В 395 году Августин стал викарием епископа, а в 396 — епископом Гиппонским. Незадолго до 400 года он закончил «Исповедь». Как во всех городах Римской империи, в Гиппоне были театры, бани и храмы. В пределах городских стен находились также оливковые рощи и виноградники. Гиппон был портовый город, через него осуществлялась торговля с Востоком. По всему побережью раскинулись большие поместья римлян — latifunda, — в которых наемные работники под присмотром управляющих занимались сельскохозяйственными работами на благо своих хозяев, живших зачастую в Риме. Дикие кабаны и львы, населявшие заросли вокруг Гиппона и Карфагена, были предметом охоты римской знати.
Гиппон Регий стал христианским католическим городом в то время, когда Августин был там епископом. Августину Удалось изгнать из города или подавить африканских сепаратистов и патриотов, которые называли себя «донатистами». Будучи епископом, Августин выступал в качестве судьи и посредника, разбирая конфликты внутри своей группы, а также конфликты с другими группами. Теоретические рассуждения Августина часто носят черты посредничества, изучения противоположных точек зрения и поисков компромисса. Его понятие о католичестве не столько связано с каким–нибудь определенным авторитетом, сколько с общепринятыми понятиями. Как епископ он мыслит скорее по–аристотелевски, чем по–платоновски в том смысле, что всегда пытается найти и сформулировать consensus omnium — «то, к чему в принципе могут присоединиться все». Философы могут быть несогласны друг с другом, но Священные Тексты во всем совпадают, с торжеством заявляет Августин, словно это является весомым доказательством истины (О граде Бож. XVIII, 41).
В ограничении канона, то есть в выборе Священных Текстов, также действует единство, которое для Августина является доказательством истины (О христ. учен. II, 24). На деле католическая вера только укрепляется через еретиков (О граде Бож. VIII, 51), ибо борьба с ними явственно показывает, вокруг чего должны объединяться христиане. Богословие Тертуллиана и Августина берет свою форму из юриспруденции как науки. Они выступают как адвокаты, ищут формулировки, которые могут объединить противодействующие стороны, и строят свои аргументы так, чтобы слушателям было легко следить за ходом их мысли. Богословие высокой схоластики XIII века тоже носит юридический характер, когда речь идет о ее целеустремленности и выборе доходчивых, убедительных аргументов.
***
С 393 года Августин начинает борьбу против донатистов. В те годы католики в Гиппоне Регии были в меньшинстве. В Нумидии вообще донатисты были доминирующей группировкой. Большинство католических священнослужителей терпимо относились к патриотам, которые придерживались взглядов донатистов, но только не Августин. Несколько лет он потратил на то, чтобы привлечь на свою сторону других епископов Северной Африки и получить поддержку Рима. В пропаганде Августин использовал все средства. Он сочинял псалмы, и музыку, и слова, а его помощники активно поддерживали его дело в кругах, близких к императору.
Донатисты проиграли войну с католиками. Все секты этого типа заранее были обречены на раскол. Католики прощали их и принимали к себе, поскольку никогда не претендовали на то, что они представляют чистую и безгрешную церковь. Но среди них находилась группа фанатиков, с которыми донатисты соперничали и конфликтовали. «Кто самый чистый, самый благочестивый и более других достоин благоволения Божия?» — вот, безусловно, роковой социальный вопрос, сеющий подозрения и клевету. Как среди донатистов, так и между ними и католиками зачастую происходили жестокие столкновения. И у тех, и у других были экстремистские группировки.
В 398 году католики наконец одержали победу. Император Гонорий подавил местного вождя Гильдона, бунт которого против римлян можно связать с донатистами. Оптат, священнослужитель и донатист, был другом Гильдона. Католики воспользовались сложившимся положением, чтобы еще раз надавить на императора и склонить его на свою сторону. Августин использовал ситуацию больше, чем следовало. Те же методы применялись по отношению к языческим храмам: служителей храмов связали с бунтом против императорской власти. Император Гонорий был благочестивый католик, и потому каждое нападение на католиков могло толковаться как нападение лично на императора. Религия, которую исповедовал император, была не только его личным делом. В IV веке без военной и правовой власти императора не могло существовать никакого сообщества, никакой единой Церкви. В течение первых ста лет после принятия Константином христианства было особенно трудно удерживать Церковь от раскола.
***
Многое свидетельствует о том, что религиозный сепаратизм в Северной Африке имел также социальную и политическую подоплеку. Донатисты объединялись вокруг африканской традиции, идущей от Тертуллиана и Киприана, которую они толковали в своих целях. Тем не менее, следует воздерживаться, давая донатистам слишком категорические определения. Ведь мы знаем их церковь прежде всего по красноречивым выступлениям против них и их веры. Главным критиком донатистов был Августин. В течение своей долгой истории донатисты менялись, и во времена Августина они объясняли свой сепаратизм иначе, чем раньше.
Донатисты были перекрещенцами, они развили ригористский культ чистоты. Священнослужители должны быть чисты, и община сама, насколько это возможно, должна изгонять из своих рядов паршивых овец. Нечистота, главным образом, происходит от стремления к компромиссу с властями и греховным миром. По мифологии донатистов, только они сами являются правоверными христианами. После Константина Великого они боролись уже не только с центральной властью, но и с католиками. При императоре Юлиане Отступнике донатисты встали на его сторону, потому что он выступил против христиан. Им импонировало, что Юлиан хотел покончить с христианством и покровительствовал всем оппозиционным ему движениям. Однако с более поздними императорами донатисты уже не могли найти общий язык.
Оптат Милевский, выступавший против донатистов сразу после смерти Юлиана, был первым христианским писателем, призвавшим к военному походу против донатистов; многие его характеристики и аргументы были позднее использованы Августином. У донатистов Северной Африки имелись боевые соединения, которые вели постоянную партизанскую войну против Церкви и ее собственности. Так называемые циркумцеллионы — странствующие фанатики — вели патриотическую борьбу против римских правителей, и донатисты использовали их в своей борьбе против друзей императора христиан–католиков.
Таким образом, католические епископы имели основания считать всех донатистов врагами императора. Циркумцеллионы, возможно, и не были так уж тесно связаны с донатистами, но Оптат и Августин не делали различия между бандитами и религиозными конкурентами, дабы упростить борьбу с донатистами и заручиться поддержкой римской администрации. Донатисты сами способствовали своему поражению, разбившись на группы, которые не на жизнь, а на смерть конкурировали друг с другом, считая только себя чистыми истинными христианами.
Донатисты верили, что действие благодати зависит от святости служителей церкви. Августин же, напротив, подчеркивал независимый характер благодати. Свою общину донатисты называли избранной горсткой спасенных. Августин, напротив, считал, что Церковь должна охватывать как тех, кто избран для спасения, так и тех, кто идет навстречу гибели. Католики не предъявляли возвышенных требований о чистоте. Они предоставляли Богу самому совершить последний суд над каждой человеческой жизнью. Нет сомнения, что полемика Августина с донатистами наложила отпечаток и на его понимание благодати, и на его понимание Церкви. Таким образом, донатисты косвенно содействовали формированию христианской ортодоксии.
Августин не считал преследования со стороны государства обязательным признаком истинной Церкви. Но, уступая властям, донатисты чувствовали, что свернули с пути истинного. При императоре Феодосии они были поставлены перед выбором: воссоединиться с Церковью или подвергаться постоянным преследованиям. Их и заманивали, и запугивали. Сочинения и политические инициативы Августина привели к тому, что донатисты должны были либо согласиться с тем, что они будут уничтожены, либо пойти на компромисс с императорской государственной религией.
Требование императора Феодосия, чтобы донатисты подчинились государственной религии, оживило их старью предания о столкновениях с Римской империей при Диоклетиане сто лет назад. Донатисты предпочли выступить против римской власти, они поджигали католические церкви и убивали епископов. Начиная с 404 года эти два лагеря вели открытую войну друг с другом. Но за спиной Августина и католиков стоял император. А потому конец донатистов был предрешен. Император Гонорий конфисковал церкви и всю собственность донатистов и передал их католикам.
После этого к донатистам относились уже как к обычным еретикам. Сочинения Августина должны были показать справедливость преследования конкурентов. Эта борьба продолжалась до 411 года, когда Гонорий созвал в Карфагене собор, на котором Марцеллин — тот, кому Августин посвятил свой трактат «О граде Божием», — должен был выступить в качестве судьи и положить конец этой длительной борьбе, решив, наконец, на чьей стороне правда. Марцеллин недвусмысленно поддержал Августина и объявил донатистов раскольниками. Донатисты потеряли и свою собственность, и право на собрания. Книги их сожгли, дома сровняли с землей, а им самим вырвали языки и выкололи глаза. В конце концов донатисты против своей воли вернулись в pax cathoiica — «католический мир».
Если донатистские священники, вернувшиеся в лоно католической церкви, не были среди тех, кто в первых рядах боролся против религии императора, они, как правило, сохраняли свои посты. Августин предупреждал против применения насилия и отмежевывался от таких мер по установлению законности, в результате которых могли появиться новые великомученики. Он всегда проявлял мягкость по отношению к тем, кто выражал желание вернуться в лоно Церкви. После того, как борьба учений закончилась в его пользу, он считал разрыв с донатистами внутренним дисциплинарным делом Церкви.
В противоположность Оптату, Августин всегда был против того, чтобы еретикам выносились смертные приговоры. Он ясно высказывался против применения винтов, раскаленного железа и щипцов, однако одобрял наказание плетьми (Письма, 133). Евангельское сотреИе intrare — «убеди придти, чтобы наполнился дом мой» (Лк. 14,23) оправдывает положительное отношение Августина к некоторому насилию со стороны Церкви. Выражение Roma locuta, causa finita — «Рим высказался, дело закончено» — обретает у Августина тот смысл, что авторитет Церкви непоколебим (Проп. 131, 10). Выражение Salus extra ecdesiam non est «нет спасения вне Церкви» сопровождало африканскую церковь со времен сочинения Киприана «О крещении» (IV, 17).
После разгрома, учиненного Августином, донатисты продолжали существовать в виде разрозненных тайных общин. Окончательно их следы исчезли только в VII веке, после захвата мусульманами всей Северной Африки. В 391 году, когда Августин получил сан пресвитера в Гиппоне, большинство жителей города были донатистами. Августин не отличался особой терпимостью или либеральностью. Он использовал императорское стремление к укреплению власти и контроля в своих целях. Между тем именно африканская церковь, а не император, выступила инициатором созыва в Карфагене двух соборов для примирения с донатистами в 401 и 403 году. Правда, результатов они не дали. В 405 году донатисты были объявлены «еретиками». После этого они оказались бесправны, потеряли свою собственность и право на собрания. Законодательство, однако, касалось не совести и убеждений, а лишь внешних условий для отправления культа. Клеймо еретиков, наложенное на донатистов, Августин счел поддержкой, оказанной католикам Провидением.
Борьба с донатистами была отчасти борьбой за метафоры. Донатисты называли Церковь «Запертым садом, заключенным колодезем, запечатанным источником» (Песнь Песней, 4,12). Они сравнивали Церковь с Ноевым ковчегом, построенным, чтобы пережить потоп (1 Пет. 3, 20–21). При этом они постоянно подчеркивали противоречие между чистым и нечистым, истинным и неистинным, верностью и предательством. В борьбе с донатистами Августину приходилось соблюдать осторожность, чтобы случайно не проявить неуважения к Священному Писанию или к Киприану, который был главным героем у всех африканских христиан. Он мог только показывать, что донатисты ошибочно толкуют и Священное Писание, и Киприана. Сам он крайне редко позволял себе критиковать стиль Киприана (О христ. учен. IV, 14). Киприан вообще был для африканских христиан столь же непререкаемым авторитетом, как Сципион Африканский для политиков поздней республики.
Таинство мученичества занимало центральное место в донатистской конструкции чистой церкви. Как Христова невеста, Церковь должна хранить чистоту и непорочность до Судного Дня, то есть до конца свадьбы. Это была одна из главных метафор донатистов. Все земные институты, включая видимую церковь, — это вспомогательные леса, которыми пользуются архитекторы, говорит Августин (Проп. 362). Он решительно не согласен с тем, что существующая община должна считаться Христовой невестой. Когда дом наконец построен — в Судный День, — леса должны быть убраны. В миропонимании Августина Церковь является также эсхатологической величиной. Однако он не смешивает церковную организацию с обществом святых. Божии человеки должны подчиняться миру, в котором они находятся по пути к вечному покою (Об обуч. оглаш., 21,37). Но никто не знает времени последнего гонения (О граде Бож. XVIII, 53) и никто не знает, кто попадет внутрь, а кто останется снаружи.
Когда Апарих, король вестготов, с 408 по 410 год опустошал Италию, император не мог контролировать Африку. В это время донатисты вылезли из своих щелей, и Августин остался с ними один на один без политической поддержки. Самые непримиримые донатисты пытались, по–видимому, совершить на него нападение из–за угла. В 408–410 годах законы императора против еретиков не действовали. Но в конце 410 года император созвал обе группы на общую «епископскую встречу», соllаtio, чтобы решить, какая из них представляет католическую церковь.
Римский чиновник Марцеллин, известный нам по вступлению к трактату «О граде Божием», должен был после собора доложить его результат императору Гонорию. Епископы из обоих лагерей изложили свои аргументы, Марцеллин был судьей, представлявшим императора. 18 мая 411 года в Карфагене собралось 286 католических и 279 донатистских епископов. Сохранился полый отчет о трех встречах, состоявшихся 1,3 и 8 июня. Марцеллин пригласил по семь представителей с каждой стороны. Но за своей семеркой донатисты стояли на своем, как Христос стоял на своем перед Пилатом.
Августин выступил только на третьей встрече, он повел себя с донатистами как ловкий адвокат. На другой день, 9 июня, Марцеллин принял решение. Донатисты проиграли. Суд императора Константина решил дело в пользу епископа Цецилиана. Донатисты были загнаны в подполье и начали распространять фантастические легенды, будто бы Симона Кирского заставили нести крест Иисуса Христа. Так они хотели заручиться поддержкой более древнего авторитета, чем сам Киприан.
Это поражение в суде привело к эпидемии самоубийств среди донатистов. Августин тоже был к ним безжалостен. В 420 году донатистский священник Гауденций хотел сжечь себя в церкви вместе со своей паствой. Августин сказал: Пусть сжигают себя, в адском пламени все равно будет гореть много донатистов. После 412 года наступил хаос. Военачальник Гераклиан поднял восстание. В 413 году Марцеллин был казнен. Августин жаловался, что Церковь не может защитить даже своих сторонников. Он начал сомневаться в пользе покровительства, которого ждал от союза между императором и Церковью.
После того, как донатистов разгромили и вынудили уйти в подполье, Августин сам стал склоняться к донатизму. Он был полемистом того типа, который держится своих убеждений, пока должен убеждать других, — говорит про него Питер Браун в своей ранней работе о жизни отцов Церкви, «Августин Гиппонский. Биография» (Brown, Р. Augustine of Hippo. A Biography. 1967). Августин считал, что учение об избранном меньшинстве не противоречит универсальным и общепринятым церковным понятиям.
Христианские церкви не могли никого спасти, но они могли обеспечить государство честными и преданными гражданами. Мы, на земле, должны своими силами улучшать наши временные условия. Августин чувствовал разочарование и усталость, он состарился. После казни Марцеллина в 413 году ему хотелось одного — жить среди своих книг и писать. Однако вскоре он был вовлечен в последний большой конфликт внутри Западной Церкви: в борьбу с Пелагием, и на это ушли его последние силы.
Борьба с донатистами была, однако, самой важной контроверзой. В Гиппоне существовали и другие религиозные сообщества, которыми Августин как епископ должен был заниматься. Он был великолепно подготовлен к борьбе с манихеями, ведь после девяти лет ученичества он хорошо знал все их традиции (О пользе веры, 2). В начале девяностых годов IV века Августин вел споры с манихеем Фортунатом Гиппонским, а в 404 году после публичной дисскуссии, длившейся два дня, склонил к истинной вере Электа Феликса. Феликс был побежден и обратился в христианство. Он принадлежал к внутреннему кругу манихеев.
В Гиппоне существовали и весьма курьезные секты, например, авелиты, которые отказались от размножения, но с помощью усыновления поддерживали число своей общины, или секта монтанистов, которые считали своим предшественником Тертуллиана. В то время ходило много апокрифов, которые, по–видимому, исправляли, дополняли или углубляли Священное Писание. Августин неутомимо выступал с предупреждениями против ереси и напоминаниями об истинной вере. Он порвал также, но не столь шумно, с присциллианами, астрологами и маркионитами.
Когда читаешь о жизни Церкви в IV веке в знаменитом сочинении Эдуарда Гиббона (Edward Gibbon) «История Упадка и крушения Римской империи» («The Decline and Fall of the Roman Empire», 1776—1788), создается впечатление, что во времена раннего христианства было столько же сект, сколько регионов и общественных классов. Это дало Гиббону, при несомненной ценности содержания его книги, повод для иронии. Правда заключается в том, что и император, и епископы были сильно обеспокоены тем, чтобы не дать своей пастве разбрестись в стороны. Спасти единство Церкви, не прибегая к насильственным мерам, было нереально. Расколы позволяют увидеть, как благодаря христианскому учению в широких кругах разжигались всевозможные богословские фантазии.
Если в нашем современном секуляризованном мире нет больше «еретиков» и если мы крайне неохотно помещаем в субботних номерах газет интервью с теми, кто хотел бы ими считаться, это объясняется не тем, что поучительное единство Церкви неоспоримо, а тем, что догмы Церкви больше не вдохновляют метафизическое воображение людей. Борьба Августина за истинное учение — это не столько защита утвердившегося учения, сколько творческое нарушение границы в тех пунктах, где учение Церкви было нечетким или еще не устоявшимся.
Можно, конечно, назвать Микеланджело скучным архитектором, потому что его карнизы или оконные проемы имеют явное сходство с историческими канонами XIX века. Но Микеланджело сделал это первым. Очень интересно проследить за тем, как он искал свои решения, хотя сами по себе его решения вскоре стали «колониальным товаром». То же и с Августином. В известном смысле он говорит только то, что «всегда» говорила Церковь. Но нельзя забывать, что означает это «всегда»: после того как Августин сформулировал эти догмы, прошло много столетий.
Христианский епископ действительно преследовал своих же христиан, имея за спиной поддержку императора. Прошло много лет с тех пор, как христиане сплоченно противостояли преследованиям императора. И тем не менее, Августину пришлось позже принять донатистов в члены своей общины. Августин защищает discipline, «внешнее принуждение», наравне с eruditio и admomtio, то есть «обучением» и «предупреждением». Он снова подтверждает мистичность представления о невидимой церкви. Чудо Троицы было использовано им в качестве образа предопределения верующих. Определенное насилие по отношению к отступлениям от учения было необходимо. Моника закрыла перед Августином двери родительского дома, когда он стал манихеем.
Августин был готов использовать тот же прием поучительного насилия по отношению ко всем еретикам.
Борьба древних христиан против внешних врагов в известной степени превратилась в борьбу с врагом внутренним. Первые схватки между благочестивыми христианами и дикими хищниками, которые прежде происходили в Колизее, не оставляли равнодушными ни благочестивых, ни дикарей. «Где же Он? Где вкушают истину? Он в самой глубине сердца, только сердце отошло от Него. Вернитесь, отступники, к сердцу и прильните к Тому, Кто создал вас» (Исп. IV, 12). Августин создает образ внутреннего Христа, который спит в лодке, но который может пробудиться, когда шторм наберет силу. В произведениях зрелого Августина историческое богословие сочетается с мистицизмом. Однако его учение почти не доходит до его неученых слушателей.
Верующие приходили к нему со своими уже устоявшимися представлениями и понимали его проповеди, исходя из этих представлений. Тело и душа, жизнь земная и жизнь будущая создавали образы драматических коллизий в мире стихий и демонов. Прежде чем обратиться в христианство римляне должны были преодолеть культ семьи. Они должны были понять, что не могут делать все, что им заблагорассудится, отправляя культ дома. Августин был удручен состоянием своей паствы. И тем не ме-? нее паства была populus Dei — народом нового Израиля. Нельзя ждать от христиан больше благочестия, чем от евреев, вздыхал Августин. Он прилагал усилия, чтобы его напоминания и предупреждения стали частью повседневной жизни общины. Будучи епископом, он во время богослужения сидел в полукруглой апсиде со Священным Писанием в руках, а его паства стояла. Он давал ей хлеб насущный в духовном смысле. Он сумел сделать интересными истории, рассказанные в Священном Писании. Он явил поразительную способность к обновлению, читая свои проповеди на протяжении тридцати девяти лет.