Раненого поручика Эмлера вначале направляют в медпункт, где Франта Энгель заботливо обрабатывает и перевязывает ему рану. Затем его перевозят в полевой госпиталь, а оттуда на санитарном самолете в эвакогоспиталь. Окулист эвакогоспиталя, ознакомившись с историей болезни Эмлера, тщательно осматривает его глаз и выносит решение:
— Придется отправить вас санитарным поездом в Тбилиси.
— Мне говорили, что через месяц я смогу вернуться в свою часть… — пытается оказать на врача давление Владя.
— Окончательный диагноз, поручик, вам смогут поставить только в специализированной клинике, поэтому надо ехать…
На семнадцатый день пути, утром, Владя видит в открытое окно стальные воды Каспия и взметнувшиеся над ними ажурные каркасы нефтяных вышек.
Наконец поезд прибывает в Тбилиси — красочный южный город, давно позабывший о затемнении военного времени и совсем по-мирному утопающий в море зелени, тепла и света…
— Братцы, к нам генерал-лейтенанта привезли! — таким возгласом встречают Владю Эмлера в тбилисском госпитале.
— Да он же не наш!
— Тогда спросите у него, чей он. Да не стесняйтесь!
Из открытых окон четырехэтажного госпиталя высовываются головы любопытных, а ходячие раненые опускаются во двор к открытым трехтонкам посмотреть на вновь прибывших. Кто-то из них со знанием дела объясняет собравшимся, что офицер в зеленой полевой форме из чехословацкого корпуса, поэтому большие пятиконечные звезды на погонах пусть их не смущают — никакой он не генерал-лейтенант, а всего-навсего лейтенант. Раненые явно разочарованы, но это не мешает им проявить заботу о новеньком. Они провожают его в палату на третий этаж и выбирают для него лучшую койку — у окна.
— Сердечно приветствую вас, пан поручик! — слышит вдруг Владя знакомый голос и, обернувшись, видит перед собой Петра — парня из 1-й бригады.
— Наздар! Откуда ты взялся? Что это у тебя с глазом?
— Не знаю. С января околачиваюсь по госпиталям. Глаз, в общем-то, не болит, но врачи говорят, надо обязательно оперировать. Наверное, отправят в Москву, а может, к Филатову в Одессу. — Он подробно расспрашивает Владю о наступлении в Карпатах, о понесенных корпусом потерях, о друзьях, которых уже нет в живых, и под конец, опечаленный, говорит: — Знаете что, пан поручик, хватит об этом. Лучше пойдемте, я вам госпиталь покажу…
Госпиталь поистине огромный. Одновременно на излечении здесь находится примерно пять тысяч раненых. Ближайшим соседом Влади оказывается лейтенант Иван Симаков, высокий, худой, стриженный ежиком. Правый глаз у него затянут такой же голубовато-сероватой пленкой, как у Петра, одна рука висит на перевязи.
— Здравствуй, товарищ поручик! Ты откуда?
— Из Праги. А ты?
— Я — одессит! — гордо заявляет он. — Тебе известно, что это значит?
— Не надоело бахвалиться? — насмешливо прерывает его невысокая черноволосая медсестра, неожиданно вошедшая в палату. — Что о тебе подумает чешский офицер?!
— А-а, командир пришел! — радостно восклицает одессит, да и лицо девушки озаряется улыбкой. Она берет лейтенанта за здоровую руку:
— Пошли-ка лучше на перевязку. Это и к вам относится, товарищ поручик, — добавляет она, обращаясь к Владе.
В амбулатории его принимает врач — высокая полная женщина с выбившимися из-под белой шапочки седыми прядями волос и задумчивым взглядом.
— Садитесь, товарищ лейтенант! — приглашает она Эмлера и принимается внимательно осматривать его раненый глаз: — Смотрите влево. Так… Теперь вправо… Сейчас пройдемте в темную комнату… Ну а ты, Шурочка, позаботься пока о своем одессите.
— Почему это он мой? — бурно протестует медсестра, но по голосу чувствуется, что ей это приятно.
Осмотр окончен. Они возвращаются к свету, и Владя встревоженно ждет, когда доктор дочитает до конца историю его болезни.
— Не волнуйтесь, — говорит доктор тихим голосом, — глаз мы вам постараемся сохранить. Было очень сильное кровоизлияние, но теперь оно рассасывается. Будем надеяться, все обойдется… Конечно, гарантировать в вашем случае мы ничего не можем…
И снова он чувствует противную дурноту, но мысленно приказывает себе: «Не раскисай! Посмотри вокруг — да тебе же просто повезло!»
За спиной доктора Шура делает поручику знак, что пора уходить, и он послушно направляется к двери.
— Понимаешь, у нее был сын, летчик, — объясняет ему шепотом Шура, когда они выходят из кабинета. — Погиб в сорок первом под Ростовом-на-Дону. Там, на месте гибели, его и похоронили. Остались жена, которая работает у нас в хирургическом, и дочка, родившаяся уже после гибели отца. Живут все вместе. Невестка у докторши вся седая, хотя ей всего двадцать два года. А сама докторша каждый раз начинает плакать, когда видит ровесников сына…
В госпитале Владя узнает, что 6 октября 1944 года войска 1-го Украинского фронта через Дукельский перевал вступили на территорию Чехословакии, что в боях отличились воины советской 38-й армии под командованием генерал-полковника Москаленко и воины 1-го чехословацкого армейского корпуса в СССР под командованием генерала Свободы, что у пограничного столба воины корпуса водрузили чехословацкий Государственный флаг. Сердце его переполняется безграничной гордостью, когда он думает о своих товарищах, принимавших участие в этом грандиозном сражении, и светлой грустью, когда он думает о тех, кто не дожил до этой радостной минуты. А еще он думает о советских друзьях, без чьей бескорыстной помощи им никогда не удалось бы вернуться на родину победителями.
25 октября в госпиталь привозят двух словаков и одного чеха с Волыни с ампутированными выше щиколотки ногами. Светловолосый словак, сражавшийся в составе воздушно-десантной бригады, перешел на сторону советских войск под Мелитополем, затем прошел подготовку в Ефремове. Ранило его во время наступления в Карпатах. Однажды на закате, когда Шура, как обычно, закапывает Владе в глаз дионин с атропином, он решается на эксперимент. Крепко завязав здоровый глаз полотенцем, он пытается посмотреть на заходящее солнце больным глазом. Прикладывает ладонь — темно, убирает ладонь — впереди красный свет. Опять тьма — и опять свет…
— Если глаз начинает различать свет и тьму, значит, он живет! — хлопает в ладоши Шура. — Даже если ты будешь видеть им немного хуже, все равно это замечательно!
Владе и самому кажется, что он чувствует себя гораздо лучше — тупая боль в здоровом глазу исчезает совсем, и теперь он, хотя с напряжением, может прочитать лозунг, начертанный большими буквами на противоположной стене: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Одессит приходит в восторг и от полноты чувств хлопает его здоровой рукой по спине.
Но вот в палату, прихрамывая, входит пожилой профессор в очках. Он направляется прямо к Владе и, приподняв ему веко раненого глаза, приказывает:
— Смотрите вверх! Вверх, говорю. Теперь вниз. Вверх — вниз! — Опустив веко пациента, он с сильным грузинским акцентом заявляет: — Глаз спасти невозможно. Его надо поскорее удалить, иначе вы совсем ослепнете. Понятно?
Владе кажется, будто на него надвигается какая-то грозная лавина. Предвидя, что сейчас произойдет что-то неотвратимое, он выдвигает свой последний аргумент:
— Но я уже различаю свет и тень. После атропина мне стало гораздо лучше…
— Чепуха! Никакой атропин вам не поможет. Не обманывайте себя.
— Во фронтовом госпитале мне сказали, что глаз лишь немного поврежден…
— Какой идиот вам это сказал? Глаз вернуть невозможно. Соглашайтесь на операцию, иначе ослепнете…
После обхода в палату заглядывает Шура. Вид у нее виноватый.
— Я хотела, как лу-уч-ше, — пытается объяснить она Владе и при этом горько-горько всхлипывает…
— Ребята, там чеха оперировали. Он сейчас в хирургическом, — торопливо сообщает веснушчатая Маруся, сестра из операционной. — Он такой грустный — вы бы зашли к нему… — И она исчезает так же быстро, как появилась, оставив после себя неистребимый запах карболки.
Владя, Петр и одессит отправляются в указанную Марусей палату. Когда они осторожно входят, на койке у окна приподнимается кто-то с измученным лицом:
— Привет, ребята!
— Да это же Станда Валек!.. — растерянно восклицает Владя и бросается к приятелю: — Станда, что с тобой приключилось?
— Да вот, ранило в колено. Сначала вроде бы ничего страшного, а в дороге как стало болеть — ни сесть, ни лечь. Вчера привезли сюда, гипс сняли и сказали, что колено надо вскрыть и обработать. А я уже так намучился, что на все был согласен. Ночью просыпаюсь, к колену тянусь, а там — пустота. В первую минуту думал, сойду с ума. Вот… — Он откидывает одеяло и показывает набухшую кровью повязку. — Как же теперь жить? — печально спрашивает он, и на глаза ему наворачиваются непрошеные слезы.
— Не горюй, Станда! Разве ты один такой? Научишься ходить на протезе…
— Если бы вовремя прооперировали, может, ногу и сохранили бы… — вздыхает Станда, смахивая тыльной стороной ладони слезы, а на прощание спрашивает: — Придете еще?
— Постараемся, — обещает Владя. — Ты без нас тут не скучай…
Однако встретиться в госпитале еще раз им уже не довелось…
Владю вызывают к начальнику госпиталя.
— Товарищ лейтенант, получена телеграмма из вашего посольства, — сообщает ему начальник госпиталя. — Просят отправить вас в Москву.
— А как же операция?
— Сделают в Москве…
— Когда ехать?
— Десятого декабря.
* * *
Через несколько дней скорый поезд уже мчал поручика Владимира Эмлера в Москву…
На вокзале в Перемышле из переполненного состава выходят три пассажира. Два из них, элегантно одетые, старательно обходя лужи, образовавшиеся на булыжной мостовой, тащат в обеих руках тяжеленные чемоданы. Они совсем недавно прибыли из Англии, и все вокруг им в диковинку. Третий пассажир — а это не кто иной, как капитан Эмлер — несет полупустой рюкзак, в котором уложен продовольственный паек да вещи первой необходимости. Вместе им пришлось ехать от самой Москвы, но теперь их пути расходятся. Элегантные господа Шилинг и Томаш направляются в распоряжение правительственного делегата Франтишека Немеца, а капитан Владимир Эмлер после операции спешит на фронт, который проходит под Липтовски-Микулашем.
В штабе чехословацкой авиадивизии в Перемышле капитана Эмлера ждет приятная встреча с советским офицером Токаренко, старым знакомым по 1-й бригаде. Он собирается в Попрад, и в его «додже» есть свободное место.
— Поедем через Дуклю? — спрашивает Владя.
— Конечно через Дуклю, а как же иначе? — радостно восклицает Токаренко. — Должен же увидеть чех те ворота, через которые к чешскому и словацкому народам пришла долгожданная свобода…
По дороге Токаренко показывает Владе высоту 534 и Гирову гору, в боях за которые отдали свои жизни многие доблестные сыны советского и чехословацкого народов.
Водитель переключает скорость. Рев мотора нарастает — «додж» упрямо ползет вверх. На перевале он останавливается. Здесь тихо и пустынно. Спускающееся вниз шоссе теряется в мутной серой мгле. Задумчиво, словно печалясь о погибших, шумит лес.
— Вон там граница, — показывает на юг Токаренко. — А дальше — Чехословакия.
Владя благодарит советского офицера и медленным шагом направляется в сторону границы. Возле полосатого пограничного столба он останавливается, опускается на одно колено и припадает к родной земле — земле, политой и его горячей кровью…