Он был высокий и худой, даже тощий, неопределенных лет (ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти), однако в нем чувствовалась физическая сила, и в выверенных жестах, и в открытом прямом взгляде. Сложенные вместе руки напоминали руки фехтовальщика; возможно, они переданы ему по наследству от какого-нибудь кавалера из прошлых поколений. На нем были бумазейные брюки и черный свитер.

Когда монсеньор переступил порог, то направился прямо к комиссару, словно решил напасть на него. Но ограничился лишь тем, что остановился перед ним и произнес холодным как сталь голосом:

— Добрый вечер. Вы спрашивали меня?

Он даже на мгновение не сомневался, что обращается к комиссару, а не к кому-нибудь другому, хотя бригадир и одет более прилично, и внешне ничем не отличался. Управляющий остался на пороге.

— Я бы хотел поговорить с вами, монсеньор, — проговорил Сартори. — Конфиденциально, если вы не возражаете.

Не поворачиваясь, монсеньор сделал знак, и Радико вышел, бесшумно закрыв за собой массивную потрескавшуюся дверь.

— Прошу, присаживайтесь.

Все трое уселись в удобные кресла с черно-белой полосатой обивкой. Священник положил ногу на ногу и закурил длинную тонкую сигарету. В его одежде и поведении не было ничего от священника. Он напоминал мелкого помещика из деревни, привыкшего приказывать и видеть повиновение.

— Говорите, комиссар.

Так как фраза осталась незаконченной, полицейский поспешил добавить:

— …Сартори.

— Ах, да! — воскликнул монсеньор Соларис. — Ваше имя для меня не ново. Вы были у моей невестки, в Риме.

Его тон был твердым, обвиняющим, бледные и холодные глаза угрожающе сузились.

— Действительно.

— Я должен сказать вам, доктор Сартори, что не одобряю вашего поведения, — продолжал монсеньор Соларис. — Расспрашивая жену моего брата, вы позволили инсинуации о морали ее мужа.

— Минуточку, монсеньор, — оборвал его Сартори, сжав зубы. — Хотя вы служите в Ватикане, это не означает, что можете давать рекомендации по моей работе. Повышайте голос в стенах вашей маленькой империи. Но за ее пределами вы должны подчиняться законам Итальянской Республики, как и другие граждане. То же самое можно сказать и о членах вашей семьи.

— Полно, полно! — попытался успокоить его священник, который понял, что зашел слишком далеко. — Я не хотел.

— Нет уж, монсеньор Соларис. Вы хотели и вы сказали. Не только сказали, но и заставили вмешаться одного из ваших депутатов, чтобы помешать расследованию уголовного дела, которое в дальнейшем может вылиться в серию преступлений. Вы, конечно, одобрить такое не можете. По крайней мере, я надеюсь!..

— Комиссар, вы меня оскорбляете! — выкрикнул монсеньор Соларис.

— Тогда старайтесь не оскорблять работников полиции. Я нахожусь здесь в силу моих служебных обязанностей и пытаюсь пролить свет на исчезновение одной танцовщицы из ночного клуба, одно время находившейся в вашем подчинении.

— Не в моем подчинении, — уточнил монсеньор Соларис, — а моего брата Томмазо.

— Согласен, в подчинении вашего брата Томмазо. Это педантство. Она служила вашей семье, и поэтому вы обязаны дать полиции показания, которые могут способствовать решению этого дела. Вам следовало бы оценить тот факт, что я сам пришел сюда, а не пригласил вас в свой кабинет. Но если вы предпочитаете.

— Ладно, комиссар, успокойтесь! — прервал его монсеньор примирительным тоном. — Извините меня. Просто я нервный человек. Все мы нервные в этой семье. Эта девушка сведет нас с ума.

— Катерина?

— Да нет же! Я говорю о моей племяннице Марине. Катерина меня совершенно не интересует!.. Ну, конечно, мне было бы неприятно, если бы произошла беда. Марина — причина нашего горя. Не то, что она плохая, боже упаси, но от нее всего можно ожидать. Ах, современная молодежь! Нет больше религии, поверьте мне. Не желаете аперитив, доктор? И вы, синьор.

— Нет, — ответил Сартори за себя и за Корону. — Расскажите лучше о вашей племяннице.

Монсеньор Соларис вдруг встал, прошелся по комнате, извлек из шлема рыцаря пепельницу и потушил в ней сигарету. Бригадир Корона ликовал в душе по поводу успеха, достигнутого начальником в стычке со священником.

— Марина — девушка современная, — возобновил разговор монсеньор, усаживаясь поудобнее, — и ей свойственны ошибки всех современных девушек, которые думают, что могут господствовать над миром. Родители говорят «белое», а они говорят «черное». Родители стараются преподнести им вечные истины, но это как о стенку горох.

— Не хотите быть более точным, монсеньор?

Прелат закурил еще одну сигарету, прежде чем ответить.

— Не вижу, какое отношение может иметь моя племянница к исчезновению Катерины. Да, девушки хорошие подруги, они очень симпатизировали друг другу, когда Катерина служила у нас, но я не думаю, что.

— Позвольте решать мне, монсеньор, — возразил комиссар. — В процессе расследования я могу допустить, что пути, а может быть, и интересы вашей племянницы часто пересекались с путями и интересами пропавшей девушки.

— Ну уж! — не выдержал монсеньор Соларис. — Вы меня поражаете, доктор.

— Напротив, это действительно так. Вот почему мне захотелось встретиться с вашим братом и племянницей Мариной. Поэтому я и приехал к вашей невестке, которая, между прочим, была очень любезна со мной и проявила чуткость.

— О, в этом Пирошка — святая женщина! — возвысил голос священник, как будто произносил надгробную речь. — Конечно, Марина и Катерина имели свои маленькие тайны. Катерина — девушка опасная.

— В каком смысле?

— Опасная для девушки из хорошей семьи, — с каким-то неудобством подчеркнул священник. — Секс. Все плохое в обществе происходит из культа секса. Никакой морали, никакой стыдливости. Моя племянница, вероятно, соблазненная такими перспективами, тоже следует влияниям времени. Знаете, она ведь хотела стать танцовщицей, как Катерина. Поэтому однажды я вынужден был даже надавать ей пощечин. Уму непостижимо! Я вижу ее редко, потому что постоянно в поездках, но каждый раз, когда мы встречаемся, ссоры не избежать. У нее нет ни крошки уважения к моей сутане. — Монсеньор Соларис вытер пот льняным платочком. — В следующий раз Марина вбила себе в голову, что может стать бортпроводницей, и послала запрос с этой целью в «Алиталию». К счастью я вовремя узнал и смог действовать, оставаясь в тени. Теперь она хочет стать киноактрисой. Вообразила себя Брижит Бардо или что-то в этом роде.

— Разве Марина не учится в университете?

— Она поступала в университет, но еще не выдержала экзамены. У нее нет желания учиться. Однажды, знаете, что сотворила моя племянница? Так как у нее красивое тело, она заплатила фотографу, чтобы тот сфотографировал ее обнаженной; снимки решила послать в мужской журнал для публикации. Позор, настоящий позор! В этом случае я также вовремя вмешался и предотвратил угрозу. Подумать только, что после смерти дедушки Марина унаследует состояние, которое приблизительно составляет миллиард. Я говорю ми-лли-ард. И это не считая наследства, уже завещанного ей бабушкой. Правда, оно перейдет к ней только после замужества.

Монсеньор потушил остаток второй сигареты.

— Вы сказали, что не часто видите свою племянницу, — продолжил комиссар. — Как давно вы ее не видели?

— Не могу сказать точно. В начале октября я был в Индии с одним прелатом из Ватикана и вернулся числа восемнадцатого или девятнадцатого. Знаете, с тех пор я еще не видел Марину.

— Значит, если я вас правильно понял, вы не видели ее с конца сентября.

Священник утвердительно кивнул головой.

— Точно, с конца сентября. Вообще, около месяца. Не могу понять только, почему мой отец, который с ума сходит от своей внучки, не спрашивает о ней. На прошлой неделе, когда я заезжал домой ненадолго, она была здесь. В ее комнате слышалась музыка, включенная на полную мощность. Я постучался и попросил уменьшить громкость. Знаете, что она ответила? Чтобы я шел к черту!

— Ваш управляющий сказал, что синьорина Марина находилась несколько дней в Риме, сдавала экзамены в университет.

— Марина? Если это правда, я съем собственную шляпу. Если Марина была в Риме, значит, она раздваивалась. Причем та половина была с каким-нибудь негодяем. Сейчас она связалась с «длинноволосыми» и пропадает на площади Испании, одетая как оборванка. Там ее можно найти на лестнице. Пару месяцев назад я застал ее врасплох здесь, у ограды, в объятиях какого-то бородатого типа, похожего на разбойника. И знаете, эта распущенная девчонка заступилась за своего кавалера! А что делать, она — дочь моего брата, и я должен делать все возможное, чтобы помочь вывести ее на путь послушания.

С минуту комиссар был занят тем, что закуривал сигарету, потом спросил:

— Когда ваша племянница бывает в Риме, она ночует у своего отца?

— Хотите пошутить? — грустным тоном произнес монсеньор Соларис. — После смерти матери Марина всегда тяготилась опекой отца. Ее отношения с родителями очень натянутые. Где-то у нее есть убежище. Впрочем, эти грязные битники спят где попало.

— Монсеньор, вы полагаете, что Катерина Машинелли способствовала тому толчку, который привел Марину к теперешнему образу жизни?

— Честно говоря, не знаю, как и насколько она могла повлиять на мою племянницу. Считаю, что дружба с Катериной действовала как катализатор брожения в уме Марины. Несомненно одно, Марина начала выдавать номера уже после того, как Катерина появилась в нашем доме. Ну, что вам еще сказать? Впрочем, сейчас бесполезно искать виновных. Надо спасать.

В соседней комнате послышались шаги. Дверь открылась, и появился управляющий.

— В чем дело, Марко? — резко бросил священник.

— Мне не удалось найти командора. Он уже убыл из офиса.

— Хорошо, спасибо. — Священник обратился к полицейскому: — Комиссар, почему бы вам не остаться здесь на ужин? Мой брат не должен опоздать. Он будет польщен, мне кажется.

— Согласен, монсеньор. Спасибо также от имени бригадира Короны.

Монсеньор Соларис дал указания Радико, и тот быстро вышел из комнаты.

— Я познакомлю вас с моим отцом, — возобновил разговор священник. — Сейчас он просто старик, но в свое время был известным судьей и выдающимся человеком.

— Синьорина Марина не будет ужинать с нами? — поинтересовался Сартори.

— Нечего и надеяться. — Священник встал, прошелся по комнате, взял из стеклянного шкафа бутылку и три бокала. — Выпьем по бокалу в качестве аперитива. Это наше вино, потому чистое на сто процентов.

Они выпили понемногу шипучего вина с приятным вкусом. Далеко в ночи лаяли собаки. Слышалось мычание со двора, скрипела телега. Вдали что-то кричал управляющий. Где-то накрывали на стол; об этом известил на мгновение звон столовой посуды.

Монсеньор Соларис снова наполнил бокалы. Послышался грохот въехавшего во двор автомобиля. Чуть позже, вместе с первыми каплями дождя, застучавшими по стеклам, в коридоре раздались тяжелые мужские шаги. На пороге появился немного запыхавшийся Томмазо Гуалтьеро Соларис. Он был одет с изысканной элегантностью, но выглядел уставшим и удрученным. Редкие светлые волосы были в беспорядке и придавали ему молодежный вид. Он был похож на того Солариса, которого комиссар видел на фотографиях в альбоме Кати. У него не было внешней схожести с братом-священником, но оба имели нечто общее, что на мгновение приоткрывало породу, какую-то внутреннюю силу и твердость — богатство, идущее из глубины веков.

— Добрый вечер, синьоры. Я не опоздал к ужину?