На огромные сосны Пинчо падал дождик, до такой степени густой и тонкий, что казался жидкой пылью. Внизу расстилался и терялся из виду город со своими тысячными источниками света и хаотическим мельканием фар автомобилей.

Сидя в машине без опознавательных знаков, комиссар Сартори и агент Мариани следили за инспектором Банделли, которая медленно прогуливалась по балюстраде. Она была одета в желтый плащ, в руке держала белый зонтик. Своими стройными, нервными ногами и регулярными передвижениями из одного конца площадки в другой Банделли производила впечатление проститутки, фланирующей в поисках клиентов. Действительно, двое мужчин, искателей приключений, атаковали ее порознь, но девушка остановила их тоном, который не нуждался в комментариях.

Часы на приборной доске показывали 9.50.

У инспектора был маленький радиопередатчик, ловко замаскированный брошкой; приемник находился в полицейском автомобиле. Не раз до ушей Сартори ясно доносился кашель девушки. Однако обратной связи с инспектором у комиссара не было.

В сотне метров за киоском расположилась вторая полицейская машина с бригадиром Короной и агентом Тортуозо.

На террасе Пинчо, как обычно, раскатывали в автомобилях туристы, бездельники и люди высшего света. Несмотря на дождь, воздух был теплый, почти весенний.

Десять часов.

Инспектор остановилась, повернулась спиной к городу и оперлась на перила. В автомобиле Сартори раздалось чихание, и полицейские увидели, как голова девушки качнулась вперед.

— Бедняжка, она же простудится! — воскликнул комиссар.

— Эта девушка — просто молодчина, — отозвался Мариани.

— О да! Конечно. И к тому же, хорошенькая.

Агент рассмеялся.

— Нет агента в комиссариате, кто бы не заметил ее.

Зажужжал радиотелефон.

Сартори снял трубку.

— В чем дело, Корона?

— По боковой улочке к нам приближается серебристый «Мазерати». Должно быть, тот, что нас интересует. Прием.

— Понял. Всем внимание. Прием и конец связи. — Комиссар положил трубку и сказал: — Наверное, она.

Инспектор также заметила «Мазерати», медленно двигающийся по улице с включенными фарами, и поспешно закурила сигарету, чтобы взять себя в руки.

— Тот самый «Мазерати»? — спросила она по передатчику.

Мариани включил на мгновение фары, отвечая утвердительно условленным сигналам. «Мазерати» остановился в конце балюстрады под деревом.

— Это она, — подтвердил Сартори. — У машины длинная царапина с правой стороны. Ее сделал муж как-то вечером.

Пирошка вышла из автомобиля и медленно двинулась по балюстраде, на ходу раскрывая зонтик. На ней было короткое пальто из оленьего меха. Высокая, стройная, гибкая, она шла размеренным, танцующим шагом, напоминающим о ее прошлом манекенщицы. Светлые волосы, собранные на затылке в узел, придавали ее профилю классический стиль.

Хотя инспектор была единственной женщиной на террасе в этот момент, Пирошка не приблизилась к ней; она остановилась у перил, словно любуясь панорамой. Трое мужчин, которые болтали неподалеку, с восхищением повернулись в ее сторону.

В автомобиле Сартори послышался негромкий голос инспектора:

— Иду на сближение.

Комиссар не отреагировал.

Девушка двинулась к синьоре Соларис, остановилась в двух шагах от нее и оперлась на перила. Неожиданно на балюстраде появились два карабинера. Они медленно пересекли площадку. Пирошка заметила их и оцепенела.

Послышался голос инспектора:

— Не бойтесь, синьора. Они не к нам.

Соларис резко повернулась к ней.

— Это вы? — Ее голос прозвучал неясно и отдаленно. Очевидно, инспектор догадалась о нечетком приеме звука и сократила дистанцию, переместившись вправо.

— Это я, — подтвердила она.

Голос Пирошки был твердым и резким.

— Вы еще не утомились мучить меня? Что я вам сделала, господи?

Инспектор ответила мягко, немного иронично:

— Синьора, нам надо как-то жить. А этот способ — такой же, как и любой другой. Вы знаете, что интересовало Паладини?

— Тише, умоляю вас!.. Мне кажется, я схожу с ума! — Короткая пауза, потом голос Пирошки стал заискивающим: — Я удивляюсь вам.

— Почему?

— У вас вид не…

— …шантажистки?

— Ну. Такая хорошенькая, такая респектабельная. — Пирошка колебалась мгновение, потом добавила более теплым тоном: — Такая. такая женственная.

— О боже! — простонал Сартори. — Она ухаживает за ней.

Послышался смешок инспектора.

— Синьора, я не для вас. Мне нравятся мужчины. Я живу согласно природе. Что касается моего внешнего вида, то шантажисты не выделяются особыми приметами. Вы принесли деньги?

— У меня с собой два кольца. Они стоят больше пяти миллионов.

— Хорошо.

— А вы принесли копию?

— Да.

Пирошка замолчала на некоторое время, затем возобновила разговор:

— Но кто гарантирует мне, что не существует другая копия? Я не могу раздавать направо и налево свои драгоценности. Мой муж заподозрит.

— Будьте спокойны, синьора. В этом смысле я женщина слова. И потом, поверьте, вы мне очень симпатичны.

— Но вы ведь меня даже не знаете.

— Напротив, я знаю вас очень хорошо.

Сартори и агент увидели, что Пирошка положила руку на плечо инспектора. В автомобиле раздался ее взволнованный и хриплый голос.

— Мы могли бы стать друзьями.

— Я вам уже сказала.

— Да, да, согласна. Но быть друзьями — не значит склонять вас силой к тому, о чем вы думаете.

— Как вы мыслите эту дружбу? А потом вы уготовите мне участь Кати?

— Прошу вас, не говорите так, — умоляюще зашипела Пирошка. — Я была вне себя. Я ничего не соображала.

— Зачем вы это сделали?

— Прошу вас, прошу вас.

— Она хотела бросить вас? — безжалостно настаивала инспектор.

— Да, — захрипела Пирошка. — Я не могла жить вдали от нее. Катя была для меня все, понимаете?.. Хватит, хватит! Дайте мне эти грязные бумаги, я отдам вам кольца. — Она огляделась вокруг. — Но не здесь. Идемте в мою машину. Мне нужно съездить за ними.

— За кольцами?

— Да.

— Разве вы не сказали, что взяли их?

— Я солгала. Я вам не доверяю, вот! — Она была возбуждена, встревожена и нервно посматривала вокруг. — Ну что, едете?

Они прошли через площадку, направляясь к «Мазерати». Комиссар, который не упустил ни слова из беседы между двумя женщинами, находился в нерешительности. Его вдруг охватило беспокойство.

— Как бы эта сумасшедшая не задумала чего-нибудь? — пробормотал он.

— Не беспокойтесь, — заверил его агент. — Инспектор не позволит попасться на удочку этой маньячке.

Рокот «Мазерати» разрушил тишину террасы.

Сартори вызвал бригадира Корону, чтобы ввести его в курс дела. Он еще говорил, когда «Мазерати» двинулся. Обе полицейские машины бросились следом по изгибам дороги на Пинчо.

— Крепкий попался орешек, — проговорил сквозь зубы Мариани, прибавляя газ. — Не знаю, сможем ли мы угнаться за «Мазерати».

— Этого только не хватало! — пробурчал комиссар.

На всякий случай он попросил Центральное управление дать им в помощь две мощные патрульные машины. Затем сделал необходимые указания, не теряя из вида «Мазерати», который направлялся к площади Пополо.

— Постарайтесь держаться на расстоянии не более шестисот метров, — велел комиссар агенту. — Иначе нам не будет слышно, о чем они говорят.

— Я сделаю все возможное, доктор, но эта маньячка не идет ниже ста десяти.

— Тебе следовало подумать об этом раньше!

В «Мазерати» инспектор спросила:

— Куда мы едем?

— Взять кольца. Вы не хотите, чтобы я заплатила выкуп?

— Был уговор.

— Ну и что?

Сартори и агент внимательно прислушивались к разговору. Голоса долетали с непостоянной четкостью, часто ослабевая, или гасли совсем.

Улица Корсо, площадь Венеции. Археологическая прогулка.

На всем этом участке прием был очень плохой. Потом голоса стали слышны более отчетливо.

Теперь Пирошка стала более разговорчивой и спокойной. Это чувствовалось по ее голосу.

— …Я уже говорила, что вы мне очень симпатичны. Какая необходимость шантажировать меня? Кольца я могу дать вам в подарок. И деньги, если хотите. Только будьте немного поласковей со мной. Я очень одинока!

Инспектор, следуя внезапному женскому порыву, сделала вид, что колеблется, продолжать игру или нет.

— А как ваш муж?

— Ради бога, не говорите мне о нем!.. Наш брак был лишь для вида. Он сделал мне предложение, потому что я нужна ему как декорация; я приняла предложение, так как мне было выгодно.

— Однако это не помешало вам произвести на свет двух детей, — заметила инспектор.

— Женщине так легко забеременеть. Думаю, вам кое-что известно об этом. Но Томмазо никогда не вызывал у меня никаких чувств.

— Может быть, дело не в нем.

— Это правда. — Короткая пауза, потом голос Пирошки потеплел: — Но разве речь идет о недостатке. Скорее всего, это форма мятежа против порядка, заложенного матерью-природой. Почему мы должны быть рабами шайки животных, думающих лишь о том, чтобы раздеть тебя и уложить в постель? — Тоном, почти охваченным экстазом, она добавила: — Женщина, напротив, облагораживает каждое отношение, даже если с противоположной стороны находится другая женщина. Как два цветка, их соединенный аромат не портит воздух. Как тебя зовут, дорогая?

— Луиза.

— Луиза!.. Какое милое, музыкальное имя!.. И как оно созвучно с именем Пирошка. Скажи мне, назови меня. Пирошка!

— Синьора, прошу вас!.. Не стройте иллюзий. Я.

— Успокойся!.. Не тревожься. Ты никогда не думала о подобной возможности?

— О какой возможности?

— Ты меня поняла. Что бы ты делала, если бы находилась на пустынном острове, где мужчины — просто-напросто бандиты. Мой отец был фанатиком-ханжой. Он считал, что женщина рождается для вечного проклятия мужчины. Чтобы вводить его в соблазн. Он растил меня в страхе к противоположному полу. Отец заставлял меня стыдиться своей красоты, своей женственности, своих стремлений к другому полу. Когда он догадался, что я уже женщина, начал бить меня кнутом два раза в неделю — в среду и субботу, по десять минут каждый раз. Так хотел выбить из моей крови соблазн. Потом отец отправил меня в колледж, где поручил монахиням. Ни одна женщина не могла бы рассказать тебе о сексе больше, чем монахиня, а ведь там, в этом колледже, были и молоденькие, и хорошенькие.

— Бедная Пирошка!

— Дорогая, дорогая!.. Но не жалей меня, Луиза. Я так довольна. — «Мазерати» медленно двигался по автостраде Христофора Колумба, пересекая квартал ЭУР. — Я была счастлива почти два года, особенно с Катей. Я жила только ей. Между нами родилась удивительная любовь, единственная, которую никто не мог разрушить. Когда мы были вместе, то уходили от действительности, забывали человеческое убожество. Потом появился Паладини. Он сказал мне, что моя падчерица поручила ему разузнать о моей настоящей жизни. Она не была уверена, что Мэри Джойс — это я, и хотела неопровержимых доказательств, с именем моих подруг, с указанием сумм, которые я им давала, с датами наших встреч. Она хотела бросить их в лицо отцу и сказать: «Ты видишь, кого ты взял на место моей матери?» В определенном смысле Паладини спас меня, хотя сделал это с целью шантажа. Но он оказался еще презреннее, потому что, несмотря на мое намерение заплатить ему, решил войти в контакт с моим мужем. Так Томмазо узнал о Мэри Джойс.

— Я об этом не знала, — призналась инспектор.

— О, как можно быть таким подлым! — вскрикнула разгневанная Пирошка. — Он требовал деньги у Марины, у меня и у Томмазо. У меня не было суммы, которую он хотел за свое молчание — двадцать миллионов, — и я решила продать Модильяни. В некотором смысле, я была довольна этим решением, так как Паладини гарантировал мне, что, получив деньги, уедет в Венесуэлу. Но мой муж испортил все, вторгнувшись в мою квартиру в поисках картины. Я попросила Катю помочь мне, дала ей деньги.

— Подделав чек?

— Да. Я дала бы ей другой, настоящий. Но потом Катя испугалась, особенно когда Марина вынуждена была сделать аборт. Так она пришла к трагическому для себя выводу об окончании нашей любви. Грубо, неожиданно.

В автомобиле Сартори зазвучал мужской голос: «Внимание, внимание!.. Говорит «сто седьмой». Мы видели, как вы проехали. Преследуем «Мазерати». Прием».

Длинный, хищный автомобиль выскочил на дорогу, вращая голубым светом сигнала и рыча сиреной.

— Нет, нет! — закричал Сартори. — Эти идиоты ничего не поняли!

«Ягуар-Воланте» прошел рядом с ними, как ракета. Очевидно, встревоженный шумом, «Мазерати» резко рванул вперед так, что затрещал корпус. Голоса женщин потонули в вихре выхлопных газов.

— Доктор, нас «затирают»! — доложил Мариани, выжимая из автомобиля максимальную скорость.

Сартори ругнулся.

Бесполезно было входить в контакт с патрульной машиной, которая глупо бросилась преследовать «Мазерати». Снова зажужжал радиотелефон. Это был Корона.

— Доктор, что делают эти дураки?

— Они сошли с ума, черт побери!.. Теперь ясно, я проиграл! Сейчас, вызываю «Центральную». Надеюсь, им удастся добраться до этих идиотов.

Автомобиль скользил по мокрому асфальту. У развилки на Остию Мариани заколебался.

— Куда они поехали? К Остии или на Понтину?

Сартори обратился к двум регулировщикам, стоявшим на стоянке перед караульным помещением:

— Вы не видели, не проезжал ли серебристый «Мазерати»? Мы из полиции.

— Да, три минуты назад. Он шел не менее двухсот. Его преследовала одна из ваших машин.

— Куда они направились?

— В сторону Остии.

Когда вторая машина с рацией затормозила рядом с ними, они уже, рванув с места, набирали скорость. Короне ничего не оставалось, как последовать за комиссаром. Он так и не успел перекинуться словом с начальником.

Километров через пять полицейские заметили на дороге ослепительную вспышку. По мере их приближения вспышка густела и принимала контур огромного пламени с дымом, который исходил из большого автомобиля, замершего у ствола сосны на краю дороги. Вокруг суетились агенты автопатруля, тщетно пытаясь потушить пожар шинелями и пенными огнетушителями.

Когда Сартори выскочил из автомобиля, у него еще было время заметить внутри «Мазерати», в пламени, очертания двух человек, борющихся со смертью.

Сартори перед дилеммой

В последующие дни только присутствие Харриет помогало ему преодолевать подавленное состояние, грозившее уничтожить его. В эти дни Рим трепетал, как бабочка в лучах теплого и ароматного солнца. «Плывущие» в мареве античные камни и сосны с их обширными кронами вызывали воспоминания об отголоске вернувшейся весны.

— Давай сбежим от всех! — говорила она ему в любой час дня и ночи.

В автомобиле Харриет они ездили в Фреджене, в Сан-Феличе Чирчео, в Сабаудию — всюду, где голубой блеск моря мог утопить его воспоминания.

Они бегали по пляжу босиком, как маленькие дети, вырвавшиеся из города на природу; скрывались в закусочных на берегу моря, чтобы поесть рядом с рабочими и рыбаками; проводили ночи в молчаливых гостиницах, выжатых соснами и олеандрами на берег моря.

Однажды ночью, когда они только легли в постель в маленькой гостинице у моря, неподалеку от Сабаудии, Сартори вдруг спросил, не отрывая взгляда от простора воды, освещенного луной:

— Ты спишь?

— Нет. — отозвалась Харриет. Она прижала голову к его плечу, обняла. — Ты тоже не спишь. Думаешь?

— Думаю.

Она принялась покрывать его шею маленькими, быстрыми поцелуями.

— Твоя малышка может знать, о чем ты думаешь?

— Я думал о моей службе. Я подам в отставку.

— Что означает «отставка»?

— Я уволюсь из полиции. Чувствую, что не смогу продолжать жизнь в постоянном контакте с человеческими убожествами. Не хочу больше видеть отчаяние, слезы и смерть. Не хочу общаться с ворами и убийцами. Я не миссионер.

Харриет долго молчала, потом прошептала:

— Я понимаю тебя. Но что ты будешь делать, если уйдешь из полиции?

— Я юрист с высшим образованием. Поищу работу. Буду зарабатывать не меньше, чем зарабатываю сейчас.

— Тебе плохо, да?

— Да. — пробормотал он, лаская ее распущенные волосы. — Я и о тебе думаю.

— Обо мне?

— Своей любовью я причиняю тебе боль.

Она резко подняла голову и посмотрела на него в люминесцирующем полумраке.

— Фффранческо!.. Ты очень ошибаешься. Ты мне подарил радость, которую никто другой мне не давал. Благодаря тебе я узнала, кто я есть на самом деле. Речь идет не о простой физической любви, а о моем отношении к тебе, о том, что ты передаешь мне словами, чувствами, ласками. — Ее голос стал приглушенным от плача. — О, я ни о ком не могу думать, кроме тебя!.. А может, ты устал от меня?

— Теперь уже ты говоришь чепуху! — Он обхватил ее и с силой прижал к себе, словно им что-то угрожало. — Если бы я мог выразить то, что ты дала мне своей любовью. Но в эти дни я чувствую себя старым и уставшим. Знаешь, что между тобой и мной почти двадцать лет разницы?

Она рассмеялась и чмокнула его в шею.

— Я этого не замечала.

— Но рано или поздно ты заметишь. Пока ты еще ребенок.

Харриет стала серьезной.

— Ты не сказал мне всего, — проговорила она другим тоном. — Ты думаешь о своих детях. Правда, что ты думаешь о своих детях?

— И о них тоже.

— Я понимаю.

Она не решилась спросить, думает ли он о жене, а Сартори предпочел не говорить об этом. С тоской в сердце он продолжал смотреть в глубокую темноту моря.

Похороны Луизы Банделли были внушительными; гораздо более внушительными, чем похороны Пирошки Соларис, которую тайком погребли в Анцио, в роскошном фамильном склепе.

В похоронах Луизы принимал участие член правительства. Много растроганных людей пришли с ней попрощаться. Много женщин, даже из высокопоставленного общества. Президент Республики прислал убитым горем родителям доблестного инспектора телеграмму с соболезнованием.

Сартори не участвовал в погребальном шествии. Он сидел в гостинице, пил виски и курил. Ему не хотелось говорить даже с Харриет, которая несколько раз звонила ему по телефону. Ночью, отупевший от алкоголя, с рапортом об отставке в кармане, комиссар вышел на улицу. Небо было звездное, дороги влажные и блестящие.

Он зашел в кинотеатр. Последний сеанс только начался. Фильм о социальном протесте не понравился ему, и комиссар ушел с половины сеанса.

Пока он искал тратторию, где мог бы утолить чувство голода, ему на ум пришла Пирошка Соларис, и жизнь вдруг предстала перед ним как бесполезная путаница, лишенная смысла.

Сартори с неохотой поел в пустынном ресторане около вокзала Термини. Когда он вышел, была уже полночь.

На мгновение у него появилось желание позвонить бригадиру Короне, которого не видел уже два дня, но, посчитав, что час поздний, отказался. Комиссар завидовал его жизни, простой и без душевных проблем и угрызений совести.

Пройдя пешком до улицы Венето, комиссар на пороге «Гранкио Адзурро» вдруг повернулся и направился в гостиницу.

Ночной портье вручил ему телеграмму: «ПРИЕДУ ЗАВТРА СЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ. У НАС ВСЕ ХОРОШО. ЦЕЛУЮ, ТЕРЕЗИНА».

Сартори побледнел.

Его жена сошла с ума.

Он медленно поднялся в свою комнату. Там налил виски, опустошил бокал, закурил и уставился на темные, поблескивающие крыши домов.

Комиссар посмотрел на часы.

Было без семи минут два.

У него не возникло желания говорить по телефону с женой. Не хватило бы даже сил крикнуть о помощи, если бы его сейчас душили.

Он разделся, принял душ и бросился голым в постель.

Мысль о Харриет скрутила ему внутренности. Сартори поднял трубку и попросил портье соединить его с «Гранкио Адзурро». Дикая музыка донеслась до его уха по проводу.

Харриет не было.

— Она никогда не уходила так рано, — заметил он.

— Не знаю, — услышал ответ.

Сартори повесил трубку.

Потом выпил еще виски и со злостью закурил.

Сон пришел к нему на рассвете, когда по городу прогрохотали первые трамваи.

Комиссар проснулся после одиннадцати, и то лишь потому, что зазвонил телефон. Это был Корона.

— Доктор, у вас все нормально? Уже три дня вас не видно.

— Меня искали?

— Да, синьор начальник. Но я сказал, что вы болеете.

Бригадир как всегда был корректен и благоразумен.

— Спасибо, Корона. Действительно, я не очень хорошо себя чувствую. Так и скажите начальнику. Нет, ничего не говорите. Я сам появлюсь. Знаете, сегодня днем приезжает моя жена.

— Приезжает синьора Терезина? О, какая радость!

— Да, какая радость.

— И дети тоже приезжают?

— Не думаю. Каникулы еще не начались.

— Тогда, если позволите, я тоже подъеду на вокзал. Возьму автомобиль.

— Да, спасибо.

— В котором часу она приезжает?

Они договорились о встрече.

Сартори заказал завтрак в комнату. Апельсиновый сок и черный кофе. Побрившись, он дважды звонил Харриет домой.

Никто не отвечал.

Комиссар вышел из гостиницы в скверном настроении.

Шум вокзала с его людьми, поездками, объявлениями по радио полностью оглушил Сартори. Бригадир был возбужден, как будто прибывала его жена.

— Наверное, синьора привезет мне известие об отце, — поделился он с начальником, когда они остановились на платформе, куда прибывал поезд. — Недавно отец штукатурил дом. И все один. В его-то годы. Это феномен.

— Сколько осталось?

— Девять минут. Должен прибыть по расписанию, иначе объявили бы об опоздании.

Корона продолжал говорить об их общих знакомых, о дорожающих участках, о жадных родственниках.

Комиссар не слушал его. Он смотрел на блестящие рельсы железнодорожного пути, по которому в этот момент приближалась к нему Терезина.

И вот поезд, о прибытии которого тотчас же хрипло и неразборчиво объявило радио. Железное чудовище медленно продвигалось вперед, пыхтя паром и испуская скрип тормозов. Наконец, обессиленное, оно остановилось, лязгнув буферами. Толпа хлынула на платформу. Заорали носильщики, требуя дорогу своим тележкам. Захлопали оконные рамы в вагонах.

Сартори двинулся вдоль состава, шаря взглядом по окнам в поисках знакомого лица. За ним следовал бригадир.

Ее голос прозвучал для него неожиданно: «Фэфэ. Фэфэ! Я здесь!»

Он почувствовал, как покраснел вопреки своей воле. Порыв нежности сжал ему горло.

Терезина протягивала ему руку из окна. Она немного похудела, но оставалась той же. Укоротила волосы. Кажется, помолодела.

Сартори подождал ее у лесенки, помог сойти. Рядом кричал Корона: «Синьора Терезина, где ваши чемоданы?»

Но она не слышала его. Жена смотрела в глаза растерявшегося супруга, которому, по ее мнению, необходима была помощь, как ребенку. Потом поцелуй в щечку. Стыдливый.

— Что это пришло тебе в голову? — спросил муж шутливым голосом. — Так внезапно.

— А сам бы ты никогда на это не решился! Теперь вместе будем искать квартиру. Увидишь, все будет хорошо. Но ты. ты изменился. Постарел.

— Что ты хочешь — работа! Как дети?

— У них все хорошо, передают тебе привет. Такие самостоятельные. Хорошие дети, знаешь. Увидимся на каникулах.

Корона уже ставил на тележку носильщика багаж синьоры: чемоданы, чемоданчики, корзины, пакеты.

Они двинулись к выходу. Терезина держала мужа за рукав, словно боялась, что он вдруг ускользнет от нее, и исподтишка поглядывала по сторонам.

— Какая милая эта девушка! — воскликнула она, улучив момент.

— Какая девушка? — проявил интерес Сартори.

— Та, кто звонила мне домой. Которая утешала тебя все это время. Как ее звать? Сложное имя. Подожди. Я записала. — Терезина открыла сумочку (та же сумочка, которую он привез ей из Палермо), достала листочек и прочитала: «Харриет».

Сартори сглотнул слюну.

— Харриет тебе. тебе звонила?

— Да. Она рассказала мне о тебе, о твоих страданиях вдали от семьи. «Бросайте все и приезжайте к нему», — посоветовала она. И я приехала. Увидишь, теперь тебе будет лучше. Ты не менял рубашку?

Она продолжала говорить, говорить, но он не слушал. В голове зашумело от прилившей крови. Окружающие люди и вокзальный гомон перестали существовать для него.

Сартори не видел, да и не мог видеть, растворившуюся в толпе красивую светловолосую девушку, стоявшую рядом с тележкой, полной чемоданов. Мужчины и женщины с восхищением смотрели на нее, но взгляд красавицы был обращен к тому, кто вместе с женой удалялся к выходу.

— К экспрессу на Париж, — велела она носильщику. — Быстро!

И двинулась по перрону на другой путь, ловко кромсая длинными ногами пространство между людьми.

Перевод с итальянского Валерия ЧУДОВА.