Понтициан, крещеный африканец, навестил Августина в Милане по какому–то делу и был удивлен, застав его за чтением Посланий апостола Павла (Исп. VIII, 4). Он рассказал Августину и Алипию историю об африканском отшельнике Антонии (Исп. VIII, 6 и 12; О христ. учен. прол. 8). А также о монашеских общинах, которые стали появляться во многих местах Западной Европы. Сам Понтициан нашел книгу об отшельнике Антонии в далеком Трире в долит Мозеля. Эта книга сыграла решающую роль в выборе им жизненного пути. Антоний (251–356) тоже обратился в христианство, услыхав задевшие его слова. Понтициан говорит, что Антоний в открытые двери церкви услыхал слова: «Пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною!» (Мф. 19, 21).
В «Исповеди» мы находим ряд примеров для «подражания» — imitatb — в качестве моральной силы. Человек может действовать под влиянием неправильных примеров, а может получить помощь и от хороших образцов. Чтение как феномен рано вовлекается в теорию imitatb. Прочитанное накладывает на человека отпечаток, изменяет его.
Однако от античности нам остался только один бесспорный рассказ о человеке, который, прочитав книгу, обратился к вере, — это история о том, как Августин читал в Карфагене Цицерона и позже, в Милане, — апостола Павла. Таким образом именно его следует считать основателем оригинальной, христианской культуры чтения.
Взволнованные рассказом Понтициана об отшельнике Антонии, Августин и Алипий выходят в сад. «Так, вне себя от жгучего стыда, угрызался я во время Понтицианова рассказа. Беседа окончилась, изложена была причина, приведшая его к нам, и он ушел к себе, а я — в себя. Чего только не наговорил я себе! Какими мыслями не бичевал душу свою, чтобы она согласилась на мои попытки идти за Тобой! Она сопротивлялась, отрекалась и не извиня· ла себя» (Исп. VIII, 7). Августин нашел свой Гефсиман.
Он говорит: «Спор этот шел в сердце моем: обо мне самом и против меня самого» (Исп. VIII, 11). В таком настроении — insaniebam salubriter et moriebar vltaliter. «я безумствовал, чтобы войти в разум, и умирал, чтобы жить», — в каком Августин находился в начале августа 386 года в саду своего дома в Милане, он услыхал напевный детский голос: «Возьми, читай! Возьми, читай!». Tolle et lege! — рассказывал Августин своим друзьям–христианам. Он хотел, чтобы они пристрастились к чтению, которое могло изменить их, как он сам изменился, прочитав «Гортензия» Цицерона и, позже, Послание к Римлянам апостола Павла.
Целомудрие победило искушавших его Вздор, Сладострастие, Пустоту и Тщеславие (Исп. VIII, 11). Августин бегом вернулся к своему другу Алипию, раскрыл Священное Писание и прочитал слова, обращенные прямо к нему: «Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; Но облекитесь в Господа (нашего) Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти» (Рим. 13,13–14). И разом все сомнения исчезли (Исп. VIII, 12). В античности любили раскрывать книгу наугад. чтобы найти пророческие слова. Не только Библию, Для той же цели раскрывали сочинения Гомера и Вергилия. Августин предается Христу, прочитав выпавшие ему слова, и тут же то же самое происходит и с Алипием. Они бегут к Монике, — этот рассказ Августин передает в настоящем времени, — чтобы поведать ей о том, что с ними случилось, она так радуется этому обращению, что даже не сетует на то, что отныне ей придется расстаться с мечтой о внуках (Исп. VIII, 12).
Этому обращению близко по духу и решение Августина о новой жизни и отказе от брака, Странно, но в конце того лета у Августина начались боли в груди и трудности с дыханием, и он более не мог продолжать карьеру ритора (Исп. IX, 2 и 5). Поэтому той же осенью он вернулся в Кассициак и там записал свои первые мысли, связанные с обращением. Он наконец понял, что именно в христианстве нашел ту мудрость, которую искал.
Рассказ Августина о своем «обращении» в Милане оставляет без ответа много вопросов. В том числе непонятно, от чего же он отвратился и к чему обратился. Он явно пережил жизненный кризис, который заставил его отказаться от брака и карьеры (Исп. VI, 11–13; VIII, 1). Правда, изменения в его миропонимании происходили, наверное, медленнее, чем может показаться по его драматическому рассказу об обращении. Уже целый год Августин говорил о неоплатонизме и христианстве, как о совместимых величинах, и развитие его понимания христианства ни в коем случае не остановилось на «обращении» в Миланском саду.
Это обращение скорее является повторением и воспоминанием о встрече с «Гортензием» Цицерона. С той только разницей, что теперь роль пробудившего играл апостол Павел. Августин обнаружил, что Христос представляет собой ту мудрость, которую он искал в манихействе, скептицизме и неоплатонизме (Исп. VII, 21). Но принятие им христианского крещения не привело к отказу от неоплатонизма. Скорее можно сказать, что новая христианская вера Августина дает его неоплатоническим рассуждениям более определенное содержание и прибавляет им серьезности.
Осень 386 года между «обращением» в Миланском саду и принятием крещения Августин проводит в Кассициаке, и по его небольшим философским сочинениям мы впервые можем проследить работу его мысли. Кассициак стал для Августина тем же, чем Тускуланское поместье было для Цицерона. Первые диалоги Августина были написаны по примеру философских диалогов Цицерона.
Счастье, даруемое философией уже в этой жизни, понималось как предвосхищение того блаженства, которое вера могла подарить в жизни будущей. С некоторым колебанием Августин признает авторитет Церкви в вопросах веры. Но он никогда не уклонится от «авторитета Христа» — auctoritas Christi, говорит он (Пр. акад. Ill, 20).
Авторитет Церкви в понимании смысла Писания становится основой существующего философского знания. Церковь говорит то же самое, что и философские учители Августина, — это постулат — просто она говорит и многое другое. Своеобразное мышление Августина начинается тогда, когда он понимает, что вся философия уже выражена в словах Священного Писания. Именно чтение Священного Писания освободило его от авторитетов Платона и Плотина. Тем не менее, Августин долго — вплоть до трактата «Об истинной религии» (391) — видел значительное различие между авторитетом Христа и авторитетом Церкви (Об ист. рел. 6 и 8).
Проблема авторитета первый раз появляется в трактате против скептиков. Для познания необходим и разум, и авторитет. Разум самоуничтожается, если не может опереться на какой–нибудь авторитет. В этом наиболее очевидное отклонение Августина от платонизма. Он говорит, что выбрал своим авторитетом Христа, так что любовь к мудрости стала для него любовью к Христу (Пр. акад. Ill, 20). Так он связывает воедино веру и понимание.
Сам Августин считает свои мысли о главных богословских проблемах философскими изысканиями. Когда он говорит о значении авторитета, нужно помнить, что авторитет Христа как «внутреннего учителя» есть нечто совсем иное, чем авторитет Церкви. Понятие веры — это материя, с которой работает философия, но философ может и самостоятельно прийти к этому (О пользе веры, 32). Вера помогает разуму искать правильные пути и дает ответ, когда разум зашел в тупик (Исп. VI, 5). Смысл формулы, которую Ансельм Кентерберийский (1033–1109) позже использовал Для подкрепления своего августинизма: «Я верю, чтобы понять» — credo ut intelligam — означает, что вера является поводырем разума и гарантирует его успех (ср. Об учит. 32). Тем не менее человек должен понять, что он ищет, До того, как начнет верить, чтобы понять еще больше. «Понять, чтобы верить, и верить, чтобы понять!» — ergo intellege ut credas, erode ut inteSgas (Письма, 120, 1). Понимание без веры касается не содержания веры, но основ для веры вообще. Только то понимание, которое сопровождается верой, имеет отношение к содержанию веры. То, что вера опережает решающее понимание, делает это понимание зависимым от благодати.
Другими словами, Августин не знает современных противоречий между верой и разумом и их места в альтернативной картине действительности. Тот, кто не верит, никогда не обретет полного знания ни в одной науке (О своб. реш. II, 2; Об учит. 37). Ибо у веры и разума единая цель. Vents philosophus est amator Del·, «истинный философ тот, который любит Бога» (О граде Бож. VIII, 1). Для философии «любовь к мудрости» (amor sapientiae) есть не что иное, как любовь к Богу.
Позже в трактате «О пользе веры» (392) Августин будет оперировать вместо этого тремя понятиями: пониманием, верой и мнением. Первое — всегда бывает безошибочным. Второе иногда ошибается. Третье без ошибок не бывает. То, что мы понимаем, зависит от разума. То, во что мы верим, зависит от авторитета. То, что мы предполагаем, зависит от предрассудков. «Но все, кто понимают, верят. Верят также и те, кто предполагает. Но не все, кто верят, понимают, и те, кто только предполагают, не понимают вообще ничего» (О пользе веры, 25). Чуть ниже он скажет: «Здоровее поверить до того, как прибегнуть к разуму, — ибо разум не может понять сам себя — и вместе с верой подготовить почву для семян истины» (О пользе веры, 31).
Цель христианской веры, как ее понимал Августин осенью 385 года, совладала с целью его философского мышления. Христос был «Божией Премудростью» — sapientia Dei (1 Кор. 1,24). Для зрелого Августина главную роль играли «сердце», «любовь» и «воля». Однако в первых платонико–христианеких диалогах он отдавал предпочтение «духу и разуму» — mens et ratio. Поэтому на первых порах его «обращение» не привело к более низкой оценке мышления. Только в средневековье philosophia становится понятием науки о познании мира в противоположность теологии как науки о божественном. В течение всей античности — греческой, римской и христианской — философия являлась главным инструментом жизни, ищущей счастья.
***
В IV веке многие писатели представляли Христа и христианство как «истинную премудрость». Христос обладал всеми знаниями (О возд. и отпущ. грехов, II, 29; О борен. христ. 20, 22). Его воля неделима (Рассужд. на Еванг. от Иоан. 60,5). Христос был мудростью Соломоновой, и он был животворящим словом Божиим. Поэтому со временем Августину было крайне трудно провести разделительную линию между философией и религией. Он критикует Порфирия, который не понимает, что Христос — это «истинная премудрость» (О граде Бож. X, 28). Христос был «Словом Божиим» и »Божией премудростью» еще до того, как стал его страдающим на кресте слугой, говорит Августин.
Животворящая мысль Бога суть всех предметов. Об этом говорится уже у Филона и Оригена. Августин полагает, что идеи находятся в «премудрости» или «слове» Божием, в его sapientia или verbum, которые суть сам Христос (О блаж. жизни, 34). Для подобных рассуждений Августина, а позже и Данте, большое значение имела книга Премудрости Соломона. В Библии Иеронима книга Премудрости входила в Ветхий Завет. Однако она выпала из протестанского канона и теперь считается апокрифом.
Позже в вопросе о познаваемости Бога Августин отмечает важное различие между Отцом и Сыном. Отец непознаваем разумом, но Сына, который является истиной и премудростью Божией, разум может постичь как абсолютную истину. Сын сам сделал себя видимым, потому что он есть свет, который дает нам истинное знание (О граде Бож. XI, 2). Подтверждение тому, что Христос есть истина, премудрость и свет, Августин находит в разных местах Писания, особенно в Евангелии от Иоанна.
Сына можно сравнить с бесконечностью цифрового ряда. Он — истина, которая охватывает бесконечное множество отдельных истин. В Псалме 146, 5 говорится: «разум Его неизмерим». Бесконечность Отца, напротив, обладает качественным свойством и родственно числу «один». Он воплощает не только бесконечное множество истин, Но является и бесконечно иным. Таким образом Августин представляет сотворение мира как дело Отца и Сына. Это хорошо соотносится с его упорной работой над Прологом Иоанна.
Бог создал мир «через» своего сына, пишет он в раннем письме к Небридию (Письма, 14, 4). С этой точки зрения Пролог Иоанна является не только историей об инкарнации, но и историей о Творении. Да, у Августина картины инкарнации и Творения переплетены друг с другом. Потому что «слово» Божие, Его verbum становится плотью уже при материализации животворящей мысли Бога в начале мира. Здесь Августин приходит в противоречие с платониками. Они стыдятся признать инкарнацию Христа, говорит он (О граде Бож. X, 29). Когда Августин в Милане принял крещение, он принял и христианское учение о мудрости, которое, по его мнению, в конце концов станет полновластным, ибо его содержанием являются мысли самого Бога.
Августин часто ставит читателя в трудное положение, потому что неоднократно, начав рассуждать о чем–то в своих проповедях, письмах и трактатах, не всегда доводит до конца свои рассуждения. Ни один мыслитель не излагает свои мысли так фрагментарно, как Августин. Только читатель начинает верить, что нашел ключ к той или иной части необъятных текстов Августина, как тот на· много лет забывает эту идею, а потом она вновь возникает в его творчестве в каком–нибудь неожиданном месте, и он продолжает развивать ее дальше, но никогда эта мысль не предстает перед читателем последовательно во всей полноте.
Большая часть литературы об Августине страдает однобокостью, потому что исследователи пытаются использовать отдельные системные фрагменты в качестве ключа для понимания всего творчества Августина, хотя применимость их весьма ограничена. Делалось много попыток отыскать христианскую веру Августина уже в его ранних работах, и наоборот: дотошно искали философию юношеских диалогов в проповедях Августина–епископа. Таким образом хотели сконструировать содержание мысли этого отца Церкви, тексты которого не дают для этого прямого основания. Августин и сам понимал, что его мышление прошло через много стадий. Именно поэтому он написал такие самокритичные книги, как «Исповедь» и «Пересмотры».