Наконец-то сто восемьдесят беженцев из катовицкого «Пшелота» все вместе. Правда, теперь ни у кого из них нет ничего, что можно было бы назвать имуществом, даже у тех, кто еще утром упорно цеплялся за свои чемоданы и рюкзаки. Они разыскивают в толпе знакомых, помогают нести спящих детей. Их путь через темный разрушенный провинциальный город освещают лишь звезды. Отовсюду доносится запах гари, среди развалин бродят люди. Они что-то ищут и не могут найти. На разбомбленном кладбище вперемежку с остатками надгробий валяются человеческие кости, куски прогнивших гробов и деревянных крестов. Смерть настигла мертвых во второй раз.

Около полуночи беженцы слышат приближающийся с северо-востока грохот. Одновременно в той стороне взмывают в небо белые и красные ракеты. Грохот нарастает. Ракеты начинают взлетать не только на северо-востоке, но и на юго-востоке, и даже прямо по пути движения беженцев. Теплившаяся искорка надежды гаснет — людей охватывает страх. Они боятся, что это немецкие танки их опередили. Ирка Франк предполагает, что танки в пяти-семи километрах от дороги, по которой движется людской поток.

Утром беженцы выходят к аннопольскому мосту. В нескольких местах он разрушен, куски настила висят над лениво текущей рекой. В действиях немцев просматривается определенная система. С четырнадцати до восемнадцати часов они подвергают бомбардировке объекты в оперативной глубине — дороги, средства связи, транспорт. Аэродромы, основные узлы и опорные пункты обороны они уничтожили уже в первые часы войны. Никакой польской авиации, танковых частей и артиллерии больше не существует. Навстречу беженцам попадаются лишь конные обозы, пехота, кавалерия.

Энергичный Ондрей, по профессии инженер-строитель, рядовой запаса, лишенный лычек за принадлежность к Коммунистической партии Чехословакии, бесспорный лидер катовицких беженцев. Несмотря на его сарказм, ему подчиняются безоговорочно. Он то и дело останавливает впереди идущих, выжидает, когда подойдут отставшие, и отмечает их имена в записной книжке. Пока все в порядке, никто не отстает. Итак, вперед, к Висле!

К полудню на берегу одного из рукавов Вислы их взорам открывается деревня. Удивительно, что хаты, как и во всех здешних деревнях, сложенные из дерева и глины и крытые соломой, все-таки уцелели.

Ондрей в сопровождении подпоручика запаса отправляется на переговоры с хозяевами, у которых возле хат сушатся на солнце рыбацкие лодки. Подпоручик родом из Чешского Тешина и хорошо говорит по-польски. Но все решает не знание языка, а злотые и несколько пачек сигарет. Вскоре лодки, огибая песчаные отмели, выплывают на середину реки.

Второй час дня, а на левом берегу ждут своей очереди согласно пометкам в записной книжке Ондрея семьдесят восемь человек. С запада уже доносится зловещий рокот. Перевозчики крестятся и вытаскивают лодки на берег:

— Нет, проше пана, ни за что на свете больше не поплывем!

Что делать? Ждать до вечера? Но это же равносильно самоубийству. А как быть с детьми и больными, которых уже перевезли на правый берег? Остается либо прибегнуть к насилию, либо отдать последние злотые. Однако большая часть пути еще впереди, поэтому беженцы расплачиваются остатками сигарет. Обойтись без них, конечно, нелегко, но что же делать? И все-таки этого оказывается мало. После переправы приходится добавить несколько рубах и несколько пар чулок.

Лодки спускают на воду как раз в тот момент, когда далеко за Вислой раздается первый взрыв. Через минуту пулеметы «мессершмиттов» прочерчивают гладь реки вдоль и поперек. Из окопов на правом берегу раздаются пулеметные очереди и отдельные винтовочные выстрелы. Один из вражеских самолетов, отстрелявшись, почти набирает высоту, но неожиданно клюет носом и начинает падать. Из его мотора валит темно-коричневый дым, а потом вырывается пламя. Он мчится к земле и падает немного севернее по течению. Другие «мессершмитты» оставляют в покое лодки и набрасываются на окопы. Это спасает и беженцев из «Пшелота», и перевозчиков, и их лодки.

Линию польской обороны на Висле беженцы проходят после восемнадцати часов, когда немецкие бомбардировщики уже улетели. Солдатам не до беженцев. Они роют ходы сообщения и ставят заграждения на берегу. Реквизированные повозки на конной и даже на бычьей тяге доставляют им боеприпасы, хлеб, консервы, увозят раненых. Погибших хоронят в братской могиле под вербами. Но их немного. А живые верят, что форсировать Вислу немцам не удастся.

После пятичасового отдыха (с девяти вечера до двух часов ночи), причем для многих это первый отдых с начала войны, беженцы снова отправляются в путь — через Красник на восток. Пройдя обезлюдевший Красныстав, перегороженный баррикадами, на которых не видно ни одного бойца, они обнаруживают на путях товарный состав. Вагоны состава пусты, а паровоз окутан паром. Не спрашивая ни у кого разрешения, беженцы занимают четыре вагона, будучи уверены, что состав долго на месте не простоит.

К вечеру поезд действительно трогается. По пути он несколько раз останавливается, а на рассвете от него отцепляют паровоз, который дает гудок и исчезает в неизвестном направлении. Все выходят из вагонов и опять возвращаются на дорогу. На окраине Хелма их задерживает жандармский патруль:

— Ваши документы, панове.

— Мы — чехословацкие эмигранты.

Члены руководства предъявляют жандармам всевозможные документы — от протекторатского паспорта до британской визы. Самый горластый из них, скорее всего начальник, краснощекий, здоровенный, с круглой головой, приказывает беженцам построиться в две шеренги.

— Почему вы не сражались с немцами? — громко вопрошает он.

— Знаете, это большая политика, а мы люди маленькие.

— А ведь в моей власти расстрелять вас…

— Вы это, безусловно, можете, но мы не враги. Так зачем же это делать?

Жандарм прохаживается взад-вперед перед строем и всматривается в исхудавшие, измученные лица беженцев. Его взгляд задерживается на детях, и что-то в его душе, видимо, пробуждается. Жандарм поворачивается к беженцам спиной и советуется о чем-то со своими подчиненными. Затем подходит к строю:

— Мы воюем, поэтому с нами Англия и Франция. Вы знаете ситуацию, панове? Наша армия захватила Кенигсберг, — победным взглядом обводит он строй. — У нас есть своя армия, своя земля! — орет он, потрясая в воздухе карабином. — А что есть у вас? Дерьмо! — Он наконец успокаивается и отпускает беженцев.

Через несколько дней они встречают жандарма еще раз. Он шагает по главной улице Ковеля в потоке беженцев, уже без карабина.

— Добрый день, вы нас не узнаете?

— Чехи, не правда ли? — Он пожимает руку Ирке Франку и показывает на дорогу: — Видите, что творится?

Посреди дороги плетутся, опираясь на палки и друг на друга, раненые — это эвакуируется госпиталь.

— Это же невозможно! Ведь англичане… Пан капитан говорил, что немцы отступают…

— Где же теперь ваш капитан?

— Этого я не знаю.

Ирка Франк раздумывает, сказать ли ему правду, и наконец решается:

— Ваша армия не занимала Кенигсберг. Ее вообще не было в Восточной Пруссии. Англичане — в Англии, французы — во Франции, а Берлин стоит как стоял. И никто его не бомбил. Напротив, немцы приближаются к Ковелю. Вот почему мы так спешно эвакуируемся, понимаете?

— Кто вам это сказал? — Жандарму хочется, видимо, закричать, но голос его не слушается.

Лучше поскорее кончить этот бесполезный разговор, не то этот двухметровый здоровяк, чего доброго, расплачется.

— Мы слушали передачу из Лондона. Варшава до сих пор сражается, но она окружена. Мы преклоняемся перед Варшавой: она борется за Польшу и за нас. До свидания, пан!

Беженцы с трудом добираются до вокзала и в результате отчаянного броска занимают места в поезде. Приближается вечер. Ветер доносит с запада грохот артиллерийской канонады. Неужели там все еще кто-то сражается? Канонада усиливается. Толпа штурмует вагоны, хотя поезд уже отходит. Какая-то мать, отчаявшись попасть в вагон, в последний момент передает свою трехлетнюю девочку в чужие руки. Сама она, вероятно, надеется уцепиться за оконную раму, не сорвавшись при этом под колеса поезда. Через окошко видно, как рыдает ребенок.

А на улицах Ковеля уже рвутся снаряды. Немецкие танки при поддержке моторизованной пехоты занимают город, не встречая никакого сопротивления. Поезд, в который мать успела передать девочку, — это последний поезд, покинувший польский вокзал.

* * *

О краковской группе беженцев ничего не слышно. Впрочем, руководители группы из Катовице даже предположить не могли, что в ту ночь, когда они уезжали в Кельце, в Кракове только готовились к эвакуации. Это могло стать для чехов роковым. Но задержавший их в предместье Кракова майор вермахта, по виду типичный образчик фашистского офицера, приняв группу за еврейских беженцев и будучи уверен, что евреям не место в рейхе, приказывает быстро доставить всю группу к демаркационной линии. И через пять минут чешские беженцы в окружении советских солдат. Они не верят своим глазам, ведь им неизвестно, что Советская Армия уже стоит на Буге. Чехи бросаются к советским бойцам и начинают их горячо обнимать.

К вечеру их переправляют во Львов.

* * *

В ночь на 17 сентября ковельский поезд останавливается на путях. Беженцы из катовицкого «Пшелота» этому не удивляются, как, впрочем, и тому, что опять отцепили паровоз. Удивляет их другое — песни, доносящиеся из ближайшей деревни и ярко освещенные окна в домах.

Разведчики, высланные для выяснения обстановки, возвращаются только под утро. Они стоят обнявшись под железнодорожным полотном и во всю мочь своих голосовых связок с огромным воодушевлением поют «Интернационал», а потом хором скандируют:

— Да здравствует Советская Армия! Да здравствует Советский Союз!

— Вы пили?

— Так точно. Вон там внизу, в украинской деревне. Можете и вы туда сходить, там уже не спят. Советская Армия освободила Западную Украину и Западную Белоруссию. Мы в Советском Союзе!

Границу Союза Советских Социалистических Республик в ту ночь пересекает группа из ста восьмидесяти чехословацких политэмигрантов. Их исполненное страданиями путешествие через всю Польшу заканчивается. Они в безопасности.

* * *

Первых советских солдат они встречают неделю спустя в городке Сарны. Комендант города приветствует их на лестнице комендатуры:

— Здравствуйте, товарищи!

Старый однорукий Бела Кирали, который после падения Венгерской советской республики жил в эмиграции сначала в Германии, а с 1932 года в Чехословакии, тяжело опускается на каменные ступеньки и громко произносит пять русских слов, которые ему известны:

— Здравствуйте, товарищ советский командир. Спасибо! — И он начинает плакать.

— Не за что, — отвечает командир, смущенно улыбаясь. — Мы приветствуем вас, борцов революции…

Он знает, кто они. Ему сообщили об этом представители той группы беженцев, которой руководил Ладя Зрза. Двое из них уже бывали в Советском Союзе. Они хорошо говорят по-русски и знают советские порядки.

— Советские люди доверяют, но проверяют — так учит Ленин, — объясняет людям Ондрей. — Этому не надо удивляться, потому что не все гости приезжают к ним с добрыми намерениями. Да и время сейчас тревожное — неизвестно, что ждет нас впереди.

Ночью чехи идут в гости к командирам. Тем временем Москва проверяет идентичность Ярды Достала, Мани Барешовой, Геды Сынковой, Лади Зрзы и других, кто известен проживающим там чехословацким товарищам. Выдержавшим проверку предоставляется право поручиться за остальных членов группы.

Местом проживания для эмигрантов из Катовице и Кракова выбирают Ровно на Волыни.

— Лучше жить среди своих, — говорит военный комендант Здолбунова, небольшого городка, расположенного неподалеку от Ровно, когда эмигранты разъезжаются группами по двадцать — тридцать человек в Гулчу Чешску, Улбаров и другие волынские деревни. — Уверен, вы быстро поладите. Соотечественники вас приютят, а вы за это поможете им в уборке урожая и на стройках. Самое главное для нас сейчас — убрать сахарную свеклу без потерь. Стране нужен сахар. А тем временем решится вопрос о вашем постоянном месте жительства. Советская власть о вас позаботится. Счастливого пути, товарищи!

Лишившись руководства, польская оборона разваливается прямо на глазах. Некоторым легионерам все же удается принять участие в действиях противовоздушной обороны. Они даже сбивают два немецких самолета. Их потери составляют двое убитых и несколько раненых. Это первые чехословацкие воины, павшие на фронтах второй мировой войны.

Небольшая группа легионеров, задержавшаяся в Броновице для ликвидации лагеря, отступает своим ходом в направлении Румынии, границы которой она пересекает через два дня после того, как окончательно развалилась польская оборона. Основная же часть легиона, покинув Лешно, следует по железной дороге через Пинск, Сарны, Ровно. В это время стремительно продвигающиеся части вермахта форсируют Буг и плохо вооруженному легиону, направляющемуся к румынской границе, грозит серьезная опасность быть разгромленным в неравном бою.

Добравшись до Тернополя, легионеры все еще надеются, что через Румынию попадут наконец во Францию. Но поезд, который доставил их сюда, вскоре по неизвестным причинам дает задний ход и возвращается в местечко Глубочек Бельки. Здесь они наблюдают трагикомическую сцену отступления остатков разгромленной польской армии в лице вконец перепуганного майора, на котором от офицерской формы осталась только фуражка. Спешно погрузив свой домашний скарб и семью на телегу, запряженную загнанной до полусмерти лошадью, он щелкает кнутом и исчезает.

В Глубочеке легионеры простояли три дня, став свидетелями семидесятидвухчасовой агонии полуфеодальной Польши. Тем временем генерал Прхала и господа из так называемого «варшавского клуба» (Юрай Славик, Каганец и другие), сориентировавшись, успевают покинуть потерпевшую поражение страну. Распространяется слух, что Советская Армия перешла границу и перекрыла дороги в Румынию.

На второй день после ухода из Глубочека становится известно, что подполковник Свобода выехал навстречу Советской Армии для переговоров. Все надежды теперь на командира легиона. Добьется ли он разрешения уйти с легионом в Румынию? Поговаривают — и это кажется более вероятным, — что он собирается договориться об условиях передислокации легиона в СССР.

После поражения Польши проходит несколько дней. Только окруженная Варшава еще сражается. Легион медленно продвигается на восток. Ирка Вишек, командир отделения пулеметчиков, идет в составе роты. На повозке у него польский пулемет, один из немногих, которые им удалось получить в Ленто. Неожиданно где-то впереди начинается пальба. Над головами легионеров свистят пули. Раздается команда: «Ложись!» Однако легионеры оказываются в дорожной пыли и в канавах гораздо раньше, чем она прозвучала.

— Братья, не стреляйте! Не стреляйте! — кричит штабс-капитан Фанта и стремительно мчится навстречу стреляющим, энергично размахивая белой простыней.

Советские солдаты сразу перестают стрелять.

Как выяснилось впоследствии, перестрелка началась по вине легионеров. Им предстояло пройти километров пять и выйти как раз в то место, где их должен был ждать подполковник Свобода с инструкциями советского командования. Однако они решили сократить путь и свернули на другую дорогу, в результате чего вышли в расположение советской части, в которой о чехах ничего не знали. Советские солдаты, обнаружив неизвестную группу военных, поступили так, как в подобной ситуации поступили бы солдаты любой другой армии — открыли по ней огонь.

Три дня легионеры идут строем в качестве военнопленных в сопровождении старшего лейтенанта и старшины. Навстречу им сплошным потоком движутся к демаркационной линии части Советской Армии. Легионеров препровождают в артиллерийские казармы Каменец-Подольского. Местные власти заботятся о том, чтобы у каждого чеха была нормальная постель и предметы первой необходимости. Легионеры с любопытством знакомятся с новым для них миром.

Ирка Вишек покупает значок — красную звездочку и прикрепляет ее к лацкану пиджака.

— Что это у тебя? — спрашивает один из важничающих поручиков.

— Значок. Красивый, правда?

— И не стыдно? — набрасывается на него поручик.

— С чего это мне должно быть стыдно? А пошел-ка ты!..

После обеда собирают всех, кто купил советские значки. Надпоручик, до недавнего времени учитель, мечтавший о гражданской карьере, обращается к ним напыщенным тоном:

— Зачем вы это носите, солдаты? Неужели вам нравятся эти звезды? Разве вы не понимаете, что тем самым наносите урон национальной гордости чехов? Носить на груди чужой государственный знак — это низкопоклонство, не достойное чешского воина!

После столь «патриотического» выступления надпоручика солдатам запрещают носить красные звездочки.

— В конце концов, в его словах есть доля истины, — замечает четарж-сверхсрочник Стеглик. — Мы должны были бы носить изображение львенка. А вообще-то какая разница, если скоро все мы отправимся во Францию.

«Действительно, подполковник, который поздравлял нас позавчера с прибытием в Советский Союз, говорил, что с нами поступят так, как того потребуют чехословацкие деятели в Париже», — размышляет Ирка Вишек, а вслух говорит:

— Это точно. Только поскорей бы… И все-таки запрещать носить звездочки, по-моему, глупо, хотя приказ есть приказ…

* * *

Пока утрясаются организационные вопросы, часть легионеров переправляют на Волынь, в деревни, где проживают чехи. Там и встречаются чешские легионеры с чешскими политэмигрантами.