Терье дует на исходящее паром какао и осторожно отхлебывает глоточек.

Мы с ним сидим наверху, в моей кровати. Мама замотала его в два одеяла и покрывало. Бедный Терье продрог насквозь, а мне хватит шерстяного одеяла и кружки прекрасного горячего какао.

— Ты сбрендил, — говорит Терье.

— Похоже на то, — отвечаю я.

— Иногда это кстати, — кивает Терье.

— Хм, хм, — кашляет мама.

Она стоит со шнуром от елки в руке, готовая сунуть его в розетку по первому сигналу. Пока мы с Терье развлекались какао и печеньем, мама нарядила елку. Похоже, она все-таки решила, что Рождество мы отпраздновать должны. Это она так постановила, услышав от Терье, как его папа отменил елку и праздник.

— Возьми себя в руки, дорогая, — сказала она и снова вытащила коробку с рождественскими украшениями. Слава богу, до Рождества считанные минуты, вряд ли она успеет передумать еще раз.

Елка полулежит, прислоненная к моей кровати, верхушка со звездой и несколько веток топорщатся в ногах лежанки. Мы с Терье подались вперед, чтобы лучше видеть.

— Готовы? — спрашивает мама.

— Йес! — отвечает Терье.

Мама опускается на корточки и вставляет вилку в розетку. Огни вспыхивают, они блестят и переливаются по-настоящему красиво.

Мама переводит дыхание.

— Ну все, теперь я пойду и лягу, — говорит она.

Мы желаем маме спокойной ночи, и она уходит к себе. Но дверь полностью не закрывает, оставляет щелочку.

— На вид она не так уж боится, — шепчет Терье.

— Да, сейчас она совершенно спокойна, — говорю я.

— Надо же.

— У нее день на день не приходится, — говорю я.

— Как у папы: сегодня он веселый и отличный, а завтра псих психом.

И глаза у Терье снова становятся грустными.

— Терье? — окликаю его я.

— А? — невнятно отзывается Терье.

— У нас принято в двенадцать открывать подарки…

Терье смотрит на часы.

— Ого! — говорит он. — Уже больше двенадцати. — Он улыбается, и у него ямочки на щеках и мягко лучатся глаза.

Мы слезаем с кровати и садимся на пол перед елочкой. Подарки разложены красивыми кучками. Их не так и много. Но подарок мне от мамы, который покупал Терье, здесь. А полчаса назад мы услышали какую-то возню на лестнице. Я выглянул в окно и увидел, что папа Терье положил под дверь сверток с подарком. Глаза у него были грустные, он огляделся по сторонам и побрел прочь.

Мой подарок просвечивает сквозь остатки упаковки. И хорошо видно, что это пиратская шхуна. Правда, коробка очень мятая. Хотя могло быть и еще хуже.

Я беру эту огромную коробку и кладу ее перед Терье. Он мотает головой.

— Не, ты что! — говорит он.

— Я хочу, чтоб ты это взял, — говорю я.

— Я же знаю, что там такое, — оскорбляется Терье.

— Это все равно выяснится через пару минут, — отвечаю я.

Терье смотрит на подарок, и на лице его написано сомнение.

— Он испорчен! — выпаливает Терье.

— Не хочешь — как хочешь, — говорю я, ставя коробку на место.

Но Терье успевает вырвать ее у меня из рук.

— Ну, если ты так настаиваешь, — бормочет он, срывая остатки оберточной бумаги.

Терье вытряхивает шхуну из коробки. Мачта сломана, на палубе щель. Но в остальном как новенькая.

— А у меня для тебя ничего нет, — вздыхает Терье.

— Ерунда, — отвечаю я.

Вдруг глаза его вспыхивают, и со словами: «Ой, я сейчас», — он убегает в туалет.

Назад он возвращается со свертком туалетной бумаги. Он протягивает его мне.

— Извини, подарочной бумаги под рукой не было, — говорит он.

Я принимаюсь разворачивать бумагу, а Терье говорит серьезно:

— Не забывай, дорог не сам подарок, а кто и как его дарит.

Сняв последний слой, я вижу того питбуля из пенопласта, которого Терье сделал на рождественской мастерской.

Это, конечно, не самый дорогостоящий в мире подарок. И он не отличается особой красотой. Но это настоящий подарок, и вручил мне его Терье.

— Спасибо, — говорю я. — Какой он… прекрасный.

Терье опускает глаза, смотрит себе на руки.

— Про питбуля это я наврал, — бурчит он себе под нос.

Становится тихо. Слышно, как у себя в комнате храпит во сне мама.

— Я тоже наврал, — говорю я, пряча в кулак питбуля, похожего на несколько составленных вместе комков, — он страшненький.

Терье провожает питбуля взглядом.

— Мы оба с тобой вруны, — говорит он.

Потом мы играем в новую пиратскую шхуну. Питбуль стал у нас чудовищем, на которого капитан Рыжая Борода и его команда наткнулись на острове недалеко от Африки. Терье играет чудище, а я капитана. Рыжая Борода выучил язык чудовища, и теперь по вечерам они ведут долгие беседы о философии и мироздании. Но команде не нравится их дружба, и поднимается мятеж. Бедным чудищу с капитаном не остается ничего другого, как всех перестрелять.

— Папа бы не ходил такой грустный, будь у него женщина, — говорит Терье. А чудище лежит в трюме и думает о своей семье, оставшейся на родине в Питбулии.

— Мама мужчин в основном боится, — говорю я, пока Рыжая Борода совершает на палубе вечерний моцион.

— Надо бы ей завести мужчину, — говорит Терье. — Заведет — привыкнет.

Я направляю капитана к штурвалу. Надо обойти кой-какие скалы по курсу.

— Когда папе предстоит свидание с дамой, он всегда ужасно напивается, — говорит Терье.

— Мама особенно боится пьяных мужчин…

И вот тут-то меня и осенило. Тут в моей голове и взорвалась, как петарда, эта фантастическая идея. Я посмотрел на Терье.

— У меня есть план, — сказал я.

В глазах Терье вспыхнул огонек. Неужели он подумал о том же самом? Я сказал:

— Может, нам их свести?

Терье задумывается, морща лоб.

— Они уже встречались, — говорит он. — Дело кончилось… неплохо.

Хотя бы попробовать мы можем.

Терье кивает.

— Может, и получится, — говорит он.

— Может быть, — отвечаю я.