалась хозяйка отеля. — Он работает у нас почти три года, и у меня никогда не было причины жаловаться на него.

Зазвонил телефон. Саверно подошел к нему, снял трубку и через несколько минут повернулся к хозяйке.

— Синьорина Джанна, к вам пришли.

Девушка извинилась и удалилась.

Комиссар встал и подошел к стойке.

— Послушай, Саверно, — тихо проговорил он. — Я тебя ни в чем не обвиняю, но у меня такое впечатление, что ты не совсем откровенен со мной.

— Клянусь, синьор комиссар.

— Подожди. Если тебе удалось войти в интимные отношения с девушкой, это твои дела. Но мне хотелось бы знать. Это важно. Сейчас, пока синьорины Форезе нет, ты можешь говорить свободней.

— Синьор комиссар, я не хотел бы никому причинить вреда. И потом, если хозяйка узнает, что я.

— Я же сказал тебе, что синьорина ничего не узнает.

Бармен покорно вздохнул.

— Ну ладно! — пробормотал он, опуская глаза. — У нас. у нас были близкие отношения.

— Ты можешь сказать ясней? — Полицейский перешел на фамильярный тон. — Хочешь сказать, что девушка спала с тобой?

Бармен утвердительно кивнул головой.

— Да, если быть откровенным, я должен сказать, что она спала со мной. Это случилось на второй день ее приезда. Девушка здорово напилась.

— Ты пошел в ее комнату?

— Да.

— Днем?

— О нет!.. Я пошел к ней в два часа ночи и пробыл там пару часов. Конечно, нелегко забыть такую девушку. — Саверно отважился посмотреть на комиссара, к которому теперь присоединился бригадир Корона. — Но зачем вам нужно знать, что я. Надеюсь, девушка не хочет причинить мне неприятности. Насколько я понял, она очень опытна в любви.

— Ага!.. Ну, пусть тебя это не тревожит. Девушка ничего не сказала мне против тебя. А после того раза вы еще встречались наедине?

— Да, каждую ночь. Когда она решила уехать, то предложила мне сопровождать ее в Рим. Сказала, что найдет мне хорошее место в каком-то ночном клубе. Потом написала мне открытку из Анцио.

Комиссар встрепенулся.

— Открытка у тебя с собой?

— Да, я ее сохранил.

Он открыл ящичек стола, достал оттуда открытку с иллюстрацией и протянул полицейскому. Это был вид колоннады Анцио. Адрес гласил: «Синьору Саверно Котти, отель «Гранада», Сан-Феличе Чирчео». Текст был следующим: «Помню о тебе. Жди письма. М.».

— Господи, — прошептал бригадир.

— Открытку я возьму с собой, — заявил комиссар. — Благодарю тебя, Саверно. Ты мне очень помог. И не волнуйся, твоей хозяйке я ничего не скажу.

Бригадир спросил:

— А письмо, о котором говорится в открытке, пришло?

— Нет, я ничего не получал, — заверил бармен.

— Она оставила тебе адрес? — проявил интерес комиссар.

— Она сказала, что сама напишет.

— У нее был с собой багаж?

— Да, конечно. Три чемодана, мне кажется. Два больших и один средний.

— Новые?

— Нет, не новые.

Комиссар закурил и выпустил вверх клуб дыма.

— Ты не заметил, девушка не носила парик? — продолжил он. — Я хочу сказать, она действительно была блондинкой? Может, красилась под блондинку?

Саверно с изумлением посмотрел на полицейского.

— Вы что, прорицатель? Нет, она не была блондинкой. Девушка была брюнеткой. Ее волосы обесцвечены перекисью. А настоящие волосы у нее черные как ночь. Но женщины, знаете, всегда стараются изменить цвет.

Комиссар молча согласился, думая о чем-то другом.

— Хорошо. Ты тоже со своей стороны помалкивай о нашем разговоре. Если тебя попросят с этой работы, позвони мне в Центральное полицейское управление, в Рим. Я должен знать, где тебя искать, если ты понадобишься. Всего хорошего, Саверно.

— До свидания, синьор комиссар.

Сартори вышел на лестницу и глубоко вдохнул морской воздух. На небе появлялись звезды.

 

Дело запутывается

Автомобиль возвращался в Рим. Комиссар молча созерцал морской пейзаж, тонувший в сумерках. Прохладный воздух пах сыростью и травами.

Корона нарушил молчание.

— Значит, это была она?

— Это была она, — подтвердил Сартори усталым голосом. — Мы обнаружили следы Катерины Машинелли, окрашенной под блондинку, в очках и с фальшивыми документами. Все ведет к Соларисам. Сомнений нет.

— Только неизвестно, почему она выдавала себя за Марину Соларис.

— Да, неизвестно! — Комиссар посмотрел на часы: — Половина девятого. Остановимся в Анцио. Хочу познакомиться с семьей Соларисов.

Бригадир нажал на акселератор.

Анцио встретил их легким туманом, в котором свет фонарей становился мерцающим. Регулировщик показал им дорогу к вилле Соларисов. Поместье находилось немного в стороне от городка. Туда вела дорога без асфальта, которая кончалась перед ржавой решеткой. Сквозь металлические прутья виднелось несколько довольно старых хозяйственных построек, примыкающих к большому дому, и конюшни, расположенные четырехугольником. В этом большом дворе, освещенном фонарями, работали со скотом крестьяне. Под аркой здания, которое собственно и являлось виллой, стоял мерседес с белым кузовом.

Так как ворота были распахнуты, бригадир завел автомобиль вовнутрь и остановился рядом с мерседесом. Человек в рубашке, жилете и в сапогах быстро направился к прибывшим, ведя на поводке овчарку, скалившую зубы.

— Спокойно, Рекс! — предупредил собаку человек. Потом он повернулся к полицейским, выходившим из машины. — Добрый вечер, синьоры. Меня зовут Радико, я — управляющий поместьем. У синьоров встреча с кем-нибудь из хозяев?

Его тон был несколько высокомерным. Это был высокий, мускулистый человек лет пятидесяти с густыми, закрученными вверх усами, которые, по всей видимости, являлись его гордостью, так как он не переставал с любовью поглаживать их.

— У нас нет встречи ни с кем в особенности, — ответил Сартори, — но я думаю, нас все равно ждут. Доложите командору Соларису: комиссар Сартори и бригадир Корона.

Ни один мускул не дрогнул на сухом лице управляющего.

— Командор еще не вернулся.

— А чей это автомобиль?

— Монсеньора Солариса.

Корона знаком указал комиссару на номер машины: «Государство-город Ватикан».

— Тогда доложите монсеньору, — настаивал комиссар. — Тем временем мы подождем командора. Думаю, он не слишком задержится, правда?

— Нельзя сказать. У командора нет постоянного расписания. Иногда он приезжает сюда, а иногда едет спать в Рим.

— Хорошо, я поговорю с монсеньором и судьей Соларисами.

Управляющий отрицательно покачал головой.

— С монсеньором — возможно, — объяснил он, — а с судьей — нет.

— Почему? — спросил Сартори, начиная терять терпение.

— Судья почти слепой и глухой, кроме того, парализован. Знаете, годы. Как-никак, он разменял девятый десяток.

— Согласен, поговорю с монсеньором. А пока постарайтесь разыскать командора Солариса и попросите его приехать как можно быстрее.

— Я провожу вас, — предложил Радико.

Они прошли через створки огромных дверей, пришедших в упадок, и начали подниматься по лестнице из белого камня с изношенными от времени ступеньками. Маленькая лампочка без абажура разрывала тьму. На стенах были заметны контуры выцветшей от времени буколики.

После двух пролетов лестницы трое мужчин очутились в обширной полутемной прихожей, обставленной старинной пыльной мебелью.

— Прошу вас, синьоры, следуйте за мной.

Управляющий пошел дальше. Они пересекли большую тихую комнату со стенами, покрытыми гобеленом и большими мрачными картинами. Экскурсия завершилась в гостиной с позолоченной мебелью, со средневековыми доспехами по углам и с громадными китайскими вазами, полными цветов. Атмосфера в этом старинном доме была удручающей.

— Пожалуйста, проходите. Я доложу о вашем визите монсеньору.

Управляющий двинулся, но комиссар знаком остановил его.

— Да, послушайте! Я бы хотел поговорить с синьориной Соларис.

Радико развернулся вокруг невидимой оси и посмотрел на полицейского без всякого выражения на лице.

— С синьориной Мариной? — отчетливо произнес он, почти не двигая губами. — Ее нет.

— А где же она?

— В Риме, уже несколько дней.

— Но она живет здесь?

— Да, а сейчас занимается в университете, и я не знаю. Пойду навещу монсеньора. Извините, я на минутку.

Радико вышел, щелкнув каблуками. Корона принялся рассматривать живописного воина на старом, большей частью испорченном от времени холсте в позолоченной раме.

 

Монсеньор

Он был высокий и худой, даже тощий, неопределенных лет (ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти), однако в нем чувствовалась физическая сила, и в выверенных жестах, и в открытом прямом взгляде. Сложенные вместе руки напоминали руки фехтовальщика; возможно, они переданы ему по наследству от какого-нибудь кавалера из прошлых поколений. На нем были бумазейные брюки и черный свитер.

Когда монсеньор переступил порог, то направился прямо к комиссару, словно решил напасть на него. Но ограничился лишь тем, что остановился перед ним и произнес холодным как сталь голосом:

— Добрый вечер. Вы спрашивали меня?

Он даже на мгновение не сомневался, что обращается к комиссару, а не к кому-нибудь другому, хотя бригадир и одет более прилично, и внешне ничем не отличался. Управляющий остался на пороге.

— Я бы хотел поговорить с вами, монсеньор, — проговорил Сартори. — Конфиденциально, если вы не возражаете.

Не поворачиваясь, монсеньор сделал знак, и Радико вышел, бесшумно закрыв за собой массивную потрескавшуюся дверь.

— Прошу, присаживайтесь.

Все трое уселись в удобные кресла с черно-белой полосатой обивкой. Священник положил ногу на ногу и закурил длинную тонкую сигарету. В его одежде и поведении не было ничего от священника. Он напоминал мелкого помещика из деревни, привыкшего приказывать и видеть повиновение.

— Говорите, комиссар.

Так как фраза осталась незаконченной, полицейский поспешил добавить:

— …Сартори.

— Ах, да! — воскликнул монсеньор Соларис. — Ваше имя для меня не ново. Вы были у моей невестки, в Риме.

Его тон был твердым, обвиняющим, бледные и холодные глаза угрожающе сузились.

— Действительно.

— Я должен сказать вам, доктор Сартори, что не одобряю вашего поведения, — продолжал монсеньор Соларис. — Расспрашивая жену моего брата, вы позволили инсинуации о морали ее мужа.

— Минуточку, монсеньор, — оборвал его Сартори, сжав зубы. — Хотя вы служите в Ватикане, это не означает, что можете давать рекомендации по моей работе. Повышайте голос в стенах вашей маленькой империи. Но за ее пределами вы должны подчиняться законам Итальянской Республики, как и другие граждане. То же самое можно сказать и о членах вашей семьи.

— Полно, полно! — попытался успокоить его священник, который понял, что зашел слишком далеко. — Я не хотел.

— Нет уж, монсеньор Соларис. Вы хотели и вы сказали. Не только сказали, но и заставили вмешаться одного из ваших депутатов, чтобы помешать расследованию уголовного дела, которое в дальнейшем может вылиться в серию преступлений. Вы, конечно, одобрить такое не можете. По крайней мере, я надеюсь!..

— Комиссар, вы меня оскорбляете! — выкрикнул монсеньор Соларис.

— Тогда старайтесь не оскорблять работников полиции. Я нахожусь здесь в силу моих служебных обязанностей и пытаюсь пролить свет на исчезновение одной танцовщицы из ночного клуба, одно время находившейся в вашем подчинении.

— Не в моем подчинении, — уточнил монсеньор Соларис, — а моего брата Томмазо.

— Согласен, в подчинении вашего брата Томмазо. Это педантство. Она служила вашей семье, и поэтому вы обязаны дать полиции показания, которые могут способствовать решению этого дела. Вам следовало бы оценить тот факт, что я сам пришел сюда, а не пригласил вас в свой кабинет. Но если вы предпочитаете.

— Ладно, комиссар, успокойтесь! — прервал его монсеньор примирительным тоном. — Извините меня. Просто я нервный человек. Все мы нервные в этой семье. Эта девушка сведет нас с ума.

— Катерина?

— Да нет же! Я говорю о моей племяннице Марине. Катерина меня совершенно не интересует!.. Ну, конечно, мне было бы неприятно, если бы произошла беда. Марина — причина нашего горя. Не то, что она плохая, боже упаси, но от нее всего можно ожидать. Ах, современная молодежь! Нет больше религии, поверьте мне. Не желаете аперитив, доктор? И вы, синьор.

— Нет, — ответил Сартори за себя и за Корону. — Расскажите лучше о вашей племяннице.

Монсеньор Соларис вдруг встал, прошелся по комнате, извлек из шлема рыцаря пепельницу и потушил в ней сигарету. Бригадир Корона ликовал в душе по поводу успеха, достигнутого начальником в стычке со священником.

— Марина — девушка современная, — возобновил разговор монсеньор, усаживаясь поудобнее, — и ей свойственны ошибки всех современных девушек, которые думают, что могут господствовать над миром. Родители говорят «белое», а они говорят «черное». Родители стараются преподнести им вечные истины, но это как о стенку горох.

— Не хотите быть более точным, монсеньор?

Прелат закурил еще одну сигарету, прежде чем ответить.

— Не вижу, какое отношение может иметь моя племянница к исчезновению Катерины. Да, девушки хорошие подруги, они очень симпатизировали друг другу, когда Катерина служила у нас, но я не думаю, что.

— Позвольте решать мне, монсеньор, — возразил комиссар. — В процессе расследования я могу допустить, что пути, а может быть, и интересы вашей племянницы часто пересекались с путями и интересами пропавшей девушки.

— Ну уж! — не выдержал монсеньор Соларис. — Вы меня поражаете, доктор.

— Напротив, это действительно так. Вот почему мне захотелось встретиться с вашим братом и племянницей Мариной. Поэтому я и приехал к вашей невестке, которая, между прочим, была очень любезна со мной и проявила чуткость.

— О, в этом Пирошка — святая женщина! — возвысил голос священник, как будто произносил надгробную речь. — Конечно, Марина и Катерина имели свои маленькие тайны. Катерина — девушка опасная.

— В каком смысле?

— Опасная для девушки из хорошей семьи, — с каким-то неудобством подчеркнул священник. — Секс. Все плохое в обществе происходит из культа секса. Никакой морали, никакой стыдливости. Моя племянница, вероятно, соблазненная такими перспективами, тоже следует влияниям времени. Знаете, она ведь хотела стать танцовщицей, как Катерина. Поэтому однажды я вынужден был даже надавать ей пощечин. Уму непостижимо! Я вижу ее редко, потому что постоянно в поездках, но каждый раз, когда мы встречаемся, ссоры не избежать. У нее нет ни крошки уважения к моей сутане. — Монсеньор Соларис вытер пот льняным платочком. — В следующий раз Марина вбила себе в голову, что может стать бортпроводницей, и послала запрос с этой целью в «Алиталию». К счастью я вовремя узнал и смог действовать, оставаясь в тени. Теперь она хочет стать киноактрисой. Вообразила себя Брижит Бардо или что-то в этом роде.

— Разве Марина не учится в университете?

— Она поступала в университет, но еще не выдержала экзамены. У нее нет желания учиться. Однажды, знаете, что сотворила моя племянница? Так как у нее красивое тело, она заплатила фотографу, чтобы тот сфотографировал ее обнаженной; снимки решила послать в мужской журнал для публикации. Позор, настоящий позор! В этом случае я также вовремя вмешался и предотвратил угрозу. Подумать только, что после смерти дедушки Марина унаследует состояние, которое приблизительно составляет миллиард. Я говорю ми-лли-ард. И это не считая наследства, уже завещанного ей бабушкой. Правда, оно перейдет к ней только после замужества.

Монсеньор потушил остаток второй сигареты.

— Вы сказали, что не часто видите свою племянницу, — продолжил комиссар. — Как давно вы ее не видели?

— Не могу сказать точно. В начале октября я был в Индии с одним прелатом из Ватикана и вернулся числа восемнадцатого или девятнадцатого. Знаете, с тех пор я еще не видел Марину.

— Значит, если я вас правильно понял, вы не видели ее с конца сентября.

Священник утвердительно кивнул головой.

— Точно, с конца сентября. Вообще, около месяца. Не могу понять только, почему мой отец, который с ума сходит от своей внучки, не спрашивает о ней. На прошлой неделе, когда я заезжал домой ненадолго, она была здесь. В ее комнате слышалась музыка, включенная на полную мощность. Я постучался и попросил уменьшить громкость. Знаете, что она ответила? Чтобы я шел к черту!

— Ваш управляющий сказал, что синьорина Марина находилась несколько дней в Риме, сдавала экзамены в университет.

— Марина? Если это правда, я съем собственную шляпу. Если Марина была в Риме, значит, она раздваивалась. Причем та половина была с каким-нибудь негодяем. Сейчас она связалась с «длинноволосыми» и пропадает на площади Испании, одетая как оборванка. Там ее можно найти на лестнице. Пару месяцев назад я застал ее врасплох здесь, у ограды, в объятиях какого-то бородатого типа, похожего на разбойника. И знаете, эта распущенная девчонка заступилась за своего кавалера! А что делать, она — дочь моего брата, и я должен делать все возможное, чтобы помочь вывести ее на путь послушания.

С минуту комиссар был занят тем, что закуривал сигарету, потом спросил:

— Когда ваша племянница бывает в Риме, она ночует у своего отца?

— Хотите пошутить? — грустным тоном произнес монсеньор Соларис. — После смерти матери Марина всегда тяготилась опекой отца. Ее отношения с родителями очень натянутые. Где-то у нее есть убежище. Впрочем, эти грязные битники спят где попало.

— Монсеньор, вы полагаете, что Катерина Машинелли способствовала тому толчку, который привел Марину к теперешнему образу жизни?

— Честно говоря, не знаю, как и насколько она могла повлиять на мою племянницу. Считаю, что дружба с Катериной действовала как катализатор брожения в уме Марины. Несомненно одно, Марина начала выдавать номера уже после того, как Катерина появилась в нашем доме. Ну, что вам еще сказать? Впрочем, сейчас бесполезно искать виновных. Надо спасать.

В соседней комнате послышались шаги. Дверь открылась, и появился управляющий.

— В чем дело, Марко? — резко бросил священник.

— Мне не удалось найти командора. Он уже убыл из офиса.

— Хорошо, спасибо. — Священник обратился к полицейскому: — Комиссар, почему бы вам не остаться здесь на ужин? Мой брат не должен опоздать. Он будет польщен, мне кажется.

— Согласен, монсеньор. Спасибо также от имени бригадира Короны.

Монсеньор Соларис дал указания Радико, и тот быстро вышел из комнаты.

— Я познакомлю вас с моим отцом, — возобновил разговор священник. — Сейчас он просто старик, но в свое время был известным судьей и выдающимся человеком.

— Синьорина Марина не будет ужинать с нами? — поинтересовался Сартори.

— Нечего и надеяться. — Священник встал, прошелся по комнате, взял из стеклянного шкафа бутылку и три бокала. — Выпьем по бокалу в качестве аперитива. Это наше вино, потому чистое на сто процентов.

Они выпили понемногу шипучего вина с приятным вкусом. Далеко в ночи лаяли собаки. Слышалось мычание со двора, скрипела телега. Вдали что-то кричал управляющий. Где-то накрывали на стол; об этом известил на мгновение звон столовой посуды.

Монсеньор Соларис снова наполнил бокалы. Послышался грохот въехавшего во двор автомобиля. Чуть позже, вместе с первыми каплями дождя, застучавшими по стеклам, в коридоре раздались тяжелые мужские шаги. На пороге появился немного запыхавшийся Томмазо Гуалтьеро Соларис. Он был одет с изысканной элегантностью, но выглядел уставшим и удрученным. Редкие светлые волосы были в беспорядке и придавали ему молодежный вид. Он был похож на того Солариса, которого комиссар видел на фотографиях в альбоме Кати. У него не было внешней схожести с братом-священником, но оба имели нечто общее, что на мгновение приоткрывало породу, какую-то внутреннюю силу и твердость — богатство, идущее из глубины веков.

— Добрый вечер, синьоры. Я не опоздал к ужину?

 

Круг

Пожилая женщина в черном переднике накрыла на стол в огромном обеденном зале, свод которого терялся в темноте. Со стен зала, из полумрака, смотрели на гостей рыцари и кавалеры в париках. Во главе длинного стола, покрытого белой скатертью, сервированного хрустальными фужерами и тарелками, окаймленными золотом, сидел старый судья; его управляющий перенес из инвалидной коляски в высокое кресло с мягкими подлокотниками. Очевидно, в молодости глава семьи был мужчиной гигантского роста, если сейчас, почти в девяносто лет, больной и наполовину парализованный, он господствовал над присутствующими своей внушительной фигурой. Его почти потухшие глаза, казалось, силились еще разглядеть, отыскать правду в маразме нынешней жизни. У него не хватало сил есть самому, поэтому Марко Радико кормил его с ложечки, вытирал ему губы, наполнял фужер, каждый раз после очередного такого действия отступая назад за спину старика.

На другом конце стола сидел монсеньор Соларис, по случаю надевший черную рясу. Справа от него находился Сартори и далее — бригадир Корона; напротив них расположился командор Соларис, изо всех сил старавшийся оживить вялый разговор.

Если бы комиссару не сказали, что старый судья полуглухой и почти слепой, он бы никогда не подумал об этом; старик, как любопытный петушок, прислушивался к тому, что говорилось вокруг.

— Кто эти синьоры? — спросил вдруг старый Соларис, перебивая сына Томмазо, который говорил о сложностях работы предприятия.

— Это мои друзья из Рима, папа, — поспешил ответить командор, опережая ответ управляющего. — Доктор Сартори и его сотрудник.

Голос Томмазо Солариса, который он повысил, чтобы услышал судья, прогремел в стенах столовой и заставил вздрогнуть служанку, вошедшую с огромной тарелкой баранины под соусом.

— Сартори? — переспросил судья.

— Да, папа.

— Это врач? Почему он пришел в наш дом? Кто болен? — настаивал встревоженный судья.

— Нет, папа, он не врач, и никто не болеет, — успокоил его Соларис. — Думай только о еде.

— Где Марина? Может, она больна? Почему мне не показывают Марину? Что вы с ней сделали? Уже два дня я ее не вижу. Если вы не приведете мне Марину, видит бог, я лишу вас наследства!

— Марина в Риме у Пирошки, — сказал командор Соларис, — и с ней все в порядке.

— Вы думаете, я впал в детство. Увидите, каким большим будет ваше удивление, когда я уйду из этого грязного мира.

Наклонившись к комиссару, священник сказал вполголоса:

— Марина — его навязчивая идея. Он обожает внучку, которая напоминает ему жену, то есть, нашу мать. Ее тоже звали Марина.

Управляющий положил руку на плечо судьи, тот вдруг затих и с трудом принялся за еду. Служанка обошла всех с принесенным блюдом, раздала нарезанный хлеб и большие бокалы вина, затем вышла, волоча ноги.

Дождь усилился, и теперь в нем чудился шум моря. Где-то в доме хлопали ставни. Слышались шаги и голоса женщин, потом хохот, гаснущий за длинной чередой открываемых и закрываемых дверей.

— Пирошка, — снова принялся ворчать судья, будто разговаривая с самим собой. — Что за имя? Мне по сердцу Марина. Марина читает мне письма и книги, которые я люблю.

— Ему нравится слушать голос моей дочери, — пояснил Томмазо Соларис, обращаясь к комиссару, — даже если не понимает, что она ему читает.

— Я понимаю, я понимаю! — сурово прервал его судья. — Это ты никогда ничего не понимаешь. Ты родился кретином и останешься кретином! И теперь тебе здорово пощипали перышки с твоим предприятием. Кто вбил тебе в голову стать промышленником? Ты хорош только когда живешь от ренты и когда тебя водят в постель проститутки.

— Папа, у нас гости! — сухо предупредил его прелат.

— А ты молчи, фальшивый иезуит! Все вы только думаете, как бы присвоить мои денежки. Ну ничего, завещание поставит вас на место!..

— Довольно, папа! — взорвался Томмазо.

— Да, довольно, довольно. Так будет лучше. Марко, отвези меня в мою комнату.

— Синьор судья, вы окончили? — спросил управляющий.

— Кончил, кончил!.. Синьоры, мое почтение и мои извинения.

Марко Радико поднял хозяина на руки, опустил на сидение коляски и выкатил коляску из комнаты. Комиссар проводил фигуру старого Солариса взглядом, полным симпатии.

— Наверное, он был очень строгий в свое время, — заметил Сартори, принимаясь за еду.

— Строгий? Скажите лучше ужасный, — возразил командор. — Когда он своим голосищем подзывал к себе сыновей и племянников, мы моментально превращались в ребятишек. Сейчас он уже тронулся умом. В его годы это понятно.

Ужин подходил к концу.

— Пройдемте в гостиную, — предложил Томмазо Соларис.

Марко Радико принес напитки и кофе, после чего ретировался на цыпочках, закрыв за собой дверь. В камине потрескивали дрова, взрываясь искорками, и это скрашивало тяжелую атмосферу комнаты.

Монсеньор Соларис встал после того, как выпил кофе. Он пожал руку обоим полицейским и извинился, что не может остаться дольше, так как завтра должен уехать очень рано.

— Еще виски? — поинтересовался Томмазо Соларис, когда брат вышел.

— Нет, спасибо, — отказался комиссар. — Уже поздно.

— Уже. Почти одиннадцать. — пробормотал командор, бросив взгляд на большие настенные часы, придвинутые к камину. Опустошив свой бокал, он продолжил: — Ну вот, мы одни. Знаю, что вы искали меня несколько дней, сначала в «Гранкио Адзурро», потом в моем доме в Риме. Я к вашим услугам, комиссар.

— Расскажите мне о Катерине Машинелли. О Кате, если вы предпочитаете. Это не суть важно.

Командор Соларис согласился. Сейчас он казался более старым и уставшим, чем вначале.

— Я не много могу сказать вам, комиссар. Моя дочь Марина и Катерина или одна из них, должно быть, что-то натворили, но что, точно не знаю.

— Вы отдаете себе отчет в важности вашего заявления?

— Это правда.

— Почему вы несколько дней тому назад перевели пять миллионов на счет Катерины Машинелли? — вдруг спросил комиссар.

— Я? — удивился Томмазо Соларис. — Я дал Кате пять миллионов?

— В филиал Неаполитанского банка в Риме поступил чек с датой пятнадцатого октября для выдачи всей суммы на имя Катерины Машинелли.

— Комиссар, клянусь вам, что ничего не знаю! — Командор резко оборвал себя, как от внезапной мысли. — Разве только.

— Что разве только?

— Разве только моя дочь, комиссар. Ведь так легко вырвать бланк из блокнота и подделать подпись, особенно если это подпись отца.

— Вы обвиняете свою дочь в подделке чека и незаконном присвоении денег, командор.

Томмазо Соларис откинулся в кресле, как от удара кнута.

— Боже мой, действительно! — воскликнул он со стоном. — Однако это может быть правдой, несмотря на то, что речь идет о моей дочери. Конечно, на суде я не подтвержу такое, чтобы не навредить. С чего это мне давать пять миллионов Кате? И если бы я дал их или хотел дать, то никогда бы не подписал чек, никогда бы не дал наличными. У меня не было для этого мотива, уверяю вас.

Потянулась длинная пауза. Над виллой прокатился гром. Бригадир Корона сидел неподвижно, как статуя, держа в руках бокал.

— Знаете, где была ваша дочь днем одиннадцатого октября? — спокойно продолжал вопросы Сартори.

— Днем одиннадцатого? Как вам сказать? Марина уходит и приходит, пропадает и появляется. Днем одиннадцатого? Нет, ее не было, ни здесь в Анцио, ни в Риме. Это я могу вам гарантировать.

— А Катерина? Вы не знаете, Катерина Машинелли была с вашей дочерью?

Командор вскочил на ноги и закричал:

— Откуда мне знать!? Я ей не нянька. Мне надоела моя дочь, а тут еще одна, такая же взбалмошная. Судя по тому, что я о них знаю, обе они вполне могут быть сейчас в Перу. Что может сделать отец, если дочь выскользнула из-под контроля?

— Ваша дочь богата?

— Богата, конечно. Но на бумаге.

— Объясните подробнее, пожалуйста.

— Марина богата, но не может располагать наследством моей матери до тех пор, пока не вступит в брак с дворянином. Да, я знаю, это может показаться парадоксальным, но таково было последнее желание моей матери. Если Марина не вступит в брак с дворянином, ни она, ни я, ни мой брат не получат наследство; оно уйдет в детский дом. Уму непостижимо, правда? Но это так. А дело идет почти о восьмистах миллионах в недвижимом имуществе, землях и остальном. Больше того, прибавьте сюда то, что мой отец оставит ей еще около миллиарда. В то время как моим детям останутся крохи. И несмотря на это, моя дочь обращается ко мне за десятью тысячами лир. Нет ничего удивительного, если она подделала мой чек к выгоде своей закадычной подруги.

— Намекаете на Катерину?

— Вот именно.

Томмазо Соларис, не вставая, налил себе виски и выпил его двумя длинными глотками.

Комиссар был в нерешительности.

Корона казался обескураженным.

— Вы знаете, что с одиннадцатого по шестнадцатое число этого месяца Катерина Машинелли находилась в отеле «Гранада» в Сан-Феличе Чирчео, выдавая себя за вашу дочь?

Командор Соларис смущенно посмотрел на полицейского.

— Что вы сказали, комиссар?

— Именно так!.. Так к чему же эта комедия?

— Не знаю, что и предположить, клянусь вам!

— Какие отношения были между вами и Катериной? — начал сызнова Сартори.

— Ничего интимного, комиссар, если это то, о чем вы думаете, — ответил Томмазо Соларис решительным тоном. — Я не буду размениваться с девчонкой, которая, между прочим, была нянькой моих детей. Я хотел ей только хорошего, как своей дочери, поверьте. Во всяком случае, никаких прецедентов не было, я хочу сказать.

Он оставил предложение незаконченным.

Комиссар встал, за ним последовал бригадир Корона.

— Я приму к сведению все, что вы сказали, командор, — произнес он официальным тоном. — Благодарю вас за гостеприимство и ваше терпение. Думаю, что вынужден буду побеспокоить вас еще раз в ближайшее время.

— Я в вашем распоряжении, комиссар.

Он проводил их до дверей, где в молчаливом ожидании стояли управляющий и овчарка.

— Спокойной ночи, командор.

— Спокойной ночи, доктор Сартори, бригадир.

Томмазо Соларис остался смотреть вслед автомобилю, который под сильным дождем направлялся к решетке. За его спиной как статуи высились тени управляющего и овчарки.

 

Комиссар обдумывает ситуацию

Не зная почему, Сартори сердился на самого себя. Причина недовольства, которая оправдывала бы это состояние души, была неизвестна.

В чем он ошибался?

Он действовал, следуя логике или интуиции? Знал, что находится на правильном пути, но никак не мог разобраться в этой путанице гипотез, предположений, противоречий. Ко всему этому добавлялись уклончивые или просто лживые объяснения людей, прямо или косвенно вовлеченных в дело Машинелли.

Одно было определенно: между Мариной Соларис и Катериной Машинелли должен быть сговор с самого начала этого необычного дела.

Утром одиннадцатого октября Катерина пропадает, бросив работу и дом. Пропадает неожиданно (по крайней мере, с виду), не предупредив свою подругу Харриет, не взяв с собой даже зубную щетку. Однако после визита в отель «Гранада» это обстоятельство объяснилось: Катерина располагала полным гардеробом Марины Соларис, с помощью которого выдавала себя за свою подругу.

Зачем эта подмена личности?

У Катерины был также паспорт Марины, из чего следовал вывод, что молодая наследница была на это согласна. Но в этом пункте возникало другое соображение: был ли Томмазо Соларис в курсе необъяснимой комедии, сыгранной со всей предусмотрительностью?

В ответе на этот вопрос, может быть, и содержалось решение всего дела. Но допустив правдивость рассказа командора, комиссар приходил к заключению: Катерина согласилась выдавать себя за подругу, чтобы сделать нечто полезное для Марины. Иными словами Катерина Машинелли должна была заставить поверить кого-то, что с полудня одиннадцатого до шестнадцатого числа того же месяца Марина Соларис находилась в отеле «Гранада» в Сан-Феличе Чирчео.

Где находилась в этот период Марина?

И где она находится в настоящее время?

Если принять противоположную гипотезу, что Томмазо Соларис был в курсе подмены девушки, то почему согласился с этим камуфляжем?

И опять возникал тот же вопрос: где была Марина Соларис между одиннадцатым и шестнадцатым октября? И где находится сегодня, двадцать шестого октября, на четырнадцатый день исчезновения ее подруги Катерины?

Были ли вместе обе подруги?

Что они сейчас затевают?

Мягкий голос Харриет, вытянувшейся рядом с ним под одеялом, прервал ход его беспокойных мыслей.

— Фффранческо!..

Ее рука легла ему на грудь. В полумраке комнаты, только что рассеянном солнцем, которое касалось подоконника, глаза девушки горели желанием.

— Дорогая, уже поздно!.. Почти одиннадцать.

— Фффранческо! — шепнула она, наклоняясь к его губам.

Со сладким возбуждением он прижал ее к себе, и на многие минуты дело Машинелли перестало существовать для него.

 

Кто видел Марину?

Пятнадцать агентов рыскали по Риму в поисках Марины Соларис. Комиссар дал приказ пошарить по убежищам хиппи и, чтобы облегчить розыски, отобрал самых молодых агентов, которым предписана одежда «битников». Кроме того, в группу включены инспекторы Тереза Сарно и Луиза Банделли — красивые девушки, искусные в дзюдо.

Бригадиру Короне и агенту Мариани поручено наблюдение за римской квартирой командора Солариса.

Сартори оставил за собой зону Анцио, куда хотел возвратиться, чтобы осуществить свою идею. Все были обязаны отдавать рапорты каждые два часа фельдфебелю Фантину, который сидел на связи. Ему комиссар регулярно звонил по телефону.

Он выехал в первой половине дня за рулем автомобиля без отличительных знаков, и когда добрался до побережья Торваяники, у него уже было ощущение, что он въезжает в другой мир, лучший, чем мир горожанина. Сквозь тучи проглядывало солнце, создавая торжественную атмосферу, которая нравилась Франческо Сартори и которая уносила его в далекую эпоху, где его волшебные сны казались реальностью.

Было без пяти три, когда комиссар преодолел решетчатые ворота виллы Соларисов в Анцио. Он был встречен лаем собак и взглядами женщин, занятых работой на ферме. Мальчик загонял теленка в огромный двор, пропахший сеном.

Сартори остановил автомобиль под портиком и ступил на землю. Не было видно крепкой фигуры Марко Радико; другие же ограничились тем, что наблюдали за ним с невозмутимым видом.

Он обратился к мальчику лет тринадцати, который прервал свой бег, чтобы исподтишка осмотреть вновь прибывшего.

— Командор Соларис дома?

Мальчик ответил пожатием плеч.

— А монсеньор?

Еще одно пожатие плеч.

— Черт побери! — пробурчал сквозь зубы Сартори. Он дошел до внутренней парадной лестницы, поднялся к обширной комнате, молчаливой и полной воспоминаний.

Слуга с видом идиота, с ниткой слюны в углу рта, замер при его появлении и издал неестественный смешок.

— Я бы хотел поговорить с кем-нибудь из синьоров, — заявил комиссар. — Если нет командора и монсеньора, то — с судьей.

Человек продолжал смеяться с тупой гримасой слабоумного.

Сартори заорал:

— Ты понял? Доложи обо мне хозяину…

Тот подскочил от страха и убежал.

— Ну что здесь за люди? — возмутился Сартори.

В прихожую вошла служанка, которая два дня назад накрывала на стол. Несмотря на годы, она двигалась проворно. У нее были живые глаза на морщинистом, бледном лице.

— Добрый день. Прошу вас извинить за Витторио, — сказала женщина. — Он дурачок от рождения. Мы его держим из милосердия! Он — сын одного из слуг этого дома. Хотите поговорить с кем-нибудь?

— Если возможно.

— Дома только синьор судья. Не знаю, если его превосходительство будет в состоянии.

Его превосходительство! Феодализм не сдавал своих позиций, вопреки всем событиям последних двадцати лет. И это рядом со столицей.

— А синьорина Марина дома?

Тень недоверия легла на морщины женщины.

— Нет, синьор, ее нет.

— Тогда сделайте так, чтобы я поговорил с судьей Соларисом, — потребовал Сартори.

— Я попробую. Извините. Садитесь.

Женщина вышла, передвигаясь с большой скоростью, несмотря на длинное, почти до пят, черное одеяние. Комиссар осмотрелся вокруг. Атмосфера этого дома была действительно тягостной; по крайней мере, на него она оказывала гнетущее воздействие, потому что вызывала в его памяти очень грустные сцены из его прошлого.

Полицейский услышал скрип в соседней комнате. В инвалидном кресле на колесиках, которое толкала старая служанка, въехал судья Соларис.

— Где, где? — проговорил старик. — Это хорошо, что вы приехали. Я не понял, кто вы на самом деле, но чувствую, это хорошо, что вы вернулись.

— Добрый день, синьор судья, — поздоровался комиссар.

Служанка прошептала:

— Говорите громче, он глухой.

— Дура ты! — распрямился судья. — Я не глухой, у меня просто много мыслей. Вы доктор из того вечера? Может, вы думаете, что я болен?

Сартори с трудом растолковал старику, что он не врач, а доктор-юрист; потом открыл ему, кто есть на самом деле.

— Полиция? Вы из полиции? Браво! Очень хорошо! Что ни говорите, а у нас в Италии отличная полиция. Знаете, что мне почти девяносто лет? Но я не выживший из ума олух, как думают мои сыновья. Сыновья! — ухмыльнулся он, вращая почти потухшими зрачками. — Дети — это дети до двадцати лет или в этих пределах. Потом они становятся чужими. По крайней мере, так произошло со мной. Может быть, я был никудышным отцом, а может, надо благодарить моего отца. Вы меня слушаете?

Сострадательная улыбка появилась у Сартори.

— Я слушаю вас, синьор судья.

Глаза старика шарили в окружающей полутьме, усмешка разглаживала бледные губы.

— Судья, — пробормотал он. — Я был судьей. Кассационным, знаете? Проливал свет в почти неразрешимых делах, а сейчас. Хорошо, синьор. Что я могу сделать для вас? Что может сделать для правосудия дряхлый старик?

Служанка за спиной судьи стояла неподвижно и делала вид, что ничего не слышит и ничего не видит. Сартори не счел необходимым удалять ее.

— Ваше превосходительство, — начал комиссар, идя на компромисс с самим собой, — вы помните Катерину? Катерину Машинелли, некоторое время служившую нянькой у вашей невестки.

Улыбка коснулась губ старика.

— Катерина? Конечно, помню, — ответил судья. — Я вовсе не мумия. Красивая девушка, огонь. Настоящая угроза для любого мужчины. Всегда в страстном желании! О да, любой мужчина, достойный этого имени, с трудом смог бы сдержать себя рядом с этой девушкой. Она всегда была раскрыта для объятий. Некоторые вещи чувствуются. В мое время женщины мне нравились. Знаете, они бы мне и сейчас нравились, но машина заржавела, блок и колесики больше не двигаются.

Сартори почувствовал умиление. И в то же время сочувствие к старому судье, мысли о том, что и для него настанет такой же день, овладели им. Повинуясь импульсу, он положил руку на колено судьи. Старик оцепенел и схватил его руку.

— Что случилось с Катериной? Почему вы, комиссар государственной полиции, спрашиваете меня о ней?

— Ваше превосходительство, она пропала пятнадцать дней тому назад, — ответил Сартори, — и прошло уже около месяца, как пропала ваша внучка Марина.

Старик нахмурил лоб, его взгляд снова начал блуждать по комнате.

— Марина пропала?

— Да.

— И Катерина?

— Да, синьор судья.

Последовала долгая пауза, во время которой Сартори напряженно смотрел на служанку, которая, казалось, вновь приняла вид существа, состоящего из трех маленьких обезьянок: не слышала, не видела, не говорила.

— Марина? Около месяца? — свирепо произнес старик. — Но я ее видел несколько дней тому назад. Она, как всегда, была ласкова со мной, поцеловала меня, как обычно, читала мне Толстого и Достоевского. — Он ударил себя по колену кулаком: — Боже, это была не Марина! Она читала очень плохо, не во весь голос, как обычно для моего слуха, и потом, ошибалась в русских именах, чего Марина никогда не делала. — Судья засуетился в поисках руки комиссара. Тот с чувством нежности подал ему руку. — Комиссар, что означает все это? Марина недавно заставила меня изменить завещание. Она сказала мне, что приняла решение выйти замуж за принца Москато ди Селинунте. Знаете, это старая история. Может быть, я одержим навязчивой идеей, но мне совсем не хочется, чтобы мое состояние попало в руки каких-то грязных червей. Старый принц Москато — мой друг почти полстолетия, и брак между его внуком и моей внучкой укрепит последний оплот аристократии. В течение нескольких лет я пытался убедить Марину выйти замуж за Риньеро, но она постоянно отвергала это предложение. А тут вдруг согласилась. Несколько дней назад. И я изменил завещание в ее пользу, как, впрочем, и желал. Нотариус Мантенья из Рима может подтвердить. Боже, что они от меня скрывают?

В этот момент фигура служанки пробудилась, ожила и подала голос.

— Эта девушка была не синьорина Марина, — заявила женщина пронзительным голосом. — Это была Катерина, загримированная, как на карнавале.

Судья переместил взгляд вверх в бесполезной попытке посмотреть в лицо женщине.

— Ваше превосходительство, — сказал Сартори. — Я могу позволить себе дать вам совет?

— Как? — закричал старик, подставляя ухо.

Комиссар повторил вопрос.

— Конечно, конечно! — ответил судья. — Говорите прямо.

— Сделайте вид, что вы ничего не знаете о пропаже синьорины Марины. И о том, что я вам рассказал…

— С моими сыновьями?

— Вот именно.

Старик закрыл глаза и задумался.

— Хорошая мысль! — вдруг резко проговорил он. — Притворюсь, что я в полном неведении. Тем временем подумаю, как преподать им урок. Томмазо — особенно. Ах, какой мне достался глупый сын!..

И его голова закачалась, как маятник.

 

Наконец-то след

Попрощавшись с судьей, Сартори, вместо того чтобы выйти, подождал в прихожей возвращения служанки. Женщина, казалось, не удивилась, увидев его.

— Желаете еще чего-нибудь? — спросила она.

— Я бы хотел задать вам несколько вопросов, — вежливо ответил Сартори.

Женщина утвердительно кивнула головой.

Комиссар продолжил:

— Мы можем перейти в какое-нибудь другое место?

Служанка повела его через длинный ряд мрачных и молчаливых комнат, углы которых прятались в вечернем полумраке. Она остановилась, очевидно, в крыле, закрепленном за прислугой, открыла дверь и, пропустив полицейского, закрыла за собой. По всей видимости, это была ее комната.

Служанка встала около античной скульптуры и направила взгляд в сторону комиссара.

— Где Марина? — задал вопрос Сартори решительным тоном.

Глаза женщины казались двумя ледышками. Потом мало-помалу лед начал таять под жаром сильного волнения, и на ресницах появилась вуаль из слезинок.

— Где Марина? — повторил комиссар. — Где она была с одиннадцатого по шестнадцатое октября?

— Послушайте. Это существо растила я, с тех пор, как она вышла из утробы матери, и по сегодняшний день. Только молоко из этой груди не давала, а остальное. — Рыдание, почти рев, вырвалось из ее груди. Должно быть, она обладала железным характером, если, несмотря на жестокие страдания, имела силы противиться им и сохранять спокойствие. — Марина рассказывала мне все. Почти все. А с некоторого времени и по этой части. Когда ей было больно, она приходила в эту комнату, в эту кровать, в мои объятия, чтобы поплакать, спросить у меня совета, найти утешение. В прошлом месяце она пришла ко мне ночью. Проплакала всю ночь на моей груди. Мне она была как дочь. Больше, чем дочь. У меня нет своих детей, но я могла бы рассказать многим матерям, что значит быть матерью. Марина сказала, что ждет ребенка. Я схватила ее за волосы и посмотрела в глаза. Спросила, кто отец ребенка. Она не захотела мне сказать. Не захотела, не захотела. Я трясла ее, но и тогда она не захотела назвать имя. Назавтра я пошла поговорить с ее отцом. Так как я заступилась за Марину, командор дал мне пощечину. Он был как сумасшедший. Он боялся.

— Боялся?

— Боялся. боялся, что судья узнает и лишит Марину наследства. Потому что всего того богатства, которое вы видите вокруг, и миллиарда, о котором говорил монсеньор — наследство старой синьоры, — недостаточно, чтобы спасти семью от краха.

— Не понимаю, — сказал Сартори.

Женщина села на краешек кровати. Комиссар расположился рядышком на мягком стуле.

— Предприятие хозяина потеряно, — возобновила речь энергичная старушка. — Может быть, не из-за дел на самом предприятии, а из-за жизни, которую ведет хозяин. Он игрок. Дьявольское дело.

— Командор играет?

— Играет и проигрывает. В Риме. В тайных игорных домах. Я не разбираюсь в этих делах, но у меня хорошие глаза и уши. Предприятие разоряется, потому что хозяин — не коммерсант, как правильно говорит его отец.

— А Марина? — гнул свое комиссар.

Женщина закрыла лицо руками, как будто получила пощечину.

— После моего разговора с командором произошла ужасная сцена между Мариной и ее отцом. Марина кричала, просила. И хозяин кричал, бил ее. Я попыталась вмешаться, но этот боров Радико прогнал меня пинками. — Еще один стон вырвался из груди. — На следующий день, это было как раз одиннадцатого, вечером приехала машина. Вышла женщина, ее встретил и провел в дом Радико. Командор был наверху. Я выследила. Марины больше не было слышно. Может, она лишилась чувств, а может, ее усыпили, не знаю. Я попыталась еще раз добраться до моей девочки, и еще раз Радико ударил меня. Никто не мог войти в эту комнату.

— Какую комнату?

— Внизу, в хозяйском крыле. Не комната Марины, а комната, которая уже годы не открывается. Старая мегера, приехавшая на машине, потребовала теплой воды, повязки и другие вещи, которые для меня были доказательством того, что происходит. Я продолжала шпионить. Радико отдавал приказы, и все подчинялись. Вдруг я услышала, что моя девочка кричит как безумная, и попробовала еще раз проникнуть к ней. Но Радико опять стукнул меня и выбил два зуба. Вот, смотрите!

Она обнажила кровавую рану. Сартори был очень заинтересован.

— А потом?

— Я решила убить его, — продолжала женщина с ужасным спокойствием. — Взяла острый нож на кухне и села в засаде. Никто не защищал мою Марину. Оставалась я. От меня она ждала помощи. — Служанка посмотрела в лицо комиссару, спокойная и опасная. — Я знаю, что вы представитель закона, но говорю все как есть. Теперь уже ничто не имеет значения. Я пряталась за дверью с ножом в руках. Слуги входили и выходили с кастрюлями теплой воды, повязками. Когда появился Радико, я прыгнула на него и ударила ножом. Но мои руки уже не так сильны, как прежде. Мне — пятьдесят девять, но это все равно что тысяча. Он вырвал нож из моих рук, оттащил меня за волосы в мою комнату и убил бы меня, если бы не пришел хозяин.

— Командор?

Женщина утвердительно кивнула головой. Она была напряжена и тверда, как ствол дерева.

— Что же произошло потом?

— Я продолжала следить дальше, — сказала женщина. — Крики Марины прекратились. Потом приехал человек с черной сумкой в руках. Наверное, врач. Я его никогда не видела. Мегера сильно беспокоилась. Конечно, испугалась. Что-то не сработало. Они убивали мою Марину. Я попыталась войти в комнату. Мне удалось только бросить взгляд, и я увидела море крови. Радико вытолкал меня, снова бил ногами, потом оттащил в мою комнату и начал хлестать ремнем. На теле еще остались следы. Он бросил меня без сознания. Когда я пришла в себя, был рассвет. Моей Марины больше не было. В той комнате все было в порядке и чисто. Марина сгинула в ночи. Никто из слуг ее не видел. Никто ничего не слышал.

Сартори молчал, глядя в каменное лицо служанки.

— Как ваше имя?

— Пальмира.

— Пальмира как?

Женщина колебалась.

— Пальмира. Ромолетти, — произнесла она, на один миг опустив глаза. Но сразу же подняла взгляд и добавила: — Я должна была также называться Соларис. Судья — мой отец.

У Сартори сжалось сердце.

— А ваша мать?

— Она умерла. Много лет назад. Она служила здесь.

Комиссар помолчал несколько секунд, потом сказал:

— Вы смогли бы узнать акушерку?

— Среди тысячи мегер, — ответила женщина.

— Вы не знаете ее имени?

— Нет, но ее лицо высечено в моей памяти.

Комиссар почувствовал необходимость положить свою руку на ее руку. Это был тот контакт, который сломал напряжение; поток рыданий вырвался у нее из груди, она закрыла лицо руками; лицо преждевременно состарившейся женщины.

Из бара в центре Анцио Сартори позвонил фельдфебелю Фантину в Центральное управление. Все агенты уже доложили. Отрицательно по всем линиям. Только инспектор Банделли сообщила, что нашла юношу, который знал Марину Соларис и видел ее девятого октября в Риме. Его звали Пьетро Скалья, он жил рядом с профессором лицея — личностью сомнительной. По словам инспектора, Скалья входил в состав группы «длинноволосых», пристрастившихся к наркотикам.

Комиссар поужинал в траттории рядом с портом, потом позвонил на виллу Соларисов и попросил к телефону Марко Радико, управляющего.

— Синьор Радико, добрый вечер. Я — комиссар Сартори.

Небольшая заминка.

— Добрый вечер, синьор комиссар. Чем могу служить?

— Хотел бы выпить с вами по стаканчику вина, если не возражаете. Я в Анцио, траттория «Венецио». Знаете?

— Знаю. Буду через пятнадцать минут.

Может, у него и было желание возразить, но не хватило смелости. Немного позже Радико появился на пороге траттории с видом «чернорубашечника»: в длинной кожаной куртке и мягком берете. Подойдя к столику комиссара, который стоял в отдалении от других, он сел, не раскрыв рта.

— Вино? — спросил Сартори.

— Вино.

По знаку полицейского официантка принесла бутылку и два стакана. Она наполнила стаканы, с любопытством поглядывая на обоих мужчин, и удалилась, виляя задом.

— Прозит! — сказал Радико.

— Ваше здоровье, — ответил комиссар.

Управляющий залпом выпил содержимое своего стакана, в то время как комиссар только смочил губы. Помещение было переполнено лишь возле бара, где толпились рыбаки. За столиками ресторана народу было мало: семья, что была проездом, толстый и напыщенный прелат, пожилая синьора с собачкой. Включенный телевизор способствовал созданию «ада» в этом убогом и грязном зале. Естественно, шла спортивная передача; тема, преобладавшая в скудном репертуаре итальянского телевидения.

— Ну так что, синьор комиссар?

— Завтра утром, вернувшись на службу, я затребую ордер на ваш арест и на арест ваших хозяев за совершение криминального аборта.

Ни один мускул не дрогнул на лице Радико.

— Делайте что считаете нужным, — отчетливо произнес управляющий.

— Ваше поведение мне не нравится, синьор Радико. Вы мните себя достаточно защищенным своими хозяевами, но будете очень разочарованы. По крайней мере, если не решитесь говорить. Время еще есть. Пока есть!

— Понимаю.

Радико наполнил стаканы, опустошил свой, аккуратно поставил его и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Вы сицилиец, Радико?

— Да, синьор комиссар.

— А!.. Об этом мне напомнило имя. Я тоже сицилиец. Но сейчас мы в Риме, в центре Италии, а не на Сицилии. И даже на Сицилии феодализм кончился почти повсюду. Если вы считаете себя рабом баронов или им подобных, то погорите. У вас есть дети, Радико?

— Пятеро.

— Тогда подумайте о своих детях и встаньте на сторону закона. Вы же лучше меня знаете, что если попадете в тюрьму на пять-семь лет, а может, и больше, никто вам памятник не поставит.

Радико глубоко затянулся сигаретой.

— Расскажите мне о Марине Соларис, — снова начал комиссар. — И о Катерине Машинелли.

— О Катерине?

— Да.

— Синьор комиссар, вы думаете, я знаю, что произошло?

— Если не знаете, не выдумывайте, Радико, иначе плохо кончите. Но вы мне скажете хоть что-нибудь? Мое терпение кончается.

Тон Сартори стал резким, взгляд, устремленный на собеседника, затвердел и вынудил управляющего опустить глаза.

— Был незаконный аборт? — настаивал комиссар.

— Да.

— У Марины?

— Да.

— Командор был в курсе всего?

— Да.

— И монсеньор?

Управляющий резко поднял голову.

— Монсеньор? Господи помилуй!.. Как вы могли подумать, что.

— Акушерку, которая присутствовала, зовут Коралло Элизабетта?

— Да.

— Почему Катерина выдавала себя за Марину Соларис?

— Синьор судья не должен был ничего знать, — объяснил управляющий, не поднимая глаз. — Он хочет, чтобы Марина вышла замуж за принца, иначе состояние пойдет на благотворительность.

— Дела командора идут плохо?

— Довольно.

— А где сейчас Марина?

Радико осмелился посмотреть комиссару в лицо.

— Не знаю, клянусь! — ответил он искренним тоном.

— А Катерина?

— Не имею ни малейшего представления.

Сартори выпил маленькими глотками вино, отставил стакан и посмотрел в глаза управляющему.

— Вам больше нечего сказать?

— Нечего, синьор комиссар.

— Хорошо. Завтра вы будете в тюрьме вместе со своим хозяином. До свидания, синьор Радико.

 

Страшное открытие

Утро тридцатого октября было довольно беспокойным. Доктор Сартори прибыл на службу ровно в восемь, и фельдфебель Фантин, который уже ждал его, доложил, что инспектор Банделли находится в приемной вместе с Пьетро Скалья, длинноволосым другом Марины.

Едва Сартори уселся за стол, зазвонил телефон. Это был доктор Лепорити, заместитель прокурора Республики, который сообщил, что прочитал представленный комиссаром доклад по делу «Машинелли — Соларис» и усмотрел в нем основания для выдачи ордера на арест Томмазо Гуалтьеро Солариса и Марко Радико. На данный момент не было возможности привлечь к ответственности акушерку Элизабетту Коралло, так как не существовало достаточных доказательств, чтобы инкриминировать ей незаконный аборт.

— Может быть, лучше пока клиентов не трогать, а держать их в состоянии ожидания? — подсказал комиссар. — Мне кажется, сегодня-завтра ситуация прояснится.

— Хорошо, тогда я жду ваших сообщений! — согласился Лепорити. — Держите меня в курсе.

Сартори приказал бригадиру Короне, который выглядывал на пороге, ввести Банделли и длинноволосого молодца.

Ему было тридцать. Длинные, почти до плеч черные волосы, неухоженная борода. Маленький, тщедушный, нервный человек. Он был уроженцем Виченцы, но около года назад перебрался в Рим и жил без постоянной прописки, скитаясь по убежищам «битников». Оказалось, он учился в университете Триеста на медицинском факультете (за что получил у «битников» кличку «док»), но бросил учебу. Стоящая рядом Банделли, которой тоже было тридцать, создавала ему странный контраст своей голубой униформой и приятным внешним видом.

Войдя в кабинет, Скалья принялся вопить, что полиция совершает насилие; он «гражданин мира» и поэтому не обязан подчиняться законам какой-либо страны и не откроет рот без адвоката.

Две звонкие пощечины, дарованные ему фельдфебелем Фантином, заставили его изменить мнение о своем настоящем положении и убедили сидеть тихо перед полицейским.

— Если я не ошибаюсь, — начал комиссар, — не так давно вы получили оплеухи от священника около виллы в Анцио. Было такое?

— Кто вам сказал?

— Не вы спрашиваете. Отвечайте.

— Я не буду ничего отвечать! — разразился тирадой длинноволосый. — Вы послали эту бесноватую в юбке, которая смазала меня двумя ударами карате, едва я успел заметить, что полиция не имеет никакого права вызывать гражданина в Управление без.

— Если вы не перестанете валять дурака, я закрою вас в одной комнате с инспектором Банделли. Хотел бы я видеть, что вы ей прорифмуете.

Девушка покраснела от удовольствия.

Длинноволосый покраснел от бешенства.

Угроза, должно быть, показалась ему более опасной, чем пощечины фельдфебеля Фантина, поэтому он остался сидеть.

— Значит, — возобновил допрос полицейский, — вы не будете отвечать на мои вопросы?

— Ну да!.. Это было. около месяца назад. Я проводил Марину в Анцио и попрощался с ней.

— Что вы понимаете под словом «попрощался»?

— Ну, мы целовались.!

— Около виллы, у решетки?

— Да.

— И монсеньор Соларис, ее дядя, приложил вас своей рукой?

— Да, у этого проклятого ханжи тяжелая рука.

— Какие у вас отношения с Мариной Соларис?

— Отношения. Нормальные отношения: бываем вместе, гуляем, как и другие, присутствуем на собраниях, участвуем в манифестациях.

— И любовью занимаетесь. Говорите, в этом нет ничего плохого.

— Да, она занималась со мной любовью. Я думаю, и с другими будет это делать. У нас свободная любовь.

Сартори обменялся взглядами со своими сотрудниками.

— Хотел бы я видеть вашу сестру в вашей берлоге, — сказал Сартори.

— У меня нет сестры.

— Тем лучше для вас. А наркотики? Вы забыли сказать о наркотиках. Какой у вас в предпочтении? ЛСД? Кокаин?

— Что вы хотите сделать со мной? — Юноша вскочил, в глазах его мелькнул страх. — Я. я не торгую такими вещами.

— Оставим это пока, — проговорил комиссар твердым тоном. — Скажите мне только, с каких пор вы не видели Марину Соларис?..

— С каких пор? Подождите. Точно не помню. Несколько дней — определенно. Мы не всегда вместе. Марина приходила, когда имела возможность, и уходила без каких-либо объяснений.

— Вы не помните, когда видели ее последний раз?

— Где-то в начале октября, числа пятого, шестого. Мы встретились на площади Испании, поболтали немного. Там были и другие. Потом начался дождь, и мы укрылись в ее квартире.

Сартори навострил уши.

— Квартира? — удивился он. — У Марины есть квартира, здесь, в Риме?

— Да, есть гнездышко, — ответил Скалья, почесывая бороду. — Даже я был удивлен. Это первый раз, когда она мне ничего не сказала. Может, у нее есть постоянный друг, не знаю.

— Вы не имеете представления, кто может быть этим другом?

— Нет.

Комиссар наклонился вперед и изменил тон голоса.

— Синьор Скалья, вы знали, что Марина ждет ребенка?

Длинноволосый подскочил на стуле.

— Ребенка?

— Именно так.

— Комиссар, если вы пытаетесь замазать меня, то ошибаетесь. Несколько раз мы бывали с Мариной, но я всегда был осторожен. Я не хочу детей.

— Вы хотите сказать, что девушка употребляла противозачаточные таблетки?

— Нет, не употребляла. Предохранялся я. Ищите в другом месте, если хотите найти отца ребенка. Или я не знаю Марину.

В комнате наступила тишина. Инспектор Банделли, сидя нога на ногу, переводила взгляд то на бригадира Корону, то на фельдфебеля Фантина.

— Дайте мне адрес квартиры девушки, — снова возобновил разговор Сартори, прикуривая сигарету.

— Адрес? Подождите, я где-то записал. — Он порылся в карманах, вытащил клочок бумаги с записями. — Улица Маргутта, 115, последний этаж. Очень милая квартирка. Что касается «зернышек», то у Марины их немало. Она может позволить себе и то, и другое.

— У нее есть автомобиль?

— Да, «Мустанг».

— Цвета зеленого горошка?

— Точно.

Комиссар приказал фельдфебелю Фантину отвести длинноволосого в камеру и приготовить бумаги для его принудительной отправки в Виченцу. Скалья вышел из кабинета, протестуя против самоуправства полиции.

Двадцатью минутами позже в кабинете появилась служанка виллы Соларисов Пальмира Ромолетти, сопровождаемая агентами Мариани и Тортуозо. Чуть раньше, под эскортом полицейских, перед комиссаром предстала акушерка Элизабетта Коралло.

Присутствовали фельдфебель Фантин, бригадир Корона и три агента. Когда акушерка увидела служанку, она стала белой как бумага.

— Это она! Это она! — закричала Пальмира Ромолетти. — Ведьма!.. Ведьма проклятая!

Пришлось вдвоем удерживать служанку, чтобы помешать ее молниеносному прыжку на старую акушерку, которая в испуге отпрянула к стене.

— Уведите, — приказал Сартори. — Ее мы допросим позже.

Старая акушерка вышла с опущенной головой в молчании, теперь уже убежденная, что проиграла партию.

Сартори встал.

— Бригадир, едем на осмотр квартиры Марины Соларис. Я чувствую, мы найдем там кое-что новенькое.

У здания были красные, потрескавшиеся стены и дряхлая дверь. К квартирам наверх вела винтовая лестница. В лучах солнца поздней осени улица Маргутта казалась птичьим садком. Создавалось впечатление, что ты попал во времена ремесленного, болтливого Рима: улицы заполнены голосами ремесленников, напряженно работающих перед дверями.

Портье не было. Лестница темная.

Комиссар, а за ним Корона, поднимались медленно, останавливаясь на лестничных площадках, чтобы прочитать таблички, прикрепленные к дверям квартир. На последнем этаже не было никаких надписей, и комиссар энергично постучал несколько раз.

Ответа не последовало.

Сартори сделал знак подчиненному, тот шагнул вперед, вынул из кармана нечто похожее на отмычку и взломал старый запор.

— Это не по правилам, — пробормотал Сартори.

— Ничего страшного, доктор. Мы нашли дверь открытой.

Сартори переступил порог и тут же замер. В темной прихожей витал тошнотворный запах.

Оба полицейских молчали, но это молчание было густое от невысказанных фраз. Они стояли неподвижно, слушая уличный шум. Потом комиссар двинулся и открыл одну из двух дверей, выходящих в прихожую.

Он снова очутился в темноте.

Ощупью поискал выключатель. Маленькая лампочка осветила кухоньку с умывальником и газовой плитой. Повсюду были разбросаны грязные тарелки и кастрюли с остатками дурно пахнущей пищи. Из водопроводного крана в сковородку капала вода.

Сартори вернулся в прихожую и открыл вторую дверь.

Там тоже царила темнота. Он нащупал справа от двери выключатель. Поток света залил обширную гостиную, обставленную в турецком стиле. Ковры, пуфы, канапе занимали большую часть пространства. На низком столике стояли грязные бокалы и бутылки спиртного. У стены разместился шкаф, дальше — комод старинного типа с полуоткрытым верхним ящичком.

В помещении невозможно было дышать. Корона побежал открывать окно. Солнечный свет ворвался в комнату.

— Доктор, смотрите! — вскрикнул бригадир.

За канапе, на цветастом персидском ковре свернулось клубком тело девушки. Длинная белокурая прядь наполовину закрывала тронутое смертью иссиня-белое, как мрамор, лицо. Рядом с трупом лежали шприц, коробочка с ампулами желтоватой жидкости и очки. На вид ей было не более двадцати пяти лет.

— Марина Соларис, — предположил Корона.

Комиссар наклонился над трупом, осмотрел его поближе и поднял лицо к подчиненному.

— Марина Соларис или Катерина Машинелли, — произнес он задумчиво.

Бригадир ограничился пожатием плеч.

 

Решающий поворот

До вечера в квартире на улице Маргутта крутился вихрь: уголовный розыск, криминалисты, следователь, заместитель прокурора Республики, ну и конечно, туча фотографов и журналистов, которые давили на кордон полицейских, выставленный фельдфебелем Фантином.

Судебный медик прибыл к семи. Это был унылый и спокойный человечек, которому не хватало только котелка, чтобы выглядеть англичанином. С трупами он обращался, как с манекенами.

Медик вошел и спросил «где?», имея в виду, естественно, труп; потом приступил к своим прямым обязанностям, на несколько минут отрешившись от всего, что его окружало.

Перед тем, как уйти, криминалист заявил, что данное состояние трупа не позволяет ему сделать вывод без вскрытия. Но как бы то ни было, он считает, что девушка мертва уже дней десять. Относительно возможности убийства, то так как раны на теле не замечены, можно предположить, что смерть наступила от эмболии или от чрезмерной дозы наркотика.

Все склонялось к тому, что произошел несчастный случай. Однако комиссар Сартори не торопился с выводами и молча осматривался вокруг, пока сотрудники пытались собрать улики.

До того как труп увезли в клинику, на место происшествия прибыл командор Соларис в сопровождении агента, который ходил за ним. При виде комиссара его лицо исказила гримаса, которая, очевидно, была следствием неудачной попытки сформулировать свою мысль вслух.

— Мы еще не знаем, — предупредил его Сартори. — Нужно, чтобы вы взглянули.

Они прошли сквозь две шеренги техники и полицейских. Комиссар, который шел впереди Солариса, остановился посреди комнаты и указал на тело девушки.

— Марина! — захрипел командор, и на миг показалось, что он рухнет на пол.

По знаку Сартори фельдфебель Фантин проводил его в соседнюю комнату.

— Увозите! — приказал комиссар и упал в мягкое кресло.

Санитары увезли тело.

Потом гомон прекратился, все потихоньку удалились, и он остался один в комнате, которая до сих пор, казалось, была взбудоражена трагедией. В прихожей на стене вырисовывался гигантский контур бригадира Короны, сосредоточенно курившего в компании фельдфебеля Фантина. На улице уже зажгли фонари, засверкали витрины; в каком-то доме слышался голос телевизионного диктора.

— Бригадир Корона!

— Я здесь, комиссар.

— Найдите хозяина этой квартиры и выясните, записан ли контракт о найме квартиры на имя Марины Соларис.

— Слушаюсь, комиссар.

— Постойте! Поручите это Мариани и Тортуозо. Чуть позже вы мне будете нужны. Фельдфебель Фантин еще здесь?

— Так точно! — тут же ответил подчиненный, показываясь в проеме двери с сигаретой, спрятанной в ладони.

— Приведите командора Солариса, фельдфебель. Спасибо.

— Слушаюсь, доктор.

Сартори закурил сигарету и затянулся, ощупывая взглядом предметы, находящиеся в комнате. Шприц и коробка с ампулами конфискованы и увезены в лабораторию. Под креслом осталась сумочка девушки, и комиссар собирался уже было заглянуть в нее, как тут вернулся фельдфебель Фантин с командором.

В течение долгой минуты полицейский разглядывал человека, которого несчастья за эти последние дни изменили до неузнаваемости.

— Садитесь, — предложил комиссар, и когда промышленник повиновался, продолжил: — Синьор Соларис, настал момент покончить с недомолвками, если не хотите оказаться в роли обвиняемого. Пока еще не поздно.

— Не понимаю.

— Напротив, очень хорошо понимаете. Вы достаточно умны и осознаете, что, продолжая в том же духе, ухудшаете свое положение. И поверьте, я бы не хотел свирепствовать против несчастного родителя. Командор, почему вы не сказали с самого начала, что ваша дочь ждала ребенка и вы настаивали, чтобы она сделала аборт?

Соларис не в состоянии был говорить, он только издал хрип.

— По мотивам, которых я не знаю, — сказал комиссар, — вы осуществили подмену своей дочери Катериной Машинелли и для этого перевели последней пять миллионов чеком в Неаполитанском банке. Мне думается, комедия была предназначена успокоить кого-то; заставить его думать, что Марина Соларис находилась в отеле «Гранада» в Сан-Феличи Чирчео. А в это время она рисковала жизнью в руках акушерки Элизабетты Коралло. На данный момент я не знаю, жива была ваша дочь после аборта или умерла. Во всяком случае, ясно одно: труп, найденный совсем недавно в этой квартире, не вашей дочери, а Катерины Машинелли. Вы же сыграли роль убитого горем отца в наивной попытке заставить меня подумать противоположное. Эх, командор, если бы люди больше доверяли представителям закона! Многие преступления, которые остались безнаказанными, раскрывались бы в кратчайший срок. А теперь я жду правды в интересах справедливости, ну, и ваших тоже. — Комиссар раздавил окурок сигареты в пепельнице и выдохнул последний клуб дыма. Но так как Соларис молчал, закрыв лицо руками, он продолжил: — Я хочу знать имя человека, от которого забеременела ваша дочь.

— Я не знаю, — ответил командор, не поднимая головы.

— Как?

— Не знаю, клянусь!.. Она не захотела мне сказать. Может, этого не знает даже она.

— Где сейчас ваша дочь?

— Не знаю! — Догадавшись, что полицейский не поверит ему, Соларис поднял голову и добавил: — Поверьте, не знаю! Сейчас я вам все расскажу. В начале месяца я неожиданно оказался свидетелем диалога между моей дочерью и… — небольшое колебание —…Пальмирой, моей служанкой. Я понял, что Марина ждет ребенка. И мне показалось, что мир рухнул под моими ногами.

— Почему? Разве это не естественно, что ваша дочь может забеременеть?

— О, нет. Но это переворачивало все мои планы.

— Обручение с принцем ди Селинунте? — намекнул комиссар.

— Я вижу, вы многое знаете. Да, именно так. Не потому, что стремился связать свою семью с гербом принца. В этом отношении я более демократичен. Но потому, что если Марина не пойдет на этот брак, мой отец не оставит и лиры моей семье. А мои дела идут не очень хорошо.

— Как? «Космос» не приносит доход?

— Приносил. Но я ввязался в ошибочные операции, и теперь мне абсолютно необходимо наследство Марины. Мою часть отец отдал уже давно, когда мне в голову пришло открыть предприятие. Следовательно, мне по завещанию уже ничего не светит. Вы понимаете меня?

— Понимаю.

— Вот почему я решил заставить сделать аборт Марину. Да, именно я. Для такой сумасшедшей, как она, ребенок лишь своего рода хобби. Дочь не понимала, что мы на грани банкротства.

— И вы обратились к акушерке Коралло?

— Да.

— Вы ее раньше знали?

— Нет.

— Тогда кто вам указал на нее?

— Катерина, — ответил Соларис, прикуривая сигарету. — Не знаю, как она познакомилась с ней, но мне было достаточно намекнуть о моей проблеме, и девушка тут же нашла решение. Потом, чтобы предотвратить возможные опасности со стороны моего отца, я попросил Катерину сыграть роль Марины. Обе девушки были до странности похожи друг на друга и почти одного возраста. Конечно, прислугу не обманешь, даже самого последнего слугу. Но я всегда мог провести незамеченной Катерину вечером или на несколько часов днем, когда мой отец искал любимую внучку. Для этого Катерина обесцветила волосы, использовала гардероб моей дочери, одевала очки без диоптрий, сделанные специально для нее. Мой отец, как вы видели, полуслепой и глухой, не догадывался о подмене. Должен сказать, Катерина сыграла свою роль очень хорошо. Она даже пользовалась теми же духами, что и Марина. Мой отец довольствовался малым: ему достаточно ощутить ее присутствие рядышком, пожать ей руку, услышать, как она читает (или притвориться, что слышит). Причуды девяностолетнего. Но даже в этот раз моя дочь чуть все не испортила. Аборт прошел неудачно. Начались осложнения, опасное кровотечение. Поэтому мы вынуждены были отправить Марину в клинику.

— Какую клинику? И кто тот врач, который приезжал на виллу?

Командор посмотрел на полицейского влажными глазами.

— Это необходимо, комиссар? Зачем калечить жизнь известному врачу, единственная вина которого состоит в том, что он мой друг?

— Вашему врачу не грозит никакая опасность, командор. Он даже заслуживает одобрения. Его ошибка в том, что он не поставил в известность правосудие.

Командор глубоко вздохнул.

— Это профессор Ванини, главврач клиники «Ванини и Матеи». Наверное, вы слышали о нем.

— Кажется, — подтвердил комиссар. — Но не отвлекайтесь. Что делала потом ваша дочь?

Командор Соларис потряс головой, словно пытаясь еще раз убедиться в реальности происходящего.

— Три дня спустя она сбежала из клиники. Кровотечение было остановлено, состояние улучшилось. Я уже надеялся, что это послужит ей уроком. Ничего подобного. Сумасшедшая, сумасшедшая!.. В первое время я подумал прийти к вам и рассказать все, но потом мне позвонила Марина.

— Что она сказала?

— Что чувствует себя хорошо и не надо беспокоиться. Вот почему я оставил все как есть. Что касается Катерины, я попросил ее сыграть роль моей дочери из-за отца. Пообещал денег. Она приняла предложение, но спустя несколько дней и она исчезла. Я никогда не думал, что найду ее здесь, в этой комнате, мертвой.

— Ответьте откровенно на такой вопрос, командор, — проговорил Сартори твердым тоном. — Когда вы увидели труп, почему вы пытались заставить меня подумать, что это ваша дочь?

— Мне действительно показалось, что это Марина! — вырвалось у Солариса. — Схожесть между Катериной и моей дочерью, как я вам сказал, поразительная. Когда Катерина работала у нас, не однажды ее принимали за мою дочь или за сестру Марины. Увидев это тело, в метаморфозах смерти, я с первого взгляда подумал. И даже сейчас не уверен, что.

— Врач уже констатировал, что у мертвой девушки волосы обесцвечены и в остальном она брюнетка. А ваша дочь блондинка, кажется.

— Да, да, конечно!

Командор сделал затяжку и погрузился в молчание. На пороге, недвижимый как статуя, стоял фельдфебель Фантин. Послышались шаги возвращающегося бригадира Короны.

Комиссар встал и поднял сумочку, еще ранее обнаруженную им под креслом. Она была из коричневой кожи, броская на вид, с большими заклепками из белого металла и длинным ремешком.

Сартори открыл ее и вытряхнул содержимое на столик. Обычные безделушки всех девушек: губная помада, пудреница, зеркальце, пилочка для ногтей, два платочка, испачканных губной помадой, портмоне с несколькими тысячами лир, черепаховый бумажник с двумя банкнотами по пятьдесят тысяч лир и двумя — по десять тысяч, шоферские права на имя Катерины Машинелли, удостоверение личности муниципалитета Рима, также выписанные на нее.

Комиссар оставил эти простенькие предметы на столике и откинулся на спинку кресла.

— Теперь нам остается только расследовать, почему Катерина была убита и кем.

Подчиненные и командор вздрогнули.

— Убита? — вырвалось у Солариса. — Вы. вы думаете, что дело идет об убийстве?

— Не могу думать иначе, — со спокойствием произнес комиссар. — У двери этой квартиры старинный ключ, довольно броский, а в сумочке я нашел несколько маленьких ключиков, возможно, от квартиры Катерины и от «Мустанга», который вы ей вручили, чтобы убедительней была ее роль Марины. Дверь закрыта снаружи, и только снаружи ее можно закрыть, потому что изнутри замок блокируется запором. Кроме того, насколько мне известно, Катерина не употребляла наркотики. Какое заключение отсюда следует?

Глубокое молчание воцарилось в комнате.

Командор Соларис оставил квартиру на улице Маргутта с обязательством держаться в распоряжении полиции. Перед подъездом толпа поредела; на страже остались только агенты. Магазины опускали железные ставни, и только две витрины небольшой лавочки были освещены.

Вместе с бригадиром Короной и фельдфебелем Фантином комиссар Сартори произвел тщательный обыск тайного убежища Марины Соларис. В квартире не было телефона, и оба окна выходили на крышу соседнего дома.

Шкаф содержал различный ассортимент женской одежды: шуба из белой норки, вечерние платья, разноцветные костюмы стиля «бит», костюмы английского стиля, а также длинный ряд туфель и сапог. В ящичках лежали нижнее женское белье, длиннющие яркие шарфы, пояса из позолоченного металла и серебра. В первом ящичке в беспорядке валялись принадлежности для макияжа.

В углу громоздились книги, и комиссар пересмотрел их одну за другой. Почти все книги были англо-саксонских авторов: Хемингуэй, Стейнбек, Кронин, Трумэн Капоте, Фолкнер. Все на языке оригинала. Между страницами одного из романов лежала иллюстрированная открытка с видом Стокгольма, адресованная мисс Джойс, улица Маргутта, 115, Рим. Там было несколько строк по-английски: «Незабываемые моменты вместе. Петра».

— Фельдфебель, — позвал Сартори, — поищите сведения об этой Мэри Джойс. Думаю, в иностранном отделе должно быть что-нибудь.

— По имени вроде англичанка, — откликнулся подчиненный.

— Может быть. — Комиссар провел рукой по лицу. Он чувствовал себя уставшим. — Мне кажется, на сегодня хватит. Уже поздно.

Они вышли из квартиры. Бригадир опечатал входную дверь. На улице их ждал колючий ветерок. Наверное, к дождю.

 

Запутанное дело

Первое ноября выдалось серым и дождливым днем. Погода подействовала угнетающе на комиссара Сартори. Казалось, в воздухе висит предупредительный знак на развитие следствия.

Поиски Марины Соларис, как в Риме, так и в других городах, оказались безуспешными. Центральное управление запросило Интерпол проверить, не отправилась ли девушка к родственникам в Париж или к друзьям в Лондон. Но бесполезно. Никто не видел Марину с тех пор, как она сбежала из клиники.

Вскрытие Катерины Машинелли установило, что девушка умерла от эмболии, вызванной посредством шприца, наполненного воздухом. Эта гипотеза была подкреплена двумя особенностями: шприц не содержал остатков наркотика или другого подобного препарата; на правой руке девушки имелся след иглы в вене, но в крови не обнаружено ничего постороннего.

Опознание трупа было произведено Харриет и Сальваторе Даммой, который и в этом случае устроил патетическую сцену отчаяния.

В медицинском заключении, кроме того, упоминались обширные кровоподтеки на затылке жертвы. В связи с этим можно было предположить, что девушку сначала оглушили, а затем убили посредством шприца, наполненного воздухом. Смерть наступила десять, максимум двенадцать дней назад.

Полицейскому управлению в Пескаре было поручено принести печальное известие матери девушки. Той сразу стало плохо, и медики отговорили ее от поездки в Рим, которую она хотела предпринять.

Обнаружился владелец квартиры на улице Маргутта: старый дипломат в отставке. Согласно его утверждению, он сдал внаем квартиру около двух лет назад красивой молодой иностранке по имени Мэри Джойс, актрисе кино. Бывший дипломат ничего не знал о ней и не имел возможности узнать больше; впрочем, он к этому и не стремился, потому что наем оплачивался регулярно.

Фельдфебель Фантин, однако, не обнаружил следов Мэри Джойс ни в иностранном отделе, ни в английском посольстве, ни в киногородке.

Светловолосая Мэри Джойс стала загадкой. Или это была сама Марина Соларис, взявшая себе фальшивое имя, чтобы ее не беспокоили домашние.

Когда комиссар показал фотографию Марины бывшему дипломату, тот не смог дать точного ответа. Он видел девушку два года назад, в течение нескольких минут в связи с газетным объявлением, опубликованным в «Темпо». И цель у него была одна: сдать квартиру внаем. Поэтому старик затруднялся сказать, была ли девушка на фотографии той же самой, которая представилась ему тогда.

Сартори спросил, не носила ли девушка очки.

— Нет, в этом я уверен, — заверил его старый дипломат.

События получили неожиданное развитие, и это раздражало комиссара.

Где пряталась Марина Соларис?

Кто убил Катерину Машинелли?

Почему она была убита в квартире таинственной англичанки? И существовала ли действительно Мэри Джойс, или это псевдоним Марины Соларис?

Сартори постарался снять все отпечатки пальцев, которые только можно было найти в квартире на улице Маргутта. Однако оказалось, что типов отпечатков пальцев пять (столько же, сколько машинописных страниц, на которых разместилось заключение), причем двое из них бесполезные. Что касается остальных, то не было никакой возможности определить личностей, которые их оставили. Правда, из них можно было исключить Катерину Машинелли — ее отпечатки были отчетливыми. Получалось, что девушка могла оказаться в квартире случайно или — гипотеза довольно неправдоподобная — была перевезена сюда мертвой.

В этот же день комиссар и бригадир Корона вернулись на улицу Маргутта и расспросили в соседних магазинчиках о доме под номером 115. Среди тех, кого они опросили, только продавщица лавочки вспомнила, что видела несколько раз красивую блондинку, которая выходила из такси и входила в этот подъезд.

Комиссар показал ей фотографию Марины Соларис.

— Нет, не эта! — уверенно заявила продавщица.

— Попробуйте представить ее без очков, — подсказал ей комиссар.

— Я же говорю, что нет. Девушка, которая приезжала на улицу Маргутта, — высокая и стройная. Эта ниже и полнее.

— В котором часу вы обычно закрываете магазин?

— В восемь.

— А когда приблизительно приезжала девушка, о которой вы говорите?

— Где-то около трех. Мы открываемся в три с половиной зимой и в четыре с половиной летом. Значит, я могла ее видеть только в это время. Она была всегда элегантной.

— Вы ее видели всегда одну?

— Да, всегда.

— А теперь попытайтесь вспомнить, синьора, вы никогда не замечали, чтобы сразу же после этой девушки приезжал мужчина?

— По правде говоря, нет. Или, может быть, у меня не было случая.

— И сколько раз вы ее видели здесь?

— Да часто. Она находилась там не более двух, трех часов.

Комиссар на секунду задумался, затем возобновил расспросы:

— Как вы думаете, девушка приезжала на квартиру для свидания с любовниками?

Продавщица рассмеялась.

— Конечно уж не молиться она ходила в эту квартиру, — проговорила она с лукавым видом. — То, что она не жила там, так это точно. Квартира, наверное, предназначалась для встреч и только. Своего рода. как сказать.

— Да, я понял. И девушка всегда приезжала на такси, вы говорите.

— Да, всегда.

— С какого времени вы работаете в этом магазине?

— Почти три года.

— Вспомните, когда впервые вы увидели эту девушку.

— Ну, не могу сказать с точностью!.. Полтора года назад, так мне кажется. Около года с половиной, вот!

— А уходила она пешком?

— Да.

Комиссар поблагодарил продавщицу и вышел из магазина в сопровождении бригадира.

— А не нанести ли нам визит наверх? — предложил он, когда они вышли на улицу. — Кто знает, не пропустил ли я чего.

Полицейские вошли в подъезд дома 115 и двинулись по извилистой лестнице. Вдруг Сартори резко остановился и повернулся к почтовым ящикам, линией протянувшимся вдоль стены. Их было пять. На втором прикреплена табличка с именем Мэри Джойс. Сквозь стеклянное окошечко виднелся краешек большого конверта.

Мужчины обменялись взглядами.

Корона взломал хрупкий запор, вытащил конверт и подал его комиссару.

На конверте не было ни адреса, ни марки — признак того, что его принесли в руках.

Внутри находилось пять цветных фотографий картины, на которой изображена женщина с преувеличено длинной шеей. Даже профану стало бы ясно, что автор картины не кто иной, как Модильяни.

Записка, написанная от руки, без особых эмоций гласила: «Дорогая синьора Джойс, моя последняя цена двадцать два миллиона. Ни сольдо больше. Я и так сильно рискую. Жду вашего ответа. До свидания».

Комиссар поднял глаза и встретил взгляд Короны.

— Это один из тех художников, которые стоят дорого, — буркнул бригадир.

— Да, это действительно Модильяни. И тот самый Модильяни, которого мы видели в доме Соларисов. Помните?

— Как же!

Комиссар положил конверт в карман.

— Кто знает, может быть, это след. Пройдем наверх?

— Я только подумал об этом, доктор, но у меня нет с собой ключа.

— Наверное, так будет лучше, — решил начальник. — Кроме того, у нас нет разрешения муниципалитета.

Они вышли на улицу и забрались в автомобиль. Пошел дождь, стало холодно.

Корона направил машину к площади Пополо.

После нескольких минут молчания комиссар произнес:

— Марина Соларис захотела продать Модильяни своего отца?

— Возможно. Но письмо этого неизвестного адресовано синьорине Джойс. И теперь мы знаем, что синьорина Джойс действительно существует.

— Ну, и что же получается? — раздраженно проворчал Сартори. — Что Марина поручила Джойс продать картину для нее?

Вопрос остался без ответа.

Они пересекли площадь Пополо и выехали на улицу Муро Тото.

— Куда едем? — поинтересовался Корона.

— К Соларисам, в Париоли.

 

Охота за тенями

Ворота были закрыты, и им пришлось вызывать портье, который, узнав комиссара, проявил почтительность и старание.

Наверх они поднялись скоростным лифтом. Очутившись опять среди ковров, растений в вазах, среди стен, обшитых дубом, Сартори снова испытал ощущение, что ступил на другую планету. Слуга-японец, маленький, заботливый и динамичный, встретил их жестом удивления, тут же подавил его и провел гостей в большой салон, где они впервые увидели Модильяни. Светильники в виде стеблей создавали обширную зону теней по комнате. Сквозь витражи окна виднелись огни города, которые линиями обводили контуры кварталов.

Бесполезно комиссар и бригадир озирались по сторонам, пока ждали хозяев дома. Модильяни, которым они восхищались однажды, больше не было. На его месте висел пейзаж неизвестного автора школы импрессионистов.

— Видели? — прошептал Корона.

Комиссар кивнул, потом подошел к витражу и стал смотреть на крыши с разбросанными тут и там освещенными мансардами и чердаками. Шел дождь.

Голос вошедшей синьоры Соларис заставил его обернуться.

— О, это вы, доктор Сартори! Как дела? Извините, что я вас так принимаю, — мы уже расположились по-домашнему и смотрели телевизор.

Она была в халате из легкой полупрозрачной ткани вишневого цвета. Длинные светлые волосы, распущенные по плечам, придавали ей вид подростка. Все в этой женщине было мягким и нежным, настраивало на непринужденность. Взгляд ее голубых глаз, немного блестящих, как в лихорадке или от возбуждающего напитка, избегал встречи с глазами полицейского.

— Прошу вас, присаживайтесь!.. И вы, синьор.

— Корона. Бригадир Корона, — подсказал комиссар.

— Прошу вас без церемоний. Не желаете ли виски? Ликер? Или водку? У нас есть превосходная текила. Ее прислал мой друг из Мексики. — Женщина повернулась к бригадиру с улыбкой, полной чувственности. — Знаете, текила — это особая водка, продукт перегонки агавы. В Мексике ее пьют глоточками с солью и лимонным соком.

Синьора Соларис улыбнулась. У нее были красивые зубы, белые и маленькие, немного похожие на кошачьи. Она прошла в комнату, подошла к бару, достала оттуда бутылки и рюмки, нарезанный лимон, порции соли и все это распределила перед каждым на тарелочках. Поставила на одну рюмку больше, для мужа, который опаздывал.

— Вот посмотрите, как пьют мексиканцы! — сказала Пирошка смеясь.

Она положила щепотку соли на тыльную сторону ладони, выдавила немного сока из ломтика лимона, потом поднесла к губам соль и выпила глоток текилы.

— Попробуйте, бригадир! И вы, доктор Сартори.

Немного сконфуженные мужчины попробовали и высказали согласие с ней в оценке экзотической водки. У Короны заблестели глаза, и не только из-за повышенных градусов напитка.

В этот момент дверь открылась и показался командор Соларис, в домашней куртке, но выбритый и причесанный. Он пожал руки гостям с показной сердечностью, выпил залпом рюмку текилы, проглотил ломтик лимона, обмакнув его в соль. После чего сел, закинув ногу на ногу, и закурил сигарету.

— Мне нравится ваш дом, — признался Сартори. — Нравится потому, что вызывает ощущение, будто находишься не в этом мире.

— Правда! — воскликнула Пирошка. — Я тоже испытываю такое же чувство. Мой муж, напротив, уцепился за свою старую ферму, где родился.

Взгляд полицейского остановился на пейзаже неизвестного автора. Он вдруг решил не говорить пока о Модильяни.

— Есть новости, комиссар? — спросил Томмазо Соларис.

— Не могу сказать, что есть какой-то прогресс в этом деле. Я пришел сюда, чтобы обменяться с вами мыслями. Признаюсь, что не знаю, где ловить рыбку. От вашей дочери нет известий?

Командор помрачнел.

— Никаких, — с трудом произнес он. — Это не первый раз, когда Марина исчезает, не давая о себе знать. Три года назад она оставила нас в тревожном ожидании на два месяца. Потом мы узнали, что дочь на Лазурном берегу. По возвращении я надавал ей пощечин.

— И это была ошибка, — вмешалась жена. — Видите ли, комиссар, у Марины мятежный характер, личность она сильная. Ее можно вывести на правильный путь мягкостью, а не силой.

— Но ради Христа, — закричал муж, — что еще я должен делать, чтобы быть мягким? Сверх того, что делаю? Стелиться у нее под ногами? Послушай, Пирошка, я убежден, что с Мариной ошибался во всем с самого начала. Нужно было дать ей пинка еще тогда, когда она совершила свой первый проступок. Но сейчас уже поздно. — Он повернулся к гостям. — Согласно всем этим скачущим идеям об обучении детей с оглядками на их чувствительность и прочие подобные глупости, родители должны еще принимать извинительную позу по отношению к детям. Не достаточно дать им благосостояние, богатство, комфорт и остальные блага современной жизни? Нет, недостаточно!.. Нас потчуют дерьмом, которое выдумывают так называемые психологи, психиатры, общественные помощники с добавлением религиозных пастилок, с подмешиванием политики и бунтарства. И все это — чтобы создать войну между родителями и детьми. Им бы только покричать по такому поводу.

Он налил себе еще текилы и залпом осушил рюмку. На этот раз без соли и лимона. Жена сидела, опустив глаза. Казалось, она с удивлением смотрит на свои длинные, белые руки с красными ногтями. Командор наполнил рюмки и предложил сигареты всем, включая жену. Затем принялся курить быстрыми затяжками. Руки его тряслись.

— Извините меня за эту вспышку, — проговорил он минуту спустя более спокойным тоном. — У меня сдали нервы. И все по вине Марины. Ее надо было задушить еще при рождении. Она всегда приносила беспокойство, даже до того как родилась. Когда моя жена (я говорю о матери Марины) была беременна, она два или три раза пыталась покончить с собой. Беременность сделала ее нервнобольной. Роды стали несчастьем. Она чуть не умерла. Ее нервная система была расшатана. Жена оказалась на грани сумасшествия. А ведь Марине тогда исполнилось лишь несколько месяцев. Зачем я говорю вам это? Все — в прошлом, а действительность сейчас совсем другая.

— Да, совсем другая! — поддержал его Сартори. — Поэтому уточним ситуацию. Во-первых, квартира на улице Маргутта не была местом тайных встреч вашей дочери.

— Ах, нет? — вырвалось у Солариса. Он положил руку на колено полицейского.

— Нет. Данные, которыми мы располагаем на сегодня, свидетельствуют, что ваша дочь не имеет отношения к этой холостяцкой квартире. Единственная связь, если уж придираться к мелочам, вытекает из факта, что там мы нашли убитой ее подругу, Катерину Машинелли. В остальном у вашей дочери нет ничего общего с квартирой на улице Маргутта.

Он не упомянул рассказ молодого Скальи о том, что девушка, по его мнению, должна иметь ключ от этой квартиры.

Пирошка внимательно слушала комиссара. Корона спокойно курил сигарету, смакуя текилу и пощипывая соль с тыльной стороны ладони, как делают чистокровные мексиканцы.

— Контракт о сдаче квартиры внаем, — продолжал Сартори, — записан на некую Мэри Джойс, личность неустановленную. Следы ее мы не обнаружили ни в иностранном отделе полицейского управления, ни в английском посольстве.

— Эта Мэри Джойс англичанка? — проявил интерес синьор Соларис.

— Мы так предполагаем по имени, но у нас нет доказательств. А имя она могла взять для прикрытия. Мэри Джойс всегда поступала осмотрительно. Около двух лет она занимала квартиру и ни разу не дала повода для скандала.

— Вы думаете, она убила Катю? — спросил командор.

— Мы не можем этого сказать. Опять-таки, нет доказательств. Тот факт, что она исчезла, по-человечески объясним. Она не любит скандалов и поэтому не вернется в свою холостяцкую квартиру, где оставила небольшое состояние: меха, одежду, мебель.

— Но почему Катерина пришла в эту квартиру?

— И даже этого мы не знаем. Мало того, у нас нет никакой версии на этот счет. Причина, подтолкнувшая меня побеспокоить вас и вашу супругу сегодня вечером, была определенной: я шел сюда с надеждой, что вы слышали от Марины упоминания имени Мэри Джойс.

— Нет, никогда! — заявил Томмазо Соларис и повернулся, вопросительно посмотрев на жену; та отрицательно покачала головой.

— Однако между Мэри, Мариной и Катей должна быть связь. — предположил комиссар. — Катя делала дело, чтобы помочь Марине. Это определенно. Если она погибла на пути к таинственной Мэри Джойс, это признак того, что все три женщины были связаны общими интересами.

— Я вижу, нелегко раскрыть правду, — заметил торжественным тоном командор. — Впервые отдаю себе отчет о трудностях, которые полиция встречает на пути следствия.

— Действительно, не очень легко, — вздохнул Сартори. — Люди не доверяют полиции. Все считают себя в опасности, когда служащий полиции задает вопросы. Наверное, у всех есть что скрывать.

— Не думаю, — откликнулась Пирошка, — это не так, не у всех, по крайней мере. — Видя, что полицейский смотрит на нее, она продолжала: — Намеренное умалчивание вызывается ревностным убеждением, что каждый имеет право на свою собственную тайну. В Англии, например, в соблюдении этого принципа доходят до абсурда.

— Жаль! — посетовал Сартори. — Даже от вас я не получил никакой помощи.

— Но не из-за того, что не желали помочь, поверьте мне, — посчитал удобным уточнить Соларис.

— Скажите, командор, где, по-вашему, может скрываться ваша дочь?

— Не знаю, что и думать, комиссар. Поверьте, я испытываю адские муки. Иногда меня охватывает желание не видеть ее больше. В эти минуты кажется, что если я ее встречу, то тут же. — Он не закончил фразу, которая содержала все признаки смертельной угрозы, и придя в себя, добавил: — Извините меня. Я богохульствую.

— А ваш отец — синьор судья, — он в курсе исчезновения Марины?

— Нет еще. Мы оттягиваем этот момент. Но рано или поздно нам придется сказать. По крайней мере, о том, что Марина не решается вновь появляться.

— Командор, вам никогда не приходило в голову, что ваша дочь уже мертва?

Тот уставился на комиссара, выпучив глаза.

— Мертва? — повторил он. — Да, думал!.. Я боялся этого и сейчас боюсь. Но, господи, почему она должна быть мертва?

— Меня тревожит ее молчание, — мягко проговорил комиссар. — Особенно после того, как печать сообщила о смерти Катерины. Не думаете?

— Я же говорил вам, что моя дочь неуравновешенная, — вырвалось у Солариса. — Вы что, хотите найти смысл в действиях неуравновешенных?

— И все-таки с вас не снимается ответственность за незаконный аборт вашей дочери, и вы должны ответить перед законом.

Командор опустил голову и не смог ничего возразить.

Но жена запротестовала:

— Комиссар, отец может и ошибиться, пытаясь помочь дочери в беде. Мой муж хотел как лучше.

— Оставим, синьора, — прервал ее Сартори. — Это решит суд, когда придет время. А сейчас ситуация такая: Катерина Машинелли была оглушена и после этого убита. Смерть наступила от инъекции воздуха в вену с помощью пустого шприца.

— А может, это несчастный случай? — возразила синьора Соларис, наклоняясь к полицейскому.

— Синьора, пустой шприц может стать ужасным оружием в руках того, кто знает, как им пользоваться.

— Один момент! — вклинился в разговор командор. — Убийца, если мы говорим об убийстве, не оставил бы шприц рядом с Катей. Тогда возникает вопрос: а может, это самоубийство? Девушка могла выбрать такую смерть.

— Почему? И именно в квартире Мэри Джойс, не оставившей после себя никаких следов? Нет, командор, скорее всего, Катя была убита. И рано или поздно мы узнаем, кем и почему. А пока усилим поиски вашей дочери. Приготовьте мне подробный список друзей Марины в Италии и за границей.

— Но моя дочь может скрываться где угодно, — взорвался Соларис. — С некоторого времени, как я вам говорил, она связалась с этими проклятыми длинноволосыми на площади Испании. Любой из них мог приютить ее, стоит только попросить.

Сартори встал, за ним последовал бригадир.

— Может быть, — тихо произнес комиссар. — Мне не дает покоя мысль, что у синьорины Марины есть ключ от квартиры на улице Маргутта.

— Вы в этом уверены? — спросил командор.

— Да. Если только мой информатор не солгал. Но у него не было причины делать это. Синьора, до свидания. Спасибо за гостеприимство.

В прихожей их ждал безукоризненный и точный слуга-японец. Он поклонился до земли, прежде чем дверь за ними закрылась.

 

Ставится ловушка

Улица блестела от дождя, в ней как в зеркале отражался свет фонарей.

Бригадир Корона открыл дверцу автомобиля.

— Что будем делать, доктор?

— Сделаем вид, что уехали, потом вернемся и подождем. Я чувствую, что-то должно произойти. Более того, чтобы от нас ничего не ускользнуло, поставим автомобиль у выхода. Так будет лучше. Мне кажется, это единственное решение.

— Действительно.

Пока бригадир ставил автомобиль в другой конец улицы, которая вела к бульвару Париоли, Сартори вызвал автопатруль и проинструктировал его. Когда он кончил говорить, они очутились в нескольких метрах от ворот дома Соларисов, почти в той же точке, из которой недавно отъехали. Корона потушил фары и приблизился к тротуару.

— У вас есть идея, доктор?

— Да, очень смутная.

Бригадир задумался ненадолго, затем снова возобновил разговор, не отрывая взгляда от входа в дом Соларисов:

— Куда может пойти командор?

— Может, он приведет нас к дочери.

— А!

Зажужжал радиотелефон. Полицейский снял трубку.

— Слушаю, Сартори.

В трубке заорал голос с вибрирующим акцентом южанина:

— Доктор, мы на месте. Прием.

— Хорошо. Я предупрежу вас о типе автомобиля, который надо преследовать. Если будет дело. Прием и конец. — Комиссар положил трубку и прибавил: — Кто знает, какой автомобиль у Соларисов.

Вдоль улицы, по обе стороны, располагались двумя длинными рядами автомобили; многие из них были с мощными моторами. Как ни силился Сартори, ему не удавалось представить себе, какая машина может быть у Томмазо Солариса. Если только командор не ставит ее в гараж. Но эта гипотеза сразу же была отброшена, так как ворота гаражей не выходили на улицу.

— Который час?

— Десять минут двенадцатого, доктор.

— Вооружимся святым терпением. Вы голодны, бригадир?

— Немного.

— Когда все кончится, пойдем в «Гранкио Адзурро». Там мы найдем что-нибудь поесть.

Они закурили и дымили, держа руки под уровнем ветрового стекла. Лил непрерывный и мелкий дождь. Стекла быстро тускнели от влажности. Время от времени Корона включал на несколько минут «дворник».

В одиннадцать двадцать пять ворота приоткрылись, и наружу выскочили двое мужчин. Они попрощались с третьим, который закрыл за ними дверь. Немного спустя молодая женщина открыла дверь ключом и исчезла в роскошном портике. С одного из соседних балконов послышались смех и живая музыка.

— Вполне возможно, эта бессонная ночь пройдет для нас даром, — посетовал Сартори.

— Ничего не поделаешь, — пробурчал Корона.

— У вас дома все нормально?

— Да, спасибо. У жены вчера были колики. Женское дело. Всегда что-нибудь.

Сартори издал смешок и с горечью подумал о своей семье, которая сейчас далеко от него, на Сицилии. Меньше чем через два месяца наступит Рождество, но вряд ли у него будет возможность съездить туда. А может, он и не пытается поехать. Мысль о том, чтобы оставить Харриет, мучила его. Эта любовь становилась болезнью, она скручивала его внутренности до спазмов.

Комиссар продолжал размышлять о нелепом повороте его существования. Рядом с ним находился человек, преданный ему и привязанный к нему, но это был другой мир, у него были другие цели.

Голос Короны отвлек комиссара от мрачных мыслей.

— Полночь.

— Уже.

— Я слышал, что в парламенте представят закон о повышении жалования. Может, его утвердят до праздников.

— Даже если и утвердят, пройдет время, прежде чем он дойдет до нас.

Наступило молчание. Они закурили еще по сигаретке. Смех и музыка действовали расслабляюще.

— Развлекаются, собачьи дети! — пробормотал Корона.

— Мы тоже развлекаемся, — с горечью проговорил Сартори.

— Вы слышали о Турризи, старшем агенте?

— Нет. А что с ним?

— У него больные легкие — после трех лет службы на Сардинии, это неудивительно. Так вот, они не хотят признать, что он получил болезнь при исполнении служебных обязанностей.

— Свиньи!

— Я думаю, мне лучше было остаться в деревне. У меня хорошая профессия. Согласен, что туфли сегодня делают сериями, на фабриках, но у нас хороший сапожник живет неплохо. Если сумеет создать свою клиентуру. Вы помните Камели, сапожника?

— Кажется, помню.

— Ну вот, он открыл магазин и построил дом в два этажа, со стороны кладбища. Красивый дом, мне говорили. Теперь у жены будет большой выбор любовников. — Корона оборвал речь и застыл. Послышался шум поднимаемых жалюзи в переулке, справа от соседнего дома. Две фары осветили стену, и рокот мощного мотора разорвал тишину. Было без двадцати час.

— Заводите мотор, — приказал комиссар.

— Это он? — спросил Корона, повинуясь.

— Увидим.

Рокот приближался. Из переулка показался «Мазерати» и остановился носом к дороге; ему не давал выехать «Фиат-500», стоявший справа на стоянке. Сквозь поднятое левое стекло можно было различить профиль Томмазо Солариса, подсвеченный снизу слабым зеленоватым светом приборной доски, а сбоку — уличными фонарями.

— Это он! — воскликнул Корона.

— Фары не включать.

Пока командор нервно производил маневр, чтобы выехать из двух рядов машин, комиссар вызвал автопатруль, находившийся на бульваре Париоли, и дал им данные об автомобиле для преследования. Последним усилием «Мазерати» буквально выпрыгнул на дорогу, задев правой стороной «Фиат-500», и урча, направился в сторону бульвара Париоли. Корона не успел снять ручной тормоз, как машина исчезла за поворотом.

— Проклятье, он ускользает от нас! — прорычал комиссар.

Автомобиль полиции, взвизгнув покрышками, рванул с места. Когда они выехали на бульвар Париоли, «Мазерати» уже вошел в ленту уличного движения. За ним следовал второй полицейский автомобиль. Соларис направлялся к площади Унгериа, не снижая скорости.

— Он дает сто, этот сумасшедший! — возмутился Корона.

— Попытаемся не дать ему ускользнуть.

— Автопатруль преследует его.

На перекрестке площади Унгериа командор проехал на красный свет, обойдя справа грузовичок, выезжавший с проспекта Льеджи. Послышалось ругательство водителя грузовичка: «Рогоносец!» Автопатруль — машина без опознавательных знаков, как у Короны и Сартори, — также проехал на красный свет; за ним последовала вторая полицейская машина. Блуждающий регулировщик — усердный служака — свистнул повторно.

Теперь все три автомобиля на скорости направлялись к площади Фламинио, лавируя между машинами и оставляя позади себя звуки клаксонов и ругательств.

Комиссар вызвал автопатруль и посоветовал им не проявлять инициативу в отношении водителя «Мазерати».

— Мне интересно знать, куда он направляется, — уточнил Сартори. — Когда он остановится, если мы не потеряем его из вида, вы проедете дальше и будете держать его под контролем. Выйдете со мной на связь.

На площади Фламинио перед светофором с красным светом стояло много машин, и поэтому «Мазерати» вынужден был остановиться, урча и дымя, как горячая лошадь. Потом уже на нормальной скорости он направился к площади Пополо и остановился неподалеку от бара «Розати». Бар был полон эксцентрично одетыми актерами, актрисами и людьми света.

Автопатруль, на борту которого находились три агента в штатском, остановился у Фонтана; немного позже рядом оказался автомобиль Короны.

— Один из вас пусть следует за водителем, — велел комиссар в окно соседней машины. — Мы не можем, человек знает нас.

— Он выходит, — предупредил смуглый агент.

Соларис закрыл дверцу, но оставил включенным свет; потом вернулся, выключил его и направился в бар «Розати».

Смуглый агент вышел из машины и тоже отправился в бар. На площади, блестящей от дождя, жужжали многочисленные автомобили.

Комиссар приказал второму агенту также отправиться в бар. После чего стал рассматривать немногочисленную толпу, которая окружала заведение.

Шофер патрульной машины закурил сигарету и принялся спокойно дымить. Корона и Сартори последовали его примеру.

— Может, у него нет ничего на уме, — сказал бригадир.

— Я так не думаю, — ответил комиссар. — Наш ночной визит должен заставить его действовать. Не забывайте, к нам командор вышел в домашней куртке. Возможно, когда мы приехали, он был в пижаме.

— Действительно.

— Посмотрим.

В баре «Розати» официанты начали делать уборку, клиентов провожали к выходу. Вскоре появился командор. Он остановился между столиками, растерянно оглядываясь по сторонам, как в поисках кого-то, затем вернулся в свой автомобиль. Немного поодаль за ним наблюдали два агента патрульной машины.

Соларис не включил ни мотора, ни света. Некоторое время он оставался в нерешительности, потом склонил голову на руль.

— Кажется, ждет кого-то, — предположил комиссар.

— Если не знаешь, можно предположить, что он спит или плохо чувствует себя, — заметил Корона.

Официанты бара «Розати» опустили почти все жалюзи и продолжали делать уборку. Толпа клиентов начала редеть. Слышались смех, оклики, шум моторов. Дождик прекратился.

Томмазо Соларис продолжал оставаться в неподвижности за рулем «Мазерати». К нему приблизилась женщина, но он в довольно неприличной форме прогнал ее. Она отошла, ворча и жестикулируя.

Немного спустя с улицы Бабуино, показался белый «Мерседес». Он медленно сделал круг по площади и остановился рядом с «Мазерати». У машины был номер Ватикана.

— Что я говорил! — воскликнул Сартори.

— Черт возьми, машина монсеньора!

Но за рулем сидел не священник, а управляющий.

Радико вышел из автомобиля, подошел к хозяину и передал ему что-то. Тот положил это что-то в карман. Сразу же после этого управляющий вернулся в «Мерседес» и уехал.

Соларис вышел из автомобиля, закрыл ключом дверцу и направился пешком к улице Бабуино. Два агента, по отдельности, следовали за ним.

— Пойдем и мы, — решил комиссар, выходя из машины. — Но будем держаться на дистанции.

Слежка длилась несколько минут, потому что Соларис, пройдя быстрым шагом улицу Бабуино, свернул на улицу Маргутта.

Корона и Сартори, которые держались на расстоянии метров сто, не теряли из вида двух агентов, шедших немного впереди их.

— Вы поняли, куда он направляется? — спросил комиссар.

— В ту самую квартиру, — ответил бригадир. — Что же ему принес Радико?

— Я примерно догадываюсь.

— То есть.

— Ключ от квартиры. Если не подлинный то, по крайней мере, дубликат.

Корона с восхищением посмотрел на начальника.

Они свернули за угол и вышли на улицу Маргутта. Командор исчез. Оба агента, стоя рядышком, ждали Сартори.

— Он вошел в этот подъезд, — доложил смуглый юноша и указал на номер 115.

Комиссар приказал агентам держаться поблизости, затем осторожно направился к входу в подъезд. За ним тихо шел бригадир.

— Дадим ему немного времени, — прошептал комиссар.

Они замерли в полумраке у подножья лестницы. В доме царила тишина. В отдалении время от времени слышался звук мотора проходящего автомобиля.

Спустя минут десять Сартори двинулся и начал подниматься по лестнице. Бригадир следовал за ним на цыпочках. На площадке, куда выходила дверь Мэри Джойс, было темно.

Комиссар положил руку на дверь и слегка надавил.

— Закрыта изнутри, — тихо произнес он.

— Хотите, я выбью ее плечом?

— Нет, подождем, когда он выйдет.

Они встали по обе стороны двери, опершись спинами на стенку. В квартире не было слышно никакого шума, и это обескуражило Сартори. Сквозь окошечко в стене под лестницей проникал слабый свет уличного фонаря.

Корона подумал, какая сцена открылась вдруг тому, кто включил бы свет на лестничной площадке. То, что он увидел бы у стены по обе стороны двери, навело бы на мысль о кариатидах.

Где-то в доме часы пробили два.

Бригадир приблизился к комиссару и шепнул:

— Хотите, я попытаюсь сдвинуть внутреннюю задвижку?

— Нет. Будет лучше, если мы застанем его врасплох, — тут же отозвался Сартори. — Тогда мы увидим, пришел ли он взять что-нибудь.

Корона кивнул в знак согласия и вернулся на свое место.

Минут через пять они услышали внизу, на входе, тяжелые шаги. Комиссар застыл и повернул взгляд к бригадиру.

— Идет кто-то, — прошептал он, придвигаясь к подчиненному.

— Поднимемся выше, — подсказал Корона.

— А если ему еще выше?

— Мы уже на последнем этаже. Выше только терраса.

Сартори последовал совету Короны, и они вместе оставили лестничную площадку.

А тем временем шаги медленно приближались. Казалось, человек колеблется или останавливается перед каждой дверью, чтобы узнать, кто там живет.

Тень вырисовалась на стене лестничной площадки, полицейские увидели сверху пятно. И сразу же показался человек в теплом плаще и в шляпе. Судя по походке, это был старик.

В темноте блеснул огонек. Голова незнакомца приблизилась к двери. Послышался стук.

Дверь открылась.

В освещенном проеме стоял Томмазо Гуалтьеро Соларис.

— Синьорина Джойс?.. — спросил старик глухим, как из бочки, голосом.

— Проходите, — пригласил его командор.

Комиссар прыгнул на лестничную площадку и придержал закрывающуюся дверь. У Солариса от растерянности вырвался стон.

— Вы! — захрипел он.

— Можно, я поприсутствую на вашем собрании?

 

Антиквар

Старик поднял морщинистое лицо навстречу мужчинам, появившимся на лестничной площадке, потом повернулся к командору и проговорил возмущенным тоном:

— Вообще-то, у меня встреча с синьориной Джойс. А кто вы? И кто эти господа?

— Я вам отвечу, — вмешался полицейский. — Я комиссар Сартори из Летучего отряда полиции. Это мой коллега, бригадир Корона. Что касается синьора, который открыл дверь.

— Комиссар, прошу вас! — прервал его Соларис. — Этот человек ничего не знает обо мне.

— Он должен знать. И потом, я не думаю, что он пойдет кричать на всех перекрестках о вас и об этом малом собрании, — если не будет такой необходимости, конечно. Итак, знакомьтесь. — Сартори повернулся к посетителю: — Это наш гостеприимный хозяин, командор Соларис. Томмазо Гуалтьеро Соларис. Стиральные машины «Космос». «Космос» делает вас моложе». Таков ваш лозунг?

Они прошли в комнату, где был обнаружен труп Катерины Машинелли. Старик, казалось, не отдавал себе отчета в том, что предстоит.

— Полиция. Не понимаю! — произнес он сдавленным от страха голосом, переводя взгляд то на одного, то на другого. — Я. я не сделал ничего плохого. — Он инстинктивно поднес руку к сердцу, где, возможно, находился бумажник.

— Вы не представились, а это некорректно, — снова начал Сартори ироническим тоном. — Прошу вас, не обижайте командора.

— Я. я — антиквар, — пролепетал старик, продолжая держаться за сердце.

— Ваше имя?

— Бегецци. Бегецци Армандо. У меня встреча с женщиной. — Он понял, что фраза может быть неправильно истолкована, и поспешил добавить: — По вопросу покупки, понимаете.

— А, конечно! — воскликнул комиссар, закуривая сигарету. — А не присесть ли нам, синьоры? Разговор будет долгим. Если только вы не предпочитаете продолжить его в комиссариате.

Соларис упал на канапе. Антиквар сел с противоположного края и, сняв шляпу, вытер лоб платком в красную и желтую клетку. На его лице был написан ужас.

Комиссар расположился напротив них, Корона остался стоять у двери, прислонившись к косяку. В комнате еще царил беспорядок, оставшийся после нашествия полиции и, очевидно, добавленный командором. Сартори оставил ящички комода закрытыми, а теперь они были открыты и внутри все перерыто. Часть содержимого валялась на полу. Мебель в комнате сдвинута, а шкаф, по-видимому, пытались взломать.

— Вы пришли за Модильяни? — продолжал комиссар с иронией в голосе. — А? Синьор Бегецци?

Соларис и антиквар вздрогнули, но не обменялись взглядами.

— Ну да!..

— Расскажите, как идут дела, не опуская подробностей. Расскажите о синьорине Мэри Джойс, но начните с сегодняшнего вечера. Так кто же назначил вам здесь встречу?

— Не знаю. Это был мужской голос. Он позвонил мне и сказал, что говорит по поручению синьорины Джойс.

— Что он сказал?

— Что синьорина Джойс приняла мое предложение.

— Двадцать два миллиона? — уточнил полицейский.

Снова Соларис и антиквар вздрогнули.

Старик кивнул головой.

— И эта сумма у вас сейчас с собой, так?

Еще один знак согласия со стороны антиквара.

— Продолжим, синьор Бегецци. Как вы познакомились с синьориной Джойс?

— Я ее никогда не видел, — признался старик. — Однажды она позвонила мне в магазин и сказала, что говорит по рекомендации монсеньора Солариса.

— Вы знакомы с монсеньором Соларисом?

— Да, очень хорошо. Многие годы мы вместе делали дела. Я хочу сказать. — поспешил уточнить он, — что при его посредничестве я приобретаю разные авторские картины.

— Вы не подумали проверить рекомендацию?

— Подумал, конечно, но у меня не было причин не доверять. И потом, я потерял голову. Ведь синьорина Джойс прислала мне по почте фотографии картины. По этим фотографиям я понял, что дело идет о подлинном Модильяни. Синьорина запросила сорок миллионов, а я ей предложил пятнадцать. Затем я поднялся до двадцати и, наконец, до двадцати двух. Картина меня очень интересовала, потому что она периода «Нудо россо, 1917».

— Какова действительная цена картины?

— Ну, для любителей любая цена хороша! — ответил антиквар, продолжая вытирать лоб. — Есть такие, кто заплатили бы и сто миллионов, чтобы иметь эту вещь. Я. Ну, я коммерсант от искусства и должен просто жить!

Комиссар вынул из кармана пиджака конверт, достал оттуда фотографии и открытку.

— Эту записку вы писали? — спросил он, показывая открытку антиквару.

— Да, конечно. Это мой почерк.

— Вы возвратили фотографии синьорине Джойс и написали, что идете на риск, покупая картину. Почему вы шли на риск?

— Когда синьорина позвонила мне, я по ее тону и манере выражаться понял, что она хочет сохранить продажу в секрете.

— Понимаю. — Комиссар повернулся к Соларису, который уставился в ковер потухшим взглядом. — Командор, вы звонили синьору Бегецци и назначили ему встречу?

— Да.

— Как вы узнали о переговорах между синьором Бегецци и синьориной Джойс?

Соларис поднял глаза и, извинившись, начал прикуривать сигарету.

— Я нашел среди бумаг Марины адрес синьора Бегецци, — промямлил он, наконец. — На днях, вернувшись домой, моя жена заметила пропажу Модильяни. Я связал эти два факта и решил назначить здесь встречу синьору Бегецци, чтобы получить информацию о картине.

— Будьте откровенны, командор, — предупредил Сартори. — Вы знали, что сделка еще не произведена, иначе вряд ли смогли бы завлечь сюда синьора Бегецци. У него не было причин прийти на встречу, если бы картина находилась у него. Почему вы заставили его прийти сюда?

Соларис издал тоскливый вздох.

— Я хотел узнать у него о Мэри Джойс, — простонал он тут же. — Я должен был знать, кто она, эта Мэри Джойс.

— Когда вы заметили пропажу Модильяни?

— Три дня назад, кажется. Но вы уже слышали, не я обнаружил пропажу, а моя жена. Я нашел ее расстроенной. Последовал ужасный скандал. Она считала, что взять ее могла только Марина.

— А прислуга?..

— Ради бога! Она очень предана нам.

— У Марины был ключ от вашего дома?

— Естественно. Это и ее дом, несмотря на то, что она туда почти не приходит. У нее своя комната, свои вещи, одежда, бумаги, книги. Но если Марина и приходит, то никогда не остается. Иногда она заходит устраивать скандалы.

— Из-за того, что не одобряет ваш брак с нынешней женой?

Соларис кивнул головой и снова опустил взгляд. Он потерял всю свою уверенность. Корона не удивился, если бы командор разрыдался в этот момент.

— Марина. была очень привязана к своей матери. Я хочу сказать, привязана к памяти, которую мы все постоянно поддерживали в ней. Пирошка и она оказались соперницами.

— Значит, вы убеждены, что Мэри Джойс — не псевдоним вашей дочери?

Командор Соларис резко поднял голову.

— Конечно нет! И вы тоже сказали мне несколько часов тому назад, что Мэри Джойс существует и ее нельзя отождествлять с моей дочерью.

Комиссар устало кивнул, закуривая очередную сигарету. Потом повернулся к антиквару:

— Мне думается, что у вас есть письмо синьорины Джойс, правда?

— Конечно. Все. Три или четыре.

— Они написаны от руки?

— Нет, на машинке.

Комиссар поднял взгляд на бригадира, который ждал этого движения.

— Значит, опять вилами по воде, — с досадой заметил Сартори. — Но все равно вы отдадите их мне. На всякий случай.

— Хорошо, комиссар.

— А теперь вы можете идти, синьор Бегецци. Будьте внимательны с деньгами. В столице ночью опасно.

Старик вскочил с проворством юноши.

— О, конечно, конечно! Спасибо, комиссар. Спокойной ночи.

Корона проводил его к выходу.

Когда он вернулся, Сартори задавал вопросы:

— Синьор Соларис, вы отдаете себе отчет в том, что нарушили закон, войдя в эту комнату?

— Да. Но я должен был сделать это!

— Вы видели печать, которую полиция наложила по распоряжению магистрата?

— Видел.

— Что передал вам ваш приспешник, я имею в виду Радико?

— От вас ничего не скрыть! — прорычал командор. — Может, вы следите за мной?

— Благодарите еще, что я ограничился слежкой. А мог уже не раз арестовать вас — причин более чем достаточно. Отвечайте на мой вопрос.

— Он принес мне ключ от этой квартиры, — усталым голосом выдавил Соларис.

— Дубликат?

— Да.

Сартори несколько секунд пристально смотрел в лицо Соларису, затем спросил:

— Как вы вышли на след Мэри Джойс?

— Я рылся в бумагах моей дочери, — ответил командор, — и обнаружил несколько адресов. Один из них был адрес Мэри Джойс.

— И что вы сделали?

— Я стал следить за этим домом, убежденный, что увижу, когда приедет Марина. Но меня ждало разочарование.

Сартори потушил окурок в пепельнице.

— Командор, не знаю почему, но я чувствую, вы что-то утаиваете от меня. Я ошибаюсь?

— Я вам сказал все, что знаю, комиссар.

— Ну что ж, на сегодня, кажется, хватит. Поздно. Да, кстати! Что вы искали до прихода Бегецци?

— Что я мог искать? — возмутился командор. — Модильяни.

Сартори устало кивнул головой.

 

Еще улики

Соларис тихонько вышел, его шаги замерли в ночи, и опять на старый дом по улице Маргутта опустилась тишина.

— Идем? — предложил комиссар.

— Пора бы, — осмелел бригадир. — Но я же не взял ключ у командора.

— Обойдемся печатями.

— Много ли они теперь стоят.

Сартори огляделся вокруг, будто в поисках знака, который выведет его на путь решения. Гипотезы, догадки, надежды хаотично переплелись в его голове.

Он двинулся к двери, по пути подобрал несколько журналов и бросил их на столик. Затем попытался задвинуть ящики, выдвинутые Соларисом. Но они не задвигались — что-то мешало.

Комиссар опустился на колени, чтобы посмотреть под ящиками, буркнув: «Черт возьми!», протянул руку под ящики и вытащил сверток материи, перевязанный желтой лентой.

— Смотри-ка, что здесь! — обратился он к Короне. — Я не удивлюсь, если это Модильяни. Но там есть еще что-то.

Когда он разогнулся снова, в руках у него были две книги, несколько открыток и грязных листков бумаги.

— Это действительно Модильяни, — подтвердил Корона, который тем временем развернул сверток.

Сартори встал и пробежал глазами по листкам и открыткам, поднятым с пола. Пять открыток и три письма. Все написаны от руки и различными отправителями.

На всех — один и тот же адрес: «Мисс Мэри Джойс, улица Маргутта, 115, Рим». Одна открытка гласила: «Сокровище мое, как ты живешь? Жду не дождусь, когда вернусь. Целую, целую. Вероника». Стояла дата — второе сентября. Пришла из Савоны.

Вторая была с видом Лиона. Текст следующий: «Вдали от тебя все холодно и враждебно. Когда ты навестишь меня? Твоя Анна». Дата — двенадцатого июля этого года.

Третья открытка пришла из Стокгольма. «Дорогая, почему ты не пишешь? Я схожу с ума без известий от тебя. До скорого. Петра». По штемпелю было видно, что открытку отправили третьего октября. Текст на английском языке, как и в первой открытке.

Четвертая и пятая открытки — от одной и той же персоны, которая подписалась «Биба». На них стояли даты: пятое и двенадцатое октября. Посланы из Лондона. Оба текста — на английском языке. «С мыслью о тебе», — гласил один. «Надеюсь вернуться в Рим в декабре. Целую. Биба», — так звучал другой.

По мере прочтения открыток Сартори передавал их бригадиру, который знакомился с ними с живым интересом.

Комиссар перешел к письмам. Они были без конвертов, мятые и грязные. На первом листе — несколько строчек по-итальянски: «Дорогая моя милашка. Получила деньги и благодарна тебе. Я не ожидала так много. Несмотря на то, что знаю тебя, не могу удивляться твоей щедрости. Чувствую, у тебя трудности в семье, и это меня огорчает. Почему жизнь так несправедлива? Пошли к черту своего мужа. У счастья могут быть другие имена, более приятные. Не задерживай свои весточки. Ты не представляешь, как я мучаюсь вдали от тебя. Все мои ласки. Надя». Ни даты, ни обратного адреса.

Второе письмо было отмечено штемпелем Сан-Феличе Чирчео, двенадцатого октября. У комиссара забилось сердце, когда он увидел подпись: «Катя».

Текст гласил: «Дорогая, трудно описать, что я сделала для тебя, но все-таки узнала, как обстоят дела. Мне пришлось быть очень осторожной, и думаю, она не заподозрила меня. Не хочу, чтобы она думала, будто я неверная подруга. Я — верная подруга, и то, что делаю, — для ее же блага.

Она дала мне понять, что многое знает о тебе и ждет доказательств. Я спросила: «Каких доказательств?» Она ответила так: «Эти доказательства должен принести мне частный детектив. Потом наступит уничтожение, моя месть!..» Я поняла, что она не хочет раскрываться, и подождала, когда оставит без присмотра сумочку. Там нашла карточку, но не взяла ее, чтобы она не заметила, а списала текст: «Совершенно секретная организация. Улица Систина, 314. Телефон 538281». Тот, кто там, должен знать о тебе. Надеюсь то, что я сделала, поможет тебе. И надеюсь также на скорую встречу. Целую. Катя».

Последнее письмо было от шестнадцатого октября. Пришло оно из Сан-Феличе Чирчео, и писала его Катя. Текст краткий: «Дорогая, она еще ничего не получила и очень рассержена на детектива, который, должно быть, имеет что-то на уме. Так она дала мне понять. Я буду держать тебя в курсе. О, если бы ты смогла приехать сюда на пару часов! Чао, чао. Катя».

Пока бригадир читал, Сартори прикурил сигарету и нервно затянулся.

— Дело запутывается! — воскликнул Корона, окончив читать. — Но какая же тут неразбериха!

— Знаете, что я скажу вам? Пойдемте перекусим. Может, найдем кого-нибудь в «Гранкио Адзурро».

Они поспешно вышли.

На улице их ждали два агента, замерзшие и в плохом настроении.

— Спокойной ночи, ребята! — попрощался с ними комиссар.

— Отнесите-ка в комиссариат эту картину, — распорядился бригадир, вручая Модильяни смуглому парню. — Закройте в сейфе. Она стоит кучу миллионов.

Когда они прибыли в ночной клуб, портье закрывал дверь за спиной последнего посетителя. Харриет уже стояла на улице и, конечно, с нетерпением ждала своего Франческо.

— Можно что-нибудь перекусить? — спросил Сартори у Джино Саличе, устремившегося навстречу полицейским.

— Все что пожелаете, доктор!

И он полетел на кухню, как ночная бабочка.

 

Совершенно секретная организация

Помещение агентства частных расследований, указанное Катериной Машинелли, размещалось в старом здании прошлого века, и вел туда шаткий лифт.

В прихожей сидел курьер средних лет с тупым лицом. Он с удивлением взглянул на прибывших, как будто визиты для него были в диковинку.

— Никого нет. Рано. Еще нет десяти.

— Мы подождем, — сказал комиссар. — Кто здесь директор?

— Доктор.

— Какой доктор?

— Его зовут Паладини. Но он не приедет до одиннадцати, если у него не назначена встреча.

— Дайте мне номер его домашнего телефона. Мы из полиции.

— Полиция? — пробормотал швейцар.

— Полиция, полиция, кретин! — заорал Корона, заставив курьера подпрыгнуть на стуле. — Дай мне номер телефона Паладини.

— Я не могу. Это секрет.

Бригадир схватил его за пиджак и тряхнул несколько раз.

— Ты что, хочешь в тюрьму? — прорычал он ему в лицо.

Швейцар поспешил набрать номер директора «Совершенно секретной организации». Корона вырвал у него трубку и что-то кратко сказал в нее.

— Он будет через пятнадцать минут, — заверил бригадир, кладя трубку. — Спит еще.

Они сидели в ожидании. Убогий коридор давал достаточно точное представление о состоянии агентства по расследованию. Стены в трещинах, грязные во многих местах, со следами картин, которые вешали и снимали в течение многих лет. Сквозь открытую дверь виднелся полутемный кабинет с маленьким металлическим письменным столом и двумя неодинаковыми креслами. На полу рядом с дверью стояла ваза с искусственными цветами.

Синьор Паладини вошел, запыхавшись, и тут же расшаркался перед полицейскими.

— Добрый день! Добрый день, комиссар! Принимать коллегу из государственной полиции — для меня большая честь!

Это был худой, изнуренный человек, которого, вероятно, потрепала жизнь.

— Я бы хотел задать вам несколько вопросов, — обратился к нему Сартори. — Где мы можем спокойно поговорить?

— Пожалуйста, вот сюда! В мой кабинет. — Потом, обращаясь к швейцару, крикнул: — Паскуале, я не хочу, чтобы меня кто-нибудь беспокоил, понял?

Он занял место за столом, после того как комиссар и Корона уселись в неудобные кресла. Сквозь грязные оконные стекла виднелся кусок стены, покрытый плющом.

— Чем обязан удовольствию видеть вас, комиссар?

— Боюсь, что удовольствия будет мало, синьор Паладини, — ответил Сартори обычным мягким тоном, который принимал, когда собирался атаковать. — Мы ведем сложное и тонкое расследование. Я удивился, услышав, что частный детектив с временной лицензией может впутаться в крупное преступление.

— Преступление? Я? Синьор комиссар! — вырвалось у Паладини, побледневшего, как гнилая зелень. — Это, должно быть, ошибка, знаете? За много лет службы я никогда не давал повода для жалоб на мой счет. Но что случилось, комиссар?

Сартори ответил не сразу. Он вынул из кармана пачку сигарет, предложил закурить детективу и Короне, прикурил сам и сделал пару затяжек.

— Мэри Джойс! — кинул он, наконец, как камень в пруд.

— Не понимаю.

— Это имя вам ничего не говорит, синьор Паладини?

— Разумеется, ничего!.. Но не забывайте, детектив пользуется определенными привилегиями: профессиональный секрет, возможность.

— Синьор Паладини, вы, наверное, начитались американских детективов. Но и в той же Америке частных детективов, препятствующих ходу расследования, бросают в тюрьму без излишних церемоний. В нашем случае вы подвергаетесь риску попасть на каторгу на несколько лет. Я советую вам рассказать все, что знаете о Мэри Джойс. Пока еще есть время для сотрудничества. Потом будет поздно.

Паладини дрожащей рукой поднес сигарету к губам, потом вдруг потушил ее в пепельнице, вскрикнув:

— Но я не курю!

Корону забавляло поведение детектива. Он почувствовал, что его начальник и друг напал, наконец-то, на хороший след.

— Ну, так что? — подталкивал комиссар директора умеренно жестким тоном.

— У меня есть клиентка, синьор комиссар. Я не могу предать ее. Вы меня понимаете.

Сартори встал.

— Как хотите, синьор Паладини, — официально произнес он. — Не желаете пройти с нами в комиссариат?

— Господи, вы вспыхиваете, как спичка! Прошу вас, садитесь. На мгновение представьте себя на моем месте. Будь проклята эта собачья работа!.. — Он подождал, пока комиссар усядется. — Разумеется, я расскажу вам все, что знаю.

— Кто ваша клиентка?

Маленькие поросячьи глазки частного детектива наполнились слезами.

— Это было мое первое настоящее дело, — выдавил Паладини. — И вы мне его губите.

— Вы еще не решили?

— Нет, нет, я хотел сказать, что. — детектив глубоко вздохнул, перестав жестикулировать и суетиться в поисках предлога, затем тихо проговорил: — Синьорина Марина Соларис.

Корона не мог сдержать жеста удивления и удовлетворения одновременно.

— Марина Соларис — ваша клиентка, вы хотите сказать? — удивился Сартори.

— Да.

— Вам известен ее адрес?

— Нет, комиссар. Клянусь вам. Я писал ей «до востребования» на центральный вокзал.

— Но вы знаете, кто такая Марина Соларис?

— Естественно, я узнал. И потом, газеты писали о ее исчезновении.

— Для чего вас наняла Марина?

— Ее интересовала одна девушка. Англичанка.

— Мэри Джойс?

Частный детектив кивнул.

Вид у него был измученный.

 

Цель под наблюдением

— Дайте мне взглянуть на материалы вашего расследования, Паладини. Надеюсь, у вас есть данные на Марину Соларис?

— На Мэри Джойс, хотите сказать! — уточнил детектив.

— На кого хотите, Паладини, но не заставляйте меня терять время, — предупредил комиссар.

Директор агентства вскочил на ноги, подошел к металлической картотеке, покрытой потрескавшейся от времени эмалью, и достал оттуда красную папку.

— Здесь все, — заявил он, передавая папку Сартори. Потом опять сел, сложив руки, словно для молитвы.

В папке лежали два отпечатанных листочка.

Клиент: Марина Соларис. До востребования, вокзал «Термини».

Объект: Мэри Джойс. Национальность — возможно, англичанка. Улица Маргутта, 115, Рим. Профессия — возможно, киноактриса. Возраст — около тридцати. Внешние данные: рост высокий (может быть, 170 см или выше), телосложение — стройная, глаза голубые, волосы светлые.

Дневник наблюдения.

11 сентября. Пост наблюдения на улице Маргутта с восьми утра до двух дня. Никаких следов М. Д. Вошел в номер 115, осмотрелся, поднялся по лестнице. Нет портье. Постучал в дверь с надписью «Энрико Пагалья». Появился человек с бородой и в разукрашенной рубашке художника. Спросил его о Мэри Джойс. Сказал, что ничего не знает. Восстановил пост наблюдения в три часа дня. Приехала женщина в такси, отвечающая признакам М. Д. Продолжил наблюдение. Определил окно квартиры, которое выходит на улицу. Оживленное движение в дом и из дома: синьора с мальчиком, две красивые девушки (наверное, натурщицы художника), пожилая синьора. Никакой подозрительный мужчина — ни молодой, ни пожилой — не имел встречи с М. Д. Вышел художник с холстом под мышкой. Вошла девушка, брюнетка. Пошла определенно к М. Д. В 18.02 вышла девушка-брюнетка, одна. В 18.30 вышла М. Д. и направилась пешком к площади Пополо. Я последовал за ней. М. Д. вошла в бар «Розати», выпила виски, позвонила. Не понял ничего, потому что говорила по-английски. Немного спустя вышла, села в такси и уехала. Никаких других такси. Слежка прекращена.

12 сентября. М. Д. прибыла на улицу Маргутта в 16.15, поднялась в квартиру. Обычное движение людей по дому. Удалился для личных надобностей. Вернулся на пост. В 18.07 поднялся и постучал в дверь М. Д. Открыла, в халате. Слишком скучная, никакого беспокойства. Я сказал, что ищу художника. Она сухо послала меня прочь. Слышал музыку в квартире. Ушел. Очень красивая женщина; под халатом — ничего. М. Д. вышла с брюнеткой, которую я заметил вчера, но не заметил, как она вошла сегодня. Выпили вместе джин-тоник в баре «Розати», потом брюнетка пошла по улице, а М. Д. взяла такси. Я тоже взял такси и сказал следовать за второй. М. Д. вышла на площади Эзедра и вошла в кинотеатр «Модерно». Я тоже вошел. Посмотрел фильм, очень хороший. Когда зажегся свет, М. Д. исчезла.

13 сентября. М. Д. не приезжала на улицу Маргутта.

14 сентября. Начал наблюдение в 8 утра. М. Д. приехала в 16.08 с молоденькой девушкой; волосы очень светлые, в мини-юбке, по виду — шведка. Очень довольные. Вышли вместе в 20.10, прошли в фотостудию на улице Бабуино. Вышли около 21.00. Вместе в ресторане. Сели в автомобиль «Триумф», вела шведка. Скорый и непредвиденный отъезд. Не успел взять такси.

15, 16, 17, 18, 19, 20 и 21 сентября. М. Д. не приезжала на улицу Маргутта.

22 сентября. М. Д. появилась на улице Маргутта в 18 часов. Почти сразу же прибыла упомянутая выше брюнетка. Вышла в 19.30. М. Д. вышла в 20.14. Начал слежку. На улице Корсо заметил мою клиентку Марину Соларис, которая следовала за М. Д. Моя клиентка меня не видела и старалась, чтобы ее не увидела М. Д. Ситуация парадоксальная.

Комиссар поднял взгляд на частного детектива.

— Синьор Паладини, — сказал он. — Или вы глупы, или хитрите со мной.

— Не понимаю, — пробормотал детектив.

— Вы называете расследованием эту белиберду из глупых наблюдений? Во всех случаях вы теряли Мэри Джойс.

— Я работаю один, синьор комиссар. У меня нет ни агентов, ни машин с радиостанциями. У меня вообще нет машины.

— Значит, вам не удалось идентифицировать эту Мэри Джойс?

— Увы!.. Я даже не смог узнать, где она действительно живет, потому что квартиру на улице Маргутта, очевидно, держит для своих встреч.

— Но какие встречи, господи, если у вас нет ни одного доказательства, что женщина встречается с кем-то из мужчин. С чисто логической точки зрения нам приходится констатировать, что она встречается с женщинами.

Бригадир Корона вздрогнул и посмотрел на начальника.

— Знаете, а я ведь это подозревал, доктор! — произнес он неуверенно, боясь сказать глупость. — Такие письма, эти маленькие намеки. У нас нет доказательств, что Мэри Джойс встречается с мужчинами, в то время как у нас есть основания думать о противном.

Паладини посмотрел с заметным интересом на одного и на другого.

Комиссар утвердительно кивнул головой.

— Вы правы, Корона. Вообще, когда красивая женщина ведет двойную жизнь, держит тайную квартиру, на ум приходит мысль, что в ее жизни есть другой мужчина. Но, очевидно, времена меняются. Сегодня даже гормоны потеряли свои естественные физиономии.

— Вы хотите сказать, что Мэри Джойс развлекается с женщинами? — отчетливо проговорил директор агентства.

— Нет другого объяснения этим уликам, — ответил Сартори. — Синьор Паладини, я надеюсь, вы не будете уверять меня, что Марина Соларис платила вам за эту глупую слежку.

— Именно за нее она и платила. Это было оговорено в условиях.

Полицейский пристально посмотрел в глаза частному детективу, и тот опустил взгляд на свои длинные руки. После того как Сартори закончил просматривать последние строчки единственного отчета, он снова продолжил разговор.

— Вы ведете со мной игру, Паладини. И знаете, кто в действительности Мэри Джойс.

— Нет, клянусь вам! — вырвалось у детектива. — Синьорина Соларис, возможно, раздраженная моей неудачей, разорвала со мной контракт. У меня не было причины продолжать работу с того момента, как мне перестали платить.

— И вы передали этот так называемый отчет в таком виде, как он есть?

— Конечно. То, что вы читали, копия.

— У вас есть фотография Мэри Джойс?

— У меня не было инструкции на этот счет. Мою клиентку не интересовала фотография этой женщины. Очевидно, она хорошо ее знала. Настолько хорошо, что в один из последних дней, как вы заметили, Марина Соларис следила за Джойс.

Комиссар встал.

— Видно, вы не очень уверены в своих способностях детектива. До свидания, Паладини. Надеюсь, я больше не вернусь сюда. Если, конечно, вы не ведете двойную игру.

— С вами?

— Нет, не со мной. С Мариной Соларис.

— Не понимаю, — пробормотал детектив.

— Я хотел сказать, если вы не вошли в контакт с Мэри, чтобы продать ей информацию, уже оплаченную вашей клиенткой.

Паладини сглотнул.

— Но как можно подумать о подобном! Я. я честный служащий!

— Очень рад за вас. До свидания.

Комиссар вышел в сопровождении бригадира.

 

Немного света

На вокзале «Термини», под просторным сводом, освещенным солнцем, была обычна толкотня. Сартори и Корона вошли в отделение связи и попросили вызвать директора.

Показалась женщина лет сорока пяти, в голубом фартучке, с бутербродом в руке и вымазанным ртом.

— В чем дело? — спросила она с чисто римским акцентом и широко зевнула, показывая содержимое своей глотки.

Комиссар представился, показал удостоверение. Женщина поспешно вытерла рот тыльной стороной ладони и спрятала бутерброд за спину.

— Извините, но у нас нет даже времени поесть, — попыталась она оправдаться.

— Кому вы говорите! — поддержал ее Сартори. — Послушайте, мне необходима очень деликатная информация. У меня есть сведения, что некая Марина Соларис получает корреспонденцию «до востребования». Хотелось бы знать, нет ли на ее имя письма.

Женщина захлопала глазами.

— Посмотреть я посмотрю, но если дело идет о том, чтобы дать его вам.

— Я в курсе. Вам нужно разрешение следователя. Будет вам разрешение, если возникнет необходимость.

— Знаете, это формальность, но я должна защищать свою карьеру.

— Конечно, понимаю.

Женщина пошла посмотреть в ящичке с буквой «С» и вернулась с довольно пухлым конвертом.

— Вот, заказное, — сообщила она.

— Можно посмотреть отправителя?

— Могу сказать. Здесь только фамилия. — И она прочитала на обратной стороне конверта: — «Соларис. Город-государство Ватикан».

— А!.. Послушайте, синьора, считайте этот конверт конфискованным. Я посылаю бригадира к следователю, и вы получите разрешение для передачи его нам. — Он повернулся к Короне: — Даже не так. Позвоните фельдфебелю Фантину, чтобы тот получил разрешение немедленно и доставил его сюда. Вы мне нужны здесь. Я остаюсь на случай, если Марина появится, чтобы забрать почту.

— А что случилось, комиссар? — попыталась разузнать директриса, дерзко откусывая кусок бутерброда.

— А теперь уж вы на многое претендуете, синьора. У нас тоже есть правила.

— Да, извините!.. Знаете, а ведь вертится у меня в голове это имя. Соларис. Кажется, газеты писали о каком-то деле. Так?

— Попридержите язык, синьора.

— Мне?.. А что такое?

Женщина отпрянула в сторону. Комиссар подозвал ее и вполголоса предупредил:

— Обратите внимание, чтобы никто из служащих не выдал конверт без вашего ведома.

— Будьте спокойны, комиссар, здесь ничто не теряется!

И, возмущенная, она удалилась, виляя толстым задом.

Сартори принялся курить, ожидая возвращения Короны. Он внимательно осматривал каждую входящую девушку в надежде встретить неуловимую Марину Соларис.

Репродуктор объявлял о прибытии и убытии поездов. Народ, нагруженный багажом, бежал на перроны. Перед билетными кассами извивались длинные очереди. Две девушки-американки у окошечка для телеграмм тщетно пытались что-то разъяснить спокойному и индифферентному, как слон, служащему.

Бригадир вернулся, тяжело дыша.

— Через полчаса будет разрешение, — заверил он. — Я совершенно сбит с толку. Вы что-нибудь понимаете?

— Я только сейчас начинаю что-то понимать.

— Значит, монсеньор знает, что племянница исчезла?

— Он узнал, что она исчезла, но не знает, где она, иначе не писал бы «до востребования».

— Тоже верно.

— Я пойду выпью аперитив. Вы не ходите к окошечку «До востребования». Если услышите, что кто-то спрашивает корреспонденцию Марины Соларис, блокируйте его. Я сейчас вернусь.

Комиссар пересек длинный зал ожидания и направился в вокзальный бар, где выпил «Чинзано» с содовой. Странная эйфория охватила его. Мысли вплетались в моток информации, ставшей известной совсем недавно, и теперь, уже восстановив недостающие детали, он мог соединить вместе некоторые звенья цепи рассуждений.

Когда Сартори вернулся в почтовое отделение, было почти два.

— Идите тоже выпейте чего-нибудь, — посоветовал он бригадиру.

— Нет, спасибо. Я уже пил. А вот и Тортуозо!

Подошел запыхавшийся агент.

— Я взбудоражил пять кабинетов, — заявил он, передавая комиссару разрешение следователя реквизировать корреспонденцию, адресованную Марине Соларис.

На этот раз директриса не создавала трудностей.

— Вы должны подписать документ, — напомнила она.

— Хорошо, давайте.

Комиссар осторожно вскрыл конверт, в котором было десять банкнотов по десять тысяч и краткое письмо.

«Марина,

как и обещал тебе по телефону, посылаю деньги. Но берегись, я не намерен больше помогать тебе, если ты не скажешь, что натворила. Так не может дальше продолжаться. Твой дедушка (он мне отец, между прочим) гаснет как свеча по твоей милости и грозит изменить завещание, если ты не объявишься. Что касается твоего отца, он, бедняга, постарел на десять лет за эти последние недели. Ради Бога, не сотвори ничего плохого тем, кто любит тебя. Знать бы, по крайней мере, почему ты так поступаешь! По телефону ты сказала, что делаешь это во благо твоего отца, но я ничего не понимаю. Помни, что тебя также ищет полиция. Это позор для нашей семьи. И подумай обо мне хоть чуть-чуть, ведь я ношу такую же фамилию, как ты, и живу в контакте с окружением Его Святейшества. Благословляю тебя, и да поможет тебе Бог. Буду молиться за тебя.

Твой дядя. Рафаэль».

— Мы начинаем все сначала, — заметил бригадир, который читал письмо, поглядывая через плечо начальника.

— Я бы не сказал. Надо читать между строк. Есть важное утверждение, сделанное Мариной дяде, где она говорит, что действует в интересах отца. Ну что ж, на этот раз — все!

Комиссар распорядился, чтобы агент Тортуозо принял пост наблюдения в почтовом отделении. Другой агент заменит его через два часа и останется здесь до закрытия. Рано или поздно Марина должна объявиться, если ей понадобятся деньги.

 

Еще кусочки мозаики

Вечером Сартори решил взять небольшой отдых и, получив согласие Харриет, отправился в «Гранкио Адзурро». По этому случаю он надел новый светло-серый костюм, который ему очень шел. Открывая дверь комнатки Харриет, комиссар чувствовал себя молодым и бодрым, а дело Соларис — Машинелли было далеко от его мыслей.

Девушка взглянула на него, и глаза ее наполнились гордостью; она замерла, как в беспамятстве. У нее хватило лишь сил вымолвить: «Фффранческо!» Потом Харриет протянула руки и прильнула к нему.

— Ты очень красивый!.. Очень! — воскликнула она, как только смогла перевести дыхание.

— Ну уж, не преувеличивай! — защищался он, польщенный.

— Да нет же! Это действительно так. Я люблю тебя, мой дорогой! — Она опять принялась целовать его как безумная, шепча: — Я люблю тебя. Я люблю тебя!..

— Послушай, малышка, ты можешь послать к черту этот отвратительный ресторан и уйти со мной? — предложил Сартори, садясь рядом с туалетным столиком, заполненным косметикой.

— Но дорогой! Ты хочешь, чтобы бедный Джино умер от отчаяния, когда ты уведешь меня.

— А мне наплевать. На одного гомика будет меньше. — Эта фраза против воли вновь вернула его к расследованию. — Кстати, сокровище, ты никогда не замечала у твоей подруги Кати влечения к женскому полу?

Девушка внимательно посмотрела на него. Комиссар ожидал увидеть удивление на ее лице, но его постигло разочарование.

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Так, мысль одна.

Харриет уселась перед зеркальцем и закурила сигарету.

— Несколько раз Катя как-то странно вела себя со мной, — пояснила она. — Странно, но именно в том смысле, что ты сказал. Однажды, ночью, была гроза. Она пришла ко мне со словами: «О боже, я так боюсь! Разреши мне лечь с тобой?» Я сказала «да», и она прижалась ко мне, дрожа от страха. Действительно, немного спустя Катя начала ласкать меня и говорить: «Ты очень красивая! Понимаю, что должен чувствовать мужчина рядом с тобой». Я посмотрела на нее, она покраснела и положила руку на мою грудь. Я сказала ей: «Что у тебя на уме? Может, ты одна из тех отвратительных женщин?..» Когда я ей это сказала, она поднялась и ушла обиженная.

— Понимаю, — тихо проговорил Сартори. — А после того раза у тебя не было подобных случаев с Катей?

Харриет затянулась сигаретой, прежде чем ответить.

— Разговоры — нет. Теперь я вспоминаю какие-то взгляды, нюансы поведения. Например, ей нравилось принимать душ вместе со мной и смотреть на меня. В такие моменты она становилась бледной, нос краснел, словно она была больной. Как-то она обняла меня под душем и заплакала. Сильно сжала меня, до боли.

— Ей нравились мужчины?

— Именно поэтому твой вопрос удивил меня. Катя часто спала с мужчинами. Даже с этим Тото, например. Она говорила мне, что мужчины все одинаковы и они ей безразличны. Но почему ты спрашиваешь меня об этом?

— Думаю, что твоя подруга была той самой «отвратительной» женщиной. Квартиру, где ее обнаружили мертвой, занимала некая Мэри Джойс, которая, по всем признакам, была такой же…

Харриет как-то странно уронила голову и начала молча плакать.

— Что ты делаешь, глупышка? Плачешь?

— Бедная Катя! Бедная девочка! — всхлипывала девушка.

— Давай не будем портить вечер, — уговаривал он ее. — Сегодня — никакой грусти. Извини, что я напомнил тебе о Катерине.

Пока Харриет заканчивала одеваться для своего номера, Сартори прошел в бар выпить «Чинзано». Немного спустя, заметив Джино Саличе, «парящего» среди танцующих пар, он сделал ему знак подойти.

— Доктор, какая честь! — приветствовал Джино, протягивая комиссару руку. — Сто лет не видел вас. Только сегодня вечером говорил о вас со шведкой. Красивая девушка, а? О, слишком мила для большего, нежная, как масло.

— Послушайте, Саличе, от моего друга Солариса нет известий?

Лицо неаполитанца вытянулось.

— Ничего! Никаких известий. Я знаю, он сейчас переживает ужасные моменты, поэтому предпочитаю не докучать ему.

— Вы в курсе ситуации, нет?

— Поневоле. Я читаю газеты.

— Возможно, вы были бы полезны.

— Я? — удивился Саличе, указывая пальцем себе на грудь.

Сартори кивнул.

— Но чем? — пролепетал Саличе. — Я. я ничего не знаю обо всем этом деле.

— У вас есть предположение, где может скрываться Марина?

Директор выпучил глаза.

— Марина Соларис?

— Да.

Саличе покачал головой.

— Я. я не видел синьорину Марину несколько месяцев, — сказал он, оправдываясь. — Знаете, у нее есть такая черточка характера. Никто не может понять ее поступки. Последний раз я видел ее где-то в июне или в начале июля, в Анцио, куда ходил в бассейн. Потом больше не встречал.

— Она никогда не приходила сюда?

— Марина? Боже упаси. Ее отец, хоть у него и широкие взгляды, никогда бы не привел ее в ночной клуб. Хотя здесь, как вы сами видите, все пристойно. И потом, наверное, вы знаете, она и мачеха живут, как кошка с собакой. Марина никогда не приходит в дом своего отца.

— Однако у нее есть ключ.

— Слабо верю в это.

— Так мне сказал командор Соларис.

— А! В таком случае. Но он говорил, что она туда ногой не ступила?

— И да, и нет. — Комиссар продолжал вести разговор к цели: — Она ступила туда несколько дней назад, чтобы унести картину большой ценности.

— Что вы говорите!

— В этом мне признался ее отец. И знаете, где мы нашли эту картину? В квартире на улице Маргутта, где обнаружен труп Катерины Машинелли. Кстати, вы никогда не слышали о некой Мэри Джойс? Насколько мне известно, дело идет о красивой девушке, лет двадцати пяти-тридцати, блондинке, англичанке по национальности.

— Никогда не слышал, синьор комиссар. Еще «Мартини»?

— Нет, спасибо.

— Давайте без церемоний, доктор. Чувствуйте себя в моем ресторане как дома. Артуро, еще «Мартини».

Пока бармен наполнял бокалы, Сартори продолжал:

— Во всяком случае, Саличе, постарайтесь сделать все возможное, чтобы прийти к какой-то мысли относительно исчезновения Марины.

— Но я вам уже говорил.

— Я слышал, слышал. И верю вам, — прервал его комиссар. — Но кто знает. Мысль может прийти неожиданно. Я был бы благодарен вам, вы знаете. Видите ли, к кому может обратиться за помощью девушка в положении Марины, если не к другу семьи? А вы преданный друг семьи Соларис.

— Это правда. Но Марина не обращалась ко.

Сартори положил ему руку на плечо.

— Не спешите, — остановил он его. — Пусть мысль придет сама. Кто знает. Во всяком случае, знайте, что человек предоставивший убежище девушке, не совершил преступления. Напротив, может быть, это зачтется ему как заслуга. И одно запомните хорошенько. — Лицо комиссара стало серьезным. — Тот, кто убил Катерину, может убить и Марину. Тогда не говорите, что полиция приехала поздно. Спасибо за «Мартини», дружище. Я вернусь через часик, после спектакля. Скажите шведке.

Комиссар вышел, лавируя среди танцующих пар и официантов, нагруженных подносами. На свежем воздухе ему стало лучше. Небо очистилось, показались звезды.

Он не хотел смотреть, как Харриет раздевается перед всеми этими слюнявыми мужчинами. Сартори пошел по улице Венето. Какая-то светская дама, грациозная и изысканная, улыбнулась ему с вызовом. Он отвернулся и пошел дальше.

Они ужинали в траттории «Трастевере», шумной даже в этот час. Харриет часто посматривала на него нежным взглядом и иногда сжимала ему руку. Он чувствовал себя виноватым в том, в чем не хотел признаваться даже самому себе.

— Ты устала?

— Нет, нет. Видишь? Луна.

— Действительно. А значит, мы захотим проехаться до Остии?

— Конечно! О, Франческо!.. Мне так грустно, и в то же время я так счастлива!

— Почему грустно? — спросил он, беря ее за руку.

— Не знаю, не знаю!.. Я боюсь тебя потерять.

— Ты не потеряешь меня, если не захочешь сама.

С дальнего столика на них с интересом смотрела симпатичная пожилая пара. Сартори почувствовал, что краснеет, словно на лбу у него написано: «Я женат, у меня две дочери, а это удивительное существо — моя любовница».

Они поспешно ушли.

На проспекте Христофора Колумба движение было небольшим. У нескольких римлян была та же цель, что и у них. Когда их автомобиль появился на маленькой круглой площади, море окатило их своим запахом и сиянием.

— Как красиво! — воскликнула Харриет сдавленным от волнения голосом. Она сильно сжала его колено, приблизила рот к вырезу воротника, шепча: «Я люблю тебя!.. Я люблю тебя!..»

Его вдруг охватило волнение, и он почувствовал, как повлажнели от нежности его глаза.

 

Письма Мэри Джойс

При его появлении Армандо Бегецци вскочил на ноги, как мальчишка, и пошел навстречу.

— Добрый день, комиссар. Вы помните меня?

— Вы антиквар.

— Конечно. Извините за опоздание, знаете. Я принес вам письма синьорины Джойс.

Сартори пригласил его в свой кабинет, где бригадир Корона и фельдфебель Фантин читали «Темпо». Оба вскочили по стойке «смирно» при виде начальника. Комиссар предложил антиквару сесть в одно из кресел, а сам занял место за грязным письменным столом.

— Их три, — пояснил Бегецци. — Я прочитал и не нашел ничего особенного.

— Сейчас посмотрим.

Письма были отпечатаны на машинке опытным человеком; подпись одна и та же, почти неразборчива: Мэри Джойс. Адрес также отпечатан на машинке: ул. Маргутта, 115, Рим.

Первое письмо гласило:

«Многоуважаемый синьор Бегецци, хоть я вас и не знаю, обращаюсь к вам с предложением, о котором уже упоминала по телефону. Одна моя подруга желает избавиться от прекрасного Модильяни, естественно, подлинного, с подписью автора и результатом экспертизы. Я много раз слышала Ваше имя от достопочтенного монсеньора Солариса. Если вы заинтересуетесь, думаю, нам будет нетрудно прийти к согласию. Советую Вам быть сдержанным. Можно ответить мне по указанному адресу. Или я позвоню вам. С сердечным приветом. Рим, 15 октября».

Второе письмо было короче.

«Уважаемый синьор Бегецци, спасибо за Ваш вежливый ответ. Сорок миллионов показалось Вам слишком много? Предложите Вы. Мы договоримся. С приветом».

Даты не было.

Третье письмо больше походило на записку.

«Уважаемый синьор Бегецци, я искала Вас на работе, и мне сказали, что вас нет в Риме. Пятнадцать слишком мало. Поднимите цену. В противном случае я обращусь к другим. Дело срочное. Спасибо. Привет».

Здесь также не было даты. Конверты, наверное, Бегецци выбросил.

— Благодарю вас, — сказал Сартори. — Кстати, вы никогда не говорили с синьором Соларисом о Джойс?

— Я его дважды искал по телефону, но не нашел, — ответил антиквар. — Попытаюсь еще. Можно идти?

Старик пожал всем руки и вышел бодрым шагом.

Комиссар передал письма фельдфебелю, который разделил их с Короной.

— Что вы думаете об этом? — спросил фельдфебель, прочитав письма.

— Письма будут нам полезны, когда найдем машинку, на которой они отпечатаны. И я не думаю, что это будет слишком долго.

Корона всем своим видом дал понять, что смысл последней фразы остался для него загадкой.

 

Как в кошмаре

Сартори проснулся внезапно среди ночи и удивился, потому что никогда раньше с ним такого не бывало. Он лежал в одинокой постели своего пансиона, куда вернулся совсем недавно.

Комиссар зажег свет и осмотрелся вокруг. Комната обставлена со вкусом, но ему больше всего нравились занавески в зеленых и красных картинках, возбуждающие в нем приятное и радостное настроение.

На часах было пять минут пятого.

Он оставил Харриет в три и сразу же пошел спать, так что сон отвлек его от реальности, по крайней мере, на четверть часа.

Комиссар выругался, проклиная свой ум, не дающий покоя и во сне. Потом закурил сигарету, встал, налил себе бокал виски и перенес бутылку на ночной столик.

Может быть, ему что-то приснилось.

Но он не мог вспомнить что.

Тем не менее, что-то внутри предупреждало о важности либо того, что снилось, либо мысли, возникшей из этого сна.

Сартори сделал глоток виски, затянулся сигаретой. По улице на скорости пронесся автомобиль, разорвав на несколько секунд тишину.

Вот оно в чем дело!

Светло-зеленый «Мустанг» Марины Соларис, которым пользовалась Катерина Машинелли, когда играла роль подруги. Где остался стоять автомобиль? На улице Маргутта рядом с входом дома 115, ни он, ни другие агенты его не заметили; следовательно, его не было. Ключи находились в сумочке девушки. Стало быть, Катерина пришла на улицу Маргутта пешком, или приехала в такси, или кто-то подвез ее на автомобиле.

Но почему мысль об этом «Мустанге» представляется ему очень важной?

Может, не это его разбудило?

А что тогда?

Он сделал еще глоток виски, закурил вторую сигарету и закрыл глаза. Вопросы теснились в голове. Появилась головная боль. Комиссар принялся анализировать цепь последних событий, которые, может быть, во сне отметили ему какую-то деталь.

Ключи от «Мустанга» находились в сумочке Катерины Машинелли. Если девушка приехала в автомобиле, то человек, уехавший в «Мустанге», должен был иметь дубликат ключей.

Но эта деталь, возможно, была не очень важной.

Беспокоило другое, что могло открыть ему дорогу к правде.

Что же это другое?

Катерина еще играла роль Марины, когда была убита. Значит, она должна иметь в сумочке документы, принадлежащие подруге. Но их не было.

Почему?

Либо Катерина выполнила свое поручение, либо документы унес человек, который убил ее.

Почему?

Кому они могли быть нужны, если не самой Марине. Тогда следует заключить, что Марина убила подругу?

Идея не соответствовала схеме, построенной Сартори.

Вопросы усложнялись.

Он вынужден был довольствоваться объяснениями Томмазо Солариса; а согласно им тот нашел адрес Мэри Джойс среди бумаг дочери. Однако, если Марина никогда не ступала в дом отца, она вряд ли держала в своей комнате какие-то бумаги или тайные пометки. Следовательно, если принять гипотезу, что командор солгал, то где он обнаружил следы Мэри Джойс? И еще. Действительно ли он думал, что Мэри Джойс — псевдоним его дочери? Или же, заставляя делать дубликат ключа, знал, что речь идет о другом человеке?

Одно определенно: все люди, прямо или косвенно вовлеченные в это расследование, лгали или лукавили. Взять, к примеру, Паладини. Каким бы глупцом и дилетантом ни был детектив, он никогда бы не осмелился представить клиентке этот шутовской отчет его мнимого расследования. Следовательно, Паладини разработал отчет, которым хотел кому-то показать, что отрабатывает предоставленные ему деньги, а настоящий отчет хранит в других целях.

Каких, если не шантаж Мэри Джойс?

И тут как нельзя кстати выплывает срочность, с которой пытались продать Модильяни по цене, явно подозрительной.

По этому пункту комиссар составил краткий перечень действий:

1. Взять в оборот Паладини;

2. Выяснить, где «Мустанг» (может быть, у Томмазо Солариса);

3. Узнать, где прячется Марина Соларис;

4. Опросить прислугу в доме Соларисов в Риме и выяснить, не приходила ли в эти дни Марина в дом отца;

5. Куда подевались вещи Марины Соларис, взятые Катериной Машинелли;

6. Опросить бармена отеля «Гранада», не получал ли он в эти дни известий от Катерины;

7. Опросить фотографа, в чью студию, согласно фальшивому отчету Паладини, отправились Мэри Джойс и молоденькая иностранка, предположительно, шведка;

8. Проследить за Джино Саличе и его квартирой. Предположительно, там скрывается Марина Соларис.

Часы показывали пять минут шестого.

Сартори осушил бокал и потушил свет.

Теперь он мог уснуть.

 

Поиск сужается

Прислуга дома Соларисов в Риме состояла из слуги-японца и горничной-венецианки, той самой, которую комиссар видел во время визитов. Из их опросов, совершенных, когда прислуга была одна, выяснилось, что Марина Соларис не появлялась в доме отца за последние недели; более того, как японец, так и девушка, принятые на работу в июле, даже не были знакомы с дочкой хозяина.

На просьбу комиссара разрешить взглянуть на комнату Марины оба ответили, что в квартире не зарезервирована комната для синьорины Марины, которая обычно живет на вилле у дедушки, в Анцио.

Сартори засомневался, правильно ли он понял высказывание командора. Возможно, говоря о комнате дочери, он имел в виду ту, которую обычно Марина занимала у дедушки.

Комиссар в сопровождении преданного бригадира Короны отправился еще раз в Анцио, где был принят несчастной Пальмирой на правах старого друга. Управляющего не было дома, что, вообще-то, не огорчило Сартори.

Женщина посмотрела на него взглядом, которым, может быть, хотела выразить больше, чем имела мужество сказать.

— Есть известия о моей девочке? — нетерпеливо спросила она, схватив его за руку.

— К сожалению, нет. Но у меня есть причина полагать, что с ней все в порядке. Единственно плохо, что ее исчезновение тормозит ход следствия. — Комиссар не хотел говорить ей, что, скрываясь, Марина в то же время подвергает опасности и свою жизнь. — Теперь я хотел бы попросить вашего позволения посетить комнату синьорины.

— Зачем?

— Я вас прошу. Доверьтесь мне. По сути дела, мы оба хотим хорошего Марине.

Женщина согласилась, сотрясаясь от рыданий. Потом она провела его через старинные и пыльные помещения к комнате в южном крыле виллы. Большой балкон выходил в сад, за которым виднелось море. Свежий, с соленым привкусом бриз колыхал белые кружевные занавески.

Комната со старинной дорогой мебелью и со всеми принадлежностями, казалось, перенесла их в эпоху напудренных париков и кавалеров со шпагами. Кровать была огромной, с балдахином, подпираемым столбиками в форме львов, стоящих на задних лапах. Огромная фреска в стиле Боттичелли, изображающая спящую девушку в руках Морфея, заполняла всю стену. Рядом с балконом примостился небольшой письменный стол, где стояла старинная чернильница с гусиным пером. Из современной мебели имелся только большой книжный шкаф, полный книг. Никаких следов «хиппи», все в порядке; чисто, гармонично как в каморке воспитанницы монастырской школы.

«Соответствует ли эта картина истинной натуре Марины Соларис, или это продукт глубокой любви Пальмиры к своей племяннице?» — подумал Сартори.

С порога распахнутого балкона, стоя в лучах полуденного солнца, он глубоко вдыхал солоноватый запах моря. Молчаливое ожидание женщины за спиной заставило комиссара повернуться к ней.

— Синьора Пальмира, какая она настоящая, Марина? Романтическая, немного старомодная девушка, как я сказал бы, глядя на эту комнату, или протестующая сумасшедшая, путающаяся с длинноволосыми с площади Испании.

Женщина энергично затрясла головой, и крупные слезы покатились по ее щекам.

— Марина — девушка из прошлого, — хрипло проговорила она, пытаясь осушить слезы. — Смотрите.

Служанка засунула руку в карман, вытащила маленький ключик и открыла им потайной шкафчик в стене. Сартори и Корона увидели бумаги, тетради в рядочек, дневники в парчовых обложках с маленькими замочками.

— Все это стихи, — сказала женщина, с трогательной гордостью указывая вглубь тайника. Смотрите ее! Читайте ее! Так вы узнаете, какая она, моя девочка. Стихи о маме, которую не знала, о море, об отце, который не понимал ее и который. — Она прервалась, закрыв лицо руками. Сильные рыдания сотрясали служанку.

Комиссар осторожно взял тетрадку, начал перелистывать. Сонеты Марины, сложенные совершенным одиннадцатисложным стихом, перенесли его в романтическую атмосферу. Вдохновленная Леонарди и Пасколи, юная поэтесса обнаружила страстную и взволнованную натуру. Ее мир был соткан из маленьких, милых вещей, беспокойных чувств и романтиков, отвергнутых окружающим миром.

Теперь Сартори знал, что Томмазо Гуалтьеро Соларис лгал ему с самого начала. Он лгал, когда описывал Марину как девушку без морали и самоконтроля, когда хотел заставить думать о ней как о сухой и бесчувственной. Но хуже всего была его ложь, когда он уверял, что дочь выкрала чек и подделала подпись к выгоде Катерины Машинелли.

Почему командор клеветал на свою дочь?

Кого он хотел покрыть?

Запись в других тетрадях и в дневнике, маленький замочек которого он вынужден был сломать, подтвердили его умозаключения.

— Почему Марина так резко изменилась в последнее время?

Женщина уже успокоилась.

— Может, чтобы наказать своего отца, — пояснила она. — Как я вам уже говорила, она не простила ему брак с. этой женщиной.

— Синьора Соларис высказывала когда-нибудь неприязнь к своей падчерице?

— Я бы не сказала. Но быть может, Марина вела бы себя так же с любой другой женщиной, которая вышла замуж за ее отца. Она обожала его. Теперь ненавидит.

— Ненависть тоже, в определенных случаях, можно скрывать под любовью, — изрек сентенцию Сартори.

— Может быть, и так.

Комиссар открыл ящички письменного стола, но не нашел ничего интересного. Возможно, кто-то уже принял меры и убрал вещи, которые могли быть уликами.

Они вернулись в вестибюль и там распрощались.

Из бара Сартори позвонил фельдфебелю Фантину и приказал ему конфисковать чек на пять миллионов, внесенный Соларисом на счет Катерины Машинелли в Неаполитанском банке.

В тот же день он безуспешно пытался связаться с детективом Паладини. Комиссар поручил фельдфебелю Фантину вызвать его в свой кабинет. Фантин передал приказ автопатрулю. Но глава «Совершенно секретной организации» оказался неуловимым.

Позже, перед тем как оставить кабинет, Сартори получил извещение, что найден «Мустанг» Марины Соларис на улице Пинчо, где стоянка запрещена. Десяток листочков со штрафами украшали его лобовое стекло. В багажнике лежали три больших чемодана и один маленький. Это был гардероб Марины Соларис, которым в течение нескольких дней пользовалась Катерина Машинелли.

С помощью технических средств службы регулировки уличного движения автомобиль был доставлен в Центральное полицейское управление.

 

Брешь пробита

Офицер швейцарской гвардии, охраняющий вход в Ватикан, подошел к автомобилю со стороны Короны и спросил, чего они желают. Сартори ответил, что их ждет монсеньор Соларис, после чего офицер стал уступчивее и услужливее. Он выдал полицейским все необходимые документы, чтобы быстро прибыть в кабинет важного священника. Теперь дорога для них была открыта.

Среди строгих дворцов маленькой империи католицизма крейсировали бесшумные «мерседесы» и «кадиллаки» с прелатами и дипломатами на борту. Никакой шум не возмущал тишину улиц.

Они вошли во дворец из серого камня. Молодой священник, вышедший навстречу, провел их по бесконечной серии коридоров, где все прелаты, которых они встречали, разговаривали тихими голосами.

Монсеньор Соларис принял их с достоинством и сердечностью. В сутане, окруженный старинными картинами и позолоченной мебелью, он казался олицетворением суровости по отношению к тому миру, в котором находился.

Отпустив знаком молодого священника, Соларис спросил:

— Что нового, комиссар?

— Мне необходимо обменяться с вами кое-какими соображениями, монсеньор, — ответил полицейский, который, как и Корона, устроился на жестком позолоченном стуле перед огромным письменным столом. — Но я бы хотел, чтобы в нашей беседе не было никаких недомолвок.

Легкий румянец проявился на скулах священника. Он не сумел подавить протестующее движение и опустил взгляд на статуэтку святого Игнацио, служившую ему пресс-папье.

— Согласен, — пробормотал он. — Говорите откровенно.

— Монсеньор, ваша племянница Марина дала вам знать о себе после последней нашей встречи?

Сартори и Корона могли видеть усилие на лице священника, колеблющегося между правдой и ложью.

— Да, — признался он, наконец.

— Лично.

— Нет, по телефону.

— Вы не могли бы рассказать подробней?

— Это необходимо, комиссар? Моя племянница не нарушила закон, она еще ребенок и.

— Монсеньор, — нетерпеливо прервал его Сартори. — Настал момент выложить карты на стол, как говорится. И сделав это, вы вынуждены будете обратиться лицом к реальности, о которой даже не имеете представления.

— О чем это вы?

— Дайте мне закончить, тогда поймете, — продолжил Сартори, решив идти прямо к цели. — Ваша племянница нарушила закон, и с ней нарушил закон ваш брат.

— Не могу поверить, что.

— Монсеньор, где она сейчас? Ватикан существует в этом мире и не может быть, чтобы вы не разбирались в женщинах вообще, а в своей племяннице в частности. Марина ждала ребенка, и синьор Томмазо заставил ее сделать аборт, прибегнув к помощи грязной акушерки в отставке и услужливого врача.

Священник вскочил на ноги и уставился вытаращенными глазами на полицейского. На мгновение Сартори испугался, что Соларис впадет в прострацию. Но тот медленно опустился на стул и внезапно охрипшим голосом проговорил:

— Расскажите мне все, комиссар.

— Операция проводилась в Анцио, в вашем доме, пока вы были в поездке по Индии, — начал Сартори. — Ваша племянница едва осталась жива. Ее немедленно доставили в клинику, и только благодаря этому опасность миновала. Но спустя три дня девушка сбежала, и следы ее потерялись. Почему она сбежала, остается тайной. По всей видимости, Марина прячется в Риме. Полиция и Интерпол ищут ее в Италии и за границей, но безуспешно. Видите ли, я настаиваю на поисках не для того, чтобы арестовать ее, а чтобы спасти от опасности. У меня есть основания думать, что тот, кто убил Катерину Машинелли, может хотеть смерти и вашей племянницы.

— И кто же этот человек, оказавший услугу Марине?

— Мы не знаем. Об этом нам расскажет ваша племянница, когда найдем ее. На данный момент это не очень важно. Сейчас важно то, что вы не пытаетесь развеять мои сомнения, которые сами же зародили во мне. Вы сказали, что Марина связалась с вами по телефону. Когда?

— Несколько дней назад. Не помню точно, — произнес священник, снова взяв себя в руки. — Может быть, пять, шесть дней. Она заставила меня поклясться не говорить отцу про этот телефонный звонок, и я согласился подыграть ей. Марина сказала также, в ответ на мою просьбу, что не подвергается никакой опасности и работает — она сказала именно «работает» — на честное имя семьи.

— Что она хотела?

— Деньги. Я послал ей деньги. Отправил пакет «до востребования», потому что она не хотела раскрывать, где находится. По тону ее голоса мне показалось, что Марина изменилась: стала более взрослой, более решительной.

— Вы охарактеризовали мне вашу племянницу как девушку непостоянную, поверхностную, без чувства морали. Или вы плохо знаете свою племянницу, или хотите пустить меня по ложному следу.

— Комиссар, знаю, может быть, я и допустил излишества. Вы меня неправильно поняли. Я вам говорил, что часто уезжаю и редко вижу Марину, хотя очень привязан к ней. Как у нее дела, что она делает, приходится выслушивать в основном от ее отца, который с тех пор, как снова женился, не очень ласков со своей дочерью.

— Из-за плохих отношений между Мариной и его второй женой?

— Вот именно. Но Марина до недавнего времени — всего лишь несколько месяцев назад — была хорошей дочкой, ласковой, вежливой и преданной. Я помню, когда она опаздывала и не могла вернуться домой вовремя, звонила мне, где бы я ни находился. Однажды она отыскала меня в Токио, чтобы попросить привезти ей кимоно. Потом девушка изменилась. Что вы хотите, жизнь — это странная и таинственная штука. Такой ее делают люди.

— Монсеньор, вы не имеете представления, где может скрываться ваша племянница?

— Трудно сказать. У Марины много друзей, здесь, в Риме, в других городах, за границей. Очевидно, тот, кто спрятал ее, близкий и верный ей человек. Я действительно не знаю, что и думать. Когда Марина позвонила мне, я умолял ее вернуться домой, но она не послушалась меня. Очень упрямая. Такой была ее мать, бедная душа.

— Синьор судья в курсе происходящего?

— Нет еще. Я очень колеблюсь. Боюсь, но кое-что нам придется ему сказать. В отсутствие Марины он становится беспокойным, а это состояние души может оказаться более вредным, чем правда.

Комиссар встал.

— Ну что ж, мне пора. Прошу вас сразу же позвонить мне, если появятся какие-то соображения насчет убежища вашей племянницы.

— Непременно, комиссар.

Сартори и Корона вышли.

 

Странный сыщик

Пять патрульных машин рыскали по Риму в поисках Арнольдо Паладини, главы «Совершенно секретной организации», но безуспешно. Казалось, подозрительный детектив испарился сразу после того, как был опрошен комиссаром Сартори.

Комиссар распространил поиски за границей через Интерпол, но до девятого ноября и оттуда не было никаких известий.

Тем временем бригадир Корона расспросил бармена из отеля «Гранада» в Сан-Феличе Чирчео. Ответ бармена разочаровал его: после того как Катерина уехала из гостиницы, никаких известий от нее не поступало, кроме той открытки, которую он передал комиссару.

Слежка за Джино Саличе ни к чему не привела. Если двусмысленный директор «Гранкио Адзурро» и прятал где-нибудь Марину, то действовал с осторожностью; или, что более вероятно, чувствовал за собой слежку.

Фельдфебель Фантин и два агента расспросили всех фотографов по улице Бабуино, но никто никогда не слышал о Мэри Джойс.

В вихре маленьких неудач начал потихоньку пробивать себе дорогу свет. Эксперты-графологи несколько дней исследовали подпись, которую Мэри Джойс оставила в письме к антиквару, и подпись на чеке в пять миллионов, внесенных на счет Катерины Машинелли пятнадцатого октября. Они единодушно заявили: на девяносто процентов есть вероятность, что одна и та же рука подделала подпись на чеке и подписала письмо к антиквару. Нельзя было исключать ошибку со стороны экспертов, потому что подпись Мэри Джойс была слишком краткой для точного сличения.

Чернила были идентичные, что подтверждало мнение экспертов.

Было также установлено, что подпись Томмазо Гуалтьеро Солариса фальшивая, хоть и хорошо подделана. Здесь сомнений не существовало.

— Теперь осталось только найти пишущую машинку, на которой Мэри Джойс отстучала письмо антиквару, — пояснил комиссар Короне после того, как просмотрел отчет графологов. — Найдя эту машинку, мы найдем Мэри Джойс, а затем убийцу.

Вернувшись поздно вечером в пансион, он обнаружил на тумбочке записку: «Звонила ваша жена. У нее все хорошо, передавала привет».

Сартори почувствовал, как кольнуло сердце, и множество мыслей, опасений, сомнений обрушилось на него. Разве кто-то чувствовал себя плохо? К чему этот телефонный звонок? Ведь несколько дней назад он отправил письмо, и не прошло недели, как звонил ей.

— В котором часу звонила мне жена? — поинтересовался комиссар у ночного портье.

— Около девяти.

Сартори облегченно вздохнул и заказал у портье переговоры с Сицилией на свою комнату. Ему едва хватило времени подняться на второй этаж. Он открывал дверь, когда зазвонил телефон.

Послышался полусонный голос жены.

— Как дела, Фэфэ? Что у тебя?

Она звонила потому, что сегодня вечером почувствовала, более чем обычно, его отсутствие. Голос Терезины стал приглушенным от нежности.

— Вызови нас к себе, прошу тебя!.. Дети могут продолжать учебу в Риме. Многие так делают. Мы. мы. не можем так долго без тебя.

Голоса Тины и Карлы смешались с голосом матери, и полетели через расстояния потоки слез, сердечных слов, звуки поцелуев. Он сказал всем троим, что подумает, посмотрит, так как ситуация еще неопределенная.

Сартори положил трубку.

Он почувствовал, что попал в западню, не из-за Терезины, не из-за своих детей и не из-за милой Харриет, а из-за той жизни без смысла, которую себе построил.

Комиссар налил в стакан побольше виски и в бешенстве проглотил порцию. Потом подошел к окну, закурил сигарету и стал смотреть на темные крыши города. Враждебная настороженная ночь, казалось, угрожала ему.

 

Последний поворот

Комиссар Сартори просматривал корреспонденцию, когда в дверь кабинета постучали.

— Войдите.

На пороге появился бригадир Корона.

— Он здесь.

— Введите его.

Подчиненный сделал знак в коридор. Послышались тяжелые размеренные шаги, и вошел Марко Радико, управляющий виллы Соларисов. У него был рассерженный вид, очевидно, оттого, что его заставили прибыть в комиссариат. Одет он был в бумазейный пиджак и сапоги. Густые, остроконечные усы разрезали наполовину энергичное, загорелое лицо, на котором двигались беспокойные глаза.

— Добрый день, синьор комиссар. Я к вашим услугам.

Сартори не удивился бы, если б Радико приветствовал его: «Целую руки, ваше превосходительство». У него было все от мафиози, и может быть, именно поэтому он получил рекомендацию какого-то депутата от Юга, близкого к кругам Ватикана.

— Садитесь, — холодно ответил комиссар.

Тот повиновался и сел с беретом в руке, сдвинув колени вместе, как школьник перед директором.

— Синьор Радико, вы рискуете кончить жизнь в тюрьме, — начал Сартори. — В этом ящичке у меня ордер на ваш арест, но с ним можно подождать. Это зависит от вас и от того, что вы скажете.

— Синьор комиссар, я ничего не сделал, — спокойно заявил Радико, и ни один мускул не дрогнул на его лице. — Я всего лишь служу своим хозяевам.

— Именно об этом я и хочу услышать от вас. Как вы служите своим хозяевам? Портя кровь синьоре Пальмире?

Молния блеснула в глазах управляющего, но полицейскому показалось, что от облегчения.

— А, из-за этого!

— Нет, не из-за этого, синьор Радико. Синьора Пальмира не подавала заявление на вас, и надеюсь, вы не будете зверствовать по отношению к этой бедной женщине, даже если хозяева выгонят ее. Я заставил вас прийти сюда по другому поводу. Расскажите-ка мне все, что знаете о Катерине Машинелли, о Марине Соларис и… — он сделал эффектную паузу, — …о Мэри Джойс.

Никакой реакции.

Молчание.

Управляющий казался статуей из камня.

— Ну что, Радико?.. Я напомню вам кое-что, и несмотря на мою немногословность, вы многое поймете. Мы здесь не на Сицилии; но даже на Сицилии произошли некоторые изменения за последние несколько лет.

— Что вы хотите знать? Я весь к вашим услугам, синьор комиссар.

— Вы здесь не к моим услугам, а к услугам правосудия. Вы — в этом я уверен — в курсе всей ситуации, которую сами же частично и создали. Начнем с Марины Соларис. Вы нарушили закон и превратились в сообщника гнусного и жестокого преступления: производство криминального аборта. И это не начало списка, который может стать очень длинным.

— Я невиновен! — запротестовал управляющий, по-прежнему оставаясь спокойным. — Я не знал о том, что происходило. Видел хозяйку, больную, на кровати и.

— Это вы будете говорить судье, когда придет время. А пока скажите, вам известна Мэри Джойс?

Что-то дрогнуло в мускулах лица усатого сицилийца.

— Джо. как вы сказали?

— Джойс… Джойс! Молодая женщина. Красивая, стройная, с длинными волосами, предположительно англичанка по национальности.

Радико с силой закрыл глаза, будто принуждая себя оставаться спокойным.

— Никогда не слышал, синьор комиссар. Я живу за городом, вы же видели, и занимаюсь деревенскими делами: скотиной, фермой. Мне редко приходится бывать в городе.

— Мэри Джойс нерегулярно проживала на улице Маргутта, в номере сто пятнадцать, а вы делали дубликат ключа от этой квартиры — ключ достаточно большой, под старину. Однажды вечером, вы принесли его своему хозяину на площадь Пополо.

— Если это тот самый ключ — все правильно. Но синьор Томмазо не говорил мне о девушке со сложным именем. Он сказал: «Марко, возьми отпечаток ключа и сделай дубликат». Я спросил его: «Что там внутри?» Он мне сказал: «Точно не знаю, но думаю, что там время от времени бывает Марина.» Я взял отпечаток и сделал ключ.

— Вы не были в этой квартире?

— Никогда, клянусь вам!

— Вы не имеете представления, кто мог убить Катерину Машинелли? Вы знаете, что ее труп был найден именно в этой квартире.

— Да, знаю. Но в газетах сказано, что точно неизвестно, несчастный случай это или убийство.

— Газеты не все знают.

Радико покачал головой.

— Нет, синьор комиссар, не имею представления.

Сартори вздохнул.

— Теперь поговорим о Марине, — произнес он с усилием. — Как вы знаете, Марина Соларис сбежала из клиники спустя три дня после того, как была туда помещена, и следы ее потерялись. Вам известны ее привычки, она росла у вас на глазах. Подумайте, где она может скрываться.

Радико задумчиво кивнул несколько раз.

— Я уже думал об этом, синьор комиссар, — произнес он серьезным тоном, крутя берет в руках.

— Чтобы облегчить вам задачу, скажу, что, по нашим данным, девушка еще находится в Риме или в его окрестностях.

— Синьор комиссар, у меня есть кое-какие соображения, но сейчас я вам не скажу. Дайте мне уйти, и сегодня вечером или завтра, максимум завтра вечером, я смогу сказать вам более точно. Может быть, я плохо поступил, что не стал действовать раньше.

Полицейский долго смотрел на него, потом решился:

— Согласен, идите. До завтрашнего вечера я жду от вас известий о Марине Соларис.

Управляющий утвердительно кивнул головой, встал и вышел.

Остаток дня прошел для всего корпуса столичной полиции под знаком воодушевления. Днем должна была состояться манифестация строительных рабочих, и предполагались беспорядки. Были мобилизованы агенты, полицейские и карабинеры. Только к вечеру, после нескольких стычек на улице Корсо, спокойствие восстановилось.

Сартори вернулся в кабинет к девяти вечера, уставший, пропыленный, с болью в колене от «пикапа» своих агентов. Он был раздражен, недоволен и разочарован происходящим, потому что все это отвлекало его от следствия, слишком запавшего ему в душу.

Отдав необходимые указания дежурному, комиссар вместе с Короной и Фантином спустился в бар управления. Там он заказал пива, чтобы снять напряжение.

В столовой было полно агентов, унтер-офицеров и полицейских в военном снаряжении. Со шлемом на голове Фантин выглядел комично. Бригадир Корона, напротив, напоминал диверсанта. Впервые Сартори видел своих подчиненных в форме.

В баре появился начальник, и все собрались вокруг него выслушать последние инструкции.

— Идите домой, мальчики, — объявил начальник полиции высоким голосом. — На эту ночь синьорам министрам работы хватит. Споры только разгораются.

Гул удовлетворения был ответом на эти слова.

Выпив бокал пива в компании нескольких полицейских, среди которых был и Сартори, начальник удалился в свой кабинет подписывать ежедневную корреспонденцию.

— Пошли и мы, — предложил Сартори Короне и Фантину. — На сегодня достаточно.

Они тихо покинули бар. Было без двадцати десять. Перед ними уже виднелись входные ворота, когда голос дежурного изменил их планы.

— Комиссара Сартори к телефону! Срочно!

— Что там стряслось? — пробубнил комиссар, входя в дежурку. — Подождите минутку.

Дежурный унтер-офицер протянул ему телефонную трубку.

— Слушаю, Сартори.

— Целую руки, синьор комиссар, — послышался неторопливый и серьезный голос. — Как видите, я пунктуален.

— Радико!..

— Да, это я. Моя судьба круто изменилась, синьор комиссар. Вы — из тех же краев, что и я, потому знаете, что невозможно ничего поделать против судьбы.

— Радико, что вы хотите сказать, черт возьми?

— Я убил человека, того самого сыщика, который «ни рыба ни мясо». Паладини.

— Что?

— Он заслужил это, комиссар. Он убил мою хозяйку. синьорину Марину.

Сартори был по-настоящему в замешательстве.

— Один момент, Радико! Вы сказали, что убили Паладини, который убил Марину Соларис?

— Так оно и есть. Если хотите приехать, я вас жду. Нахожусь на улице Пришано, номер 87, пятый этаж. На двери написано. — Очевидно, он повернулся к кому-то. После короткого разговора управляющий продолжил: — На двери написано «Ремиджи».

— Ремиджи? — повторил комиссар, взяв на заметку фамилию и адрес.

— Да.

— Кто этот Ремиджи?

— Молокосос в очках, с материка. Возлюбленный хозяйки. Плачет как теленок!

— Я сейчас приеду, Радико. Ждите меня.

— Я вам уже сказал, комиссар.

Сартори бросил трубку и побежал к воротам.

— Приготовьте патрульную машину, — приказал он Короне и Фантину. — Поднимайте всю братию, поедете со мной.

Десять минут спустя они пересекли город с включенной сиреной. Перед воротами номер восемьдесят семь по улице Пришано патрульная машина остановилась, сильно взвизгнув шинами. Комиссар выскочил из автомобиля и побежал к стеклянной двери; за ним последовали Корона и Фантин с агентами.

«Астматический» лифт поднял их на пятый этаж огромного улья из цемента. Сартори нажал кнопку звонка на двери с табличкой «Ремиджи».

Дверь открыл Радико. Вид у него был невозмутимый. Внезапно Франческо Сартори почувствовал — очень обостренно — что, может быть, впервые в жизни понимает свой народ, свою землю.

Радико протянул руку вглубь комнаты.

Один агент остался на пороге, а остальные устремились в помещение. Там на полу, рядом с креслом, у скорчившегося тела девушки в брюках, рыдал хрупкий юноша в очках, лет двадцати. Далее виднелись ноги мужчины.

Комиссар сделал несколько шагов вперед, чтобы лучше рассмотреть второй труп. Дрожь ужаса пробежала по его телу, как от удара кнута. Лицо Паладини, расколотое надвое, от лба до подбородка, было неузнаваемо под лужей крови, вытекшей из чудовищной раны. На груди также виднелись раны; из одной выступала ручка ножа.

Сартори медленно повернулся.

В глазах подчиненных он прочитал такой же ужас. Бесстрастный Радико стоял позади них, опираясь спиной на стену. Но теперь его глаза — до этого живые — превратились в два матовых кусочка льда.

 

Абсолютная преданность

До трех часов не хватало нескольких минут. Теплая ночь веяла в кабинет легким ветерком. Усталый комиссар сидел за письменным столом. Усердный дневальный приготовил большой кофейник кофе, и теперь Сартори то и дело подливал себе в чашку бодрящий напиток.

Корона с трудом боролся со сном и, чтобы не уснуть, предпочитал оставаться на ногах. Он стоял справа от комиссара. Фельдфебель Фантин, сопротивляясь сну, возложил на себя обязанности вести протокол допроса. Радико выглядел свежим и отдохнувшим, хотя в перерыве допроса, разгладив усы, устало проводил рукой по лбу.

Все выпили по две чашки кофе, после чего комиссар предложил сигареты, и комната наполнилась дымом.

— Ну что, начнем, Радико? Расскажите все, что знаете, своими словами и по порядку. Что произошло вчера утром, после того как вы покинули комиссариат?

— Я вернулся в Анцио, на ферму. — Управляющий говорил спокойно, старательно подбирая слова. — Синьор судья чувствовал себя плохо, и прибыл доктор. Один из его обычных приступов — астма — донимает его, беднягу! Приступ длился недолго, и когда врач уехал, я перекусил и отправился в поле. Было чуть больше пяти, когда Пиппо — мой младший мальчик — приехал ко мне на велосипеде. Он сказал, что звонила синьорина Марина. Трубку взяла Пальмира, и хозяйка ей передала, чтобы я ждал телефонного звонка. Служанка разволновалась после разговора с синьориной Мариной, так как услышала, что та скоро вернется домой. Конечно, Марина солгала, чтобы успокоить ее, но Пальмира поверила. Она смеялась и плакала, бедная душа!.. Итак, я сидел у телефона. Но на душе было беспокойно.

— Почему? — задал вопрос Сартори.

— У меня было плохое предчувствие. Если Марина позвонила мне после стольких дней молчания, значит, она попала в затруднительное положение. Ждал я недолго. И четверти часа не прошло, как зазвонил телефон. Это была она. К счастью, Пальмира находилась у синьора судьи, поэтому я мог говорить свободно.

— Что она вам сказала?

— Она сообщила, что охотилась за этим сыщиком «ни рыба ни мясо» и вот, наконец, его нашла.

— Черт возьми, как ей удалось сделать то, что не сумела полиция? — вскочил фельдфебель Фантин.

— Синьорина рассказала, что звонила несколько раз секретарю, которого Паладини держит у себя в конторе. И сыщик, с которым, видно, секретарь часто связывался, знал, что синьорина его ищет. Синьорина не говорила ему, где находится, но звонила каждый час. Так ей удалось поговорить с Паладини. Она сказала ему, что хочет отчета о расследовании, так как заплатила за него и имеет на это право. В противном случае заявит на него в полицию. Синьорина подозревала, что сыщик продал свой отчет персоне, за которой она следила.

— Мэри Джойс? — догадался комиссар.

— Да, за ней.

— Так я и думал. Продолжайте, Радико.

Управляющий закурил сигарету.

— Паладини ответил, что хотел бы еще, по крайней мере, полмиллиона; ведь он работал как вол и тому подобное. И Марина согласилась. Затем они договорились встретиться в восемь тридцать на квартире по улице Пришано. Естественно, у синьорины не было денег для этого стервятника, но она хотела, чтобы я приехал к ней, схватил его и отправил в полицию. Я пообещал выехать немедленно. Было шесть с четвертью. Я приехал бы вовремя, даже на моей «Сейченто». Но тут вбежала Пальмира, отчаянно крича, что синьору судье стало хуже. Я побежал и дал ему лекарство, пустил свежий воздух. Когда кризис прошел, я бегом отправился к машине, не давая объяснений Пальмире. Сказал ей только, что вернусь с синьориной Мариной. Но, к сожалению.

Он дважды затянулся, провел рукой по усам, будто отыскивая нить разговора. Присутствующие внимательно слушали его. Фельдфебель Фантин, который был искусный стенограф, регистрировал исповедь Радико.

— Было пять минут восьмого, когда я выехал с виллы, — снова начал управляющий. — Пришлось гнать машину, чтобы не опоздать. Уличное движение было небольшое. Я не знал точно, где находится улица Пришано, и один раз в городе потерял много времени, спрашивая дорогу у постовых полицейских. Когда добрался до места, часы показывали восемь сорок. Я был зол на себя, на уличное движение, на свою подлую судьбу. Поднялся на пятый этаж и уже закрывал лифт, когда услышал женский крик за дверью одной из квартир. Я принялся стучать в дверь, но тут послышались два негромких хлопка. Я понял, что это выстрелы из пистолета, какие показывают в кино, — с присоединенной трубкой.

— Глушителем, — подсказал Корона.

— Да, он самый. Мне стало понятно, что я прибыл слишком поздно. Но за мной была вендетта! Спрятался за дверью и приготовился ждать. Дверь открылась, и показался человек, зеленый как трава. Он увидел меня, сделал шаг назад и выхватил пистолет. Но не успел применить его. В руке у меня был нож для подрезки винограда. Я восстановил справедливость, синьор комиссар, и не раскаиваюсь.

— Речь идет о самозащите, — медленно произнес Сартори.

Рассказ соответствовал фактам. Марина Соларис была убита двумя выстрелами из огнестрельного оружия. Пистолет немецкий, «люгер», сорок пятого калибра, снабженный глушителем. Оружие найдено рядом с трупом детектива.

— Что произошло потом? — спросил комиссар.

— Едва я успел расправиться с этой гадиной, как услышал вопль у себя за спиной. Дверь оставалась открытой, и вошел юноша. Синьорина Марина предупредила по телефону, да и раньше говорила о нем. Я сказал ему, чтобы не боялся меня. К сожалению, он дрожал как лист и был близок к обмороку. А когда увидел, кто находится на полу, потерял сознание. Я с трудом вывел его из этого состояния. Потом он принялся плакать над телом бедной синьорины. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так плакал, как этот парень; с таким отчаянием, что даже я не смог сдержать слезы.

Радико замолчал, находясь в состоянии сильного волнения, и может быть, чтобы сохранить достоинство, вдохнул проворно несколько клубов сигаретного дыма.

В комнате наступило долгое молчание.

— Где сейчас этот парень? — обратился комиссар к Короне.

— Еще в «скорой помощи». Он в состоянии сильного шока.

Комиссар повернулся к Радико.

— Это тот самый Ремиджи, от которого забеременела синьорина Соларис?

— Да. Они хотели по-хорошему. О, конечно, этот парень хотел только хорошего моей хозяйке! Я знаю, что он музыкант. Пишет музыку и поет в оркестре.

— Радико, вы ведь знали, где находится убежище Марины Соларис, правда?

— Нет, синьор комиссар.

— Но вы знаете настоящее имя Мэри Джойс! Разве не так?

Глаза Радико стали холодными и мутными.

— Мне нечего больше добавить, синьор комиссар.

Сартори наклонился над столом.

— Мы не обнаружили у Паладини отчета о расследовании. Или он не взял его с собой, или. Скажите, вы не брали этот отчет?

— Мне нечего добавить, синьор комиссар.

Сартори откинулся на спинку стула.

— Как хотите, — тихо сказал он без злобы. — Через несколько часов я узнаю, кто прячется под этим именем. Фельдфебель, отпечатайте протокол, пожалуйста, и пусть синьор Радико подпишет его до того, как его запрут в камере. Я ухожу. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, доктор, — ответили ему в унисон оба подчиненных.

— Целую руки, комиссар.

Комиссар закрыл за собой дверь. Он был зол на самого себя за то, что не смог сдержать чувства уважения к Марко Радико.

 

Решение витает в воздухе

В одиннадцать утра, вернувшись в комиссариат, Сартори узнал, что Фиорелло Ремиджи, опрошенный сразу после выхода из «скорой помощи», подтвердил показания Радико.

Командор Соларис, получив печальное известие от фельдфебеля Фантина, сразу же отправился в морг, где к нему присоединился его брат-священник. Вид трупа дочери нанес сильный удар этому несчастному родителю, пожинавшему плоды того, что сам бессознательно посеял.

Фельдфебель Фантин, как всегда безукоризненный и тщательно выбритый — хотя спал он в эту ночь меньше всех, — доложил комиссару о тщательном, но безрезультатном обыске в квартире Фиорелло Ремиджи. По всей видимости, Паладини не взял с собой отчет, а отправился на улицу Пришано с целью устрашить Марину Соларис, которая была для него опасным свидетелем.

Сартори перечитал протокол допроса, подписанный Марко Радико, затем распорядился об обыске кабинета и места проживания Арнольдо Паладини.

При обыске убогой квартирки подозрительного детектива отличился бригадир Корона. Под кафелем на кухне он обнаружил сверточек с изумительным изумрудным ожерельем, завернутым в половинку журнала «Обсервер» двухдневной давности.

— Вот чем Мэри Джойс заплатила сыщику за информацию, — прокомментировал находку комиссар.

— Вы думаете, доктор.

— Нет сомнений, друг мой. Паладини скрывался от полиции, боясь неосторожным словом раскрыть личность Мэри Джойс и в то же время не желая оставлять в покое эту женщину. От нее он ждал сумму, которую затребовал в обмен на информацию. А Джойс не могла оплатить, потому что ей не удалось продать Модильяни. В один прекрасный день Паладини продал бы ожерелье и улетучился.

— Почему он не выехал за границу сразу же, как стал обладателем ожерелья? Мог продать его там. — заметил Корона.

— Иностранцу не так легко продать такое ожерелье. Неизвестны ни скупщики краденого, ни ювелиры, ни цены. В Риме же Паладини мог свободно передвигаться и имел возможность реализовать крупную сумму. Хотя должен был оставаться осторожным, так как знал, что его разыскивает полиция. Возьмите ожерелье и передайте экспертам для оценки. Услышите, какая цифра!

Ближе к вечеру фельдфебель Фантин объявил комиссару о визите японца. Это был слуга дома Соларисов, который принес корзинку со съестным для Марко Радико.

Была записка и для Сартори.

«Многоуважаемый доктор Сартори, я думаю, вы не нарушите инструкций, если не отвергнете мою просьбу: передайте моему дорогому слуге и другу Радико содержимое этой корзинки. Это всего лишь попытка облегчить тяготы тюрьмы. Спасибо. Примите мою самую искреннюю признательность.

Пирошка Соларис».

Комиссар поднял взгляд на вежливого японца, стоявшего перед ним.

— Как чувствует себя командор?

— Плохо, синьор, — проговорил слуга твердым голосом на чистом итальянском. — Я оставил его в постели. Боюсь, несчастье уложит его в гроб.

— Скажите синьоре, я сделаю все, чтобы синьор Радико получил подарок. И передайте ей мой привет.

— Большое спасибо, синьор. До свидания.

Японец вышел, оставив корзинку на стуле.

— Радико еще в комиссариате? — осведомился Сартори у фельдфебеля.

— Да. Мы переведем его в Реджина Коэли вечером.

— Тогда сделайте так, чтобы он получил эту корзинку. Но сначала тщательно проверьте содержимое.

Фантин вышел из комнаты.

Сартори еще раз взглянул на белую корзинку.

Едва заметная улыбка тронула его губы.

 

Напрямую к цели

Один из лучших ювелиров Рима оценил ожерелье в десять миллионов, не зная, что человек, давший это ожерелье на экспертизу, был унтер-офицер полиции. Когда дело дошло до того, чтобы изложить сказанное на бумаге с подписью, эта оценка подскочила до цифры восемнадцать миллионов.

— Люди обращаются с миллионами, как с карамелями, — возмущался Корона, кладя на стол комиссару ожерелье и протокол экспертизы.

— Нам не в полиции работать, а бизнесом заниматься, — пошутил Сартори. — Хорошо. Это ожерелье будет нам полезно.

И он спрятал его в карман, не заворачивая в бумагу.

Солнце скользило от карниза здания комиссариата, играло на посеребренной раме, в которую была заключена фотография Президента Республики.

— Надо бы еще раз допросить акушерку, — сказал вдруг комиссар, — но не хочется идти в Реджина Коэли. Нет, отложим. Есть более срочное дело. Бригадир, посмотрите адрес фотографа, который делал фотографии Кати. Те, из альбома.

Порывшись в объемистой папке дела Машинелли, Корона сообщил:

— Студия Рамелли, улица Бабуино, 9.

Сартори отложил в сторону кипу газет с отчетами о недавней трагедии на улице Пришано и встал.

— Идемте, посмотрим на этого фотографа.

— Какую машину приготовить?

— Неважно.

Корона выбрал автомобиль без опознавательных знаков и спустя несколько минут уже вел его сквозь хаотичное уличное движение в южном направлении. Было тепло, но держать стекла опущенными означало заполнить автомобиль выхлопными газами других автомашин.

— Какие у вас планы насчет Рождества? — поинтересовался Корона. — Не думаете съездить домой?

Если бы он знал, какую рану вскрыл этим вопросом, то, конечно же, воздержался спрашивать.

— Посмотрим, — резко ответил Сартори. — Я еще не решил.

— Моя жена хочет поехать в деревню на праздники.

Впервые в жизни Сартори почувствовал ненависть к Рождеству, Новому году и тому лицемерию, которое окутывало праздники.

— Подайте рапорт, — посоветовал он, прикуривая сигарету. — Я буду ходатайствовать.

— Спасибо.

Остаток дороги прошел в молчании. Добравшись до улицы Бабуино, полицейские оставили автомобиль на первой свободной стоянке и дальше пошли пешком. Рядом с фотостудией находился бар, куда они зашли для начала выпить «Чинзано». Потом Сартори и Корона прошли к дому номер девять, где познакомились с Эудженио Рамелли, длинноволосым молодым человеком привлекательной наружности, со всеми признаками тщеславия, выставившим напоказ огромный галстук ярких цветов. Фотограф слушал джаз по транзистору и перелистывал «Плейбой». Обстановка вызывала у комиссара ассоциации, связанные с фигурой Сальваторе Дамма, несчастного любовника Кати. В этом деле было больше любовных разочарований, чем преступлений.

Бригадир Корона представил комиссара сонному фотографу, и тот поспешил отложить в сторону журнал со всеми его голыми красотками.

— Чем могу быть полезен?

— Я знаю, что мои агенты уже были здесь, — начал Сартори. — Согласно вашему заявлению, вам неизвестна английская девушка по имени Мэри Джойс.

— Действительно, — ответил Рамелли. — Единственный Джойс, которого я знаю, это английский писатель.

«Эрудированный товарищ», — подумал Сартори.

Он закурил сигарету.

— Я пришел, чтобы задать вам другой вопрос.

— Я в вашем распоряжении, комиссар.

Сверившись с записями, Сартори уточнил:

— Четырнадцатого сентября, чуть позже двадцати часов, сюда пришли две девушки, предположительно иностранки. Обе блондинки, одна помоложе, другая постарше. Я сказал старше, хотя ей лет тридцать, не более.

— И одна из этих девушек была Мэри Джойс, которую вы ищете?

— Да. Та, которая постарше, чтобы быть точнее.

Фотограф вздохнул.

— Господи, разве их всех упомнишь? Они приходят сюда десятками каждый день и почти все иностранки. Не буду хвастать, но моя студия — среди лучших в Риме. У меня есть победы на нескольких международных конкурсах.

— Давайте спокойно разберемся. Попытайтесь вспомнить дату четырнадцатого сентября. Из моих записей следует, что обе девушки оставались здесь примерно до двадцати одного часа. Может быть, вы делали фотографию одной из них.

Юноша снисходительно улыбнулся.

— Если они пришли после восьми и вышли около девяти, нет смысла говорить о фотографиях. Чтобы получились отличные снимки, требуется как минимум полдня, и это если все идет гладко. Нет, комиссар, они сюда зашли кое-что купить. Может, фотопленку или еще что-нибудь.

— Вы не держите книги с записями посетителей за день?

— А как же! Регистрационная книга.

— Дайте мне ее посмотреть.

Юноша передал полицейскому тетрадь, обшитую кожей. Комиссар пролистал ее до четырнадцатого сентября. Записи на страницах были довольно путаные, с многочисленными пометками ручкой против посещений. Некоторые записи подтертые или сдвинутые по датам.

В глазах Сартори бросилось имя «Петра».

— Смотрите, — указал комиссар Короне. — Вам ничего не говорит это имя?

Корона кивнул.

— Есть открытка, подписанная этим именем, — подтвердил бригадир. — Между прочим, о… Сейчас я точно не помню, как звучит фраза.

— «Незабываемые моменты вместе», — напомнил Сартори. — Кстати, было и письмо.

— Действительно.

Сартори повернулся, обращаясь к фотографу.

— Вам ничего не говорит это имя? Петра.

— Ах да! Это датчанка, очень красивая — настоящий эталон. Я делал ее фотографии. Но не четырнадцатого сентября. Несколькими днями раньше. А в тот вечер они пришли забрать фотографии. Мы поговорили немного. Девушка была довольна. Я уговаривал ее сделать фильм, но она и слушать не хотела. По крайней мере, на тот момент.

— У вас есть копии фотографий?

— Конечно. Сейчас принесу.

Он вышел и немного спустя вернулся с несколькими фотографиями большого формата, на которых была изображена соблазнительная девушка с длинными волосами цвета соломы. На всех снимках — обнаженная. На обратной стороне фотографий написано имя «Петра».

— Эта девушка вечером четырнадцатого сентября пришла в компании с Мэри Джойс.

— Ничего подобного, комиссар. Петру сопровождала синьора, которую я хорошо знаю. Я хотел сказать, знаю ее мужа. Мы давние друзья.

— Вы имеете в виду синьору Соларис? — сказал Сартори, стараясь быть спокойным.

— Да, Пирошку Соларис. Я знал ее даже раньше, чем она стала женой большого промышленника. — Очевидно, боясь, что полицейские могут сделать ошибочное заключение, юноша поспешил добавить: — Но не думайте, что между Пирошкой и мной. О нет! Это порядочная женщина во всех отношениях. Верна мужу, как Пенелопа. Никаких мужчин в ее жизни.

— Вы сказали истинную правду, — изрек комиссар и обменялся взглядом с бригадиром. — Я возьму эти фотографии, синьор Рамелли. Полагаю, у вас есть негативы.

— Естественно. Петра — подруга Пирошки, и поэтому она помогала мне в подготовке поз.

Комиссар поблагодарил Рамелли и вышел в сопровождении Короны.

 

Финиш

Инспектор Луиза Банделли по знаку Сартори начала набирать номер на телефонном диске. К телефону был подключен магнитофон. От трубки отходил отвод с наушником, который комиссар держал возле уха.

Мужской голос ответил:

— Дом Соларисов.

Слуга-японец.

— Синьора Пирошка дома? — непринужденно спросила инспектор.

— Кто ее спрашивает?

— Ее подруга.

— Минуточку.

Несколько секунд ожидания, потом в обеих трубках послышался мелодичный голос синьоры Соларис.

— Слушаю? Кто это?

— Извините, что представилась вашей подругой, — сказала инспектор. — В действительности я подруга Паладини.

— Как? — тревожная нотка в голосе у Соларис.

— Да, вы правильно поняли, синьора. синьора Мэри Джойс. У меня копия информации, собранной моим другом. Информация касается вас. Я могла пойти в полицию, но предпочитаю сделать вам предложение.

— Но я!.. — воскликнула Пирошка сдавленным голосом.

— Да, знаю. Вы уже заплатили Паладини ожерельем. Но, к несчастью, на него наложила лапу полиция.

Короткая пауза, заполненная тревогой.

— Сколько хотите?

— Я удовлетворюсь малым. Учитывая состояние дел и вашу корректность. Пять.

Еще одна короткая пауза.

— Согласна. Где я могу встретиться с вами?

— Где хотите.

Опять недолгое молчание.

— Давайте в Пинчо, сегодня вечером.

— Хорошо, в Пинчо.

— Около балюстрады в десять. Вы меня знаете?

— Знаю.

— Тогда договорились.

Синьора Соларис положила трубку. Инспектор сделала то же самое. Сартори отложил наушник. Бригадир Корона и фельдфебель Фантин стояли бледные от волнения.

— Очень хорошо! — похвалил комиссар девушку. Инспектор и в форме выглядела весьма привлекательно. — Значит, сегодня вечером в десять. Будьте внимательны, синьорина. Дело нешуточное. Она пойдет на все ради спасения если не своей репутации, то хотя бы богатства синьора Солариса.

— Не беспокойтесь, комиссар.

— Впрочем, мы будем рядом, — заверил ее Сартори и обратился к Фантину: — Пока мы задерживаем женщину, вы сделаете обыск в доме Соларисов. Ордер у вас есть. Меня интересует пишущая машинка, на которой, возможно, были отпечатаны письма антиквару. Конфискуйте также паспорт синьоры Соларис. Я уверен, что с пятнадцатого по двадцать первое сентября она была за границей. Поэтому слежка Паладини в этот период была безрезультатной.

— Но у нас уже сейчас есть убедительные доказательства для ее ареста, — высказал свое мнение бригадир.

— Действительно. Однако всегда лучше располагать неопровержимыми доказательствами. Я не хочу рисковать. Чтобы никакому крикливому адвокату не удалось найти лазейку в законе, которая позволит ей выйти на свободу.

Комиссар встал.

— Значит, командор Соларис пытался спутать карты, чтобы защитить жену, — размышлял Фантин.

— И не колебался, чтобы дискредитировать дочь с этой целью. Марина, должно быть, пронюхала о двойной жизни мачехи, но в этот момент на ее голову свалилась эта неожиданная беременность. И ей пришлось принять диктат родных — точнее, отца, — об аборте. На время ее замещала Катерина Машинелли, которая получила задание поддерживать в неведении старого Солариса и создавать алиби подруге на период, последовавший за незаконным абортом. К сожалению, работа акушерки закончилась неудачно, и Марину отправили в клинику. Но Катерина играла двойную игру с Мариной, пытаясь помочь своей настоящей подруге — Мэри Джойс.

— Почему тогда Соларис убила Катерину? — спросил бригадир Корона.

— Не думаю, что Катерина хотела шантажировать ее, — ответил Сартори. — Это было не в ее характере, да и не было необходимости опускаться так низко. Я более склонен думать, что она решила бросить подругу, то есть, Соларис, из страха, а та в пылу ревности и отчаяния ударила ее по голове. Шприц и морфин должны были сбить полицию со следа. Больше никто не знал, что Мэри Джойс — это Пирошка Соларис.

Все молчали в знак согласия.

Теперь картина, во всей ее убогой действительности, казалась ясной. И на ней проявилась мрачная фигура Томмазо Гуалтьеро Солариса.

 

Мэри Джойс

На огромные сосны Пинчо падал дождик, до такой степени густой и тонкий, что казался жидкой пылью. Внизу расстилался и терялся из виду город со своими тысячными источниками света и хаотическим мельканием фар автомобилей.

Сидя в машине без опознавательных знаков, комиссар Сартори и агент Мариани следили за инспектором Банделли, которая медленно прогуливалась по балюстраде. Она была одета в желтый плащ, в руке держала белый зонтик. Своими стройными, нервными ногами и регулярными передвижениями из одного конца площадки в другой Банделли производила впечатление проститутки, фланирующей в поисках клиентов. Действительно, двое мужчин, искателей приключений, атаковали ее порознь, но девушка остановила их тоном, который не нуждался в комментариях.

Часы на приборной доске показывали 9.50.

У инспектора был маленький радиопередатчик, ловко замаскированный брошкой; приемник находился в полицейском автомобиле. Не раз до ушей Сартори ясно доносился кашель девушки. Однако обратной связи с инспектором у комиссара не было.

В сотне метров за киоском расположилась вторая полицейская машина с бригадиром Короной и агентом Тортуозо.

На террасе Пинчо, как обычно, раскатывали в автомобилях туристы, бездельники и люди высшего света. Несмотря на дождь, воздух был теплый, почти весенний.

Десять часов.

Инспектор остановилась, повернулась спиной к городу и оперлась на перила. В автомобиле Сартори раздалось чихание, и полицейские увидели, как голова девушки качнулась вперед.

— Бедняжка, она же простудится! — воскликнул комиссар.

— Эта девушка — просто молодчина, — отозвался Мариани.

— О да! Конечно. И к тому же, хорошенькая.

Агент рассмеялся.

— Нет агента в комиссариате, кто бы не заметил ее.

Зажужжал радиотелефон.

Сартори снял трубку.

— В чем дело, Корона?

— По боковой улочке к нам приближается серебристый «Мазерати». Должно быть, тот, что нас интересует. Прием.

— Понял. Всем внимание. Прием и конец связи. — Комиссар положил трубку и сказал: — Наверное, она.

Инспектор также заметила «Мазерати», медленно двигающийся по улице с включенными фарами, и поспешно закурила сигарету, чтобы взять себя в руки.

— Тот самый «Мазерати»? — спросила она по передатчику.

Мариани включил на мгновение фары, отвечая утвердительно условленным сигналам. «Мазерати» остановился в конце балюстрады под деревом.

— Это она, — подтвердил Сартори. — У машины длинная царапина с правой стороны. Ее сделал муж как-то вечером.

Пирошка вышла из автомобиля и медленно двинулась по балюстраде, на ходу раскрывая зонтик. На ней было короткое пальто из оленьего меха. Высокая, стройная, гибкая, она шла размеренным, танцующим шагом, напоминающим о ее прошлом манекенщицы. Светлые волосы, собранные на затылке в узел, придавали ее профилю классический стиль.

Хотя инспектор была единственной женщиной на террасе в этот момент, Пирошка не приблизилась к ней; она остановилась у перил, словно любуясь панорамой. Трое мужчин, которые болтали неподалеку, с восхищением повернулись в ее сторону.

В автомобиле Сартори послышался негромкий голос инспектора:

— Иду на сближение.

Комиссар не отреагировал.

Девушка двинулась к синьоре Соларис, остановилась в двух шагах от нее и оперлась на перила. Неожиданно на балюстраде появились два карабинера. Они медленно пересекли площадку. Пирошка заметила их и оцепенела.

Послышался голос инспектора:

— Не бойтесь, синьора. Они не к нам.

Соларис резко повернулась к ней.

— Это вы? — Ее голос прозвучал неясно и отдаленно. Очевидно, инспектор догадалась о нечетком приеме звука и сократила дистанцию, переместившись вправо.

— Это я, — подтвердила она.

Голос Пирошки был твердым и резким.

— Вы еще не утомились мучить меня? Что я вам сделала, господи?

Инспектор ответила мягко, немного иронично:

— Синьора, нам надо как-то жить. А этот способ — такой же, как и любой другой. Вы знаете, что интересовало Паладини?

— Тише, умоляю вас!.. Мне кажется, я схожу с ума! — Короткая пауза, потом голос Пирошки стал заискивающим: — Я удивляюсь вам.

— Почему?

— У вас вид не…

— …шантажистки?

— Ну. Такая хорошенькая, такая респектабельная. — Пирошка колебалась мгновение, потом добавила более теплым тоном: — Такая. такая женственная.

— О боже! — простонал Сартори. — Она ухаживает за ней.

Послышался смешок инспектора.

— Синьора, я не для вас. Мне нравятся мужчины. Я живу согласно природе. Что касается моего внешнего вида, то шантажисты не выделяются особыми приметами. Вы принесли деньги?

— У меня с собой два кольца. Они стоят больше пяти миллионов.

— Хорошо.

— А вы принесли копию?

— Да.

Пирошка замолчала на некоторое время, затем возобновила разговор:

— Но кто гарантирует мне, что не существует другая копия? Я не могу раздавать направо и налево свои драгоценности. Мой муж заподозрит.

— Будьте спокойны, синьора. В этом смысле я женщина слова. И потом, поверьте, вы мне очень симпатичны.

— Но вы ведь меня даже не знаете.

— Напротив, я знаю вас очень хорошо.

Сартори и агент увидели, что Пирошка положила руку на плечо инспектора. В автомобиле раздался ее взволнованный и хриплый голос.

— Мы могли бы стать друзьями.

— Я вам уже сказала.

— Да, да, согласна. Но быть друзьями — не значит склонять вас силой к тому, о чем вы думаете.

— Как вы мыслите эту дружбу? А потом вы уготовите мне участь Кати?

— Прошу вас, не говорите так, — умоляюще зашипела Пирошка. — Я была вне себя. Я ничего не соображала.

— Зачем вы это сделали?

— Прошу вас, прошу вас.

— Она хотела бросить вас? — безжалостно настаивала инспектор.

— Да, — захрипела Пирошка. — Я не могла жить вдали от нее. Катя была для меня все, понимаете?.. Хватит, хватит! Дайте мне эти грязные бумаги, я отдам вам кольца. — Она огляделась вокруг. — Но не здесь. Идемте в мою машину. Мне нужно съездить за ними.

— За кольцами?

— Да.

— Разве вы не сказали, что взяли их?

— Я солгала. Я вам не доверяю, вот! — Она была возбуждена, встревожена и нервно посматривала вокруг. — Ну что, едете?

Они прошли через площадку, направляясь к «Мазерати». Комиссар, который не упустил ни слова из беседы между двумя женщинами, находился в нерешительности. Его вдруг охватило беспокойство.

— Как бы эта сумасшедшая не задумала чего-нибудь? — пробормотал он.

— Не беспокойтесь, — заверил его агент. — Инспектор не позволит попасться на удочку этой маньячке.

Рокот «Мазерати» разрушил тишину террасы.

Сартори вызвал бригадира Корону, чтобы ввести его в курс дела. Он еще говорил, когда «Мазерати» двинулся. Обе полицейские машины бросились следом по изгибам дороги на Пинчо.

— Крепкий попался орешек, — проговорил сквозь зубы Мариани, прибавляя газ. — Не знаю, сможем ли мы угнаться за «Мазерати».

— Этого только не хватало! — пробурчал комиссар.

На всякий случай он попросил Центральное управление дать им в помощь две мощные патрульные машины. Затем сделал необходимые указания, не теряя из вида «Мазерати», который направлялся к площади Пополо.

— Постарайтесь держаться на расстоянии не более шестисот метров, — велел комиссар агенту. — Иначе нам не будет слышно, о чем они говорят.

— Я сделаю все возможное, доктор, но эта маньячка не идет ниже ста десяти.

— Тебе следовало подумать об этом раньше!

В «Мазерати» инспектор спросила:

— Куда мы едем?

— Взять кольца. Вы не хотите, чтобы я заплатила выкуп?

— Был уговор.

— Ну и что?

Сартори и агент внимательно прислушивались к разговору. Голоса долетали с непостоянной четкостью, часто ослабевая, или гасли совсем.

Улица Корсо, площадь Венеции. Археологическая прогулка.

На всем этом участке прием был очень плохой. Потом голоса стали слышны более отчетливо.

Теперь Пирошка стала более разговорчивой и спокойной. Это чувствовалось по ее голосу.

— …Я уже говорила, что вы мне очень симпатичны. Какая необходимость шантажировать меня? Кольца я могу дать вам в подарок. И деньги, если хотите. Только будьте немного поласковей со мной. Я очень одинока!

Инспектор, следуя внезапному женскому порыву, сделала вид, что колеблется, продолжать игру или нет.

— А как ваш муж?

— Ради бога, не говорите мне о нем!.. Наш брак был лишь для вида. Он сделал мне предложение, потому что я нужна ему как декорация; я приняла предложение, так как мне было выгодно.

— Однако это не помешало вам произвести на свет двух детей, — заметила инспектор.

— Женщине так легко забеременеть. Думаю, вам кое-что известно об этом. Но Томмазо никогда не вызывал у меня никаких чувств.

— Может быть, дело не в нем.

— Это правда. — Короткая пауза, потом голос Пирошки потеплел: — Но разве речь идет о недостатке. Скорее всего, это форма мятежа против порядка, заложенного матерью-природой. Почему мы должны быть рабами шайки животных, думающих лишь о том, чтобы раздеть тебя и уложить в постель? — Тоном, почти охваченным экстазом, она добавила: — Женщина, напротив, облагораживает каждое отношение, даже если с противоположной стороны находится другая женщина. Как два цветка, их соединенный аромат не портит воздух. Как тебя зовут, дорогая?

— Луиза.

— Луиза!.. Какое милое, музыкальное имя!.. И как оно созвучно с именем Пирошка. Скажи мне, назови меня. Пирошка!

— Синьора, прошу вас!.. Не стройте иллюзий. Я.

— Успокойся!.. Не тревожься. Ты никогда не думала о подобной возможности?

— О какой возможности?

— Ты меня поняла. Что бы ты делала, если бы находилась на пустынном острове, где мужчины — просто-напросто бандиты. Мой отец был фанатиком-ханжой. Он считал, что женщина рождается для вечного проклятия мужчины. Чтобы вводить его в соблазн. Он растил меня в страхе к противоположному полу. Отец заставлял меня стыдиться своей красоты, своей женственности, своих стремлений к другому полу. Когда он догадался, что я уже женщина, начал бить меня кнутом два раза в неделю — в среду и субботу, по десять минут каждый раз. Так хотел выбить из моей крови соблазн. Потом отец отправил меня в колледж, где поручил монахиням. Ни одна женщина не могла бы рассказать тебе о сексе больше, чем монахиня, а ведь там, в этом колледже, были и молоденькие, и хорошенькие.

— Бедная Пирошка!

— Дорогая, дорогая!.. Но не жалей меня, Луиза. Я так довольна. — «Мазерати» медленно двигался по автостраде Христофора Колумба, пересекая квартал ЭУР. — Я была счастлива почти два года, особенно с Катей. Я жила только ей. Между нами родилась удивительная любовь, единственная, которую никто не мог разрушить. Когда мы были вместе, то уходили от действительности, забывали человеческое убожество. Потом появился Паладини. Он сказал мне, что моя падчерица поручила ему разузнать о моей настоящей жизни. Она не была уверена, что Мэри Джойс — это я, и хотела неопровержимых доказательств, с именем моих подруг, с указанием сумм, которые я им давала, с датами наших встреч. Она хотела бросить их в лицо отцу и сказать: «Ты видишь, кого ты взял на место моей матери?» В определенном смысле Паладини спас меня, хотя сделал это с целью шантажа. Но он оказался еще презреннее, потому что, несмотря на мое намерение заплатить ему, решил войти в контакт с моим мужем. Так Томмазо узнал о Мэри Джойс.

— Я об этом не знала, — призналась инспектор.

— О, как можно быть таким подлым! — вскрикнула разгневанная Пирошка. — Он требовал деньги у Марины, у меня и у Томмазо. У меня не было суммы, которую он хотел за свое молчание — двадцать миллионов, — и я решила продать Модильяни. В некотором смысле, я была довольна этим решением, так как Паладини гарантировал мне, что, получив деньги, уедет в Венесуэлу. Но мой муж испортил все, вторгнувшись в мою квартиру в поисках картины. Я попросила Катю помочь мне, дала ей деньги.

— Подделав чек?

— Да. Я дала бы ей другой, настоящий. Но потом Катя испугалась, особенно когда Марина вынуждена была сделать аборт. Так она пришла к трагическому для себя выводу об окончании нашей любви. Грубо, неожиданно.

В автомобиле Сартори зазвучал мужской голос: «Внимание, внимание!.. Говорит «сто седьмой». Мы видели, как вы проехали. Преследуем «Мазерати». Прием».

Длинный, хищный автомобиль выскочил на дорогу, вращая голубым светом сигнала и рыча сиреной.

— Нет, нет! — закричал Сартори. — Эти идиоты ничего не поняли!

«Ягуар-Воланте» прошел рядом с ними, как ракета. Очевидно, встревоженный шумом, «Мазерати» резко рванул вперед так, что затрещал корпус. Голоса женщин потонули в вихре выхлопных газов.

— Доктор, нас «затирают»! — доложил Мариани, выжимая из автомобиля максимальную скорость.

Сартори ругнулся.

Бесполезно было входить в контакт с патрульной машиной, которая глупо бросилась преследовать «Мазерати». Снова зажужжал радиотелефон. Это был Корона.

— Доктор, что делают эти дураки?

— Они сошли с ума, черт побери!.. Теперь ясно, я проиграл! Сейчас, вызываю «Центральную». Надеюсь, им удастся добраться до этих идиотов.

Автомобиль скользил по мокрому асфальту. У развилки на Остию Мариани заколебался.

— Куда они поехали? К Остии или на Понтину?

Сартори обратился к двум регулировщикам, стоявшим на стоянке перед караульным помещением:

— Вы не видели, не проезжал ли серебристый «Мазерати»? Мы из полиции.

— Да, три минуты назад. Он шел не менее двухсот. Его преследовала одна из ваших машин.

— Куда они направились?

— В сторону Остии.

Когда вторая машина с рацией затормозила рядом с ними, они уже, рванув с места, набирали скорость. Короне ничего не оставалось, как последовать за комиссаром. Он так и не успел перекинуться словом с начальником.

Километров через пять полицейские заметили на дороге ослепительную вспышку. По мере их приближения вспышка густела и принимала контур огромного пламени с дымом, который исходил из большого автомобиля, замершего у ствола сосны на краю дороги. Вокруг суетились агенты автопатруля, тщетно пытаясь потушить пожар шинелями и пенными огнетушителями.

Когда Сартори выскочил из автомобиля, у него еще было время заметить внутри «Мазерати», в пламени, очертания двух человек, борющихся со смертью.

Сартори перед дилеммой

В последующие дни только присутствие Харриет помогало ему преодолевать подавленное состояние, грозившее уничтожить его. В эти дни Рим трепетал, как бабочка в лучах теплого и ароматного солнца. «Плывущие» в мареве античные камни и сосны с их обширными кронами вызывали воспоминания об отголоске вернувшейся весны.

— Давай сбежим от всех! — говорила она ему в любой час дня и ночи.

В автомобиле Харриет они ездили в Фреджене, в Сан-Феличе Чирчео, в Сабаудию — всюду, где голубой блеск моря мог утопить его воспоминания.

Они бегали по пляжу босиком, как маленькие дети, вырвавшиеся из города на природу; скрывались в закусочных на берегу моря, чтобы поесть рядом с рабочими и рыбаками; проводили ночи в молчаливых гостиницах, выжатых соснами и олеандрами на берег моря.

Однажды ночью, когда они только легли в постель в маленькой гостинице у моря, неподалеку от Сабаудии, Сартори вдруг спросил, не отрывая взгляда от простора воды, освещенного луной:

— Ты спишь?

— Нет. — отозвалась Харриет. Она прижала голову к его плечу, обняла. — Ты тоже не спишь. Думаешь?

— Думаю.

Она принялась покрывать его шею маленькими, быстрыми поцелуями.

— Твоя малышка может знать, о чем ты думаешь?

— Я думал о моей службе. Я подам в отставку.

— Что означает «отставка»?

— Я уволюсь из полиции. Чувствую, что не смогу продолжать жизнь в постоянном контакте с человеческими убожествами. Не хочу больше видеть отчаяние, слезы и смерть. Не хочу общаться с ворами и убийцами. Я не миссионер.

Харриет долго молчала, потом прошептала:

— Я понимаю тебя. Но что ты будешь делать, если уйдешь из полиции?

— Я юрист с высшим образованием. Поищу работу. Буду зарабатывать не меньше, чем зарабатываю сейчас.

— Тебе плохо, да?

— Да. — пробормотал он, лаская ее распущенные волосы. — Я и о тебе думаю.

— Обо мне?

— Своей любовью я причиняю тебе боль.

Она резко подняла голову и посмотрела на него в люминесцирующем полумраке.

— Фффранческо!.. Ты очень ошибаешься. Ты мне подарил радость, которую никто другой мне не давал. Благодаря тебе я узнала, кто я есть на самом деле. Речь идет не о простой физической любви, а о моем отношении к тебе, о том, что ты передаешь мне словами, чувствами, ласками. — Ее голос стал приглушенным от плача. — О, я ни о ком не могу думать, кроме тебя!.. А может, ты устал от меня?

— Теперь уже ты говоришь чепуху! — Он обхватил ее и с силой прижал к себе, словно им что-то угрожало. — Если бы я мог выразить то, что ты дала мне своей любовью. Но в эти дни я чувствую себя старым и уставшим. Знаешь, что между тобой и мной почти двадцать лет разницы?

Она рассмеялась и чмокнула его в шею.

— Я этого не замечала.

— Но рано или поздно ты заметишь. Пока ты еще ребенок.

Харриет стала серьезной.

— Ты не сказал мне всего, — проговорила она другим тоном. — Ты думаешь о своих детях. Правда, что ты думаешь о своих детях?

— И о них тоже.

— Я понимаю.

Она не решилась спросить, думает ли он о жене, а Сартори предпочел не говорить об этом. С тоской в сердце он продолжал смотреть в глубокую темноту моря.

Похороны Луизы Банделли были внушительными; гораздо более внушительными, чем похороны Пирошки Соларис, которую тайком погребли в Анцио, в роскошном фамильном склепе.

В похоронах Луизы принимал участие член правительства. Много растроганных людей пришли с ней попрощаться. Много женщин, даже из высокопоставленного общества. Президент Республики прислал убитым горем родителям доблестного инспектора телеграмму с соболезнованием.

Сартори не участвовал в погребальном шествии. Он сидел в гостинице, пил виски и курил. Ему не хотелось говорить даже с Харриет, которая несколько раз звонила ему по телефону. Ночью, отупевший от алкоголя, с рапортом об отставке в кармане, комиссар вышел на улицу. Небо было звездное, дороги влажные и блестящие.

Он зашел в кинотеатр. Последний сеанс только начался. Фильм о социальном протесте не понравился ему, и комиссар ушел с половины сеанса.

Пока он искал тратторию, где мог бы утолить чувство голода, ему на ум пришла Пирошка Соларис, и жизнь вдруг предстала перед ним как бесполезная путаница, лишенная смысла.

Сартори с неохотой поел в пустынном ресторане около вокзала Термини. Когда он вышел, была уже полночь.

На мгновение у него появилось желание позвонить бригадиру Короне, которого не видел уже два дня, но, посчитав, что час поздний, отказался. Комиссар завидовал его жизни, простой и без душевных проблем и угрызений совести.

Пройдя пешком до улицы Венето, комиссар на пороге «Гранкио Адзурро» вдруг повернулся и направился в гостиницу.

Ночной портье вручил ему телеграмму: «ПРИЕДУ ЗАВТРА СЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ. У НАС ВСЕ ХОРОШО. ЦЕЛУЮ, ТЕРЕЗИНА».

Сартори побледнел.

Его жена сошла с ума.

Он медленно поднялся в свою комнату. Там налил виски, опустошил бокал, закурил и уставился на темные, поблескивающие крыши домов.

Комиссар посмотрел на часы.

Было без семи минут два.

У него не возникло желания говорить по телефону с женой. Не хватило бы даже сил крикнуть о помощи, если бы его сейчас душили.

Он разделся, принял душ и бросился голым в постель.

Мысль о Харриет скрутила ему внутренности. Сартори поднял трубку и попросил портье соединить его с «Гранкио Адзурро». Дикая музыка донеслась до его уха по проводу.

Харриет не было.

— Она никогда не уходила так рано, — заметил он.

— Не знаю, — услышал ответ.

Сартори повесил трубку.

Потом выпил еще виски и со злостью закурил.

Сон пришел к нему на рассвете, когда по городу прогрохотали первые трамваи.

Комиссар проснулся после одиннадцати, и то лишь потому, что зазвонил телефон. Это был Корона.

— Доктор, у вас все нормально? Уже три дня вас не видно.

— Меня искали?

— Да, синьор начальник. Но я сказал, что вы болеете.

Бригадир как всегда был корректен и благоразумен.

— Спасибо, Корона. Действительно, я не очень хорошо себя чувствую. Так и скажите начальнику. Нет, ничего не говорите. Я сам появлюсь. Знаете, сегодня днем приезжает моя жена.

— Приезжает синьора Терезина? О, какая радость!

— Да, какая радость.

— И дети тоже приезжают?

— Не думаю. Каникулы еще не начались.

— Тогда, если позволите, я тоже подъеду на вокзал. Возьму автомобиль.

— Да, спасибо.

— В котором часу она приезжает?

Они договорились о встрече.

Сартори заказал завтрак в комнату. Апельсиновый сок и черный кофе. Побрившись, он дважды звонил Харриет домой.

Никто не отвечал.

Комиссар вышел из гостиницы в скверном настроении.

Шум вокзала с его людьми, поездками, объявлениями по радио полностью оглушил Сартори. Бригадир был возбужден, как будто прибывала его жена.

— Наверное, синьора привезет мне известие об отце, — поделился он с начальником, когда они остановились на платформе, куда прибывал поезд. — Недавно отец штукатурил дом. И все один. В его-то годы. Это феномен.

— Сколько осталось?

— Девять минут. Должен прибыть по расписанию, иначе объявили бы об опоздании.

Корона продолжал говорить об их общих знакомых, о дорожающих участках, о жадных родственниках.

Комиссар не слушал его. Он смотрел на блестящие рельсы железнодорожного пути, по которому в этот момент приближалась к нему Терезина.

И вот поезд, о прибытии которого тотчас же хрипло и неразборчиво объявило радио. Железное чудовище медленно продвигалось вперед, пыхтя паром и испуская скрип тормозов. Наконец, обессиленное, оно остановилось, лязгнув буферами. Толпа хлынула на платформу. Заорали носильщики, требуя дорогу своим тележкам. Захлопали оконные рамы в вагонах.

Сартори двинулся вдоль состава, шаря взглядом по окнам в поисках знакомого лица. За ним следовал бригадир.

Ее голос прозвучал для него неожиданно: «Фэфэ. Фэфэ! Я здесь!»

Он почувствовал, как покраснел вопреки своей воле. Порыв нежности сжал ему горло.

Терезина протягивала ему руку из окна. Она немного похудела, но оставалась той же. Укоротила волосы. Кажется, помолодела.

Сартори подождал ее у лесенки, помог сойти. Рядом кричал Корона: «Синьора Терезина, где ваши чемоданы?»

Но она не слышала его. Жена смотрела в глаза растерявшегося супруга, которому, по ее мнению, необходима была помощь, как ребенку. Потом поцелуй в щечку. Стыдливый.

— Что это пришло тебе в голову? — спросил муж шутливым голосом. — Так внезапно.

— А сам бы ты никогда на это не решился! Теперь вместе будем искать квартиру. Увидишь, все будет хорошо. Но ты. ты изменился. Постарел.

— Что ты хочешь — работа! Как дети?

— У них все хорошо, передают тебе привет. Такие самостоятельные. Хорошие дети, знаешь. Увидимся на каникулах.

Корона уже ставил на тележку носильщика багаж синьоры: чемоданы, чемоданчики, корзины, пакеты.

Они двинулись к выходу. Терезина держала мужа за рукав, словно боялась, что он вдруг ускользнет от нее, и исподтишка поглядывала по сторонам.

— Какая милая эта девушка! — воскликнула она, улучив момент.

— Какая девушка? — проявил интерес Сартори.

— Та, кто звонила мне домой. Которая утешала тебя все это время. Как ее звать? Сложное имя. Подожди. Я записала. — Терезина открыла сумочку (та же сумочка, которую он привез ей из Палермо), достала листочек и прочитала: «Харриет».

Сартори сглотнул слюну.

— Харриет тебе. тебе звонила?

— Да. Она рассказала мне о тебе, о твоих страданиях вдали от семьи. «Бросайте все и приезжайте к нему», — посоветовала она. И я приехала. Увидишь, теперь тебе будет лучше. Ты не менял рубашку?

Она продолжала говорить, говорить, но он не слушал. В голове зашумело от прилившей крови. Окружающие люди и вокзальный гомон перестали существовать для него.

Сартори не видел, да и не мог видеть, растворившуюся в толпе красивую светловолосую девушку, стоявшую рядом с тележкой, полной чемоданов. Мужчины и женщины с восхищением смотрели на нее, но взгляд красавицы был обращен к тому, кто вместе с женой удалялся к выходу.

— К экспрессу на Париж, — велела она носильщику. — Быстро!

И двинулась по перрону на другой путь, ловко кромсая длинными ногами пространство между людьми.

Перевод с итальянского Валерия ЧУДОВА.