Знаменательная новость встречена с энтузиазмом.

– Постой, – удивляется Террай, – а где Бискант? В его голосе слышится тревога.

– Сейчас придет. Он был немного впереди. Какой день! Мы вышли в шесть часов утра, шли без перерыва… Наконец добили!

Слов не хватает. Так много надо сказать!..

Смотрю на дружеские лица, и странное ощущение, овладевшее мной с утра, пропадает. Внезапно вновь чувствую себя членом альпинистской семьи.

Террай, полный радости, сжимает мне руки… Улыбка исчезает с его лица.

– Морис! Твои руки!..

Зловещее молчание. Я уже забыл, что у меня не было рукавиц: мои пальцы, мертвенно-белые, с фиолетовым оттенком, тверды как дерево. В отчаянии смотрят на них друзья, сознавая серьёзность случившегося.

Я купаюсь в атмосфере бессознательного радостного возбуждения. Нагнувшись к Терраю, шепчу ему:

– Ты ведь был в такой хорошей форме! Ты затратил столько усилий на этой вершине! Как жаль, что тебя не было с нами наверху!

– Все, что я делал, старина, было для экспедиции… А потом, раз ты взошел, значит, победила вся команда!

Мной овладевает безмерная радость. Как мне выразить, что значит для меня этот ответ? Радость победителя могла бы быть эгоистичной. Он превращает её в чистое, незапятнанное счастье. Его ответ приобретает в моих глазах всеобъемлющее значение. Он доказывает, что победа над вершиной не является только личным подвигом и предметом личной гордости; нет, Террай первым понял, что это победа всех нас, победа коллектива.

– Эй! Эй! Помогите!

– Бискант! – восклицают Ребюффа и Террай. Опьяненный победой, потеряв чувство реальности, я ничего не слышу.

Сердце Террая сжимается: это его товарищ по связке, с которым он так много пережил, с которым он так часто был на волосок от смерти, с которым он одержал столько блестящих побед! Он высовывает голову из палатки и видит Ляшеналя на склоне, в сотне метров ниже. Террай поспешно одевается, обувается.

– Скорее вниз!

Но на склоне уже пусто, Ляшеналь исчез! Террай невероятно потрясен. Он испускает нечленораздельные крики. Ужасное мгновение, когда на глазах исчезает товарищ, с которым прожиты вместе лучшие дни твоей жизни!

Подгоняемый ветром, по склону с бешеной скоростью проносится туман. В волнении Террай не сообразил, что в тумане расстояние обманчиво.

– Бискант! Бискант!

Он заметил его. Он кричит вне себя. Сквозь просвет Лионель видит своего друга, лежащего на склоне гораздо ниже, чем ему казалось.

Как сумасшедший, Террай устремляется вниз и не колеблясь ни секунды глиссирует с бешеной скоростью. Чем это кончится? Разве можно затормозить на этом твердом снегу? Но Террай недаром первоклассный лыжник. Резкий поворот, и он останавливается. От продолжительного падения у Ляшеналя шок. Он лежит неподвижно, с бессмысленным взором, без ледоруба, без шлема, без рукавиц, с одной кошкой.

– У меня отморожены ноги! Веди меня вниз… скорее вниз. Удо меня спасет!

– Невозможно, – отвечает в отчаянии Террай, – ты же видишь, кругом буря, наступает ночь.

Однако Ляшеналя преследует ужасная мысль о грозящей ампутации.

В порыве отчаяния он вырывает у Террая ледоруб и пытается уйти. Но тут же, убедившись в бесполезности своих действий, соглашается на подъем. Террай безостановочно рубит ступени. Измученный, опустошенный Ляшеналь ползет на четвереньках…

В это время я лежу в палатке Ребюффа. Сердце его холодеет при виде моих пальцев. Он заботливо ухаживает за мной. Урывками я рассказываю о сегодняшнем дне. Сознавая действительное положение вещей, он начинает меня хлестать по пальцам концом верёвки. Снять ботинки удается лишь с большим трудом, так как ноги распухли. Ребюффа растирает пальцы ног, хлещет по ним верёвкой. Слышно, как в соседней палатке Террай проделывает то же с Ляшеналем.

Трагические минуты!

Да, Аннапурна побеждена, первый восьмитысячник взят. Каждый из нас был готов пожертвовать всем ради этой победы. И все же что сейчас думают наши товарищи при виде наших рук и ног?

За стенками палатки свирепствует буря. Густой туман. Быстро наступает мрак. Падает снег. Как и в предыдущую ночь, приходится удерживать стойки, чтобы палатки не унесло.

У нас только два надувных матраса. Чтобы защититься от леденящего снега, Ребюффа и Террай усаживаются на рюкзаки, верёвки, продукты. Они без устали растирают, колотят, хлещут. Иногда удары приходятся по живому месту, В обеих палатках раздаются вопли. Ребюффа настойчив. Какая мучительная боль! Но необходимо продолжать. Понемногу руки и ноги оживают. Кровообращение восстанавливается. Ляшеналь в таком же состоянии.

У Террая хватило мужества приготовить горячее питье. Он кричит Ребюффа, что сейчас передаст ему кружку; две руки протягиваются навстречу друг другу через входы палаток, немедленно покрываясь снегом. Температура кипящей жидкости не превышает 60°, и я с жадностью её проглатываю. Самочувствие резко улучшается.

Кошмарная ночь! Бешеные порывы ветра не прекращаются. Заваливая палатку, непрерывно падает снег.

Временами из соседней палатки доносятся возгласы: Террай с поразительной настойчивостью продолжает растирать товарища, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить его кипятком. Ребюффа совершенно обессилен, он доволен, что теплота вернулась в мои пальцы.

В полузабытьи я не чувствую течения времени. Изредка до меня доходит истинно драматический характер нашего положения, но большей частью я пребываю в необъяснимом состоянии опьянения, не думая о последствиях восхождения.

Чем дальше, тем хуже. Снова под тяжестью снега оседает палатка, и снова возникает ужасное ощущение медленного, беззвучного удушья. Иногда меня охватывает приступ бешенства, и я изо всех сил пытаюсь приподнять руками раздавливающую меня массу. От яростного усилия я задыхаюсь, но все остается по-прежнему. Тяжесть ещё больше, чем в предшествующую ночь.

– Гастон! Гастон!

Узнаю голос Террая.

– Надо выходить!

Я слышу слова, но до меня плохо доходит их смысл. Разве уже рассвет?

Я нисколько не удивляюсь, что мои товарищи отказываются от восхождения. Я не сознаю всего величия их жертвы.

Буря свирепствует с удвоенной яростью. Палатка дрожит, полотнища угрожающе хлопают. Утром погода была приемлемой. А что, если это уже муссон? Мы знали, что он приближается. Может быть, это его первая атака?

– Гастон, как вы там, готовы? – торопит Террай.

– Минутку! – отвечает Ребюффа.

Задача нелегкая: меня нужно обуть, одеть. Я беспомощен, как ребенок. В соседней палатке Террай кончает одевать Ляшеналя; у него опухшие ноги не влезают в ботинки. Террай отдает ему свои, несколько больше. Чтобы надеть ботинки Ляшеналя, ему приходится сделать в них надрезы. Из чувства предосторожности он укладывает в рюкзак спальный мешок и немного продуктов и кричит, чтобы мы последовали его примеру. Потерялись ли эти слова в вое бури? Или в нетерпении покинуть этот ад мы не придали значения совету?

Ляшеналь и Террай уже снаружи. До нас доносится:

– Мы пошли!

Наступает наша очередь. На четверых у нас только два ледоруба. Их, естественно, забирают Ребюффа и Террай. Ребюффа привязывает меня к своей верёвке.

Оставляем палатки. В последний момент мелькает нелепая мысль: жаль бросать хорошее снаряжение!

Первая связка уже, кажется, далеко внизу. Снежные вихри нас ослепляют. На расстоянии метра мы уже не слышим друг друга. На нас штормовки, и все же очень холодно. Я часто проскальзываю в снегу, и верёвка оказывается очень кстати.

Первая двойка не теряет времени. Ляшеналь, идущий первым на страховке Террая, торопится. Ему не терпится скорее спуститься. Следы исчезли, но все отчетливо помнят путь: надо спуститься по склону на 400 метров, затем траверсировать влево на 150—200 метров, и мы доберемся до лагеря IV, где должны сейчас быть Кузи и Шац.

Снегопад уменьшился, ветер немного стихает. Неужели просвет? Мы боимся поверить.

Впереди вырисовывается стена сераков.

– Влево, – говорю я, – я прекрасно помню!

Остальные считают, что нужно обходить справа. Спуск продолжается. Ветер стих окончательно, но снег падает густыми хлопьями. Плотный туман, ни зги не видно. Чтобы не потеряться, движемся гуськом. Я иду третьим и еле вижу Ляшеналя, спускающегося первым. Местность совершенно неузнаваема. У каждого из нас богатый опыт восхождений, и мы хорошо знаем, что в такую погоду даже на знакомом маршруте заблудиться нетрудно. Расстояния искажены, очертания изменяются: мы спотыкаемся о бугры, казавшиеся нам впадинами. Туман, склон, падающие хлопья снега – все сливается в однообразный белесоватый ковер. Высокие силуэты сераков принимают фантастические очертания, кажется, что они медленно движутся вокруг нас.

Отчаиваться рано, мы ещё не заблудились! Нужно только спуститься немного пониже: там начнется траверс влево, я хорошо помню серак, являющийся ориентиром… Снег покрывает штормовки. Мы походим на белые привидения, безмолвно скользящие на белом фоне. Начинаем глубоко проваливаться. Что может быть тяжелее для уже обессиленных людей?

Где мы находимся? Слишком высоко или слишком низко? Никто не может сказать. Возьмём влево!

Этот ненадежный снег очень опасен, но мы не сознаем этого. Приходится примириться с очевидностью: мы пошли по ложному пути. Надо подняться обратно и обойти возвышающийся над нами серак: вероятно, там мы найдем правильный путь. Вслед за Ребюффа вновь проходим так тяжело доставшийся нам участок. Я двигаюсь судорожными шагами, твердо намереваясь идти до конца. Но если Ребюффа сорвется, удержать его я не смогу.

Без конца переходим от одного серака к другому. Каждый раз кажется, что мы нашли правильный путь, и каждый раз нас ждёт разочарование. Если бы только рассеялся туман, если бы ненадолго перестал падать снег! Толщина его на склонах растет со страшной быстротой… Лишь Ребюффа и Террай в состоянии прокладывать путь. Они меняются через равные промежутки, без колебаний, без единого слова.

Я восхищен настойчивостью Ребюффа, благодаря которой он приобрел такую известность. С невероятным ожесточением, с отчаянным напряжением он движется вперёд. Медленность продвижения могла бы привести в уныние любого, но он продолжает бороться, и вершина в конце концов уступает его настойчивости.

Террай, наоборот, рвется напролом как бешеный. Он подобен стихии, он хочет во что бы то ни стало разбить стены тюрьмы, держащей нас в заточении. Его сила исключительна, его воля не менее замечательна.

Ляшеналь доставляет ему много забот. Может быть, его рассудок не в полном порядке? Сейчас он утверждает, что нет смысла продолжать спуск, что надо вырыть яму в снегу и дожидаться хорошей погоды. Он оскорбляет Террая, называет его сумасшедшим. Но кто иной стал бы так заботиться о нём, кто способен вытащить его отсюда, если не Террай? Лионель дергает верёвку, и Ляшеналь вынужден следовать за ним.

На этот раз мы действительно заблудились.

Погода не улучшается. Ещё несколько минут назад у нас были какие-то смутные соображения, выбрать ли тот или иной путь, сейчас всё равно: идти направо или налево. Мы движемся наугад, надеясь на чудо, которое становится все менее вероятным. Инстинкт самосохранения, ещё теплящийся у Лионеля и Гастона, постепенно сменяется отчаянием и полным безразличием. Поочередно они делают безумные вещи: Террай с одной болтающейся кошкой на ноге пересекает крутые и лавиноопасные склоны. Однако оба они проявляют чудеса, спускаясь без единого срыва, без единого проскальзывания.

Мы хорошо знаем, что лагерь IV расположен на краю «Серпа». Все с этим согласны. Но найти его очень трудно. Ледяная стена, так хорошо его укрывающая, становится теперь для нас роковой. Она прячет от нас лагерь. Обнаружить в этом тумане маленькие палатки можно, только уткнувшись в них носом.

Может быть, нас услышат? Ляшеналь пытается кричать, но звук замирает, поглощенный снегом. По команде кричим хором:

– Раз… два… три… На помощь!

Нам кажется, что этот крик должен быть слышен далеко. Повторим:

– Раз… два… три… На помощь! Молчание.

По временам Террай разувается и растирает коченеющие ноги. Наш печальный пример заставил его осознать всю опасность положения, и он энергично борется. Так же, как Ляшеналя, его преследует мысль об ампутации. Что касается меня – уже слишком поздно! Я чувствую, что руки и ноги, так сильно пострадавшие вчера, теперь отмерзают вновь.

Со вчерашнего дня мы ничего не ели, хотя работали непрерывно. Перед лицом смерти силы человека неизмеримо возрастают. Кажется, все уже кончено, но нет! Есть ещё запас, нужно только иметь достаточно воли, чтобы к нему прибегнуть.

Незаметно проходит время. Приближается ночь. Нас одолевает ужас, однако никто не выдает своих чувств.

Мы с Ребюффа наталкиваемся на проход. Он кажется знакомым, но нас останавливает чрезмерная крутизна склона: в тумане он выглядит совсем как отвесная стена. На следующий день стало ясно, что мы были всего в тридцати метрах от лагеря и что именно под этой стеной стояли палатки, которые могли бы нас спасти.

– Надо найти трещину!

– Не будем же мы торчать здесь всю ночь!

– Вырыть яму! Единственное спасение.

– Все мы здесь подохнем.

Ночь подкралась внезапно. Необходимо не теряя ни минуты принять какое-то решение. Если мы останемся на склоне, нам не дожить до утра. Нужно устраивать бивак. Можно себе представить, в каких условиях! Каждый из нас понимает, что такое холодная ночевка на высоте 7000 метров…

Террай начинает копать ледорубом яму. В нескольких метрах от него Ляшеналь ходит по засыпанной снегом трещине. Внезапно он с криком проваливается. Мы стоим беспомощные: хватит ли у нас или, вернее, у моих товарищей сил, чтобы его вытащить оттуда? Трещина вся покрыта снегом, и только небольшая дыра зияет на месте падения. Террай кричит:

– Э-гей! Э-гей! Ляшеналь!

Заглушённый толстым слоем снега и льда, до нас доносится голос. Разобрать слова невозможно.

– Э-гей! Ляшеналь!

Террай резко дергает верёвку, на этот раз мы слышим!

– Я здесь!..

– Цел?

– Цел! Здесь можно ночевать! Спускайтесь! Случилось чудо! Никогда у нас не хватило бы сил, чтобы вырубить во льду защищенное от ветра убежище. Не колеблясь, Террай прыгает в трещину. Звонкое «давай!» сигнализирует о его успешном приземлении. В свою очередь соскальзываю вниз – настоящий бобслей! Меня несёт по кривому, очень крутому туннелю длиной метров десять, вылетаю на большой скорости в пещеру и плюхаюсь на дно. Рывком верёвки даю знать Ребюффа, что он может спускаться.

Вокруг царит ужасный холод. Пещера сырая, стены её слезятся. Прижавшись друг к другу, мы с трудом умещаемся на свежем снегу, покрывающем дно. С потолка свешиваются сосульки. Обломав несколько штук, ухитряемся немного увеличить свободное пространство над головой. Сосём кусочки льда: мы давно уже ничего не пили.

Таково наше убежище на эту ночь.

По крайней мере, здесь мы защищены от ветра, и температура не понизится намного. Сырость чрезвычайно неприятна. Устраиваемся в темноте насколько возможно. Как на всяком биваке, снимаем ботинки, иначе стиснутые пальцы немедленно замерзнут. Террай расстилает спальный мешок и устраивается с относительным комфортом. Мы надеваем на себя все теплые вещи. Чтобы не соприкасаться со снегом, я усаживаюсь на киноаппарат.

Прижимаемся друг к другу, пытаясь найти такое положение, при котором теплота наших тел суммировалась бы без потерь. Однако мы непрестанно шевелимся.

Сидим безмолвно: движение требует меньших усилий, чем слова. Каждый замыкается в себе. Террай растирает ноги Ляшеналю. Ребюффа чувствует, что у него тоже замерзают ноги, но находит в себе силы растирать их. Я сижу неподвижно, бездумно. Ноги и руки у меня продолжают замерзать, но что делать? Стараюсь не думать о боли; свернувшись в клубок, пытаюсь забыть о времени, забыть о холоде, который предательски проникает в каждую клетку, делая тело нечувствительным.

Террай делит свой спальный мешок с Ляшеналем. Он прячет ступни и кисти друга в драгоценный пух и одновременно продолжает растирание.

«Во всяком случае, обморожение дальше не пойдёт», – думает он.

Малейшее движение одного беспокоит всех остальных. С трудом найденные положения все время изменяются, нужно начинать сначала. Все это как-то отвлекает нас. Жалуясь на ноги, Ребюффа продолжает настойчиво их растирать. Так же как Террай, он думает: «Дотянем до завтра, а тогда уж будет видно!»

Но он прекрасно сознает, что это «тогда» является большим вопросительным знаком.

С трогательной заботливостью Террай старается уделить мне часть спального мешка. Он осознал серьёзность моего состояния и догадывается, почему я сижу спокойно и молча. Он понял, что я уже отказался от борьбы. В течение двух часов Лионель растирает мне ноги. Хотя ему самому в это время грозит обморожение, он не думает об этом. Восхищение его благородством даёт мне мужество. Он так много делает, чтобы сохранить мне жизнь, что с моей стороны было бы неблагодарностью отказаться от борьбы.

Кажется, что даже сердце превратилось в лёд, но, к своему удивлению, я не ощущаю боли. Все материальное во мне как бы атрофировалось. Сознание ясное, и в то же время я пребываю в состоянии какого-то счастливого спокойствия. Во мне ещё тлеет искра жизни, но все более и более тускло. Я уже не обращаю внимания на усилия Террая. Кажется, скоро конец. Разве эта пещера не самая прекрасная из гробниц? Смерть меня не страшит, не вызывает никаких сожалений; я улыбаюсь ей.

В течение многих часов мы находимся в оцепенении.

– Настало утро! – бормочет кто-то.

Эта новость производит на моих товарищей некоторое впечатление. Меня она удивляет: я не думал, что дневной свет может проникнуть на такую глубину.

– Слишком рано для выхода! – замечает Ребюффа.

В пещере царит зловещий сумрак. Можно смутно различить очертания голов.

До нас доносится странный далёкий звук, похожий на продолжительное шипение. Он все усиливается, приближается… Внезапно меня засыпает, ослепляет лавина свежего снега. Он заполняет пещеру, проникает сквозь одежду. Я прячу голову в колени и закрываюсь руками. Снег все течет, течет… Стоит гробовое молчание.

Нас не завалило с головой, но все наши вещи засыпаны. Стараясь не стукнуться головой о ледяной потолок, приподнимаемся и отряхиваемся. Мы стоим в снегу босиком. Прежде всего надо разыскать одежду.

Ребюффа и Террай начинают поиски, и сразу же выясняется, что оба ослепли. Вчера, на спуске, они сняли очки. Сегодня приходится расплачиваться.

Ляшеналю первому удается наткнуться на пару ботинок. Он пробует их надеть: это ботинки Ребюффа. Последний в это время пытается вылезть по крутому туннелю, где мы вчера спускались.

– Эй, Гастон! Какая погода? – кричит Террай.

– Ничего не вижу, сильный ветер!..

Террай нашёл свои ботинки и натягивает их ощупью с помощью Ляшеналя. Бискант в припадке нервного возбуждения проявляет поразительное нетерпение, составляющее резкий контраст с моей неподвижностью.

В свою очередь Террай устремляется в ледяной туннель. Пыхтя и ругаясь, он наконец вылезает на поверхность. Его встречают ужасные порывы ветра, пронизывающие насквозь и хлещущие по лицу.

«Плохая погода, – мелькает в голове, – на этот раз – конец. Мы пропали… Нам не выбраться!»

В глубине пещеры мы вдвоем продолжаем искать ботинки. Ляшеналь яростно тычет ледорубом. Я гораздо спокойнее и пытаюсь действовать методически. Постепенно мы извлекаем из снега кошку, ледоруб, но ботинок все нет!

Итак, эта пещера будет нашим последним убежищем!

Места мало. Согнувшись вдвое, мы мешаем друг другу, Ляшеналь решает вылезать босиком. Отчаянно крича, он подтягивается на верёвке, старается как-то зацепиться, заклиниться, царапая пальцами ног снежную стенку. Снаружи Террай тянет изо всех сил: я вижу, как Ляшеналь медленно поднимается и наконец исчезает.

Когда он вылезает на поверхность, перед ним открывается безоблачное небо. Как безумный он бегает взад и вперёд и кричит:

– Хорошая погода, хорошая погода!

Я снова перерываю пещеру. Во что бы то ни стало надо найти ботинки, иначе мы с Ляшеналем обречены. Падаю на четвереньки. Роюсь в снегу, голыми руками и ногами перемешиваю его во всех направлениях, надеясь наткнуться на что-нибудь твердое. Я больше ни о чем не думаю, я просто животное, борющееся за жизнь.

Нахожу ботинок! Второй должен быть к нему привязан – пара!

Я продолжаю настойчиво, упрямо искать и наконец, перевернув всю пещеру, нахожу последнюю пару.

Фотоаппарат? Несмотря на все усилия, я не могу его найти и с тяжелым сердцем прекращаю поиски. О том, чтобы надеть ботинки, не может быть и речи: кисти рук – как деревяшки, пальцы не в состоянии держать, ноги сильно распухли, на них не налезут ботинки! Кое-как прикручиваю ботинки к верёвке и кричу в туннель:

– Лионель!.. Ботинки!

Ответа нет. Однако он, очевидно, услышал, потому что ботинки уплывают вверх. Вскоре верёвка спускается обратно: теперь моя очередь. Я обертываю её вокруг себя, и так как затянуть надежно узел я не в состоянии, то завязываю множество мелких узелков. Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы выдержать мой вес. Кричать не хватает сил: я дергаю верёвку, Террай меня понял.

На первом же шагу приходится выбить ногой в твердом снегу ступеньку для пальцев. Выше, вероятно, можно будет заклиниваться, и дело пойдет легче. Поднявшись на несколько метров, пытаюсь воткнуть в стену окаменевшие кисти и ступни. Ни руки, ни ноги не гнутся, и это очень мешает подъему.

Кое-как удается заклиниться. Террай тянет с такой силой, что мне грозит удушье. Несколько раз я срываюсь: цепляюсь, заклиниваюсь и каждый раз ухитряюсь как-то задержаться. Сердце готово выскочить из груди, и я вынужден остановиться. Новый приступ энергии позволяет мне ползком добраться до верха. Уцепившись за ноги измученного Террая, я выползаю наружу. Террай возле меня. Я шепчу:

– Лионель! Я умираю!..

Он поддерживает меня и помогает вылезти из трещины. Нужно добраться до Ляшеналя и Ребюффа, сидящих на снегу в нескольких шагах от нас. Как только Лионель меня

Погода великолепная. Вчера выпало много снега. Вершина сверкает. Никогда она не была так красива! Наш последний день будет прекрасен.

Ребюффа и Террай совсем ослепли. Террай поминутно спотыкается, и мне приходится вести его. Ребюффа также не в состоянии самостоятельно сделать ни одного шага. Ужасно быть слепым, когда опасность подстерегает на каждом шагу. У Ляшеналя отморожены ноги, и он не владеет собой. Его поведение внушает тревогу, ему вдруг приходят в голову бредовые идеи.

– Я тебе говорю… надо спускаться!.. Сюда, вниз…

– Ты же босой!

– Не беспокойся!

– Ты сошел с ума… не сюда… налево!

Он уже поднялся и хочет спускаться по склону прямо вниз. Террай его удерживает и ощупью помогает надеть ботинки.

Я живу словно во сне. Смерть близка, я чувствую. Какая прекрасная смерть для альпиниста! Как она гармонирует с благородной страстью, владеющей нашими душами! Я благодарен вершине за то, что она сегодня так прекрасна. Её безмолвие напоминает величие собора. Я нисколько не страдаю и не волнуюсь. Моё спокойствие ужасно. Шатаясь, Террай подходит ко мне. Я говорю ему:

– Для меня все кончено! Уходите, у вас есть ещё шанс, надо его использовать… Идите влево… путь там!

Я чувствую себя лучше после этих слов. Мне хорошо. Но Террай смотрит на вещи иначе.

– Мы поможем… Если мы отсюда вылезем, значит, спасешься и ты!

В этот момент Ляшеналь кричит:

– На помощь! На помощь!..

Он явно не понимает, что делает. А может быть, понимает? Ведь он один может сейчас видеть лагерь II, Может быть, его призывы будут услышаны.

Это крики отчаяния, они трагически напоминают мне сигналы бедствия, подаваемые в массиве Монблана альпинистами, которых я некогда пытался спасти. Теперь наша очередь… Я чувствую это очень остро: да, мы действительно терпим бедствие.

Я присоединяю свой голос:

– Раз… два… три… На помощь!

– Раз… два… три… На помощь!

Мы стараемся кричать хором, но тщетно, вряд ли наши крики слышны больше чем на несколько метров. С моих губ срывается скорее шепот, чем крик.

Террай требует, чтобы я надел ботинки. Но руки окаменели, я не в состоянии это сделать. Ничего не видя, Ребюффа и Террай вряд ли смогут мне помочь. Я говорю Ляшеналю:

– Помоги мне надеть ботинки.

– Ты что, спятил? Надо спускаться!..

Он устремляется по неправильному пути прямо вниз. Я не чувствую ни малейшей обиды. Происшедшие события и высота сильно повлияли на его разум.

Террай решительно хватает нож, ощупывает своими окаменевшими пальцами ботинки и разрезает верх. Теперь их можно надеть. Приходится делать несколько попыток, так как задача не из легких. Вскоре я впадаю в уныние. Зачем мучиться, раз всё равно мне суждено здесь остаться? Но Террай тянет вовсю. В конце концов он добивается успеха. Он зашнуровывает эти громадные ботинки, пропуская крючки. Я готов. Но как я смогу идти, если ни ноги, ни руки не гнутся?

– Налево, Лионель!

– Не болтай вздора, Морис, – говорит Ляшеналь, – надо идти направо и прямо вниз!

Террай озадачен этими противоречивыми указаниями. Он не смирился, как я, он продолжает бороться, но что можно сделать в такую минуту? Трое товарищей спорят о правильном пути.

Я сижу на снегу. Мало-помалу сознание затуманивается. Зачем сопротивляться? Будь что будет! В мозгу возникают видения: тенистые склоны, мирные тропинки… запах смо лы… Как хорошо! Я умираю в своих горах… Я ничего не чувствую, все во мне замерзло…

– А-а!..А-а!..

Что это? Предсмертный хрип?.. Или призыв?

Я собираю все силы, чтобы крикнуть: «Сюда идут!..»

Остальные меня услышали, они кричат от радости.

Сказочное явление! Шац!.. Это Шац!

В двухстах метрах от нас, погружаясь по пояс в свежий снег, Марсель Шац, как корабль, плывет по склону.

Изумительное видение неотразимо сильного и могучего спасителя! Я жду от него всего. Я перенес глубочайшее потрясение. Я был уже в объятиях смерти, я отдался ей. Теперь я возвращаюсь к жизни, я хочу жить! Во мне происходит резкий перелом… Нет, не все ещё потеряно!

Он приближается… Мой взор прикован к нему… двадцать метров… десять метров… Он идёт ко мне… Зачем? Он молча нагибается, прижимает меня к своей груди, целует… Его горячее дыхание меня оживляет…

Я не могу сделать ни одного движения: я как мрамор! Сердце рвется от волнения.

Глаза остаются сухими.

– То, что вы сделали, прекрасно! – говорит Шац.