Августин приехал в Милан осенью 384 года. Именно в Милане императоры Константин и Лициний в 313 году провозгласили веротерпимость. Тридцатилетний Августин приехал в политическую столицу Западной империи скептически настроенным, уставшим от жизни человеком, который благод аря своим талантам, случайностям и хорошим связям поднялся на вершину быстрее, чем мог ожидать. Он окружил себя скептиками и читал «Учение академиков» Цицерона, сочинение, говорившее о смирившейся жизненной мудрости последнего периода республики (45 год до н. э.). Августин переживал, так сказать, кризис тридцатилетнего возраста — все его желания как будто исполнились, а он, тем не менее, чувствовал ббльшую неудовлетворенность, чем когда бы то ни было. Только новый авторитет мог собрать воедино все оборванные нити. Даже сам император не произвел на Августина никакого впечатления.

В Милане он должен был преподавать риторику, а также писать панегирики в честь сомнительных императорских отпрысков и капризных генералов (Исп. VI, 6). Вскоре к нему присоединились два его старых африканских друга — Алипий и Небридий (Исп. IV, 7). Весной 385 года в Милан вслед за ним приехала и Моника (Исп. VI, I). Первым делом она постаралась устроить помолвку своего сына с подходящей женщиной, которая могла бы в будущем обеспечить ему надлежащее социальное положение (Исп. VI, 15). Мать Адеодата отослали обратно в Африку.

Знатной невесте, которую Моника нашла для Августина, было всего двенадцать лет, и потому она еще не могла выйти замуж. Жениху было около тридцати, и он на время ожидания обзавелся новой конкубиной. Юная невеста была дочерью знатного чиновника, христианина; он–то и должен был открыть Августину доступ в христианскую часть императорского двора. Впоследствии Августин всегда говорил о браке как о части суетности этого мира. Красивая женщина — не менее вредное смятение духа, чем богатство и пустое тщеславие (О пользе веры, 3). Сын Августина Адеодат остался с ним, потому что право на детей по римским законам принадлежало отцу. Что стало с прежней сожительницей Августина, не знает никто. Она просто исчезла.

Епископом в Милане в то время был Амвросий. Он был на четырнадцать лет старше Августина и уже в течение одиннадцати лет служил епископом. Амвросия рукоположили в епископы в 374 году, и он оказался первым ортодоксальным епископом в епископстве, где относительно свободно действовали ариане. До рукоположения в епископы Амвросий был губернатором провинции, ему тогда было тридцать три года. Он происходил из христианской семьи, но, несмотря на то что среди его предков был один христианский великомученик, принял крещение, когда уже стал епископом. Его брата и сестру — Сатира и Марцеллину, — как и его самого, впоследствии причислят к лику святых. Амвросий уже был духовным пастырем для трех императоров — Валентиниана, Грациана и Феодосия — и теперь всеми силами старался направить на путь истинный Валентиниана II.

Амвросий не раз боролся с молодым императором и его матерью–арианкой Юстиной и побеждал их. Император с матерью симпатизировали арианам, Амвросий осуждал арианство. Епископ был ловкий наставник, его семья привыкла повелевать. Властный по натуре, он умел в нужное время находить новые мощи святых. И вместе с тем кокетничал, говоря, что и сила Церкви, и его собственная состоят в слабости. У Амвросия Августин нашел столь же сильную склонность к целомудрию и аскетизму, какую нашел бы у Иеронима, если бы они в свое время встретились.

Несмотря на сопротивление сенаторской знати, Рим было сравнительно легко привести к христианству. А вот христианская история Милана началась только после того, как он стал городом императора. В 386 году Амвросий нашел мощи святых мучеников Гервасия и Протасия и хранил их под алтарем в своем огромном соборе. Речь идет о сыновьях святого Виталия, чьи портреты в мозаичных медальонах украшают церковь, построенную в честь их отца в Равенне. Эта находка увенчала победу Амвросия над Юстиной, матерью императора. Кроме того, епископ сочинял псалмы и был прекрасным оратором. Он позаимствовал с востока новые мелодии и ритмы и буквально зачаровал верующих своими псалмами. Августин слушал его проповеди критическим ухом профессионала: действительно ли они так хороши, как о них говорят (Исп. V, 13)?

Исходная точка отношений между Августином и Амвросием была не слишком благоприятной. Августин был назначен на свою должность противником Амвросия Симмахом и возвысился из манихейской среды в Риме. У Амвросия были причины для сдержанности. Отношения между Амвросием и Моникой сначала тоже сложились не совсем удачно. Моника привезла с собой африканский обычай приносить на кладбище угощение, чтобы утешить и мертвых, и живых. Епископ усмотрел в этих угощениях продолжение языческих «паренталий» — поминальных празднеств, которые были запрещены (ср. Письма, 29,10). Кроме того, Моника, опять же по африканскому обычаю, хотела праздновать субботу. Амвросий посоветовал ей придерживаться местных обычаев. Ничего удивительного, что он обратил внимание на странную мать и ее сына (Исп. VI, 2).

Августин не нашел в Амвросии–ораторе никаких слабостей и понимал, что сам он, по сравнению с ним, всего лишь деревенский умник. Он открыл в Амвросии образ человека, который мог бы служить ему примером. Амвросий знал языческих философов так же хорошо, как Ветхий и Новый Завет. Все, к чему он прикасался, превращалось в аргументы в пользу Церковных истин. Он сделал потустороннее божественным и толковал аллегории Ветхого Завета так же, как стоики толковали Гомера. Разумеется, Амвросий не первый читал Ветхий Завет таким образом, но он был первый, кого Августин слушал с большим вниманием и у кого учился мастерству. Толкования на рассказ о сотворении мира в XIII книге «Исповеди» показывают, насколько далеко такие рассуждения могли простираться. Августин в полную силу использовал новые возможности: евреи пили воду из духовной скалы, которая сопровождала их в пустыне, и скала эта — Христос. Два сына Адама несли ответственность и перед Старым и перед Новым заветом (О пользе веры, 8) и т. д.

Амвросий научил Августина по–новому читать тексты. Отношение между буквой и духом соответствовало отношению между буквальным и аллегорическим прочтением. Не зря апостол Павел учил Церковь, что «буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3, 6). Именно в аллегории проявляется духовный смысл текстов. Августин хотел проникнуть во внутренние сады текстов. Хотел научиться читать их «по духовному» — spiritualiter. Иллюзии гордости принадлежат внешнему миру, но истины смирения принадлежат миру внутреннему.

Амвросий читал про себя, беззвучно! Августин впервые столкнулся с этим на практике. Он сам, как и все известные ему люди, читал вслух, даже когда находился в одиночестве. Способ чтения Амвросия убедил Августина, что, строго говоря, звук — это лишняя материальность и что ощущаемый звук есть только инструмент духовного (Исп. V 3). По–видимому, Августин первый в западной философии развил теорию чтения, собственно того, что происходит, когда мы читаем книгу. Внутренний язык важнее внешнего. Августин понимал, что, читая про себя (in silentio), Амвросий сердцем ищет смысл текста. Чтение книг для души то же самое, что пища для тела. Бог позволяет одинокому читателю найти Себя, тогда как от восторженных масс Он скрывается. Чтение про себя пленило учителя риторики. Августину хотелось уйти от шума и пустой болтовни в свете рампы, хотелось вновь обрести себя в медитативной концентрации.

ВIV веке картинки в тексте все еще оставались подпоркой для памяти. Лишь в раннем средневековье, когда латынь стала чужим языком, иллюстрации стали обретать свой непосредственный смысл. Во времена же Августина исписанные страницы представляли собой лист, заполненный буквами без промежутков между словами. Поэтому читать их, не напрягая память, было невозможно. Тайна, открывшаяся Августину в способе чтения Амвросия, позднее была им рассмотрена в очень содержательном небольшом сочинении «Об учителе». Усвоенная Августином христианская культура чтения отодвинула в сторону все остальные формы связи с божественным: сны, предсказания звезд, оракулов, магию и риторику. Книга стала главной дверью, ведущей из внешнего мира во внутренний. Сочинения самого Августина оставались центром тяжести этой культуры чтения на протяжении более тысячи лет. В церковном искусстве он почти всегда изображается либо читающим, либо пишущим и всегда с одной или несколькими книгами в качестве атрибутов.

У манихеев Августин впервые встретился с ученой, а потом и народной версией веры этой общины. И был разочарован. В христианстве он нашел народную веру Моники и вот теперь, у Амвросия, нашел ее ученую версию. Он был изумлен. Имматериализм Амвросия был особенно важен для Августина, который раньше, у манихеев, воспринимал свет, как материю, и Бога, как нечто, обладающее плотью (Исп. IV, 16; VI, 3). Платоновско–христианский спиритуализм, с которым Августин познакомился в Милане, открыл перед ним новый мир (Исп. Ill, 7; VI, 4:0 блаж. жизни, 4) Амвросий предполагал имматериальность божественного точно так же, как неоплатоники. Моника же повторяла слова Амвросия и шаг за шагом подталкивала Августина к вере его детства (Исп. 1,11).

Августин и Амвросий одинаково восхищались Цицероном. Было бы не совсем верно сказать, что Августин слушал проповеди Амвросия только затем, чтобы насладиться его риторикой. У Амвросия он нашел ораторское искусство, в котором не было пустословий; риторика Амвросия была далека оттого, чтобы льстить власть имущим. Он открыл Августину умение соединять ораторское искусство с осмысленным содержанием, когда–то присущее Цицерону. А главное, Амвросий явил Августину мудрость, не бегущую от мира. Ибо, обладая исключительной силой убеждения, епископ Милана занимался и государственной, и Церковной политикой. Его христианство не было системой личных мнений, он говорил от лица всей Церкви как института, учрежденного Богом. Амвросий показал Августину образец равновесия между активной и созерцательной жизнью — Марта и Мария, Рахиль и Лия. Кроме того, он явил ему яркую картину авторитета Церкви.

В Тагасте, Мадавре и Карфагене и даже в Риме Августин был звездой. В Милане же он впервые ощутил себя деревенщиной, попавшей в город. Люди обращали внимание на его африканский акцент (О порядке, II, 17). Сожительница Августина оказалась первой жертвой новых социальных требований, которые стояли перед ним и его матерью. Ее без всяких церемоний отправили обратно в Африку. Но и женитьба Августина на богатой христианской девушке тоже не состоялась. Августин все еще раздумывал над тем, как ему устроить свою жизнь в качестве философа. До сих пор он довольствовался кругом людей, изучающих работы неоплатоников, читал и толковал великого Плотина (ум. в 270 г.) уже после того, как Порфирий систематизировал его учение. Августин познакомился с неоплатонизмом еще в Риме, где у неоплатоников было много приверженцев (Письма, 118). В Милане в среде неоплатоников главную роль играл известный Манлий Теодор, богатый, образованный и весьма уважаемый горожанин (О порядке, I, 11). Десять лет спустя он достиг вершины в политике и стал консулом.

Ученик Плотина Порфирий был непримиримым врагом христианства. Августин в трактате «О граде Божием» (XIX, 22–23) приводит примеры его едких выпадов против библейской религии. Возможно, в кругах неоплатоников в Милане мы встретили бы и Августина, пытавшегося в очередной раз вырваться из тисков матери. Однако вовсе не факт, что эти духовные направления и общины ощущали свою обоюдную исключительность так сильно, как мы теперь склонны думать. Люди из более низких социальных кругов посещали театры, храмы и церкви в зависимости от того, что там происходило. Большинство жило в более диффузном синкретизме, где не было никаких четких границ. Христос сказал: «Царство Мое не от мира сего» (Иоан. 18, 36). И Августин, и Амвросий понимали эти слова, как подтверждение учения об идеях Платона (Пр. акад. Ill, 17). Когда Августин, уже став епископом, оглядывается в «Исповеди» на свою жизнь, мы понимаем, что в свое время в работах неоплатоников его насторожило именно отсутствие упоминания имени Христа. Сам Плотин по отношению к христианству хранил молчание.

Августин далеко не сразу понял Платона. Платон полагал, что неизменное лучше изменяющегося и потому невидимое лучше видимого. Счастье, даруемое мудростью, означает, что человек стал на якорь где–то вне этой жизни. Августин не видел большой разницы между Платоном, Аристотелем и неоплатониками. По его мнению, все они подтверждали существование имматериального, бестелесного мира, где истины открыты мыслям, но недоступны ощущениям (Исп. VII, 20). В платонизме Августин нашел аргументы в пользу отрешения от этого мира и совет вести аскетический образ жизни, дабы найти истину, нетронутую заблуждениями чувственных впечатлений. Но он не нашел там ничего о грехе и его искуплении.

Неоплатонизм вращался вокруг высшего принципа, который был непостижим и невыразим. Это так называемое Единое–благо превосходит все типы вещей и все типы познания. Об этом Едином–благе нельзя даже сказать, что оно–то и есть потустороннее добро и зло. Но это Единое–благо в порядке нисхождения связано с Бытием–умом и Мировой душой. Бытие–ум определяет дифференциацию мысли, а Мировая душа создает жизнь и движение в природе. Эти три инстанции являются ступенью внутри одного и того же божества. Таким образом, неоплатонизм тоже имел своего рода учение о триединстве, но с четким делением по рангу между инстанциями. Человеческая душа порождена Мировой душой, которую любит в силу необходимости.

Просвещенная душа становится богоподобной, то есть бессмертной, и реализует свое родство с божеством. Просвещение возможно только через дисциплину и аскезу как тела, так и мыслей. На практике переход от манихейства к неоплатонизму был, наверное, для Августина не слишком болезненным. Но он освободился от материализма манихеев и их наивной локализации Христа в солнце и луне. К тому же Августин, сумев повернуться спиной к дуализму, удовлетворил свою потребность в единстве и собранности. Однако неоплатонизм не знал никаких личных отношений между божеством и людьми.

Друг Августина Романиан с сыном Лиценцием, по–видимому, приехал в Милан в 385 году. Августин был частным учителем Лиценция еще в Тагасте. Именно Романиан уговорил Августина, а вместе с ним Алипия, Гонората и Марциана примкнуть к манихеям и теперь хотел уговорить Августина вступить в манихейский монастырь в Риме. Но для Августина не подходила ни эта религия, ни это время. Его дальнейшая карьера зависела от будущей женитьбы и принятия крещения. Августин ко всему относился настолько серьезно, что планы крещения вытеснили планы о женитьбе. Если он станет христианином, пусть это произойдет открыто и с радикальными социальными последствиями.

Моника, со своей стороны, поддерживала мысль об обращении Августина в христианство, ибо это дало бы ему социальное преимущество при императорском дворе (Исп. VI, 13). Однако подобные планы были чужды характеру Августина. И «Гортензий» Цицерона, и манихеи воспитали в нем другой тип отношения к жизни. В то время Августин презирал «бедных женщин» (muforculae), которые не видели героизма в стремлении мужчины найти истину (Исп. VI, 14). В социальных амбициях Моники он видел тенденции, родственные сопротивлению женщин тому, чтобы их мужья создавали общества мудрости вдали от шума и суеты этого мира.

***

Весной 385 года Юстина, мать императора, захотела отдать одну церковь, находившуюся вне городских стен, под арианское богослужение. По–видимому, это была та церковь, которая сейчас называется церковью Святого Лаврентия. Амвросий сказал: нет. Тогда двор потребовал отдать им новую церковь—Святой Феклы, которая теперь там покоится. Конфликт зашел в тупик. Амвросия поддерживали патриотически настроенные миланцы, которые не хотели видеть в церквах города мать императора и ее готских солдат. Епископ пригрозил Юстине и всем, кто был на ее стороне, отлучением от церкви. Вместе со своими сторонниками он захватил церковь, о которой шла речь, и всю ночь верующие пели там псалмы. С большим красноречием Амвросий объявил, что готов принять мученическую смерть за своего Господа. Двору пришлось уступить.

Моника была самой преданной сторонницей епископа (Исп. IX, 7). В письме к императору Валентиниану II Амвросий объяснил принципиальность своего протеста. В делах, касающихся церкви, епископ выступает судьей императора, а не император — судьей епископа. Несмотря ни на что, император, с точки зрения Церкви, — человек несведующий. Он не рукоположен. Предоставление церкви для проповеди арианской ереси было бы оскорблением божественной сути Христа, которую они отрицают. Император принадлежит Церкви, но не стоит над нею.

Вскоре после этого Амвросий нашел мощи мучеников Протасия и Гервасия. И он сам, и его паства истолковали эту находку как благодарность Всевышнего за то, что епископ оказал сопротивление язычнице Юстине (Исп. IX, 7). Такой мощный знак заставил императрицу–мать отступить. Арианство было осуждено на церковном соборе в Константинополе еще в 381 году, так что отношение Церкви к этой ереси было определено уже давно. Чудесным образом и крайне вовремя этими мощами, доставленными на место их последнего упокоения в базилику, которая, по–видимому, находилась на месте теперешней церкви Святого Амвросия, был исцелен слепой. Августин наблюдал за происходящим со стороны и узнавал от Моники о всех последних событиях.

Весной 386 года Амвросий читал проповеди, в которых использовал некоторые мотивы из «Эннеад» Плотина. Вообще трудно точно сказать, где и как Августин познакомился с неоплатонизмом. Возможно, именно эти проповеди Амвросия объясняют возникший у Августина интерес к неоплатонизму и очень несущественные различия между неоплатонизмом и христианством в его раннем мировоззрении (Исп. IV, 4; VI, 4). Но, безусловно, у Августина были и другие источники.

Летом 386 года Августин вращался в среде неоплатоников, где он, среди прочих, встретил Манлия Теодора, которому посвятил свое сочинение «О блаженной жизни». Сочинение написано в виде письма Теодору, в котором Августин попутно воспроизводит разговоры, будто бы имевшие место в Кассициаке. Кроме того, с мыслями и сочинениями неоплатоников он познакомился при посредстве священника Симплициана, ставшего после Амвросия епископом Милана (Исп. VIII, 1 и 3–5). Особенно это касается иДей, исходивших от ритора и неоплатоника Мария Викторина, который несколько раньше официально обратился в Риме в христианство (Исп. VIII, 4). Для Августина крайне важно было то, что Викторин, как и он сам, и его друзья, был африканцем.

С Симплицианом у Августина сложились более близкие отношения, чем с Амвросием (Исп. VIII, 2). Непосредственный контакте Амвросием был весьма ограничен. Предста-’ вители римской власти не допускали нарушения социальных порядков. Августин не хотел мешать занятому епископу, и Амвросий, разумеется, даже не подозревал в Августине человека, которому предстоит затмить его в истории Церкви. Амвросий же был для Августина одновременно примером и неженатого аскета, и человека, который без особых колебаний соединял в своих проповедях мысли платонизма и христианства. По–видимому, Августину было нетрудно преодолеть восхождение и узреть истину, о которой платоники постоянно твердили в своих работах (Исп. VII, 17). Он занялся неоплатонизмом. Чтение и дискуссии подкреплялись силой опыта и размышлениями, подтверждавшими истины неоплатоников. Когда Августин пришел к христианству, все это еще было свежо в его памяти. Мистическое прозрение, выразившееся в неординарном, однако неслучайном прикосновении к исти-„ не, связано с верой в присутствие христианского Бога (Исп. VII, 16–23).