В селе Межеричи (район Большого Токмака Запорожской области) Пелагею Полякову (отчества бабушки я не пом ню) очень все уважали. Не случайно головой (председателем) колхоза избрали. В 1935 году ее даже на съезд колхозников в Москву возили. В Кремле медаль за ударный труд вручили. Только награду ту бабушка прятала в сундуке. А на вопросы односельчан, почему не носит свою медаль, отвечала так: «А чего ее тереть без толку?»

Глаза у бабушки были выцветшие или по-украински «очи засмученные». Усталость, озабоченность, невзгоды – все отражалось в них. Радостей в те годы случалось гораздо меньше. На плечах этой женщины лежала огромная ответственность за колхоз, за тысячу людских душ. А проблемы зачастую требовали неотложного волевого решения головы. Как-то встал остро вопрос нехватки молочных продуктов в детских яслях. Что делать? Закрыть ясли? Но тогда сотни молодых женщин, чьи ребятишки там находились, не смогут выйти на поле. Голова принимает решение: вместе с ребенком родители должны приносить в ясли молоко, а за тех, у кого коров нет, будет возмещать колхоз молоком с фермы. Но тут, как на грех, колхозам увеличили план сдачи молочной продукции. Чему ж радоваться?

В 1930 году, когда пошла волна раскулачивания, собирает голова колхоза сход. На нем постановили: имеющие две коровы одну должны отдать тем, у кого нет ни одной, а за это новые хозяева скотины расплатятся трудоднями. Может, и не очень выгодное решение, но в результате никто не был раскулачен и выселен из села. И сколько разных комиссий ни приезжало, подкопаться под это решение сельсовета не смогли. Так полуграмотная крестьянка спасла не одну семью колхозников.

Когда на Украине свирепствовала эпидемия тифа, а о мыле можно было только мечтать, опять Пелагея взяла ситуацию под контроль. Комиссия из числа колхозников-активистов следила за тем, чтобы в каждой хате имелся глечик (кувшин) с золой, которую использовали и для мытья рук, и для стирки белья, чтобы все колодцы закрывались крышками, а ведра отмывались добела. Благодаря тому убереглись сельчане от страшной заразы.

В колхозе выращивали лен и свеклу. Это сейчас льноуборочные машины все делают. А тогда вручную убирали. Вторая дочка бабушки, Лиза, бригадиром льноводческой бригады работала, так на ее руки смотреть было страшно – на копыта походили – огрубевшие пальцы не сгибались. Все в семье Поляковых выросли работящими. И нам, внукам, бабушка прививала по-своему уважение к сельскому труду.

Помню, отец отправлял нас, ребятишек, к бабушке на лето. Как только к дому подъедем, соседка, тетя Феня, нас увидит и кричит:

– Ой, яка радость для бабки Пелагейки – жидовнята приихалы.

И посылает кого-нибудь за бабушкой на поле. Та придет и сразу яишню приготовит – большую сковородку нажарит, полведра яичек набьет. А как поедим, спрашивает:

– Уси поили? О, це добре! Галька (так Феклу все звали за смоляной цвет волос), возьми той чайник и иди по этой стежке. Там жинки полют свеклу. Отнеси им воды напиться. Рая, ты вот той чайник возьми, вот по той стежке иди. Там тоже жинки полют.

Мы, бывало, заноем:

– Бабушка, мы устали – на грузовике ехали.

А она:

– Ну и что устали? А воны как устали, знаете? Затемно вышли и, не разгинаясь, робят.

А нам с Борькой, как самым маленьким, велела «перевяслы» вязать из травы, чем потом снопы обвязывают. Сидим, вяжем. Зато как обед подходит, бабушка курице башку отрежет зараз и большой чугун борща для нас наварит.

В памяти сохранилось доброе морщинистое лицо бабушки Пелагеи и теплые интонации в голосе, когда она разговаривала с нами, внуками:

– Розка! Ты у погреб полезешь, сметану бери учерашнюю.

– Галька, шо ты, не бачишь – яичко у траве? На-ка, выпей его.

А еще запомнилась другая бабка Пелагея – рассерженная, напористая, которая приехала к нам в Сталино и рассказывает, что творится в ее голодной деревне:

– Кат прошел по дворам, и посеять нечего – все выгреб.

Кат, пан – это плохой человек.

Отец пытается урезонить тещу:

– Тихо ты.

А бабушка свое гнет:

– Вы ж, коммуняки, какие? Вы коты, як тот кат. Он все выгреб, а дети плачут и хозяйки плачут: «Шо ж вы робите? Мне ж годувати нечем».

В то время по четверо-пятеро детей у всех было. Заплачешь, пожалуй, если кормить их нечем.

Не только за трудолюбие уважали односельчане мою бабушку. Кстати, фамилию она носила по прихоти помещика Полякова, который всем своим крестьянам свою фамилию давал. Так вот, с именем Пелагеи Поляковой в Межеричах была связана одна удивительная история.

Был у бабушки брат Виктор. Несмотря на русскую фамилию, брат и сестра принадлежали к еврейской национальности. Поэтому в 1914 году, когда царь разрешил евреям свободный выезд в Америку, Виктор туда и уехал. А через двадцать с лишним лет бабушке вдруг приходит денежный перевод из Америки – в бонах. На боны тогда через Торгсин можно было все купить. А куда девать эти деньги в деревне? Вот бабушка и по ехала за советом к моему отцу. Мы тогда жили уже в городе Сталино (ныне Донецк). Приезжает к нему и говорит:

– Соломон! Ось, дывись, Витька прислал мне гроши, только не нашенские, а заморские.

Отец мой от этой новости пришел в отчаяние. 1937 год. В партии шли чистки. И он, коммунист с 1918 года, в анкетах всегда писал, что родственников за границей нет. И тут вдруг объявляется родственник в Америке, хоть и не кровный.

– Мне колхозники велят вложить гроши в школу, – продолжила теща.

В Межеричах семилетки тогда не было. И с пятого класса ребятишкам приходилось ходить в школу за пять километров от села. А зима накануне выдалась суровой. Ну и встал вопрос о своей семилетке.

– Ну, я построю, а дальше что? Учителя нужны, парты нужны, скамейки нужны… А где ж я все это возьму? – размышляла вслух бабушка. – Соломон, а прораб мне сказал, что тех грошей и на десятилетку хватит. Як в городе есть десять классов, так и у нас может быть.

– Ты мне голову не морочь. Я тебе не помощник. И меня не приплетай сюда. Иначе ты мою семью всю кинешь в ад кромешный, – снова попытался урезонить ее отец. Но остановить бабушку Пелагею было невозможно. Добилась-таки, что школу в Межеричах тогда построили. Но как учиться в ней ребятам, если даже сидеть не на чем? И снова бабушка поехала к моему отцу в Сталино, уже как к директору мебельной фабрики:

– Соломон, нужны парты, нужны доски, где учителям писать, скамейки…

– Ты понимаешь, что я не хозяин фабрики? Я директор, чиновник. Мне план сверху нужен, деньги нужны, – объяснял ей отец.

– А ты мне тогда скажи, куда пойти? – настаивала бабушка.

Отец отправил ее в горсовет. А там ответили, что Межеричи к ним никакого отношения не имеют, поскольку в другой области. Они свою-то, Донецкую, обеспечить не могут. В общем, куда ни обращалась бабушка Пелагея, везде получала отказ. Дошла до обкома партии, попала к секретарю по сельскому хозяйству. Объяснила тому, что на строительство школы «свои гроши дала», что хороший человек прораб построил в селе десятилетку.

– Десять рокив теперь наши дети могут учиться. А сесть-то им не на что. Кто стоя, кто на корточках, кто табуретку свою принесет. Разве ж так учатся?

Перед тем, как пойти в обком, бабушка заглянула в городскую школу, и все хорошенько рассмотрела: как парты стоят, как доски висят, какие цветы на подоконниках. Это была украинская школа. Остановила в коридоре учительницу, стала спрашивать, чему она учит.

– А вы чья, бабушка? – поинтересовалась женщина.

– Та тут уси мои внуки повыучились, – отвечала та.

И правда, все мои братья и сестры окончили эту школу, поскольку она находилась неподалеку от нашего дома.

Бабушка к тому времени уже немолодая была. Но все ее интересовало. Вечером сядет рядом с Феклой на лавочке у дома и спрашивает ее про всех проходящих мимо: кто это да как он живет, сколько получает, женат ли? В деревне ведь все про всех знают. А тут большой город, вот сестра моя и возмущалась:

– Да откуда я, бабушка, знаю?! Это ж прохожий.

Секретарю обкома партии бабушка Пелагея рассказала и про своего зятя – директора мебельной фабрики, который отказывается мебель для школы делать, потому что он на предприятии не хозяин.

– Правильно говорит. Выполнить заказ он может, если план сверху спустят, – заметил секретарь и набрал телефон мебельной фабрики:

– Соломон Борисович! Тут одна бабушка всем головы заморочила. Приехала аж с Запорожья.

– Это моя теща, – ответил отец.

– Так ты что-нибудь сделай ей.

– План дадите – обязательно сделаю. Это ж моя деревня.

В результате голова колхоза Пелагея Полякова и на этот раз своего добилась. И в сентябре, когда на район обрушились проливные дожди, а машины увязали колесами в грязи намертво, привезли мебель для школы. Так колхозники от самой железнодорожной станции много километров тащили на себе парты, скамейки, доски и прочую мебель. Но занятия в тот год начались практически вовремя.

Оставшихся от постройки школы «грошей» бабушке хватило еще на то, чтоб в ее доме настелить доски вместо земляного пола и сменить соломенную крышу на черепичную. А на школу потом стали возить делегации, показывать: мол, у нас и в деревне десятилетки есть. Учителями в ней работали вчерашние выпускники школы или те, кто окончил рабфак.

Когда немцы заняли Межеричи, то в школе разместились на постой их солдаты и, говорят, сильно испоганили ее, а уходя, когда наши войска выбили фашистов из села, здание сожгли. Бабушка Пелагея этого уже не увидела. Ее немцы расстреляли в 1942-м. За то, что заранее, когда оккупанты Мариуполь заняли, отправила весь скот с гуртовщиками до Саратова. И войдя в Межеричи, фашисты не обнаружили там ни коров, ни коз, ни другой живности. Нашлись, однако, предатели, донесли оккупантам на голову колхоза, за что те сразу поставили бабушку к стенке. Скот же вернулся в 1946 году. И это было такое счастье для сельчан! В то время на Украине свирепствовал голод. Так колхозники на тех спасенных лошадях и коровах в поле пахали.

Шестьдесят шесть лет прошло с окончания Великой Отечественной войны, но до сих пор кровоточащими ранами в душах живет память о жертвах этой страшной трагедии. В нашей семье война собрала богатую жатву. Покосила косой и старых, и малых.

У бабушки Пелагеи, кроме моей мамы, были дочки Феня, Лиза и Тая. Тая в Мариуполе умерла от рака перед войной. А Лиза вышла замуж за ее мужа, потому что у него осталось двое пацанов. У евреев так принято. Если умирает жена, а муж остается и есть дети, то незамужняя сестра жены выходит за него. У Лизки своих детей не было. И она очень привязалась к племянникам, а они к ней. Мальчишки шустрые – один рыжий, другой чернявый. Тетя Лиза, несмотря на тяжелую работу (смолоду на льняных полях), была полной с крупными заскорузлыми руками. Отец мой нередко подшучивал над ней:

– Лиза, с чего ты такая толстая?

– С буряков, Соломон. Буряки ем.

– Лиза, да буряки не сало, с них не растолстеешь.

– А кто ж про сало говорит? – удивлялась тетка. – Буряки само собой, а сало само собой.

В начале войны тетя Лиза работала на конюшне. Там и застала ее страшная весть, когда в Межеричи вошли немцы.

– Лизка! Лизка! Беги скорее до хаты! Там твоих хлопцев рушат!

Услышав это, тетка кинулась бежать домой, но опоздала. Ее мальчиков уже расстреляли. Одному было двенадцать, другому – четырнадцать лет… И когда Лиза увидела своих мальчишек, расстрелянных немцами, то сошла с ума. Кричала, билась головой об стенку, кидалась на тела детей. Ночью ее уложили на подводу и увезли в другое село. Муж, узнав о случившемся, обвинил во всем ее:

– Это ты моих детей немцам отдала! Ты их угробила. Знать тебя не хочу!

Ведь он, уходя на фронт, умолял ее эвакуироваться вместе с ребятами. Дети без нее не хотели уезжать.

Когда после войны в Мариуполе судили предателей, то Лизу вызвали в суд в качестве свидетельницы. И она рассказала, как погибли ее сыновья. Тогда уже было известно, кто донес немцам на мальчиков, что они евреи.

Куда потом исчезла тетя Лиза, не знаю. Но точно известно, что она лишилась рассудка.

Память сохранила и историю, рассказанную мне двоюродной сестрой Ритой – дочерью брата мамы Якова. Он перед войной работал главным бухгалтером на шахте Рутченковка. А его жена, еврейка, была учительницей физики и математики. Наши, когда оставляли Сталино, затопили шахты вокруг. В эти затопленные шахты немцы сбрасывали евреев. Не только евреев, но и коммунистов, комсомольцев. Риту вместе с матерью и сестрой Лидой вели к шахте, но в какой-то момент мать сумела выбросить ее в толпу людей, стоявших вдоль дороги. А Лида ухватилась за руку матери:

– Я с тобой. Как ты, так и я.

И не отпустила ни на секунду. Так их, держащихся за руки, немцы в шахту и сбросили…