С тех пор, как много лет назад умерла жена, училище стало для мастера Крауклиса родным домом. Вся его жизнь проходила здесь, в мастерской со шкафами вдоль стен, со старыми столами, за которыми под тихое жужжанье швейных машин трудилось не одно поколение. В течение трёх лет воспитанники становились близкими и родными, как собственные дети. Боль и грусть при расставании с ними сменялись радостью и удовлетворением от того, что именно он обучил их профессии. Вот и эти тоже скоро расправят крылья и разлетятся кто куда. Сначала будут присылать письма, поздравлять с праздниками, потом забудут. У каждого появятся новые заботы, семья, дети. Уйдут эти, осенью придут другие, и снова всё повторится: радость за первый прямой шов, тайные слёзы и злость, если что-то не выходит. Во времена его молодости ремесло усваивали украдкой от мастера. Мастер был заинтересован по возможности дольше держать при себе дешевую рабочую силу, поэтому не спешил с обучением. Не то что теперь, сразу тебе и образование, и профессия. И всё бесплатно.
— Ну как? — спросил Том, выложив перед мастером приготовленный ко второй примерке пиджак. Мастер тщательно проверил работу.
— Неплохо, всё правильно. Из тебя, Том, со временем получится отличный портной, но ты никогда не станешь мастером своего дела, как твой отец.
— Почему?
— Для тебя главное — выгода: сколько ты получишь за работу, а для твоего отца самое важное, насколько хорошо будет чувствовать себя человек в сшитой им одежде. Твой отец вкладывает всю душу в свою работу.
— Прошли те времена, когда эта душа чего-либо стоила. Таких, как вы и мой отец, можно сосчитать на пальцах одной руки. Теперь деньги в цене. Даже в больнице тебе утку не поднесут, если не заплатишь. Большинство работает ради денег. Вот конвейер на заводе. Попробуйте полюбить винтики, которые надо закручивать день за днём, год за годом. Некоторых тошнит при виде их. Нет, если уж продавать себя, то по возможности дороже. Поэтому я и выбрал профессию портного. Если у меня будут деньги, я смогу всё: отправиться на южный курорт, в заграничное путешествие, приобрести роскошную мебель, картины, обедать в дорогих ресторанах…
— Философия эгоиста, — прервал его мастер.
— Почему эгоиста? Я хорошо делаю своё дело и требую, чтобы мне хорошо заплатили.
— У человека только один живот.
— Это да. Но мне не всё равно: есть котлету с макаронами в душной столовой, или курицу с шампиньонами в ресторане «Интурист». И совсем не всё равно: надеть пиджак, который выпускает фирма «Дзимтене» тысячами, и все похожи, как куриные яйца, или сшитый по новейшим заграничным образцам и подогнанный точно по моей фигуре. По улицам ходят тысячи одинаково одетых людей. Смотреть противно. За границей, например, каждую модель выпускают небольшими партиями.
— В одном, пожалуй, ты прав. Мало у нас ещё мастерских, где шьют по индивидуальным заказам. И швейная промышленность отстает. Вот и борись за её реорганизацию. Закончишь институт, станешь высококвалифицированным специалистом…
— Спасибо! Я и без института заработаю в четыре раза больше. И без лишних хлопот.
Мастер заметил, что к их разговору внимательно прислушивается вся группа.
— Не всё можно купить за деньги. Самую высшую радость от красоты природы человек получает бесплатно — восход солнца, деревья в инее, прозрачная вуаль тумана над озером… — все бесплатно. Мне, например, доставляет большое удовлетворение то, что я воспитал десятки хороших мастеров, хотя заработок в училище намного меньше, чем в ателье. Ради бога, не становитесь рабами денег, иначе пропадёте. Деньги делают человека скупым, высокомерным, жестоким. И ещё хуже, равнодушным обывателем.
— Хорошо жить хотят все, даже самый последний негодяй, — ввязался в разговор Леон. — Том прав, капусты никогда не бывает слишком много. Клиенты в ателье заинтересованы, чтобы костюм сидел хорошо, и за это они готовы платить. Почему не брать, если дают?
Вытянув на тройки два курса, Леон стоял перед выбором: или, взяв себя в руки, приняться за учёбу, или же закончить училище без аттестата.
— Ты топишь всю группу, — сердито блеснула стёклами очков Вита Вента. — Из-за тебя у нас в этом году нет ни одного «огонька».
— Больше всего он топит самого себя, — поддержала подругу профорг Ада. Сама она училась на «четыре» и «пять».
— А ведь Леон вовсе не дебильный, башка у него работает, только мозги от лени заржавели.
Том взял маслёнку и наклонился над Леоном.
— Давай смажем, подставляй уши.
— Как ты представляешь себе свою будущую жизнь, Леон? — спросил мастер. — Через несколько месяцев начнёшь работать, и я уверен, что неплохо. Отработаешь свои часы, придёшь домой. А что дальше? Спортом ты не занимаешься, книги не читаешь, театр не любишь, никогда не видел тебя с нами. Концерты, музеи, выставки тебя тоже не интересуют. Сам себя обкрадываешь.
Мастер представил себе отца Леона — пьяницу, старый домик за Даугавой, неухоженное жильё, заброшенный сад, и как будто холодная рука сжала его сердце. Неужели ни он сам, ни училище, где так много внимания уделяется эстетическому воспитанию, не оставят в парне никаких следов?
— А вам не кажется, что существуют как бы две жизни? — вступил в спор Даумант. — Одна — обычная, с очередями в магазинах, со всякими блатами, с людьми, которые могут достать себе всё, и с такими, которые не могут. А другая — идеальная, какой она должна быть, о которой говорят и пишут красивые слова. Но между обеими — пропасть.
— Ну и Америку открыл! Так всегда было и будет. Идеальный герой — это фантазия писателя, — тихо сказал Том Дауманту.
Но мастер услышал и задумался. Случается же, что учишь одному, а в жизни юноша видит совсем другое и становится циником. Что-что, а в лицемерии его, старого подпольщика, обвинить нельзя. Всё, что он говорит своим воспитанникам, созвучно его убеждениям.
— Надеюсь, что вы станете строителями жизни, а не прожигателями её.
— Я думаю, что самое главное — найти дело по сердцу, — высказалась Вита. — Антон Юрьевич, принимайте работу. Костюм свадебный. Можно я положу в карман открытку с пожеланием счастья?
— Молодец, — похвалил мастер, тщательно проверив работу Виты. — На спине у рукава чуть морщит. Отпарь и повесь в шкаф.
За окном бесновалась метель, наверно, последняя в этом году. Жужжали машины. Кто-то тихонько насвистывал. Мастер задумчиво смотрел на своих питомцев. Ещё несколько месяцев, и они вступят в жизнь. Одни пойдут в гору, а другие останутся у её подножья. Кто же из них?
* * *
— Надо поговорить! — однажды подсела к Леону Вита Виксна.
— Мотай отсюда! Я твой разговор наизусть знаю: по алгебре шесть двоек, по латышскому — пять, опозорил нашу славную седьмую группу и так далее.
— А, может, есть надежда, — спокойно продолжала Вита. — По специальности у тебя нормальные оценки.
— Не все могут зубрить, как ты. Может, у меня нет извилин, которые нужны для алгебры, геометрии и всякой другой чепухи.
— Не хочешь учиться, пеняй на себя. Никто тебя на коленях умолять не будет, — на удивление Леону сказала Вита и встала. — В среду после занятий расширенное заседание педсовета. Попробуй не явиться!
— Нечего брать в голову! Поговорят, постыдят, не впервой. Выкручусь… «Виноват», «простите»…
В кабинете директора атмосфера была напряженной.
— Со своей главной задачей — овладение профессией — наше училище справляется с честью. По производственному обучению и специальным предметам нет ни одного неуспевающего. К сожалению, этого нельзя сказать об общеобразовательных предметах, особенно о математике, — Вия Артуровна посмотрела на учителя Калейса, который нервозно теребил ручку.
— Нам надо внушить учащимся: каков труд, такова и плата. Если ученик прогуливает уроки, за контрольные получает двойки, то нечестно вытягивать его на «тройку». Привыкнут в училище получать всё авансом и дальше в жизни будут ждать того же, — отчеканил учитель математики.
— Может быть позаниматься с ними дополнительно, после уроков? — предложила завуч Скуя.
— Я лучше буду заниматься с теми, кто готовится поступать в вуз. Для лентяев у меня нет времени, — не согласился учитель.
Директор вздохнула. Она достаточно хорошо знала своего коллегу и понимала, что на сей раз он не уступит. Учитель Калейс был фанатиком математики. Он собственноручно оборудовал свой кабинет по последнему слову техники. Не жалея сил, стремился к тому, чтобы его предмет был понятен всем воспитанникам и чтобы по возможности меньше им приходилось готовиться дома.
— Начнём со второй группы. Есть неуспевающие?
— Нет. Средний балл — четыре, — похвалилась Кристина Яновна.
— Спасибо. Седьмая группа?
— Леон Лацис не успевает по четырем предметам, — мастер Крауклис поискал взглядом сочувствия у коллег. — У парня золотые руки. Один из лучших портных, а учиться не хочет. Пробовали по-всякому: беседовали с ним в группе, на комитете комсомола — безрезультатно.
— Ну и нечего с ним нянчиться, — твёрдо сказал Калейс. — Может быть, одумается со временем, если нет, тем хуже для него.
Между тем Леон в комнате секретарши старался приободрить остальных двоечников:
— Не берите в голову, старики. Без всяких синусов и косинусов жить можно, а без брюк — погуляй-ка с голыми ляжками. «Были б руки золотые, тра-ди-риди-ра…» — затянул он любимую песню отца.
— Леон Лацис, к директору!
Леон зашел в кабинет и, взглянув на лица присутствующих, на взволнованного мастера Крауклиса, понял, что на этот раз прощенья не будет. От его бравады ничего не осталось.
Ночью Байба проснулась от странного шума. Казалось, кто-то кончиками пальцев тихо барабанит по стеклу. Вдруг комната озарилась белым светом и тотчас же раздался удар грома. Дождь хлынул как из ведра.
На следующее утро над городом простиралось голубое небо. В Кировском парке воробьи купались в лужах и радостно чирикали. Из влажной земли проклюнулись острые пики тюльпанов и нарциссов. Фиолетовым платком на зеленой траве раскинулись крокусы. И когда они успели распуститься? Байба улыбнулась крокусам, старушке, которая неторопливо семенила по дорожке, важному гражданину с «дипломатом». Тот удивленно посмотрел на девушку и губы с узкой полоской усиков растянулись в ответной улыбке.
— Чао, Байба! А я тебя жду!
— Чао, Даумант!
— Мировая погодка, правда?
— Как вспомню об экзаменах, ноги подкашиваются.
— Это с твоими-то четвёрками и пятерками. Мне и вовсе не светит. Трояк по обществоведению, по латышскому тоже. Ай, как-нибудь выкручусь.
— Давай готовиться вместе. Как раньше, помнишь?
— Нет уж. Твой Найковский меня в первый же день спустит с лестницы. У него зуб на меня.
— Ну, не так страшно. Днём он работает.
— Я уж сам как-нибудь… Вот и пролетели три года. Ты не жалеешь?
— Нисколько. Юрате Мартыновна советует мне поступить на филологический. Но меня как-то не тянет в учителя. Уж лучше шить. Да что там? Сперва надо сдать экзамены и отработать положенное.
— Это точно.
* * *
День последнего звонка в училище — большой праздник. Нарядные барабанщицы заняли свои места, и как три года назад в день первого звонка ударили в свои барабаны. Здесь же в зале толпились первокурсники, в полном параде и с цветами в руках.
— Много разных звонков вы услышите в своей жизни. Одни позовут вас на работу, другие — в театр, на свидание с любимым человеком, но звонок на урок не зазвучит больше никогда, — обратилась к выпускникам Вия Артуровна. — Помните, в день первого звонка я пожелала вам трудолюбия, терпения и упорства. Вы хорошо учились и усердно работали. К сожалению, впервые в истории нашего училища один из вас не допущен к выпускным экзаменам. Это воспитанник седьмой группы Леон Лацис. Мастер Крауклис доволен безупречной работой Леона. У него золотые руки, но по многим учебным предметам он не успевает.
— Можно сдать экзамены осенью? Заниматься буду все лето, пусть хоть голова треснет. Я докажу, что могу, — вырвалось у Леона.
— Опоздал. Через год — пожалуйста. Будем ждать.
Как обычно на торжествах, представители базовых предприятий не скупились на цветы и хорошие пожелания:
— Мы с нетерпением ждём вас. Надеемся, что соберетесь с силами и успешно сдадите экзамены.
Первокурсники приготовили выпускникам небольшие сувениры, разные сюрпризы.
Парни седьмой группы получили пятилитровую бутыль с мутной жидкостью и длинным рецептом:
«Только для выпускников.
Внутреннее.
Напиток мудрости, составленный по рецепту знаменитого средневекового врача Тянилечи, добытому из пыли и праха двенадцатой группой. Действует на правое мозговое полушарие, в котором, как утверждает журнал «Здоровье», находится центр памяти. Число принимаемых капель должно соответствовать объему груди в сантиметрах. Действие моментальное. Человек приобретает безудержную тягу к наукам, особенно к алгебре, физике и обществоведению, приподнятое настроение, феноменальную память. Перед употреблением взбалтывать!»
«Учёба позади, — размышлял Даумант. — Вот и хорошо. Приду из армии, не надо голову ломать, сразу при деле. Чем плохо быть портным? Такая же профессия, как другие. В известной мере даже творческая. Надо только освоить работу закройщика, тогда можно и класс показать».
«Пусть они засолят свой аттестат, — утешал сам себя Леон. — Работы и без того вдоволь. Но всё-таки досадно. Другие же могут. Старик всю зиму закладывал, теперь ни работы, ни денег. А тут ещё Илона. Вообще, девчонка что надо. По крайней мере, дома порядок, и что пожрать есть. Летом распишемся. Будем жить, как люди. Нечего себя обманывать. Мог бы поднажать и вытянуть, хотя бы на тройки. Дебил я, что ли? Всё равно на работе не отстанут. Илона тоже так говорит. Ничего не поделаешь, год потерян».
Том, засунув в петлицу цветок цикламена, преподнесенный первокурсницей, с иронической улыбкой наблюдал за происходящим. Экзамены его не страшили. И дипломная работа — фрак для выпускника консерватории — хлопот не доставляла. Документы для поездки в Англию оформлялись успешно. Его будущее было как на ладони.
У Светланы последний звонок грусти не вызывал. Наоборот, она радовалась, что учёба закончилась. Светлана всегда охотнее занималась шитьём, чем учебными предметами. Приближающиеся экзамены приводили её в ужас.
— Не бойся, мы тебе поможем, — успокаивали её подруги.
С тех пор, как Светлана стала в училище признанной звездой баскетбола, девочки перестали над ней подшучивать.
Ливия Робертовна часто ставила в пример её волю и упорство. Спорт изменил и характер Светланы. Она избавилась от излишней застенчивости и чувство неполноценности её больше не мучило.
Самым трудным, пожалуй, день последнего звонка был для ансамбля девушек и его руководителей. Концертные поездки, общие радости и переживания сблизили их. Для Барбары Язеповны и Алды Петровны девочки стали как родные.
— Помните, как одна тётушка в Сибири принесла нам полный бидон с парным молоком?
— А как Инта и Инга заблудились в тайге?
— А Эрика забыла взять на концерт в телестудию белые туфли. Ужас! Хорошо ещё, что девочка из Цесиса дала ей свои.
— Я вам ничего тогда не сказала, но те туфли были мне номеров на десять меньше и ужасно жали, думала, упаду, честное слово.
Не обошлось и без прощальных слёз.
Сегодня девочки выступали в последний раз. Осенью другие воспитанницы пополнят ансамбль, но без звучных сопрано Байбы и Инты и сочных альтов Ингриды и Эрики он никогда больше не будет таким, как этот.
По всем этажам училища прозвучал звонок, приглашая третьекурсников на последний урок. Под аплодисменты они ровным строем вышли из зала.
У второй группы последний урок вела Юрате Мартыновна. Девушки полюбили её за доброту и понимание. Учительница молча оглядела своих воспитанниц. За три года неуклюжие подростки превратились в милых девушек. Каждая была по-своему привлекательна. На последнем курсе они стали больше заботиться о своей внешности. Байба всё реже заплетала косу, носила причёску посложнее. Даце сделала завивку. Даже Светлана не ходила больше в неуклюжих форменных туфлях, а щеголяла в остроносых сапожках, которые, наверняка, были ей узковаты.
Первый экзамен был по обществоведению. Байба и Даце повторили все билеты. Как будто всё в порядке. Но вдруг что-то забудется? Или какое-нибудь затмение найдёт?
— Я накачала в себя вчера полтора литра чёрного кофе, но всё равно в три улеглась. Осталось ещё семь билетов. Если попадётся один из них, тогда всё, конец.
— А я весь вечер со шпаргалками провозилась. Прикрепила их резинками под манжетами, в карманах, по подолу. Система проверена.
— Подкинешь мне тоже. Я пойду сразу после тебя.
— Мне не жаль, но у нашего Дауята, сама знаешь, глаза как у сокола. Можем влипнуть обе.
Экзамен проходил в кабинете истории.
— Ну, кто смелый, заходи первым, — пригласил учитель.
— Идём, нечего тянуть, — Даце втолкнула подругу в кабинет. — Чему быть — того не миновать.
— Шестой!
Замдиректора Майя Альбертовна ободряюще улыбнулась и протянула Байбе чистый лист для записей.
У Даце восемнадцатый. Счастливая! Вытянула самый лёгкий билет: «Преимущества социалистической системы над капиталистической». Это даже в начальной школе все знают. Даце строчила, не поднимая головы.
«Экономическая политика КПСС и Советского государства на современном этапе». Байба поставила три вопросительных знака. В голове пусто, хоть шаром покати.
Учитель следил за ответом Даце и, довольный, кивал головой. Пожилая женщина, наверно, представитель Министерства просвещения, внимательно слушала.
Бежали минуты. Байбу постепенно охватывала паника. Рост производительности труда… Экономия энергии и сырья… Надо поднять качество продукции. Пятилетки! Как она могла забыть это?
Байба рассказывала не так уверенно, как Даце, но, кажется, правильно, так как учитель слушал без возражений.
— Вы сказали, что реальные доходы населения в этой пятилетке возросли на двадцать процентов. Как это отразилось конкретно на вашей семье? — поинтересовалась незнакомая женщина.
— Не знаю, — смутилась Байба. — Мы купили автомашину.
— Ну вот видишь, — женщина довольно кивнула головой.
— Ну как? — столпились вокруг Байбы девушки.
— Нормально.
* * *
— Наконец, я знаю, что такое счастье!
— Ну, и что же?
— Это когда сдан последний экзамен.
— Впереди ещё экзамен на квалификацию.
— Это пустяк по сравнению с алгеброй.
— Девочки, аттестат, считай, в кармане. Этот исторический момент надо отметить. Двинем на взморье.
— Я не могу, Даумант. Мне надо домой — приготовить обед на завтра и помочь Роланду учить уроки.
— Начихай, сами справятся.
— Забежим за Петерисом, пусть проветрится. Ладно?
Даце и Даумант, взяв Байбу за руки, побежали с ней через Кировский парк.
Петерис, развалившись на диване, увлеченно читал толстую книгу, когда рядом с ним раздался трёхголосый взрыв смеха. Он быстро вскочил.
— Даце, как хорошо!
— А нас, Байба, он не заметил, как будто мы — пустое место.
— Ну что вы! Я, конечно, рад. Превосходная книга. «Возвышенное и земное» Вейса. Про Моцарта. Советую прочесть. А что вы стоите? Садитесь же.
— Нет, это ты вставай, собирайся, обувайся.
— Куда?
— Там видно будет. Давай поживее.
Сезон ещё не начался. В кафе «Кайя» несколько старушек что-то обсуждали за чашкой кофе. За другим столиком смаковали бальзам отдыхающие из Средней Азии.
Четверо друзей расположились в дальнем углу.
— Чего желаете? — официантка в мятом переднике пододвинула меню в сторону девушек.
— Бутылку шипучки, жареный миндаль, чёрный кофе и пирожные.
— Орехов нет. Из напитков только «Велдзе». Будете брать?
— Будем.
Пробка выстрелила в потолок. Даумант разлил напиток по бокалам, наполняя их до краёв шипящей пеной.
— За вас, за то, что вы сумели обогнать своих бывших одноклассников. Мы ещё зубрим, а вы уже с аттестатом.
— Ну это ещё журавль в небе! Самое трудное — дипломная работа — впереди.
— Не скажи. Где голова, там и ноги будут.
— Как там наш бывший восьмой «б» держится? Рассказывай.
— Зайга — конечно, круглая отличница, из кожи вон лезет, чтоб золотую медаль получить. Имант Янсонс променял было свои камни на красавицу Анну, таскался за ней, как тень, но когда увидел, что это безнадёжно, отшился. Собирается в геологическую экспедицию на Кольский полуостров. Поступить в институт у него никакой надежды: кроме географии, сплошные тройки. Малыш Арнис вытянулся порядком и от своего прозвища избавился. Будет поступать на актёрский. Остальные тоже нормально. А ты, Байба, не думаешь двинуть по тернистой стезе искусства?
— Нет, — отрезала Байба. — Кроме того, имей в виду, что шитье — в известной мере тоже искусство.
— Тут я с тобой не согласен, — возразил ей Петерис. — Научиться шить может любой, если не законченный кретин, а стать хорошим актёром или певцом может далеко не каждый.
— За наше прекрасное завтра! — Даумант вновь наполнил бокалы.
— Чао!
Пляж выглядел покинутым. Ветер играл в салки с брошенными бумажками. Два пожилых толстяка медленной рысью «бежали от инфаркта». Серые чайки с желтыми клювами качались на прохладной апрельской воде и время от времени издавали пронзительные крики.
— Помнишь тот летний день, когда мы подали документы? — Байба кивнула.
— Неполных три года, а кажется, прошла целая вечность, правда?
Даце и Петерис, вырвавшись вперед, о чём-то спорили. Петерис, когда волновался, обычно бурно жестикулировал.
— Тебе не холодно? Бери мой шарф. Сестра связала. Удивительно тёплый.
Байба, чувствуя, что доставляет Дауманту радость, позволила обмотать себе шею шарфом.
Ветер трепал волосы. По небу неслись весенние тучи, временами открывая его яркую голубизну.
— На выпускной бал возьму и обрежу, — сказала Байба, заплетая растрёпанную косу.
— И не думай. С косой ты не как все.
— Я тебе её подарю. Сможешь положить рядом с моим портретом в радоваться.
— Я отдаю предпочтение тебе самой.
— Постыдись!
— Почему? Мы уже не маленькие. Без пяти минут взрослые.
— Даце, подождите нас. Куда вы так спешите? Даумант с упрёком посмотрел на Байбу.