Из окон трактира возле Литомержице льется яркий свет и звучит такая зажигательная музыка, что никто не обращает внимания на Иржи Вишека, который садится на велосипед и катит по дороге на Либеховице. Знает об этом только один человек — тот, кто дал ему велосипед.
В Либеховице Вишек садится в автобус, а утром, в начале девятого, добирается до Остравы и обращается к администратору гостиницы на Прживозе с просьбой дать ему одноместный номер.
— К сожалению, свободных номеров нет. Но если вы согласны поселиться вместе с одним молодым человеком…
— Хорошо.
— На одну ночь?
— Пока на две.
Целый день Вишек бродит по Остраве в надежде, что кто-нибудь поможет ему перебраться через границу. Сидя на скамейке в парке, в ста метрах от таблички «Собакам и евреям вход строго воспрещен!», он изучает карту.
Наступает полдень. Воздух плавится от жары. Карта предлагает десятки маршрутов. Но какой из них выбрать? Поговаривают, что беженцы чаще всего направляются в Богумин. Но каким путем? С середины июня он слушал по ночам радиопередачи на чешском языке из Лондона и Москвы. Несколько раз ему удавалось ловить передачи из Катовице, в которых сообщалось, что в Польше и во Франции создаются чехословацкие легионы. Ему представлялись ряды солдат во французских беретах, лес штыков, бодрые мотивы воинских маршей. Солдаты говорят друг другу «брат» или «наздар» , а над ними развеваются красно-сине-белые знамена. И вполне возможно, что они уже сидят в окопах и бункерах на линии Мажино, ожидая приказа совершить бросок за Рейн. Они должны дойти туда любой ценой! Но сейчас-то ему куда идти, черт возьми? Вишек складывает карту, сует ее в сумку, потом поднимается и, перебросив пальто через руку, отправляется в город. А может, просто рискнуть не раздумывая? Нет, время для этого еще не пришло.
Он идет в гостиницу. Ключ от номера висит за спиной администратора — значит, можно хоть немного побыть в одиночестве. Бессонная ночь в скором поезде и бесцельное хождение по городу в течение дня берут свое. Он думает, что не мешало бы поужинать, но лучше прилечь на полчасика. Всего на полчасика…
Просыпается он от шума воды в туалете и с ужасом убеждается, что уже утро.
— Доброе утро! — приветствует он незнакомца.
Тот что-то бурчит ему в ответ, вытирая лицо. Процедура эта продолжается чересчур долго, но в конце концов незнакомец вешает полотенце рядом с умывальником и искоса глядит на Вишека. Блондин, острые черты загорелого лица. «Мать честная, наверняка немец! — ужасается Ирка. — Ну и влип же я!»
— Раннее утро, а уже так жарко, да?
— Гм…
«Что-то слишком много ты на себя берешь, дубина стоеросовая!» — ругает мысленно незнакомца Вишек.
— Интересно, как будет днем. В ответ ни слова.
— Как думаете, не сбрызнет ли нас дождичком? А надо бы…
— Это уж точно, — произносит незнакомец без акцента.
«Но это еще ничего не значит, — рассуждает Ирка. — У этих судетских немцев бывают не только чешские имена, но и чешские отец или мать. Сколько же ему лет? Похоже, он с четырнадцатого или с пятнадцатого года, как и я. Но кто он такой, черт побери? Можно, конечно, смыться по-английски. Подождать, пока он уйдет, собрать вещи, а внизу сказать, что хочу заплатить заранее, чтобы завтра не терять времени…»
Незнакомец открывает рюкзак. Интересно, чем это он у него набит? И Ирка решает, что пора идти ва-банк.
— Вы в армии служили? — спрашивает он.
— Служил.
— А где?
— В Терезине, — отвечает сосед запинаясь.
— Я тоже, — роняет как бы невзначай Ирка и чувствует холодок в животе.
«Если этот парень сейчас скажет, что служил в сорок второй, значит, он шпионит за мной», — загадывает Ирка и задает следующий вопрос:
— В какой части?
— В сорок второй.
«Господи! Ну, теперь пути назад нет. Вперед, только вперед!»
— А вы, случайно, не в тридцать седьмом призывались?
— Случайно, в тридцать седьмом.
Вишек садится на койке.
— А какое у вас звание?
— Десатник.
— У меня тоже. Как же могло случиться, что мы незнакомы?
Сосед не спешит с ответом. Он низко склоняется над рюкзаком, почти влезая в него с головой. Вишек видит, как у него краснеют уши. Страх проходит. Нет, он, видно, не из тех. Незнакомец поднимает голову, и Ирка перехватывает его взгляд, полный отчаяния. «Он боится меня!» — осеняет Ирку. Он встает, подтягивает трусы и спрашивает:
— Послушайте, а вы не помните кого-нибудь из сержантской школы?
— Бенду, Либала и…
«Все правильно, — с удовлетворением думает Вишек. — А теперь держись…»
— И куда же вы собрались?
Тот, кого он принял было за судетского немца, краснеет и с трудом выдавливает из себя:
— В горы… на прогулку…
— Не может быть! А что вы ищите в рюкзаке?
— Карту.
— Зачем вам карта, если там каждая тропка обозначена. Вы, верно, стремитесь попасть за границу.
— Нет-нет… Что вы этим хотите сказать? У меня отпуск…
Ирка улыбается:
— Я тоже иду туда, парень.
Сосед упорно молчит.
— Поговорим серьезно, — продолжает Ирка. — На меня, видно, какое-то затмение нашло: я принял вас за немца. Думал, вы шпионите за мной. Но как только заметил, что вы умеете краснеть, понял, что это не так. Теперь мы вроде бы поменялись ролями: вы боитесь меня. — Ирка подходит к соседу поближе: — Честное слово, я говорю правду. У нас одна цель. Да иначе и быть не могло, ведь мы — солдаты.
Сосед хватает Вишека за руку. Он прямо сияет от счастья:
— Ну и заставил же ты меня понервничать!
Потом они обсуждают создавшееся положение. Ирка припоминает адрес, который сообщил ему приятель, тоже собиравшийся уйти за границу: некий Парма, Острава, Цинкл, 4. Они разыскивают Парму и договариваются с ним. Время поджимает, деньги кончаются, да и Острава не тот город, где нужно задерживаться тем, кто с трудом может доказать, что приехал сюда полазить по горам.
Парма находит им хорошего проводника, и вот они уже отправляются в путь.
— Вы должны следовать за мной на расстоянии ста шагов, — объясняет он им.
Поначалу все идет хорошо. Они минуют Остраву, Гержманице, проходят по тополиной аллее и сворачивают налево, на полевую дорогу. Стоп!
— Теперь внимание! Через восемьдесят метров граница. Видите ложбинку? — указывает рукой проводник. — Там стоит зеленая скамейка, ее отсюда плохо видно: она за кустами крыжовника. Это пост эсэсовцев.
Тяжелые тучи, которые начали собираться сразу после обеда, пронзает вдруг молния. Гремит гром, и вот уже потоки дождя обрушиваются на путников.
— Другой дороги нет?
— Есть, но эта самая надежная. Вперед, ребята! Ни пуха ни пера! — И проводник поворачивает обратно к тополиной аллее.
— Ну что ж, я пойду первым, — предлагает Вишек.
Блондин не возражает. Напоследок они оглядываются назад. В конце тополиной аллеи виднеется брошенный кем-то мотоцикл. Позже Вишек узнает, что мотоцикл этот оставил один десатник призыва 1935 года, который открыто прикатил сюда по маршруту, указанному Пармой, а остаток пути до границы пробежал, положившись на авось.
Ирка Вишек идет впереди.
— Пока льет дождь, мы в безопасности, — приговаривает он, не спуская глаз с зеленой скамейки, спрятавшейся в зарослях крыжовника.
Вода слева, вода справа. Скамейка увеличивается в их воображении до гигантских размеров. Оглянувшись, Вишек видит, что блондин идет буквально в метре от него, не сводя глаз с его пяток. «Балбес какой-то, а не солдат. Неужели не понимает, что так нас в два счета подстрелят?» — сердится Ирка, но вслух ничего не говорит. Пока льет, они в безопасности. Но только пока льет…
До скамейки еще пятнадцать шагов. Где же она, наконец? А что, если вот сейчас раздастся окрик «Стой!»? Пистолет Ирка снял с предохранителя еще под тополями и сжимает его в руке, пряча под пальто. До скамейки десять шагов. Сейчас или… Палец лежит на спусковом крючке. Нет, все тихо. До скамейки пять шагов…
Скамейка пуста. И вокруг ни души. А что, если эсэсовцы нападут сзади? Или сбоку? Неожиданно из-за пелены дождя выплывает пограничный столб с красной табличкой. На табличке польский орел и надпись: «Речь Посполита Полска».
Двадцать шагов, пятьдесят, сто… Вокруг никого. Еще пятьдесят шагов… Дождь льет как из ведра. Размокшая дорога, а на ней груды щебня. Здесь можно передохнуть. Ирка опирается о ствол дерева и садится на корточки. Щелкает предохранителем и засовывает пистолет в карман промокших брюк. Достает коробку спичек, находит на ней сухое место и закуривает, спрятав в кулак, сначала одну сигарету, потом другую.
— Держи, перекурим.
— Ты считаешь, что мы уже в Польше? — интересуется блондин. Голос у него такой же, как утром в гостинице.
— Ну, ты даешь! Ты что, не видел табличку на пограничном столбе?
— Какую табличку? На каком столбе?
Оказывается, он не видел не только табличку. Он не видел ни мотоцикла, ни зеленой скамейки. Он не видел ничего, кроме пяток Вишека. Он вообще не смотрел по сторонам, потому что в противном случае боялся не дойти.
— Эх ты, солдат! Я же тебе говорил, что идти нужно на расстоянии десяти шагов. Тогда, если бы начали стрелять, попасть в нас было бы труднее. Понятно?
— Понятно, но мне было так страшно… В жизни так не боялся… Я больше не буду себя так вести, Ирка. И пусть это останется между нами…
— И все-таки распускаться не стоит. Это же невероятно глупо, понимаешь?
— Понимаю.
— Ну ладно, пошли к гостинице.
Ливень кончается так же неожиданно, как и начался. Когда они подходят к первым домикам поселка, ребятишки уже с криками бегают по лужам.
— Черт возьми, куда же теперь? — спрашивает Вишек. — Посмотри-ка, мы ведь топаем на Грушов — туда, откуда пришли! Кругом! Направление — Богумин!
Теперь все идет как надо. Вскоре они опять видят табличку с польским орлом. Вот и таможенная служба. Может, попытаться? Все равно где-нибудь их, промокших и грязных, задержат. А может, лучше обратиться за помощью к местным жителям? Были бы деньги, а так… В конце концов, пока они не в Богумине, таможенников бояться нечего.
Они входят в домик пограничников.
— День добрый. Откуда панове держат путь?
— Из протектората.
— Зачем? Куда?
Вопросы задает чиновник в конфедератке. При этом он вежливо улыбается. В комнате, кроме него, еще четверо: двое в таких же конфедератках и двое без головных уборов. И все они так же вежливо улыбаются.
— Хотим вступить в чехословацкий легион, — отвечает Вишек за двоих.
— В легион? Не слышали о таком. Проше пана, у нас нет никакого легиона. Боюсь, вам придется вернуться. Дорогу мы вам покажем, даже проводим. Мы — люди воспитанные.
Поляки весело смеются, а блондин начинает стучать зубами. И Вишен чувствует, как мороз подирает по коже, а по спине текут холодные струйки.
— Вернуться? Да ведь нас сразу застрелят.
Им предлагают сесть. Чиновник куда-то звонит.
— Проше пана, — показывает он за дверь.
Один из пограничников берет винтовку и выходит вместе с Иркой и блондином. Неужели поведет их назад? Вишек пытается оценить ситуацию: «Ну, приведут нас на эсэсовский пост. Эсэсовец скомандует: «Хенде хох!» — и тогда не миновать стрельбы. Последних два патрона придется оставить для себя и для этой блондинистой нюни. Другого выхода нет…»
Пограничник предлагает следовать за ним. Он что-то кричит, обращаясь к босоногой девушке с волосами цвета соломы, повязанной цветным платком. Вишек быстро осматривается. За ними — никого. А что, если стукнуть этого парня, забрать у него винтовку — и ходу? Глупости…
Они подходят к школе. Пограничник входит внутрь и показывает им, где находится спортивный зал:
— Возьмите маты. Сторож даст вам чем накрыться. Обсохните и выспитесь. Спокойной ночи!
Сторож — чех по национальности — приносит им две большие кружки ржаного кофе, полбуханки еще теплого хлеба и нож:
— Ешьте, ребята. Вещи свои повесьте, а сами завернитесь в одеяла. Я вам их сейчас принесу. У нас тепло — вы быстро обсохнете.
В четыре утра беглецов будят и отвозят в Богумин, где помещают в гостинице «Полония». Там уже собралось человек двадцать чехов. В основном это летчики.
— Почему же нас не вернули?
— Солдат они не возвращают. Вот проверят в нашем консульстве, годны ли мы к службе в армии, и отправят в Краков, — объясняет со знанием дела высокий летчик в чине поручика. — Немцам они выдают евреев и политических. От коммунистов они стараются избавиться. Не знаю, правда, почему, просто не понимаю. Но нас это, сдается, не касается.
Блондин улыбается, а Вишек потрясен. Какая разница — еврей ты или не еврей, коммунист или не коммунист? Главное — что все они чехи и словаки и все хотят вступить в легион.
— Все, наверное, стремятся попасть в легион, да? — спрашивает он летчика.
— Почти, но не все годны к службе. Да и наши, говорят, не всех берут.
Для начала информации достаточно. Больше Вишек вопросов не задает. Надо немного осмотреться и разобраться, что к чему.
Спустя месяц после того, как Вишек вместе с блондином прошел мимо пограничного столба, он уезжает из Богумина в Броновице, что под Краковом, где базируется чехословацкий легион. Блондин тем временем отправляется с транспортом во Францию.
— Господи, до чего вы глупы! — говорит Ирке черноволосая пани, у которой они меняют на злотые всякое барахло. — Пожили бы здесь с месячишко и возвращались бы домой. Вы ведь не еврей?
— Нет. А почему вы спрашиваете?
— Потому что вам надо возвращаться домой. Пройдет пара недель, и от Польши ничего не останется…
Путь до Кракова короткий. Вот и чехословацкое консульство с гербом республики, где их встречает сам консул. Для Ирки, десатника 42-го пехотного полка, а на гражданке — подсобного рабочего с деревенской стройки, мир в эту минуту кажется радостным и ярким, как никогда. После Мюнхена, капитуляции и вынужденного возвращения на гражданку личная встреча с чехословацким государственным деятелем — достаточно весомое доказательство, что республика жива. Ирка стоит по стойке «смирно», и непознанное им до сих пор ощущение свободы переполняет все его существо. Одновременно крепнет решимость сражаться ради этой свободы до конца.
— Пан консул, десатник Иржи Вишек явился в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы в чехословацкой армии.
Консул складывает руки за спину и меряет Ирку взглядом, в котором сквозит и любопытство и безразличие.
— Ага, значит, явился? Ты что-нибудь украл? Или кого-нибудь убил?
Он что, шутит? Служебное рвение, только что светившееся в глазах Вишека, сменяется недоумением. Он вспоминает скептически настроенного летчика из богуминской «Полонии», его слова: «Не знаю, правда, почему, просто не понимаю» — и приходит к выводу, что это всего лишь шутка, дурацкая шутка.
— Я вас не понимаю, пан консул.
— Ну, естественно… Документы есть?
— Военный билет.
— Дай сюда!
Ирка запускает пальцы в нагрудный карман и вытаскивает документ.
— Гм…
Это все, что говорит консул. Он возвращает Ирке военный билет и заученным жестом протягивает ему руку. Вишек пожимает ее и тут же отпускает.
— Подожди там.
Десатник 42-го пехотного полка пятится к дверям, нащупывает ручку и выскакивает из кабинета.
Когда вечером он проходит через ворота военного лагеря в Броновице и видит часового в штатском с палкой вместо винтовки на плече, а за воротами сотни соотечественников, то в одно мгновение консул испаряется из памяти Ирки, как страшный сон. Наконец-то он в легионе!
Ему сообщают, что он поедет во Францию. Но транспорт туда отправился только вчера. Поэтому Ирку временно назначают пулеметчиком технической роты.
* * *
Через пару дней на всех углах появляются плакаты с четырьмя фотографиями. На одной — тучи польских самолетов в небе. На другой — тучи польских танков на земле. На третьей фотографии запечатлено, как блистательная польская кавалерия с саблями наголо мчится на неведомого врага. А на четвертой — ровные ряды польских пехотинцев. В центре плаката, в белом круге, — строгое, но симпатичное лицо маршала Рыдз-Смиглы.
«Польша от моря до моря!» — провозглашают плакаты.
«На польских штыках принесем свободу Чехословакии!» — кричат заголовки в газетах.
Полковник Бек клянется, что поляки будут сражаться до последней капли крови.
Воины чехословацкого легиона получают приказ перебазироваться в Лешно, на северо-восток Польши. Там, в лесах, формируется чехословацкая воинская часть. Получив оружие, она под командованием генерала Прхала вместе с польской армией пересечет границу республики. Кампания завершится до наступления зимы…
* * *
Легион готовится к отъезду в Лешно. В бараке обсуждаются слухи, проникающие сюда из офицерской столовой. Говорят, что в руководстве возник серьезный конфликт: не могут поделить министерские портфели, что в лагерь должен приехать сам генерал Прхала для наведения порядка, но легионеры не хотят его пускать, угрожают прибегнуть к насилию, а все потому, что генерал намеревается сместить Бенеша, который является преемником Масарика, а следовательно, их человеком. Поговаривают также, что Прхала водит дружбу со словацкими фашистами, особенно с командиром глинковской гвардии — Сидором. Разве легко разобраться во всем этом десатнику 42-го полка? Что происходит за кулисами на самом деле? И при чем здесь портфели, если нужно сражаться?
В военном лагере в Лешно легион находится всего несколько дней. Но за этот короткий период настроение солдат и большей части офицеров меняется — ими овладевает разочарование. Причин тому немало. Одна из них — выступление ярого антисемита генерала Прхала, которому так никто и не помешал прибыть в лагерь. Некоторым он даже понравился. Говорят, у него «твердая рука». Поручик Пешзк, недавний выпускник военной академии в Границе, молчит и только пожимает плечами.
— Конечно, Прхала хватил через край с антисемитизмом, — пытается он объяснить свою позицию. — На чью помощь мы рассчитываем? На помощь французов, англичан, американцев. А там антисемитизм не в моде. Это во-первых. Во-вторых, Запад едва ли посадит вместо Бенеша генерала Прхала. Поэтому я предпочитаю держаться в стороне… А вообще-то поскорей бы уж добраться до Франции. Здесь и с солдатами не все в порядке…
С солдатами действительно не все в порядке. Частично это касается и сержантского состава. При раздаче пайков собирается толпа недовольных, и вот из нее вырывается голос с явно пражским выговором:
— Офицеры жрут в три горла, а нам что достается?
Офицер пробивает дорогу к нарушителю спокойствия:
— Молчать! Какой идиот… — Договорить он не успевает.
А потом все долго спорят, сколько оплеух он схлопотал.