Попрощавшись с судьей, Сартори, вместо того чтобы выйти, подождал в прихожей возвращения служанки. Женщина, казалось, не удивилась, увидев его.
— Желаете еще чего-нибудь? — спросила она.
— Я бы хотел задать вам несколько вопросов, — вежливо ответил Сартори.
Женщина утвердительно кивнула головой.
Комиссар продолжил:
— Мы можем перейти в какое-нибудь другое место?
Служанка повела его через длинный ряд мрачных и молчаливых комнат, углы которых прятались в вечернем полумраке. Она остановилась, очевидно, в крыле, закрепленном за прислугой, открыла дверь и, пропустив полицейского, закрыла за собой. По всей видимости, это была ее комната.
Служанка встала около античной скульптуры и направила взгляд в сторону комиссара.
— Где Марина? — задал вопрос Сартори решительным тоном.
Глаза женщины казались двумя ледышками. Потом мало-помалу лед начал таять под жаром сильного волнения, и на ресницах появилась вуаль из слезинок.
— Где Марина? — повторил комиссар. — Где она была с одиннадцатого по шестнадцатое октября?
— Послушайте. Это существо растила я, с тех пор, как она вышла из утробы матери, и по сегодняшний день. Только молоко из этой груди не давала, а остальное. — Рыдание, почти рев, вырвалось из ее груди. Должно быть, она обладала железным характером, если, несмотря на жестокие страдания, имела силы противиться им и сохранять спокойствие. — Марина рассказывала мне все. Почти все. А с некоторого времени и по этой части. Когда ей было больно, она приходила в эту комнату, в эту кровать, в мои объятия, чтобы поплакать, спросить у меня совета, найти утешение. В прошлом месяце она пришла ко мне ночью. Проплакала всю ночь на моей груди. Мне она была как дочь. Больше, чем дочь. У меня нет своих детей, но я могла бы рассказать многим матерям, что значит быть матерью. Марина сказала, что ждет ребенка. Я схватила ее за волосы и посмотрела в глаза. Спросила, кто отец ребенка. Она не захотела мне сказать. Не захотела, не захотела. Я трясла ее, но и тогда она не захотела назвать имя. Назавтра я пошла поговорить с ее отцом. Так как я заступилась за Марину, командор дал мне пощечину. Он был как сумасшедший. Он боялся.
— Боялся?
— Боялся. боялся, что судья узнает и лишит Марину наследства. Потому что всего того богатства, которое вы видите вокруг, и миллиарда, о котором говорил монсеньор — наследство старой синьоры, — недостаточно, чтобы спасти семью от краха.
— Не понимаю, — сказал Сартори.
Женщина села на краешек кровати. Комиссар расположился рядышком на мягком стуле.
— Предприятие хозяина потеряно, — возобновила речь энергичная старушка. — Может быть, не из-за дел на самом предприятии, а из-за жизни, которую ведет хозяин. Он игрок. Дьявольское дело.
— Командор играет?
— Играет и проигрывает. В Риме. В тайных игорных домах. Я не разбираюсь в этих делах, но у меня хорошие глаза и уши. Предприятие разоряется, потому что хозяин — не коммерсант, как правильно говорит его отец.
— А Марина? — гнул свое комиссар.
Женщина закрыла лицо руками, как будто получила пощечину.
— После моего разговора с командором произошла ужасная сцена между Мариной и ее отцом. Марина кричала, просила. И хозяин кричал, бил ее. Я попыталась вмешаться, но этот боров Радико прогнал меня пинками. — Еще один стон вырвался из груди. — На следующий день, это было как раз одиннадцатого, вечером приехала машина. Вышла женщина, ее встретил и провел в дом Радико. Командор был наверху. Я выследила. Марины больше не было слышно. Может, она лишилась чувств, а может, ее усыпили, не знаю. Я попыталась еще раз добраться до моей девочки, и еще раз Радико ударил меня. Никто не мог войти в эту комнату.
— Какую комнату?
— Внизу, в хозяйском крыле. Не комната Марины, а комната, которая уже годы не открывается. Старая мегера, приехавшая на машине, потребовала теплой воды, повязки и другие вещи, которые для меня были доказательством того, что происходит. Я продолжала шпионить. Радико отдавал приказы, и все подчинялись. Вдруг я услышала, что моя девочка кричит как безумная, и попробовала еще раз проникнуть к ней. Но Радико опять стукнул меня и выбил два зуба. Вот, смотрите!
Она обнажила кровавую рану. Сартори был очень заинтересован.
— А потом?
— Я решила убить его, — продолжала женщина с ужасным спокойствием. — Взяла острый нож на кухне и села в засаде. Никто не защищал мою Марину. Оставалась я. От меня она ждала помощи. — Служанка посмотрела в лицо комиссару, спокойная и опасная. — Я знаю, что вы представитель закона, но говорю все как есть. Теперь уже ничто не имеет значения. Я пряталась за дверью с ножом в руках. Слуги входили и выходили с кастрюлями теплой воды, повязками. Когда появился Радико, я прыгнула на него и ударила ножом. Но мои руки уже не так сильны, как прежде. Мне — пятьдесят девять, но это все равно что тысяча. Он вырвал нож из моих рук, оттащил меня за волосы в мою комнату и убил бы меня, если бы не пришел хозяин.
— Командор?
Женщина утвердительно кивнула головой. Она была напряжена и тверда, как ствол дерева.
— Что же произошло потом?
— Я продолжала следить дальше, — сказала женщина. — Крики Марины прекратились. Потом приехал человек с черной сумкой в руках. Наверное, врач. Я его никогда не видела. Мегера сильно беспокоилась. Конечно, испугалась. Что-то не сработало. Они убивали мою Марину. Я попыталась войти в комнату. Мне удалось только бросить взгляд, и я увидела море крови. Радико вытолкал меня, снова бил ногами, потом оттащил в мою комнату и начал хлестать ремнем. На теле еще остались следы. Он бросил меня без сознания. Когда я пришла в себя, был рассвет. Моей Марины больше не было. В той комнате все было в порядке и чисто. Марина сгинула в ночи. Никто из слуг ее не видел. Никто ничего не слышал.
Сартори молчал, глядя в каменное лицо служанки.
— Как ваше имя?
— Пальмира.
— Пальмира как?
Женщина колебалась.
— Пальмира. Ромолетти, — произнесла она, на один миг опустив глаза. Но сразу же подняла взгляд и добавила: — Я должна была также называться Соларис. Судья — мой отец.
У Сартори сжалось сердце.
— А ваша мать?
— Она умерла. Много лет назад. Она служила здесь.
Комиссар помолчал несколько секунд, потом сказал:
— Вы смогли бы узнать акушерку?
— Среди тысячи мегер, — ответила женщина.
— Вы не знаете ее имени?
— Нет, но ее лицо высечено в моей памяти.
Комиссар почувствовал необходимость положить свою руку на ее руку. Это был тот контакт, который сломал напряжение; поток рыданий вырвался у нее из груди, она закрыла лицо руками; лицо преждевременно состарившейся женщины.
Из бара в центре Анцио Сартори позвонил фельдфебелю Фантину в Центральное управление. Все агенты уже доложили. Отрицательно по всем линиям. Только инспектор Банделли сообщила, что нашла юношу, который знал Марину Соларис и видел ее девятого октября в Риме. Его звали Пьетро Скалья, он жил рядом с профессором лицея — личностью сомнительной. По словам инспектора, Скалья входил в состав группы «длинноволосых», пристрастившихся к наркотикам.
Комиссар поужинал в траттории рядом с портом, потом позвонил на виллу Соларисов и попросил к телефону Марко Радико, управляющего.
— Синьор Радико, добрый вечер. Я — комиссар Сартори.
Небольшая заминка.
— Добрый вечер, синьор комиссар. Чем могу служить?
— Хотел бы выпить с вами по стаканчику вина, если не возражаете. Я в Анцио, траттория «Венецио». Знаете?
— Знаю. Буду через пятнадцать минут.
Может, у него и было желание возразить, но не хватило смелости. Немного позже Радико появился на пороге траттории с видом «чернорубашечника»: в длинной кожаной куртке и мягком берете. Подойдя к столику комиссара, который стоял в отдалении от других, он сел, не раскрыв рта.
— Вино? — спросил Сартори.
— Вино.
По знаку полицейского официантка принесла бутылку и два стакана. Она наполнила стаканы, с любопытством поглядывая на обоих мужчин, и удалилась, виляя задом.
— Прозит! — сказал Радико.
— Ваше здоровье, — ответил комиссар.
Управляющий залпом выпил содержимое своего стакана, в то время как комиссар только смочил губы. Помещение было переполнено лишь возле бара, где толпились рыбаки. За столиками ресторана народу было мало: семья, что была проездом, толстый и напыщенный прелат, пожилая синьора с собачкой. Включенный телевизор способствовал созданию «ада» в этом убогом и грязном зале. Естественно, шла спортивная передача; тема, преобладавшая в скудном репертуаре итальянского телевидения.
— Ну так что, синьор комиссар?
— Завтра утром, вернувшись на службу, я затребую ордер на ваш арест и на арест ваших хозяев за совершение криминального аборта.
Ни один мускул не дрогнул на лице Радико.
— Делайте что считаете нужным, — отчетливо произнес управляющий.
— Ваше поведение мне не нравится, синьор Радико. Вы мните себя достаточно защищенным своими хозяевами, но будете очень разочарованы. По крайней мере, если не решитесь говорить. Время еще есть. Пока есть!
— Понимаю.
Радико наполнил стаканы, опустошил свой, аккуратно поставил его и вытер губы тыльной стороной ладони.
— Вы сицилиец, Радико?
— Да, синьор комиссар.
— А!.. Об этом мне напомнило имя. Я тоже сицилиец. Но сейчас мы в Риме, в центре Италии, а не на Сицилии. И даже на Сицилии феодализм кончился почти повсюду. Если вы считаете себя рабом баронов или им подобных, то погорите. У вас есть дети, Радико?
— Пятеро.
— Тогда подумайте о своих детях и встаньте на сторону закона. Вы же лучше меня знаете, что если попадете в тюрьму на пять-семь лет, а может, и больше, никто вам памятник не поставит.
Радико глубоко затянулся сигаретой.
— Расскажите мне о Марине Соларис, — снова начал комиссар. — И о Катерине Машинелли.
— О Катерине?
— Да.
— Синьор комиссар, вы думаете, я знаю, что произошло?
— Если не знаете, не выдумывайте, Радико, иначе плохо кончите. Но вы мне скажете хоть что-нибудь? Мое терпение кончается.
Тон Сартори стал резким, взгляд, устремленный на собеседника, затвердел и вынудил управляющего опустить глаза.
— Был незаконный аборт? — настаивал комиссар.
— Да.
— У Марины?
— Да.
— Командор был в курсе всего?
— Да.
— И монсеньор?
Управляющий резко поднял голову.
— Монсеньор? Господи помилуй!.. Как вы могли подумать, что.
— Акушерку, которая присутствовала, зовут Коралло Элизабетта?
— Да.
— Почему Катерина выдавала себя за Марину Соларис?
— Синьор судья не должен был ничего знать, — объяснил управляющий, не поднимая глаз. — Он хочет, чтобы Марина вышла замуж за принца, иначе состояние пойдет на благотворительность.
— Дела командора идут плохо?
— Довольно.
— А где сейчас Марина?
Радико осмелился посмотреть комиссару в лицо.
— Не знаю, клянусь! — ответил он искренним тоном.
— А Катерина?
— Не имею ни малейшего представления.
Сартори выпил маленькими глотками вино, отставил стакан и посмотрел в глаза управляющему.
— Вам больше нечего сказать?
— Нечего, синьор комиссар.
— Хорошо. Завтра вы будете в тюрьме вместе со своим хозяином. До свидания, синьор Радико.