Мама вычеркивает предпоследний пункт из листочка на холодильнике.
— Ну вот, — говорит она, — осталось всего-навсего одно дело.
Голос какой-то блеклый, она переделала сегодня кучу дел.
Я подхожу поближе и читаю вслух: «Купить елку».
У меня сразу возникает очень неприятное чувство. Я стараюсь не думать о неприятном, но все равно.
Мама стоит не дыша. И дрожит. Она совсем без сил. Другой бы убил весь декабрь на то, что она успела сделать за один день.
Я беру у мамы из рук ручку и ставлю крестик-галочку перед этим пунктом.
— Елка у нас есть, — говорю я.
Мама вытирает пот со лба и смотрит на меня пристально.
— Ты уверен, что обойдешься без настоящей? — спрашивает она.
— Надо радоваться тому, что имеешь, — отвечаю я.
Мама уходит к себе и возвращается с пластмассовой елкой. Держа елку в руках, мама рассматривает ее внимательно. Улыбка у нее на лице как-то тускнеет.
— Она меньше, чем мне казалось, — наконец говорит мама.
— По-моему, даже больше, — отвечаю я.
Это я соврал. Но ради другого человек обязан иногда делать вид, что все отлично. Поэтому я решительно подхожу к маме, быстро забираю у нее елку и ставлю на кухонный стол.
— Так она совсем высокая, — говорю я.
У мамы грустинка в глазах. Мне кажется, у нее есть подозрение, что я просто делаю довольный вид.
— Я только сейчас разглядел, — торопливо сыплю я словами, — какая она на самом деле симпатичная. К тому же у пластмассового дерева много плюсов.
Я смотрю на маму. Мне кажется, в уголках рта она прячет улыбку.
— Во-первых, с нее не сыплются иголки, — говорю я. — Во-вторых, не надо каждый год покупать новую. В-третьих, ее можно вовсе не наряжать.
Из маминой улыбки изглаживается растерянность.
— При оптимистичном взгляде на жизнь, — говорит мама, — эта елка не так уж и плоха.
Мама подходит поближе к елке и начинает поправлять веточки. Это, кстати, еще один плюс синтетики — можно вертеть ветки в какую хочешь сторону.
Мама берет вилку, становится на колени и подносит вилку к штепселю.
Со словами: «Давай зажжем, она наверняка станет еще красивее», — мама втыкает вилку в розетку. И свет гаснет во всем доме.
Сквозь плотные занавески едва пробивается блеклое марево с улиц.
— Ой, — ойкает мама.
— Электричество отключили, — говорю я.
Иду к окну, раздвигаю занавески — во всех окрестных домах море света.
— Пробки вышибло, наверно, — вздыхает мама.
Я открываю щиток. На нем лежит фонарик, так что можно посветить внутрь. Я дергаю все тумблеры — никакого результата.
Делюсь этой новостью с мамой.
— Ой, — ойкает она.
Мы зажигаем все имеющиеся в доме стеариновые свечки и расставляем их по гостиной и кухне.
Но свечек не так много, и некоторые углы остаются темными. Не полный ужас, с этим как раз можно жить, если время от времени посматривать туда, чтобы снова и снова убеждаться: там ничего нет, одна пустота.
От пламени свечей на стенах тени. Они дрожат и колеблются. Но это совершенно нормально. Тем более что я не верю в привидения. А если б они и были, то ведь еще нужны причины, чтобы они привиделись. А какие у нас на то основания? Никаких.
Мы садимся на диван и начинаем ждать, когда включат свет.
Он не включается.
— Надо электрику звонить, — говорю я.
— Сейчас все включится, — говорит мама.
— Да, а если нет? Что ж нам, на Рождество без света сидеть?!
Мама по-прежнему весела:
— Главное — не впадать в отчаяние.
Я чувствую, что начинаю раздражаться.
— А мясо запекать мы будем тоже на оптимистичном отношении к жизни? Или в духовке?
Мама вздыхает, но едва заметно.
— Одно ясно, — говорит она строго, — никаких неизвестных электриков я в дом не пущу.
Горящие свечи слабо потрескивают, в пламени огромного свечного кубика, стоящего на столе, изредка вспыхивают искры.
За окном характерный скрип. Кто-то идет по снегу. Скрип все ближе и ближе. Мама едва дышит.
Я упираю в нее взгляд, и мама в ответ улыбается и нервно хмыкает.
Скрип смолкает. Сменяется топотанием. А затем — снова скрип, но теперь шаги удаляются, они доносятся глуше, глуше и исчезают почти совсем.
Мама сглатывает.
— Джим, мне не страшно, — говорит она.
— И мне тоже.
— Со свечками очень уютно.
— Угу.
Громким и очень веселым голосом мама говорит:
— Этот человек, наверно, скоро вернется.
И мама легонько вздыхает. Свечка на столе гаснет. Мама вздрагивает и хватает меня за руку. От затушенной свечки серой спиралью поднимается дым. Я быстро оглядываюсь — во всех темных углах ничего, кроме темноты. Единственное, что шевелится, — светлое пятно на стене.
— Никогда нельзя знать наверняка, как оно пойдет, — шепчет мама. — Так что надо нам с тобой купить побольше свечек.
В последние дни я забыл горевать о потере бункера. Но сейчас мне его ужасно не хватает.