Матрасентанна — это маленькая деревушка в горах. Канализации там нет. Чтобы подвести воду к отхожему месту, надо бурить специальную скважину и устанавливать насос. Такую роскошь мог позволить себе только профессор Циприани, единственный в деревне обладатель виллы. Остальные смертные об этом и мечтать не смели.
В том числе Тоты. У Тотов, как и у всех прочих обитателей деревушки, для этих нужд имелась лишь скромная будочка.
На шоссе перед домом Тотов стояла, распространяя вонь, ассенизационная бочка, ребристый шланг толщиной в руку тянулся от этой бочки через дощатую калитку по кустам георгинов, вдоль стены дома, прямо к заветной будке, укрытой в густой зелени.
— Ну так что, качать или не качать? — спрашивал Лайоша Тота владелец ассенизационной бочки.
— В зависимости от того, пахнет тут у нас или не пахнет; сам-то я уже настолько привык к этому запаху, что решать вопрос только вам, господин доктор, — отвечал Тот.
Владелец бочки закрыл глаза и через нос несколько раз глубоко втянул воздух. Затем он изрек:
— Я буду откровенен с вами, господин Тот. В настоящий момент запах из отхожего места несколько резковат, но отнюдь не неприятен.
— Если есть запах, тогда давайте качать, — сказал Тот. — Ведь речь идет о жизни нашего Дюлы, глубокоуважаемый господин доктор.
Владелец бочки имел диплом доктора юридических наук, но чистка уборных приносила ему дохода в два раза больше, чем адвокатская практика. Доктор вдумчиво нюхал воздух.
— Нелегко найти единственно правильное решение, дорогой господин брандмейстер. Допустим, я начну откачивать. Представим воочию, как будет протекать процесс. Масса всколыхнется, и я понапрасну стану уменьшать содержимое ямы, тем самым я только усугублю положение, вместо того чтобы принципиально исправить его. А сейчас, коль скоро масса находится в состоянии покоя, подсохший верхний слой в значительной степени препятствует распространению запаха.
— Так что же тогда делать, уважаемый господин доктор?
— По моему мнению, из двух зол следует выбирать меньшее. Возникает вопрос: в какой степени майор чувствителен к запахам? Что по данному поводу сообщает ваш милейший сын?
— Дюла пишет только, что очень чувствителен…
— Тогда рассмотрим проблему с другой стороны: какие у вас основания полагать, что именно этот запах будет раздражать господина майора?
— Потому как мне вспомнился случай, когда один из наших жильцов жаловался на запах, — признался озабоченный хозяин будки. — А ведь тому жильцу было куда как далеко до майора, он был всего-навсего проводником спального вагона.
— Дорогой господин брандмейстер! — после некоторого раздумья произнес владелец ассенизационного устройства. — Будем откровенны! Я и без того не привык вводить в заблуждение своих постоянных клиентов, тем более в столь важном деле. Положение таково, что с момента откачивания и до полного исчезновения запаха — если допустить априори, что вообще существуют отхожие места абсолютно без запаха, — необходимо, как минимум, четыре-пять недель. Располагаете ли вы таким временем до прибытия гостя?
— Высокий гость прибывает с первым эшелоном отпускников.
— Тогда лучше ничего не предпринимать.
— Очень вам благодарен за дельную консультацию, — сказал Тот. — Позвольте спросить, сколько я должен?
— Плата взимается исключительно в случае пользования насосом, — ответил владелец ассенизационной бочки. — Консультации я даю бесплатно.
Из Матрасентанны на Эгер первый автобус отходит в 5.30 утра; было еще два рейса — в 13.20 и 17 часов. Супруга Тота отправилась в город дневным автобусом. Прибыв в Эгер, она поспешила в кинотеатр «Аполлон».
В фойе было пусто, только у кассы сидел какой-то плешивый мужчина. Не иначе как сам господин Асоди, новый владелец.
— Позвольте спросить, не вы ли будете господин Асоди?
— Да, это я. С кем имею честь?
— Раньше, еще при господине Бергере, я состояла у них в прислугах.
— Говорите потише, — попросил новый владелец, поскольку в зале шел сеанс, а двери из-за полуденной жары были открыты. — Наверное, вы госпожа Тот? Или вы Маришка?
— Фамилия моя Тот, а зовут меня Маришкой.
— Так, значит, вас упоминали под двумя разными именами, — шепотом заключил новый владелец. — Но каждый раз очень хвалили…
— Весьма приятно такое слышать, господин Асоди. Двенадцать лет я ходила к господам Бергерам. Госпожа изволили кушать кошерную пищу, а хозяин признавал только французскую кухню; и я не только готовила, но и прибирала.
— Не вернетесь ли вы на прежнее место? — поинтересовался владелец кинотеатра. — Тем более что теперешняя уборщица боится темноты.
— Сейчас пока нет, — сказала Маришка. — Я теперь берусь только за стирку, да к тому же мы со дня на день ждем в гости командира нашего сына. Как раз в связи с этим у меня есть одна просьба к вам, господин Асоди. Одолжите нам, пожалуйста, недели на две дезодоратор.
— А что это такое? Какой-нибудь паровой движок?
— Нет, что вы! Раньше, еще при Бергерах, мы пользовались им для освежения зала.
— Что-то наподобие курильницы? — допытывался новый владелец.
— Скорее вроде велосипедного насоса, — шепотом объяснила Маришка. — Но на те две недели, пока в доме будет важный гость, это для нас вопрос жизни и смерти: опрыскивать все хвойной эссенцией.
— Да берите, пожалуйста, — великодушно прошептал новый владелец. — Хотя, признаться, я даже не знаю, цел ли он.
— В прежние времена, еще при господине Бергере, мы хранили его на винтовой лестнице, что ведет в кинобудку.
— Поищите там сами, душенька, — сказал новый владелец. — Только осторожнее, а то лестница скрипит.
Маришка на цыпочках поднялась по винтовой лестнице. Дезодоратор висел на старом месте, на том самом гвозде, который торчал из стены еще при господине Бергере.
Одним из основных источников дохода для жителей Матрасентанны являлась сдача комнат отдыхающим. К сожалению, служба пансионатов ИБУСа, сославшись на плохую питьевую воду и отсутствие канализации, отнесла деревню к разряду C/2, то есть чуть ли не к самой последней категории; и посему в Матрасентанну, как правило, приезжали отдыхать совсем небогатые чиновники да прижимистые пенсионеры. Приезд майора, даже по военным временам, когда майоров бывает больше, чем обычно, явился событием чрезвычайным.
Шло уже третье лето войны, и в армию был призван не только сын Тотов, школьный учитель. Примерно у шестидесяти процентов семей кто-то из близких находился на фронте. Приезд майора будил в обывателях Матрасентанны смутную надежду, словно одно уже присутствие гостя в деревне означало какую-то защиту для всех сыновей-солдат.
Но Агика об этом не догадывалась. Она даже толком не знала, что значит слово «майор». Самым высоким чином на всем белом свете она считала брандмейстера Матрасентанны. Ко всему прочему, она пребывала в том чувствительном возрасте (ей минуло шестнадцать), когда девушки ничего так не страшатся, как поставить себя в смешное положение.
— Не гневайтесь, — возражала она матери. — Но этого вы никак не можете от меня требовать, мама.
Дело в том, что жители деревни, стараясь получше обслужить приезжих гостей, частенько выручали друг друга. Супруга Тота, у которой дел было по горло, подробнейшим образом записала, на бумажке, что у кого должна попросить взаймы Агика (покрывало с китайским узором — у Кастринеров, форму для пудинга — у приходского священника Томайи, желатин для заливного — у кухарки профессора Циприани и т. д. и т. п.). Но чтобы девушка столь нежного возраста возила по деревне нелепую детскую коляску, выпрашивая у соседей кучу нелепых вещей, — нет и нет! Подобного не может требовать от своей дочери ни одна мать!
За этими пререканиями и застал их Тот.
Он даже не нахмурился, только взглянул на Агику.
— О чем это вы беседуете, дочка? — мягко спросил он.
Агика покраснела. Там, где появлялся отец — подтянутый, богатырского сложения мужчина в сверкающей пожарной каске, со спокойным, но твердым взглядом, — все проблемы становились незначительными.
— Ни о чем, — ответила Агика. — Я иду по маминому поручению.
Она подхватила ручку детской коляски и отправилась в путь — без проволочек, но и без энтузиазма. Ну и что же из этого вышло?
Старики Кастринеры сначала, когда она с пятого на десятое изложила просьбу матери, страшно переполошились.
— А что это за гость, для которого вам требуется покрывало?
— Какой-то военный, — сказала Агика и даже чуть отступила назад в знак того, что уж она-то к этому гостю не имеет совершенно никакого отношения.
— Что за военный?
— Какой-то майор.
— А как он попал к вам, этот офицер?
— Он командует нашим Дюлой.
— Боже милостивый! — всплеснула руками старуха Кастринер, у которой не только сын, но и племянник находились на Восточном фронте. — Ну-ка, выкладывай все по порядку.
Агика вышла из дому рано утром и возвратилась лишь после полудня. За это время детская коляска доверху наполнилась взятыми напрокат вещами, а сама Агика стала центром всеобщего внимания и зависти. В каждом доме ее снова и снова заставляли рассказывать удивительную историю. Взбудораженные обитатели деревушки, сгорая от любопытства, наперебой приглашали Агику зайти, угощали ее всем самым лакомым и принимали как почетного гостя, в результате чего майор, которого она поначалу чуждалась, с каждым часом становился в ее глазах фигурой все более привлекательной и все больше походил на ее отца. Такой же высокий и представительный. С плавными, размеренными движениями, точь-в-точь как у папочки. А уж до чего смел! И какой щедрый! Даже привычки не имеет носить кошелек. Бумажные деньги рассованы у него по всем карманам, просто так, смятые как попало, в комок; и если нужно где расплачиваться, он знай себе расшвыривает эти комочки. Свои солдаты его боготворят, а неприятельские, чуть заслышат его имя, удирают во все лопатки… Вот он какой, этот майор; одно слово — герой!
Под конец путешествия воображение Агики увело ее так далеко, что вернуться домой, в будничную обстановку, ей было просто невмоготу. Она лишь втолкнула коляску во двор, а сама отправилась дальше, туда, где шоссе поворачивало, дома кончались и ничто больше не закрывало вид на поросшую лесом вершину Бабовя и Барталапошскую долину. Здесь даже ветрам было привольнее. Напряглось ее разгоряченное тело и нежно округленная грудь, и, грезя наяву, с широко раскрытыми глазами Агика упоенно шептала:
— Офицер! Офицер! Офицер!!!
ТЕЛЕГРАММАВенгерский Красный Крест
Извещаем, что прапорщик Дюла Тот (полевая почта 8/117) пал смертью храбрых в бою с врагом.
В Матрасентанне, когда началась война, сразу же призвали на фронт почтальона. Вместо него выполнять обязанности письмоноши вызвался горбатый косноязычный придурок. Все звали его просто папаша Дюри.
Папаша Дюри страдал манией во всем нерушимо придерживаться равновесия, правда, эта особенность его психики была нарушением не слишком серьезным. По утрам, разнося письма, он шел абсолютно точно по воображаемой средней линии шоссе и не любил, если что-то нарушало эту симметрию. Попадавшиеся на пути жестянки и палки он ногой отшвыривал к обочине, а если у кого-нибудь не хватало терпения ждать почту и он выходил на дорогу, тем самым ломая симметрию, папаша Дюри в наказание вручал ему письмо лишь на следующий день.
Дойдя до артезианского колодца, он свешивался через край, норовя устроиться так, чтобы отражение смотрело на него точно из центра водного зеркала. Люди частенько ругали и даже гнали его от колодца, будучи в полной уверенности, что он плюет в воду. Но это была неправда. Папаша Дюри лишь выпускал изо рта тонюсенькую, как шелковинка, струйку слюны и, как только ему удавалось направить эту струйку по воображаемой оси колодца, тотчас же втягивал ее обратно. Эти упражнения как-то бодрили его.
В том, кто и когда получал письма, также далеко не последнюю роль играла его страсть к симметрии. К примеру, папаша Дюри ненавидел профессора Циприани, невропатолога с европейской известностью, чей автомобиль нередко стоял у ворот виллы на обочине шоссе — в вопиющем противоречии со всякой симметрией! Зато он очень любил семью Тотов, и в первую очередь самого Лайоша Тота.
В брандмейстера он был буквально влюблен. Установлено, что оборванцы как на высшее существо взирают на каждого облаченного в форму, а калеки — на людей безупречного телосложения. Но это еще не все. Лайош Тот неукоснительно следил за собой. Никто никогда не видел его в каске, хоть чуть сдвинутой на лоб, или же с торчащим из кармана носовым платком. В понимании папаши Дюри Тот воплощал в себе высшую степень человеческой симметрии, ибо даже прическу его пробор разделял строго посередине — другими словами, если острым ножом расщепить Лайоша Тота пополам, то брандмейстер распался бы на две совершенно одинаковые половины, что, как известно, нелегко проделать даже над яйцом.
Благодаря всем этим обстоятельствам Тоты получали с фронта одни только добрые вести. Поэтому и открытку от Дюлы (хотя речь там шла всего лишь о легком отравлении колбасой) папаша Дюри собственноручно уничтожил из лучших побуждений.
Окно почты в Матрасентанне выходило во двор. Под окном, на расстоянии вытянутой руки, стояла бочка для дождевой воды, полная студенистой зеленой жижи. Папаша Дюри, добросовестно просматривая дневную почту, бросал в нее обреченные на уничтожение письма.
Сюда угодили в один и тот же день обрамленный золотой каемкой пригласительный билет профессору Циприани с супругой на летний бал к регенту и телеграмма Красного Креста, где сообщалось о гибели Дюлы Тота. Тем самым не только профессор получил щелчок, но и симпатичных Тотов удалось уберечь от печального известия. Равновесие в мире было восстановлено.
В полдень, когда папаша Дюри встретил на улице брандмейстера, он еще издали принялся ободряюще кивать ему и подмигивать, тем самым давая понять, что, мол, выше голову, — покуда он почтальон, не знать горя милому семейству. Его жизнерадостное кривлянье не укрылось от внимания Тота.
— Чему радуешься, папаша Дюри? — спросил он.
— Чего есть, то дрянь, а будет и того хуже! — ответствовал письмоноша с кривой гримасой, которая заменяла ему улыбку.
— Других новостей нет?
— В остальном все в ажуре.
Тот пригласил его на стаканчик вина. Они распили его за здоровье младшего Тота, прапорщика.
Матрасентанна — такая дыра, куда весьма редко заезжают майоры. Однако в одно прекрасное июльское утро с рейсового автобуса, прибывшего из Эгера, в Матрасентанне сошли сразу два майора.
Один спрыгнул, не дожидаясь остановки автобуса. Это был рослый мужчина с молодцеватой осанкой и внешностью человека, привыкшего отдавать приказы; из всех майоров то был наипервейший майор. Именно таким Тоты представляли себе командира Дюлы.
Их удивило, что гость, даже не оглянувшись по сторонам, уверенным шагом направился к ресторанчику Клейна.
— Господин майор! — окликнул его Тот, но приезжий даже не оглянулся.
Они догнали майора только в садике перед рестораном. Обступили его и с замиранием сердца уставились на приезжего; майор же атаковал их весьма воинственно:
— Ну, чего привязались?
— Глубокоуважаемый господин майор! — начал глава семьи. — Я — Тот.
— А мне что за дело?
Тот, подбодрив взглядом дочь, подтолкнул ее к майору.
— Сердечно рады поздравить господина майора с приездом и просим чувствовать себя как дома в нашем скромном гнездышке, — дрожащим от волнения голосом пролепетала Агика и вручила майору букет алых роз.
— Вы меня с кем-то путаете! — взорвался майор. — Я еду в офицерский дом отдыха в Матрасентмиклош и только теперь увидел, что это не Матрасентмиклош, а Матрасентанна.
Майор повернулся и двинулся назад, к автобусу. Розы он прихватил с собой.
Тоты недоуменно проводили его взглядом, потом испуганно посмотрели друг на друга и бросились вон из сада.
Их подозрения оправдались!
Другой майор, который уже не мог быть никем иным, кроме как их майором, ждал у автобусной остановки.
Тот почувствовал разочарование. Неужто бывают такие плюгавые майоры? А этот не только ростом был меньше первого, но и невзрачнее, весь какой-то потрепанный. В разбитых сапогах и выгоревшей пилотке он стоял, устало прислонившись к срубу артезианского колодца… Лишь юного сердца Агики не коснулось разочарование. Правда, другой майор ей тоже понравился, ну а от этого она была просто в восторге. Даже темные масляные пятна на кителе казались Агике следами кровавых ранений, и она оторопело воззрилась на майора, как если бы перед нею предстало во всей красе само ожившее боевое знамя, пробитое пулями и овеянное пороховым дымом. Больше всего Агике хотелось бы поцеловать майора, как священную реликвию.
После первых приветствий Тот попытался было оправдываться, но майор не принял происшествия близко к сердцу, он одним мановением руки отмел недоразумение, а ведь общеизвестно, как обидчивы иногда бывают лица высокого звания.
Тоты почти совсем успокоились. И тут облачко нового недоразумения омрачило эту встречу, на которую уже путаница с двумя майорами бросила некую тень.
Вне сомнения, майор говорил несколько глуховато, будто вся пыль и копоть долгих дорог осели на его голосовых связках. Но это никак не могло служить оправданием дальнейшему, потому что майор говорил хотя и слегка приглушенно, однако вполне разборчиво.
К тому же, если быть точным, он сказал следующее:
— А я и не думал, что у вас такая взрослая дочка!
Столь вежливое замечание Тоты — и что интересно, все трое, без исключения! — поняли следующим образом: «Хотелось бы знать, от кого это разит, как из пивной бочки!»
Все трое, пораженные, замерли. Но больше всех напугался Тот, который — поскольку ничего другого ему не оставалось — тотчас перестал дышать.
Дабы уяснить ситуацию, надо представить себе, сколько усилий приложили Тоты, добиваясь, чтобы все вокруг их дома отменно благоухало. Будку в саду они обсадили рассадой душистой резеды. Сначала они целыми днями проветривали будку, а потом при помощи дезодоратора опрыскали каждый уголок сосновой эссенцией. И только после всех этих экстраординарных мер Лайош Тот, бывший маневровый диспетчер, а ныне деревенский пожарный, известный своим острым умом и обстоятельностью, позволил себе сесть и прикончить свой обычный завтрак — стаканчик палинки и три гренка с чесноком.
Жена и дочь с ужасом уставились на него; проследив за их взглядом, майор тоже посмотрел на Тота. Когда лицо Тота стало приобретать багровый оттенок, а глаза начали вылезать из орбит и по лбу покатились крупные капли пота, майор вежливо осведомился:
— Вам нездоровится, дорогой Тот?
— Расстраивается, бедняжка, — пояснила Маришка, — что на завтрак позволил себе съесть гренки с чесноком.
Майор смерил пожарного взглядом с головы до пят и продолжил беседу:
— Видите ли, любезные Тоты, в результате девятимесячного пребывания на фронте моя нервная система серьезно травмирована, в чем львиная доля вины падает на партизан с их крайне бесцеремонными методами ведения войны. Очевидно, я совершенно напрасно все это вам объясняю, но тем не менее приведу один пример, чтобы вы имели хоть какое-то представление о ситуации.
В качестве примера майор рассказал о случае, когда они, только успев зарезать свинью, подверглись нападению партизан, которые отбили у них свинью и заодно чуть не угробили весь штаб батальона.
Обеих женщин захватил и взволновал рассказ, и лишь хозяин дома не выказал видимых признаков заинтересованности. Это не укрылось от внимания майора.
— Вам не интересно то, что я рассказываю?
Тот не ответил, но из малинового сделался прямо-таки синим.
— Ну что вы, как может быть не интересно! — вместо него возразила Маришка.
— Мы все только одно и слышим — фронт да фронт, — с горящими глазами вмешалась Агика. — А что там творится, до ваших слов и понятия не имели.
— Отчего это ваш отец на глазах посинел? — полюбопытствовал гость.
— Он не решается выдохнуть чесночный запах, — пояснила Маришка.
— Немедленно извольте дышать! — прикрикнул на Тота майор.
Команда подействовала. Тот глубоко вдохнул, отчего глаза его вернулись в нормальное положение.
— Чтоб этого больше не повторялось, — неодобрительно заметил майор. — Я требую не обращать никакого внимания на мои нервы. Я человек дисциплинированный и умею владеть собой… А кстати, что там у меня за спиной, любезный Тот? — внезапно перебил себя майор.
— Только ресторанчик Клейна и дом священника.
— Тогда все в порядке, — успокоился гость.
Далее майор заявил, что он ни за что на свете не согласится быть в тягость хозяевам и, если заметит, что его присутствие стесняет кого-то, тотчас уедет… Майор настоятельно просил считать, будто его совсем нету, при этом он почему-то несколько раз оглядывался; затем снова обратился к Тоту:
— Вы заметили что-то необычайное позади меня?
— Ровно ничего, глубокоуважаемый господин майор.
— Так зачем же вы туда смотрите?
— Я смотрю исключительно на глубокоуважаемого господина майора.
— Видите ли, уважаемые Тоты, — пояснил майор. — Достаточно того, что, как ни повернись, определенная часть мира всегда оказывается позади нас. Так зачем же усугублять беду, постоянно заглядывая за спину?
Наступила пауза. Тоты пребывали в замешательстве. Они не поняли толком, чем было вызвано недовольство майора, лишь видели, что гость по-прежнему нет-нет да и обернется, а ведь подошла как раз обеденная пора, и на улице не было ни души.
«К чему бы это?» — размышляла Маришка. Самым заветным ее желанием было, чтобы дорогой гость чувствовал себя как можно лучше, ведь любое обидное или, скажем, досадное воспоминание через несколько недель, чего доброго, может стоить жизни ее сыну… Сознание этого увеличивало ее тревогу; она боялась, что пылинка, попавшая в глаз майору, заставит плакать ее сына… Нет и нет! Ничего подобного она не могла допустить.
— Ты уж следи, пожалуйста, за тем, куда смотришь, родной мой Лайош, — мягко вмешалась она.
— А куда, по-твоему, я смотрю? — раздраженно парировал Тот.
— Да ради бога, смотрите туда, куда вам заблагорассудится, — сдержанно проговорил майор. — У меня совершенно нет ни претензий, ни каких бы то ни было особых желаний.
Этими словами он хотел успокоить Тотов, но хозяева отнюдь не успокоились. Ведь если не знаешь причин болезни, трудно найти от нее лекарство. Тот сперва потупился, потом поднял взор к небу, затем попробовал изменить позу, но все его старания выглядели лишь полумерами. Теперь уж майор не только поворачивал голову, но сам вертелся направо-налево, отчего все предметы поочередно оказывались у него за спиной.
Когда разум отказывает взрослым, положение иной раз спасают дети. Так было и в нашем случае.
— Вот что! — жизнерадостно воскликнула Агика. — Если папа чуть-чуть сдвинет каску на лоб, то глаза совсем спрячутся, и тогда будет безразлично, куда он смотрит.
— Еще чего! — возмущенно проворчал Тот.
— Ты все-таки подумай над этим, родной мой Лайош, — сказала Маришка.
Самой достопримечательной особенностью формы деревенских пожарных была каска; спереди ее украшала круглая кокарда, на которой было выгравировано: «Сельский пожарный». Козырек под кокардой предназначался для защиты глаз пожарного от летящих искр. Согласно уставу Северовенгерского управления сельской пожарной охраны, вертикальная ось тела пожарника и горизонтальная ось каски должны находиться под прямым углом по отношению друг к другу. Конечно, Лайош Тот был не из тех людей, что в подобные ответственные моменты жизни думают о параграфах; просто он боялся показаться смешным, то есть в глубине души стремился сохранить свой престиж.
В Матрасентанне Тот пользовался всеобщим уважением. Раньше, до тех пор пока его не выбрали сельским пожарным, во всей округе для деревни не было другого названия, кроме как «тлеющая головешка». А ведь его предшественник — верткий, неугомонный, обуреваемый жаждой деятельности человечек — целыми днями носился, хлопотал, ругался, не давая покоя жителям. Он устраивал учебные тревоги, оглашал заковыристые запреты, штрафовал прохожих, если тем случалось бросить непотушенную сигарету, — ну и чего же он в конце концов добился? Пожар следовал за пожаром!
Лайош Тот не делал ничего подобного. Судя по всему, уже в самом облике прирожденного пожарника кроется нечто такое, что предотвращает возникновение пожара. Ежедневно обходил он деревню в своей импозантной форме, которая великолепно сидела на его статной фигуре, вступал в разговоры с прохожими, заглядывал к знакомым, и, хотя ни разу даже замечания никому не сделал о нарушении противопожарных правил, стоило хоть где-то появиться дымящемуся окурку, как двое-трое добровольцев бросались его тушить, отталкивая друг друга. И за все четырнадцать лет его беспорочной службы ни разу не возникло ни одного пожара.
Однако влияние Тота не ограничивалось вопросами пожарной охраны. На деревенских свадьбах ему отводили самое почетное место. При спорах о наследстве решающее слово тоже оставалось за ним, и к нему же обращались за советом, если хотели сложить печку. И даже когда кто-нибудь умирал, фельдшера для осмотра покойника звали лишь после того, как Тот выносил свое заключение: «Отмучился, бедняга».
А между тем и в печном деле, и в вопросах юриспруденции, равно как и в медицине, он разбирался не больше, чем всякий другой. Он всегда говорил то, что на его месте сказал бы любой, разве что минутой позже. А поскольку никто не догадывался, что сказанное Тотом рано или поздно им самим пришло бы в голову, брандмейстер прослыл по всей деревне отменного ума человеком. Все, что он делал, он делал правильно. Даже если он отбрасывал в сторону камень, тот непременно ложился в нужной точке, на своем единственно возможном и окончательном месте (где бы ни находилось это место). Ведь авторитет — это как печать: она не имеет ничего общего с документом, на котором стоит, но тем не менее последний лишь благодаря печати и приобретает свою силу.
Так что на месте Тота любой дважды подумал бы, прежде чем среди бела дня пройти по единственной оживленной магистрали Матрасентанны в нахлобученной по самые брови каске.
А он тем не менее подчинился молящему взгляду Маришки, как если бы к нему обратились глаза его любимого сына. Он сдвинул каску на лоб.
— Ну вот, — проворчал он. — Теперь довольно?
— Довольно, — ответила жена. — Ты самый отзывчивый человек, родной мой Лайош.
— Вам даже идет, — добавила Агика. — Да, вы правда стали еще красивее, папочка!
— Лучшего решения нельзя и представить, — подтвердил майор.
Тот с мрачным видом выслушал эти признания его заслуг, и настроение его не улучшилось, даже когда, окружив майора, они двинулись по шоссе к дому. А не будь его каска нахлобучена на глаза, он со спокойной совестью мог бы утверждать, что это было подлинно триумфальное шествие по Матрасентанне. Там, где они проходили, настежь распахивались окна, приподнимались занавески, и в глубине за ними мелькали тени. Сабо вытащили во двор своего параличного деда, а некая Гизи (особа предосудительного поведения) поспешно начала срывать с веревки, на которой сохло белье, оскорбляющие взор принадлежности туалета, что не помешало ей, маскируясь простынями, подробнейшим образом разглядеть гостя Тотов. Попадавшиеся навстречу повозки останавливались, ребятишки бросали игру и разинув рты глядели вслед процессии.
Сам майор не обратил ни малейшего внимания на интерес, проявляемый к его особе. Майора занимали явления совершенно иного свойства. Так, например, он подозрительно заглядывал в сточную канаву перед каждым домом. От него не укрылся обрывок бечевки, змеившейся по бетону и исчезавшей в зарослях сорняков у обочины. Майор опасливо обошел ее и крикнул Тотам:
— Осторожно! Не наступите на нее!
Позднее, когда им навстречу промаршировал отряд бойскаутов и их командир внезапно дунул в свисток, майор моментально исчез за деревом у дороги.
— Как они смеют свистеть, сопляки! — раздраженно бросил он.
Немного погодя, когда они вновь продолжили путь, майор заметил:
— Все время забываю, что я в тылу.
Еще в самом начале встречи, только приехав, майор выглядел заметно усталым. А долгий марш и сопряженные с ним опасности вконец измотали его. Когда процессия добралась до дома Тотов, гость едва стоял на ногах. Он не удостоил своим взглядом ни знаменитые георгины Маришки, ни дивный вид, открывающийся с застекленной веранды, и даже оставил без внимания крепкий сосновый аромат, которым был пропитан весь дом. Безропотно позволил он хозяину и его супруге снять с себя мундир, облачить в пижаму и уложить в постель.
Когда глаза его уже закрывались, он, борясь со сном, успел предупредить Маришку:
— Милая Маришка, если вдруг заглянет переодетая попом старуха и предложит поменять сотовый мед на соль, будьте добры, пристрелите ее.
— Все будет в полном порядке, глубокоуважаемый господин майор, — заверила его хозяйка.
Затем она на цыпочках пробралась на веранду и с затуманенными от слез глазами вздохнула:
— Бедный, бедный, дорогой наш господин майор!
— Сколько он, должно быть, выстрадал! — вторила ей Агика.
Она тоже глотала слезы. Один лишь Тот стоял мрачный и безучастный. Какое-то смутное, тревожное предчувствие не давало ему покоя.
— Хотелось бы только знать, чем это я ему не угодил, — проворчал он.
— Не накличь беды, родной мой Лайош, — тотчас отозвалась жена.
— Я уж и так взглянуть никуда не смею, чтобы не вывести его из терпения, — вслух размышлял Тот.
— Вот увидишь, он непременно полюбит тебя, — ободрила его Маришка. — Пусть только сначала отоспится как следует! Хоть немного придет в себя. Ведь тебя все, все любят!
Тот лишь покачал головой, как человек, не очень-то уповающий на лучшее. И, словно эхо его сомнений, напротив, через улицу, в саду Циприани тоскливо завыла овчарка профессора.