Мы снова в поле. Слышно, как лает собака. Сначала поблизости, потом все дальше и дальше. Мы слышим собаку, но не видим, потому что туман сгустился еще больше, он стал почти жидким, как в аквариуме с белой непрозрачной водой, которая закрывает каждое дерево, каждое растение, каждую травинку. Собака — это только дуновение ветра, шелест потревоженной высокой травы или задетых веток. Мы слышим лай и, если у нас хороший слух, слышим, как собака бежит по мокрой траве. Когда этот звук почти затихает, вдалеке слышится бой барабана. Скорее даже это малый барабан с глухим прерывающимся звуком.

Там-там приближается, и мы можем разглядеть фигуру юноши с бородой, который идет по высокой траве и бьет в малый барабан, висящий у него на шее. Юноша уже не очень юн, ему лет тридцать или немногим больше, но взгляд у него юный. На его лице морщина или что-то другое, чего не замечаешь сразу, но если закрыть глаза и задуматься, то понимаешь: в его лице действительно есть что-то странное, морщина или что-то еще: должно быть, след страдания. Его имя не имеет значения, многие называют его юношей, возможно потому, что его светлое лицо остается в памяти.

Юноша осматривается, как будто потерял тропинку. Продолжает бить в малый барабан, но сбивается с ритма и становится ясно, что он не знает, куда идти. В тот момент из ниоткуда появляется охотник, не кто иной, как инженер Фуми с ружьем за плечом. Юноша стоит с застывшей в воздухе палочкой.

Фуми: Ты заблудился, молодой человек?

— Нет.

— А, по-моему, да. Ты на частной земле. Наверное, не заметил, как перелез через какую-нибудь сетку.

— Я не заметил.

— В следующий раз будь внимательнее.

— Ты тоже на частной земле.

— Да, но эта земля моя. Это только кажется несущественной деталью, на самом деле разница большая. На ударных играешь?

— На досуге.

— Тебе следует заняться этим серьезно, у тебя талант. Ты мог бы создать группу. Я только тебя прошу не репетировать на моей земле.

— Земля-то может быть и твоя, но звери, живущие на ней, нет.

— Да? А чьи же они? Твои?

— Не всем обязательно иметь хозяина.

— Знаешь, молодой человек, если бы я не ненавидел спорить, то мог бы часами рассказывать тебе об острых ощущениях во время охоты, потому что очевидно, что ты этого никогда не испытывал, как не испытывал и много другого. Этот разряд в крови стоит ощутить один раз, чтобы понять: бог создал зверей специально, чтобы ты это почувствовал. Это настоящее наслаждение, когда убиваешь что-то живое, неважно что. Это то же, что ощущает лиса перед фазаном, фазан перед….

— Кроме фазана, у которого нет ружья.

— Вот видишь, спорить бесполезно.

— И что же?

— Один из нас должен уйти. И, учитывая ситуацию, очередь твоя.

— Что ты сделаешь, если я не уйду, позовешь жандармов?

— Убирайся без разговоров.

— На кого вы охотитесь, если никого не осталось. Вы все разрушили.

— Кто — вы?

— Здесь было полно зайцев, птиц…

— Я не охочусь ни на зайцев, ни на птиц, я даже не охотник. Я ищу таких, как ты, негодяев вроде тебя. Ты напугал мою собаку, молись, чтобы она вернулась, экологист чертов, а то на этот раз так легко не отделаешься.

— Опусти ружье.

— Ты понимаешь, что сделал? Ты представляешь, сколько стоит эта собака, у которой слабые нервы, от которой теперь не будет никакого толку? Даже если она найдется, ее придется усыпить, и этим я обязан тебе и твоему барабану! Что ты на это скажешь?

Юноша плюет в него.

— Иди к черту. Сегодня туман. Я всегда смогу сказать, что целился в зверя.

В молчании проходит секунда, которая кажется вечностью. В эту секунду мы понимаем, что инженер Фуми не шутит, потому что он прикладывает ствол ко лбу юноши и взводит курок. Юноша слышит щелчок и мгновенно покрывается потом. Если бы мы посмотрели на его голову через увеличительное стекло, то увидели бы, что как минимум дюжина волосков поседела. Возможно, инженер Фуми, в припадке неконтролируемой ярости и правда смог бы нажать на курок. Но на помощь охотнику и жертве приходит Палома. Она появляется из тумана, взволнованная и вспотевшая, и кричит:

— Франческо!

Услышав свое имя, инженер Фуми резко опускает ружье. Палома смотрит на него отчаянным сердитым взглядом. Все в замешательстве, и мы отмечаем мужество юноши, который не начинает кричать и просить о помощи, как можно было бы ожидать в такой ситуации. Несмотря на то, что Палома ничего не спрашивает у него, Франческо Фуми отвечает на вопрос, читающийся в ее глазах.

— Ничего такого. Мы просто спорили.

— Мне так не кажется.

— Я объяснял ему острые ощущения охотника. Интересно, правда, молодой человек? Забыл, как тебя зовут. Иногда при случайной встрече завязывается такой глубокий разговор, что забываешь представиться.

— Вернемся в дом, Франческо.

— Подожди, юноша молодец. Рискует получить тут заряд дроби из-за двух фазанов, в то время как в Бразилии уничтожают амазонский лес.

— Почему бы тебе не оставить его в покое?

— Он думает, что есть две природы: одна, в которой живут лисы и фазаны и в которой он чувствует себя свободно, а в другой я со своим ружьем, при этом мы должны соблюдать кучу правил. Я и мое ружье — это не природа, мы… я не понял. Кто я такой, молодой человек?

— Фашист.

— Вот видишь Палома, мы шутим.

— Прошу тебя, пойдем отсюда.

— Очень симпатичный молодой человек. Он рассуждает так же, как и ты, разница только в том, что ты не плюешься. А так у вас очень много общего, вы бы прекрасно поладили. Ты гей?

— А что, если гей?

— Потому что моя жена обожает геев.

— Перестань, Франческо.

— Но чтобы охладить вашу стихийную симпатию, скажу тебе, Палома, что из-за барабана убежала собака. К твоему сведению, молодой человек, это ее собака. Это она ее вырастила, и результат налицо: собака всего боится и неспособна ни на какую аппортировку. Зато собака — хорошая компания. Вечером, когда мы ложимся в постель, собака растягивается рядом с ней и рычит на меня, оскалив зубы. По сути дела, собака считает себя ее мужем. И мы не прилагаем особых усилий, чтобы разубедить ее в этом.

— Почему бы тебе не пойти за ней?

— Она, наверное, нашла себе убежище. И так напугана, что теперь будет сидеть там до конца дней.

— Пойди за ней, пожалуйста.

— Разве ты не торопилась вернуться?

— Я передумала. Мне кажется, что когда мы одни дома, только и делаем, что ссоримся.

— Вот ты и получил точное представление о наших с женой отношениях. Мы из тех выдохшихся старых пар, которые каждый день придумывают себе что-нибудь, чтобы жить дальше. Между нами даже есть влечение, не спрашивай только, с чей стороны.

Инженер Фуми хватает жену, сжимает ее в объятиях и долго целует в губы. Юноша недолго наблюдает сцену, но отворачивается, когда это становится неудобным. Внезапно инженер Фуми отрывается и отстраняет женщину, у которой размазалась помада, и лицо приняло обиженное выражение.

— Я пойду искать собаку. Жди меня здесь. Она вся твоя, молодой человек. Жаль, что ты педик.

Инженер Фуми исчезает. Юноша и Палома слушают шум его удаляющихся шагов. Он смотрит на нее, она смотрит в противоположную сторону, оба стараются унять сердцебиение. Долгая минута проходит в молчании. Кажется, они в затруднительном положении, но, судя по тому, какой оборот примет их разговор, они ждали, пока инженер Фуми не сможет их услышать. Нужно заметить, что с самого начала они обращаются друг к другу на «ты», хотя степень их знакомства предполагает формальное обращение.

— Не знаю, как мне просить прощения…

— Зачем? Вы разные люди.

— Он бы этого не сделал, я хорошо его знаю, он бы не выстрелил.

— Такое уже случалось?

— Нет. Но мне неспокойно, когда у него ружье. Он самый добрый человек на свете, но иногда у него такая реакция….

— Наверное, он не самый добрый человек на свете.

— Наверное, нет.

— Если ты так не думаешь, почему говоришь?

— Не знаю.

— Ты боишься его?

— Это не страх. Я просто хорошо его знаю. Даже если он совершает какие-то поступки, мне кажется, я знаю, почему… И не могу сердиться. Он хозяин этой земли, он ведь сказал тебе? Хозяин виллы там, наверху. Если бы не туман, ее было бы видно. Это фамильный дом, где он жил ребенком, и куда с тех пор ни разу не возвращался. Он унаследовал дом недавно, когда умерла его мать. То есть дом уже принадлежал ему после смерти отца, но пока здесь жила мать… ну ладно, что-то я очень подробно… В общем, они с матерью друг друга не выносили. Но теперь вилла его, а вчера он обнаружил, что на участке построили дорогу без его разрешения. Даже не дорогу… так, дорожку. А он терпеть не может, когда трогают его вещи.

— Почему ты пошла за ним?

— Как только он ушел, мне позвонила домработница его матери, которая уже много лет следит за домом. Спрашивает, где он. Я говорю, пошел на охоту. Она говорит: экологисты шум поднимут… Мама миа…

— И ты побежала за ним.

— Да, но я не надеялась найти его в этом тумане. Я побежала, сама не зная куда. Чем дальше я бежала, тем лучше я себя чувствовала. Туман попадал мне в легкие, казалось, что я лечу, плыву. И уже было неважно, найду ли я его, я бежала бы и дальше, пока хватало сил… я слишком много говорю?

— Нет.

— Просто я чувствую, что открываюсь тебе.

— Наверное, ты испугалась.

— А ты нет?

— До смерти.

— Он всегда вызывает сильные эмоции. Почти никогда положительные. Не заявляй на него.

— Почему?

— Сделай это для меня. Даже если мы друг друга не знаем… И потом тоже не заявляй… Я же знаю, как бывает: ты можешь кому-то рассказать, рассердишься, и тебе опять придет в голову эта идея.

— Хорошо.

— Даешь слово?

— Я уже дал тебе слово.

— Я верю тебе. Не знаю, почему. Может потому, что ты оскорбил его. Для этого, знаешь ли, нужно мужество. И он это почувствовал. Понял: или убьет тебя, или проиграет. Поэтому он ушел. Собака — это только предлог. Это ужасная собака, на нее наплевать и мне, и ему. Но прежде ему нужно было унизить меня. По прошествии многих лет он все еще плохо меня знает, и не понимает, что мне это нравится. Я ему, конечно, не рассказываю, притворяюсь обиженной, а он и доволен. Ему нужно всегда чувствовать свою правоту, иначе он расстраивается, как ребенок. Ему надо получать все, но это у него не выходит и…

— Ты только о нем и можешь говорить?

— Нет, только… тебе это неприятно?

— Как ты проводишь время. Ты сама.

— Что?

— Чем ты занимаешься? У тебя есть работа?

— Нет. Раньше я играла на фортепьяно, потом, когда вышла замуж, перестала. По правде говоря, не совсем перестала, просто не играла больше для других… а вообще-то я играла не так уж хорошо, мне нужно было совершенствоваться. Мне нравилось, потому что я пела, но теперь совсем не пою… а ты чем занимаешься? Кроме как ходишь с барабаном?

— Хочешь пойти со мной?

— Мне бы хотелось. Идти вперед и дышать туманом, прекрасная прогулка…

— Пойдем.

— Я сказала ему, что буду ждать здесь.

— Ты ничего ему не сказала. Это он велел тебе ждать здесь.

— Я ничего не сказала?

— Ты не произнесла ни слова.

— Да нет же.

— Ну, пусть так. Если хочешь, пойдем со мной.

— Я так не рассуждаю. Никогда не делаю то, что хочу.

— Но почему?

— Не знаю. Мне всегда кажется, что мне хочется чего-то неправильного.

— А кто решает, что правильно, а что нет? Твой муж?

— Нет, я, всегда я. Я считаю, что есть вещи, которые нужно делать, и я их делаю, вот и все. Сейчас, например, нужно ждать.

— Тогда я тоже подожду. Хочу посмотреть на его лицо, когда он вернется.

— Ты занимаешься политикой?

— А ты как думаешь?

— Лучше ему этого не говори. Ты ему сказал?

— Нет.

— Слушай, будет хуже, если он тебя здесь найдет. Он ушел, но хочет, чтобы тебя здесь не было, когда он вернется. Это имелось в виду.

— А ты хочешь, чтобы я ушел или нет?

— Нет.

— Можно узнать, чего ты хочешь на самом деле?

— Поцеловать тебя.

— А….

— Нет, извини. Я сказала в шутку. Какая дурочка, не знаю, почему я так сказала. Ты молодой человек, я взрослая замужняя женщина… но ты такой закрытый, ничего о себе не рассказываешь, задаешь кучу вопросов… обычно мужчины дают тебе понять, что они и там, и сям, какие они важные, что у них есть и то, и это, и не слушают тебя. Ты много слушаешь, это странно. Это прекрасно. Я говорю с тобой, как женщина. Может, ты и правда гей?

— Тебе было бы так спокойнее?

— Да.

— Так ты хочешь поцеловать меня или нет?

— Не знаю. А ты?

— Я хочу трахнуть тебя.

— Ну, ты деликатностью не отличаешься. Я думала, ты другой. Более утонченный. Ты всегда так ведешь себя с женщинами?

— Да.

— Со всеми?

— Да.

— И это действует?

— Да.

— И ты думаешь, что на меня тоже подействует? Тебе не кажется, что меня что-то отличает от других?

— Нет.

— Почему ты говоришь мне это в лицо?

— Чтобы унизить тебя. Ты же сказала, что тебе это нравится….

— Ах, вот как! Но это не совсем так, вот так, это уж слишком, я не знаю… Ты хочешь увидеть меня голой?

— Да.

— Знаешь, я уже не молода.

— Ну и что?

— Я никогда не изменяла мужу.

— Ну и что?

— Не знаю. Хотела охладить твой пыл.

— Еще что-то?

— У меня была опухоль груди. Но удалили совсем немного, почти не заметно.

— А потом?

— Потом, ты, наверное, привык к совершенно другому.

— А потом?

— Потом все. Когда я должна это сделать?

— Ты не должна этого делать. Ты сделаешь это, если захочешь. Если почувствуешь, что хочешь этого.

— Если мне хочется?

— Да.

— Но когда?

— Сейчас же.

— Где?

— Здесь.

— А потом мы увидимся или это так и останется частным фактом.

— Не знаю.

— Ты отвечаешь только «да, нет, не знаю»?

— Это не я говорю, это говорит возбуждение.

— Но, может, лучше в кустах, потому что здесь немного… не знаю, здесь я чувствую себя неловко. Если он неожиданно вернется, то застрелит нас.

— Поторопись.

— Ты уверен? Что я делаю?..

— Пойдем.

— Знаешь, я не из тех, кто ложится в постель с первым встречным. Если ты так думаешь, то глубоко ошибаешься.

— Пойдем.