Вступление. Как я получила роскошный подарок

Каких только подарков я ни получала, а вот повести еще никто не дарил. Однажды в новогоднюю ночь мне даже принесли живого петуха. Бедняга со страху потерял счет времени, он горланил именно тогда, когда мы спали сладким сном — в два часа ночи, например. Возможно, этот петух ничего не путал, а просто был родом с Дальнего Востока. А в другой раз кто-то из друзей осчастливил меня, подарив старинный утюг. Весил он по крайней мере килограммов десять, а нагревать его надо было раскаленными углями.

Сюжет для повести я получила в самый раз, иначе, право, не представляю, что бы я делала. Меня в то время одолевала странная болезнь — я никак не могла сосредоточиться. В голове роились идеи одна другой нелепее, а стоило сесть за стол, и они куда-то улетучивались.

— Стань на одну ногу и смотри, не отрываясь, на какой-нибудь предмет, — учил меня сын, — индийские йоги уверяют, что это помогает.

Я попробовала, но легче не стало. К тому же в моем возрасте на одной ноге долго не простоишь.

Улеглась я в теплую ванну, лежу, грызу яблоко, как это делает в подобных случаях Агата Кристи. Никакого толку. Распласталась на полу в комнате. Немецкий писатель Эрих Кестнер именно так и придумал глазного героя для повести «Эмиль и берлинские мальчишки» Эмиля Тишбейна (по-русски «Tischbein» — «ножка стола»). Если бы точно знать, что это поможет, я бы улеглась хоть на самом оживленном уличном перекрестке, а там будь что будет.

Внук, увидев, что я лежу неподвижно на полу, с испугу заревел: «Бабушка умерла!» Весь дом сбежался, на том и кончились мои упражнения. Ах, я была согласна даже выпить бутылку рыбьего жира, лишь бы хоть как-то сосредоточиться и начать писать. Редактор чуть ли не ежедневно справлялся об обещанной повести; вначале его голос был чрезвычайно любезным, потом откровенно неприязненным. А последние дни я вообще к телефону не подхожу.

Дочь где-то слыхала, что помогают прогулки по свежему воздуху.

И вот, однажды осенью, исполненная печальных дум, я отправилась гулять по старому кладбищу. После бесконечных дождей наконец выглянуло солнышко. Клены в его лучах пылали, как костры, пахло сыростью и дымком, наверное, где-то жгли прелые листья. Я устроилась в своем излюбленном месте. Это была удивительно изящно выкованная скамеечка. На черном гранитном памятнике проступала наполовину стершаяся надпись:

Здесь покоится

Юлиана Леонтина Вевер

урожденная Штейнберг

Венчавший обелиск белый мраморный ангел, похожий на сильно раскормленного младенца, сложил в покорной молитве ручки.

Вдруг в узком проходе показалась голова волка. Я перепугалась не меньше, наверное, чем Красная шапочка. Огромное чудовище, лязгая зубами, двигалось прямо ко мне. С несвойственной моему почтенному возрасту прытью я закинула ноги на скамейку.

— Ральф, назад! — послышался знакомый голос. Это был Рейнис. Чудовище послушно отошло в сторону и показало мне свой розовый язык.

Рейниса я знаю уже несколько лет. Это вовсе не значит, что мы близкие друзья. На улице мы скорее всего попросту не замечали бы друг друга. Но сюда, на старое кладбище, редко кто заворачивает, и поэтому каждый внимательно вглядывается в лица идущих навстречу. Мы оба, не сговариваясь, кормили одну и ту же беличью семью, так и познакомились.

— А, это вы? — подойдя ко мне, сказал Рейнис. Трудно было понять, рад он этому или не очень. Он уселся рядом со мной и вдруг совершенно неожиданно спросил: — Скажите, что такое счастье?

Его вопрос поднял во мне целый ворох мыслей. В юности счастье кажется чем-то сказочным, вроде принцессы на стеклянной горе и нужно совсем немного, всего лишь Золотой конь, чтобы добраться до заветной цели. С годами человек довольствуется гораздо меньшим — встретишь хорошего друга, повезет с работой — и ты уже счастлив. Поймет ли это все тринадцатилетний мальчик, которому пока еще и море по колено?

Но Рейнис не ждал от меня ответа.

— Счастье… — задумчиво сказал он и нежно потрепал собаку, — счастье, это когда рядом с тобой есть существо, которое тебя понимает, на которое можно опереться в трудную минуту, зная, что оно тебе всегда поможет. Этой весной я был самым несчастным человеком на свете, честное слово, — продолжал Рейнис. — В школе не везло, мама каждый день ругала, а потом вся эта неразбериха с Ральфом.

Собака, услышав свое имя, вскочила и завиляла хвостом.

— Все понимает, — с гордостью сказал Рейнис, — умный пес. Если бы я его не встретил… Я этим летом такое пережил… Если хотите, я вам расскажу.

Я, разумеется, хотела. А потом, придя домой, я бросилась к столу и принялась лихорадочно писать. Так и появилась эта повесть.

 

Глава 1. Сплошные неприятности. Приблудный пес

Так с чего же началось на самом деле? С собаки? Нет, честно говоря, с замечания классной руководительницы в дневнике. «Уважаемая тов. Ритума, прошу Вас зайти в школу… и т. д.» Не было бы этого идиотского замечания, я бы, пожалуй, так и не встретил своего лучшего друга, так бы, наверное, и остался несчастным на всю жизнь.

Сейчас-то мне смешно, но тогда я был зол на весь мир. Еще бы! Вот если бы вас обозвали Парадоксом, Индивидуалистом, Отщепенцем и всякими другими прозвищами, вам бы это тоже не понравилось, такого никакие нервы не выдержат. И за что, спрашивается? Всего лишь за то, что я подговорил мальчишек удрать со школьного субботника и вместо уборки двора смотаться в кино. В самом деле, ну сколько там прошлогодних листьев, их вполне могли сгрести и девчонки, руки у них от этого не отсохли бы. Мальчишки, конечно, тут же все согласились. И только наш звеньевой Дидзис начал читать мне нравоучения и обзывать по-всякому. С тех пор как он нацепил нашивки на рукава, его не узнать, таким стал сознательным. Ну тут я ему немного поддал, а он сразу на спину опрокинулся и давай ногами дрыгать. Прибежали девчонки. Самая отчаянная в классе зубрила Даце тут же загалдела, что такого субъекта, как я, надо вообще изолировать (надо же такое придумать!). Тут, как всегда в таких случаях, нежданно-негаданно явился классный руководитель, словом, начались сплошные неприятности.

Самое глупое в этой истории было то, что в дневнике, на той же самой странице, стояли две пары — по геометрии и по английскому. Англичанка, прямо скажем, могла поставить хотя бы трояк, как-никак, а половину стихотворения я знал. А что касается произношения, разве я виноват, что оно у меня плохое! И вообще, что это за язык — точно горячую картошку во рту перекатываешь.

Ужасно не хотелось идти домой и выслушивать проповеди, которые я и без того знаю наизусть: Как тебе не стыдно! Взрослый человек, а ведешь себя, как ребенок. Я работаю, стараюсь, а ты… Был бы жив отец… Потом начинаются слезы, чего я совершенно не переношу. У меня от них прямо все внутри переворачивается. Если бы только был жив папа! Другие ребята со своими отцами отправляются в разные путешествия, спят в палатке, ходят на лодках, а на меня мама до сих пор смотрит, как на маленького. Вот в следующем году окончу восьмой класс и пойду на фабрику — пусть посмотрит, на что я способен.

Мама в этот вечер как раз собиралась пойти в театр, а я решил отправиться на кладбище. Вечером, когда она придет, притворюсь спящим, а завтра… Ну что ж! Будь что будет!

Так вот, сижу я на этой же самой скамеечке и размышляю о том, о сем. Настроение — тысяча градусов ниже нуля, можете мне поверить. И в этот момент вдруг передо мной, как из под земли, появляется собака. Огромная, желтосерая, с темной полосой вдоль спины, уши торчком, а из открытой пасти торчат острые белые клыки. Я, честно говоря, здорово испугался: с таким чудовищем шутки плохи, как цапнет — так и останешься без руки или без ноги. Пес тем временем обнюхал мои кеды, брюки, ткнулся влажным носом в ладони и, вздохнув, положил голову мне на колени. Его темные, в янтарных крапинках глаза, казалось, о чем-то просили. Я осторожно поднял руку и слегка почесал у него за ухом. Пес блаженно прикрыл глаза. Бедняжка, наверное, заблудился и потерял хозяина. Бока совсем опали, ребра торчат. Надо бы сбегать домой, думаю, да покормить его чем-нибудь. Но пойдет ли он за мной?

Я встал, поднял с земли портфель и медленно пошел с кладбища. Пес пошел следом за мной. Я побежал — он скачет следом. Остановился — он подошел ко мне и сел у правой ноги, прямо как в фильме о Джульбарсе.

«Но если он действительно заблудился и потерял своего хозяина, тогда… — у меня перехватило дыхание, — тогда я могу его забрать. Все мальчишки лопнут от зависти. На нашей улице ни у кого нет такой собаки».

Окно кухни светилось, значит, мама так и не собралась в театр.

— Смотри, кого я нашел, — сказал я, приоткрыв дверь квартиры.

Увидев рядом со мной огромное животное, мама опустила руки.

— Нет, — сурово сказала она.

Собака как будто сразу все поняла. Она поджала хвост и спряталась за мою спину.

— Ну, мамочка, пожалуйста, я…

— Даже не мечтай, — перебила меня мама, — у тебя и на учебу-то времени не хватает, когда же ты будешь с собакой возиться? К тому же ты еще и драться вздумал. Я уже все знаю, можешь не оправдываться. Я работаю, стараюсь, чтобы у тебя все было, а ты… — и мама уголком передника промокнула слезы.

Ну, что я говорил! Началось… Не было никакого смысла объяснять, что именно во время геометрии на каштан, который растет прямо у классного окна, прилетел первый скворец и как засвиристит. А для нашего математика, кроме углов да гипотенуз, на белом свете ничего не существует.

— Честное слово, я исправлю все двойки, а этого Дидзиса даже пальцем больше не трону. Только разреши мне, пожалуйста, взять собаку!

— Хватит, — сердито перебила меня мама, — мой руки и садись есть!

По опыту я знаю, что сейчас самое разумное послушаться. Мамин гнев проходит, как летняя гроза, прогремит, покапает, и снова светит солнышко.

— На вот и тебе тоже, — мама поставила перед собакой полную миску. Пес облизнулся, но есть не стал.

— Ну, ешь же, ешь, — ласковым голосом сказала мама и наклонилась, чтобы погладить его по спине. Собака угрожающе зарычала. Мама испуганно отдернула руку.

Колоссально, правда? Сразу видать, что пес ученый, не берет у чужих.

— Ну что ты, дружок, — я присел рядом с ним. — Ешь смело. В моей тарелке то же самое.

Пес лизнул меня и в секунду опустошил свою миску.

— Еще хочешь?

— Гав, гав! — пес глухо тявкнул в ответ и махнул хвостом. Представляете, какой умный, просит!

— Накроши в миску хлеба и налей капельку молока, — сказала мама, — надо же, как изголодался, бедняга!

В конце концов пришло время садиться за уроки. Я сложил перед собой все книги горкой и спрятался за ними. Пес улегся на полу, рядом со стулом, положил голову на вытянутые лапы и закрыл глаза. Мама, примостившись на диване, штопала мои носки. В очках она выглядела гораздо старше. Волосы на висках уже поседели. На людях она старается не обращать на себя внимания. Вот, когда во дворе появляется мама Вии, весь дом гудит. У нее профессиональная привычка громко говорить — Виина мама работает в суде адвокатом. А маму Инги знает вся округа, потому что она врач в нашей поликлинике. Но самая знаменитая мама у этого задаваки Дидзиса — профессор-химик. Она зверски строгая, говорят, что во время экзаменов за дверями слышно, как у бедных студентов зубы от страха стучат. А моя мама всего лишь простая кассирша в сберкассе № 467. Не повезло мне с родителями.

— Мама, а почему ты не училась?

Мама посмотрела на меня и грустно улыбнулась.

— Я уже хотела поступать, но началась война. Потом родился ты, умер отец…

Конечно, маме нелегко живется. На работе через окошечко только и видишь целый день руки да деньги. Она утверждает, что по движениям рук можно определить характер человека: скупердяй не выпустит деньги из рук до самого последнего момента, легкомысленный человек бросает пачку денег, делая вид, будто они ему совсем безразличны.

Честно говоря, в тот вечер никакие уроки мне в голову не шли, попросту было не до них. На всякий случай я заглянул в завтрашнее расписание — географию и историю просмотрю на перемене, по латышскому меня вызывали в прошлый раз, математику спишу у Анджиса. Вот только стих по английскому придется вызубрить. Англичанка явно взъелась на меня.

Пес во сне время от времени шевелил лапами и слабо повизгивал, наверное, ему так же, как и человеку, что-то снилось. Может быть, он видит, что за ним гонится какой-то негодяй или даже бьет его. Вот и скулит он так жалобно. А может быть, он тоскует о своем хозяине.

— Да, кстати, как же его зовут? — невольно сорвалось у меня с языка.

— Для чего тебе это? Завтра после школы отведешь собаку назад, на то же самое место, где ты его нашел, — ответила мама.

— На старое кладбище! Ну нет. Там, наверное, похоронен его хозяин, и собаке некуда деться, — осенило меня.

— Не говори глупости, — перебила меня мама, — там уже давно никого не хоронят.

Да, это правда. Со временем здесь устроят парк и оставят только самые ценные памятники.

Про себя я уже давно мечтал именно о такой собаке, и вот теперь, когда она почти моя… Нет, надо быть законченным кретином, чтобы отдать ее. Клянусь вам, никогда в жизни я так не упрашивал мою мать. Я поклялся, что у меня больше не будет ни одной двойки, что я буду каждый день ходить в магазин, без напоминания колоть дрова, мыть комнату и даже готовить еду, хотят противнее этих занятий для меня нет ничего на свете. Но мама твердила свое: не болтай, занимайся лучше!

«Занимайся, занимайся», только и слышишь с утра до вечера эти слова, да еще «пойди туда, принеси то». Почему она меня не хочет понять? И почему вообще все взрослые такие лицемеры? Если что-то надо сделать, то ты уже и большой, и умный, но если вдруг ты сам чего-нибудь захочешь, тут же начинается: «Это еще не для тебя, ты этого не поймешь, подожди, подрастешь». А если уже терпение кончилось, если хочется самому все узнать поскорее? Как-то зимой мы с ребятами спрятались за сараем и попробовали закурить. Дворничиха заметила и учинила скандал на весь свет. Из этого курения и так ничего путного не получилось бы. Горький дым переполнил рот, попал в горло, я закашлялся, Инте вообще стало плохо, начало рвать. В жизни больше не возьму в рот этой пакости, честное слово. Или возьмите выпивку. Однажды мы с Интой опрокинули по стопке из запасов ее мамы, так мне показалось, что внутри у меня все загорелось, хорошо, что под руками оказался стакан с водой. А взрослые хоть бы что, пьют себе, для многих и вовсе нет напитка вкуснее. Отец Анджиса чуть ли не каждый второй день шатается по улицам пьяный и идиотски всем улыбается. Анджису приходится тащить его домой. Парень никому ничего не рассказывает об этом, но весь класс и так знает, что его предок, как напьется, так бьет жену и детей и гонит их из дому. Мой отец никогда таким не был. Мама говорит, что второго такого доброго, честного и правдивого человека нет на всем белом свете. Если бы отец был жив, он бы понял меня наверняка и разрешил бы держать собаку. Но почему мама не хочет? Почему? Я и сам не заметил, как начал думать вслух.

— Ты же не маленький, — сердито ответила мама, — сам видишь, как трудно нам жить на одну мою зарплату. Штаны тебе уже коротки, пиджак тесен, все нужно покупать новое. Мои туфли скоро с ног сваливаться будут. — Ну, если мама начала считать, что нам необходимо — она не скоро кончит. Ну и пусть брюки по щиколотку, сейчас это модно. И вообще, какое это имеет отношение к собаке?

— Я работаю, рвусь, мечусь, — уже тише продолжала мама, — а ты даже учиться толком не хочешь. И еще хочешь взвалить на мою шею лишнего едока.

— Я сам заработаю для своей собаки.

— Нашелся работник! — рассердилась мама. — Ты бы хоть с учебой справлялся.

— А как же Зигмунд Скуинь? В моем возрасте он работал в редакции газеты и учился. И в конце концов стал известным писателем. Чем я хуже?

— Тоже мне Скуинь нашелся! — отрезала мама и вышла из комнаты.

Это же несправедливо, честное слово. Я уже выше мамы, а как деньги зарабатывать — выходит маленький. Даже Даце, у которой отец директор и зарабатывает бешеные деньги, летом идет работать в садоводство. А мне, конечно, мама не разрешит, нечего и мечтать.

Пес разлегся под столом и спокойно спал.

— Дукси! — потихоньку позвал я. — Кранци! Рекси! Пекси! — Никакого результата. Больше никаких собачьих имен не приходило мне в голову.

Я нашел в книжном шкафу календарь. Надо же в конце концов узнать, как его зовут. Начал с января: Индулис, Миервалдис, Зигмар, Гатис.

Пес поднял голову и заглянул мне в глаза. Альфред, Владислав, Бренцис, Леонард, Ральф.

— Гав! — раздалось из-под стола.

— Ральф! — повторил я.

— Гав! Гав! — пес вскочил на лапы и радостно завилял хвостом.

Я вышел в переднюю и позвал его еще раз. В несколько прыжков собака очутилась возле меня. Ясно, значит, его зовут Ральф. Я нашел теннисный мячик и бросил в другой конец коридора.

— Принеси! — скомандовал я. Пес послушно принес и положил мячик прямо в руки. Мама, стоя в дверях, только успевала поворачивать голову.

— Ну, теперь-то ты видишь, что это за собака! Ведь она, наверное, и по следу идти может, и преступников ловить. Отличный пес!

— Вполне возможно, — согласилась мама, — обучение служебных собак, как правило, длится несколько лет, требуется много усилий и терпения. Именно поэтому было бы нечестно держать ее дома. Я уже сказала тебе, чтобы ты завтра же отвел собаку туда, откуда ты ее привел. Там ее уже, наверное, ищет хозяин.

— Да, но Ральф может попасть к живодерам, которые ловят бездомных собак и скармливают их потом львам в зоопарке.

— Не фантазируй! — прервала меня мама. — Чтобы завтра и духу здесь собачьего не было. Ясно?

А ночью я видел ужасный сон. Два огромных, как слоны, льва гонятся за нами. Ноги у меня словно в путах. И вот впереди то ли море, то ли озеро. Мы с Ральфом влезли в лодку и поплыли. Проснулся я потный от страха. Пес спокойно спал на подстилке, рядом с моей кроватью.

 

Глава 2. Собачий грипп. Милиция преследует воров

Надо признаться, что особой любви к школе я никогда не испытывал. Но, раз заставляют, нужно ходить. Правда, иногда бывает даже интересно, особенно на истории. У нас исключительный учитель, просто колоссальный. Он так здорово рассказывает, что кажется, все видишь своими глазами, как в кино, честное слово. Поэтому-то по истории у меня твердая пятерка. Это моя единственная пятерка, если не считать физкультуры. Зато математик самый настоящий сухарь.

В тот день я все время думал о Ральфе. Не знаю, отчего это, но когда человеку надо куда-то спешить, время тащится еле-еле, как черепаха. Шел только второй урок, а мне казалось, что я просидел уже тысячу лет.

Латышский язык нам преподает сам классный руководитель. Между собой мы называем его Причастным оборотом. По латышскому у меня полустабильное положение, сочинения — пятерки, грамматика — как когда.

Мохнатые почки каштана под окном только-только распустились и были похожи на крохотные ладошки. А скоро все дерево покроется белыми свечками цветов.

Если бы удалось куда-нибудь пристроить Ральфа до воскресенья. Неизвестно, чем он сейчас дома занимается. Окно! Меня бросило в дрожь. Я же забыл утром закрыть окно! Болван! Кретин! А вдруг пес… со второго этажа?.. Немедленно надо бежать домой. Что бы такое придумать? Зубы нам всем недавно проверяли, у меня они все здоровы, так что номер с зубной болью не пройдет.

— Простите, пожалуйста, учитель, мне плохо.

— Вдруг, ни с того ни с сего? — учитель недоверчиво пощупал мой лоб, который от волнения покрылся капельками пота.

— Да, кости ломит. И голова вдруг стала тяжелая, точно свинцом налитая.

— Температуры вроде бы нет, — учитель с явным недоверием отнесся к моей скоропалительной болезни. Я же от злости готов был зареветь.

— Простите, учитель, именно так и начинается новый грипп, — пришла мне на помощь Инта. — Я знаю, мне мама рассказывала.

— Ну хорошо, иди домой, выпей аспирин и ложись в постель, — разрешил учитель. — И завтра, если будет температура, в школу не приходи.

Колоссально! Да здравствует грипп со всеми его разновидностями!

Теперь, по крайней мере на три дня, Ральф будет вне опасности. Дольше мне, пожалуй, не удастся водить маму за нос.

Из школы я вышел медленно-медленно, изображая тяжело больного, но, дойдя до угла, пустился вскачь. К дверям квартиры я подкрался на цыпочках и приложил ухо к замочной скважине. Тишина, затем заскрипели половицы под чьими-то шагами, послышалось громкое сопенье и повизгивание. Все в порядке! У меня точно камень с души свалился. Я отпер дверь, пес с радостным визгом бросился мне навстречу, вскинул лапы на плечи и лизнул в щеку. Соскучился, бедняжка.

Ральф оказался чудо-собакой. Без всяких приказаний он принес из передней домашние тапочки, сначала один, потом другой.

— Ну что еще сделать? — в его умных глазах вспыхивали веселые огоньки.

— Дай лапу! — наудачу сказал я. Пес без промедления протянул правую лапу и вложил ее в мою ладонь.

Стрелки часов, те самые, что в школе ползли черепашьим шагом, сейчас мчались со скоростью ветра. Вдруг Ральф бросился к дверям и громко залаял. На его собачьем языке это означало: «Берегитесь, воры и другие непрошенные гости! Это я, сторож дома».

Неужели действительно мама вернулась? Я быстро скинул тапки, улегся на диван и укрылся одеялом. Маме, судя по всему, было страшновато открывать дверь.

— Ральф, спокойно! — сказал я, и пес послушно улегся рядом с диваном.

Узнав о моей болезни, мама страшно разволновалась, заметалась по комнате, стала искать термометр, щупать мой лоб.

Мне вдруг стало стыдно, и я чуть было во всем не признался. Но тут взгляд мой упал на Ральфа, и я прикусил язык.

Мама тем временем побежала к дворничихе вызывать врача. Ничего себе положеньице, а! По правде говоря, я терпеть не могу вранья: чувствую себя при этом неловко, на душе кошки скребут. С чужими еще куда ни шло, но у мамы моей такие ясные голубые глаза, что взгляд их вонзается в меня, как луч лазера, и я волей-неволей отворачиваюсь и краснею, как девчонка.

Я пытался убедить маму не вызывать врача, сейчас, дескать, во время эпидемии они страшно заняты, а я не так уж сильно болен, но уговорить не удалось, и мама ушла. Если сейчас придет мама Инты, тогда мне конец: все наши проделки и фокусы она знает наизусть.

Мне здорово повезло. Пришел очень славный дядечка — доктор Круминь. Он вообще уже давно на пенсии и только в связи с эпидемией гриппа выходит на работу. Он долго возился со мной, прослушивал, простукивал пальцами спину, считал пульс и велел показать язык. Ральф с подозрением наблюдал за его действиями и время от времени вполголоса урчал. Это означало: «Потише, дедуля, со мной шутки плохи!»

— На что жалуешься? Что у тебя болит? — спросил у меня наконец доктор.

— Голова болит и кружится, кости ломит, — ничего другого мне на ум не пришло.

— Вроде все нормально, — пожал плечами старик. — Уж не контрольная ли работа у вас завтра?

Мама подозрительно посмотрела в мою сторону. Я спрятал лицо в подушку.

— Ну ладно! — уступил врач. — Пусть посидит несколько дней дома. Дайте ему аспирин, витамины, малиновый чай. Сейчас идет такой странный грипп, если не вылежать, может перейти в воспаление легких.

Ура! Есть же еще на свете добрые доктора!

Между мамой и Ральфом установилась взаимная неприязнь. Пес больше не лаял на нее, только молча скалил зубы, а мама старалась обойти его стороной. Я пытался объяснить ей, что Ральф добрый и умный, но ничего не помогало.

Через несколько дней пришла мама Инты.

— Эта болезнь называется «gripum canium» или попросту собачий грипп, — с ходу разоблачила она меня.

— Чтобы вечером здесь и духу этого зверя не было! — уходя на работу, приказала мама.

Тем временем у меня уже созрела одна грандиозная идея.

Я подождал, пока начало смеркаться. На старом кладбище уже не было ни души. Тетушки, обсуждающие здесь днем последние новости, торопились уйти пораньше, потому что боялись хулиганов. Ральф, почуяв свободу, радостно бегал вокруг. Я уселся на ту же самую скамейку. Где-то совсем рядом засвистела какая-то пичуга. С грохотом пронесся трамвай. Пес, набегавшись, положил морду мне на колени.

— Ничего не поделаешь, дружище, — я почесал у него за ухом. — Тебе придется некоторое время пожить в старом склепе. Но не горюй, после обеда мы снова будем вместе. А когда придет воскресенье, глядишь, что-нибудь вместе да придумаем.

Украшенные чугунной ковкой двери склепа отворились, скрипя, будто нехотя. В лицо ударил тяжелый, сырой воздух. В темноте едва заметно белели мраморные саркофаги богатого рижского купца Фридриха Кампенхаузена и его жены. Бабушка нашей дворничихи, которой в прошлом году исполнилось девяносто пять лет, божилась, что именно в этом склепе водятся привидения. Сторож старого кладбища, который уже давно умер, когда-то рассказывал ей, что сам их видел. На самом деле с этим склепом связана старинная легенда о том, как красавица Маргарита полюбила молодого статного моряка, но родители отдали ее замуж за богатого старого купца Кампенхаузена. Бедный моряк заболел с горя и умер. А перед смертью он попросил своего крестного отца положить в гроб кольцо прекрасной Маргариты. Крестный не выполнил этой просьбы. И вот однажды, придя навестить могилу своего крестника, он встретил какого-то незнакомца. Тот заговорил с ним и так увлек своей беседой, что крестный отец совсем забыл, где находится. Опомнился он только, когда часы пробили двенадцать, а вокруг стало темным-темно. Незнакомец предложил проводить его до ворот кладбища. Шли они, шли, пока не подошли к освещенному дому. Вошли внутрь. Смотрят, в зале за накрытым столом сидят люди, угощаются и беседуют. Незнакомец и спрашивает:

— Не знает ли кто моего товарища?

У крестного мурашки по коже пошли, когда он увидел среди гостей своего умершего крестника.

— Ты, наверное, принес кольцо моей невесты? — спросил он. Тут подошли остальные. Один хотел узнать, как идут дела у его матери, другой спрашивал, как поживают его жена и сын.

— Мы даем тебе две недели сроку, — сказал крестный сын. — За это время ты должен выполнить все наши поручения. Если не выполнишь, мы снова придем за тобой. А чтобы ты не забыл ничего, осуши эту чашу.

Как только крестный отец отведал прозрачного, безвкусного напитка, он будто проснулся и увидел, что сидит на скамеечке у могилы своего крестного сына. Часы на церкви пробили час. Стрелой помчался он с кладбища, выполнил все просьбы и, что узнал, записал. А потом велел открыть гроб своего крестника. Тот будто бы протянул руку и взял кольцо и бумагу. Когда через неделю крестный снова велел открыть гроб, бумаги там не было.

После всего этого крестный прожил счастливо еще четверть века, и ему во всем везло. А неверная Маргарита каждый год в день смерти жениха выходит из своего гроба и просит простить ее, но моряк всякий раз отвечает:

— Это время еще не пришло.

Все это, конечно, враки, я сам убедился. Как-то на Больничной улице шпана во главе с отчаянным хулиганом Петерисом поймала меня и заперла именно в этом склепе. Я просидел в нем всю ночь, но никакой Маргариты, честное слово, так и не увидел. И только под утро какой-то прохожий, услышав стук, выпустил меня на волю.

Вообще из всех этих сказок мне больше нравятся предания об адских псах, стерегущих души, продавшиеся нечистому. Каждый год все кладбищенские грешники собираются в одном из склепов и режутся в карты до самого утра. Души проигравших прибирает дьявол. Если же кто-то из живых случайно забредет в такую ночь на кладбище, адские псы сожрут его со всеми потрохами.

Бабушка дворничихи знала множество таких небылиц: и про ведьминских котов, и про белую деву, и про шабаш ведьм, который ежегодно могут увидеть только избранные персоны. Вот бы поглядеть, а?

Но я, честно говоря, всей этой чепухе не верю.

Ральф, тщательно обнюхав склеп Кампенхаузена, коротко залаял, будто хотел сказать: здесь ничего интересного нет, давай уйдем!

Когда наступили сумерки, я нагреб охапку прошлогодних листьев и положил их в углу склепа.

— Спать! — приказал я.

Но Ральф не сдвинулся с места. Мне пришлось силой затащить его и усадить.

— Пойми, дружище, иначе нельзя. Только веди себя тихо и не лай. А мне надо идти.

Я тщательно закрыл дверь и подпер ее тяжелым камнем. А потом побежал со всех ног домой. Весь вечер у меня в ушах звучало отчаянное собачье повизгивание.

С неделю все шло, как по маслу. Все послеобеденное время я проводил с Ральфом, домой приходил затемно.

— Тебе, что же, больше ничего не задают? — иногда спрашивала мама, когда я тут же после ужина отправлялся в постель.

— Выучил после уроков. Ничего особого сейчас нет, — подавляя зевоту, отвечал я. — Скоро каникулы, мне уже почти все оценки выставили.

— Соседка тебя видела на старом кладбище. Не смей туда ходить, слышишь? — предупредила мама. — Люди говорят, что в одном из склепов опять появились привидения — по вечерам, горит свет, и изнутри доносится то ли лай, то ли вой.

Мой сон, как рукой сняло.

— Я иногда захожу туда позаниматься. Свежий воздух, тишина и все такое прочее, — с самым невинным видом пояснил я. — Ни одного привидения я пока не приметил. Это все новости агентства «Одна тетка сказала».

— Ну понятно, что я тоже не верю ни в какие привидения, не о них речь, но там могли поселиться какие-нибудь пьяницы или, может быть, прячутся бандиты, — закончила мама неприятный разговор.

Да, одно было совершенно ясно — надо вести себя осторожнее, нечего там возиться с фонариком. Как бы Ральфа отучить от лая?

— Не понимаю, что случилось с мальчишкой, — каждый день жаловалась мама дворничихе. — Хлеб, масло, колбаса — все исчезает, как будто и не было. Не успеваю покупать.

— Это оттого что быстро растет, — успокаивала ее дворничиха. — Моих в этом возрасте тоже невозможно было накормить.

Я вытер пот. Ничего хорошего это прятание не сулило, никогда нельзя было предугадать, с какой стороны появится опасность.

И вот однажды она появилась. Как-то ночью нас разбудил громкий собачий лай.

— Ральф! — я мигом соскочил с постели и открыл дверь. Пес, совершенно обезумевший от радости, бросился ко мне. Вокруг шеи у него болтался конец веревки. Очевидно, кто-то пытался увести его силой. Но кто?

Мама в замешательстве переводила взгляд с меня на собаку. В дверь постучали.

— Кто там? — надевая халат, спросила мама. Ральф зло залаял.

— Утихомирь пса! — рассердилась мама. — Ничего не слышно.

Но унять собаку не было никакой возможности. Таким я его еще никогда не видел: шерсть на спине стояла дыбом, глаза сверкали.

А дальше события развивались, как в кино, честное слово.

— Откройте, милиция! — в дверь непрерывно стучали.

Запихнув нас с собакой в кухню, мама отворила дверь. На лестничной площадке стояли дворничиха и двое милиционеров. Они тотчас же вошли в квартиру. Я через замочную скважину наблюдал, что будет. Наверное, Ральф что-нибудь натворил.

Один из милиционеров остановился у двери, второй потребовал у мамы документы. Мама от волнения никак не могла найти свой паспорт.

— Где вы работаете? — допрашивал милиционер.

— В сберкассе, кассиром, — ответила мама. — Но скажите, в конце концов, что случилось?

— Вам, гражданка, это лучше знать, — не очень вежливо отрезал милиционер.

Ральф вырвался у меня из рук и бросился на дверь кухни. Я силой закрыл ему пасть.

— Кто там, в кухне? — спросил милиционер.

— Мой сын.

— Пусть уймет собаку и идет сюда!

— Ты слышишь, Рейнис? — позвала мама.

Им легко сказать — уйми. А что я могу сделать, если Ральф буквально обезумел от всех волнений. Я быстро выскользнул из кухни и захлопнул дверь.

Старший милиционер обыскивал комнату, он подлез под кровать, перерыл книжную полку и платяной шкаф.

Колоссально, а? Как в детективном романе.

Милиционер, разумеется, ничего не нашел.

— Где украденные вещи?

Мы с мамой ничего не могли пенять. Мама побелела, как полотно. Я дал ей таблетку валидола.

— Не разыгрывайте больную, гражданка! Не забывайте, что чистосердечное признание смягчает вину. Где остальные сообщники?

— Вы что-то напутали, — не выдержала дворничиха. — Я с детских лет знаю Гундегу Ритуму. Она честный человек. Я голову могу дать на отсечение…

— Обойдемся без адвокатов, — милиционер прервал ее на полуслове. — Почему же тогда пес привел нас прямо к вашим дверям?

Что бы вы предприняли на моем месте? Молчать? А если нас с мамой заберут в тюрьму?

Пришлось рассказать всю правду.

Милиционер, тот что был помоложе, дослушав мой рассказ, громко рассмеялся.

— Я не вижу ничего смешного, — остановил его старший. — У стольких людей нарушен ночной покой из-за беспутного мальчишки. Выпороть его за это мало.

И он так зло на меня посмотрел, что у меня мурашки по спине пробежали.

Оказалось, что в милицию от многих людей поступили сведения, что на старом кладбище приютилась шайка грабителей. В темноте милиционеры окружили кладбище и начали обыскивать каждый склеп, каждый куст. В склепе Кампенхаузена нашли собаку и решили, что она принадлежит бандитам. Собака укусила двух милиционеров, пока те пытались надеть на нее ошейник. В конце концов Ральф вырвался, и тогда майор милиции, руководивший операцией, приказал идти следом за собакой, надеясь, что она приведет прямо в логово бандитов. А Ральф рванул к нашему дому.

— Вы устали, наверное, может быть, заварить кофе? — любезно предложила мама.

Но оба милиционера отказались, им надо было бежать назад, так как остальные ждали их на кладбище.

— А как же с собакой? — спросила мама.

— Пес, действительно, ценный, — похвалил старший милиционер.

— Пока можете его подержать. А мы поинтересуемся, может быть, найдется его настоящий хозяин.

— Только в следующий раз не прячься на старом кладбище, — младший милиционер похлопал меня по плечу. — Сам видишь, какие недоразумения получаются.

— Сумасшедшая ночь! — сказала дворничиха, когда ушли милиционеры. — Хорошо, что все выяснилось. Скоро солнце взойдет, надо идти подметать улицу.

— Хотите, мы с Ральфом поможем вам? — предложил я.

Такое прекрасное весеннее утро я видел в первый раз. На улице не было ни одного пешехода. К магазину привезли ящики с бутылками молока. Ральф, разбаловавшись, ловил зубами струю воды, пока, наконец, шерсть его не стала совсем мокрой. Подбежав ко мне, он стряхнул всю воду прямо мне на ноги.

Над крышами домов показалось огромное, круглое красное солнце. Влажный асфальт парил. Мы с Ральфом добежали до угла и обратно. А впереди у нас было целое воскресение.

 

Глава 3. Мой лучший друг

Можно ли в тринадцать лет действовать самостоятельно? Во дворе, среди высоких домов, стояла раскидистая черемуха, усыпанная душистыми цветами. Люди, спеша по своим делам, на мгновение останавливались, глядя на белое чудо, и улыбка освещала их лица — лето на пороге.

А мне в такой прекрасный день надо было сидеть дома и писать сочинение. Такую дурацкую тему мог выдумать только наш Причастный оборот — «Мой лучший друг». А если у меня нет друга, тогда что? Может быть, именно так и написать: «У меня нет друга, и точка». Но тогда пара обеспечена, и все пойдет насмарку. У нас как раз установились, наконец, хорошие отношения с мамой, Ральф на нее больше не лает и даже разрешает погладить себя. Нет, уж лучше что-нибудь напридумывать. Может быть, о Дидзисе? Нет, это он тогда выдумал противную кличку Парадокс, от которой мне целых полгода покоя нет. Анджис — другое дело, парень — что надо, всегда подскажет, даст списать и в трудную минуту не откажет в шпаргалке. Но стоит нам выйти из школы, каждый идет в свою сторону — вот и вся дружба. А у настоящих друзей все общее: и радости, и горести — я, по крайней мере, так думаю. Анджис стесняется своего отца и совсем напрасно. Ведь я же не маленький и прекрасно понимаю, что он не виноват в том, что отец пьет, что им из-за этого очень нелегко живется.

С Интой я дружу чуть ли не с пеленок. На старом кладбище мы вместе играли в прятки, в классики, и я даже не чувствовал никогда, что она девчонка. Может быть, еще и потому, что Инта обычно ходит в брюках и с коротко подстриженными волосами. Раньше она была левым нападающим в нашей футбольной команде, да еще каким! Капитан команды соседнего дома Петерис однажды пытался ее переманить к себе. Предлагал Инте огромную коробку шоколадных конфет. Мы все здорово перепугались, ведь Инта ужасная сластена.

— Можете засолить свою коробку, вонючие капиталисты! — заявила Инта. — Я вам не батон и не кусок колбасы, чтобы меня можно было купить.

Здорово, точно? Второй такой порядочной девчонки не найти во всем районе, а может быть, и во всем городе. Только вот в последнее время она стала какая-то странная — вместо брюк надевает юбку, волосы отрастила и ходит с «лошадиным хвостом», изображает знатную даму. Может, она еще образумится?

Нет, про девчонок лучше не писать. У нас дураков полно, сейчас начнут цепляться, скажут, что влюбился. Но о ком же тогда? Был бы жив отец, я бы написал о нем, разве отец не может одновременно быть и самым лучшим другом? Напишу о книгах. Решено, хватит копаться.

«Книги — мои лучшие друзья, — написал я. — Они никогда не обманут».

Никогда? Чистейшая ложь. Книги так же, как и люди: есть скучные, а есть такие, от которых не оторвешься, которые читаешь, не переводя дыхания. Нет, о книгах лучше не писать. Держу пари, что половина класса начнет свои сочинения словами: «Книга — мой лучший друг». Точно, Ральф?

— Гав! Гав! — пес поднял голову и согласился без разговоров. Ну и болван же я! Индюк! Смесь бульдога с носорогом! Забыть про собаку!

— Потерпи немного, — сказал я Ральфу. — Сочинение сейчас будет готово, и мы сможем побеситься в свое удовольствие.

Через несколько дней Причастный оборот, возвращая нам сочинения, сказал:

— Самое интересное сочинение написал Рейнис Ритум.

Наша «первая скрипка» и любимица классного руководителя Даце от зависти даже побледнела, а я как ни в чем не бывало гляжу себе в окно на цветущие каштаны, как будто это меня даже не касается. Я же не Даце, чтобы ради пятерки из кожи вон лезть.

Учитель раскрыл мою тетрадь:

— «Моего лучшего друга зовут Ральф. Мы никогда не расстаемся. Ночью он спит рядом со мной. А утром, если я не слышу звонка будильника, он срывает с меня одеяло и не дает спать. С нетерпением ждет мой друг, когда я вернусь из школы. А когда мы идем гулять, он гордо шагает рядом со мной, и все смотрят на нас. «Какой красавец!» — восхищаются люди. Но мой друг никогда не станет зазнайкой. Он не слушает, что о нем говорят. Когда моя мама приходит усталая домой, Ральф приносит ей тапочки. Он ежедневно ходит за газетой.

Все жители нашего дома любят Ральфа. Когда он появляется во дворе, малышня тут же кидается к нему, чтобы приласкать его. Мой друг никогда не обижает детей. Зато все хулиганы с Больничной улицы теперь удирают от нас со всех ног. Ральф им однажды показал, на что он способен.

Такого преданного друга у меня еще никогда не было. Когда мне радостно, он радуется вместе со мной, когда мне плохо, он меня утешает. Ральф никогда не поступает мне наперекор, он всегда слушается. Его преданные глаза следят за каждым моим движением. Я очень люблю своего Ральфа и ни о каких других друзьях не мечтаю».

В классе поднялся шум.

— Это уже прислуга, а не друг, — первым высказал свое суждение Дидзис. — Подносит тапочки, ходит за газетой.

— Не верьте ему, никакого друга у него нет, — словно сорока затрещала Даце. — Это он все для красного словца нафантазировал.

— Ясное дело, все это выдумка, — взвизгнула Вия, — я живу с ним в одном доме, уж я бы тогда видела этого друга.

— Закрой рот, — перебила ее Инта. — Есть у Рейниса такой друг, есть!

Я сидел, застыв, точно мумия, и молчал.

— Мне кажется, самое разумное, спросить у самого Рейниса, — учитель заткнул рот всем крикунам сразу. — Ты забыл написать главное, кто же этот твой друг?

— Немецкая овчарка, — гордо сообщил я.

Такого ответа не ожидал никто.

— А-а, так ты имел в виду животное? — протянула Вия.

Зато мальчишки все пришли в восторг.

— Где ты его оторвал? А что, он по следу тоже идет? Мы хотим посмотреть.

— А твоя собака девочек не кусает? — осмотрительно спросила Даце.

Понятно, что на такие глупые вопросы я вообще отвечать не стал.

— У меня есть предложение, — снова заговорил учитель. — Через несколько дней мы идем в поход. Вот пусть Рейнис и возьмет собаку с собой.

— Конечно, возьму, — стараясь казаться равнодушным, согласился я. Ну, Ральф, держись! Мы не должны ударить в грязь лицом.

Накануне похода я укладывал рюкзак. Ральф, несчастный из-за намордника, который я надел на него, скулил и пытался сорвать с себя эту душегубку. Но без намордника учитель не разрешил его брать с собой — зверь остается зверем, как бы чего не вышло.

Мама, устроившись в кресле, читала газету.

— Тебе, наверное, придется расстаться со своим другом, — неожиданно сказала она. — Смотри, сообщение из милиции: «Гражданин Я. Янсон разыскивает пропавшую собаку, порода — немецкая овчарка, желтосерая, с темной полосой вдоль спины…»

В один миг очутился я около мамы и вырвал у нее из рук газету. Да, там, действительно, было написано: «… отзывается на кличку Ральф. Нашедшего прошу сообщить т. Янсону, ул. Заля… и т. д.»

Ну что тут скажешь? Отдать Ральфа, после того как мы друг к другу так привязались. Нет! Никогда, ни за что! Но теперь-то мама наверняка не согласится держать собаку — это яснее ясного. Значит, нам надо бежать. Но куда?

— Янсон, — задумчиво, будто сама с собой, заговорила мама. — Лучшего разведчика в нашей партизанской бригаде тоже звали Янсоном. Янис Янсон. Может быть, он и есть. Янис долгое время жил в Якутии, руководил золотыми приисками. Умный был парень. И хороший.

Что мама сказала? Партизан? В тот же миг я вспомнил прошлое лето. Лес без конца и края. До ближайшего обжитого места несколько километров. Дом лесника, в котором мы с мамой ночевали. Ей очень хотелось найти место, где стоял партизанский лагерь, где они с папой воевали. Нам не повезло. В послевоенные годы все очень изменилось. Поляна заросла и сравнялась с лесом, большие деревья вырубили.

Да, другого выхода не было. Пусть мама думает, что я иду в поход, а на самом деле мы с Ральфом поедем в… Как же это место называется? Межгали? Межмали? Нет, кажется, Межвиды. Какое-то время мы поживем в доме лесника, а потом посмотрим, что дальше делать.

— Ты так снаряжаешься, будто на все лето собрался, — заметила мама, увидев кучу вещей, которые я запихивал в рюкзак: одеяло, простыню, белье, хлеб, яйца, масло, колбасу…

Может, она что-то почувствовала?

— Учитель велел, — оправдывался я, — в походе мало ли что может случиться: и в реку упасть можно, и под дождем намокнуть. Еды тоже надо побольше — сама знаешь, Ральф ест за двоих.

— Ладно уж, ладно, — отмахнулась мама. — Самому же придется тащить эту тяжесть.

Без всяких просьб, по собственному почину я нарубил и принес в кухню дров, на неделю, по крайней мере, хватит.

— Что это с тобой сегодня? — подивилась мама. — Иной раз палкой не заставишь…

Если бы она знала правду, она бы так спокойно не говорила. В принципе я против обмана. Но что поделаешь, если так сложились обстоятельства!

Мама тщательно оглядела меня. Ну, теперь-то наконец я докажу, что могу прожить и один.

Два года собирал я деньги на мопед, теперь придется отложить покупку. Шестьдесят восемь рублей нам с Ральфом по крайней мере на два месяца хватит. Будем есть то, что подешевле: картошку, хлеб, молоко, в лесу будем собирать ягоды и грибы. Нечего лишний жир копить.

План побега я продумал до мелочей — сначала на автобусе до Баложи, а потом на попутной машине. Это будет и дешевле, и надежней.

 

Глава 4. В покинутом доме. Странные находки

Сначала нам с Ральфом не везло. Все машины или ехали в другую сторону, или были так перегружены, что вовсе не останавливались. Да и среди шоферов тоже всякие встречались — сидит в кабине этакий пижон в белой нейлоновой рубашке, и плевать ему на бедных путешественников. Мне уже казалось, что ничего путного из моей затеи не выйдет, но тут затормозил МАЗ.

Мы с Ральфом удобно разместились в кабине. Ральф вел себя безукоризненно, он сидел так спокойно, что казалось, всю жизнь только и делал, что катался на машинах. Шофер оказался любопытным, поэтому мне пришлось на скорую руку выдумать историю про бабушку, к которой мы едем на каникулы.

Через несколько часов шофер притормозил.

— Мне теперь надо сворачивать направо. А до Межвидов такому пострелу, как ты, еще час ходьбы, — пояснил он.

И МАЗ, оставив за собой огромный хвост пыли, скрылся за поворотом. Я надел на спину тяжелый рюкзак, и мы потопали. Ральфу эта ходьба скоро надоела. Он то обгонял меня, то с громким лаем бросался в придорожные кусты. Его чуткий собачий нос раздражала уйма новых запахов.

В полдень мы пришли в Межвиды. Поселок был небольшой: несколько домов из белого кирпича, таких же самых как в городе, только ниже, магазин, столовая и дальше, на холме, укрывшись в деревьях, стояла бывшая усадьба барона, теперь там была школа.

У меня от голода бурчало в животе. Да и Ральф, подбежав к дверям столовой, остановился, как вкопанный, стал принюхиваться и облизываться.

В столовой, в самом углу зала, несколько мужчин тянули пиво, и на нас никто не обратил внимания. С облегчением я сбросил рюкзак на пол.

Поели мы по королевски: суп, котлеты с картошкой, а я вдобавок и кисель с молоком. Какая-то пожилая женщина, очевидно уборщица, вынесла Ральфу громадную кость.

— Куда это вы путь держите? — спросила она.

— Путешествуем по родному краю, — уклончиво ответил я. Нельзя же каждому рассказывать, какая беда у нас приключилась, надо соблюдать конспирацию.

— Да-да, — вздохнула женщина. — Такая уж теперь мода. Толпами ходят по дорогам туда-сюда, а толку никакого. Шли бы лучше в поле работать — и колхозникам помощь, и сами какой-никакой рубль заработали бы. Нет, все только с родителей тянут.

Неплохая мысль! Если не хватит денег, можно будет подзаработать.

После обеда рюкзак показался неподъемным. А идти еще порядочно.

На старой мельнице мы попили воды и немного перевели дыхание. Прошлым летом мы с мамой здесь ночевали. Старая и сгорбленная мельничиха знала маму еще с времен войны. Меня она, к счастью, сейчас не узнала. Добрая женщина угостила нас с Ральфом молоком и душистым деревенским подовым хлебом, погладила собаку по голове и пожелала нам счастливого пути.

Старушка — прелесть, ну прямо матушка Лайма из старинной сказки.

Дорога извивалась по лесу. В такой знойный день лесная прохлада приятно освежала. Пахло сосновой смолой. Ральф время от времени обеспокоенно лаял, кидался в кусты, наверное, чуял какого-то лесного зверя. Жаль, что я не взял с собой отцовское охотничье ружье, тогда бы нечего было волноваться о продовольствии. Ральф берет след, я стреляю, и жаркое готово.

Мне казалось, что мы идем целую вечность, а домика лесника — нет как нет. Солнце зашло за лес. Последние лучи острыми мечами пронзали ветви и упирались в зеленый мох. От деревьев, Ральфа и меня тянулись длинные призрачные тени. А потом все это, как по мановению волшебной палочки, погасло. Из густых зарослей тихими шагами подкралась темнота, становилось все труднее и труднее разглядывать рытвины и ухабы наезженной дороги. Еловые корни сплелись, как узловатые пальцы, и я то и дело спотыкался о них. Затих веселый птичий щебет.

— Ух, ухухух! — почти человеческим голосом прокричал филин. Откуда-то с опушки плачущим голосом ему ответили журавли. Верхушки деревьев качались на ветру и мрачно шелестели. Вдруг с громким треском сломалась какая-то ветка. Ральф, ошалело залаяв, исчез в черно-смоляной тьме.

— Назад! — приказал я. Пес, недовольно урча, послушался.

— Выдержать, выдержать! — шептал я. Партизанам, когда они отступали по этой же самой дороге в морозную новогоднюю ночь, было гораздо труднее. Они устали и замерзли, каждую минуту на них мог напасть противник, и тем не менее никто не ныл.

Что-то больно упиралось в спину — наверное, банка с консервами. А если я только на минутку сниму рюкзак и отдохну, ну самую капельку, чуть-чуть? И ноги сами понесли меня под еловые ветви. Положив рюкзак под голову, я с удовольствием улегся на спину. Мох казался таким мягким. Пес улегся рядом со мной.

Разбудил меня громкий лай. Страшно перепугавшись, я вскочил и, ничего не понимая, стал оглядываться вокруг. Надо мной точно зеленая палатка раскинулась ветвистая ель. Ральф, совершенно вымокший, сидел рядом со мной и радостно лаял. Казалось, он говорил: «Я не знаю, как тебе, но мне здесь очень нравится, кругом простор и свобода. Совсем другое дело, не то что в этих каменных клетках, которые двуногие собраться именуют домами. Но я здорово проголодался!» Ральф косился на рюкзак, из которого я доставал колбасу и краюху.

В свете дня лес больше не казался таким страшным и таинственным. По дорожке прыгали веселые солнечные зайчики, и Ральф пытался их поймать. А вокруг на разные голоса щебетали и свистели птахи.

Дорожка заворачивала в трясину. Сквозь настил из веток прогляди вала болотная ржа. Теперь я окончательно убедился, что идем мы правильно.

Насколько хватало глаз вокруг была густая поросль мелколистных, тонких, как хворостина, берез, замшелых сосенок. Только багульник чувствовал себя хорошо, взобравшись на кочки, он протянул навстречу солнцу белые грозди цветов и опьяняюще благоухал. Неизвестно откуда взявшиеся тучи мошек лезли за воротник, в нос, в глаза. Слепни, почуяв запах крови, как ненормальные, бросились на мои голые руки и ноги. Ральф прыгал и щелкал зубами, пытаясь их поймать.

— Ничего, уже близко, — успокаивал я себя вслух. — Вот-вот покажется сосна с засечкой.

Дорога пошла в гору. Болото с его багульниковым дыханием и тучами комаров осталось за спиной. Начался сосняк. И вот наконец обросший кошачьими лапками холм и на нем ветвистая сосна.

Но что это такое? Под сосной — могила, красиво убранная, обсаженная зеленью, и дощечка с надписью:

АННА АУЗИНЯ 1922—1944

АНДРИС КАРКЛИНЬ 1921—1944

ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ НЕСБЫВШИЕСЯ МЕЧТЫ

В прошлом году ничего такого здесь не было. Только на стволе сосны была высечена пятиконечная звезда. Могильный холмик почти не был виден. Мы с мамой вырвали всю сорную траву, положили букетик мяты и кошачьих лапок.

— Андрис и Анна заслужили, чтобы им воздвигли памятник, — задумчиво сказала мама в тот раз. Как она обрадуется, когда узнает, что за могилой кто-то ухаживает! Но кто все это сделал?

Я сбросил со спины рюкзак и прилег на солнечный пригорок. Ральф, не отрывая носа от земли, что-то тщательно вынюхивал. Над головой простиралось синее-пресинее небо. Тишина. И я вспомнил грустный мамин рассказ.

Анна, Андрис и моя мама учились в одном классе. Андрис увлекался химией, Аннеле прекрасно рисовала и мечтала стать архитектором — так же как и ее отец. А моя мама не могла дождаться, когда наконец окончит школу и сможет зарабатывать. За учебу в то время приходилось платить огромные деньги, и дочке бедной прислуги это было не по карману.

Идиотский строй, точно? Какой-нибудь болван, у отца которого толстый кошелек, мог учиться, сколько хотел, а мама, которая была в тысячу раз умнее, нет.

Потом в Латвии восстановили Советскую власть. У мамы даже сейчас еще загораются глаза, когда она вспоминает то время: как они все трое одновременно вступили в комсомол, как окончили школу (мама с золотой медалью), как готовились поступать в институт. Все разрушила война. Вместе с другими комсомольцами прошли они, отступая, через всю Латвию. В тылу освоили военное дело. А осенью 1943 года снова перешли границу Латвии с заданием — создать в тылу противника партизанский отряд.

Их было всего семь человек: командир, комиссар объединения, Аннеле и еще одна девушка из Риги, моя мама, санитарка и Андрис. Он нес взрывчатку.

Обещанный проводник не явился. Шли ночью, без карт и компаса, избегая заходить в населенные места. Днем прятались в лесу, грызли сухари, заедая жестким, как подошва, копченым мясом. Они были совершенно изнурены, когда встретили молодого парня.

— Не могли бы вы продать нам два килограмма масла? — спросил на всякий случай командир.

— Вы поздно пришли, вчера все отвезли на рынок, — ответил незнакомец.

Это был пароль. Янис ждал их уже несколько дней. Сам он в последнюю минуту вырвался из лап шуцманов и спрятался у лесника Калныня.

Наконец в лесу присмотрели безопасное место для партизанского лагеря, и радистка передала шифрованное сообщение в партизанскую ставку в Белоруссии. В окрестных лесах сами по себе действовали небольшие вооруженные местные группки. Все они объединились в партизанский отряд «Звезда», который очень скоро дал о себе знать. С рельсов пошли под откос военные эшелоны, взлетали в воздух склады боеприпасов. У шуцманов земля горела под ногами. Люди, которым угрожала опасность, убегали в лес к партизанам.

Незадолго до Нового года Янис с несколькими товарищами отправились за продуктами в деревню, хотелось хоть как-то отметить праздник. Расположились у знакомых. Поздно вечером смотрят, идут машины, одна за другой, и все полны солдат и шуцманов. От своих они узнали, что предполагается облава на партизан. Разведчики окольными дорогами поспешили в отряд, но повсюду уже стояли фашистские засады. К тому же, как назло, во все небо сияла полная луна, и видно было, почти как днем. Иногда, чтобы не заметили, приходилось пробираться ползком. И вот наконец партизанские посты. Пароль: «Вы волков здесь не видели?» Ответ: «Вчера всех перестреляли».

В лагере все спокойно спали. Пока подняли тревогу, пока снарядились, пока заминировали окрестность, на востоке уже занялась заря. Чтобы замести следы, пошли через реку. Воздух холодный, в воде плавают льдинки, но сушить одежду некогда. Со стороны бывшего лагеря уже доносится яростная стрельба. Партизанам пришлось нести с собой все свое хозяйство и раненых, поэтому идти быстро они не могли. А выстрелы все приближались.

Фашисты совсем рядом, за болотом, — сообщили разведчики. Андрис добровольно вызвался прикрывать остальных. С пригорка болото хорошо просматривалось.

Остальным удалось оторваться от преследователей. И долго еще поносился до них шум битвы.

Напрасно ждали на второй день возвращения Андриса. И только тогда выяснилось, что Анны тоже нет. Позже партизаны взяли в плен какого-то шуцмана, и тот рассказывал, что Анна и Андрис сражались до последнего патрона.

Фашисты предлагали им сдаться, обещали сохранить жизнь. Окруженные со всех сторон, Анна и Андрис взорвали себя гранатой.

«Здесь похоронены несбывшиеся мечты» — как это правильно!

Андрис сейчас, наверное, был бы знаменитым химиком. Возможно, именно ему удалось бы найти универсальное лекарство против рака или сделать какое-нибудь другое великое открытие, которое прославило бы его на весь мир. А Анна проектировала бы красивые города и дома. Если бы только они остались живы. Могу себе представить, как им не хотелось умирать. И все же они, не раздумывая, пошли на смерть, чтобы спасти остальных. Разве это не геройство? Наверное, самое великое, на какое только способен человек.

Мама рассказывала, что отец мой тоже был очень храбрым человеком. Добродушный, жизнерадостный, готовый всем помочь, он в 1941 году стал секретарем комсомольской организации района. В партизанском отряде он был комиссаром. Все шли к нему со своими бедами и заботами, для каждого находил он ободряющее слово.

По свою маму я, честно говоря, не могу представить партизанкой — такая она маленькая, худенькая… Не понимаю, откуда у нее брались силы тащить тяжелую санитарную сумку, вещевой мешок да еще винтовку. У меня всего лишь рюкзак за спиной, и то я задыхаюсь и охаю без конца.

Ральф тычется мокрой мордой мне в руки и помахивает хвостом, будто спрашивает, ну сколько можно разлеживаться? Скоро мы придем?

Я поднялся, отряхнул с себя хвою, и мы снова отправились в путь.

За холмом сосновый бор неожиданно отступил, давая место цветущему лугу и речке. На берегу стоял старый, сложенный из толстых бревен крестьянский дом, наполовину скрытый пышными зарослями сирени. К дому вела едва приметная заросшая клевером дорожка.

Дошли! Вот здесь нам и предстоит пожить какое-то время. Вокруг не было ни души. Двери и окна с внешней стороны забиты досками. Мне пришлось изрядно потрудиться, пока наконец удалось оторвать самую расшатавшуюся доску, выбить стекло и залезть в комнату. Воздух здесь был затхлый, пахло плесенью. Меня передернуло, и я поспешил распахнуть пошире окна.

— Ральф!

Одним прыжком пес очутился у моих ног.

— Здесь мы будем спать, — громко, подбадривая таким образом самого себя, заговорил я и бросил на старую деревянную кровать набитый соломой мешок. К потолку взвился столб пыли.

У второй стены стоял покосившийся шкаф. Скрипучие двери вели во вторую комнату.

Некрашенный, изрезанный дощатый стол, дырявые плетеные стулья, изъеденный древоточцами комод с выдвинутыми ящиками и несколько книг на настенной полочке — вот и вся обстановка комнаты. Все ценное было вывезено, остался только старый хлам.

Я подошел к книгам. Народный календарь 1941 года. В школьной тетради корявыми буквами записано: «В 1941 году на Синичкином лугу посажена дубовая роща площадью 0,22 гектара. В 1942 году на пожарище у кривой березы в квадрате 16 — сосенки 0,19 гектаров. В 1943 году вырублены сосны на площади 18 га». Цифра 18 была трижды подчеркнута…

Я положил тетрадь снова на полку, еще будет время все это просмотреть.

Ральф улегся на полу и что-то облизывал, тихо повизгивая.

— Отдать! — приказал я.

Пес сверкнул белыми зубами и зло зарычал. Что бы это могло означать? Не без труда отнял я у собаки маленькую зеленую бутылочку. Это были сердечные капли — «Кардиовален. 15.02.1970 г. Годно до 15.02.1971 года».

Я присвистнул. Этого года производство. Значит, здесь кто-то был и совсем недавно. А может быть, и сейчас еще живет? На какое-то мгновенье мне, честно говоря, стало не по себе.

В темной закоптелой кухне все было покрыто толстым слоем пыли.

Ральф беспокойно бегал вокруг и принюхивался. Он то и дело подходил ко мне, махал хвостом, повизгивал, всем своим видом показывая, что хочет сказать мне что-то очень важное. Но я ничего не понимал. Люди научились понимать язык дельфинов. Лучше бы сначала попробовали выучить собачий. Как жаль, что у меня нет такого феноменального чутья, как у Ральфа. А может быть, его можно развить, ведь развиваются же у слепых обоняние и слух? Надо будет поговорить с Интой, ведь ее мама врач.

А это что такое? На столе лежала коробка спичек и наполовину пустая пачка «Примы». Ральф прыгал вокруг меня и пытался вырвать сигареты из рук.

— Ну что ты беспокоишься? — остановил я своего друга. — Неужели ты не видишь, что здесь никого нет. Скорее всего кто-нибудь из лесных рабочих заходил сюда, и мы с тобой понапрасну паникуем.

Мой голос звучал в пустом помещении гулко и неуверенно, казалось, будто кто-то стоит у меня за спиной и все за мной повторяет.

Нечего много рассуждать, надо располагаться.

 

Глава 5. Мы устраиваемся. Да здравствует свобода!

Прежде всего я вытащил во двор матрац и высыпал из него заплесневелую солому. Потом позвал Ральфа, и мы направились в лес. Здесь рос мягкий и душистый папоротник, ничего лучшего для постели не придумаешь. Я набил полный мешок.

Застелил постель взятыми с собой простыней и одеялом. Из соседней комнаты притащил старый стол. Небогато, но жить можно. У партизан во время войны порой даже крыши над головой не было.

Вынул рюкзак и просмотрел все свои продовольственные запасы. Две банки туристского завтрака, мисочка с маслом, полкило колбасы, пять вареных яиц, полбатона, сахар, щепотка соли. Надо протянуть до субботы.

Я уже проголодался, да и Ральф тоже, нанюхавшись мясных запахов, просил есть. Кусок колбасы, который я ему отрезал, исчез в собачьей глотке, будто его и не бывало. Я решил сварить из туристского завтрака суп, чтобы вышло побольше.

В углу кухни я нашел старый котелок с отломанным краем. Пошел на берег речки и очистил его белым песком. Ничего, терпеть можно. Сушняка в лесу — сколько хочешь…

И уже скоро в котле весело булькала вода. Суп без картошки и макарон получился довольно жидким, но есть можно, особенно, если заедать хлебом с маслом.

Продовольственные запасы я положил в кладовку, на верхние полки. На этом все мои дела были закончены. Прекрасно. Я разыскал в саду солнечный уголок, надел купальные трусы и растянулся на мягкой траве. Ральф разлегся рядом со мной и закрыл глаза. Ну теперь-то я загорю, как негр, даже мама не узнает меня через неделю. Инта позеленеет от зависти, она каждое лето страшно хочет загореть, но ничего из этого у нее не выходит: только вылезают большие, с копейку, веснушки по всему лицу — и весь загар.

По небу плыли белые горы облаков. Одно точь-в-точь походило на парусный корабль. Эх, если бы можно было в него сесть и обойти вокруг весь земной шар! Глупости! На космическом корабле куда быстрее и надежнее.

Когда Причастный оборот велел нам написать сочинение на тему «Кем я хочу стать», почти все мальчишки в классе написали — космонавтом. Только Анджис и я написали другое. Анджис помешался на машинах. Это у него от отца. А я буду журналистом, так же как мой отец. Учитель мне, правда, сказал, что ничего не выйдет, потому что у меня отсутствует логическое мышление и, когда я пишу сочинение, кидаю в один котел и мясо, и резиновые сапоги. А мама утверждает, что, если есть желание и настойчивость, можно изучить любое ремесло. Отец в молодости мечтал стать летчиком-испытателем, но после войны стал журналистом. Это потому, что во время войны у него испортилось зрение. У нас дома хранится большая папка, где собраны все отцовские статьи. Раньше, по ночам, когда я спал, мама доставала их, перечитывала и потихоньку плакала. Я тоже перечитывал эти папины статьи и даже много раз; совершенно не понимаю, чего там плакать. В те времена, сразу после войны, жизнь была гораздо труднее. Отец писал о том, что гранитная набережная Даугавы напоминает поле, вспаханное гигантским плугом, мосты взорваны, нет ни газа, ни воды, ни электричества. Рижане часами стояли в очереди за водой, колодцев в городе было совсем мало. Что делать, без воды не проживешь. Мама Инты говорила, что без еды человек может выдержать десять и даже больше дней, а без воды умрет уже через три дня.

Отец вместе с солдатами и рижскими рабочими, стоя по колено в грязи, откапывали взорванные водопроводные трубы. Фашисты, уходя, рассчитывали, что по крайней мере на год оставляют город без воды, что зимой выйдет из строя канализация и система центрального отопления и тысячи домов превратятся в ледяные пещеры. Но негодяи просчитались. Мама рассказывала, что не прошло и двух недель, как из водопроводных кранов снова потекла чистая вода.

Да, в те времена человек мог себя проявить. Даже школьники самоотверженно участвовали в субботниках на расчистке развалин. А что сейчас? Только и делаем, что возимся со всякими мелочами. То посылают сгребать прошлогодние листья, то мыть школьные окна, как будто ничего более достойного для парней нельзя придумать. Это же не мужская работа. Правда, мама и классный руководитель в один голос заявляют, что сейчас нет так называемой мужской или женской работы. А вот и есть! Колка дров, например, или чистка картофеля. Можно сдохнуть от смеха, когда Инта колет дрова — размахивает топором, надувает щеки и бьет изо всех сил, но все мимо. Правда, последнее время она неплохо наловчилась, что есть, то есть.

Вообще-то говоря, я ужасно слабовольный человек. Начал по утрам обливаться холодной водой — бросил, начал заниматься гантелями — прервал. В нашем классе все что-нибудь да коллекционируют — кто спичечные коробки, кто почтовые марки, кто значки. Я же стал собирать слова-паразиты, потому что их не собирал никто в классе. У Анджиса, например, есть привычка после каждого слова вставлять «знаешь». «Я, знаешь, не решил, знаешь, домашнее задание, знаешь, надо было, знаешь, на футик смотать, знаешь…»

У нашей молодой англичанки тоже есть любимое выражение: «Ду ю андестенд?» Однажды я записал, все, что она говорила на уроке, и подчеркнул красным карандашом семнадцать «ду ю…»! Учительница заметила мою записку и ужасно покраснела. Теперь она краснеет всякий раз, прежде чем произнести «ду ю…».

Но мне довольно скоро надоело записывать все эти «знаешь», «понимаешь», «значит» и так далее. Да и не было уже никакого смысла в этом собирании.

Ральф во сне перебирал лапами, наверное, ему спилось, что он гонит зайца. Я перевернулся на живот и стал разглядывать траву. Мир насекомых жил своей жизнью. Оранжевая божья коровка с четырьмя черными точками на спине медленно и задумчиво шагала вверх по стебельку одуванчика. А на цветок одуванчика тем временем уселся здоровый шмель и давай перебирать лепестки. Одуванчик закачался, и божья коровка свалилась на землю. Шмель, загудев, как орган, улетел, а божья коровка снова отправилась в путь.

Большой черный муравей тянул сосновую хвоинку. Вдруг на дороге непреодолимое препятствие — сухая ветка, ни прыгнуть через нее, ни пролезть снизу. Муравей помучился, помучился, а потом бросил свое полено и, ну, давай сигналить усиками. Откуда ни возьмись, появился второй муравей. Общими усилиями перекинули они ношу через препятствие. Первый муравей продолжал свой путь, а второй отправился назад. И как только они ухитрились сговориться? С помощью ультразвуковых волн, что ли?

Жаль, что у меня нет такого передатчика. Тогда бы я вечером сообщил маме: «Не волнуйся, я жив, здоров и невредим. Со мной ничего не случилось. Вернусь осенью. Не ищи меня понапрасну. Я спрятался в таком месте, где меня даже знаменитый Шерлок Холмс не сыщет».

Но послать маме какую-то весть о себе все же надо. У нее больное сердце, нельзя волновать ее понапрасну. Письмо напишу завтра, все равно мама ждет меня только вечером.

Я закрыл глаза и подпер голову руками. Если бы записать все то, что человек за день передумает, интересно, какой толщины вышла бы книга? Когда-нибудь, наверное, придумают такой аппарат, который будет записывать мысли, что-нибудь вроде магнитофона. Но вообще это было бы ужасно, иногда ведь такое нафантазируешь…

Ральфу уже надоело спать. Усевшись, он тыкал мокрой мордой мне в спину. Пожалуй, хватит для первого дня загорать. Свобода все лее очень хорошая штука. Хочешь — валяйся, хочешь — вставай. Никто тебе не говорит: «Рейнис, а ты выучил английский?», «Рейнис, сбегай за маслом и молоком!», «Рейнис, сделай то, сделай се!»

Мы с Ральфом отправились погулять. За домом наткнулись на старый фундамент, кругом валялись остатки обгоревших бревен. Среди этих развалин стояла раскидистая яблоня, последние лепестки опадали с нее, точно розовые снежинки. А на берегу реки укрытая кустарником стояла банька. Двери были закрыты, вместо замка служил кусок шпагата. Маленькие окошечки точно занавесками были затянуты паутиной. В баньке остро пахло дымком. Казалось, что им пропитаны и печь, сложенная из дикого камня, и стены, и пол. На полке лежала растрескавшаяся деревянная шайка, а рядом с нею старая кукла с одной ногой. Я взял ее в руки — сквозь истлевшую ткань посыпались опилки. Очевидно, это была кукла лесниковой дачки.

Я вспомнил рассказ матери, и мне стало жутко.

Рассчитавшись с Анной и Андрисом, фашисты и шуцманы окружили дом лесника. Они думали настичь здесь партизан, но это им не удалось. От злости они расстреляли лесника Калныня, его жену и трехлетнюю дочь, а потом подожгли хлев, дом и ушли.

Когда один из разведчиков на следующее утро пришел к связному, лесник и его жена были уже мертвы. Мать, защищая девочку, навалилась на нее всем телом. Хлев сгорел со всем скотом, но дом каким-то чудом уцелел. Разведчик уже совсем было собрался уходить, как вдруг услышал тихий стон. Оказалось, что девочка только ранена.

Интересно было бы узнать, что с ней сталось. Правда, сейчас она уже вовсе не девочка, а совсем взрослый человек, ведь с той ночи прошло уже двадцать семь лет. Моя мама вспоминала, что девочку взяла жена какого-то рыбака, но выжила она или нет, этого мама не знала.

Мы сошли к реке. Попробовал воду рукой — ничего, терпеть можно. Нырнул с головой — аж дыхание перехватило от холода. Но это только в первый момент, зато, когда привыкнешь, совсем не хочется выходить из воды.

Ральфу тоже понравилось купаться. Устроили соревнование — кто быстрее. Победил Ральф.

Солнце понемногу тонуло в заречных лесах. Сразу же стало прохладно.

Мы с Ральфом навернули остатки супа и слопали по ломтю хлеба. Нечего делать культ из еды. К тому же вечером наедаться вредно: всю ночь будут мучить кошмары.

Я нырнул под одеяло. Ральф пристроился на полу, рядом с кроватью. Смеркалось. Вокруг непривычная тишина. Не грохочут трамваи, не гудят машины, не гремит радиоприемник — вообще, ни одного привычного городского звука. Внизу, в кустарнике, на берегу реки робко защелкал соловей, к нему присоединился второй, и вскоре уже звучал целый соловьиный хор. Ничего красивее я в своей жизни не слышал, честное слово.

Мама, очевидно, уже приготовила вкусный ужин и ждет меня из похода. Но вполне возможно, что Инта и Вия уже успели проболтаться, что я с ними не был. Завтра обязательно надо будет пойти на ближайший телефонный пункт и позвонить маме на работу. Нет, звонить все же нельзя, потому что тогда меня сразу обнаружат. Лучше уж отдать письмо какому-нибудь проезжему шоферу, пусть опустит его в почтовый ящик прямо в Риге.

Спина и грудь горели, как в огне, наверное, все-таки пережарился на солнце. Папоротниковый стебель уперся прямо в спину и не давал уснуть. Но все это чепуха, главное, что мы с Ральфом вместе и никто не может нас разлучить.

 

Глава 6. И в наши дни можно стать Робинзоном. Таинственный бидон

Проснулся я, когда день уже был в разгаре. Мои часы, как назло, остановились, вчера забыл завести. Собаки рядом не было, судя по всему, она выпрыгнула в окно, которое я оставил открытым.

— Ральф! Ко мне! — высунувшись из окна, громко позвал я. В лесу откликнулось эхо.

Только этого не хватало. Остаться одному в этом заброшенном уголке, честно говоря, удовольствие не из приятных.

Ральф вернулся нескоро, весь мокрый, и уже издали пополз на брюхе, видать, чувствовал, негодник, что совесть нечиста. Но я так обрадовался его возвращению, что ругать пса мне даже не пришло в голову.

Мы позавтракали. Я — вареным яйцом, Ральф — бутербродом с колбасой.

Хлеб у нас слишком быстро идет. Уже сейчас ясно, что до субботы мы не выдержим, осталась совсем маленькая горбушка. Сейчас бы очень кстати была картошка. Но где ее взять? В Межвиды лучше не соваться.

Интересно было бы узнать, куда ведет лесная дорога, по которой мы с Ральфом пришли сюда? Мама прожила в этих лесах почти год и уверяла, что кончается она озерными топями.

Я взял рюкзак, свистнул Ральфа, и мы отправились в путь. Прошло несколько часов, но лесу не было видно ни конца, ни краю. Настоящий партизанский край. Стройные сосны, меднокоричневые стволы, надо сильно запрокинуть голову, чтобы рассмотреть в вышине хвойную макушку. Под ногами ягель и брусничник. Но вот среди сосен вдруг начали проглядывать елки, березы, осины, и сосновый бор понемногу перешел в большой смешанный лес, заросший папоротником, заячьей капустой и черничником.

Вдруг шерсть Ральфа встала дыбом, и он зарычал. Вдалеке послышался лай собаки и коровье мычанье. На небольшой лесной поляне, круглой, как тарелка, паслось целое стадо рогатых.

От колхозной пастушки — довольно пожилой женщины, я выудил всю необходимую информацию.

В получасе ходьбы отсюда будет долинка, за ней хутора — «Межабрикшни», «Упесбрикшни», «Лиелбрикшни», «Мазбрикшни» и «Калнабрикшни». Магазина там нет, почты тоже. Раз в неделю приезжает автолавка, которая привозит хлеб, сахар, соль и всякие другие продукты. До колхозного центра, если идти прямо через лес, еще около десяти километров.

Ничего себе, уютный уголок, ни электричества, ни кино, ни театра, даже магазин и тот один раз в неделю. Здесь нас уж точно никто не будет искать.

Ну, а если вдруг кто-то спросит, откуда мы здесь и что ищем? Тогда я скажу, что приехали на экскурсию. Меня назначили заготовителем, поэтому мне надо купить картошки, крупы, шпека и еще кое-чего из еды. А если вдруг спросят, где мы расположились? Скажу, пожалуй, правду, что в доме лесника.

Наконец деревья поредели, и дорога привела нас на открытое пространство. И там, действительно, стояли пять хуторов. В конце дороги у каждого дома, на возвышении, поставлено по бидону. Что это еще за шутки?

Поднял крышку одного из бидонов — молоко. Мне вдруг так захотелось молока — хоть умри. Я налил капельку в крышку бидона. Колоссально! Такого молока в Риге ни за какие деньги не купишь, честное слово. Ральф облизывался и громко лаял. Тише ты, негодник, а ну, как застукают нас за этим занятием, что тогда? Налил я и Ральфу глоток. Ясно, что ничего хорошего нет в том, чтобы брать без разрешения, но у кого спрашивать?

В ближайшем доме мы не заметили никаких признаков жизни. Только рыжий кот путался под ногами да злобно шипел на Ральфа.

Зато в «Калнабрикшнях» мне повезло. Хозяйка оказалась приветливой и разговорчивой. Она тут же принялась подробно расспрашивать меня обо всем. Хорошо, что я заранее продумал, что отвечать.

— А что, ваши тоже разыскивают этот бидон? — спросила она.

— Какой бидон? — ничего не понял я.

Хозяйка рассказала, что к ней не раз уже заходили какие-то незнакомые люди. А однажды с ними приехала целая толпа ребятишек, и они все подробно расспрашивали ее и соседей о событиях военного времени. Все по лесу ходили, искали партизанскую землянку. В ней будто бы зарыт бидон с важными документами.

— Ну и как, нашли? — взволновался я.

— Вот не слышала, — хозяйка покачала головой. — Столько лет уже прошло. Был бы жив лесник Калнынь, он бы рассказал. Лесник-то знал этот лес, как свои пять пальцев.

Добрая хозяйка насыпала мне полную сумку картошки, заставила взять кулек крупы и впридачу дала еще полный бидон молока. Она, к тому же, не хотела брать денег, но с этим я уже не мог согласиться.

Я спросил у нее, каким образом можно быстрее послать письмо в Ригу. Выяснилось, что это совсем просто — надо положить конверт рядом с молочными бидонами, молоко повезут в колхозный центр, а оттуда машины каждый день ездят в Ригу.

Попрощавшись с хозяйкой, я обещал снова зайти через несколько дней.

Что ж, картошкой да молоком обойтись можно, теперь-то с голоду не помрем.

Обратный путь казался еще длиннее. Тяжелый рюкзак давил плечи. Приходилось часто останавливаться. Но ничего, торопиться некуда.

Интересно, что это за бидон и что в нем находится? О потайной землянке мама рассказывала мне прошлым летом. Именно в ней прятались они после жестокого боя в новогоднюю ночь. Когда мы с мамой были здесь, мы сами пытались найти эту землянку, но нам не удалось. Однако о бидоне мама не говорила ни слова. И что это за люди, которые спрашивали и искали его? А может быть, в бидоне спрятаны драгоценности и какая-то банда пронюхала это? А таинственный пузырек из-под лекарства? И пачка «Примы»? Значит, воры уже облазили и дом лесника?

Перед сном я покрепче запер двери и закрыл окна — береженого бог бережет. Хорошо еще, что собака со мной.

Странно как-то одному среди леса, совсем как Робинзон Крузо на необитаемом острове. И даже свой Пятница есть — Ральф. Я подумал, не завести ли мне здесь настоящее хозяйство. Можно вскопать землю, посадить капусту, картошку и другие овощи. А может быть, удастся поймать и выкормить дикого поросенка. Нет, не стоит, пока он вырастет, меня уже здесь не будет. До осени хозяин Ральфа уймется, тогда можно будет снова ехать в Ригу. Но до тех пор мне непременно надо найти потайную землянку партизан.

Мама рассказывала, что располагалась она на пригорке, а невдалеке рос огромный ветвистый дуб. В окрестностях дома лесника, пожалуй, не было смысла искать, здесь росли только сосны. Поэтому мы с Ральфом отправились вглубь леса. Просека сильно заросла крапивой и малинником. Жаль, что ягода не созрела, было бы чем полакомиться.

Лес замер в полуденном зное. Ни листик не шелохнется. Пахнет смолой. Птицы притихли, кто знает, может быть, они тоже спят после обеда? Только одни оводы, черти такие, снуют туда-сюда, мерзко жужжат и, как заколдованные, падают мне прямо на спину.

Ну сколько же можно тащиться по самому пеклу? Я свернул с просеки в чащу. Здесь совсем прохладно, да и идти по мягкому мху гораздо легче.

В классе уже все, наверное, знают о нашем исчезновении, держу пари, что маму уже вызывали к Причастному обороту. Парни, конечно, все убеждены, что я отправился на юг, там и теплее и прожить легче. Одна Инта разве что догадывается об истине, я как раз встретил ее в то утро, когда мы удирали сюда.

Полдня прошатались мы с Ральфом по лесу, но пригорка с могучим дубом как ни искали, не нашли.

Маленькая, едва заметная среди зарослей черничника и папоротника тропинка привела нас к крутому обрыву. Уцепившись за ветви орешника, я сполз вниз. Между корнями деревьев журчала небольшая речушка. Она появилась в самый подходящий момент, словно по заказу, потому что у меня от жажды пересохло во рту и язык прилипал к небу. Ральф, погрузив морду в воду, пил так жадно, точно хотел один выпить весь ручей. В поисках глубокого места для купания я побрел вверх по течению. В кустах мелькнуло что-то розоватое. Это была огромная скала из песчаника. Ручей вымыл в ней небольшую пещеру. Вода здесь была чистая и прозрачная, дно покрывал белый песок. Мелкие рыбешки с любопытством кружили вокруг моих ног. Жужжа словно маленький реактивный истребитель, пролетела стрекоза и уселась прямо мне в руки.

Лучшего места для купания не придумаешь. Усталость как рукой сняло.

Тени от деревьев, словно узкие темные полотенца, стелились по мху и мяте. Надо было двигаться к дому. Но в какой он стороне? Мы заблудились.

Только без паники! Надо все спокойно обдумать. Учительница биологии учила: мох на деревьях растет с северной стороны. Тогда, значит, справа будет восток, слева — запад. А у дома лесника солнце опускается за речку. Значит надо идти прямо на заходящее солнце. Вскоре мы были на просеке, а по ней мигом вышли к дому лесника. Я же говорил: если у человека есть голова на плечах, он никогда не потеряется.

Разведка была неудачной. Ну и что же! Те типы, о которых рассказывала хозяйка «Калнабрикшней», тоже ничего не нашли. Но я на этом не успокоюсь. Должен же человек однажды доказать сам себе, что у него есть воля, предприимчивость и всякие другие хорошие качества, истомные мужчины.

В субботу мы снова потопали в «Брикшни». Ужасно вдруг захотелось мяса. Да и хлеба не осталось ни крошки. Оказывается, один человек и собака довольно много едят. Дома, где обо всех этих делах заботится мама, это было как-то незаметно.

У автолавки стояло несколько женщин. Они о чем-то говорили между собой. Может быть, лучше подождать. А вдруг они будут трепаться так до самого вечера?

Женщины обсуждали какую-то свадьбу и не обращали на меня ни малейшего внимания. Только хозяйка «Калнабрикшней» любезно ответила на мое приветствие.

Я накупил полный рюкзак продуктов. Это мы должны растянуть до следующей субботы, иначе нас ждет полное банкротство.

Недалеко от дома лесника Ральф вдруг поднял морду, с шумом втянул воздух и сердито зарычал. Мы вышли в открытое поле.

А это что еще такое?

 

Глава 7. Непрошенные гости

Из трубы дома лесника вилась струйка дыма. Кто-то распоряжался в нашем доме, как в своем. Может быть, тот самый, кто оставил пачку сигарет и сердечные капли?

Ральф навострил уши и смотрел мне прямо в глаза. Что же делать? Я взял собаку за ошейник и окольным путем, сделав большой крюк, прокрался к бане.

Сняв рюкзак, я привязал Ральфа, приказал лежать тихо, а сам осторожно двинулся к дому.

Во дворе хозяйничали двое — маленького роста девчонка с тоненькими, как мышиные хвостики, косичками и мальчишка моего возраста. На обоих были военного образца рубашки, на голове — пилотка. У девчонки рубашка была по крайней мере в два раза шире, чем полагалось, а пилотка сползала на глаза. Засучив рукава, она усердно чистила картошку. Мальчишка таскал из лесу сухие ветки и складывал посреди двора в кучу.

— Видишь, Ивар, как хорошо! — радовалась девочка. — Испечем еще на костре колбаски, и получится отличный ужин! Все же странно, что в брошенном доме — картофель.

— Чего же тут странного? Ясно, что здесь кто-то живет, а человеку надо есть, — возразил мальчик.

Мою картошку, которую я с таким трудом тащил аж из «Калнабрикшней»! Ну погодите, вы еще об этом пожалеете!

Во двор вошли еще десять, нет двенадцать мальчишек и девчонок, с ними было двое взрослых. У всех была тяжелая ноша.

Впереди шагал высокий и худой пожилой мужчина, одетый в выгоревшую гимнастерку и галифе, а за ним довольно молодая женщина в пестром летнем платье и в сандалиях. Девчонка с мышиными хвостиками подошла к мужчине, вытянулась в струнку и приложила руку к пилотке:

— Товарищ командир! Суперсенсационные новости! На территории лагеря обнаружен противник. В комнате застелена постель, в кладовке лежит картофель.

— Ну почему же сразу «противник», Расминя? — засмеялась женщина. — Может быть, какой-нибудь рабочий из лесничества или турист расположился здесь?

— Ничего подобного! На берегу мы с Айваром нашли следы от кедов 38 размера. Айвар измерил. Такой маленькой ноги у взрослых мужчин не бывает. А рядом — отпечаток лап какого-то таинственного зверя. Песок весь взбаламучен, словно кто-то там боролся.

— Может быть, волк? Тщательно обыскать всю местность и без промедления сообщить мне! — приказал командир.

Мальчишки и девчонки рассыпались во все стороны. Я сидел в кустарнике ни жив, ни мертв. А вдруг они пойдут в баньку и обнаружат там Ральфа? К тому же пес, услышав шум, может и сам залаять.

Учительница и высокий мужчина подошли к зарослям кустарника.

— Что-то я сомневаюсь, — сказала учительница, — что это рабочий из лесничества. Обычно они ездят целыми бригадами, на машинах. Товарищ Янсон, а не может это быть какой-нибудь скрывающийся от наказания преступник?

Услышав фамилию Янсон, я, честно говоря, почувствовал себя не совсем уютно, ведь прежнего хозяина Ральфа звали точно так же.

— Не бойтесь, товарищ Калныня, успокоил мужчина учительницу. — Нас здесь много. Хороший человек, чья совесть чиста, сам объявится, а плохой, заметив нас, удерет.

У меня было ощущение, что эти слова были адресованы прямо мне. В самом деле, какой я человек, хороший или плохой? Никакого преступления я не совершил, разве что убежал из дому. Но это вовсе не преступление, мама ведь уже знает, что я жив и здоров.

— Будем ночевать в кухне и второй комнате, — сказала учительница, — комнату незнакомца трогать не будем. Может быть, он придет поздно ночью и ничего не заметит, тогда мы его спящего и поймаем.

Мне стало смешно. Какая наивность!

— Вы, товарищ Калныня, настоящий Шерлок Холмс, — пошутил Янсон.

Один за другим возвращались разведчики и докладывали, что ничего подозрительного не обнаружили. Только в саду, в одном месте помята трава, а на берегу речки нашли мыльницу и кусок банного мыла.

Наверное у меня, как и у моей мамы, начался склероз. Надо же, забыть на реке мыло!

— Пора готовиться к ночевке, — распорядилась учительница.

Янсон послал ребят в лес за еловыми ветками и папоротником, девчонкам поручили позаботиться об ужине, а взрослые ушли. У меня одна нога совсем затекла, казалось, будто в нее воткнули тысячу иголок. Девчонки тут же, на траве, разложили большую клеенку, поставили тарелки, хлеб, масло и начали накалывать на прутья колбасу.

Понемногу темнело. Я решил потихоньку улизнуть, но куда там! Все время кто-нибудь да проходил рядом.

Вот уже пришли мальчишки и принесли целый ворох папоротника и хвойных веток. Стали устраивать ночлег. А как же я? Когда они уберутся отсюда? Хотя бы поскорее, иначе я пропал.

Янсон разжег костер. Во дворе стало светло, как днем. Расминя-Мышиные хвостики вынесла из кухни полный котел дымящейся картошки. Моя картошка! Запахло жареной колбасой. У меня потекли слюнки и начало бурчать в желудке. Только бы не услыхали! С самого завтрака я еще ничего не ел.

Я снова сделал попытку уйти, на сей раз с другой стороны, но стоило мне пошевелиться, кусты заколыхались, и Калныня стала подозрительно пялиться в мою сторону.

Все набросились на жареные колбаски, будто по крайней мере месяц крошки во рту не имели, а мне ничего не оставалось, как смотреть на них. Расминя-Мышиные хвостики, сидя прямо перед моим носом, отщипывала кусочки от своей колбаски. А потом, вдруг что-то вспомнив, она убежала в комнату. Я присел на корточки, медленно протянул руку и стащил колбасу. Остальные были так увлечены едой, что ничего не заметили.

— Ты, Айвар, порядочный обжора!

— У тебя, что, не хватает? — Айвар пожал плечами и повертел пальцем у виска.

Было ли это настоящим воровством? Думаю, что нет, потому что, во-первых, мне больше хотелось есть, чем этой девчонке, во-вторых, именно она забрала и сварила мою картошку. Как аукнется, так и откликнется.

Поев, все уселись дружным кружком вокруг костра.

— Песню командира! — предложила Расминя-Мышиные хвостики и тут же сама начала: «Вот поднялся красный стрелок…»

Янсон сидел рядом с Айваром и задумчиво смотрел, как взлетают вверх искры. В пламени костра поблескивали на его груди покрытые целлулоидом орденские ленточки. Я помнил все их наизусть, потому что точно такие были у моего отца на портрете, который висел над моей постелью. Только отец там молодой, а у Янсона — совсем седые волосы и две глубокие морщины пролегли от носа к уголкам рта. Если бы не это, он выглядел, пожалуй, даже симпатичным.

Сейчас мне, честно говоря, гораздо приятнее было бы сидеть рядом с ними у костра, чем мерзнуть здесь, в кустах. Но что поделаешь, если уж так суждено. Надо постараться улизнуть, пока не кончится песня. Учительница по биологии как-то рассказывала, что многие птицы, например глухари и тетерева, во время пения совершенно ничего не видят и не слышат. Было бы хорошо, если бы с человеком происходило то же самое. Я медленно пополз из кустов. Удалось! А те, знай себе, поют и ничего не замечают.

Ральф, услышав мои шаги, тихонько взвизгнул. Золото, а не собака, понимает, что шуметь нельзя.

Мы оба, как следует, поели. Еще счастье, что рюкзак с продуктами и деньги остались при мне. Да, пока эти молодцы здесь, нам придется куда-нибудь смыться.

Но прежде неплохо бы разузнать, для чего они сюда явились и как долго собираются пробыть.

А сейчас надо устраиваться на ночлег. Запихнув Ральфа на полок, я уткнулся головой в его бок. Пес, словно успокаивая, лизнул меня своим теплым языком в щеку. Хотя и зверь, а понимает, что нелегко мне сейчас.

Проснулся я, когда заря уже занялась над лесом. Над речкой клубился туман. Я окунулся в холодную воду, и сон сразу как рукой сняло. Положив в карман кусок хлеба и колбасы, я наказал Ральфу сидеть тихо-тихо, как мышка, а сам снова пошел в сторону дома. Надо подкрасться осторожнее, не исключено, что у них выставлены часовые.

Так и есть — один дремлет, облокотившись на крыльцо. Я устроился на своем наблюдательном посту. Со стороны дома меня прикрывал раскидистый куст цветущей сирени. Она опьяняюще пахла. Бабушка дворничихи уверяла, что, чем больше лепестков найдешь в цветке, тем большего счастья добьешься, нужно только проглотить этот цветок на голодный желудок. А у меня прямо перед носом — цветок с восемью лепестками, а два — с шестью. Я, конечно, в эти сказки не верю, но на всякий случай цветки проглотил.

Заскрипели двери дома, и на крыльцо вышел Янсон. Дежурный соня тут же вскочил на ноги.

— Товарищ командир, во время моего дежурства на территории лагеря было все в порядке.

Жаль, что я не сыграл с ним какой-нибудь шутки.

Янсон отправился на речку умываться. Тем временем из комнаты выкатились еще двое, протирая глаза и зевая.

— Смотри, — воскликнул вдруг один из них, — здесь кто-то гулял вокруг сирени.

У меня похолодело внутри. Совсем забыл, что на траве большая роса.

— Янис, ты не бродил там? — спросил второй у часового.

— Бродил, — заверил его Янис.

А что ему оставалось делать? Не станешь же признаваться, что дежурство проспал. Тут, на счастье, прибежала целая толпа, и затопила все следы на траве. Теперь, пока кому-нибудь не придет в голову обыскать куст сирени, я в безопасности.

Вышел Айвар и дал на трубе сигнал «подъем!».

Все выстроились в ряд — с одного конца учительница, с другого — Расминя. Всего было пять мальчишек и семь девчонок. Мальчишки выглядели еще куда ни шло, а девчонки в армейских форменных рубашках и в штанах были ужасно смешные.

Кругленькая девчонка с золотистыми вьющимися волосами и звездочкой на рукаве рубашки скомандовала:

— Смирно!

Потом подошла к Янсону и доложила:

— Отряд юных краеведов Межвидской школы готов к выполнению задания. В строю — двенадцать человек. Докладывает звеньевая Зане Зиле.

— Вольно! — Янсон вытащил из висящего на плече планшета какую-то бумагу и разложил на земле. Все столпились вокруг. Некоторое время они что-то тихо обсуждали. Из моего укрытия ничего нельзя было ни увидеть, ни услышать. Я был готов зареветь от злости. Когда не нужно, они торчали перед самым носом, а теперь, в такой важный момент, перебрались подальше.

Наконец Янсон поднялся и сложил бумагу.

— Задание ясно?

— Так точно! — откликнулись все разом, а потом пошли в дом завтракать. Я тоже достал из кармана кусок хлеба, колбасу и подкрепился.

Поели они быстро, снова вышли во двор и выстроились. У некоторых в руках была лопата, другие держали какие-то несуразные длинные прутья.

— Направо! Шагом — марш! — скомандовал Янсон.

Дисциплина мировая, ничего не скажешь. Вся группа скрылась в лесу. Только звеньевая Зане вернулась назад. Ей вместе с Янисом-соней, наверное, предстояло дежурить в лагере.

Зане гоняла бедного парня то туда, то сюда. Было тошно смотреть, как этот простофиля повинуется девчонке. Попробовала бы она мною так распоряжаться! Я бы не посмотрел, что она звеньевая. Янис тем временем с котлом в руках шпарил на берег реки. Зане вынесла из комнаты лист белой бумаги и приколола его к крыльцу. Потом, тяжело вздыхая и кряхтя, они вдвоем кое-как притащили большую старую дверь и прислонили ее к стене. Интересно, что они задумали? «Соня» взял топор, и они оба отправились в лес.

Пожалуй, и мне пора сматывать удочки. Эти двое будут возиться возле дома, готовить обед и тому подобное. Но прежде надо выяснить, что за бумага висит на крыльце штаба.

«Боевой листок № 1 отряда юных краеведов Межвидской восьмилетней школы» было написано красными буквами. Дальше шел текст: «Сегодня мы начинаем операцию «Бидон». Это очень важное и ответственное задание, к которому мы готовились всю зиму. Собрано много документов, записаны воспоминания бойцов и очевидцев. Надеюсь, что все участники операции будут работать от души и соблюдать дисциплину. Желаю успехов! Бывший разведчик партизанского отряда «Звайгзне» Янис Янсон».

Дальше шла приписка Зане: «Предлагаю девиз лагеря — «Не пищать!» Наши отцы во время войны переносили голод и холод и не боялись отдать свою жизнь. Они победили, и нам надо быть достойными их».

За спиной раздались голоса. Это возвращались Зане и Янис, таща на плечах длиннющую жердь.

Я тотчас же смылся и прямиком к баньке. Ральф от радости едва не сбил меня с ног. Он надеялся, что я выпущу его во двор.

— Тебе, дружочек, еще надо немного потерпеть! Мне в первую очередь надо выяснить, чем они там в лесу занимаются, — успокаивал я Ральфа.

Я покормил собаку и, взяв на поводок, отвел к реке напиться. Затем, буквально волоком, потащил его назад, в баньку, пес ни в какую не хотел возвращаться и изо всех сил упирался лапами в землю.

— После обеда, — обещал я ему, — мы оба пойдем в «Брикшни» и там уж побесимся всласть.

Ральф забрался под полок и даже не посмотрел в мою сторону — обиделся. Все понимает, совсем как человек, только говорить не умеет.

Поначалу выследить межвидцев было несложно — они шли по просеке и так помяли траву, словно там паслось целое стадо бизонов.

На перекрестке, где сходятся 21, 22, 30 и 31 лесные кварталы, следы исчезали. В какую же сторону сворачивать, вправо или влево? Я внимательно прислушался — тишина. На сосне, прямо над головой, долбил дерево дятел. Вдалеке трещала сорока. Эта птица напоминает мне болтливую девчонку — те тоже галдят — спасу нет. Надо идти в ту сторону.

Так и есть, я не ошибся. Вот и они, идут медленно, вытянувшись длинной цепью, и то и дело тычут землю своими прутьями. Что-то ищут! Наверное, тот самый бидон. Прячась за стволами сосен, я подкрался совсем близко к отряду.

— Есть! — взвизгнула Расминя-Мышиные хвостики.

Остальные бросились к ней и ну тыкать землю прутьями.

— Отойдите подальше! — приказал Янсон.

Следопыты нехотя отошли в сторону. Командир взял лопату и осторожно начал копать, потом наклонился и пальцами начал счищать землю.

— Подойдите, — позвал он всех и поднял с земли ржавую красноармейскую каску. Ребята передавали ее из рук в руки.

— Прямое попадание, — сказал кто-то из мальчишек, показав на два небольших отверстия в каске.

Янсон взял каску, все снова развернулись цепью и усердно продолжали прощупывать землю. Судя по всему, это был нелегкий труд. Айвар без конца утирал пот и смотрел на солнце, — все ясно, деточка не может дождаться обеда.

Но труднее всех было Расмине-Мишиным хвостикам. Ее прут был, наверное, с нее ростом, девочка погружала его в землю почти до самой рукоятки, а потом обеими руками вытаскивала. Зато Айвар халтурил, это было яснее ясного. Он втыкал свой прут только до половины. А вдруг бидон находится как раз на том месте? Вот несознательный тип! Надо будет его проучить. Ничего, что-нибудь придумаю.

Янсон посмотрел на часы и объявил небольшую передышку. Пока он курил, остальные, растянувшись на мху, отдыхали.

— Товарищ командир, неужели, действительно, никто не знает, где находится потайная землянка? — спросила Расминя.

— Комиссар знал, но он умер. А я был тяжело ранен и поэтому, хотя и лежал в ней, ничего не помню. А потом меня переправили в Белоруссию. Может быть, к нам приедет один человек, которому многое известно.

Комиссар… Мой отец тоже был комиссаром партизанского отряда. А что если Янсон говорил именно о нем? Тогда… Что за вздор? Янсонов у нас хоть пруд пруди. Мама утверждала, что тот работает в Якутии.

Передышка окончилась. Следопыты снова продолжали поиски. Интересно, повезет им или нет?

Время приближалось к обеду, и командир отряда отдал распоряжение прекратить поиски и возвращаться в лагерь.

Пока все обедали, я взял рюкзак, позвал Ральфа, и мы направились в лес. Банька была не слишком надежным убежищем. Рано или поздно нас там обнаружат. Придется пока ночевать на лесном лугу в каком-нибудь лесном сарайчике. Ральф, почуяв свободу, метался по лесу, как угорелый, и лаял. Пускай, здесь-то нас никто не найдет.

 

Глава 8. «Тот, кто все знает и видит»

Здесь нас, действительно, было нелегко заметить. Сарайчики, притаившиеся на берегу реки, с дороги вообще не были заметны. Я заранее радовался, представляя, как мягко будет спать на сене.

Смех да и только! Два сарайчика были, точно веником, выметены. В третьем, в одном углу, я нашел охапку старого истлевшего сена. Я тронул его ногой, вверх поднялось облако едкой пыли. Нет, тогда уж лучше папоротник!

Хотя лето уже началось, ночи были довольно прохладными. Я сходил с ума от злости, стоило мне подумать о постели и о теплом одеяле в доме лесника. Мне и так не везет в жизни, а тут еще эти бродяги… Хорошо еще, что Ральф рядом.

На следующее утро я закрыл собаку в сарае, как следует подпер дверь и дунул бегом к дому лесника. По пути я пытался вспомнить каждую мелочь из того, что мама рассказывала мне прошлым летом о потайной землянке. Она подробно описывала окрестности: пригорок, на котором рос дуб, землянку, елочки над ней, ключ, который бьет даже зимой. Чтобы туда попасть, надо пересечь крутой ров. Мама вспомнила, что однажды перетаскивала через него моего отца, когда он был ранен в ногу. Но о бидоне не говорила ни слова.

Крутой ров! Я ударил себя по лбу. Какой же я болван! Склеротик несчастный! Это же тот самый ров, где течет речушка, в которой я купался. Можно считать, что землянку я уже нашел — надо только пройти вдоль обоих берегов — и дело сделано!

Ну а как же быть с этими межвидцами? Пусть продолжают искать на пустом месте? Может, поковыряют-поковыряют, ничего не найдут, да и отправятся восвояси. Жалко, конечно, этот Мышиный хвостик, она так старалась. Да и самого Янсона. А если бы на моем месте был отец, как бы он поступил? О маме-то нечего говорить — все соседки к ней вечно толпами идут то со своими бедами, то занять что-нибудь: горсть муки, спички, катушку ниток или еще какую-нибудь мелочь. А как мне поступить?

В саду следопыты делали зарядку. У крыльца никого не было. Боевой листок № 2 — пустой. Я быстро нацарапал все, что вспомнил. И в конце концов вызвал их на соревнование, кто скорее найдет землянку. А подписался я так: «Тот, кто все видит и знает».

Это будет справедливо. Пусть они идут по одному берегу речушки, а я по другому. Окончив писать, я вернулся на свой наблюдательный пункт в куст сирени. И вовремя.

Первой к боевому листку подошла Зане с какой-то бумагой в руках. Начался ужасный галдеж и суматоха. Ребята привели Янсона, он тут же схватил свой планшет и развернул карту местности. Это и была та непонятная бумага, которую они вчера всюду таскали с собой. Собравшись вокруг нее, они ликовали так, будто и землянка, и таинственный бидон уже были у них в руках. У меня, честное слово, было радостно на душе. Не такой уж я и скверный, наверное.

Но Зане, кажется, чокнулась, утверждает, что я хочу их одурачить и направить по ложному следу.

— Мне, честно говоря, эта загадочность тоже не очень нравится, — сказала учительница, — но может быть, это кто-нибудь из ваших бывших товарищей по оружию?

— Я тоже так сначала подумал, — признался Янсон. — Но сейчас уверен, что нет. Обратите внимание на почерк.

Ну и чудаки! Пусть самый распрекрасный учитель по чистописанию попробует написать что-нибудь, опираясь о стену, да еще в такой спешке. Посмотрим, что из этого получится.

Янсон и учительница подошли к боевому листку и о чем-то зашептались.

— Это произошло между подъемом и утренней зарядкой, — сказала учительница, — он должен быть где-то поблизости. Может быть, поищем?

Честно говоря, у меня от этих слов поджилки затряслись. Разве это справедливо? Я хотел им помочь, а они… Хорошо, что Янсон оказался порядочным человеком. Мне он нравился с каждой минутой все больше.

— Не стоит, — сказал он. — Захочет, сам придет.

Пусть подождут. Таким дураком я больше не буду. Янсон безусловно знал моего отца, а возможно, и маму, теперь это было яснее ясного. И что самое ужасное, именно он мог оказаться хозяином Ральфа.

Получив мое сообщение, отряд изменил маршрут. Межвидцы решили идти по правому берегу реки. Я, следовательно, по левому. Это будет честная борьба. И если даже повезет им — пусть. Но вот будет номер, если мне, именно мне удастся найти партизанскую землянку. Держу пари, что все эти мальчишки и девчонки позеленеют от зависти.

Ров, по которому текла речка, был довольно глубоким, но не широким. До меня отчетливо доносились с другого берега все разговоры.

Вдруг Янсон громко крикнул:

— Отойдите! Быстро! Айвар, у тебя что, уши заложило?

После этого наступила тишина. Неужели им действительно повезло? Вряд ли, тогда был бы гвалт на всю Европу. Но что же все-таки там произошло?

Я медленно спустился по обрыву вниз, перешел вброд речушку и взобрался на другой берег. Юные краеведы все, как один, лежали на брюхе в черничнике, головами в разные стороны. Командир ломал ветки и втыкал их в землю.

Из разговоров я понял, что они наткнулись на мины. Две Янсон сам вырыл и обезвредил.

Поиски немедленно прекратили, и все вернулись в лагерь.

У меня неприятный холодок пробежал по спине. А вдруг я или кто-то другой наступил бы на мину жуть, конец на месте.

В лагере царила растерянность. Учительница, услыхав об опасности, тут же потребовала, чтобы дети вернулись домой. Янсон собрался в Межвиды, чтобы сообщить о находке и вызвать саперов. Что касается ребят, то они и слышать не хотели о возвращении домой.

— На моей ответственности двенадцать жизней, — учительница подняла голос. — Где гарантия, что здесь, возле дома, нет мин? Не говоря уже о том, что какие-то подозрительные личности шныряют вокруг (это она про меня, ха-ха!).

И только после торжественной клятвы Янсона вернуться сегодня же вечером, она, наконец, согласилась остаться.

Я пошел к Ральфу. Черствый хлеб с колбасой застревал в глотке. Последнюю каплю простокваши я выпил вчера. Вода в речке отдавала железом, пить ее было неприятно. Я вдруг вспомнил котлеты, которые делала мама, сочные, мягкие, покрытые коричневой корочкой, тушеную капусту с сосисками, и у меня потекли слюнки. Сейчас, по правде говоря, я был готов проглотить даже гороховый суп, хотя раньше я его терпеть не мог.

Прошла ровно неделя, с тех пор как мы с Ральфом ушли из дому.

Я взял бидон, и мы с Ральфом отправились в «Брикшни».

— Сколько же вас там сейчас? — спросила хозяйка «Калнабрикшней». — Двое уже сегодня были. Накупили картошки, молока, творога.

Чего они здесь рыщут! Мало им Межвидов.

— Это из Межвидской школы, — я говорил чистейшую правду. — А мы из Риги.

— Что в этом бидоне золото зарыто, что ли, все помешались на нем! — удивлялась хозяйка. — Да и вообще таким детям в лесу тяжело. Посмотри на себя, на кого ты похож, такой худой — просто безобразие.

Добрая женщина взяла меня за руку, отвела в комнату и усадила за стол. Как в сказке, передо мной появилась разваристая желтая картошка и кусок жареной свинины с луком. Я уплел все дочиста. Да, есть же на свете добрые люди.

— Приходи почаще, — сказала на прощанье хозяйка. — Заодно расскажешь, как у вас там дела продвигаются.

В течение двух дней ничего нового не произошло. Учительница глядела в оба, чтобы в лес никто шагу не сделал. Следопыты тем временем купались, соревновались, а вечерами сидели у костра.

На третий день пришли двое саперов с миноискателями: один с усами и бородкой, как у «хиппи», а другой совсем молодой. Они, в первую очередь, обшарили все вокруг дома, вырыли из земли кусок заржавевшей цепи, которой привязывают коров, здоровый осколок ручной гранаты и перед самой дверью несколько патронных гильз.

— Может быть, именно этими пулями они убили моих родителей. — Учительница взяла в руки гильзы и расплакалась. Дети окружили ее.

Мама рассказывала, что лесника звали Калнынь. Учительницу тоже. Значит это она, дочь расстрелянного лесника.

Это был кошмарный день, честное слово! Не прошло и часу, как я устроился на своем наблюдательном посту, и вдруг во двор, громко лая, ворвался Ральф. Все в страхе кинулись врассыпную. Пес же бросился прямо к Янсону, вскинул ему на плечи передние лапы, и некоторое время они стояли, обнявшись, как лучшие друзья, которые долго не видались. От этого зрелища можно было сойти с ума или получить инфаркт, честное слово.

— Как ты, дружок, здесь очутился? — удивился командир. Но Ральф только тихо повизгивал и лизал ему руки.

Тотальное невезение. Надо было удирать и как можно скорее, пока все смотрели на собаку и ни на кого другого не обращали внимания. Я выбрался из сирени и что было духу рванул в лес. Но не тут то было. Ральф кинулся за мной, за ним Янсон и все остальные. Меня обнаружили.

 

Глава 9. Операция «Бидон» продолжается

Учительница взяла меня за руку, вывела на середину двора, и все уставились на меня, как на доисторическое чудовище. Прямо скажем, ощущение не из приятных.

— Тот самый товарищ, который все видит и знает, если не ошибаюсь? — насмешливо спросил Янсон.

Я молчал. Ничего они из меня все равно не выжмут. Прежде всего надо было обдумать, с чего начать и что говорить. Пес смущенно бегал от меня к своему прежнему хозяину.

— Как тебя зовут, и откуда ты? — спросила меня Калныня. Я не ответил.

— Может быть, он не может говорить? — заметила Расма.

Колоссальная идея — притвориться немым. Тогда я могу избавиться от лишних вопросов.

Расма сбегала в дом и вынесла бумагу и карандаш. Учительница повторила вопрос письменно.

— Рейнис, — нацарапал я. Но фамилии ни за что не напишу и адреса тоже не дам.

Янсон пристально разглядывал меня и еле слышно, почти про себя, бормотал:

— Где-то я этого мальчишку видел…

Я-то знаю, где, но не скажу. Мама всегда утверждала, что мы с отцом похожи, как две капли воды, даже ямочки на подбородке у нас одинаковые.

— Ты случайно не из Риги? — спросил он. — Не состоишь в отряде красных следопытов?

Я покачал головой и тотчас же пожалел об этом, надо было согласиться, тогда бы все было в порядке. Разве он может всех запомнить?

— Как у тебя очутилась моя собака? — продолжал расспрашивать Янсон.

— Сама прибилась, — написал я.

Янсон еще раз внимательно посмотрел мне в лицо и решительно приказал: — Хватит прятаться. Пока будем считать тебя в нашем отряде. Собери свои вещи! Будешь спать с остальными мальчиками.

Мои вещи, как вам уже известно, находились в сарайчике. Я повернулся и пошел в сторону леса.

— Ты куда, Рейнис? — крикнула мне вслед Калныня.

Я притворился, что не слышу.

— Айвар, Янис! — приказал Янсон. — Проводите этого уважаемого товарища. Будьте ему почетным эскортом.

Мальчишки, давясь от смеха, послушно догнали меня. Если бы я захотел, то удрать все равно мог бы, но какой в этом теперь смысл? Я затрусил по дороге вперед, эти двое за мной на полусогнутых, каждый со своей стороны, ни дать ни взять, арестанта ведут.

— Послушай, ты! — наконец не выдержал тот, кого звали Айваром. — Ты еще долго собираешься выламываться и морочить нам голову? — Лицо у него раскраснелось, взгляд был жалким, по щекам сбегали капли пота. А засоня Янис широко зевнул и начал тереть глаза, ну, конечно, деткам самое время спать — сейчас в лагере мертвый час.

А мне спешить некуда. Пожалуйста, отдыхайте, где хотите, хоть здесь на склоне. И я уселся прямо на землю, как индийский йог.

— А это еще что за фокусы? — теперь уже не выдержал Янис. — Ты, очевидно, думаешь, что мы здесь с тобой до вечера намерены возиться, — и он пхнул меня ногой в спину.

Ну это уже слишком. Вскочив на ноги, я опрокинул этого нахального верзилу на землю, а сам скрылся в невысоком ельничке. Можете искать иголку в стоге сена. Они, действительно, искали, все ходили вокруг, да кричали. А я тем временем спокойно дошел до сарайчиков в «Брикшнях», взял свои вещи и направился в лагерь. Оставаться на ночь одному в грязном заброшенном сарае не хотелось. Честно говоря, все это подполье мне по горло надоело. Вместе со всеми гораздо веселее. Это, конечно, не значит, что я буду кидаться им на шею, даже и не подумаю.

Когда я пришел, в лагере все были увлечены новой игрой, и на меня никто не обратил ни малейшего внимания. Саперы спрятали в саду разные металлические предметы, и межвидцы должны были отыскать их миноискателями. Победителем становился тот, кто выполнял задание быстрее всех.

Наконец наступил и мой черед. Я надел наушник, взял ручку миноискателя и начал обходить указанный квадрат. Аппарат молчал. Внимательно делал я шаг за шагом — тишина. Остальные стояли на краю сада и насмешливо ухмылялись. В руках у Зане были часы. Наконец я услышал тихое попискивание прибора. Повернул аппарат немного в сторону — писк стал громче. Стремительно пошел вперед — ничего, тишина, значит надо отойти назад. Я топтался почти на месте — аппарат пищал то громче, то тише, я ничего не мог понять. Взяв саперную лопату, я внимательно начал рыть землю, но ничего не обнаружил. И наконец я нащупал в песке что-то твердое, когда вытащил — оказалась пятикопеечная монета. Я готов побиться об заклад, что мне нарочно подсунули ее. У кого были связка ключей, у кого ножи, вилки, а мне — такая мелочь.

— Герой! — похвалил меня усатый сапер. — Из тебя на службе выйдет толк.

— Рад стараться! — громко ответил я.

Раздался взрыв смеха. Сперва я не мог понять, в чем дело, а потом схватился за голову — так глупо вляпаться мог только такой круглый идиот, как я. Да, актер из меня никудышний — это яснее ясного.

— Симулянт, — прошипела мне в спину, точно змея, Зане.

— Ничего, бывает. — В глазах у Янсона поблескивали веселые искорки. — От сильных переживаний человек не только теряет дар речи, но нередко и обретает его. Так что можно считать, что тебе здорово повезло.

Спасибо за такое везение. На самом деле более ужасного невезения не придумаешь.

Янис с Айваром вернулись только к вечеру, уставшие и страшно злые. Увидев меня, спокойно жующего ужин, они вытаращили глаза и глядели на меня, словно на привидение.

— Ну, знаешь! — воскликнул Янис. — Ты все же порядочная дрянь.

— Выбирай полегче выражения, — издевательски произнесла Зане, — иначе от переживаний он может снова потерять дар речи.

Ну, чертова девчонка!

— Прекратить! — призвал к порядку Янсон.

А вечером, у костра, саперы рассказывали всякие интересные случаи. Старший из них, сержант, после срочной службы так полюбил свою опасную профессию, что остался на сверхсрочную. За эти восемь лет он обезвредил сотни зарытых в землю мин и артиллерийских снарядов.

Однажды строители, роя котлован для какого-то дома, наткнулись на целый подземный склад боеприпасов. Хорошо еще экскаваторщик вовремя заметил, иначе от городка осталось бы одно воспоминание.

Совсем забавный случай произошел в прошлом году. Грибники, разложив костер на каком-то пригорке, хотели поджарить боровики. Вдруг из пепла начали вылетать одна за другой пули. Все бросились врассыпную, кто куда. И только позднее выяснилось, что именно на этом месте во время войны был какой-то оборонительный пункт.

Чем дольше мины и снаряды лежат в земле, тем сложнее и опаснее их обезвреживать.

Слушая эти рассказы, я окончательно решил, когда меня призовут в армию, я попрошусь в саперы.

Мы, разумеется, готовы были слушать эти рассказы всю ночь, но разве учительница может понять?

— Я с этим чокнутым (он имел в виду меня) рядом не лягу, — объявил Янис. — Иначе мне всю ночь будут сниться кошмары.

— Заткнись наконец, — остановил его Илмар — самый высокий и неразговорчивый парень из всех межвидцев.

У Илмара так же, как и у Зане, на рукаве сияла звезда, значит — начальство. Он убрал простыню и одеяло Яниса и устроился сам рядом со мной. С другой стороны улегся Янсон. Ральф расположился у нас в ногах.

Разные мысли копошились в голове и не давали мне уснуть. На кой черт понадобилось мне тащиться сюда? Мог бы поехать себе в какой-нибудь дальний рыбачий поселок. Как хорошо нам было вдвоем с Ральфом! Кто теперь будет встречать меня после школы, кто будет приносить к постели тапочки? Если хорошенько попросить, может быть, Янсон и разрешит навещать изредко Ральфа. Настроение у меня тысяча градусов ниже нуля. Не везет мне в жизни — и все тут.

— Ты что там все вздыхаешь? — тихо спросил меня Янсон. — Не спиться? А я вдруг вспомнил, на кого ты похож — на нашего комиссара Индритиса Ритума. Великолепный человек был… мой лучший друг. У него тоже такого же возраста сын где-то должен быть.

Только этого еще не хватало! Узнав мое настоящее имя, он начнет расспрашивать про маму и тогда, конечно, обязательно прогонит в Ригу, именно сейчас, когда здесь столько всего интересного.

Янсон посмотрел на меня. Я закрыл глаза и притворился спящим. Командир устроился удобнее, повернулся ко мне спиной и больше ни о чем не расспрашивал.

— Послушай, ты тоже ищешь этот бидон? — подтолкнул меня в другой бок Илмар. — Мы уже второй год здесь и все понапрасну. Может быть, в этом году повезет.

Опять этот окаянный бидон. Все только о нем и говорят, а я точно глупый телок ни бэ, ни мэ. С ума можно сойти, честное слово.

Ральф медленно втискивался между мной и старым хозяином. Я обнял собаку, и мне сразу стало легко и хорошо. Как-нибудь все наладится.

На следующее утро мы направились в тридцать пятый лесной квартал. Саперы приказали нам лечь на землю, подальше от того места, где находились мины, и взялись за дело.

Казалось, что лежим мы в черничнике целую вечность, но результата никакого. Может быть, всего-то и было, что те две штуки, которые извлек Янсон, но прошло еще время, и саперы отрыли целых шесть мин. Подумать только! Восемь смертоносных снарядов пролежали в земле целую четверть века!

Больше в лесу искать было нечего, и мы направились в ров. Впереди шли саперы с миноискателями, а следом, вытянувшись длинной цепью, шли мы.

Мы продвигались вперед черепашьим шагом. Этак тысячу лет можно тащиться и ничего не найти.

После обеда, на очередном заседании совета, я попросил слова:

— Что нам уже известно наверняка? Во-первых, землянка находится на пригорке, поэтому нечего нам копаться во рву. Во-вторых, рядом должен расти раскидистый дуб. И, в-третьих, поблизости был ручеек или ключ.

— Это ты изложил однажды письменно, — перебила меня Зане.

— Помолчи! — остановил ее Илмар.

— Но ручьи, как известно, впадают в реку. Нам, следовательно, необходимо пройти вдоль обеих берегов реки, пока мы не дойдем до какого-нибудь ручейка.

— Логично, — согласился Янсон.

— Нашелся умник. Лучше пусть расскажет, откуда у него такие сведения, — потребовал Айвар. — Мы уже два года здесь пыхтим, опросили всех местных жителей, никто ничего не знает. Могу поспорить, что этот чокнутый из Риги просто дурачит нас.

У меня все внутри закипело от возмущения. Не будь здесь командира, я бы этого белобрысого жеребца, этого Айваричка одной левой уложил бы в нокаут.

— В этой землянке зимой 1944 года скрывались мои родители!

Такого ответа, конечно, никто не ожидал. С минуту царила полная тишина.

— Ну тогда, парень, ты для нас настоящая находка! — обрадованно воскликнула Калныня.

— Пойдем-ка! — Янсон положил мне на плечо руку. Мы направились в сторону сада. Мне, честно говоря, было приятно идти с ним в ногу и чувствовать его дружеское объятие. Если бы отец был жив, мы бы, наверное, часто шагали бы с ним вот так рядом и говорили бы о том, о сем.

Мы уселись под яблоней.

— Я тоже был в этой землянке. Гундега, твоя мама, нас обоих с Индритисом перетащила через ров. Я тогда был без сознания. Индритис потом рассказывал, что Гундега тащила меня на шинели, тащила и плакала от бессилия и отчаяния. Ты и сам теперь видишь, какой глубокий ров и как зарос деревьями. До сих пор не пойму, каким образом она, такая маленькая и хрупкая, могла это проделать. Твоя мама спасла мне жизнь, и не мне одному. Таких женщин, как она, я вообще больше не встречал. Гундега была для нас как добрый ангел. Под ее прохладными руками утихала боль ран. Для каждого находила она ласковое слово. В ее присутствии становились мы лучше и чище. Пожилые мужчины, глядя на нее, вспоминали своих дочерей, более молодые — своих жен, невест, от которых давно не получали уже никаких вестей, — рассказывал Янсон.

С минуту мы оба молчали. Смотри-ка, выходит, моя мама настоящая героиня! Как же это я сам не заметил?

— Ну, а теперь рассказывай, как ты здесь очутился! — приказал Янсон.

Этому человеку я не мог лгать.

— Да, основательную ты заварил кашу, — сказал он, когда я смолк. — Что же, теперь самому придется расхлебывать.

Он вытащил из кармана блокнот и шариковую ручку.

— Пиши!

— Кому?

— Матери, разумеется. Ты хотя бы немного представляешь себе, сколько горя причинил ты ей своим бегством? Проси прощения и обещай — больше никогда так не поступать! Не маленький уже, сам все должен понимать.

Янсон оставил меня одного. А если и в самом деле он прав? Но с какой стати маме вдруг волноваться? Я же ясно и четко написал, что жив, здоров и так далее. А вдруг она не получила этого письма и все это время думает, что со мной случилось какое-нибудь несчастье?

В тот раз, когда шпана с Больничной улицы заперла меня в старой часовне и я только на второе утро появился дома, у нее началось сильное сердцебиение, и она целую неделю потом проболела.

— Смотри, разбойник, — отчитывала меня тогда дворничиха, — загонишь ты мать в гроб раньше времени.

Интересно, что я убийца какой-нибудь, что ли?

Мама поправилась, только иногда жаловалась, что сердце побаливает, да голова кружится. А вдруг из-за меня опять с ней что-нибудь случится? От этой мысли у меня даже холодный пот на лбу выступил.

Никогда не поверил бы, что письмо так трудно написать. Прозвучал сигнал: «Ужинать!» — а я все еще никак не мог закончить его.

Янсон остался доволен письмом, только сказал, что о встрече с ним писать пока не стоит.

Межвидцы действовали оперативно, этого нельзя было отрицать. Айвара на следующий же день отправили в Ригу (оказалось, что у этого болвана такой солидный отец — колхозный шофер). Ему предстояло отвезти маме письмо и просьбу всех межвидцев приехать в конце недели на большой костер. Туда же придет отец Илмара, бывший партизан, председатель колхоза, учителя и другие гости.

Илмар вообще оказался мировым парнем и, главное, совсем не зазнавался, как эта Зане Зиле. Он понимал, что собаку можно любить так же, как и человека.

И, наконец, я узнал об этом таинственном бидоне. Вот что рассказал следопытам хозяин «Леясбрикшней».

В 1944 году к нему в дом прибрел тяжело раненный партизан. Он все время бредил: «Скажите командиру, что бидон со знаменем, фильмом и документами… зарыт у ели… ручей… мины… пусть осторожно…» И это все. Не приходя в сознание, раненый умер.

Межвидским краеведам было очень важно найти эти документы. Они проследили весь путь борьбы партизанского отряда «Звайгзне», остались невыясненными только несколько эпизодов.

Чтобы ускорить поиски, мы разделились на две группы и пошли вдоль берегов реки. Впереди шли саперы со своими аппаратами, а за ними мы.

Первый ручей заметила группа Зане. Их громкие победные крики были слышны издали. Маленький, совсем крохотный ручеек, перескакивая через корни ели, мчался к речке. Ну, теперь смотри в оба, Но сколько мы ни глядели, ни пригорка, ни дуба нигде не было.

Через несколько километров мы вышли к изумительно красивому лесному озерку, круглому точно тарелка. На берегу белый песок, вода — словно специально подогретая. Настоящий курорт. Мы славно искупались и поели.

В среду повезло нашей группе. Ручеек был едва заметный, вода в нем была невкусной и отдавала железом. Пройдя примерно с час по ручью, мы подошли к болоту. Ручеек терялся среди кочек. Очевидно, когда-то здесь было озеро, которое теперь заросло. Земля колыхалась под ногами.

Янка, точно жеребенок, подпрыгнул и тут же одной ногой увяз. Ногу он едва вытянул, а вот ботинок остался в трясине. Ему пришлось подползти на животе и вытащить руками ботинок из болотной гущи. Когда он поднялся, мы чуть не лопнули от смеха — перед нами стоял настоящий болотный черт. Учительница его отругала и послала мыться.

Мрачные тащились мы домой. Илмара одолевал комплекс неполноценности.

— Ну совсем нам чего-то не везет, — досадовал он. — Кто-то находит колоссальные трофеи, о них пишут в газете, а мы хотя бы что-нибудь — ничего, хоть повесься.

Я его понимал. Мое настроение тоже было ниже нуля. В воскресенье приедет мама, и — прощай свободная жизнь и именно тогда, когда я наконец подружился с аборигенами. Перспектива у меня довольно печальная, ничего не скажешь.

— А какой у нас лозунг? — увидев наши опущенные носы, спросил командир.

— Не пищать! — пискнул кто-то из девчонок.

— А ну-ка, еще раз да погромче, так чтобы деревья закачало!

— Не пищать! — изо всех сил крикнули мы. И сразу легче стало.

— Кому-кому, а вам-то надо бы знать, что работа краеведов требует терпения, настойчивости и времени, — пробирал нас Янсон. — Сенсационных открытий с каждым годом становится все меньше и меньше. Все труднее выяснить имена неизвестных героев и отдельные эпизоды их борьбы, потому что многие из борцов уже умерли, а воспоминания свидетелей с годами бледнеют.

Из меня никогда не получится хорошего следопыта, потому что у меня совершенно нет терпения. Когда не везет, хочется все послать к чертовой бабушке.

Дома меня ждал Айвар. Он привез письмо от моей мамы. Мама писала, что приедет в субботу. Она нашла много важных документов. Нам обоим с командиром грозит строгий выговор. Что касается меня — то, верно, заслужил, а за что же товарищу Янсону?

— Ничего, — смеялся он, — как-нибудь вдвоем выдержим. Разделенная беда — только полбеды.

Здорово сказал, точно? Командир с каждым днем нравился мне все больше и больше. Как только подумаю, что через несколько дней мне расставаться и с ним и с Ральфом, хоть вой во весь голос.

 

Глава 10. Наконец-то!

Утро в пятницу выдалось пасмурное. Сеял мелкий дождичек. На утренней линейке все стояли съежившись. Янка, как всегда, сладко зевал.

— Прикрой рот, — засмеялся я, — ворон влетит.

Засоня сплюнул и даже не взглянул на меня.

— Может быть, сегодня отдохнем? — робко предложила учительница и выразительно посмотрела на небо.

— Да, да, — радостно поддакнули девчонки.

— Зане со своим звеном пусть делает, как хочет, а мы, мальчики, пойдем, — сообщил Илмар.

— Хорошо, — подытожил Янсон, — пусть девочки останутся дома и позаботятся о приеме гостей, угощении и программе. Ответственная Зане Зиле. А мужчины продолжат поиски.

— Я с мальчиками. — Расминя всем на удивление встала рядом с Илмаром. Её мышиные хвостики совсем промокли. Но что с того, что косички тощие! Зато душа у нее большая.

— Не дури! — остановила ее Зане. — Кто вместо тебя будет разучивать песни и стихи?

Оказывается, без этой малявки в Межвидской школе ни один праздник не обходится.

— Ну, а вдруг именно сегодня им повезет? — заупрямилась Расминя.

— Не волнуйтесь, без девочек бидон вскрывать все равно не будем, — поклялся Янсон.

Я надел свою куртку с капюшоном, остальные тоже были надежно защищены от дождя. Правда, ноги моментально промокли. Но что с того?

Пройдя несколько километров к северу вдоль правого берега речки, мы наткнулись еще на один ручеек.

Свернули и пошли вдоль него. Усатый сержант, Янис, Айвар и Илмар перешли через ручей, а мы с молодым сержантом и еще двумя мальчиками остались на этом берегу.

Местность была холмистая. Ручеек петлял по низинке. Берега его поросли ольхой, колючей ежевикой и папоротником. Местами густые заросли были так залиты водой, что невозможно было сквозь них продраться. Моя куртка окончательно промокла. Хорошо еще, что дождь перестал.

Мы вскарабкались на крутой холм, чтобы оглядеться. Молодой сержант остановился и поднял руку. Я посмотрел наверх — над зарослями, словно рассекая ветвистой вершиной небо, стоял огромный дуб.

— Урра! Дуб, смотрите, где дуб! — закричал я из всех сил и бросился вперед. Янсон рванул меня назад.

Ну что они там так долго копаются с миноискателями? Неужели опять мины? Нет, на сей раз в земле нашли только осколки гранаты.

Мы бросились к дубу. Вокруг него раскинулся небольшой лужок, поросший мягкой травкой. Холм на другом конце лужка был покрыт высохшими елочками. Все точь-в-точь, как рассказывала мама.

— Ну вот она, ваша таинственная землянка! — сказал сапер.

Наконец-то! Девчонки теперь будут рвать на себе волосы, а Расминя, наверняка, расплачется.

Мы позвали остальных. Когда все пришли, оба сапера откопали лопатками засыпанный вход в землянку и влезли внутрь.

— Все в порядке, — сообщили они через минуту. — Можно входить!

Изнутри небольшое помещение было укреплено бревнами и шестами, вдоль стен — нары, у входа — заржавевшая печечка.

Здесь в те далекие времена моя мама провела целую зиму и лечила раненных партизан. Непонятно, как в такой сырости можно было жить.

После сумерек подземелья дневной свет казался таким ярким, что приходилось прищуривать глаза. Сквозь широкое одеяло облаков пробивались солнечные лучи. Проясняется. Превосходно!

Но где же зарыт бидон?

Саперы обошли весь берег по течению ручья, прощупывая металлическими стержнями всю окрестность землянки. Корни дуба, тесно сплетенные между собой, расползались далеко вокруг и мешали поискам. Много раз уже казалось, что мы наткнулись на таинственный бидон, но это были только корни, твердые, как камень.

Роемся, не поднимая головы. Вот была бы сенсация, если бы мы на встрече смотрели фильм, снятый во время войны. Но в самый разгар, когда мы считали, что цель близка, Янсон приказал прекратить работу и возвращаться в лагерь. Мы, разумеется, подняли крик и запротестовали, но ничего не помогло — Янсон оставался непреклонным.

И почему это люди, стоит им только повзрослеть, перестают нас понимать? Они же сами когда-то были детьми, а сейчас все безнадежно забыли. Даже Янсон, который, между нами говоря, мужик — что надо!

Мы решили в субботу утром подняться с первыми лучами солнца — и тут же в лес, — но разве дадут! Учительница велела девочкам убрать комнаты и двор. Нам же, мальчикам, предстояло позаботиться о дровах для бани и костра. Потом надо было идти за березками, будто на свете не было более важной работы.

Янсон затопил баню. Дух захватывает, как в ней жарко. Прямо с полка бросаемся в речку и снова в баньку, по финскому рецепту. Пот всей недели и усталость как рукой снимает.

Тем временем разведчики уже сигналили — едут! Из лесу показался фургон, в каких возят хлеб. Переваливаясь и трясясь по неровной дороге, машина катила прямо к нам.

— Смирно! — скомандовала Зане. Мы выстроились и застыли. Машина остановилась во дворе. На боку ее было написано «Киностудия». Ничего не понятно. Из фургона выпрыгнул полный лысый мужчина, следом за ним — двое молодых с кинокамерами в руках. Потом показалась молодая женщина в белом костюме с двумя рядами орденских ленточек, приколотых к жакету, и в темных очках.

«Ого, сколько орденов, наверное, какая-нибудь героиня», — прошептал мне Илмар.

— Мамочка! — больше выдержать я не мог и бросился маме на шею.

Янсон выждал минуту, пока мы успокоимся, а потом шагнул вперед и сказал:

— Дорогие гости! Юные краеведы Межвидской школы, начиная с 1968 года, исследуют боевой путь партизанского отряда «Звайгзне». Совершено пятнадцать походов и две экспедиции. Результаты собраны в школьном музее боевой славы. Приветствуем бывших партизан и предлагаем вам принять участие в операции «Бидон».

Позже все смешались в одну кучу. Отец Илмара без всяких церемоний обнял мою маму и звонко поцеловал. Что же это, черт возьми, такое? Мы с Илмаром только глаза вытаращили.

— Не раздави, чудище, нашу маленькую сестричку, — Янсон отпихнул отца Илмара. — А ты все та же, ничуть не изменилась.

— Что ты, — отбивалась мама, — сколько лет прошло… Скажи лучше, где ты пропадал?

Я просто не узнавал свою маму. Глубокие морщины у рта разгладились, глаза сияли.

Толстый дядечка с завидной ловкостью бегал вокруг со своей камерой и снимал. За ним по пятам следовал один из его молодых спутников с магнитофоном. В другой раз это, конечно, произвело бы впечатление, но сейчас мы не обращали на них никакого внимания — нас волновали более важные вопросы.

Пока девочки накрывали в саду обеденный стол, гости обошли дом. Янсон и учительница чуть не поссорились — Калныня думала, что после обеда гостям надо отдохнуть, но командир настаивал, чтобы все вместе пошли к землянке.

Не понимаю, чего там спорить. И так ясно, что нужно идти туда и притом немедленно. Да и отчего уставать? По-моему, ехать на автомашине — одно удовольствие.

После обеда Янсон объявил заседание военного совета. Слово дали моей маме.

Она рассказали, как, просматривая бумаги комиссара Риетума, нашла вот такое письмо:

«Мой боевой друг! В мыслях я всегда с тобой и нашими товарищами по борьбе, вспоминаю трудные моменты, когда плечом к плечу боролись мы против фашистов и доморощенных предателей-шуцманов.

Мне вскорости предстоит долгий путь, еду работать на Дальний Восток. Встретиться нам, очевидно, придется нескоро. Поэтому я хочу рассказать тебе об одном деле.

В 1944 году незадолго до встречи с Советской Армией заместитель командира подразделения приказал нам с Карклинем зарыть в молочном бидоне все документы, подразделения, кассеты с пленками, знамя и лишние медикаменты. Там же была толстая общая тетрадь в холщовой обложке, исписанная твоим почерком. Я думаю, что тебе это будет интересно.

Бидон мы зарыли примерно на половине дороги между дубом и ручьем, к востоку от землянки, рядом с большой елью.

Янис Крамс, 12 июля 1958 года»

— Мой муж не успел прочесть это письмо, — тихо добавила мама. Надо было видеть, что тут началось. Все говорили, перебивая друг друга… Всегда сдержанный командир второго звена Илмар не вытерпел первый.

— Чего же еще ждать! — воскликнул он. — Все ясно, как белый день. — И через мгновенье, без какой-либо команды мы уже были в полной боевой готовности.

Шли мы по компасу, кратчайшей дорогой. Оба сапера, Янсон и кинооператор впереди, мы с мамой в конце. Ральф иногда подбегал к нам, лизал мне руку и опять бросался к своему хозяину. Мама всю дорогу отчитывала меня за мои «подвиги». Она говорила, что я ужасный человек, без сердца, что собаку я люблю больше, чем ее, свою мать, что в Риге она подняла на ноги всю милицию. Что делать, виноват, поэтому я не сказал против ни одного словечка. Я знаю свою маму, ее гнев скоро проходит, поругается, поругается — и снова все хорошо.

Увидев землянку, мама расплакалась.

— Не надо, Гундега, — успокаивал ее Янсон.

— Я вспомнила, как вы здесь лежали. Ты без сознания, бредил, все время бредил. Индритис — белый, как смерть, губы закусит до крови, только бы не застонать. Лишь один старик Земгалис мог сам передвигаться. Кончились продукты. Все дороги замело, снег до пояса. Много раз в день бреду, бывало, к ручью за водой, потом варю чай из брусники и хвои, чтобы хоть как-то желудок обмануть. Старый Земгалис сделал силок и однажды поймал зайца. Как это нам помогло тогда! А потом пришли наши из соседнего отряда, принесли еду, тебя отправили на Большую землю. Думали уже, не жилец — кости да кожа, только глаза смотрели на меня, и губы беззвучно шевелились.

Девочки стояли вокруг нас и слушали. Зане старательно отмечала каждое слово. А мальчишек ноги сами несли вниз к ручью. Илмар шагами отмерил полдороги. Никакой ели не видать. Уж не перепутал ли что тот партизан. Попросили у мамы письмо и еще раз внимательно прочитали. Все как будто ясно, хотя на самом деле ничего не ясно.

— Вот, смотрите, ваша ель, — оператор, которого звали Вейс, носком сапога сковырнул мох на каком-то возвышении. Открылся огромный подгнивший пень. — Не забывайте, с тех пор прошло двадцать пять лет.

Мы отметили квадрат и начали шаг за шагом прощупывать землю. Вейс, доверив камеру своим помощникам, громко командовал:

— Сначала всю панораму — оттуда, с того холмика. А потом — крупный план, с детьми.

Расминя-Мышиные хвостики изо всех сил пыталась воткнуть свой стержень в землю, но он все время на что-то натыкался. Девочка далее покраснела от натуги, и моя мама пошла помочь ей.

— Зови сюда всех, — наконец сказала она. — Наверное, это бидон.

Девочки отошли в сторону, а мы начали копать. Работа была не из легких, честное слово. Черничник здесь рос густо-густо, а глубже были корни деревьев. Мы нарыли целую гору песка, когда наконец лопата Илмара звякнула обо что-то металлическое.

По лесу пронеслось громовое «ур-ра!». Мелкие птички вспорхнули и улетели от нас, только любопытная сорока, вытянув шею, глазела по сторонам, да время от времени сердито стрекотала.

Мы стояли плотным кольцом вокруг ямы и молчали. С каждым взмахом лопаты бидон открывался все больше и больше. Наконец-то находку можно было поднять наверх. Со всех сторон к бидону тянулись руки, но саперы попросили нас отойти и вытащили его сами. Они тщательно проверили бидон и только после этого попробовали открыть. Это оказалось не так просто, пришлось воспользоваться саперной лопаткой. Наконец крышка с шумом отскочила в сторону.

— Давайте отнесем наверх, к землянке, там больше места, — сказала Калныня.

Мы с Илмаром взяли бидон с двух сторон и потащили его наверх. Он был довольно тяжелый. На полдороге нас сменили Янис и Айвар.

Драгоценную находку поставили на траву, а сами сгрудились вокруг. Первым делом Янсон вытащил из бидона продолговатую, свернутую в рулон клеенку.

Партизанское знамя! На светло-голубом атласе вышита красная звезда, а под ней написано: «Смерть фашистским оккупантам!» и на второй стороне: «Без борьбы нет победы!»

Мама дрожащими руками разглаживала подплесневевшую ткань.

— Наш командир достал атлас и нитки, Аннеле нарисовала буквы и звезду, и мы, девушки, в свободные минуты все это вышили. У других отрядов не было своего знамени, а мы себе сделали.

— Теперь в музее боевой славы Межвидской школы это будет самый ценный экспонат, — сказал Янсон.

Потом из бидона вытащили металлическую коробку, заклеенную изоляционной лентой. В один миг оператор очутился около бидона.

— Не трогайте! — закричал он. — Я сам.

Выяснилось, что в то время Вейс специально прилетел с Большой земли, чтобы снять документальный фильм о борьбе партизан в тылу противника, а потом он сражался вместе с партизанами, пока не встретились с частями Красной Армии.

— Быть или не быть — вот в чем вопрос! — сказал Вейс и тщательно осмотрел коробку. Снаружи она выглядела совсем неповрежденной. Влага в бидон не проникала, и ржавчины не было заметно. — Ну, мальчики, — он передал коробку одному из своих помощников, — сегодня ночью нам предстоит работенка изрядная. Хорошо, что взяли с собой все химикалии. Спасибо, Гундега, за предупреждение.

Если повезет, мы завтра вечером у костра увидим самый настоящий партизанский фильм, здорово, а?

Янсон вытащил из бидона довольно большую стеклянную банку.

— Стрептоцид, — сказала мама, осмотрев ее. — Во время войны цены ему не было. Если бы тогда зимой 1943 он был бы у меня…

Из рук в руки переходили паспорта погибших партизан, партийные и комсомольские билеты, письма, фотографии, сообщения о выполненных операциях.

Межвидцы ликовали. Это были чрезвычайно ценные документы, которые помогли наконец заполнить пустые страницы истории партизанского отряда «Звайгзне». А на самом дне бидона лежала в матерчатой обложке тетрадь. Янсон полистал ее и передал маме.

Командир отряда отдал распоряжение привести все в порядок и собираться в обратную дорогу.

Межвидцы тотчас же окружили оператора. А мы с мамой и Янсоном пошли сзади. Как большую драгоценность, несла мама найденную тетрадь. Это был отцовский дневник, который он вел все время, пока был в партизанах. Хотя бы поскорее его прочитать!

— Мы с Рейнисом были здесь прошлым летом, — рассказывала мама.

— А я здесь уже второй раз. Межвидские юные краеведы меня разыскали, когда я был еще в Якутии. А Ральфа я потерял по нелепой случайности. Сердце у меня стало пошаливать, и однажды я упал прямо на улице, а потом долго лежал в больнице. Вот Ральф и потерялся, — вспомнил Янсон и грустно улыбнулся.

Меня, точно молотком, по лбу ударило. Я просто бесподобный болван. Сердечные капли и пачка «Примы», забытые в доме лесника, принадлежали ему, а я напридумал бог знает какие страсти. Правда, на больного наш командир никак не походил — стройный, статный, походка упругая. Когда он шагает, нам, честно говоря, трудно за ним угнаться. Только волосы у него совсем седые и на лбу две глубокие морщины.

— Сегодня самый счастливый день в моей жизни, — шептал мне поздно вечером, когда уже все улеглись спать, Илмар. — Такой успех! И знамя, и так много ценных документов.

А я думал о маме. Почему она никогда не рассказывала о своей партизанской жизни? Об отце она говорила охотно, а о себе — ни слова. Такая она, наверно, всегда была — тихая, скромная. Не произойди все эти события, я бы, наверное, так никогда и не узнал о ее подвигах. А если подумать хорошенько, ее теперешняя работа также необходима, как работа продавца, врача или адвоката. Ведь самое главное не профессия, а человек, который должен выполнять свою работу как можно лучше, говорит мама. А я, что же я? Из-за своей лени вечно получаю пары, да еще требую, чтобы меня за это гладили по головке.

На следующее утро рано-рано мы с Ральфом удрали к реке, и я наконец открыл отцовский дневник. Почерк у него был очень разборчивый. Буковки стояли одна к одной, как солдатики в строю. У меня было ощущение, будто я слышу голос отца, чуть хрипловатый и такой добрый, ласковый.

«1943 год, 12 ноября.

Что-то случилось с моими глазами. После контузии вижу все хуже и хуже. Более или менее ясно вижу только вблизи, а чуть дальше все расплывается в сплошной туман. Гундега, наверное, почувствовала это и все время старается быть поблизости. Как долго удастся это скрывать? Слепой комиссар — обуза для всех. Нет, тогда уж лучше пулю в лоб. А может быть, все же пройдет?

15 ноября.

Чтобы выбраться из окружения, нам пришлось ночью пройти двадцать километров. Это был самый тяжелый путь в моей жизни. Ничего не видел, без конца спотыкался, падал и снова поднимался. Только впереди и сзади слышал шаги товарищей. Изо всех сил старался держаться рядом, потому что отстать — значило верную смерть. Под ногами хлюпала вода, наверное, болото.

Остановился сломать ветку, чтобы нащупывать, и прощупывал ею дорогу. Ноги утопали по колено, я с трудом вытаскивал их. Тишина. Только дождик стучит по листьям. Неужели я все-таки отстал? Вдруг слышу голос: — Индритис! — а потом еще раз, уже ближе: — Индритис! — Гундега, наша медсестра, заметила мое отсутствие. — Я все знаю, — подойдя ко мне, сказала она и, взяв меня за руку, повела совсем как малого ребенка. Спасибо тебе, маленькая отважная девушка!»

Когда я прикрываю глаза, вокруг меня, начинает шелестеть лес и я ясно слышу, как хлюпает болотная жижа под их ногами. Я вижу свою мать совсем юной девушкой, согнувшейся под тяжестью санитарной сумки и винтовки. Она ведет за руку полуслепого человека и повторяет: быстрее, быстрее, мы отстали от товарищей!

— Оставь меня и спасайся сама, пока еще не поздно, — просит отец, пытаясь вырвать руку, но мама отвечает ему своим излюбленным выражением: — Как тебе не стыдно, взрослый человек, а ведешь себя, как младенец!

Точно так же она и меня журит, когда я чего-нибудь натворю.

Интересно, тогда они уже любили друг друга? Наверное, да, ведь мама рисковала своей жизнью, чтобы спасти отца.

Интересно, что чувствует человек, когда влюбляется. Со мною этого пока ни разу не случалось. В классе все мальчишки без ума от Лилии Крумини из шестого «Б», многие тайно пишут ей записки. Мне же эта воображала не нравится, честное слово, ходит, вечно задрав нос. Однажды на школьном вечере спела несколько песенок и теперь строит из себя великую певицу.

В нашем классе, конечно, есть неплохие девчонки, но ради них идти на смерть — спасибочки! Разве что Инта… Но она тоже строит сейчас из себя даму, даже в футбол больше не хочет с мальчишками играть.

Я перевернул следующую станицу дневника.

«7 декабря.

Какое счастье, я снова вижу! Наши парни в одном городе захватили все запасы очков в аптеке. Немного странное ощущение, кажется, что на носу сидит что-то лишнее, но ничего, привыкну. Главное, снова могу быть полезным».

На костер дружбы пришло огромное количество людей — все Межвидские школьники, их родители, учителя, колхозники.

— Детка! — хозяйка «Калнабрикщней» бросилась на шею Калныне, и они обе расплакались. — Как давно не видались. Я на одном конце леса, ты — на другом.

Выяснилось, что хозяйка «Калнабрикшней» спрятала от фашистов дочку убитого лесника, а потом воспитала ее, дала ей образование.

Гости рассматривали добытые документы и знамя. Отец Илмара показывал всем фотографию какого-то совсем юного парня и уверял, что это он. Никакого сходства, скорее похож на Илмара.

А когда стемнело, двор превратился в большой кинозал под открытым небом.

Оператор Вейс весь сиял — снятый во время войны фильм сохранился неповрежденным.

На экране появился партизанский лагерь. Время словно возвратилось на четверть века назад, и мы стали свидетелями партизанской жизни.

На раскидистой ели надпись: «Парикмахерская». Молодой парень, перекинув через руку полотенце, внимательно осматривает какого-то бородача. Две девушки, засучив по локоть рукава, стирают белье и весело смеются. Одна из них, сложив пальцы в кружок, подула, и в воздух полетели мыльные пузыри. Ее личико с мелкими чертами и огромными глазами кажется мне знакомым. (Вот болван, не узнал собственную маму!)

Над костром висит большой котел, от него идет пар. Мальчик моего возраста подложил дров и большой поварешкой помешивает варево. Маленький лохматый песик к чему-то принюхивается, облизываясь.

Партизанский строй. Почти все одеты кто во что, только на немногих красноармейская форма. Командир партизанской бригады привез ордена и медали за геройство.

Крупным планом лица партизан. На них — радость и удовлетворение — и они тоже вносят свой вклад в борьбу за освобождение Родины.

Из строя выходит, немного прихрамывая, высокий человек в очках. Это мой отец. Командир бригады обнимает и пришпиливает к его гимнастерке орден Красной Звезды, тот самый, который на портрете отца над моей кроватью.

Раннее утро. Мужчины, усевшись в кружок, чистят винтовки и о чем-то говорят. С ночного задания возвратились разведчики, они привели с собой пленного — фашистского офицера.

— Дрожал он от страха, как осиновый лист на ветру, — вспоминал Янсон. — Вместо своего хвастливого «Хайль Гитлер!» еле-еле выдавил из себя «Гитлер капут». Чтобы спасти свою шкуру, он рассказал все, что только знал. Выяснилось, что кто-то сообщил местонахождение нашего лагеря, и на нас уже на следующий день готовилось большое нападение.

На экране — эвакуация лагеря. Мужчины укладывают вещи в мешки, складывают в ящики снаряды. Мальчик обвязал шею собаки веревкой.

Все-таки здорово повезло этому парню — в такое интересное время пожить, да еще в партизанском лагере!

Как пушистые комочки взрываются артиллерийские снаряды. Из леса выползли танки, маленькие, точно спичечные коробки.

Они подходят все ближе и ближе, становятся все больше и больше и, наконец, закрывают весь экран. Один прошел, казалось, прямо над нами.

— Ой! — вскрикнула Расминя.

Здесь фильм неожиданно прервался.

— Кончилась пленка, — будто оправдываясь, сказал Вейс.

Ужасно жалко, на самом интересном месте.

— А что было дальше?

— Чтобы обмануть фашистов, на месте нашего лагеря мы разожгли костры, навалили в огонь старых пней, чтобы они дымили до следующего дня, а сами отступили на более выгодные позиции. Эти, знай себе, палят и палят по пустому лагерю, аж воздух дрожал.

А на следующий день был самый большой бой в истории партизанского отряда «Звайгзне». Нас было всего около двухсот, а фашистов, по крайней мере, в десять раз больше. Мы укрепились в лесу. Впереди — открытое поле, фашистские цепи, как на ладони. Укладываем одну — идет следующая. И так вот семнадцать атак, одна за другой. Комиссар предупредил: последнюю гранату или пулю — для себя, живыми в руки фашистам не даваться! На счастье стемнело. Командир приказал уходить маленькими группами. Фашисты потеряли в этом бою около ста тридцати человек убитыми и двух сотен ранеными, а мы — только двадцать.

В эту же ночь мы взорвали фашистский эшелон с подкреплением и боеприпасами. Огромное желание победить и вера в то, что мы боремся за правое дело, помогали нам побеждать, — закончил Янсон свой рассказ.

— Хорошо еще, что вы победили, — заговорила через какое-то время Расминя. — Просто страшно подумать, что было бы, если фашисты остались бы на нашей земле навсегда.

Странно, но в этот момент я подумал о том же.

— Тогда бы не сидели мы сейчас с вами у костра дружбы, — ответила учительница Калныня, — и кто знает, были бы такие дети, как вы, вообще на свете. Немецкие фашисты вообще хотели все три прибалтийские республики присоединить к Великой Германии.

— А куда же тогда делись бы латыши, литовцы и эстонцы?

— Непокорившихся полагалось уничтожить или сослать на север, а остальных превратить в батраков. Потомки балтийских баронов еще сегодня не утихомирились и мечтают вернуться в свои замки и имения.

— Это им никогда не удастся, — сказал Янсон.

Трещали в огне еловые ветки. Мы слушали и смотрели, как искры похожие на сверкающих жучков взлетают вверх.

Это был последний лагерный вечер.

На следующий день межвидцы собрали свои вещи и разбрелись кто куда, ведь были каникулы.

Мы еще на несколько дней задержались. Вейс снимал дом лесника, нас с Ральфом в баньке, хозяйку «Калнабрикшней», угощающую меня жареным мясом. У доброй женщины от волнения дрожали руки, и она все пыталась их спрятать под передником. А нам с Ральфом все равно, пусть себе снимают, сколько им нравится, лишь бы не мешали нам лакомиться.

— Материала наберется на целый очерк, — удовлетворенно гудел оператор. — Еще один кадр, пожалуйста.

И мы с Ральфом снова мчались к реке и соревновались, кто быстрее проплывет.

Янсон ни на шаг не отходил от мамы, все расспрашивал, как мы живем, рассказывал о себе. Врачи запретили ему руководить таким большим предприятием, как золотые прииски. Сейчас он живет в Риге, совсем недалеко от нас. Это здорово: мы с Ральфом сможем видеться хоть каждый день.

Все вместе мы еще раз перечитали дневник отца. И мама, и Янсон, и Вейс будто заново пережили тяжелую зиму 1944 года.

Мама, раскрыв дневник, читала:

«1944 год. 3 января.

Вот и начался новый год. Самое заветное наше желание — победить. Лежу в запасной землянке. Янис без сознания.

Самое отвратительное — неизвестность. Что случилось с остальными? Удалось ли им оторваться от преследователей?

4 января.

Уже два дня, как съели последние консервы. Гундега кого уговорами, а кого приказом заставляет пить отвар брусничника и хвои, горький, как смерть. Чтобы забыть о голоде, говорим о той прекрасной жизни, которая ждет нас после победы.

Мечты старого Земгалиса древние, как сам человек, — пахать, боронить, сеять, растить хлеб, чтобы все люди были сыты. Его руки соскучились по плугу, по косе. Для него нет ничего красивее, чем поле цветущей ржи, нет ничего вкуснее, чем теплый хлеб.

Гундега твердо решила поступить на медицинский факультет и стать детским врачом.

А мои думы о будущем остались на поле боя. Хромой и полуслепой далеко не улетишь.

Ночь. Хриплое дыхание старого Земгалиса заполняет землянку, У него застужены легкие и прострелена рука. Янис в бреду все еще переживает свой последний бой:

— Танки! В роще полно танков! Скорее отходить! Я знаю тропинку через болото. Держитесь друг друга, я пойду первым. Индритис упал!

Как все-таки тяжело лежать неподвижно на спине и ждать помощи от других. Вот и догорел огарок свечи; пламя, вздрогнув, вытянулось, но тут же сжалось и, вспыхнув в последний раз, заглохло, как в агонии. Медленно, медленно, в тяжелых свинцовых ботинках ползет ночь.

Невыносимо ноет раненая нога. Хоть бы поскорее снова встать в строй!»

Я тоже попробовал голодать. Не съел завтрак, отказался от обеда, вечером не выдержал. Отвратительное ощущение, честное слово. В животе такой концерт, словно там сидит целый хор лягушек. Во рту полно слюны, только успевай проглатывать. И все время думаешь о еде и ни о чем больше.

«5 января.

Почему же никто не приходит? Добрая весть нам помогла бы лучше, чем любое лекарство.

6 января.

Земгалис поймал в силок зайца. Мы спасены. Вся землянка благоухает мясным бульоном. Просто невозможно наесться, такая вкусная похлебка.

7 января.

Молодцы, ребята, в ближайшем городке умыкнули врача, старичка с козлиной бородкой. Он сделал Янису укол, и теперь Янис пришел в сознание. Его необходимо, не мешкая, отправить на Большую землю.

Старый доктор для нас огромное приобретение. Сам согласился остаться у нас. Дома все равно все знают, что с ним приключилось, и если он вернется, поставят к стенке.

Гундега сияет. Ей было так тяжело это время.

8 января.

Мне вытащили пулю. Задета также кость. Доктор обещает, что через месяц снова буду воином. Сегодня первый раз попытался сесть. Гундега заставляет делать зарядку. Хочется подышать свежим воздухом. Снежный четырехугольник, который виден в открытую дверь землянки, блестит на солнце так, что глазам больно.

10 января.

Наш отряд объединился с соседним отрядом. Теперь у нас больше двухсот мужчин, сила, с которой немцам придется считаться. Пустили под откос три эшелона с гитлеровцами и боеприпасами. В нашей землянке двое раненых, которые участвовали в этой операции. Шум был страшный. Лишь только боеприпасы стали рваться, вагоны один за другим взлетели на воздух. Вокруг было светло, как днем.

14 января.

К. пропал без вести. Он был неразговорчивый, ходил какой-то подавленный, мрачный. Лишь бы только не пошел он к себе домой, да не стал предателем.

26 января.

Хотя я на костылях, все же я снова в своем отряде. Радио приносит радостные вести — наши наступают на всех фронтах. Каждый день у боевого листка толпятся мужчины, обсуждают положение, радуются, потому что каждому ясно: война идет к концу. На шапирографе пишу воззвание к местным жителям, чтобы и они знали правду, чтобы сопротивлялись оккупантам, как только могут.

10 марта.

Оттепель. Снег, как каша. Самолет не может сесть. Батареи совсем слабые. Передаем в эфир только самое необходимое и слушаем новости о положении на фронте, это самое главное.

18 июля.

Наши перешли границу Латвии!

30 июля.

Фронт приближается. Когда приложишь ухо к земле, слышны отзвуки артиллерийской стрельбы. Готовимся к эвакуации лагеря. Разведчики, подрывники и радисты пойдут на запад и будут продолжать действовать в тылу у немцев, а остальные — пожилые мужчины, женщины, дети и раненые отправятся навстречу Красной Армии. Все лишнее — личные записи, письма, газеты — положили в молочные бидоны и коробки из-под патронов и зарыли в земле, потом возьмем.

5 августа.

Встретились с первыми советскими разведчиками. Партизанский отряд «Звайгзне» задание выполнил».

На этом кончался дневник отца. Мама рассказала, как они сражались за Ригу. Вместе с первыми красноармейцами ночью на амфибии переправились через Кишозеро. Фашисты спросонок удирали в одних кальсонах. Советские разведчики схватили какого-то большого военного начальника. У него нашли тайный план уничтожения Риги. Оказалось, что эта черная нечисть заминировала все наиболее крупные строения и готовилась их взорвать. Не удалось негодяям. Стремительное наступление Советской Армии спасло наш город.

Иногда мне чертовски жаль, что я не видел всего этого своими глазами. Но, если хорошенько подумать, сейчас тоже скучать некогда. На будущее лето у нас грандиозное задание — вместе с межвидскими ребятами восстановить партизанский лагерь в том виде, в котором он был перед новогодней битвой в 1944 году. Дядя Янис Янсон вместе с мамой взялись нарисовать план лагеря. А мне особое задание — тщательно записать все воспоминания партизан. Прямо голова кругом идет, когда подумаю, как много работы, честное слово!

* * *

Смеркается. Некоторое время мы оба молчим.

— Рейнис! — послышался издалека мужской голос. — Куда же ты, проказник, опять подевался? Ральф, ищи!

— Он сказал, что пойдет сюда, на кладбище, — уже ближе ответил женский голос.

— Уж не случилось ли чего!

— Это мама и дядя Янис! — Рейнис поднялся. — Мне пора. Спокойной ночи!

Мальчик скрылся в сумерках между деревьями. Его ждали, о нем беспокоились. Это большое счастье, когда ты кому-то нужен.

Да и мне тоже пора домой. На письменном столе уже который месяц лежит кипа белой бумаги — обещанная, но ненаписанная повесть. Ну, теперь она у меня в руках, надо только, как можно быстрее, взяться за перо. Это моя работа, мое счастье.

Конец