Первым движением Мики, как только завозня ткнулась носом в берег, было схватить Галинку и, посадив ее на закорки, броситься вдоль по улице к. своему дому. Но Галочка резво выскочила сама. А его удержал за руку слепой.
— Проводи меня по улице, только медленно, я хочу послушать, как живет мирная деревня…
И вот они пошли— слепец с поводырем. Вдали прыгала, разминая соскучившиеся ноги, Галинка, а Мика, идя с пограничником, считал каждый шаг. Сколько же их до дому?
Наверное, тысяча!
Его так и разбирало от нетерпения. Но вдруг он подумал: «А если мой отец вот так? Ой, сколько же ему надо шагать на ощупь, чтобы прийти к своим!»
Он оглянулся на ослепшего пограничника, а в сердце так и ударила жалость.
Тот шел и прислушивался, как поют петухи, кудахчут куры, свистят и щебечут скворцы на скворечниках, взлаивают собаки, кричат задравшиеся ребятишки, а в кузнице на другом конце деревни позванивают молотки по железу. И на лице слепого блуждала улыбка.
И от этой улыбки на сердце Мики становилось хорошо.
Так он вел, вел и привел слепого к своему крыльцу.
Мать, увидев военного, отшатнулась, как от привидения. И, словно защищаясь, схватила и подняла перед собой Галинку. И начала целовать ее без слов. А слепой стоял и слушал.
— Да что же вы, проходите в избу! — задохнувшись, выговорила наконец Марфа. И, опустив девочку на пол, отворила дверь, приглашая военного, который на минутку показался ей Григорием, появившимся невесть откуда. — Вот молочка, вот яичек я наварила, еще теплые, — говорила она, указывая место за столом. И со страхом наблюдала, как военный, не выпуская руки мальчика, входит в ее жилье, обшаривая притолоку, стены, лавку…
Она схватилась за грудь, чтобы удержаться от плача, но это ей не удалось. И слепой, услышав, сказал:
— Не надо, это не худшее горе…Я жив…
— А мой там пропал без вести! Без вести!
— Не надо отчаиваться, для своих я тоже без вести пропавший, как и они для меня…
— Как же это?
— Так, они остались там у фашистов… Что может быть хуже?
Пограничник опустился на лавку, а Марфа, подвигая ему печеную картошку, яички, сваренные вкрутую, кружку молока, не могла оторвать взгляда от пустых глазниц, скрытых темными очками. И думала: «Бедный, несчастный, как же он теперь жить будет?» Но тут же говорила себе: «А если бы мой Григорий таким вернулся? Да разве бы мы не прожили? Разве бы не ласкали, не берегли нашего героя?»
Ну, и конечно, на всякий случай спросила отвоевавшегося солдата:
— А не встречался ли вам на войне мой воин Учайкин Григорий Осипович?
— Нет, хозяюшка, не встречал такого. Я в пограничных войсках комиссаром служил, а он, наверно, из запаса?
— Да, бригадиром здесь в колхозе был. Пошел сразу после объявления по радио. Вместе со всеми проводила.
— А я в тот день уже сраженным лежал. Война захватила меня на передовой заставе. Все бойцы ее погибли в неравном бою. Меня, тяжело раненного, колхозники нашли в окопе и спасли…
— И как же не повезло вам: значит, первые вражеские пули пришлось в свою грудь принять!
— Таков уж долг пограничников.
— Что же дальше-то будет?
— А дальше все, как исстари было, со времен нашествия на нас хазар, печенегов и половцев. Нападет внезапно враг, побьет нашу пограничную стражу, потеснит передовые полки и кажется ему — победил. Но встает на защиту родины весь народ, выходят на бой главные силы нашего войска — и пропал захватчик, как швед под Полтавой!
— А Гитлер-то, говорят, под Москвой стоит.
— И такое бывало. Наполеон даже Москву брал, но чем кончил? Про него даже пословица сложена: «Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от Москвы ноги унести!»
— Всех их связать по ноге и пустить по воде! Всю фашистскую нечисть!
Пограничник усмехнулся, догадавшись, что Марфа объединила захватчиков всех времен в одну шайку разбойников.
— Ну ничего, — сказала Марфа, — потерпим, подождем, может быть, наши пропавшие без вести найдутся. А про свою жизнь вы не тужите. У нас в соседней деревне был слепой гармонист, так он жил лучше всех зрячих. У него усы от браги не просыхали. Со свадьбы на свадьбу, с праздника на праздник, везде, где гулянье, — там и он со своей гармошкой. — И тут же от слов к делу — Эй, Мика, сбегай к дедушке Акиму, у него можно достать гармонь для дяденьки-пограничника. Уходя на войну, Матвей ее сыну Юке завещал, а он, известно, музыкой не интересуется. Так чего ей в кладовке пылиться? Лети стрелой!
Мика готов был сорваться с места, но пограничник удержал его за рукав.
— Спасибо вам, добрые люди, но у меня другие планы.
Мика снова уселся с ним рядом на лавку и спросил:
— А хазары и печенеги — это тоже фашисты? Из каких они стран?
Это он не без умысла поинтересовался: а вдруг на войне такие встретятся, как с ними обращаться? На каком языке «руки вверх» кричать?
— Однако ты слабоват в истории, — усмехнулся пограничник. — Ты и Наполеона считаешь нашим современником?
— Кто его знает, — смутился Мика, — мы его не проходили. У нас в школе учителя истории не было. Может, вы расскажете нашим ребятам, что к чему?
Слепой комиссар, подумав, согласился. Мика проводил пограничника в школу. Учительница обрадовалась, попросила его провести один урок по истории, потом другой. И уговорила погостить подольше.
И вот школьники затаив дыхание слушают рассказы бывалого воина, откуда пошла Русская земля и как сплотились в одну семью населявшие ее народы.
Мика горд, Мика счастлив. Ходит пограничник по деревне, опираясь только на его плечо. И все люди наперебой:
— Мика, зайдите к нам! Мика, не пройдите мимо нашего порога!
Все за честь считают принять у себя комиссара-пограничника. Его рассказы и про половцев, и про Киевскую Русь, и про нашествие четырнадцати держав в гражданскую войну слушают стар и мал. И наслушаться не могут. Так он изображает прошлые времена, как будто сам там был!
И Мика готов слушать хоть сто раз.
— А когда же на войну-то? — не терпится Юке.
— Постой, надо образоваться немного, — отвечает Мика, чтобы знать, как обманутых Гитлером солдат вразумлять: «Вы, мол, куда лезете на Россию? Истории не знаете? Шведы под Полтавой пропали. Наполеона Москва сокрушила. Ну и вам то же будет. Сдавайтесь, пока целы!»