Послышался тяжелый вздох, мама и психотерапевт обменялись быстрыми взглядами. Никто не шевельнулся. Снова раздался стук, громче и требовательнее, чем в первый раз. В конце концов мама поднялась с дивана, пригладила волосы и, неуклюже двигаясь, направилась в прихожую.

Когда она вернулась, с ней были двое полицейских. Одним из них была та женщина, с которой мне пришлось разговаривать в участке несколько дней назад. Войдя в комнату, она огляделась, посмотрела на обрывки газет и разломанный стол, на меня, лежащую на полу, на маму, на другую женщину и снова на меня.

– У вас тут все в порядке?

Не дождавшись ответа, она повернулась к своему коллеге, лысеющему мужчине с большим животом. Уперев руки в бока, он сделал шаг вперед.

– К нам поступил звонок от одного пожилого мужчины. Речь шла про какой-то топор. Якобы где-то здесь поблизости ходила странная и опасная женщина. Известно ли вам что-нибудь, что могло бы помочь нам разобраться в этом деле?

«Какой-то топор». Пришлось приложить усилие, чтобы не бросить взгляд в сторону бугорка у края ковра. Боковым зрением я заметила, что психотерапевт слегка попятилась маленькими, едва заметными шажками и теперь оказалась прямо возле него. Она хотела скрыть за своими ногами и телом очертания топора под ковром? Или готовилась вытащить тайное оружие и перебить нас всех, если потребуется? Усилием воли я сдерживалась и не поворачивала голову в ее сторону, чувствуя при этом, как подо лбом будто что-то взрывается от напряжения. Я направила взгляд на женщину-полицейского.

– Этот мужчина, – добавила она, – выгуливал собаку, когда столкнулся с женщиной. Он рассказывает, что она кричала что-то бессвязное и казалась совершенно выбитой из колеи. И у нее был топор, как мы уже сказали. Мы объезжаем район и смотрим по сторонам; людей почти нигде нет, но мы стучимся в те дома, которые кажутся обитаемыми. Пытаемся узнать, не видел ли кто-нибудь чего-нибудь подозрительного.

Она снова посмотрела по очереди на каждую из нас. Никто не ответил на вопрос, повисший в воздухе. Мамины зрачки подергивались и сужались. Было очевидно, что она напряженно о чем-то размышляет. И внезапно меня оглушила догадка. Мама не знала, что женщина, о которой говорят полицейские, – это я, что на самом деле топор – мой. Она видела его только в руках белокурой женщины. Какие выводы она должна была из этого сделать? Какие мысли проносились в ее голове в этот момент? Собиралась ли она выдать психотерапевта? Думала ли рассказать полицейским о том, что здесь только что произошло?

Часть меня беззвучно кричала ей, чтобы она сделала это поскорее, спасла нас обеих, пока еще есть время. Другая часть четко осознавала, что психотерапевт находится меньше чем в метре от топора. Прежде чем полицейские успели бы что-либо предпринять, она расколола бы мне череп, если бы захотела. Если бы ее положение действительно оказалось безнадежным.

Мама открыла рот, но потом снова закрыла и слегка покачала головой. Полицейский вытер лоб и громко откашлялся.

– Да уж, вы необыкновенно веселые и разговорчивые девушки.

– В самом деле, что тут такое произошло?

Взгляд его коллеги снова подозрительно изучал комнату и наконец остановился на мне. Она сделала несколько шагов вперед, склонила голову набок и уставилась на меня, сощурившись. Я поборола желание зажмуриться и отвернуться. Вместо этого собралась с духом и ответила на ее взгляд. Ждала, что она вот-вот воскликнет, что узнает меня, что она вспомнит, как странно я себя вела во время нашей встречи. Возможно, она тактично смолчала, потому что я была не одна или просто была сама на себя непохожа – без макияжа, больная и покалеченная. Как бы то ни было, она сказала только:

– Что это у вас с лицом? И этот синяк, что?..

Краем глаза я заметила какое-то беспокойное движение. Мама выдвинулась вперед и встала между мной и полицейскими.

– Как вы могли заметить, моя дочь не очень хорошо себя чувствует. Она только что вырвалась из деструктивных отношений. И вдобавок ко всему у нее высокая температура. Можете сами проверить, если хотите. Я сидела с ней целый день, она ни разу не встала…

– Значит, вы говорите, целый день.

Женщина-полицейский выпрямила спину и пронзила маму взглядом. Атмосфера была напряженной, решалась наша судьба, это было очевидно. Мамино первоначальное оцепенение прошло. Она твердо встретила взгляд женщины-полицейского, так что та в конце концов издала какой-то покорный звук, повернулась к своему напарнику и вопросительно подняла бровь.

– Да кто его знает, – сказал он и пожал плечами. – Никто, кроме старого собачника, не видел эту женщину с топором.

Он оттопырил средний и указательный пальцы на обеих руках, как бы заключая последние слова в кавычки. Вместе с выражением его пухлого лица этот жест должен был означать, что он не уверен, насколько серьезно можно относиться к заявлениям одинокого старого мужчины. Темноволосая женщина в форме снова повернулась ко мне, и в этот раз – я ясно это видела – в ее глазах мелькнуло узнавание. Она долго смотрела на меня в тишине. Изгиб ее рта выражал озабоченность.

– Если вы пострадали от насилия, вам необходимо заявить об этом, – сказала она в конце концов. – Вам могут помочь.

Она многозначительно указала на разрушенный стол за нашими спинами. Возможно, решила, что это результат тех жестоких отношений, на которые намекнула мама.

– Будьте осторожны, хорошо? – добавила женщина в форме.

И, не дожидаясь ответа, снова повернулась к маме. Та подчеркнуто кивнула.

– Я прослежу, чтобы дочь получила лучший уход, какой только можно вообразить.

Темноволосая женщина подавила вздох.

– Деструктивные отношения – это определенно животрепещущая тема. Мы получили еще одно заявление из этого района. От перепуганной матери. По ее словам, парень ее дочери угрожает той ножом. Возможно, вы…

Прежде чем она успела закончить вопрос, мужчина сделал шаг вперед.

– Мы с этим пацаном уже сталкивались. Он главарь местной молодежной банды, которая, судя по всему, специализируется на издевательствах над животными.

Раздраженный блеск во взгляде женщины-полицейского показывал, что она считает лишними разъяснения своего напарника. Я почувствовала, как желудок сжался в комок. Жестокое обращение с животными? Девочка. Грета. Мне хотелось закричать: «Она в порядке?», но слова остались внутри. Несмотря на то что я выпила много воды, в горле опять пересохло. Мама ахнула и схватилась за грудь.

– Что вы такое говорите? Это чудовищно! Бедная девушка! И жестокое обращение с животными… Зачем, господи боже мой?!

Что-то черное с белыми пятнами промелькнуло на моей сетчатке, и показалось, что я чувствую, как гибкое маленькое тельце сворачивается калачиком возле меня. Потом видение растаяло, ощущение тепла испарилось, сменившись чем-то холодным и острым. Тирит.

– Кто знает, – ответил полицейский и безнадежно пожал плечами. – Может быть, они сатанисты. Или просто развлекаются, как умеют. Молодежь в нынешние времена…

– Как бы то ни было, – прервала его женщина-полицейский, – нет смысла стоять тут и строить догадки. Но если вы видели или слышали что-то, что может помочь нам продвинуться в этом деле, тогда…

Мама покачала головой. Она была бледна.

– Нет. Слава тебе господи, мы здесь временно. И раз тут творятся такие страшные вещи, не думаю, что мы когда-либо сюда вернемся. Морок… Что это вообще за название для озера?

Женщина-полицейский развела руками.

– Это ведь не официальное наименование. Но оно и правда немного странное. И жутковатое. Таким не привлечешь туристов. Я сама совсем недавно поселилась здесь и только на днях узнала, что озеро так называют.

Она развернулась и сделала несколько шагов в сторону прихожей. Они сейчас уйдут? Так быстро? Я беспокойно заворочалась, не в силах решить, что опасней: оставить полицейских в доме или отпустить их.

Подумала о черном орудии, спрятанном совсем недалеко от меня. Видимо, из-за беспорядка, из-за разбросанных повсюду щепок и обрывков газет полицейские не заметили, что с ковром что-то не так.

Мужчина уже вышел в прихожую, но его напарница внезапно остановилась. Она направила взгляд в ту часть комнаты, куда отступила психотерапевт, туда, где топорщился краешек ковра. У меня перехватило дыхание. Я проследила за ее взглядом. Увидела жену Алекса, мать Смиллы, в синем платье, прислонившуюся к стене, как будто она хотела с ней слиться.

– А вы кто такая?

Психотерапевт в нерешительности молчала. Потом она скользнула вниз по стене, и я поняла, что она тянется дрожащей рукой к ковру. Возможно, это произошло в действительности, а может быть, мне просто показалось. «И правда, кто ты такая?» – пронеслось в моем болезненном сознании. И тут я услышала другой, хорошо знакомый голос:

– Подруга, – ответила мама. – Она наша подруга.

Я увидела, как женщина-полицейский снова поворачивается к маме. Возможно, мама слишком долго медлила с ответом. Но когда она наконец ответила, в ее голосе не было заметно ни малейшей тени сомнения. Она уверенно и настойчиво кивнула. Да-да, подруга. Они смотрели друг на друга, и у меня возникло чувство, что мама защитила психотерапевта не только потому, что не хотела подвергать меня опасности. Было что-то еще, что-то большее.

Люди в униформе исчезли в прихожей. Я услышала, как захлопнулась дверь. Мама и психотерапевт продолжали молча рассматривать друг друга. Тишину нарушила мама:

– Ну что ж, теперь отдай мне этот топор, я его унесу. А потом мы сядем и поговорим. Можешь задавать любые вопросы. Я понимаю, что ты хочешь знать.

И мама, и психотерапевт двигались очень медленно. Я увидела, как черный предмет вынырнул из-под ковра и сменил владельца, слышала шаги, удаляющиеся из комнаты, звук открывающейся двери, какое-то громыхание и теперь уже приближающиеся шаги. Потом ничего больше не было слышно, кроме тихих голосов. В голове шумело. Веки дрожали. Как же я устала, как же бесконечно устала.