Торстейн исчезает в комнате, и в ответ доносится дикий мамин вопль. Оттуда, где я стою, видно не все, а только что в комнате резко вспыхивает свет, отчего Торстейн пугается, дергается, спотыкается и падает вперед. Крики становятся вдвое громче и втрое отчаянней, такой безумный вопль и представить себе невозможно.

Я кидаюсь в комнату. Торстейн свалился на кровать, наполовину прижав собой маму, которая лупит его по голове сжатыми кулаками.

— Джим, Джим, на помощь! — кричит она. — Спаси меня, Джим!

Торстейн стонет и ежится, но подняться не может. Я хватаю его за плечо, а подоспевший Терье — за другое. Встав наполовину, Торстейн вдруг снова валится на маму, она начинает кричать еще на полтона выше, и при этом она беспорядочно молотит по воздуху руками и случайно распарывает мою щеку ногтем. Царапина жжет.

Нам с большим трудом удается совладать с Торстейном и спихнуть его с кровати. Он с грохотом валится на пол. Мама подтягивает ноги к подбородку и съеживается. Крики сменяются тоненькими всхлипами. Лицо у нее такое белое, что она больше похожа на покойницу. Потом появляются слезы. Она плачет и плачет, они просто хлещут из нее.

Мерзкое чувство страха холодит мне спину.

Торстейн отползает к двери и, шатаясь, поднимается на ноги. Мы с Терье с двух сторон подлезаем Торстейну под руки и как можем стараемся направить его в сторону двери.

— Прошу пардону, — бормочет он. — Ошибся я.

Я оглядываюсь на маму. Она уже дрожит. И кричит громче прежнего. Глаза стали черные, из них потоком льются слезы.

Так, быстро выставить этих двоих.

Едва мы переступаем порог, Торстейн вырывается, скатывается по ступенькам и с глухим стуком ударяется о помойку. Мама издает вопль. У меня становится больно в груди. Как будто у меня там содрана кожа. На сердце.

Мне срочно надо назад, к маме. Только Терье поблагодарю — и побегу. Он стоит на нижней ступеньке лестницы и отчаянно мотает головой и громко стонет, провожая взглядом папашу, который, шатаясь, бредет к дороге. Терье имеет право злиться. В награду за то, что он притащился сюда посреди ночи, ему досталось наблюдать припадок чужой сумасшедшей мамаши.

Терье оглядывается на меня. Вид у него вовсе не злой. Скорее, огорченный. Глаза как стеклянные блюдца. На обочине дороги Торстейн запутывается в собственных ногах и падает точно в сугроб. Он барахтается в нем, стонет и сыплет проклятиями. Терье закатывает глаза.

— Возьми себя в руки! — кричит он отцу.

— Цыц! — кричит в ответ Торстейн и снова поднимается на ноги.

Терье поворачивается ко мне. И горестно вздыхает.

О Терье можно сказать много гадкого. Но одного у него не отнять: с папой ему достается не меньше, чем мне с мамой.

— Увидимся завтра, — говорю я.

— Терье! — кричит Торстейн. Терье вздрагивает и торопливо говорит:

— Только не у меня!

— Джим! Джим! — доносится из дому мамин вопль.

— И не у меня, — отвечаю я.