Валентина с трудом проснулась после тяжелой ночи на третий день пути. По дороге они ночевали в маленьких сельских гостиницах, обставленных весьма убого. В последней из них постель была так грязна, что Валентине пришлось спать, завернувшись в свой плащ, а де Шавель лег на подстилку за дверью. Сейчас они находились уже во владениях Александры, и Валентина выглянула из окна, силясь узнать полузабытые места. Де Шавель и Яна еще спали, — дорога была утомительной, а кроме того — опасной, и не будь полковника, двух беззащитных женщин ограбили бы уже посредине пути. Почти всю ночь де Шавель бодрствовал на страже, пока они с Яной спали. Валентина осторожно встала, и, стараясь не разбудить, накрыла его подбитой мехом курткой. Впервые за последние пять лет она ощутила, что значит находиться под чьей-то заботливой опекой, когда любое ее желание исполнялось еще до того, как она решалась об этом попросить. Ей казалось удивительным, что мужчина может быть настолько нежен и добр. И еще — было мучительно спать порознь с человеком, который еще недавно встревожил ее существо своими крепкими поцелуями и сильными мужскими объятиями… Удавалось только тихонько прислониться к его спине, когда он уже спал… Он заботился о ней так, словно она была малым ребенком, и не давал ни малейшего повода заподозрить, что он может воспринимать ее как женщину. Глядя на него спящего, Валентина пыталась примириться с той болью и томлением, которые принесла ей эта любовь, первая любовь в ее жизни. И у нее сжималось сердце, когда она разглядывала его лицо, жесткое, бесстрастное лицо военного, с глубоким шрамом, пролегшим через щеку. И еще ей невыносимо хотелось лечь рядом с ним и медленно, осторожно целовать и гладить его лицо, пока он не проснется… И все-таки счастьем было уже то, что он был рядом, напротив нее, то, что былая пустота ее жизни вдруг оказалась переполненной им… Она запрещала себе думать о том, как долго продлится это счастье и чем оно закончится.

Карета давно уже катилась по ухабам, тяжко кряхтя и словно переваливаясь с ноги на ногу, когда Валентина вскрикнула, отчего оба ее спутника проснулись:

— Вот он, Чартац! Впереди, на холме перед нами!

Де Шавель дернул за шнурок, привязанный к локтю возницы, и, высунувшись из окошка, приказал:

— Давай, нахлестывай, добрались!

Дом был изначально задуман как крепость; цепь таких фортификаций была построена вдоль всей границы с Россией — для отражения возможного нападения воинственного соседа. Так что здание не отличалось особенными архитектурными изысками: башенки были сложены из квадратных серых глыб, и столь же ненамеренная рустика бросалась в глаза при взгляде на угрюмый фасад. Предки Валентины жили здесь уже три столетия, и лишь совсем недавно дед ее придал этому дому некоторые черты добропорядочного помещичьего дома. Чартац был выстроен на крутом пригорке, окруженном садами и рощами. Всё поместье простиралось на пять тысяч акров, что по тем временам было вполне средним размером владений.

Когда карета остановилась посреди двора, к лошадям сразу же подбежали слуги в ливреях, взяли лошадей под уздцы и помогли путешественникам выбраться из экипажа. При виде Валентины мажордом упал на колени, со слезами целуя ее руку и повторяя:

— Ах, мадам, мадам… После стольких лет, и в первый раз… Боже мой… Ладислав! — крикнул он младшему слуге. — Ступай доложи ее сиятельству! Да побыстрей!

У Валентины так затекли ноги в долгом пути, что теперь она с трудом преодолела крутую каменную лестницу, ведущую ко входу в дом. Поднявшись туда, она с высоты окинула взглядом родные места, лежащие перед ней как на ладони, потом медленно рассмотрела слуг, лица которых она помнила еще с младенчества… В ее глазах стояли слезы счастья.

Они уже прошли в мрачный непобеленный вестибюль, когда Александра выбежала им навстречу.

— Сандра!

— Валентина!

Они кинулись в объятия друг друга и в молчании долго не размыкали рук, не в силах оторваться… Де Шавель стоял, терпеливо ожидая, пока наконец старшая сестра не подняла голову и не встретилась с ним взглядом. Тогда она осторожно отстранилась от Валентины.

— Кого ты привезла с собой? — своим низким хрипловатым голосом спросила Сандра у сестры.

Де Шавель сделал шаг вперед и поклонился:

— Позвольте представиться, де Шавель, полковник Императорской гвардии. Я сопровождал вашу сестру из Данцига.

Графиня Сандра была несколько высока для женщины. Одетая в платье из черной саржи, с черными кудрями, обрамляющими пытливый лоб, и пронзительными карими глазами, она, пожалуй, не была красавицей. И в то же время в ней было причудливое обаяние.

Александра обняла сестру, и взглянув на нее сверху вниз, рассмеялась. Материнское чувство, промелькнувшее в ее лице, сделало ее черты мягче.

— Вы оба, должно быть, устали после долгой поездки, — сказала она. — И особых удобств, я думаю, не испытали. Так что я не задам вам ни единого вопроса, пока вы не примете ванны, не переоденетесь и не закусите с дороги. Это относится и к вам, полковник. Мой дом в вашем распоряжении. Ладислав! Януш! Помогите господину прийти в себя после дороги. А ты, Валентина, пойдешь со мной наверх. И кто-нибудь там, расседлайте мою гнедую, я не поеду сегодня на прогулку!

Все еще обнимая сестру за плечи, Александра повела ее по лестнице вверх. Де Шавель последовал за ними; Валентина обернулась к нему;

— Если вам что-нибудь понадобится, только спросите! — сказала она. — Ладислав все сделает.

— Да, спасибо, — кивнул он. Он устал до такой степени, что с трудом мог двигать языком. Все, чего ему хотелось, это теплой ванны — и проспать весь остаток дня.

Через полчаса он улегся на пуховой постели, и изрядная доля его усталости была уже смыта горячей ванной. Он заснул, едва коснувшись головой подушки. Его миссия была выполнена. Она была в безопасности. Насколько он мог заключить после знакомства с Александрой, она была куда как способна обеспечить неприкосновенность сестры. Он мог уехать со спокойной совестью. Он мог наконец забыть об этом деле и спокойно спать.

В это время Александра беседовала с Валентиной.

— Я уже решила, что ты забыла обо мне навсегда, — укоряла она сестру. — Ни весточки за последние два года. Мне казалось, что ты все позабыла за львовскими развлечениями.

Она наклонилась вперед и похлопала Валентину по руке. Они сидели в гостиной. Комната была выдержана в женском стиле, несколько неуместном для столь энергичной женщины, как Александра, везде расставлены были вазы с цветами; мебель в комнате была русской работы, та еще, что была привезена сюда матерью Александры, графиней Наталией Проковой. Валентина полулежала на софе, но спать ей вовсе не хотелось, она возбужденно всматривалась в сестру, сидящую напротив нее, невольно сравнивая ее с той, что пребывала в ее воспоминаниях. Валентина уже успела взахлеб рассказать ей всю свою историю. Только настойчивость ее сестры заставила ее сесть к завтраку, но когда подали яйца, зелень, сметану, и, наконец, дымящийся шоколад, она вдруг почувствовала зверский аппетит и с удовольствием позавтракала.

— Он не давал мне писать тебе, — ответила Валентина сестре. — Одно мое письмо он сумел перехватить, и несчастного слугу, с которым я посылала, высекли. И я не стала пробовать еще раз.

— Я его сразу возненавидела, — сказала на это Александра. — Говорила же я несчастному отцу, что это жестокий и коварный человек, который принесет тебе только несчастье! Какая жалость, что он не выбрал в жены меня, — попробовал бы он со мной шутить подобным образом!

— Ты не устояла бы перед ним, милая сестра! — воскликнула Валентина. — Он бы и тебя запугал. Ты же видела мои плечи…

— Видела! — черные глаза Александры налились ненавистью. — Если бы он сделал это со мной, я бы его отравила. Бедная ты моя… Как ему нравилось, наверное, терзать тебя! — Она презрительно скривила губы. — И толкать тебя в постель этих французов! Какое у поляков, однако, извращенное чувство юмора!

— Ты ведь тоже наполовину полька, — сказала Валентина. — Не можешь же ты отрицать это?

Это был один из тех вопросов, по которым они никогда не соглашались друг с другом.

— Никакая я не полька, — сухо сказала Александра. — Я просто живу в Польше. Живу сама по себе. Больше мне ничего не надо от Польши.

— И тебе будет все равно, даже если начнется война? — спросила Валентина. — И что мы будем помогать французам против России? Чью ты займешь сторону?

— Ничью, — отвечала Александра. — Что мне война? Чартац так далеко от этого всего. Пусть они там убивают друг друга, а у меня есть гораздо более интересные занятия. Да и у тебя они найдутся, раз уж тебе удалось бежать от этого чудовища. А скажи мне, — продолжила она обыденным голосом, который, правда, отчего-то вздрогнул, — а каков действительный интерес в тебе к этому полковнику?

— Да никакого, Боже мой, — сказала Валентина, краснея. — Я же рассказала тебе — и это все.

На самом же деле в своем рассказе Валентина опустила ключевую сцену в спальне у Мюрата, поскольку убедить после этого сестру в том, что полковник так и не тронул ее, было бы невозможно. На ее месте Валентина и сама бы в это не поверила.

— Ну что ж, если ты не хочешь говорить, не надо, — мягко сказала Александра. — Я не настаиваю, моя малышка. Ты можешь, в конечном счете, иметь любовника, если пожелаешь. Ты сейчас как раз в той поре, когда начинаешь понимать, что не все мужчины свиньи, а некоторые вполне приемлемы, скажем так! — Она засмеялась снова и встала.

— Но он не любовник мне, Сандра, — попыталась возразить Валентина. — Ты же совершенно его не знаешь. Он мало похож на других мужчин.

— Ооо! Что ты знаешь о мужчинах, моя миленькая, что так судишь о нем? Ты права, я не знаю его, но мне знаком такой тип мужчин. Этот господин не из тех, кто повезет женщину за двести миль просто так. Да еще к тому же похлопочет о ее защите перед самим императором! О нет! Я думаю, ты поразила его сердце, моя мышка. Кстати сказать, я тоже весьма благодарна ему за то, что он укрыл мою голову своим могучим полицейским крылом. Видишь ли, я мало сомневаюсь, что твой благоверный Теодор предпримет попытки тебя вернуть. И кроме того, я думаю, полякам доставит удовольствие повесить кого-нибудь из Шуваловых — хотя бы женщину!

— Но мы в безопасности! — воскликнула Валентина. — Никто не осмелится тронуть нас теперь! Боже мой, Сандра, ты не представляешь, как я счастлива, что я наконец дома и свободна! И не могу поверить, что больше не увижу этого негодяя! Но постой — я все время говорю о себе. А что происходит в твоей жизни? Как ты живешь, ты совсем-совсем такая же, как раньше.

— Ты тоже, — отвечала сестра с улыбкой. — За исключением того, что ты стала еще обольстительнее. А теперь, когда ты рассказала мне все или почти все, — она усмехнулась, — про историю с полковником де Шавелем, тебе следует все-таки поспать. У меня есть еще дела по хозяйству, и, рано ли, поздно ли, мне надо садиться на моего нового жеребца и объезжать угодья. Да ведь никто из этих мужланов так и не смог его объездить! Я тебе завтра его покажу.

— Может быть, и я смогла бы на него сесть, Сандра?..

— Ну уж нет! — отрезала Александра. — Во-первых, он поляков на дух не переносит, это раз. Тадеуш уже сломал себе руку, попытавшись взобраться на него, а ведь он лучший объездчик во всем моем имении! Нет, дорогая, занимайся собой. А сейчас ступай-ка спать. Мы отметим ваш приезд этим вечером, мы с тобой да этот бравый полковник!

Валентине пришлось объяснить де Шавелю, что столовая в замке слишком велика и будет смотреться ужасно угрюмой в присутствии всего трех персон, а поблизости не было соседей, которые стоили того, чтобы их пригласили на обед. Исходя из таких соображений, Александра велела подать обед в кабинете отца. Это была теплая комната по средневековым меркам Чартаца. Там были настелены персидские ковры и висели на стенах гобелены, которые все же удерживали немного тепла, исходившего от весело горевшего камина и от многочисленных канделябров, усаженных свечами. Столовое серебро и изысканная скатерть были русского происхождения, что де Шавель сразу же отметил про себя. Он спустился к обеду в сером костюме и ослепительно белых лосинах, и даже язвительная Александра вынуждена была признать, что он очень хорош собой. Он был мужчина не того типа, который ее привлекал; в нем чувствовалась властность. Это был не петушиный задор графа Грюновского, но все же неосознанная магия силы, исходившая от него, вызывала у нее стремление противостоять этому загадочному человеку.

Полковник вошел в комнату, поклонился и поцеловал Александре руку. Ее руку украшал перстень с огромным рубиновым кабошоном, таких камней он не видел в своей жизни. Оттенок камня удачно гармонировал с колье на ее шее и с цветом платья, которое также было выдержано в густо-красной гамме. Платье приоткрывало ее высокую грудь, и полковник подумал, что, несмотря на свой высокий рост и свою угловатость, эта женщина, безусловно, соблазнительна. Взглянув в ее темные глаза, он с удивлением обнаружил там вполне откровенный вызов… Человек, который смог бы покорить эту женщину, должен быть сделан из того же редчайшего материала, что и она. Полковнику с трудом верилось, что Александра и Валентина были сводными сестрами.

— Вы достаточно отдохнули? — спросила Валентина, войдя в комнату, и полковник развернулся к ней. Целуя ей руку, он приметил, как напряженно дрожат ее пальцы. На ней было желтое шелковое платье, а шею покрывал газовый платок продернутый золотой нитью. Единственным украшением на ней было небольшое жемчужное ожерелье, то самое, которое она надела для того вечера, в доме у Мюрата. Она была очень красива, и когда де Шавель взглянул на нее, она сразу вспыхнула.

— Я превосходно себя чувствую, мадам, — отвечал он. — Но я уже не верил, что вы перенесете эту ужасную дорогу. Никогда не чувствовал себя более счастливым, — повернулся он к Александре, — чем когда наконец отдал должное качеству кровати, на которой я проспал сегодня с утра.

— Надеюсь, что вы также отдадите должное и обеду, — сказала Александра. — Мы здесь живем по-простому, но наш покойный отец держал неплохой винный погреб и к тому же научил меня разбираться в винах. Прошу садиться!

Обед оказался весьма непростым. На горячее была подана оленина в винном соусе с кореньями и травами, и де Шавель мог бы поклясться, что и у лучших поваров Парижа ему не приходилось есть так вкусно. Изобилие польских и русских закусок и прекрасных вин. Он обратил внимание, что графиня пила не менее его, но имела, очевидно, крепкую голову. Более того, она показала себя блестящим собеседником, она развлекала и поддразнивала, обладала незаурядным, хотя и несколько крепковатым для дамы, юмором. Так, она в совершенно шутливых иносказаниях ясно дала понять полковнику, что очень благодарна ему за помощь ее сестре и желает ему всяческих благ, но если он посмеет недостойно поступить с Валентиной, в ее власти будет дать приказ перерезать ему горло. Де Шавель слегка задумался над этой угрожающей шарадой, пока происходила смена блюд и подали десерт с коньяком. Он и Александра пили его из хрустальных бокалов, выточенных в форме букета цветов, а Валентина потягивала шампанское.

— Если желаете курить, полковник, я могу предложить вам сигару из запасов моего отца. К сожалению, в табаке он очень мало понимал и вообще имел отвратительный характер, но его вкус был гораздо лучше в отношении других вещей — я думаю, моя покойная мать развила в нем это особенное мужское чувство! — Александра засмеялась без стеснения.

— Не шокируй полковника, моя дорогая, — сказала Валентина. — Я уверена, он не привык к тому, что о родителях говорят в таком тоне. Но Александра права, — повернулась она к де Шавелю. — Я помню тот день, когда отец сообщил мне о моей скорой свадьбе с Теодором. До этого дня я думала о нем как о своей главной защите и опоре, я восторгалась им, просто восторгалась! И вот он говорит мне: это прекрасная пара для тебя, а я буду заседать в Высшем Совете. И даже не стал слушать моих возражений и не обратил никакого внимания на мое горе…

— Меня он тоже все время пытался удачно пристроить, — добавила Александра. — Но, к счастью, ни один кандидат не продержался вблизи меня достаточно времени, чтобы успеть перейти к предложению руки и сердца! Только я их и видела!

— Ну что ты, — засмеялась Валентина. — Я уверена, что ты составила бы чудесную партию любому мужчине, который только способен был бы с тобой справиться! Но у меня, к сожалению, нет никого на примете. А у вас, полковник?

— О нет, — полковник прокашлялся со смехом. — Но я думаю, что такой прекрасный принц существует, хотя он должен быть недюжинным человеком во всех смыслах — вы уж меня простите!

— Замужество! — фыркнула Александра. — Это всего лишь контракт о совместной жизни, в котором предусмотрены все преимущества для мужчины. То и дело ко мне являются с поклоном эти ничтожные создания, и все пытаются привлечь к себе внимание богатой девушки, каковою я являюсь. У меня иногда появляется желание просто их разогнать! «Ты останешься старой девой, одинокой и несчастной!» — говорил мне отец… Ваше здоровье, полковник! — Она допила коньяк. — Но отец меня побаивался. Он понимал, что я заколола бы Теодора в первую брачную ночь, и потому, должно быть, не стал делать со мной того, что он проделал с бедной Валентиной. В конце концов он оставил меня в покое. И мне очень нравится жить так, как я живу. Мне совершенно не нужно выходить замуж!

— Знаете ли… — де Шавель взглянул на нее с огромным интересом; вино и коньяк гораздо больше подействовали на его сознание, чем ему казалось, и теперь ему уже было не до Валентины, а привлекала все больше эта необычная женщина с таким ясным и рациональным, почти мужским отношением к жизни. Но все эти рассуждения о браке, должно быть, приоткрыли только давно затянувшиеся старые раны души… — Знаете ли, — повторил он, — я впервые в своей жизни вижу женщину, чьи взгляды на проклятый институт брака совпадают с моими собственными! Но я думаю, что вы не совсем верно расставили акценты! Именно женщина получает в браке все преимущества, графиня! Женщина, способная в лучшем случае стать только дорогой игрушкой для мужа, да! — И, скосив глаза на Валентину, он добавил: — Конечно, речь не идет обо всех женщинах. И среди мужчин встречаются негодяи, подобные Грюновскому, но, слава Богу, их мало, гораздо меньше, чем женщин, которые только лгут, изменяют своим мужьям и в конечном счете убивают в них все святое! Да, графиня, брак создан для идиотов. Мы с вами это понимаем. Давайте же выпьем за это наше понимание!

— За нас, полковник! За нашу глубокую мудрость! — Усмехнувшись, Александра осушила очередной бокал; краешком глаза она успела заметить, как побледнела ее сестра, когда полковник произносил свой тост.

— Выпей же с нами, Валентина, — обратилась она к сестре неожиданно нежным голосом. — Свобода лучше всего на свете, моя маленькая, и теперь ты имеешь эту свободу. Мы вам бесконечно признательны, полковник, я должна это вам особо сказать! Да хранит вас Господь, вы вернули мне сестру!

— Я счастлив, — заявил де Шавель. — Счастлив тем, что она в безопасности. Никто не посмеет беспокоить вас здесь. Я вам это обещаю.

— Пока французский орел реет над Польшей, нам нечего бояться, — сказала Александра, потянувшись через стол и беря Валентину за руку. — Мы обе будем молить Бога о победе для французской армии, несмотря на то, что утром я заявила сестрице о своем нейтралитете!

— Я тоже буду молиться за это каждое утро, — слабо улыбнулась Валентина.

Он и не думал обернуться к ней. Он был занят чем-то другим, может быть, от вина, а может, оттого, что атмосфера в комнате, где они сидели, была слишком зыбкой, предательски теплой. Но когда он все-таки встретил ее взгляд, он увидел, что глаза ее полны слез.

— Я буду молиться за вас всякую минуту, — сказала Валентина тихо. — За то, чтобы вы вернулись с войны живым и невредимым.

Они выпили, и, выдержав паузу, Александра спросила:

— Как долго вы можете оставаться здесь, с нами?

— Не больше, чем на ночь, — отвечал полковник. — Я взял отпуск только для того, чтобы доставить мадам домой, и теперь мне необходимо спешить назад. Приказ о наступлении может быть отдан в любой момент. Так что завтра я уеду; сам император уже в дороге на пути в Труро, где сосредоточена основная часть армии.

— Завтра? — переспросила Валентина. — Вы собрались ехать завтра? И вы не можете подождать хотя бы еще денек?..

— И даже ни часа, — сказал он хладнокровно. — Поверьте, ничто так не прельщает меня, как проводить время здесь, у вас. Но я солдат, мадам, и мне не пристало искать себе удовольствий.

— Надеюсь, у нас будет возможность попрощаться поутру, когда вы уедете? — спросила Александра.

— Да, я собираюсь выехать, как только рассветет…

— Сандра! — вдруг воскликнула Валентина. — Милая Сандра! Позволь мне сказать несколько слов наедине полковнику. Мне ведь еще надо поблагодарить его за все, что он сделал для меня, и пожелать ему счастливого пути… Не оставишь ли ты нас?..

К ее удивлению, старшая сестра широко улыбнулась. На ее лице на мгновение мелькнуло озорное и зловещее выражение…

— Конечно, дорогая, попрощайтесь конфиденциально… Увидимся завтра на рассвете, полковник. Доброй вам ночи.

Уже у двери она задержалась.

— Моя сестра все еще не сбросила усталость, это чувствуется, — сказала она. — Я надеюсь, полковник, что вы не станете утомлять ее долгой беседой.

Когда она вышла, де Шавель спросил слегка заплетающимся языком:

— Не мог бы я сам подлить себе этого великолепного коньячку?

— Конечно, — Валентина встала из-за стола и отошла к камину; неожиданно она повернулась, и глаза их встретились.

— Вы, конечно, думаете, что я взбалмошная женщина, раз попросила о конфиденциальном разговоре с вами вот так, сейчас?

— Нет, — отвечал он в странном стеснении. — Но я думаю, что вы глупы. Как можно было забыть то, что произошло, когда мы оставались с вами вдвоем в доме Мюрата?

Она вскинула голову. Завтра он уедет. Уедет, возможно, навсегда. Завтра.

— Я хотела бы забыть это, — сказала она. — Я хотела бы спокойно попрощаться с вами завтра утром, вместе с Сандрой, и не думать о вас больше… Но я не могу. Что-то между нами есть…

— А вот в этом вы не правы, — возразил он. — Между нами ничего не произошло и ничего не произойдет. Я сейчас допиваю коньяк, и вы, моя глупенькая сентиментальная девочка, отправитесь вместе со своей сестрой в объятия Морфея…

Она подошла вплотную к нему и взглянула ему в лицо. Она чувствовала странное спокойствие. Завтра он уезжает, и она никогда не увидит его…

— Я люблю вас, — сказала она. — Я даже не знаю вашего имени… Но я полюбила вас еще той первой ночью, на приеме. И даже после, когда вы чуть было не овладели мною силой, я хотела вас… Я хочу вас и теперь, любовь моя, если вы только снизойдете до меня…

Он совершенно не собирался трогать ее; непонятно было, как она вдруг оказалась в его объятиях и кто из них сделал первый шаг навстречу… Но тем не менее в следующий миг они прижались друг к другу и их губы слились… Он чувствовал ее дрожь, когда укладывал на софу ее, раскрасневшуюся, с закрытыми глазами… Теперь для этого не потребовалось усилий. Их страсти столкнулись и смешались. Ее уста словно сами по себе повторяли все напряженнее: «Я люблю тебя, люблю, как же я тебя люблю…»

И именно это остановило его вдруг, тогда, когда еще не поздно было остановиться и когда рухнули бы последние преграды. «Я тебя люблю». Это были слова, которые в страсти шептали все женщины и которые не означали ничего более, как просто стон наслаждения… Да, Лилиана любила постонать: «Я люблю тебя, желанный мой», — а ведь еще пару часов назад она обнимала другого, о котором он ничего не знал… Неисчислимое количество женщин твердили ему эти слова в постели, и вот теперь эта девочка, одурманенная страстью, шептала ему на ухо то же самое. Но из всех них поверить он мог только ей.

Она открыла глаза. Ее сердце заходилось в стремительном беге.

— Но почему… — прошептала она, — почему…

— Я не люблю вас. — Слова застревали в его горле. — Я не хочу вас трогать, вы должны благодарить меня за это. Завтра я уеду, и мы с вами не должны видеться больше никогда. А теперь, ради всего святого, идите наверх, спать!

— А мне казалось, что я что-то значу для вас. — Слезы градом катились по ее лицу, но она их не замечала. — Я думала, что вы хотя бы немного испытываете ко мне то, что я испытываю к вам… Я не могу поверить, что это не так…

— Я хочу вас, — сказал он. — И я не могу иначе этого сказать.

Он почти грубо отстранил ее от себя. Она не могла сдержать своих слез — они катились словно сами по себе. Но он был еще слаб, и искушение еще наполняло его сердце.

— Вы красивы, Валентина, и я хотел бы быть с вами. Но это не любовь, дорогая моя, а вам ведь нужна любовь. Я не смогу вам ее дать. Я больше не могу любить никого. У меня когда-то была жена. Я любил ее, а она изменяла мне с моими же подчиненными офицерами или с моими друзьями, какая, к черту, разница, с любым, кто бы ее захотел, — да с тем же Мюратом. У меня с любовью покончены счеты. Но я не настолько низок, чтобы взять молоденькую девочку, которая вообразила, что любит меня, и потому считает, что я ее тоже люблю… Идите спать, девочка, ради Бога, я ведь тоже имею предел… И забудьте всю эту чушь про любовь ко мне.

— Нет, я не могу, — проговорила Валентина сквозь рыдания. — Я не смогу забыть вас и не забуду. Если вы задеты — я понимаю вас — я удалюсь… Спокойной вам ночи, Бог да благословит вас и да поможет вам вернуться назад, любовь моя…

Он почувствовал ее слезы на своей щеке и ее теплый, влажный поцелуй… Она ушла. Он встал и подошел к столу, где оставался нетронутым его стакан с коньяком. Он осушил стакан залпом и, повинуясь непонятному всплеску, вдруг швырнул его со всей силы в горящий камин.

* * *

— Надеюсь, вы хорошо выспались, полковник?

В проеме двери стояла Александра, зашедшая к нему явно без приглашения. На ней был черный костюм для верховой езды и старомодная треуголка под мышкой. Рассвет уже разгорался, и по ярко-зеленым полосам на небе было ясно, что солнце с минуты на минуту появится из-за горизонта.

— Отлично, графиня. Однако я не ожидал увидеть вас здесь так рано.

— Я провела бессонную ночь, слушая плач моей сестры, — сказала она тихо. — Что это вы с ней сделали, полковник? Неужели вы думаете, что она недостаточно настрадалась?

Он закрыл дверь и пригласил ее:

— Присядьте, нам надо это обсудить откровенно. И прежде всего поверьте, что я ничего не сделал дурного Валентине. Ничего. Слава Богу.

— Почему же она так надрывается? — Александра закинула ногу на ногу, садясь в кресло. — Она не отвечает на мои вопросы и только рыдает, рыдает уже всю ночь, как будто у нее разбито сердце. Вы… не занимались с ней любовью?

— Во всяком случае совсем не в той форме, что вы предполагаете. Ваша сестра удивительно красива, графиня. Когда я увидел ее в первый раз, я повел себя так, что теперь мне стыдно об этом вспоминать. Но, слава Господу, я вовремя увидел свою ошибку. Я только пытался искупить свою вину перед нею тем, что привез ее сюда, к вам. Но прошедшей ночью она сказала мне, что любит меня.

— По-моему, это может заметить последний дурак! — заявила она. — Но могу ли я знать, что вы ей на это ответили?

— Я ответил ей правду, — сказал он. — Для ее же собственного блага. Поверьте мне, что ее благо было единственным моим резоном, Любовь и желание — вещи куда как разные. Я попытался убедить ее забыть обо всем этом.

— Вы меня несколько удивили, — заметила Александра. — В вашем отношении к моей сестре проглядывает столько нежности… Но, может быть, это мне только кажется?

— Вы, во всяком случае, ошибаетесь, если думаете, что это значит что-либо, кроме жалости и уважения, — ответил полковник. — У меня чистая совесть, княгиня. Валентина не стала моей любовницей, и более того, я ее не люблю. У меня нет ни малейшего желания связываться с неопытной девочкой, готовой все на свете отдать из-за любовного приключения. Ваша сестра — сущее дитя в таких вопросах. Дело в том, что она вышла замуж за человека грубого и нечувствительного, и этим-то человеком исчерпывается все ее представление о мужчинах вообще. Я ничего не хочу сказать более этого. Я вовсе не желаю, чтобы ее разочарование в любви и целомудрии в конечном счете привели ее в какой-нибудь монастырь, где она будет до конца жизни замаливать свои несуществующие грехи. Если бы я не сказал ей правды этой ночью, я боюсь, что все так и получилось бы. Будет лучше, если она поплачет и забудет обо мне… Я уверен, что так и произойдет.

— Вы в этом совершенно уверены? Вы так хорошо нас знаете? Вы говорили об этом прошлым вечером. Как там это звучало — лгуньи и притворщицы, наставляющие рога своим глупым мужьям? О, я думаю, вы говорили, исходя из своего богатого опыта. Да, моя сестра настолько же женщина, насколько и ребенок. И она любит вас. Заметьте, это ее первая любовь, которая, боюсь, может стать и последней. Есть женщины, для которых всю жизнь существует только один мужчина. Если же говорить о Валентине, то, без сомнения, она никогда в жизни больше не будет счастлива. Для мужчины, который так глубоко запал в женское сердце, вы, кажется, ведете себя чересчур фатально… Смотрите, как бы первый же встреченный вами русский солдат не подстрелил вас! Так что берегитесь, полковник!

— Спасибо, — поклонился он, и Александра, засмеявшись, встала.

— Вы мне нравитесь, — заявила она. — Жаль, что моя младшая сестра так мало на меня похожа. Она не обучена извлекать удовольствия из того малого, что нам дано, и не полагаться при этом на вечную любовь!

Темные глаза ее вдруг сузились, как у кошки перед прыжком.

— Как я понимаю, мы больше не увидимся с вами?

— Думаю нет, графиня, — отвечал де Шавель с усмешкой. — Особенно если сбудется ваше последнее доброжелательное предсказание.

— Но ведь моя сестра действительно может не опасаться Теодора? — продолжала Александра. — Я знаю его, он способен на все, чтобы вернуть ее себе, особенно когда ваши войска будут заняты войной в России. Он редкостный негодяй и без подлой борьбы не позволит Валентине так просто скрыться.

— Я сделал все необходимые распоряжения на этот счет, — сказал полковник. — Вы и Валентина внесены в специальные охранные списки тайной полиции. Пока Валентина остается здесь, в поместье, она недосягаема для Теодора. То же относится и к вам. Что бы ни было, постарайтесь удержать Валентину здесь до окончания нашей русской кампании.

— А что же потом? — спросила Александра. — Имея в виду, конечно, вашу победу над Россией?

— Это будет именно так, — заметил сухо де Шавель. — Я считаю, что до триумфального возвращения нам остается месяцев шесть. Если я окажусь среди тех счастливых, кто оттуда вернется, я, безусловно, убью на дуэли этого милого господина. Это самое меньшее, чего он заслуживает после такого обращения с вашей сестрой, а в вашей семье не осталось мужчин, которые могли бы сделать это. Ну а если я не вернусь с войны, я постараюсь предусмотреть, чтобы это сделал кто-нибудь из моих друзей.

— Ну а если император потерпит поражение? — мягко сказала она.

— В этом случае вам придется самим позаботиться о себе, — ответил он. — Я совершенно убежден в вашей способности, графиня, свести на нет любого, даже такого мерзавца, как Теодор. Но мне надо ехать. Солнце уже давно встало.

— Я вас немного сопровожу верхом, — сказала Александра. — Сестра спит, и мне не хочется ее будить.

— Я думаю, вам не стоит выезжать со мной, — сказал де Шавель. — Давайте попрощаемся. Берегите ее. И, пожалуйста, постарайтесь, чтобы она забыла обо мне.

— Хорошо, — отвечала она. — Я постараюсь сделать эту гадкую работу.

— Буду вам крайне признателен, — сумрачно заметил полковник. — Надеюсь, она еще будет счастлива.

Внизу уже ждала карета, и он легко вскочил в нее. По двору вели вороного жеребца, — молодой и сильный, он рвался, фыркал и пытался встать на дыбы, удерживаемый двумя конюхами. Де Шавель, прильнув к окошку кареты, с интересом наблюдал, как графиня бесстрашно вскочила на него и сразу же пригнулась, как опытный жокей.

Карета набрала скорость, развернувшись по широкому двору и выехав на склон холма, где высился Чартац. Валентина следила из окна, как постепенно из виду исчезают и карета, и черный конь под стройным наездником… Все это время она молилась, молилась за то, чтобы, несмотря на все превратности войны и ее положения, и даже вопреки тому, что он не любит ее, настал бы, пусть нескоро, день, когда он вернется в Чартац.

* * *

— Я разделяю вашу точку зрения, граф. И полностью вам сочувствую, — Потоцкий покачал головой. — Но мне очень жаль, в этом случае мы ничего не можем предпринять.

Грюновский заерзал на своем кресле. Он прождал в приемной не менее получаса, и переполнившая его душу ярость искала себе выхода. Он был настолько взбешен, ходя взад и вперед по комнате ожидания, что даже не связал задержку, с которой его принял Потоцкий, с молодым французским майором из штаба Мюрата, прошедшим вперед него к Потоцкому.

— Уж не хотите ли вы сказать, дорогой граф, что французский офицер может безнаказанно соблазнить мою жену и сбежать с нею и я ничего не могу с этим поделать? То есть я не могу ни вернуть ее, ни получить сатисфакцию? Это совершенно невероятно!

— Утром я получил записку от майора Монтесана, — вы видели, как он выходил от меня, — и версия происшедшего, которую он мне изложил, заметно отличается от вашей. Полковник увез вашу жену к ее сестре в поместье Чартац и оставил ее там под охраной французской полиции. Наши планы, милый граф, таким образом, всерьез расстроены. Я глубоко сожалею, что в процессе выполнения своего долга перед Отчизной вы потеряли жену. Но возможности все упущены, и их не вернуть. И мне даже не хочется думать, какое впечатление произведет на императора эта история, будь она ему рассказана. Майор заверил меня, что этого не произошло, во всяком случае, до сих пор. Все сложилось крайне неудачно! — Глаза Потоцкого были холодны, а тон, несмотря на любезности, оставался ледяным. — Вам следовало бы предостеречь меня, что ваша жена способна изменить и тем испортить все дело. Я ни за что не стал бы на нее полагаться.

— Но я верил в ее патриотизм, граф, — пробормотал Грюновский, — и в ее любовь к сестре… У меня и мысли не возникало, что она может оказаться предательницей. Но за это ее следует наказать. Вы, конечно, можете пренебречь моей оскорбленной честью и тем, что ее любовник угрожал мне под крышей моего собственного дома и вывез имущество и рабыню под прикрытием вооруженных людей, — вы можете принять все это. Но что вы скажете о ее измене? Она ведь изменила Польше, а это уже не частный вопрос! Она что же, будет находиться под французской защитой вечно?

Потоцкий неторопливо раскрыл небольшую золотую табакерку, взял оттуда одну, затем вторую щепотку, заправил в ноздри, после чего оглушительно чихнул в платок.

— Мы должны быть терпеливы! — наконец заявил он. — Через неделю-другую армия Наполеона войдет в пределы России. Мы будем все время держать в поле зрения графиню и ее сестру.

Грюновский встал.

— Я понимаю, что никаких официальных действий осуществить не удастся. Но если я, с моими вооруженными людьми, попробую сам встретиться с моей женой в Чартаце…

— Вы будете арестованы тотчас же по возвращении, и я ничего не смогу для вас сделать! — прорычал Потоцкий. Он уже не стеснял себя правилами приличия; провалившаяся затея с Мюратом, помимо прочего, крайне болезненно отозвалась на самом Потоцком. Молодой майор из штаба был очень любезен, но тверд. Он рассказал Потоцкому о раскрытой интриге, вслух предположив полное незнакомство Потоцкого с делом, но подразумевая, что французской разведке известно все об участии Потоцкого. Разговор шел без имен, и было сказано лишь о некоем «высокопоставленном польском аристократе», покровителе шпионки. Первым побуждением Потоцкого было найти мерзавку и просто выпороть ее розгами, но перед лицом оскорбленного мужа он мог сохранять олимпийское спокойствие. У мужа были сугубо личные причины для негодования и спешки. А Потоцкий мог подождать; более того, ему нельзя было спешить с какими-либо действиями, чтобы не раскрыть своего прозрачного инкогнито в качестве «покровителя шпионки». К тому же весьма вероятно, что полковник де Шавель будет убит или тяжело ранен в самое ближайшее время. Ясное дело, что на время войны бдительность французской полицейской службы в Польше сильно ослабнет, и вот тогда-то и станет возможным заняться наконец этими двумя женщинами в отдаленном поместье. Но только в том случае, если взревновавший вдруг Грюновский не начнет действовать сам. Это уничтожит все.

— Вам не следует ничего предпринимать! Ничего! — рявкнул Потоцкий. — Все, чего вы добьетесь своими жалкими вылазками, это то, что обеих женщин увезут во Францию, где нам их уже не достать никогда. Вообще, граф, вы в существенной мере ответственны за этот провал. Вы совершенно превратно оценивали свою жену, внушили мне ложную оценку, и потому я ошибся, доверясь ей! Вы ошиблись также, так срочно посылая ее прямо в первую же ночь на свидание с Мюратом. Поверьте, мои обвинения звучат очень мягко по сравнению с тем, что вам скажут в свете! Поэтому не петушитесь, дайте утихнуть страстям. Позабудьте на время о своей жене и ждите от меня команды.

— Я прошу только об одном, — сказал Грюновский. — Обещайте мне, что как только это станет возможным, на ее захват и арест буду послан именно я. Я один. Я хочу сделать все по собственному вкусу. Это, в конечном счете, мое право как супруга!

— Хорошо, я обещаю вам, что вы сделаете это в одиночку, — сказал Потоцкий устало. — Когда станет возможным наказать ее и расквитаться за измену, я сам пошлю за вами. Будьте в этом уверены.

Грюновский встал и поклонился:

— Я не стану ничего делать до вашего повеления.

— Прекрасно, — Потоцкий протянул ему руку. — Будьте терпеливы, и мы дождемся отмщения.