На следующий вечер сидит себе ваш покорный слуга за столом и хлебает из горла водку–экстру «Смирнофф», которую умыкнул, выказав значительно бóльшую стайерскую выносливость, нежели охранник, так точно – из супера. В мои усталые глаза прокрался, без сомнения, чудик по прозванию Чё Будет – ведь бутылка–то вот–вот опустеет. Уй, «Кеглевич»… Шаги на лестничной клетке. Нахал пытается войти без стука. Дверь заперта.

— Миша!

— Кто там?

— Пророк Иезекииль.

Я глянул в глазок – этот весь в лохмотьях. Лет пятидесяти. Бородища длинная, всклокоченная. Глазки бегают. Голубые, похоже. Руки то возденет, то опустит. Ну, псих. После вчерашнего, ясное дело, я не открываю. Не то чтобы мне это сильно помогло. Голосище у него, как громкоговоритель в сто ватт.

— Ты не знаешь, кто я, верно? – спрашивает из–за двери.

Я–то как раз знал.

— Ты меня на смех хочешь поднять, вот чего ты хочешь? Ты, верно, вовсе не понимаешь, о чем речь?

Я понял, но вернулся за стол и быстренько выпил всё, что оставалось от «Смирноффки». А он орет:

— Кто пророчествовал о костищах, кто слыхал трупную вонищу, кто ебал блядищ тыщу?!

И начал топать ногами по плиткам.

Я выпил «Кеглевича». Голова закружилась. Ох, хоть бы кто полицию вызвал. Соседи дорогие, помогите…

Пророк Иезекииль вопит:

— Ты, небось, думаешь, что я не знаю, почему ты его спрятал? Еще как знаю! Это потому, что ты думаешь, что ты лучше нас, а! Все вы так думаете! На иврите говорить не желаете, в армию не идете, ни до чего вам дела нет. Целый день тусуетесь между собой – «да, ниет, себасибо»! Мне всё известно! Все мужчины пьяницы, а все женщины – потаскухи… на выборах голосовать будете, это уж точно, чтобы нам нагадить и лишить будущего наших детей, ну а если отдадут Голаны, слезы лить станете? Куда там, главное, чтобы была у вас лавочка за углом, чтобы свинину покупать, тьфу!

И тут из него поперло:

— И пойди найди работу в приличной компьютерной фирме… все должности порасхватали! С еврейско–русским словарем там нужно разбираться.

И еще добавил:

— А этот ваш Пушкин! Только Пушкин у вас на уме, и этот, как его звать, да сотрется имя его и всякая память о нем, антисемит Чехов!

И тут он начинает, хрипя, выкрикивать имена всевозможных писателей, русских и не русских, обвиняя всех в принадлежности к мафии. И еще брякнул что–то невнятное про Канаду. Притих маленько. Начал что–то шептать себе под нос, а потом снова во весь голос:

— Убирайтесь обратно в Россию!

У меня аж бутылка выпала из рук и разбилась. А это ведь последняя. Я схватил осколок. Сейчас я ему наглядно продемонстрирую. К счастью, молитвы мои были услышаны вовремя. Послышалась полицейская сирена, а потом бег по ступенькам. И после этого воцарилась тишина.

Я сидел на полу рядом с лужей водки. Грустно. Телефон, который отключили через месяц после того, как я перебрался в эту вонючую комнату, зазвонил. Я не ответил. Я перерыл всю тумбочку. Боже, мне необходимо выпить чего–нибудь настоящего. Нашел. Смешал содержимое бутылька с водой и выпил одним глотком. Телефон продолжал взывать ко мне. Я ответил, как в тумане.

— Да?

Знакомый звонкий женский голос произнес:

— Подождите, я вас перевожу…

А потом мужской:

— Миша, так продолжаться не может. Отпусти Мессию – и мы от тебя отстанем.

— Хорошо, – говорю. – Я подумаю.

И повесил трубку.

Спал я неважно (кашлял). Был мне сон на русском языке. Во сне взгромоздился пророк Иезекииль на высокую трибуну и декламирует стих, который не доводилось мне слышать со школьных времен. Хорошо декламирует. Вот несколько строк:

Разгоняя дирижабли небесам под уклон,

поездами,

на палубах бесчисленных эскадр,

извилинами пеших колонн

за кадром выстраивают человечий кадр.

Большеголовые,

в красном сиянии,

с Марса слетевшие, встали марсияне.

Когда я проснулся, сразу подумал, что мне следует заняться более земными делами.

Сегодня пятница. И следует позаботиться о своих нуждах до завтрашнего вечера.

Обмыл лицо и отправился в супер.