Он проснулся во власти приятного ощущения новизны и тут же в полумраке комнаты ощутил запах духов и женщину. Широкое белое покрывало, ниспадающее с балдахина на кровать как занавес алькова, напомнило ему место, где он находится. Стокгольм раскрывал ему свои объятья с большого фото на стене. Слева под голубой, смятой простыней, спала уставшая Харриет. Прямой профиль, полураскрытые губы, маленькие белые зубки выставили себя напоказ.

Сартори посмотрел на часы в свете тусклого ночника. Девять двадцать пять. Там, за опущенными шторами, день был в разгаре. Лил дождь, низвергая на дом потоки воды. Время от времени гремел гром.

В киоски, наверное, уже поступили утренние газеты с фотографией Катерины Машинелли и с объявлением о ее тайном исчезновении.

Он тихо спустился с кровати и направился в ванную, где Харриет приготовила ему принадлежности для бритья. Рубашка выстирана и готова для одевания.

На кухне он приготовил себе кофе и выпил две чашки. Хотел отнести напиток Харриет, но потом решил не будить ее. Платаны на улице Номентана раскачивались от ветра.

Одевшись, Сартори не удержался от соблазна осмотреть комнату Кати. Вещи и кровать в порядке. Тишина располагала к мрачным предположениям о судьбе исчезнувшей девушки.

В ванной он заметил зубную щетку Кати, вставленную в пластмассовый стаканчик с буквой «К». Кто уезжает, даже в кратковременную поездку, не забывает маленькие, необходимые принадлежности личной гигиены. Потом он допустил, что их можно купить в любом парфюмерном магазине. Но как же можно исчезнуть, не оставив и пары строчек для своей горячо любимой подруги? Почему бы не позвонить ей, даже если вынуждена срочно уехать?

Взгляд полицейского упал на альбом фотографий, оправленный в красный сафьян. Начал перелистывать его возле окна, в стекла которого бросалась непогода.

Сартори снова увидел грациозную фигурку Машинелли, сфотографированную в различных спектаклях «Гранкио Адзурро». Он сконцентрировал внимание на тех снимках, где Катя находится среди публики. На одиннадцати из шестнадцати снимков комиссар отметил мужчину с густыми светлыми усами, лысого, одетого с изысканной элегантностью.

Фотографии, очевидно, были сделаны в разное время, потому что неизвестный не всегда одет в одну и ту же одежду. На двух фото он в вечерней паре, на пяти — в сером костюме спортивного типа с галстуком-бабочкой, на двух — в рубашке и бархатном темном жилете с цветастым рисунком, на остальных — в темном комплекте, с высоким бокалом в левой руке и большой сигарой в зубах.

Внимание комиссара привлекло не только систематическое появление этого человека, но и его поведение: в нем чувствовалось что-то, ненавязчиво связывающее с девушкой. Речь шла не о прямом чувстве, любви или желании, а о смутной связи, определить которую Сартори не мог. Действительно, мужчина всегда занимал столик рядом с тем, у которого фотографировалась Катя. На одной фотографии неизвестный брал букет белых роз у местной продавщицы цветов, и комиссар мог поклясться, что цветы предназначались для девушки.

Такое утверждение вдруг взволновало его, хотя точной оценки этому он дать не мог.

Комиссар снова начал рыться в шкафу, открыл все ящики. В ящичке ночного столика лежали сигареты, спички, губная помада, катушки с нитками и экземпляр «Плейбоя». В углу обложки журнала он заметил шесть цифр, написанных зелеными чернилами. Когда Сартори брал из ящичка журнал, на коврик упала тонкая шариковая ручка с зеленым стержнем.

Ему тут же захотелось набрать этот номер телефона (он не сомневался, что цифры означают номер телефона), но голос Харриет отвлек его.

— Фффранческо!..

Девушка звала его с протянутыми руками, еще находясь в оболочке сна.

— Как, ты уже готов? Уходишь? — воскликнула она, принимая за занавеской позу йога. В ее глазах Сартори прочитал глубокую преданность, которая поставила его в затруднительное положение.

— Ты же знаешь, девочка, я полицейский.

Она потянула его на себя и без слов прижала к груди. Он понял, что она плачет.

— Что с тобой, глупышка? — удивился он, отстраняясь. — Зачем эти слезы, ну?

— Я. Я глупая, — тихо проговорила Харриет. — Я очень полюбить тебя. Ты веришь, правда?

— Я верю тебе.

— А ты? Ты полюбить Харриет?

Сартори долго молча смотрел на нее, потом быстро поцеловал и шепнул:

— Пока еще я боюсь полюбить тебя, и от этого страшно.

— Я тоже боюсь полюбить тебя. Но полна любви к тебе. — У нее вырвался нервный смешок, и она потрясла головой, словно отгоняя искусительную мысль. — Но не говорить ничего сейчас, хорошо? Мы любить нашу любовь. Все говорить, да?

— Согласен, малышка!

— Что ты иметь в руке?

Сартори вспомнил, что принес с собой альбом и журнал «Плейбой». Он раскрыл альбом и показал ей лысого мужчину с густыми светлыми усами.

— Знаешь этого человека?

— Ну конечно!.. Это Гуалтьеро. Очень богатый, очень важный мужчина…

— Гуалтьеро, как дальше?

— Мы называть его Гуалтьеро и все. Кто-то называть его Гуалтьеро Космос, потому что он владеет большим заводом бытовых электроприборов. Наш холодильник тоже «Космос».

Сартори почувствовал небольшое волнение.

— Тогда я знаю, как его зовут! Томмазо Гуалтьеро Соларис.

— Правильно, Соларис! Сейчас вспомнить. Почему ты меня спрашивать о нем?

— Так, одна идея. Что ты можешь сказать об этом Соларисе?

— О, мало! — ответила Харриет, вытягиваясь в позе простодушной искусительницы. — Он — большой друг Джино Саличе. Больше того, компаньон, я думаю. Или дает деньги для ночного клуба, не знаю. Гуалтьеро приехать часто в ресторан. Заказать шампанское всем. Очень щедрый. Очень щедрый и очень любезный.

— С Катей?

— С Катей, со мной, со всеми.

— Он спал с ней?

Раздосадованная Харриет уставилась на него.

— Вы, мужчины, все одинаковы, — сорвалась она на пронзительный голос. — Всегда думать об одном и том же.

— Спрашиваю тебя не из-за простого любопытства, сокровище мое. Я ведь провожу расследование дела, которое может оказаться делом об убийстве.

Девушка взяла его руку и поднесла к своим губам.

— Ты извинить меня, Фффранческо, — сказала она. — Я глупая, вот. Спала ли Катя с Гуалтьеро? Не знаю. Не думаю. Нет, уверена — не спала. У него очень красивая жена. Он очень любит ее. Гуалтьеро всегда приходит со своей женой.

— Вспомни, когда делались эти фотографии?

— Может быть, месяц назад. Может, меньше. Наверное, меньше. У Гуалтьеро была идея. Он специально приводил фотографа. Хотел ввести Катю в кино.

На обратной стороне каждой фотографии стоял штамп с надписью «Фотостудия Рамелли, улица Бабуино 9, Рим».

Сартори показал девушке цифры на обложке «Плейбоя».

— Они тебе ничего не говорят?

— Номер телефона, — пожала плечами Харриет. — Это почерк Кати. Зелеными чернилами. Я купила в субботу для Кати ручку с зелеными чернилами.

— Значит, твоя подруга записала этот номер в промежуток времени от субботы до утра понедельника.

— Да, Фффранческо. — Харриет остановилась, будто из-за внезапной мысли, и продолжила: — Я вдруг подумала, что с того момента, как пропала Катя, Гуалтьеро больше не появлялся в ночном клубе.

После этих слов Сартори было над чем подумать.

Новые сведения.

В гостинице для него лежали две записки: одна от бригадира Короны, вторая от фельдфебеля Фантина. Портье, юноша по имени Джанни, который лишь несколько месяцев назад был боксером, держался почтительно. Эта почтительность почему-то действовала комиссару на нервы.

Сартори поднялся в свою комнату и позвонил на работу. На другом конце провода по стойке «смирно» встал усердный и многословный фельдфебель Фантин. Он проинформировал начальника, что полиция Пескары расспросила мать Катерины Машинелли, простую женщину, портниху. За это время она получила только пять открыток: из Рима, Милана и Сан-Феличе Чирчео. На последней открытке, посланной из Сан-Феличе Чирчео, стояла дата — 13 октября. Так как девушка пропала в понедельник одиннадцатого, можно было предположить, что два дня спустя она еще была жива.

Комиссар дал указание Фантину попросить у синьоры Машинелли открытки от дочери, вероятно, сохраненные женщиной.

— Что касается последней открытки, то она уже в комиссариате Пескары, — доложил Фантин. — Я сейчас позвоню, и ее срочно вышлют.

— Хорошо. Да, еще одно дело, фельдфебель! — вспомнил Сартори. — Посмотрите, кому принадлежит номер телефона: восемьдесят пять двенадцать двадцать один.

— Я могу это установить в течение нескольких минут.

— Очень хорошо. Тогда сообщите мне в гостиницу. Спасибо.

Комиссар сменил одежду, надел другую пару туфель, размышляя в то же время о необходимости снять квартиру, если семья не сможет приехать в Рим до окончания учебного года.

При мысли о семье ему стало не по себе.

А Харриет?

Охваченный противоречивыми чувствами, он вдруг заметил, как растет в нем непреодолимая уверенность в невозможности обходиться без нее.

Телефонный звонок оторвал его от размышлений. Звонил фельдфебель Фантин.

— Доктор, номер принадлежит некой Коралло Элизабетте, шестидесяти лет, уроженке Фраскати, проживающей по улице Куантили, 230. Всего лишь несколько лет назад Коралло работала акушеркой.

— Смотри-ка! — воскликнул Сартори с живым интересом. — Вам нечего сказать мне по этому поводу?

— У меня не было времени узнать. — извинился фельдфебель.

— Значит, узнайте сейчас, — приказал комиссар, беря на заметку адрес женщины. — Приготовьте мне информацию до двух часов. К двум пришлите сюда, в гостиницу, бригадира Корону с автомобилем.

— Хорошо, доктор!

— Спасибо, фельдфебель. Может быть, вы дали мне хороший след.

— Надеюсь, синьор комиссар.

Сартори положил трубку, но секунду спустя опять вызвал Фантина и поручил ему собрать информацию по Томмазо Гуалтьеро Соларису, владельцу предприятий «Космос».

Начали обрисовываться контуры дела Машинелли.

Он вышел на улицу.

Дождь лил как из ведра. Чтобы не терять время, Сартори зашел в закусочную неподалеку от дворца Виминале. Заказал себе тушеное мясо с брюссельской капустой, два яйца с устрицами, бутылку «Фраскати» и сладкое.

Элизабетта Коралло, акушерка. Что там говорила Катя по телефону в тот понедельник, когда Харриет вошла поздороваться с ней? «Это слишком! Слишком! Я на мели!»

Он заказал «Джонни Уоркер», а уходя, купил бутылку виски и забрал ее с собой в гостиницу. В комнате Сартори растянулся на кровати с намерением вздремнуть. Было без двадцати два. Телефон не дал ему заснуть.

— Бригадир Корона в холле, — объявил портье.

Холл. Помещение шесть метров на четыре, со стойкой напротив входа в лифт. Очевидно, бывший боксер хотел создать иллюзию, что вы в солидной гостинице.

— Попросите его подняться.

Комиссар спустил ноги с кровати, взял два бокала. Когда Корона постучал в дверь, Сартори наливал виски.

— Добрый день, доктор. Я не помешал?

Строгий, степенный, в мокром дождевике и со шляпой в руке, он был похож на импресарио пышных похорон.

— У него большая квартира в Париоли, где он живет с женой и двумя дочками — десяти и восьми лет. Жена, очень красивая женщина, славянка, в прошлом — манекенщица и натурщица. Зовут Пирошка.

«Пирошка», — повторил про себя Сартори. Это имя сразу же очаровало его, будто открыло перед ним таинственные горизонты дальней страны. Следуя внезапному порыву, он взял альбом с фотографиями, который нашел в комнате Катерины Машинелли, и открыл его наугад. Он опять увидел девушку в эротических позах и тупое лицо Гуалтьеро Солариса за ее спиной. Но комиссар искал другую персону и нашел ее в полумраке зала. Она сидела рядом с промышленником. Вот она, Пирошка. Изображение было немного расплывчатым, но достаточно ясным, чтобы составить представление о ее чертах лица. Худое треугольное лицо, мясистый рот, длинная изящная шея, высокая грудь в глубоком декольте. Сквозь длинные полуприкрытые ресницы глаза казались глубокими и бездонными. Светлые волосы уложены в гармоничном беспорядке вокруг головы.

— Вот, должно быть, она! — заявил Сартори, показывая фотографию Короне. — Мне говорили, что Соларис никогда не расстается со своей женой, даже когда идет в ночной клуб.

— Или жена никогда не расстается с ним, — резко ответил бригадир.

— Умная мысль.

На других фотографиях неизменно присутствовала та, которая, по всей вероятности, была синьорой Соларис.

Бригадир продолжил доклад:

— Вообще-то, субботу и воскресенье Соларисы провели в Анцио, где у них большая вилла. Владелец виллы, старый Соларис, бывший магистр. Он был очень известен перед войной.

— Проходите, бригадир. — Сартори протянул ему один из бокалов. — Выпейте со мной за успех нашего расследования.

Комиссар осушил бокал залпом, Корона сделал глоток и закашлялся.

— Матерь божья, что это? Спирт? — проговорил он, восстановив дыхание.

— Виски. Никогда не пили раньше?

Бледная улыбка появилась на лице Короны.

— По правде говоря, нет, — признался он. — Но хороший. Немного крепковатый.

Бригадир присел на стул. Дождь почти прекратился. Сартори приоткрыл окно, чтобы дать выйти сигаретному дыму. Прошел трамвай, постукивая на стыках рельсов.

— Надо будет сменить гостиницу, — посетовал вдруг комиссар. — Ночью почти невозможно сомкнуть глаза. Вы мне найдете хороший пансион?

— Нет вопросов, — заверил его бригадир. Он позволил себе еще один глоток спиртного и казался удовлетворенным. Потом добавил: — Фельдфебель Фантин сделал все, что вы приказали. Мы узнали, что Соларис на последних выборах выдвигался кандидатом в парламент от партии «Социальное движение», но не был избран. Он, однако, продолжает называть себя депутатом.

Опять зазвонил телефон. Пробило два часа, и естественно пунктуальный, как хронометр, Фантин выполнил задание начальника.

— Ну что, фельдфебель?

— Элизабетта Коралло дважды подозревалась в производстве криминального аборта. Одиннадцать лет назад у несовершеннолетней. Была освобождена из-за отсутствия доказательств. Пятью годами позже было подозрение, что она сделала аборт француженке, работавшей в Риме. И на этот раз против нее — никаких улик.

— Очень хорошо, фельдфебель.

— Бригадир Корона сказал вам о Соларисе?

— Только что мы говорили о нем. А сейчас мне нужно познакомиться с акушеркой.

Перед тем как выйти, Сартори сделал еще глоток виски. Бригадир отказался. У него уже блестели глаза, и, очевидно, по причине повышенных градусов алкоголя в напитке он глотал некоторые слова. Комиссар дружески подшучивал над ним, пока надевал дождевик. Дождь не кончался и уже начинал надоедать.

Полицейская машина с рацией ждала их у входа. За рулем сидел агент Мариани. Когда комиссар вышел, он поспешил открыть дверцу автомобиля.