Тот вечер, когда мы поплыли на лодке. Я, сидя чуть позади тех двоих, неотрывно смотрела на тоненькие ножки Смиллы, выглядывающие из-под розового хлопкового платьица. Ножки, так переполненные жизнью, вмещавшие так много энергии, что им приходилось все время подпрыгивать – обычного размеренного шага было недостаточно. Почему-то эти ножки напомнили мне о фильме, который Алекс выбрал для совместного просмотра несколькими днями ранее. Это была история о педофиле-убийце, мрачный, жестокий и безжалостный триллер. Без сомнения, один из самых отвратительных фильмов, которые я видела в своей жизни. Когда наконец камера показала крупным планом две синевато-бледные, безжизненные ножки маленькой девочки, торчащие из-под кустов, я больше не могла сдерживать рвотные позывы. Побежала в ванную, где меня стошнило. Снова.

Когда я вернулась, Алекс по-прежнему внимательно смотрел фильм; он не обратил на меня внимания, когда я присела на самый краешек дивана. Тогда я еще не рассказала ему о ребенке. Отчасти думала, что все выйдет само собой: он заметит мою постоянную тошноту и сможет сложить два и два. Но этого не произошло. Он все узнал, только когда мы приехали в Морхем – только тогда я смогла собраться с силами, чтобы сообщить ему новость. Оставалось всего несколько часов до приезда Смиллы, несколько часов до того момента, когда я, лежа в кровати, приняла решение сохранить ребенка. И бросить Алекса.

С утра я все ему рассказала, но он не принял меня всерьез. Надо было сразу же собрать вещи и уехать оттуда, но что-то удержало меня. Я хотела избежать душераздирающей сцены на глазах у Смиллы? Или меня просто ошарашила реакция Алекса, и мне нужно было время собраться с мыслями? Как бы то ни было, в тот день я осталась. И после обеда поехала с ними на остров. На пристани он обернулся ко мне. Вечернее солнце окружало его голову кроваво-красным ореолом. Он улыбнулся.

– Как хорошо, что ты изменила свое решение.

Во мне было одно-единственное очевидное чувство. Только один ответ. Насколько помню, мне даже не пришлось собираться с духом, чтобы озвучить его:

– Нет, не изменила.

Мы сели в лодку, поехали на остров, и там Алекс бесследно пропал. Провалился сквозь землю. Несколько дней я искала его, безуспешно пыталась дозвониться. И вот внезапно Алекс снова был здесь. Его дыхание у моего уха было размеренным и удовлетворенным. Очевидно, я сделала все ровно так, как он планировал. Я с силой прижала трубку к уху, чтобы не уронить, и поняла, что он ждет, чтобы я что-нибудь сказала. Но я не проронила ни слова.

– Так соскучилась, что онемела, видимо, – сказал он наконец. – Ты все еще в Морхеме?

Я коротко ответила: «Да». Потом уже готова была спросить, где он сам, но поняла, что сначала надо выяснить более важные вещи.

– Как Смилла, она в порядке? Ты ведь не стал…

Мне не удалось закончить фразу. Страх, подозрения много раз терзали меня после исчезновения Алекса и Смиллы. Невозможное, невыразимое. Не было никакого повода это подозревать… Во всяком случае, если основываться на том коротком промежутке, в который мне удалось наблюдать их отношения. …Что Алекс способен сделать Смилле больно. Что в поисках новой жертвы он выместит на ней досаду, будет играть с ней в свои игры. Нет, я не могла сказать это вслух. Только думала про себя. И все-таки именно по этой причине я осталась в Морхеме после их исчезновения. Потому что я чувствовала тяжесть на своих плечах, бремя, которое нельзя было облегчить, не убедившись, что Смилла в безопасности. Что никакое зло ее не коснулось.

Я вспомнила о пожилом мужчине из коричневого коттеджа, который сообщил, что видел Алекса и Смиллу; вспомнила, что он сказал об Алексе. «Выглядел рассерженным. А может, перепуганным… Сложно сказать точно». Хотя я не знала, можно ли придавать большое значение словам старика, именно они заставили меня в конце концов обратиться в полицию. Ради Смиллы. Я никогда не видела Алекса напуганным, не могла представить себе, что он чего-то боится. Но я видела его внутреннюю ярость, слишком хорошо знала, на что она могла его толкнуть.

Алекс отнял трубку от уха и обратился к кому-то, кто находился поблизости: «Ты точно чувствуешь себя хорошо? Ты можешь сказать, что чувствуешь себя хорошо?» Я услышала вдалеке голос Смиллы. С детским недоумением она послушно повторила:

– Я чувствую себя хорошо.

Я закрыла глаза; изображение двух детских ножек, торчащих из-под кустов, наконец стерлось с сетчатки, перестало терзать меня.

– С кем ты разговариваешь, папа?

Смилле было всего четыре, и все же я слышала в ее голосе настороженность. Пока Алекс что-то объяснял ей про старого друга детства, чувство вины снова напомнило о себе. Я ощущала себя виноватой за свою роль в жизни этой девочки, за то, что вторглась в ее мирок. Я видела ее перед собой, ее дерзкое личико, когда мы причалили к острову и Алекс пытался уговорить меня пойти с ними. Видела, как сверкнули ее глаза, когда он с иронией, которую она вряд ли заметила, сказал: «Отдохнуть всей семьей, дорогая». Она хотела владеть своим папой целиком, а не делить его с чужой женщиной.

Я бросила взгляд через плечо и заметила, что юная Грета в черном одеянии исчезла с поляны. Я снова была одна в лесной глуши. На примитивном кладбище животных, в компании топора. На другом конце Смилла, кажется, неохотно согласилась оставить папу в покое, раз уж он отчитался о том, с кем разговаривает. «Папа просто немного поговорит. Ты можешь взять папин планшет на сколько хочешь. Поиграй в ту игру, которая тебе так нравится. Да, ту, где можно одевать девочку в разные наряды».

Наконец я услышала какой-то хлопок, очевидно, это закрылась дверь, и стало тихо. Смилла больше не стояла рядом, слушая разговор, не следила ревниво за своим папой. Я провела пальцами по топору и сделала глубокий вдох.

– Расскажи мне, – сказала я. – Расскажи, что произошло в тот вечер на острове.

И он рассказал. Смилла только-только начала уставать от приключений, когда они набрели на что-то вроде стоянки на другой стороне острова. Рядом была пришвартована лодка, как будто окровавленная. Смилла отказалась туда залезать, так что ему пришлось самому поднять ее и посадить в лодку. Он объяснил, что это такая игра, что они подшутят надо мной, и поэтому она должна сидеть очень тихо, не кричать и не разговаривать. На веслах они уплыли к другому берегу озера.

Я вздрогнула, несмотря на тепло. Увидела перед собой белую шлюпку. Услышала полный ненависти голос Юрмы. «Так, значит, ты не брала кое-что, что принадлежит нам?» Голос меняется, теперь я слышу не Юрму, а юную Грету: «Я думала, Юрма быстро успокоится. И никого не будут наказывать».

– А потом?

– Ну, потом…

Потом они прошли через лес, ориентируясь на шум, идущий от шоссе. И когда добрались до него, оказалось, что им повезло: один из автобусов до города отправлялся всего через четверть часа. Практически нереальная удача! Смилла проспала большую часть пути домой. На станции он заказал такси.

Вот и все, больше нечего было к этому добавить. Дрожащими руками я расправила куртку на поваленном дереве. Дома, они у себя дома. Там они были все это время, с того самого вечера. Пока подо мной разверзалась бездна, грозясь поглотить, Алекс и Смилла были в безопасности. Он обманывал меня все это время. Я медленно качала головой из стороны в сторону. Я знала. Каким-то образом я все это знала. Но между знанием и пониманием лежит целая пропасть.

– Как ты мог так поступить? – слабым голосом спросила я.

Ответ был словно удар кнута.

– Ты все еще не поняла?

Я беззвучно помотала головой. Хотя Алекс не мог меня видеть, он будто бы уловил этот жест.

– Хотел посмотреть, что ты будешь делать. Уедешь ли сразу или будешь ждать и искать.

Мне пришлось снова сесть. Бревно было твердым и шершавым. Я чувствовала, что меня всю трясет. Руки так дрожали, что пришлось изо всех сил прижать телефон к уху, чтобы не уронить его.

Мой телефон – я ведь нашла его в кровати Алекса после исчезновения. Оказался ли он под одеялом по ошибке или Алекс намеренно положил его туда, когда заправлял постель? Начал ли он планировать это своеобразное испытание еще за несколько часов до того, как мы отправились на остров? Собирался ли он уже тогда исчезнуть вместе со Смиллой и исключить всякую возможность связаться с ним? Могло ли это быть возможным?

– Ты отключил телефон, – сказала я.

– Но что бы тогда было в этом сложного, если бы ты могла мне позвонить?

Внутри все заклокотало. Зачем он в конце концов начал звонить сам, ничего не говоря? Чтобы увеличить напряжение, повысить «сложность». Я спросила об этих молчаливых звонках, которые поступали несколько раз за последние сутки, но Алекс ничего о них не знал. Он уверенно утверждал, что до настоящего момента никак не давал о себе знать. Когда я стала настаивать, он разозлился.

– Да хрен с ним. Это не имеет никакого значения. Важно только то, что ты не свалила. Ты осталась там, значит, прошла испытание.

У меня закружилась голова, ноги стали ватными. Я никогда не падала в обморок, но поняла, что именно так чувствуешь себя за несколько секунд до того, как это происходит. Вокруг и внутри бушевал хаос, тьма медленно поглощала меня, и что же это было? Игра? Экзамен?

– Ты разве не понимаешь, что я это сделал для твоего же блага? Ты говорила всякие глупости… Я просто решил дать тебе шанс как следует подумать. Чтобы ты смогла понять, что не можешь без меня жить.

Я увидела перед собой черный шелковый галстук. Руки Алекса затягивают узел вокруг моей шеи все туже и туже, а я со связанными руками изгибаюсь дугой, пытаясь высвободиться. Перед глазами стоит туман, легкие готовы вот-вот лопнуть. Я была уверена, что он действительно решил задушить меня. Всерьез. И только тогда, ровно в этот момент, Алекс отпустил меня. Позволил снова дышать. «Не можешь без меня жить».

Все куда-то провалилось, осталась только правда, такая же жесткая и неудобная, как ствол дерева подо мной. Алекс осознанно подорвал те и так уже шаткие опоры, на которых кое-как держалась моя жизнь, подвергнув меня этому испытанию. «Для твоего же блага». Утренний ветер пронесся между деревьями и положил на шею свою ледяную руку. Все, что Алекс заставлял меня вынести раньше, было ничто по сравнению с этим издевательством.

Как-то мне удалось встать и подобрать топор. Куртку я оставила на поваленном дереве. Перед глазами рябило, когда я пробиралась обратно между деревьями, и я не могла различить ничего дальше, чем на несколько метров вперед. Ветки царапали лицо, но боль была где-то далеко, она словно не была частью меня.

– А ребенок? – услышала я свой голос.

– Какой ребенок?

– Ребенок, которого я…

– Никакого ребенка нет. Ты прекрасно это знаешь, Грета.

Слова тяжело падали вниз. Вот что он имеет в виду, вот чего ждет. Что будем только мы с ним. До того момента, когда он решит поиграть с моей жизнью в последний раз. Ведь это случится еще много раз, нет никакого сомнения. Может быть, он снова возьмется за галстук, а может, найдет новое орудие. Единственное, в чем я была уверена, – это в том, что каждый раз он будет заходить еще чуть дальше. И еще. Не остановится, пока я не сломаюсь. А может быть, не остановится даже и тогда.

На другом конце Алекс перечислял вещи и игрушки, которые остались в доме. Их надо было взять с собой. Я, конечно, же понимала, что он не мог освободиться сразу же, но он хотел, чтобы я упаковала все его вещи, какие найду, и забрала бы их домой. Он приедет ко мне, как только…

– Нет, – сказала я.

– Нет?

– Нет.

Я вспомнила о колодце, который видела перед собой как-то вечером, когда вглядывалась в темные воды Морока. «Если бы он действительно существовал, я столкнула бы тебя туда. За эти дни я кое-что поняла: если бы у меня была возможность, я бы смогла это сделать». Ты либо сдаешься, либо наносишь ответный удар. А я – дочь своей матери. Господи, прости меня, но я – это я. Теперь я это точно знаю.

– Я ухожу от тебя, Алекс. Я уверена в этом решении больше, чем в чем-либо за всю жизнь. И если ты когда-нибудь осмелишься приблизиться ко мне, клянусь, я убью тебя.

Он замолчал. Прошло почти полминуты, прежде чем он снова заговорил:

– Так же, как ты убила своего папашу?

– Да, именно так.

Я заметила кое-что новое в его голосе. Он слегка дрожал.

– Неужели ты правда на это способна?

Я ответила молчанием – пусть это будет мой окончательный ответ. И закончила разговор. В одной руке я держала телефон, в другой – топор. И стала продираться дальше сквозь чащу. Я думала, что Алекс явно ничего не смог понять про меня. Абсолютно ничего.