Осенú осенью осень Мусор, Вчерашнего сна швабры Ресниц наружу Горькое пойло Стихов сердцу знакомо Донельзя. Опять и опять на подносе Месяца селезень Комом В облаках войлок Как в лужу Ран Иисуса Гвоздей острые телу жабры.

Выводки слов из курятника губ О частые клавиши ребер, Как высевки марша на мельнице труб, Как горох барабанной дроби. Опять на вокзалах исшарканных лиц Билеты слезинок из кассы. Волосы мимо шлагбаума ресниц, Под колеса зрачков на насыпь. Опять на задворках вчерашнего сна Заката распухшие гланды. Кому же, кому же в петлицу окна Фонаря керосиновый ландыш? Звездам стрекозами в облачный воск, Педалями крыльев на месте. Сердце — наполненный счастьем киоск Денных и вечерних известий.

Вечер насел петухом и скомкал Наседку зари, потерявшую перья. Языком отопру, как фомкой, Ваших глаз золотые двери я. И пока не набухнут розовым Звезд распушённые вербы, He устану соленые слезы Вам Ведрами губ вычерпывать.

Пусть время бьет часы усердным Старожилом, Они не заглушат неторопливый шаг С добром награбленным шагающей поэмы. Но знаю, и мои прохладные уста Покроет пылью тягостная слава. И шлем волос из вороненой стали На шлем серебряный сменяет голова. Но я под ним не пошатнусь, не вздрогну, Приму, как должное, безрадостный подарок, И в небеса морозную дорогу Откроет радуга мне триумфальной аркой. Дети, дети! Учитесь у ночей полярному молчанью, Сбирайте зорь червонный урожай. Ведь тридцать стрел у месяца в колчане, И каждая, сорвавшись с тетивы, Кого-нибудь смертельно поражает. Никто не знает перечня судеб — Грядущих дней непроходимы дебри. И пусть весна за городской заставой Опять поёт весёлой потаскухой, Вся в синяках и ссадинах проталин По рытвинам И дорогам. Я также сух И строг. И перед ней, как перед всяким гостем, привратником, Блюдящим мой устав, Ворота рта Торжественно открыты. Тяжёлой головы пятиугольный ковш Из жизни черпает бесстрастие и холод. Недаром дождь меж пыльных облаков Хрустальные расставил частоколы. Отшельником вхожу я в свой затвор И выхожу бродягою на волю. И что мне труд и хлеб, когда мне в губы пролит Знакомый вкус любимых стихотворцев. О, времени бесцветная река, Влеки меня порывистей иль тише, Что хочешь делай, но не обрекая Меня, преступника, на каторгу бесстишья.

Я знаю — в заливах глаз неводом ресниц зрачок поэта пойман Любой закинет удочку с пятнадцатой ступени лба в заливы глаз Но тщетно бьётся поплавок а с ним чужой крючок воображенья Им не поймать зрачка Он неводом границ поэта пойман

Не слушайся, бродяга, матери, Пускай с тобой не говорит жена. Язык у женщины, что меч без рукояти, Бряцает попусту в истрепанных ножнáх. Пуховая постель — их парусник рыбачий, А вместо невода — венчальная фата. Будь проклят крик, которым выворачивал Ты им разинутые губы живота. Чтоб молоко твое вскипало беспокойней, Они натопливают бедер изразцы — За то, что мать тебя сумела, как подойник, На десять месяцев поставить под сосцы. Учись бродяжничать размашисто и праздно, Из сердца выветри домашнее тепло, Ах, разве может быть кому-нибудь обязана Твоя на каторгу сколоченная плоть… Тебе ль в бревенчатый заковываться панцирь, Носить железных крыш тяжелые щиты? Нет, если есть еще в России хитрованцы, Нам нечего с тобой бояться нищеты. И лучше где-нибудь в разбойничьем притоне Пропить бессовестно хозяйское добро, Чем кровь свою разбить червонцем о червонец, Чем тела своего растратить серебро… Шаги бродяжные нигде не успокоятся, Их не связать весне веревками травы, Пока твои виски, как два молотобойца, Грохочут в кузнице просторной головы. Когда же мир глазам совсем отхорошеет И льдина месяца застрянет на мели, Простой ремень, с сучка спустившийся до шеи, Тебя на тыщу верст поднимет от земли. И все пройдет, и даже месяц сдвинется, И косу заплетет холодная струя, Земля, земля, веселая гостиница Для проезжающих в далекие края…

В одном термометре вдруг захотела ртуть Достигнуть сорока во что бы то ни стало. И в сей возможности не усумнясь нимало Пустилась в путь. — Энтузиазм большая сила! — Вскричала ртуть, и стала лезть. Но ничего не выходило: Всё тридцать шесть и тридцать шесть. — Ура! Вперед! На карте честь! — Она кричит и лезет вон из шкуры. Всё тридцать шесть! А что ж, друзья, и в жизни есть Такого рода «реомюры»: Кричат: Ура! Кричат: Пора! А не выходит ни хера.

Однажды драматург Шекспир Устроил грандиозный пир. Купил вина, купил сельдей И посадил за стол блядей. Читатель может возмутиться. И впрямь: могло ли так случиться, Что величайший из людей, Шекспир, и вдруг среди… сельдей?! Безоговорочно и прямо Должны мы оправдать Вильяма: Вильям Шекспир купил сельдей Не для себя, а для блядей!

Мы обновляем быт И все его детали. «Рояль был весь раскрыт И струны в нем дрожали…» — Чего дрожите вы? — спросили у страдальцев Игравшие сонату десять пальцев. — Нам нестерпим такой режим, Вы бьете нас — и мы дрожим!.. Но им ответствовали руки, Ударивши по клавишам опять: — Когда вас бьют, вы издаете звуки, А если вас не бить, вы будете молчать. Смысл этой краткой басни ясен: Когда б не били нас, мы б не писали басен.

Один пастух, большой затейник, Сел без штанов на муравейник. Но муравьи бывают люты, Когда им причиняют зло, И через две иль три минуты Он поднял крик на все село. Он был искусан ими в знак протеста. Мораль: не занимай ответственного места.

Один поэт, свой путь осмыслить силясь, Хоть он и не был Пушкину сродни, Спросил: «Куда вы удалились, Весны моей златые дни?» Златые дни ответствовали так: — Мы не могли не удалиться, Раз здесь у вас такой бардак И вообще, черт знает что творится! Златые дни в отсталости своей Не понимали наших дней.

Кичились раз своим здоровьем Соски на вымени коровьем. И с простотою деревенской Глумились так над грудью женской: — Ты и мала, и коротка, И кот наплакал молока… Как только стыд тебя не гложет?.. Насмешкам этим вопреки, Молчали женские соски: Грудь разговаривать не может! — А вымя? — спросит кто-нибудь. Нас занимает только грудь!

Однажды наклонилась близко К младому евнуху младая одалиска. А деспотичный шах, меж тем, Уже успел войти в гарем. — Ага!.. В гереме?.. Ночью?.. Вместе? — Воскликнул шах. — Я жажду мести! Какой позор! Какой скандал!.. Тут визирь шаху так сказал: — Зачем же звать его к ответу? Почто ему готовить месть? О, шах! У евнуха ведь нету! — Но у нее, мерзавки, есть! — Пойми, лишен он этой штуки! — А руки?.. Срубить! Палач взмахнул мечом, И руки стали не при чем. Но оказался в дураках Представьте, все же старый шах. Над шахом евнух долго издевался: Язык-то у него остался! Сколь наша участь более горька: У нас есть то и сё, и нету языка.

Раз, после долгой контратаки, Не бывшая ни разу в браке Одна красавица вдруг загорелась вся В объятьях своего прекрасного поэта. А он, чудак, то то придумывал, то это, Когда же песнь любви пропеть он собрался, То песенка его уж оказалась спета. Читатель-друг! Запомни до могилы: Теряя время, мы теряем силы. (ПОЭТ И КРАЧАВИЦА. Вар 2) О женщина, запомни до могилы: Теряя время, мы теряем силы.

Один фрейдист, придя из института К себе домой, Узрел ученика, который почему-то Сидел на канапе с его женой. Причем, сидел в такой нелепой позе, Что ни в стихах не выразить, ни в прозе. Ученый головой поник: — Моя жена и мой же ученик! Что может означать подобное явленье? Должно же быть ему у Фрейда объясненье! Допустим, что он в ней свою увидел мать. Но все же этот факт какого будет типа? «Нарцизм» ли это? Комплекс ли Эдипа? Как мне точней всего его назвать? Ученый целый год найти ответ старался, А ларчик просто открывался И очень просто назывался. Вот так и мы порой, как комики, Ответа ищем в экономике. А он один и там и тут: Ее… И нас…

Однажды Бах спросил свою подругу: — Скажите мне, вы любите ли фугу? Смутясь и покраснев как рак, Подруга отвечала так: — Не ожидала я увидеть в вас нахала! Прошу вас, не теряйте головы! Я — девушка, и в жизни не видала Того, о чем спросили вы!.. Ну что ж, читатель-друг, действительно, подруга Не знала, что такое фуга. Но это не ее вина: Другие были времена, Она росла в провинции, у тети… Теперь таких девиц вы не найдете.

(ФУГА БАХА. Вар 2) Однажды Бах спросил свою подругу: «Скажите мне, вы любите ли фугу?» Смутясь и покраснев, как мак, Подруга отвечала так: «Не ожидала я увидеть в вас нахала. Прошу вас, не теряйте головы. Я — девушка и в жизни не видала Того, что здесь назвали вы». Мораль: у девушек, почти без исключенья Богатое воображенье.

Раз к венерологу пришел гипопотам. — Ай, больно! — он кричал. — Где больно, друг мой? — Там! Мораль сей басни в том, что к незнакомым дамам Ходить не нужно и гипопотамам.

В долине Чатыр-дага Лежала раз наждачная бумага. Привел однажды в ту долину Один влюбленный курд свою кузину. Ну, то да сё, она сдалась невольно, Но вдруг вскричала:- Ай, мне больно! Смысл этой басни краток, но хорош: Кладя, смотри на что кладешь!

Мы любим подмечать у недругов изъяны, И направлять на них насмешки остриё. Однажды молоко спросило у сметаны: — Скажите, вы еда или питье? Сметана молвила: — Оставьте ваши шутки! Действительно, я где-то в промежутке, Но ведь важна не эта сторона Всего важнее то, что я вкусна И все, как правило, бывают мною сыты. Вот так же точно и гермафродиты: Тот, кто на свет их произвел, Конечно, допустил ужасную небрежность. Но ведь в конце-концов существенен не пол, А классовая принадлежность.

Однажды, не всерьез, а в шутку Телеграфист ударил проститутку. Так, ни за что обидев даму, Вернулся он на телеграф, Но, принимая телеграмму, Сообразил, что был не прав. Окончив службу, взяв шинель, Телеграфист вернулся на панель. Под фонарем — горжетка, боты И ссадина его работы. Обрадовавшись этой встрече, Он в длинной речи, Возможно мягче и ясней Просил прощения у ней. Подробно юноша упрямый Ей долго говорил о том, Что он введет ее в свой дом И даже познакомит с мамой. — Не говорите мне «не надо»! Мамаша будет очень рада!.. Но девушка сказала так: — Дурак! Бить бей, коль есть на то причина И коли встретил на пути. Но ты за это как мужчина Хоть папироской угости. А мамочка твоя и дом Здесь совершенно не при чем. Мораль сей басни такова: Она права!

Должны быть вежливы всегда мы, Везде, читатель дорогой! Вот раз в трамвай вошли две дамы, Одна беременней другой. В трамвае том сидел пижон И был их видом поражен. Беременность не звук пустой, И, не теряя времени, Он уступает место той, Которая беременней. Поступок вежливый пижона Стал украшением вагона. Читатель, помни это, знай, И так же транспорт украшай.

Однажды ГПУ пришло к Эзопу И взяло старика за жопу. А вывод ясен: Не надо басен!

Вороне где-то Бог послал кусочек сыру. Читатель скажет: Бога нет! Читатель, милый, ты придира! Да, Бога нет. Но нет и сыра!

Однажды приключилась драма: Бог, в белом венчике из роз, Потребовал у Авраама, Чтоб сына в жертву он принес. Зачем? К чему? Все скрыто мраком. Старик отец в слезах, но все ж, Над милым сыном Исааком Уже заносит острый нож. И вдруг сюрприз: разверзлась туч громада. И Бог вопит: «Я пошутил, не надо». С тех пор переменился свет. И Бога, как известно, нет.

Все, все меняется: законы, нравы, стили… Случилось так, что где-то как-то раз, По улицам слона водили, Возможно, что и напоказ. Вдруг Моська, увидав слона, Подобострастия полна, Расшаркалась пред ним почтительно и мило. Потом, Виляя весело хвостом, Всех растолкав, Перед слоном На задних лапах заходила. «Имей же стыд, — Ей Шавка говорит, — Так мерзко унижать себя нельзя же, Ведь слон тебя не замечает даже». «Отстань, — ответствовала та, — Не понимаешь ты, как видно, ни черта Ни в психологии скотов, ни в нашей жизни сучьей. Я подхалимствую пред ним на всякий случай. Плодов, что нам приносит лесть, Нельзя заранее учесть, Но это важный двигатель карьеры…» Да, больше в наши времена Не лает Моська на слона. Совсем теперь не те у ней манеры.

Однажды самогонный аппарат Подумал так: «Я не персона грата, Но все-таки, в известном смысле, брат Фотографического аппарата. Работать я могу день изо дня. Я хорошо сработан, молод, емок, Так почему ж не пользуют меня Хотя бы для простых натурных съемок?» И вот куда-то в Центр, без замедленья Он написал об этом заявленье. Зав., Заявленье прочитав, Сказал: «А он, пожалуй, прав». И так постановил: «В течение недели, Без канители, Казенщины, а также лишних трат, Оставив в стороне вопрос зарплаты, Зачислить самогонный аппарат В фотографические аппараты, И выдать соответственный мандат».

Мы пишем не для похвалы, А для внушения морали. В лесу однажды все ослы Вдруг диалектиками стали. Но так как страшный произвол Царит сейчас во всей вселенной, Диалектический осел Глуп так же, как обыкновенный.

Две стрелки на часах шли, не переставая: Минутная и часовая. «Не понимаю, почему ты Не хочешь, как и я, отсчитывать минуты? — Спросила та, которая длинней, У той, которая короче, Соединившись с ней В 12 ночи. — Встряхнись! Пора! Беги за мной!» Короткая сказала: «Можно». И понеслась неосторожно За торопившейся большой. Сейчас мы поясним сию картинку: Часы пришлось отдать в починку.

На чьем-то теле, под рубашкой, Мурашка встретилась с мурашкой. Они решили вместе жить, Чтоб что-нибудь для вечности свершить, Стремясь к какой-нибудь великой Цели Смело… Но тут залихорадившее тело Окутал вязаный жакет, Озноб прошел. Оно вспотело, И вот мурашек наших нет… Мурашки — это те, которые по коже. А мы? Что если вдруг и мы на них похожи?

Один верблюд пролез в игольное ушко, А это очень нелегко… И чтоб отметить это чудо, Все стали чествовать верблюда: Он — сверхверблюд! Громадный труд! Какая нужная работа! Вдруг замечает где-то кто-то: За этот труд хвала ему и честь, Но вот что он туда пролез — понятно, А вот пускай попробует пролезть обратно. Верблюд рассвирепел как бес. Полез обратно — и пролез! И вот его все знают города, Его снимают все, о нем уж пишут книжки. А наш верблюд туда-сюда, туда-сюда без передышки. Натер себе бока и холку И наконец сломал иголку. Мораль: у нас неповторимая эпоха. Но вот иголки делаем мы плохо.

Видишь, слон заснул у стула. Танк забился под кровать, Мама штепсель повернула. Ты спокойно можешь спать. За тебя не спят другие. Дяди взрослые, большие. За тебя сейчас не спит Бородатый дядя Шмидт. Он сидит за самоваром Двадцать восемь чашек в ряд, — И за чашками герои о геройстве говорят. Льется мерная беседа лучших сталинских сынов И сияют в самоваре двадцать восемь орденов. «Тайн, товарищи, в природе Не должно, конечно, быть. Если тайны есть в природе. Значит, нужно их открыть». Это Шмидт, напившись чаю. Говорит героям. И герои отвечают: «Хорошо, откроем». Перед тем как открывать. Чтоб набраться силы, Все ложатся на кровать. Как вот ты, мой милый. Спят герои, с ними Шмидт На медвежьей шкуре спит. В миллионах разных спален Спят все люди на земле… Лишь один товарищ Сталин Никогда не спит в Кремле.

Четыре гинекологички. Они гребли что было сил, Вдруг кто-то с берега спросил: — Куда плывете, девы? Работаете… где вы?……….

В трамвай вошли три дамы Одна беременней другой И не теряя времени Я уступаю место той Которая беременней.