6 сентября 1638 года, в воскресенье, Анна проснулась ранним утром. В последние недели беременности она стала так уставать, что участвовала в бесконечном ритуале дворцовой жизни, находясь словно в тумане. Вместе с королем и Двором она переехала в Сен-Жермен-ен-Лей, где предстояло родиться ребенку. Все было готово. Прислуга инфанта назначена, ясли устроены, а окружавшие Анну придворные старались превзойти друг друга в стремлении услужить матери будущего дофина. Никто не сомневался, что родится мальчик. Гадалки и звездочеты по всей Франции немало потрудились, предсказывая дату рождения и пол ребенка. Никто, впрочем, даже не заговаривал о принцессе. Иногда Анне даже хотелось, чтобы родилась дочь, и она твердо решила, что будет любить ее еще больше, чем сына. Ожидание материнства преобразило королеву. Ее красота как-то смягчилась, она стала более спокойной и терпимой. А когда ей делалось одиноко, или она не очень хорошо себя чувствовала, на помощь приходили его письма, доставляемые втайне и жадно ею проглатываемые. Эти любовные письма были написаны человеком, никогда не выражавшим иа бумаге интимные чувства. Но Анна читала между сухих официальных строк и улыбалась при мысли о врожденной осторожности автора. Слишком уж много ему довелось прочитать писем, написанных королевой или направленных в ее адрес, чтобы он мог полностью довериться ей – такой неудачнице в личной переписке. Он заверял Анну в своем уважении и привязанности, вспоминал, как они расстались, и королева понимала, что ему хотелось бы сказать, и удовлетворялась этим.

Сегодня, темным сентябрьским утром, Анна почувствовала первые схватки. В течение трех часов она не разрешала повивальной бабке, мадам Перроне, рассказывать кому-либо об этом. В уединении своей комнаты выслушала мессу, но к пяти часам схватки усилились, и королю сообщили о случившемся. Когда рассвело, Анну уложили в специальную постель с подставкой для ног и перилами у изголовья. В этой постели рожала Мария Медичи. Занавески были раздвинуты так, чтобы все могли видеть королеву. Комната начала заполняться людьми. Восемь стульев, покрытых шитой золотом тканью, поставили возле стен для самых знатных дам Франции и прислужниц королевы. Они уселись на них, следя в ожидании за Анной. Все свободное место было заполнено священниками и знатью, имевшей право присутствовать при родах. И когда Анна в муках открывала глаза, комната казалась просто морем лиц, тянущихся к ней, глазеющих, болтающих, поглощающих воздух, которого ей так не хватало. В помещении было удушающе жарко, и помимо возбужденной болтовни из соседних комнат слышался постоянный шум и звон. Она словно тонула, погружаясь в боль, жара и шум постепенно таяли где-то вдали, оставляя ее наедине с невыносимым страданием, которое, казалось, не могло стать сильнее и однако усиливалось с каждым мгновением. Король не приближался к жене, что показалось очень странным мадам де Сенлис и мадемуазель де Хотфор, которая находилась в толпе вне спальни.

В девять часов раздался громкий крик.

– Пошлите за хирургом! Скорее, королева в опасности!

И тогда Людовик наконец-то подошел к Анне. Толпа расступилась перед ним. Придворные расталкивали друг друга, чтобы он мог приблизиться к постели, на которой его жена лежала в такой агонии, что король тут же отвернулся, а его желтоватое лицо стало совсем больным и желтым.

Он не хотел видеть, как она страдает, или слышать ее крики. Королева предала его, и Людовик это знал – кому же еще знать! – и теперь, когда приближался миг рождения ребенка, он не мог более скрывать это от себя. Он признал беременность жены, принял поздравления, пришедшие со всех концов света, притворился, будто верит, что все это – результат случившегося между ними в ночь его возвращения в Париж, но в глубине души не переставал сомневаться, И теперь, стоя в спальне королевы и наблюдая за последними конвульсиями родов, он сознавал, что чей бы это ребенок ни был, сам он тут ни при чем.

Отвернувшись от королевы, он вышел из комнаты.

В просторной приемной толпа притихла, пока Людовик пробирался сквозь нее. Глаза короля перебегали от одного лица к другому в поисках кого-нибудь из приближенных, с кем бы он мог в такой момент поговорить. Мари де Хотфор стояла возле окна. Людовик направился к ней, но она, увидев его, разразилась потоком слез.

Архиепископ Мо начал произносить слова священного обряда, и находящиеся в спальне придворные стали вторить ему. Людовик протянул руку девушке, которая вся в слезах стояла на коленях.

– Встаньте и прекратите плакать. Я не могу видеть, как вы плачете.

Она отрицательно покачала головой и вспыхнула, не сумев обуздать свой гордый и горячий характер.

– Ваша жена при смерти, сир. Я плачу, переживая за нее, даже если вы этого и не делаете.

– Если она умрет, – сказал Людовик, – я женюсь на вас, Мари. Так что не плачьте из-за нее, ладно?

Мари де Хотфор вскочила, дрожа от обуревавших ее чувств и начисто забыв, что унылый человек перед ней – король Франции, и он только что предложил ей стать королевой.

– Стыдитесь! – задыхаясь от волнения, бросила упрек девушка. – Да простит Бог вам эти слова. Уходите, сир! Отныне я не хочу разговаривать с вами!

Король не ответил, задержав взгляд на ее раскрасневшемся лице. Мари была верной и неиспорченной девушкой, и король от души восхищался этими ее качествами. Если женщина вообще может сделать его счастливым, то только она. Если он женится на ней, Мари станет ему опорой и защитой и в какой-то степени заменит изгнанную мать. Нельзя допустить, чтобы она считала его бессердечным. С ней надо сохранить хорошие отношения на тот случай, если Анна умрет. Людовик подошел поближе и слегка склонился к девушке.

– Вы считаете, что я очень жесток, да? Но это не так. Она снова предала меня, Мари. Этот ребенок и есть окончательное предательство. Теперь можете молиться за нее, если хотите.

Король отвесил девушке легкий поклон и пошел прочь. Мари осталась на месте, глядя ему вслед и прижав руку к груди. Щеки ее залились густым румянцем.

Король назвал рождение ребенка предательством. Он не мог говорить это всерьез. Это было невозможно. Анна – такая добрая, набожная, добродетельная… Как он мог сказать такие слова? Ей, должно быть, послышалось, или она не поняла. «Если она умрет, я женюсь на вас», – так он сказал. Девушка опустилась на колени, но не для молитвы, а потому, что ее охватили неожиданная слабость и растущее сомнение. Король не приближался к королеве, пока обстоятельства не вынудили его к этому. Он говорил о ее смерти и в той же фразе – о женитьбе на ней, Мари. И вполне недвусмысленно заявил, что ребенок Анны – не его. Если он действительно убежден в этом, если это правда, тогда все становится понятным. Девушка закрыла лицо руками и застыла на месте. Свыкнуться с услышанным вот так, сразу, было невозможно. Ей надо подумать, но сейчас не время и не место для этого.

Природа позвала себе на помощь последние остатки сил Анны, чтобы та смогла дать начало новой жизни. Так уж случилось, что повивальная бабка Перроне вовремя вызвала хирурга и тем спасла жизнь ребенка, а в последний момент – и самой Анны.

Королева лежала в полузабытьи, пробужденная пронзительными криками, как-то смутно связанными с ее попытками вдохнуть воздух, и тут наконец акт рождения совершился. На мгновение наступила полная ясность, все чувства восстановились, она снова могла отчетливо видеть и слышать, и, когда до ее ушей донесся первый слабый крик ребенка, на нее накатила волна облечения и восторга. Повивальная бабка склонилась к Анне, по щекам ее катились слезы.

– Дофин! Слава Богу, это дофин!

Анна улыбнулась, что потребовало от нее огромного усилия. Но все-таки ей удалось улыбнуться.

Сын. Она родила сына, а Ришелье в это время руководил военными действиями в Пикардии.

– Как жалко, – прошептала она, – что он не увидел…

– Его Величество идет сюда, Мадам, – сказала мадам Перроне, но Анна не услышала, она лишилась чувств.

Пушки Бастилии и Арсенала сообщили народу Парижа, что у Франции есть наследник престола. К грому пушек присоединились колокола Нотр-Дам и Сен-Шапле. Фейерверки взрывались в небе, превращая ночь в день. Иллюминация преобразила столицу Франции в сказочный город. В течение трех дней всех желающих бесплатно поили и кормили возле гостиницы «Де Вилль». Празднества прокатились по всей стране, многие провинциальные города превзошли Париж экстравагантностью. Церкви раздавали милостыню и устраивали благодарственные службы. А 29 сентября кардинал де Ришелье прибыл в Сен-Жермен-ен-Лей, чтобы встретиться с королевой и преклонить колени перед дофином. Довольно быстро оправившись после родов, Анна уже неделю была на ногах. Сопровождаемая как бы окаменевшим и скупым на слова королем, она публично произнесла благодарственную молитву за сына и показала его послам иностранных держав. Она принимала их, сидя под королевским балдахином в платье из вышитого золотом зеленого бархата. Изумруды из Перу сверкали на ее шее и в огненно-рыжих волосах. Маленький дофин спал на руках гувернантки маркизы де Лонсак, стоявшей по правую руку королевы. Все ее дамы, а также архиепископы Мо и Лисье разместились тут же.

В такой же обстановке она приготовилась встретить Ришелье, когда тот пришел навестить ее сына. Кардинал приблизился к ней в составе небольшой процессии, возглавляемой королем, который не мог заставить себя взглянуть Анне в лицо. Когда Ришелье подошел поближе, Анна встала и приняла сына из рук де Лонсак. Держа его на руках, она сошла по ступенькам, чтобы встретить кардинала. На секунду их глаза встретились, и она увидела в его взгляде такую гордость и восторг, что не выдержала и глубоко покраснела, а на глаза навернулись слезы. Ришелье осторожно коснулся пальцем стиснутого кулачка младенца. Тот раскрыл ладошку и обхватил протянутый ему палец своими крошечными пальчиками. Глаза у малыша были темно-коричневыми и очень большими, и он как будто не сводил их с кардинала. Помолчав, Ришелье сказал:

– Мадам, у вас самый прекрасный принц на свете. Могу я попросить о большом одолжении?

– Конечно, – голос ее дрогнул, и Анна заметила брошенный на нее взгляд короля.

– Разрешите подержать дофина на руках? – попросил кардинал.

Анна сама положила малыша ему на руки, он покачал его и коснулся губами темноволосой головки.

– Боже, благослови мальчика, – торжественно произнес Ришелье, – и дай ему долгую славную жизнь.

Он вернул ребенка Анне, которая оставила его у себя на руках, несмотря на беспокойство маркизы де Лонсак, считавшей, что мать не должна слишком уж показывать привязанность к своему отпрыску. Она не могла понять, как королева с ее повышенным чувством собственного достоинства и строгим вниманием к этикету настаивает на том, чтобы самой нянчить малыша, да еще играет с ним, как простая крестьянка.

Ришелье повернулся к королю.

– Как мне поздравить вас, сир? В такой момент слова не идут на ум. Бог благословил вас и Францию самым прекрасным ребенком. И Ее Величество тоже.

Сверкающий взгляд на миг задержался на лице Анны, но так ненадолго, что присутствующие ничего не заметили. Впоследствии маркиза де Лонсак говорила всем и каждому, что кардинал не мог прийти в себя от восторга при виде дофина, проявив трогательную и неожиданную сторону своей натуры: любовь к детям.

К концу года Анна вместе со своим окружением вернулась в Париж. В недели, последовавшие за рождением сына, она была слишком занята и счастлива, чтобы замечать происходящее вокруг. Каждый день она проводила свой утренний прием, ходила к мессе, обедала вместе с королем и, к ужасу мадам де Лонсак, сама возила сына на прогулку в карете.

Предложение вернуться в Париж последовало от Ришелье. Он каждый день навещал ее (всегда в присутствии дюжины других посетителей) и еще больше подружился с мадам де Лонсак благодаря интересу, который проявлял к маленькому дофину. Кардинал часто искал предлог, чтобы нанести визит в то время, когда дофин находится с матерью, и, если ему позволяли, нянчил малыша на руках. В один из таких визитов, разговаривая с королевой достаточно громко, чтобы ее дамы ничего не заподозрили, он, улучив момент, прошептал Анне свой совет отправиться в Париж.

– Почему? – пробормотала королева. – Со своим сыном я счастлива и здесь.

– Гастон покидает Сен-Жермен, – сказал Ришелье громко и с улыбкой, как бы просто сообщая новость, и продолжил, снова понизив голос: – Он заявляет, что отец вашего сына – не король. Ах, Мадам, – опять вслух: – Париж готовит вам великолепную встречу. Сколько волнений, процессия в Нотр-Дам! Весь мир жаждет лицезреть дофина! – И, ободряюще кивнув присевшей в реверансе мадам де Сенлис, тихо добавил: – А вот э т у даму следует убрать. Она начала сплетничать. Надо будет сменить весь штат ваших фрейлин. Я заставлю короля дать приказ, а вы не должны возражать.

– Бог мой, – прошептала Анна. – Если Гастон говорит такое… О, пожалуйста, убирайте от меня, кого хотите. Делайте все, что угодно, но только не допустите, чтобы моему сыну причинили вред.

– Пусть болтают, – Ришелье встал и склонился над рукой королевы. – Никто ничего не сможет доказать. Ни сейчас, ни в будущем. И вы, и маленький принц – в безопасности. Но проследите за Мари де Хотфор. В ее поведении есть некоторые нюансы, которые мне не нравятся. Будьте с ней осторожнее.

Когда он ушел, Анна отправилась в свою маленькую часовню и впервые после рождения сына упала на колени и разразилась горькими рыданиями. До настоящего времени она не знала, что такое любовь. И это открытие оказалось самым важным в ее жизни. Она любила герцога Бекингема, но было ли чувство к нему любовью или смесью незрелых эмоций, усиленных романтическими обстоятельствами, тщеславием и одиночеством? А что она чувствовала к тому, кто только что ушел от нее? Желание, благодарность, зависимость от его воли? Как можно все это сравнивать со всепоглощающей страстью, охватывавшей Анну, когда она держала на руках сына? Это действительно была любовь, сжигающее материнское чувство, нежность такая обостренная, что причиняла боль, как ушиб. Ради такой любви она пойдет на все что угодно, совершит любое преступление и пожертвует всем на свете.

И Анна знала, что Ришелье разделяет ее чувства. Ребенок, спящий в роскошной золотой колыбели на постельном белье, освященном как особая милость самим Папой Римским, был самым прочным соединительным звеном, какое могло связывать мужчину и женщину.

Анна с отвращением вспомнила о Гастоне. Тщеславное и трусливое ничтожество! Предается ядовитой злобе, так как потерял надежду унаследовать трон. Но ему удалось подобраться к истине, а истина должна быть скрыта любой ценой. Пусть покидает Двор, – подумала она сердито. – Пусть снова попытается померяться своим хилым умишком с кардиналом. Тогда увидит, как тот с ним расправится, теперь, когда у Франции есть наследник престола. Постепенно овладев собой, Анна успокоилась. Все изменилось благодаря ее сыну. Гастон может демонстративно убраться из Сен-Жермена, но и только. Его мать, Мария Медичи, засвидетельствовала всему миру свой протест, проигнорировав рождение внука. И Анна чувствовала, что за это она не может ее простить. Оба они хотели бы отнять у ее сына то, что ему полагается по праву рождения, так как он лишил их видов на власть. Даже будь он и вправду сыном Людовика, Гастон с матерью пытались бы подкопаться под него. Два года назад Анна расценила бы отставку ее фрейлин как оскорбление и посягательство на собственные права. Но теперь, когда они стали судачить за ее спиной, она не могла дождаться, когда же наконец их уволят. Да, что такое говорил Ришелье? Последить за де Хотфор. Только глупец стал бы игнорировать его советы. Она станет наблюдать за каждым движением девушки – особенно, когда та будет находиться рядом с королем. И он прав: пора уезжать из Сен-Жермен. Дольше нельзя уже скрываться в уединении, отдавая всю себя сыну и забывая, что он должен появиться в свете со всей роскошью и великолепием, которые отвечают его титулу. Они вернутся в Париж, как только подготовят ее апартаменты в Лувре. Пройдут вместе с королем процессией в Нотр-Дам, подтвердив таким образом всенародно статус ее сына. Анна наконец вспомнила, где находится, и произнесла молитву. Ту же самую, которую произносила каждый день, – Людовику Святому, королю Франции, с просьбой покровительствовать четырнадцатому в роду дофину, названному его именем.

Вернувшись в кабинет, она немедленно попала в окружение своих дам, встретивших королеву почтительными реверансами. Анна помедлила на пороге, окинув взглядом по очереди каждую фрейлину и уделив чуть больше внимания Мари де Хотфор. Глаза девушки были холодны, чего никогда не замечалось прежде. Видя это, Анна осознала, что теплота и мягкость обращения, свойственные Мари, ее смущение перед королем теперь полностью исчезли. Как всегда, Ришелье был прав. Тут зарождалось нечто опасное. Амбиции? Может быть, ревность? Фрейлина становилась врагом.

– Дамы, – обратилась ко всем Анна, – к концу месяца мы вернемся в Париж. Мадам де Лонсак, позаботьтесь о том, чтобы принца подготовили к отъезду. Мы слишком долго находились вдали от мира.

Новый год в столице начался с большой помпой. Королева больше не была в Лувре пленницей, как она называла себя когда-то в письмах брату. Она присутствовала на каждом дворцовом собрании. Ее платья и драгоценности казались еще более блистательными, а роскошная красота словно расцвела в триумфе материнства. Королева настолько изменилась, что английский посол исписывал страницу за страницей, сообщая, как кротко она приняла изменения в штате фрейлин, продиктованные капризом раздражительного короля, как позволила заменить прежних подруг и не возражала, когда их разослали по родовым имениям. Очень странно, но, несмотря на рождение дофина, король был с ней холоден не менее, чем в былые времена. Зато отношения королевы с Первым министром от состояния обычной вежливости перешли в категорию явно дружественных. Они часто, обмениваясь улыбками, беседовали друг с другом. И это, – добавил посол, – только придавало правдоподобность мерзким слухам, гулявшим по Парижу, да и по другим европейским городам. Конечно, эти слухи лживы, – настаивал он, – и тут же описывал их в деталях. Но маленький принц никак не мог быть сыном Ришелье – у него темные волосы и черные глаза, как у короля. Правда, ему еще и года не исполнилось, а он показал себя очень живым и смышленым малышом и был чрезвычайно жизнерадостен, чем сильно отличался от своего отца, чей угрюмый нрав все больше портился со временем. Герцог Орлеанский лишь ворчал и занимал себя тем, что проглатывал каждый скандальный листок, смаковавший чудодейственное оплодотворение королевы после стольких лет бесплодия.

А король находил утешение в своем необыкновенном ухаживании за фрейлиной собственной жены Мари де Хотфор. Ухаживание (как едко добавил английский посол), никак не приближающееся к осязаемому результату. Девушка, единственная из окружения Анны, сохранила свое место. Говорили, будто на этом настоял король. Манеры ее за последнее время не улучшились: ранее – сама невинность и кротость, теперь она стала надменной и своенравной, доводя короля капризами до отчаяния или наоборот – повергая его к своим стопам с таким кокетством, что будь ее обожателем другой человек, она оказалась бы полностью скомпрометирована. Временами она говорила своим знакомым странные вещи, намекая, будто король настолько утратил чувство порядочности, что предложил ей руку в то время, когда его жена чуть не погибла в родовых муках.

И самое главное – де Хотфор стала непримиримым врагом кардинала и жестоко критиковала королеву. Но ни одна из интриг, исходивших из дворца Ришелье, не смогла настроить Людовика против девушки.

Распространялись слухи, в которых выражалось мнение, что, если кардиналу не удастся устранить Мари де Хотфор, она сумеет вбить клин между ним и королем, даже добьется отставки Ришелье. Так писал посол Англии и не преувеличивал. Кардинал, занятый, как и прежде, по горло работой, обнаружил, что ему немало досаждает необъяснимая ненависть фаворитки короля. К тому же он лишился своего лучшего друга и советчика. Отец Жозеф умер. Жизнь его давно висела на волоске, но он не давал отдыха телу, служа кардиналу, пока волосок не оборвался, а с ним и жизнь монаха-фанатика. Его смерть оказалась серьезной утратой для Ришелье, который даже заболел и предавался горю в одиночестве, пока важные дела не заставили кардинала покинуть уединение своего дворца, чтобы еще более одиноким, чем прежде, столкнуться лицом к лицу с враждебно настроенным Двором и вечно подозрительным королем.

Ришелье чувствовал, что ему нужен помощник, которому он мог бы доверять, – не в роли исповедника и друга, каким был более тридцати лет отец Жозеф, – а как союзник в политике. Он обратился в Рим за помощью, объяснив, что заурядный дипломат от церкви не подойдет. Что он ищет человека выдающегося ума, покладистого характера и чрезвычайной осмотрительности. Через несколько недель прибыл посланец Рима с личной рекомендацией от самого Папы, который заверял Ришелье, что это как раз тот человек, который нужен кардиналу.

Джулио Мазарини был итальянцем из хорошей семьи. Он пошел на службу Церкви, не совершив священных обрядов. Приятной внешности, в свои тридцать два года он находился в расцвете ума и сил. Несколько лет назад он вел переговоры с кардиналом и был потрясен величием этого человека. Теперь он поставил своей задачей произвести хорошее впечатление и угодить Первому министру Франции. Ему рассказали о подлинной цели его визита, и он уже видел себя правой рукой самого могущественного политического деятеля Франции. Сидя напротив Ришелье в роскошном салоне дворца кардинала, Мазарини заглядывал и дальше в будущее. Кардинал был бледен, в его изможденном трудами лице была какая-то прозрачная утонченность, вследствие чего он казался старше своих лет. Взгляд – по-прежнему сверкающий и острый, но мешки под глазами и складки возле губ свидетельствовали о преследующей Ришелье боли. Перед Мазарини сидел больной человек. А итальянец умел остро ощущать невидимое глазу. Дух никоим образом не был сломлен. Фантастическая мощь разума и сверхчеловеческая воля какое-то время еще будут справляться с природой, но не очень долго.

– Мне нужен личный секретарь, – неожиданно сказал Ришелье. – Святой Отец рекомендует вас. Я вижу, что вы – человек острого ума и проницательны в политике. Примете вы эту должность?

Мазарини не стал колебаться или делать вид, что удивлен.

– Это мое заветное желание, Ваше Высокопреосвященство. Ничто другое не привлекает меня так, как возможность внимать у ваших ног советам столь выдающегося государственного деятеля.

Ришелье встал, знаком указав молодому итальянцу оставаться в кресле. Гуляя по комнате, он продолжил разговор:

– Я научу вас всему, что нужно знать об искусстве управления государством. Примером вам будет умнейший и прекраснейший человек из всех когда-либо служивших Церкви. Это – Отец Жозеф де Трамбле, мой лучший друг. Скажите, привлекает ли вас власть?

– Да, – ответил Мазарини. – Во-первых, власть, а во-вторых – человеческая натура. Нельзя иметь одно, не понимая другого.

– Хорошо, – сказал Ришелье. – Очень хорошо. Я располагаю огромной властью, и мне нужен преданный и осмотрительный человек, который поможет мне удержать ее. В благодарность вы будете пользоваться моим доверием. Таким образом часть моей власти перейдет к вам. Сможете вы служить Франции, как если бы родились в этой стране? Не торопитесь с ответом, это важно! Если вам предстоит работать со мной, вы должны думать и действовать, как француз. Первая слабость, проявленная в отношении Италии, – и вас тут не будет.

Мазарини улыбнулся. У него были обаятельная улыбка и располагающий к себе голос.

– Италия – это всего лишь пестрая сеть провинций и мелких государств. Я бы не смог сказать, кому среди них я должен быть верен. Если Франция меня примет, я буду считать себя ее сыном.

– Начните с того, что возьмите себе имя – Мазарин. Для французских ушей так прозвучит лучше. Думаю, что вы мне подойдете, о чем я сообщу Его Святейшеству. Завтра я представлю вас королю и королеве.

Сады в имении кардинала в Рейле сверкали соцветием осенних красок. Ришелье спланировал расположение газонов и групп деревьев с той же заботой и артистичностью, с какой обставлял свой дворец. Фигурные фонтаны создавали прохладу в жаркие летние дни. Буковая аллея вела к изысканной оранжерее, в которой Ришелье обычно принимал гостей.

Сентябрь стоял теплый, деревья отсвечивали красной и золотой листвой – таков был день, когда Анна приняла приглашение Ришелье, и они, пообедав в оранжерее, направились на прогулку по саду.

Пока король охотился в Сен-Море, Анну и ее дам роскошно принимал кардинал, а его племянница, жена герцога Агильонского, играла роль хозяйки дома. Секретарь кардинала, Мазарини, развлекал всех и каждого. Герцогиня увлекла за собой дам, а кардинал предложил руку королеве.

– Если мы пойдем чуть быстрее, – тихо сказал он, – ваши дамы не обратят на это внимания, моя племянница займет их.

– Я давно жду случая поговорить с вами наедине, – сказала Анна, – но возможность предоставляется так редко. Вокруг нас всегда люди, и я ни на волосок не доверяю де Хотфор. Она становится невыносимой. Когда вы что-нибудь предпримете в связи с этим? Вы же знаете, я беспомощна. Людовику я не осмелюсь сказать ни слова: он полностью под ее башмаком.

– Знаю, – ответил Ришелье. – И это одна из причин, почему я пригласил вас сюда. Думаю, что смогу порвать их связь, но сначала мне надо кое-что обсудить с вами. Эта девушка для нас крайне опасна. Полагаю, что король ей кое-что рассказал. Может быть, сделал какой-то намек в связи с рождением дофина. Вот почему она изменила свое отношение к вам и ненавидит меня. Нам придется от нее избавиться. Она настраивает против меня короля и поощряет того рода козни, которые так эффективно строила Мария Медичи. Но альтернатива может вас шокировать.

– Кто она? – спросила Анна. – Еще одна из моих фрейлин на роль разыгрывания любовных шарад с Людовиком?

– Нет. – Ришелье покачал головой. – Такой девушки нам не найти. Но у меня в услужении есть паж, и если правильно повести дело, благодаря ему не пройдет и месяца, как Мари де Хотфор отправят домой, в провинцию.

Анна резко остановилась.

– Паж! Молодой человек! Ришелье, как вы можете…

Кардинал взял королеву за руку и мягко увлек ее вперед по аллее. Щебет и веселый смех дам за спиной заглушили восклицание королевы.

– Я же говорил, что вы будете шокированы, – напомнил ей Ришелье. – Но не забывайте, чем мы рискуем. Если девушка останется в фаворе у Людовика, она может уговорить его на все что угодно. Рождение дофина придало ему уверенности в собственных глазах. Он стал отцом, и как бы ни сомневался он в этом в глубине души, в глазах всего света Людовик теперь – не только король, но и мужчина. Благодаря Мари де Хотфор король смог заставить себя забыть, кто он на самом деле. Вот в чем секрет ее успеха, Мадам. Он ее не любит и не желает в общепринятом смысле таких понятий, и вы понимаете это не хуже, чем я. Оба мы знаем, в каком направлении лежат подлинные вкусы короля. И поэтому я считаю, что Анри де Сен-Мар является единственным противоядием против вашей фрейлины и против того, что она олицетворяет: смертельную угрозу и вам, и вашему сыну. Вам известно, что он предложил ей свою руку, когда вы корчились в родовых муках?

– Нет. – Анна побледнела. – Нет, я этого не знала.

– Зато весь Париж знает. Какое искушение для женщины, какое пятно, Мадам, на вас и на дофина! Из всего, что делал король, стараясь причинить вам боль и страдания, это последнее я никогда ему не прощу.

– Он меня ненавидит, – медленно сказала Анна. – Он всегда меня ненавидел.

– Тогда позвольте человеку, который относится к вам совсем иначе, принять меры, которые ему кажутся наилучшими. Согласитесь на Сен-Мара. Ему всего восемнадцать, и он глуп. Юноша сделает так, как я ему велю, и мы наконец-то сможем успокоиться и зажить в мире.

– Что я еще могу сделать? – сказала Анна. – Что вообще я бы делала без вашей помощи?

– Вы можете быть самой прекрасной королевой в Европе и самой преданной матерью маленькому принцу. И еще вы можете решить, что некая дверь слишком долго была закрыта.

– Вы же сказали, что все кончено, – помолчав, заметила Анна.

– Если вы так решите, то так и будет. – Он шел вперед, не глядя на свою спутницу. – Мы заключили сделку, которую вы выполнили, и теперь ничего мне не должны. Я только сделал предложение – крайне смиренно. Поверьте, крайне смиренно, Мадам… Если дверь останется закрытой, я приму это как должное, и мои чувства к вам останутся неизменными. Ничто не могло изменить их в прошлом. Ничто не изменит их и в будущем.

– Не знаю, – сказала Анна. Она вдруг почувствовала себя беспомощной, когда ей напомнили о связи, которую она предпочла бы забыть и в которой теперь, когда у нее есть сын, не нуждалась. Но что-то трогало ее сердце, когда она думала о человеке, идущем сейчас рядом с ней. Он был очень усталым и одиноким. Она знала, как она страдал, когда умер отец Жозеф. Эта печаль все еще была видна на его лице. В последние два года она столько раз нуждалась в помощи, и Ришелье ни разу ее не подвел. И в дальнейшем его помощь будет нужна, чтобы уберечь сына от обвинения в незаконном происхождении, которое может выдвинуть другая женщина, побуждаемая ревностью и амбициями и подстрекаемая королем. Людовик способен на любую выходку, любую низость. Он всегда был игрушкой в руках других людей, хотя и игрушкой опасной, так как со временем превращался во врага тех самых лиц, которых приближал к себе. Только Ришелье сумел с ним справиться и сохранил свою власть. Анна бросила на него взгляд, – они как раз подошли к концу величественной буковой аллеи, и солнце посылало свои лучи сквозь плотный шатер листьев, – и вдруг остро почувствовала сострадание и нежность к идущему рядом с ней человеку. Ришелье вдруг повернулся к ней с улыбкой.

– Простите меня. Предложение было сделано в шутку. Да и я уверен, что вы давно потеряли ключ от той двери.

– Нет, – возразила королева, и на мгновение ее пальцы сжали его руку. – Он у меня. И хранится исключительно для того, чтобы открыть дверь.

Достигнув конца аллеи, они повернули, и Ришелье взял руку Анны и поцеловал.

– Мадам, – сказал он. – Я – ваш преданный слуга.

27 декабря 1639 года Мари де Хотфор уехала из Парижа по специальному повелению короля. Она уезжала с парой бриллиантовых сережек (подарок Анны) и разочарованием в мужчинах, которое сохранит до конца жизни. Добродетельная и решительная по натуре, она пыталась бороться за привязанность Людовика со своим немыслимым соперником с той самой поры, как тот появился при Дворе. Неделю-другую, впрочем, она наблюдала за вниманием, которое король проявлял к Сен-Мару, не понимая, что это означает. Молодой человек приятной внешности казался искренним и проявлял интерес к простым вещам вроде охоты и ловли птиц. Королю нравилось слушать, как де Сен-Мар поет, так как у него был приятный голос. Только когда Людовик назначил Сен-Мара управляющим конюшнями (беспрецедентная милость для восемнадцатилетнего юноши), бедная девушка поняла, что тут кроется нечто иное, чем дружеское отношение. Сен-Мар, казалось, был очень прост в манерах, имел открытую натуру, но в его обращении с де Хотфор проскальзывала какая-то насмешка, которая в конце концов пробудила горячий характер девушки и спровоцировала ее на жалобы королю.

Уразумев истинное положение дел, Мари де Хотфор содрогнулась от ужаса. Только уговоры близких, таких как бабушка, мадам де Ла Флотт, или подруга, мадемуазель де Шемеро, предотвратили ее немедленный отъезд из Парижа. Они доказывали, что мальчишку королю подсунул кардинал, имея целью извлечь от нее Людовика и покрыт его бесчестьем. И ее христианский долг – бороться с Сен-Маром за душу монарха. В результате уговоров Мари де Хотфор, демонстрируя больше смелости, чем здравого смысла, попыталась последовать их совету. Но все было напрасно; Людовик пал беспомощной жертвой обаяния и красоты своего нового друга. Все его дремлющие наклонности проснулись, и он так увлекся превосходным юношей, что впадал в приступы ревнивого бешенства, когда тот всего лишь заговаривал с женщинами. Он требовал, чтобы Сен-Мар проводил с ним каждую свободную минуту – выделывая деревянные игрушки, охотясь, ставя ловушки на сорок или занимаясь рыбной ловлей. Охваченный новой страстью, Людовик осознал, как он устал от помыканий де Хотфор и как надоела ему ее добродетель и переменчивое настроение. Белокурые волосы и голубые глаза девушки были бесцветны, даже вызывали отвращение. Никакого сравнения с красивой и великолепной мужественностью фаворита.

Король вернулся из Амьена, и Сен-Мар пожаловался, что Мари де Хотфор вела себя нелюбезно, на что Людовик приказал девушке завтра же покинуть Двор. Ришелье устранил соперницу Анны, но заменил ее последним и самым опасным своим врагом – собственным протеже, с виду безвредным маркизом де Сен-Маром.

Второй сын Анны родился в сентябре следующего года. Роды оказались легкими – нисколько не похожими на те долгие и опасные муки, в которых рождался дофин, ставший к этому времени крепким подвижным мальчуганом двух лет от роду. Второй ребенок, родившийся очень маленьким, был спешно крещен, так как не надеялись, что он выживет. Назвали его Филиппом. Но со временем малыш набрался сил, находясь под неустанной опекой матери и мадам де Лонсак, которая к этому времени смирилась с вмешательством королевы в ее дела.

На этот раз Анна оправилась так быстро, что поднялась с постели уже через несколько часов после рождения ребенка. Как только принц-инфант стал способен выдержать путешествие, она удалилась с обоими детьми в Сен-Жермен, где стала проводить большую часть времени.

Людовик присутствовал при рождении инфанта, сохраняя безразличный вид, как будто ему не было никакого дела до еще одного побочного ребенка, а измена жены значила еще меньше. Анна вынашивала второго сына Ришелье с меньшим беспокойством, чем первого, потому что теперь не было опасности, что король его не признает или затеет супружеский скандал.

Он стал рабом двадцатилетнего фаворита, который своими капризами и пристрастиями то погружал короля в адские муки, то возносил на небеса. Людовик испытывал агонию ревности, поскольку Сен-Мар, так же как до него уже полузабытый де Льюинь, имел тягу к женщинам. Поэтому король проводил дни в мрачном отчаянии и угрюмой раздражительности, когда его любимец навещал известную куртизанку Марианну де Лорн, возвращаясь от нее в пьяном виде и хвастаясь своей доблестью.

Для Людовика уже не имело значения, что делала Анна и кого пускала к себе в постель, он больше не притворялся, будто такой же мужчина, как и другие, и не пытался обманывать сам себя. Король открыто показывал, что секс и лица женского пола – для него вещи несовместимые. И его потворство пустому и жадному молодому любовнику казалось патетической пародией на связь стареющего ловеласа с легкомысленной молоденькой любовницей.

Лувр стал сосредоточием разного рода волнений. С одной стороны – бурные всплески эмоций и ссоры с последующими страстными примирениями, а с другой – растущие политические интриги. Ришелье правил Францией, а Сен-Мар – королем. Охота и деревянные игрушки вскоре наскучили фавориту, который возжелал не только почестей при Дворе и богатства, но и участия в решении государственных дел. Он потребовал место в Королевском совете, и одурманенный им Людовик согласился. Будет приятно иметь Сен-Мара рядом с собой на заседании совета, приятно учить молодого человека ведению дел Франции. К тому же кардинал станет злиться, а Людовик издавна любил время от времени его помучить.

Итак, Людовик согласился, и де Сен-Мар был в восторге. Когда король сообщил Ришелье о своем желании, тот низко ему поклонился, но, вернувшись к себе, тут же послал за фаворитом. Кардинал устал, здоровье его за последний год сильно пошатнулось, тем не менее работал он все так же много. Но в данной ситуации кардинала подвела его способность верно оценивать обстановку. От перспективы, что балованный Адонис, полностью обязанный своим положением и успехами в первую очередь ему, Ришелье, станет вмешиваться в дела Королевского совета, головная боль и постоянная тяжесть в груди, не дававшие Ришелье спать по ночам, еще больше усилились. Увидев перед собой двадцатилетнего юношу, кардинал потерял голову.

– Дела государства – не для детей! Это я свел тебя с королем, и мне ничего не стоит сделать так, что он тебя бросит!

Кардинал отправился к Людовику. Не прошло и часа, как приказ о назначении Сен-Мара членом Королевского совета был отменен, и с этого момента молодой маркиз стал открытым врагом Ришелье. Новости об этой вражде просочились к Анне в ее убежище в Сен-Жермене, но она никак на них не прореагировала. Время и мысли королевы занимали только ее маленькие сыновья. В связи с рождением Филиппа она получила пакет, в котором оказалось кольцо с изумительным алмазом канареечного цвета и ключ от двери ее спальни в Лувре. Никакой записки не было приложено, но Анна поняла, что это означает конец визитов кардинала. Последний год он приходил все реже и реже и часто проводил время в беседе, почтительно целуя ее руку при уходе. Он был болен и преждевременно постарел. Страсть, вспыхнувшая между ними, постепенно угасла. Если бы не два принца в детской комнате в Сен-Жермене, можно было бы сказать, что их трехлетней связи как бы и не существовало. Анна была всецело поглощена материнством. Бурная жизнь в прошлом казалась ей сном, теперь она жила в полной безопасности благодаря уму и способностям Армана де Ришелье. В провинции она была счастлива. Последнее время Ришелье советовал ей быть терпеливой и ждать развития событий. Она – мать будущего короля Франции, и время – ее лучший союзник. Нетрудно было догадаться, что, советуя это, он имел в виду возможную смерть короля и регентство Анны от имени ее несовершеннолетнего сына.

В один из декабрьских дней 1641 года, когда Анна играла со своим старшим сыном в его комнатах в Сен-Жермене, появился паж и провозгласил, что не кто иной, как сам маркиз де Сен-Мар, хочет ее видеть. Многие придворные совершали короткое путешествие в Сен-Жермен из Парижа, чтобы засвидетельствовать королеве свое уважение, но визит фаворита был неординарным случаем.

Анна, сидевшая на полу, встала и позвала мадам де Лонсак.

– Здесь месье Ле Гранд! – так с легкой руки короля все, за исключением кардинала, называли Сен-Мара.

Мадам де Лонсак поспешила на зов, чтобы увести дофина, но тот попятился и уцепился за бархатные юбки матери.

– Я уведу дофина, Мадам. Пойдемте, мой ангел, моя радость, вместе со мной!

– Постойте, – быстро сказала Анна. – Может быть, он приехал, чтобы увидеть дофина. Я приму его здесь, в детской. Идите, де Лонсак, приветствуйте и приведите ко мне маркиза. Луи, подойдите сюда, чтобы я могла застегнуть пуговицу на вашем жилете. Важный господин хочет с вами встретиться. Вы должны вести себя хорошо и протянуть ему руку для поцелуя.

Маленький мальчик взглянул на нее большими черными глазами, в которых сверкали слезы, так как он боялся, что его уведут от матери. Дофин был исключительно красивым ребенком и уже сознавал, что отличается от других людей, даже от своего младшего брата, и понимал, что от него ждут соблюдения определенных правил поведения. Он обожал мать и бурно выражал ей свои чувства. С мадам де Лонсак мальчик был более сдержан, так как чувствовал, что она ниже его по положению, хотя ему и приходилось ее слушаться. Он подошел к матери и обнял ее за шею. Она усадила его на колени и поцеловала.

– Мама, я хочу остаться. Я хочу остаться с тобой.

– Так и будет, – сказала Анна. Она ни в чем не могла отказать сыну. – Но когда господин войдет, вы должны вести себя смирно. Иначе я позову де Лонсак, и она уведет вас с собой.

– Обещаю, мама, – ответил малыш, уткнувшись лицом в ее плечо. Ему нравились нежная щека матери и ее запах. Он уже понимал, что его мать очень красива, и любил играть с длинными шелковыми прядями волос, струившимися по плечам Анны.

В таком виде и увидел их Сен-Мар, когда вошел в комнату. Он помедлил, прижав одну руку к груди, а затем отвесил королеве и ее сыну глубокий поклон. Король так часто жаловался на жену за ее измены в прошлом, что Сен-Мару вся эта тема ужасно надоела. Королева показалась ему прекрасной, хотя и несколько постаревшей. Ей было ровно сорок, и она всегда хорошо с ним обращалась. Сен-Мар не верил рассказам короля о ее надменности и холодности. Наоборот, увидев Анну, он решил, что она очаровательна – просто ослепляет глаза – и занята именно тем, чем должна заниматься женщина: детьми и домашними заботами. Вот почему он пришел к ней, несмотря на советы брата короля Гастона, своего любимого друга де Туа и могущественного герцога Бульонского, который в прошлом проявил себя таким неукротимым бунтовщиком. Сен-Мар полагался на собственные суждения и еще больше – на свое обаяние. Он не сомневался, что легко покорит Анну. Шагнув вперед, маркиз поцеловал ее руку, мысленно одобрив нежную белую кожу и тонкие пальцы, украшенные необыкновенным желтым алмазом. Низко поклонившись, он взял маленькую ручку трехлетнего дофина Франции.

– Мадам! Монсеньер! Ваш покорный слуга.

– Это неожиданное удовольствие, месье, – сказала Анна. – Вы должны простить мне столь неофициальный прием, но, как видите, большую часть времени я провожу с сыновьями. Можете сесть, месье де Сен-Мар, я сяду тоже. Луи, возьмите вашу маленькую карету и поиграйте там, у окна. А теперь, месье, надеюсь, вы развлечете меня рассказами о том, как идут дела в мире. Я живу столь уединенно.

– Увы, Мадам, без вас Лувр – пустыня! Мы до сих пор вздыхаем, сожалея о вашем отсутствии.

– Но не король, полагаю, – холодно сказала Анна. К ее удивлению Сен-Мар рассмеялся. От улыбки его красивое, несколько капризное лицо стало вдруг мальчишески открытым.

– Нет, Мадам, не Его Величество и, конечно, не кардинал. Если бы кардинал не был так близок к королю, думаю, что Его Величество навестил бы вас и увидел, как скучно вам здесь живется. Я просто в этом уверен.

– Полагаете, это кардинал несет ответственность за мою жизнь в безвестности? – тихо спросила Анна. Почувствовав, что тут кроется нечто большее, чем обычный светский визит, она улыбнулась Сен-Мару, но ее бледное лицо ничего не выдало.

– Я в этом уверен, – сказал маркиз. – Он управляет каждым движением короля. Он – тиран, и сам король это признает. Ах, когда я смотрю на вашего прелестного сына, нашего дофина, сердце мое истекает кровью при мысли о том, что он должен терпеть лишения под гнетом этого мерзкого человека, а сами вы лишены всех прав и власти. – Он откинулся в кресле, чтобы понаблюдать за произведенным эффектом.

– Я вас не понимаю, – сказала Анна. – Ни слова не понимаю из того, что вы говорите, месье. У меня нет власти, да она мне и не нужна. Как я могу быть лишена того, что никогда не имела? Как может мой сын пострадать, пока жив король?

– Но если он умрет, Мадам, что тогда? Кто станет регентом Франции, кто защитит маленького дофина?

Анна резко встала.

– Мы не должны обсуждать смерть короля, месье. Эго государственная измена. Я запрещаю вам это.

Такого ответа Сен-Мар не ожидал. Гастон Орлеанский утверждал, что она – смертельный враг кардинала, и ей есть за что мстить: в течение двадцати пяти лет королева терпела унижения и преследования; но сейчас она вела себя не так, как ожидал маркиз. И он потерял голову в своей попытке опутать ее.

– Мадам, выслушайте меня, вы должны меня выслушать! Я нахожусь в постоянном контакте с герцогом Орлеанским.

– Который сидит в Блуа под угрозой немилости короля, – прервала его Анна. – Месье, уверяю вас, вы ведете себя очень необдуманно: Гастону нельзя доверять.

– Но я верю ему, Мадам, – настаивал Сен-Мар. – И не только я, но и герцог Бульонский, и месье де Туа, и мой друг Фонтрейль – это лишь несколько имен! Если что-нибудь случится с королем, знаете, что задумал кардинал? Он хочет сам стать регентом Франции! Лишить прав и Гастона, и вас на управление страной от имени дофина. Он заключит вас в тюрьму и возобновит союз с протестантами против Испании, вашей родины, Мадам! Вот каковы его планы!

Анна спокойно смотрела на Сен-Мара. Ее сын послушно играл в углу, но сейчас он отставил игрушки в сторону и наблюдал за сценой, разыгравшейся между его матерью и незнакомым молодым человеком в роскошных одеждах, который говорил так возбужденно.

– Могу я спросить, каков ваш план? – спросила королева. – Очевидно, что он у вас есть, месье, и ради вашего же блага, думаю, вам следует мне довериться.

– Ах, Мадам! – воскликнул Сен-Мар. – Я знал, что вы захотите меня выслушать. Взгляните на сына и хорошенько прислушайтесь к тому, что я вам скажу. На карте его будущее. Король снова неважно себя чувствует, и кардинал помыкает им и терроризирует Двор да и вас, Мадам, тоже. Мне же известно, как он преследовал вас в прошлом, как вы страдали из-за него. И вот наступил ваш час отплатить за себя и одновременно защитить дофина. Во Франции должно быть совместное регентство – вы вместе с герцогом Орлеанским!

– Как вы думаете этого достигнуть?

– Мы убьем кардинала! – крикнул Сен-Мар. – Уничтожим этого тирана и чудовище и освободим всех нас!

– Вы всерьез утверждаете, что герцоги Орлеанский и Бульонский в этом участвуют? – спросила Анна.

– И это еще не все, – Сен-Мар понизил голос. – Король с нами, Мадам! Сам король жаждет освободиться от этого субъекта. Что вы на это скажете?

Анна посмотрела на него и медленно покачала головой.

– Мой бедный друг, – сказала она. – Король просто не может обойтись без кардинала. Он любит притворяться, и это все, чего вы от него добьетесь. Притворство. Мечты. А в последний момент он выдаст вас Ришелье. Ради вас самих, умоляю, забудьте ваши планы и не заговаривайте о них снова. Что касается меня, я больше не желаю слушать ни единого слова.

– Мадам, – настойчиво сказал де Сен-Мар, – вы рассуждаете, исходя из прошлого. Я знаю, что и другие пытались настроить короля против Ришелье, но кто они? Его мать? Гастон? Это глупое создание де Хотфор, читавшая ему нравоучения как гувернантка? Но не я, Мадам! Уверяю вас, без меня король не может обойтись. Мои слова звучат, как бахвальство, но это правда. Если я брошу короля, он умрет. Говорю вам, он уже готов расстаться с кардиналом только потому, что этого требую я.

– Вы заявляете, что король согласен на убийство Ришелье? – спросила Анна. Этот юноша так молод и так уверен в себе! Если он прав, и Людовик пал столь низко, то Ришелье – в смертельной опасности! – Вы верите словам короля?

– Я знаю это, – возразил Сен-Мар. – Не считайте, Мадам, что если я молод, то непременно глуп. Неужели вы думаете, что я не поставил себе целью тщательно изучить короля? Неужели полагаете, будто я не изучил каждый оттенок его настроения, каждый закоулок его характера? Он для меня – открытая книга. Вот почему я делаю с ним, что хочу. Он любит меня, Мадам. Простите за это выражение, я имею в виду – как отец любит сына или младшего брата. Вы меня понимаете?

– И даже очень хорошо, – оборвала его Анна. – Он вас любит. Прекрасно. И он согласилсл на убийство своего министра. Тогда зачем вы пришли ко мне?

– Потому что может так случиться, что король долго не проживет, – нетерпеливо сказал маркиз. – Поэтому вы нужны нам, Мадам, нужна ваша поддержка. Нам потребуется помощь Испании. Чисто дворцовая интрига не гарантирует избавления от Ришелье и последствий содеянного им.

– Вы уже имели контакт с Испанией? – Анна повернулась к сыну, который тянул ее за рукав.

– Я хочу посидеть с тобой, мама.

– Сейчас, Луи. Пойдите к мадам де Лонсак. А я приду через несколько минут. Ступайте, маленький мой. Немедленно.

Мальчик надулся, хмуро разглядывая Сен-Мара, из-за которого, по его мнению, мать не желала, чтобы он сидел рядом с ней, затем выбежал из комнаты. Боевой клич пронесся по коридору: «Де Лонсак! Де Лонсак, где вы?»

– Да, – ответил Сен-Мар. – Наш посланец сейчас в Испании. Обсуждает договор между нами и королем, вашим братом.

– И каковы условия? – спросила Анна. Она снова села в кресло, тщательно расправив на коленях складки бархатной юбки. Благодаря этому не было видно, как дрожат ее руки. Формально Испания все еще находилась в состоянии войны с Францией. Поэтому первый министр Оливарец согласится на все, что приведет к выгодному миру и гибели главного врага Испании. Да, это не было дворцовой интригой, задуманной от безделья, это был политический маневр необычайной важности! Даже в самых необузданных действиях Анны, которые действительно были актами государственной измены и восстанием против короля и Ришелье, она не осмеливалась на большее, чем писать письма и давать советы.

А этот мальчик, разодетый в шелк и кружева, рассуждал о договоре. О сепаратном договоре, заключаемом с державой, которая вела войну с Францией.

– Скажите, – спросила Анна, – каковы условия вашего предложения Испании? Думаю, король ничего об этом не знает?

– Нет, нет, конечно, нет, – ответил Сен-Мар. – Это предосторожность на случай его смерти. Наши условия – расправа с Ришелье и назначение вас и герцога Орлеанского регентами от имени дофина. И заключение мира.

– Что вы надеетесь выиграть для себя?

– Сохранение моего положения, Мадам. Король хочет, чтобы я заседал в его совете, а кардинал не согласен. Если мы избавимся от Ришелье, король будет счастлив и свободен делать все, что ему вздумается. А если король умрет, то герцог Орлеанский обещал мне место в совете при регентстве, и я уверен, что вы тоже выразите свою благодарность за то, что я не забыл и о вас. Вот чего я хочу. Избавиться от врага и продолжать служить Франции.

Несколько секунд Анна молчала. Затем повернулась и протянула ему руку. Сен-Мар опустился на колено и коснулся ее губами.

– Я дам ответ, месье, когда получу доказательства того, что вам удалось договориться с Испанией. Но пока я не увижу договор, подписанный моим братом королем, я к вам не присоединюсь.

– Вы его увидите, – воскликнул Сен-Мар. – Еще до конца февраля, Мадам, вы будете держать его в руках. Клянусь в этом!

– Теперь идите, – спокойно сказала Анна. – И будьте осторожны. Внушите то же самое герцогу Орлеанскому. Поверьте, ему нельзя доверять слишком много секретов. Он далеко не смел сердцем.

– Зато у меня сердце льва, – объявил Сен-Мар. – Не сомневайтесь, Мадам. Я сам проведу все это дело и добьюсь успеха. Прощайте. Ваш самый покорный слуга!

Анна следила, как Сен-Мар подошел к двери, как отвесил ей еще один низкий поклон и исчез. В большой залитой солнцем комнате стало очень тихо. Королева подошла к окну и постояла, глядя на раскинувшийся за окном сад, на кусты и деревья, на которых жестокие декабрьские ветры не оставили ни листочка. В ярких, но холодных солнечных лучах морозная пыль сверкала, как рассыпанные по дорожкам алмазы. Сен-Мар сказал: до конца февраля. Значит, не позднее, чем через два месяца он покажет ей договор.

Теперь Анне предстояло решить, что делать, и неожиданно ее охватили муки сомнения. Жизнь Ришелье была в опасности, и сам король оказался среди тех, кто планировал убийство кардинала. Она высмеяла Сен-Мара, основывая свои сомнения на поведении Людовика в прошлом. Но сейчас, спокойно размышляя обо всем этом, она вдруг поняла, что тот говорил ей правду. Никогда в жизни Людовика не было никого, подобного Анри де Сен-Мару. Его влияние на короля стало абсолютным. Даже живя в уединении в Сен-Жермене, Анне случалось слышать рассказы о бурных сценах, после которых Людовик лежал в полной прострации, умоляя Ришелье выступить посредником между ним и капризным фаворитом. Она слышала историю о Королевском совете и могла сообразить, с каким пренебрежением Ришелье пресек политические амбиции будуарного красавца. Он воспрепятствовал планам Людовика и его любимца, но, быть может, это оказалось последней каплей. Быть может, Людовику действительно надоело иго, которое он терпел почти двадцать лет, и страсть настолько ослепила короля, что он наконец решил избавиться от своего Первого министра. Не уволить его – этого король сделать не мог: слишком уж он боялся Ришелье, чтобы встретиться с ним лицом к лицу и сказать: «Уходите, вы мне больше не нужны». Или расправиться с ним, как они оба расправлялись с другими: арестовать кардинала с помощью специального королевского указа и заключить его в крепость. Нет, Людовику не хватило бы мужества оставить Ришелье в живых. Отставкой можно пренебречь, даже из тюрьмы можно убежать и обрушить страшную месть на вероломного господина. Королева могла представить себе всю нерешительность и страх своего мужа. Сен-Мар был прав. Если Людовик решил избавиться от Ришелье, то предпочтет, чтобы того убили. Так поступал он и раньше, когда следил из окна за тем, как тело Кончини, фаворита его матери, тащили за ноги из Лувра. Он согласится на убийство Ришелье.

И если все было так, как она думала, тогда ничто не могло спасти кардинала. Она может его предупредить, но если его главным врагом стал сам король, надежды не оставалось. Ришелье победит только в том случае, если сможет дать Людовику неоспоримые доказательства того, насколько далеко зашел этот заговор. И доказательством может быть договор с Испанией – если только ей удастся им завладеть.