Потом, трясясь в повозке в обозе, тянувшемся по горным дорогам в Мидию, глотая пыль дальних дорог, Таис на трезвую голову долго раздумывала над тем, что натворила в опьянении и не совсем здравом уме. Пришлось смириться с содеянным, а заодно и пересмотреть свое мнение о возможности обыкновенной семейной жизни с необыкновенным возлюбленным.

— Потомки не поймут и осудят тебя, — сказала Таис Александру с усмешкой, скрывающей сожаление.

— Ерунда. Мне наплевать. Если тебе стало легче, если ты считала, что так надо, значит, так надо. Только это и важно. Все пройдет, остаемся — мы… Осудят, конечно, как же не осудить, это же так приятно, — усмехнулся Александр. — Только мой собственный суд мне важнее. Кто вообще в состоянии меня судить? Кто мне ровня, чтоб понимать и судить меня? Мне плевать на суд толпы. Лучшие люди Эллады узнали на собственной шкуре, как переменчива людская любовь и как постоянна человеческая глупость и подлость. Эзоп, Сократ, Анаксагор, Протагор, Пифагор были уничтожены судом толпы. Великого Фидия сгноили в тюрьме. Возьми великих политиков и поначалу любимцев народа — Фемистокл, Павсаний, Кимон, Мильтиад — изгнаны, превращены из героев в предателей. Прав Фалес: наилучший правитель — это тот, кто доживает до старости и умирает своей смертью.

— А мне больше по душе слова мудреца Питтака: лучший правитель тот, кто приучит подданных бояться за него, а не его. Как все за тебя боялись, когда ты заболел на Кидме!

— Боялись за меня потому, что боялись за себя. Понимают в редкие минуты своими бараньими мозгами, что они без меня — ничто и пропадут — ни за что.

— И все же люди тебя любят, — не унималась Таис.

— Боятся, потому и любят. Некоторые любят, потому что кое-что понимают в жизни, некоторые уважают, а кто-то и ненавидит. А любят до тех пор, пока я силен и удачлив.

Таис смотрела на него жалобно, ей не нравилось слушать такое.

— Ну, ладно, любят, — смягчился Александр, — как же не любить, когда я такой хороший.

В Экбатанах, столице древней Мидии, куда они прибыли из Персеполя, преодолев 700 километров пути, деревья покрылись нежным кружевом свежей листвы и распустилась сирень. Здесь, в Азии, она была особенно роскошной; пышней и ароматней, чем в Афинах, с многолистными огромными цветками белого и всех оттенков фиолетового цветов. Во дворе школы гетер росли кусты сирени, поэтому ее запах всегда напоминал Таис время ее ранней юности, а лучше сказать — позднего детства. Таис казалось, что она созрела позже других девушек и дольше оставалась ребенком. Александр считал, что в ней и сейчас много следов детства — чистота, способность радоваться всем сердцем, непосредственность. Его это умиляло, а раз так, то пусть будет так. Таис ведь тоже видела в нем мальчика, и он ее тоже умилял. Что может быть скучнее и печальнее взрослых, напрочь искоренивших в себе всякие остатки детского!

Итак, сирень. Таис сидела в чужом дворе дома какого-то экбатанского богача, убежавшего вместе с Дарием. Невзирая на перемену хозяина и все драматические события, приведшие к ней, здесь цвела и благоухала сирень, от ночного ветерка шелестела листва, был май, была весна, была любовь. Таис ждала Александра, как ждала его всегда. Пусть это не ее дом, но она будет счастлива и любима в нем так, как она будет счастлива везде — в палатке, во дворце, в любом лесочке, пока будет любима им.

Александр шел быстрой походкой, не замечая ее в темноте. Таис с замиранием сердца просияла и позвала его. Он подошел, улыбаясь, опустился к ней на кошму под цветущий абрикос. Его глаза светились в темноте, как звезды, но свет их был не холодный и отстраняющий, — он притягивал и грел.

— Давно ждешь под деревом?

— Всегда жду тебя, милый, — Таис поцеловала его, и он закрыл глаза, она поняла это по тому, что стало темно. — У тебя глаза светятся в темноте, — шепнула Таис.

— Как у кота?

— Как у Диониса, мой дорогой. «В его глазах соединился могучий свет солнца с нежным сиянием луны», — процитировала она из гимна Дионису. — Это и про тебя.

Он улыбнулся, лег, положил голову ей на колени и вздохнул.

— Устал? Пойдешь спать? — Она ласкала его волосы на затылке. Самые нижние были мягче других и вились мельче. Она любила играть этими локонами, как будто сохранившимися с детства.

— Устал, — признался он.

— Все дела переделал?

— У-гу…

…А дела в этот день были следующие: царь принял решение в ближайшее время рассчитать и наградить фессалийцев и греческих союзников. Парса была взята, Персеполь сожжен, разорение Эллады отомщено, так что для них война отмщения закончилась. Предстояло отправить их с охраной к морю и позаботиться о переправе на триерах в Эвбею. Царь поручил Пармениону доставить взятые в Персеполе деньги с охраной в 6000 македонцев в Экбатаны и передать их Гарпалу. Самому же Пармениону с наемниками, фракийцами и частью конницы надлежало идти через земли кадусиев в Гирканию. Начальнику царской илы Клиту, задержавшемуся по болезни в Сузах, надлежало явиться в Экбатаны, взять македонцев, оставленных для охраны денег, и идти в Парфию, куда позже собирался направиться и сам Александр…

— Ну, скажи уж, зря я распаковала вещи, весь день убила?

Александр смотрел снизу вверх смеющимися, лучистыми глазами.

— Не зря. Останемся здесь на пару дней. Дарий направляется к Каспийским воротам, хочет уйти в Бактрию. Бистанес, сын Оха, поведал мне об этом сегодня. Подкрепления не подошли, учуяли, что дело проигрышное, так что мне можно не спешить. Все уже решено, все — только дело времени.

— И ты веришь предателю? — спросила Таис.

— Дарий причастен к смерти отца и дяди Бистанеса, и он должен за них отомстить. Я верю в кровную месть, это для персов — святое, как и для нас. Плюс здравый расчет — с кем сейчас выгоднее дружить.

— В расчет я верю больше, это так типично для варваров, — заметила Таис с неприязнью.

— Не все люди такие, как ты. Как раз наоборот, все не такие, иначе, почему бы я тебя так любил.

— Я слыхала, ты снова назначил Гарпала казначеем. Но ведь он тебя уже раз обманул, ты доверяешь ему? Ты знаешь, власть выказывает человека.

— Ты права, мне любопытно, что из этой затеи выйдет, споткнется ли он во второй раз о тот же камень?

— Изучаешь человеческую натуру? Играешь? Смотри, кто не думает о последствиях, тому судьба не друг. — Женское чутье подсказывало ей, что Гарпал ненадежный человек.

— Знаешь, лучше играть, чем печалиться по поводу несовершенств человека. Это я могу себе позволить возвышенные чувства, благородство, щедрость. Мне повезло. Был бы я — не я, то и вел бы себя соответственно: приспосабливался, лгал, шел по пути наименьшего сопротивления и думал в первую очередь о себе. Ибо туника ближе к телу, чем паллий, как утверждает народная мудрость. То есть, жил бы как все. На мое счастье, я имею возможность выбора.

— Каждый имеет возможность выбора, — заметила вскользь Таис. — И ты бы мог быть другим? — В ее голосе прозвучало большое сомнение. Она подумала про Филиппа, который слыл великим хитрецом, меняющим свои убеждения в зависимости от направления ветра.

— Я бы не хотел быть другим, — сказал Александр после некоторого раздумья. — Но, по крайней мере, какой-то частью разума я понимаю, каковы люди и почему они такие, что думают и как поступят. Какая ночь хорошая! — Он протянул к ней руку. — И мы с тобой под деревом…

* * *

Несмотря на то что в обозе было много женщин, Таис дружила только с Геро, считая, что настоящая дружба должна иметь общие корни и развитие — только тогда она станет тем дубом, который способен выдержать все жизненные ураганы. Таис с ее легким доброжелательным характером могла бы иметь много подруг (или врагов — по тем же причинам). Но этих многих ей заменяла одна спартанка. Да Таис и не стремилась обзаводиться новыми подругами — ей вообще было проще и интереснее с мужчинами.

Геро взяла на себя внешние связи и часто развлекала Таис уморительными историями из жизни «бабьего племени». Иногда «обозницы» встречались — посплетничать, перемыть косточки отсутствующим, поиздеваться над мужчинами. Если Таис испытывала желание побыть такой, как все, ощутить свою принадлежность к большинству, она присоединялась к ним. Она могла какое-то время поддерживать разговор на любую тему, в том числе о тряпках, модной гадалке, лучших торговцах и поварах для пира, рыночных ценах. С участием выслушивала подробнейшие рассказы мамаш об удивительных способностях своих чад, о ленивых няньках, о ссорах в песочнице с чужими, конечно же, ужасными детьми. Иной раз, слушая молодую мамашу, Таис с сожалением вспоминала, что прежде эта женщина была самостоятельным человеком со многими увлечениями и интересными суждениями о жизни. Почему же теперь она превратилась в приложение к своему ребенку, и главной заботой ее жизни стал вопрос о том, как он поел и покакал? Ни то, каким человеком он вырастет, ни то, как воспитать его наилучшим образом, а то, как он поел и покакал… Как скоро суета способна заслонить жизнь! «Неужели и я, когда у меня появятся дети, так отупею? Хотя я могу и ошибаться…»

Слушая, как сказки, жалобы женщин на эгоизм, ограниченность и неспособность к пониманию своих сожителей, Таис лишний раз убеждалась, насколько ей повезло с Александром. Они не ссорились, даже несерьезно. И это с Александром, которого считали вспыльчивым, своенравным, властным человеком! Рядом с Таис эти его качества удивительным образом превращались в такие позитивные, как энергичность, убежденность, уверенность в себе.

Насмотревшись на ссоры своих родителей («Мама, промолчи, папа, уступи, пожалуйста, помиритесь!» — невысказанные детские мольбы), Александр поклялся не повторять их ошибок. Но, вопреки благим намерениям, нередко замечал за собой проявления именно тех черт родителей — вспыльчивости, упрямства, — от которых стремился избавиться. Это подстегивало его еще с большим упорством работать над собой. Опыт редких, но очень тяжелых ссор с Гефестионом, которые, казалось, невозможно перенести, заставил его понять, что уступать не является признаком слабости, а как раз наоборот — мужественности и силы: смолчать, признать свою вину, попытаться понять другого, искренне простить. Каких сил и мужества требует простое «прости», особенно если ты абсолютно уверен в своей правоте!

Это в сражении с противником нужны непримиримость, ярость и упорство. А в отношениях с любимыми нужна любовь.

Как Александр ставил в своей жизни небывалые задачи, так и Таис решила достичь неменьшего: их с Александром любовь должна стать самой прекрасной и счастливой любовью всех времен и преданий. Пусть у остальных будет так, как у всех, а у них будет по-другому — лучше всех! Конечно, случались обиды и недовольство, неизбежные выяснения отношений, иногда на повышенных тонах, но они никогда не затрагивали и не ставили под сомнение их любовь. Они старались не допускать в свои отношения недоговоренности и недоразумения, наиболее частых причин размолвок у любящих пар. И в этом была заслуга не только Таис — один человек не может жить за двоих. Александр искренне учился понимать и не огорчать ее. К большой радости Таис, у него хватало благородства и ума признавать ошибки! И при этом он оставался мужчиной до мозга костей во всех проявлениях.

Одна вещь далась Александру особенно трудно — научиться выслушивать Таис, не давая непрошеных советов и не вмешиваясь. «Я только делюсь с тобой. Слушай и кивай, не решай за меня. Я без тебя знаю, как мне поступить!» — горячилась Таис. — «Но решать и вмешиваться — это как раз то, что я делаю всю свою жизнь!» — оправдывался Александр. На сто первый раз, под пристальным взглядом Таис, он, наконец, смолчал и ограничился одним сочувственным кивком.

Они чувствовали, что нужно другому, и давали это. Таис дарила Александру свою нежность, получая взамен его силу а его неуемная энергия, нетерпение смягчались ее спокойствием и лаской. Они не просто дополняли, но обогащали друг друга. Таис, как любая женщина, лучше разбиралась в людях, их скрытых, то есть истинных чувствах друг к другу. Александра неизменно поражал ее неожиданный взгляд на многие вещи. Даже одни и те же книги они читали так по-разному! Александр любил, чтобы последнее слово оставалось за ним. А Таис и не стремилась настаивать на своем; она предлагала свое мнение, но не навязывала его. Ей было ясно, что спор — не лучший способ убеждения, а отсутствие гибкости порой равносильно отсутствию ума. Она вообще спокойно и с интересом относилась к тому, что люди — разные и думают по-разному. В отличие от большинства женщин, Таис совершенно не старалась переделать Александра. Зачем?! Какой бы он ни был, он был лучше всех! Однако царь «переделывался» сам, невольно прислушиваясь к ее мнению, приглядываясь к ней самой, учась у нее выдержке, терпению и скромности.

Таис не пыталась влиять на Александра, хитростью или женскими приемами добиваться своего. Она, конечно же, знала его слабые места, например жгучее чувство вины за полтора года ее мучений, подвешенного, как на дыбе, состояния. Любая другая женщина при необходимости дергала бы его за эту веревочку, как марионетку, упиваясь своею властью над ним. Но не Таис. Она так не жила.

Калейдоскоп настроений, который Таис считала своим недостатком, нравился Александру — он, как большинство мужчин, любил разнообразие, и Таис в его глазах была не капризной, а разной: то умной и тонкой, то игривой и бесшабашной, то трогательной и милой. Она одевалась в наряды разных народов, смешивала стили, фантазировала со своей внешностью, таким образом и внешне представая перед Александром новой женщиной. И даже не осознавала, насколько умно поступает.

На это ей указала Геро, перенявшая у Таис эту полезную черту. Мало ли что может случиться! Со временем все ослабевает, в том числе и любовь, и желание — а вокруг столько соблазнов! Но пока что Геро была счастлива с Неархом. Таис этот союз напоминал одновременно брак по расчету — они подходили друг другу, и по любви — любовь скрепила их, как асфальт на века скрепил кирпичи вавилонских зиккуратов. В ней не было вулканической страсти и космического размаха любви Таис и Александра, но было много дружбы и спокойной гармонии. Хотя и там не обходилось без житейских проблем и ошибок. «Я поймала себя на том, — сокрушалась Геро, — что нарушаю наипервейшее правило нормальной женщины — не пили! Пилю-ю-ю похлеще Ксантиппы!» — «Да, о чудотворной силе похвалы никак нельзя забывать. Себе дороже выйдет», — соглашалась с подругой Таис.

Во время их короткой остановки в Экбатанах Неарх пригласил гостей. Геро, как хозяйка дома, собственноручно готовила котлеты, свое коронное блюдо, а Таис помогала. Как-то с мясом у Таис не получалось дружбы, хотя хорошо готовить она научилась как миленькая, ведь было для кого! Обе женщины намазали лица клубникой и выглядели соответственно. Ждали Александра.

— До какой жизни мы дошли, милая подруга: простаиваем полдня на кухне, как рабыни, обслуживаем своих занятых мужчин, — улыбнулась красным клубничным лицом Таис.

— Да, кто бы мог подумать, что так повернется наша жизнь, так изменимся мы сами. Сними, пожалуйста, крышку, Таис.

— Я даже пеку Александру. Я! — не обращая внимания на глубокомысленный тон подруги, продолжила Таис. — Яблочные пирожки, миндальное печенье. Он любит сладкое. Хотя в еде непривередлив: все нахваливает, за все «спасибо» говорит. А сладкое любит. Вот я и пеку…

— И счастлива этим, — улыбнулась Геро красным лицом.

— Не то слово!

Заглянул Гефестион, вытаращил глаза, закричал от «испуга». Женщины в ответ тоже поверещали. Дверь быстро закрылась.

— Надо умыться, а то распугаем кавалеров, — засмеялась Геро. — К Леониду жена приехала, хорошенькая, — продолжила она, вытирая лицо.

— Да, он говорил.

— Неарх сказал, за ребенком. Тот уж подрос, время следующего родить.

— Да, такая другая женская жизнь, — заметила Таис задумчиво и вспомнила, как ее любил Леонид, как — Птолемей и как — Александр. «Афина Парфенос, дай мне твою мудрость!» — Но как же тебе хорошо в зеленом! Как могло случиться, что ты раньше не носила зеленый? Изумительно, такой необычный оттенок — липовый цвет?

— Да, что-то весеннее.

Таис накинула ее химатион того же цвета и посмотрелась в медный таз, отразивший ее не хуже зеркала.

— Тоже неплохо, но тебе гораздо лучше, сразу волосы золотом горят.

Залаяла Перита. Наконец! Вскорости к ним заглянул Александр — веселый, румяный — и как будто осветил собой пространство вокруг.

— Ну, «полногрудые эллинки», как дела? Котлеточки! Блинчики! А это что такое — что-то хитромудрое? — Потянулся к кастрюле, но Таис шлепнула его по руке.

Он невозмутимо обнял обеих и чмокнул Таис в кошачью скулку под глазом, а Геро — в губы. Она была выше ростом, и на том уровне, где у Таис была скулка, у нее находился рот.

— Геро, как тебе хорошо в зеленом! — искренне восхитился Александр и поцеловал ее снова.

Геро задержала дыхание и была немного сбита с толку. Александр же, как ни в чем не бывало, взял ее за плечи, отстранил, рассмотрел ее новый наряд: «Очень хорошо!» — и, обняв, снова поцеловал в губы. Геро в полнейшем смятении почувствовала, как быстро пробежала, как бы упала его рука по спине, как настойчиво охватил он ее круглую попу и крепко прижал к соответствующим частям своего тела. Он смутил знаменитую своей невозмутимостью спартанку. Когда она подняла глаза, досадуя на причиненное ей смущение, он уже одной рукой обнимал Таис, а в другой держал добытый из кастрюльки кусок, проглотил его, одобрительно похмыкал и облизал пальцы.

— Девочки мои котлетки делают в Экбатане из мидийской говядины, — отметил он довольным тоном. — Изумительно ей в зеленом. — Александр глядел из-под сощуренных век, и сквозь ресницы мерцал тот характерный огонь чувственности, уверенности и вызова, который не смог передать ни один художник. Он крепко обнял Таис одной рукой за плечи, другой — под грудью, которая поднялась и округлилась почти до ключиц. Была у ее груди такая примечательная особенность.

— У нас есть несколько минут решить пару срочных вопросов, — шутливо сказал Александр и увлек Таис в соседнюю комнату.

Геро проводила их застывшим взглядом. Как только за ними закрылась дверь, она почти тотчас услышала с трудом сдерживаемые стоны, но сама не могла какое-то время сдвинуться с места; брови ее напряглись, и она почувствовала, как ослабился пояс на ее талии. Потом она быстрым шагом направилась к выходу, к свежему воздуху, но на пороге столкнулась с Неархом и, не говоря ни слова, повисла у него на шее, носком закрыла дверь и обвила ногой его бедра.

В его поцелуях не было натиска, игры и наглости Александра, но это было все равно сейчас.

Неарх же несказанно удивился и порадовался такой жаркой встрече.

* * *

Последующие события обрушились, как снежная лавина, сметая на своем пути все планы Александра. От разведки и перебежчиков Александр узнал, что против Дария созрел заговор. Бесс — сатрап Бактрии и кузен царя царей и Нарбазан — второй человек при дворе, решили, что с Дарием империю сохранить не удастся и необходимо лишить его власти, выбрать нового правителя и возобновить сопротивление Александру. Заговорщики пленили, а потом, узнав, что Александр преследует их по пятам, убили Дария.

Действительно, Александр, прослышав о заговоре, помчался к Каспийским воротам — горному проходу, ведущему в Бактрию. Хотя царь продвигался вперед в величайшей спешке, он не застал Дария в живых. Его убийцам поначалу удалось ускользнуть, но затем Набарзан предпочел сдаться на милость Александра, которую и получил. Сдались также греческие наемники, сохранившие преданность Дарию до конца. Эта верность присяге подкупила Александра, кроме того, он нуждался в солдатах, этих «бесстрашных слугах Ареса», и поэтому взял их в свою армию. Бесс, убийца Дария, бежав на восток, не замедлил объявить себя новым царем под именем Артаксеркса. Александр, выступавший стражем справедливости и закона, посчитал себя обязанным наказать самозванца, убийцу и предателя.

Переменчивая судьба и бесславная кончина Дария, конечно же, занимала мысли Александра и наводила на философские раздумья о жизни. Дарий так долго был его врагом, так определял его жизнь, что Александр даже опечалился, когда его не стало, — как будто потерял друга. Александр так и не обмолвился ни словом со своим противником. Дважды их взгляды скрещивались на поле битвы, и взор Александра повергал Дария в панику и бегство. Дважды письменные предложения Дария отклонялись Александром с гневом и смехом. И при этом Александр чтил его мать, как свою, и воспитывал его детей, как своих. Оба царя одновременно, пять лет назад, взошли на трон: 20-летний насмешливый мальчишка с головой, наполненной мечтами, и вдвое старший зрелый мужчина, у которого было все, чего не было у Александра. Теперь к мечтам Александра добавилось то, что принадлежало Дарию. Ну, почти все. За исключением того, что решил присвоить себе Бесс. Какой интересный розыгрыш насмешницы-судьбы. Александр отправил тело недавнего врага к Сисигамбис в Персеполь, чтобы она по-царски похоронила своего бесчестного сына, и продолжил преследование нового врага.

Нынче же надо действовать быстро: судьба в лице Бесса выдвинула перед Александром новые задачи. Непозволительно упускать драгоценное время и ждать, пока Бесс соберет под свои знамена новую армию. Смерть Дария не означала для Александра конца похода, но означала полное окончание войны для греков-союзников. Поэтому царь расстался с греческими союзниками-«симмахой», которых вел, как гегемон Коринфского союза. Тех из них, кто пожелал остаться, а таких оказалось немало, он охотно взял на службу. Зная, что для успеха нового похода важен надежный тыл, налаженное снабжение, хорошо охраняемые пути сообщения и действенный контроль на новых территориях, Александр выделил на эти цели большую армию и передал ее под команду Пармениону. Таким образом Александр «в одном лесу поймал двух вепрей» — не обидел своего старого генерала ущемлением его власти и одновременно удалил его в тыл, подальше от себя, уменьшив его влияние в армии.

Верный своей цели сблизить и примирить эллинов и варваров, Александр потихоньку приближал к себе персов. Так Артабаз, не бросивший до последнего Дария, получил почетный пост в свите, как и его трое сыновей. (Дочь Барсину Александр уже раньше приблизил к себе на возможно близкое расстояние.) Артабаз владел греческим и персидским и был выгоден Александру в качестве мостика, связующего звена между персидскими аристократами и эллинами. Александр понемногу начал вводить элементы персидского церемониала, изредка надевал одежду персидско-мидийского кроя, поощрял связи с персидскими женщинами, брал персов в личную охрану, в ряды пажей. В их числе оказался молодой евнух Багой, бывший мальчик Дария. Македонцы восприняли Багоя снисходительно, как простительную прихоть Александра. Но только не Гефестион. Для Гефестиона он стал причиной страшных душевных терзаний.

Таис находилась в общем обозе, который медленно подтягивался к Александру, ушедшему с частью армии далеко вперед. Она волновалась и тосковала о своем возлюбленном — ее ненавистное, но такое обычное состояние: молилась за благополучный исход его сумасшедших начинаний, нетерпеливо ждала известий и, конечно же, новой встречи. Обдумывая последние события, Таис в очередной раз убедилась, что судьба опять распорядилась иначе, чем хотелось тем, над кем она властвовала. Если бы Александру удалось захватить Дария, война бы закончилась — Александр оказался бы победителем и царем всех персидских владений в одночасье. Но убийство Дария превратило его из врага в мученика. Бесс, провозгласивший себя новым шахиншахом, объявил тем самым войну Александру. Теперь придется сражаться с ним. Долгожданный конец похода отодвигался на неопределенное время и в неизвестную даль.

Наконец, Таис получила два письма: одно короткое, письмо-отписку от Александра и другое неожиданное письмо — крик души от Гефестиона.

Александр лаконично сообщал следующее: «Извини, дорогая девочка, совсем нет времени. Я жив-здоров, все в порядке, не волнуйся, о. о. о. о. соскучился. Л. и ж. в. Ц. м. р. А. Б. у». Таис, наученная опытом, поняла, что ему действительно некогда. Когда у него было время, он писал ей длинные захватывающие, длинные веселые, длинные нежные, письма. Писать он любил и умел. Как и все остальное, впрочем. Она, конечно же, поняла и все непонятные буквы. Четыре «о» означают четыре раза «очень». «Люблю и жду встречи, целую миллион раз. Александр. Будь умницей». — Ничего сложного.

Достав заветный ларчик, Таис собралась положить эту записку к остальным, но не выдержала и перебрала-перечитала некоторые из старых. Вот одна послеперсепольская: «М. з. д., р. м. Приду сегодня, рад, с. жу. А». — то есть «Моя золотая девочка, радость моя… соскучился жутко. Александр».

— Александр, — сказала она вслух. Хотелось повторять и повторять его имя и странно было вспомнить, что раньше, в далеком малоазийском прошлом, Таис бледнела-краснела и задыхалась, когда ей приходилось произносить его имя, как будто она всуе — не по праву и не к месту — произносила, принижая и обесценивая, имя божества.

А вот редкая записка — в стихах:

«Не сбудется сегодня ночью

Желание души моей

Окутанным быть шелком

Кудрей, твоих кудрей.

(Над шедевром бился полчаса.) Как видишь, сегодня не приду, окутаешь завтра, спасибо, что ты есть, М. Б.».

— Спасибо и тебе, Мой Божественный… — вздохнула Таис.

Наконец, выйдя из мечтательного оцепенения, она с любопытством развернула письмо от Гефестиона, но по мере чтения ее лицо принимало все более мрачное выражение. Гефестион писал, что Александру в наследство от Дария попал его мальчик-евнух Багой. Этот «змееныш» вклинился в их отношения и грозит их разрушить, что может коснуться и Таис. Пока не поздно, надо помешать, надо что-то предпринять… «Если бы Гефестион не был уверен, что дело серьезное, он не стад бы беспокоить меня», — подумала Таис. А паника пронизывала каждую строчку его сумбурного «крика о помощи» и моментально передалась ей. Таис вспомнила те времена, когда сама сходила с ума от нелюбви и ревности. Еще раз она подобного не переживет. Просто не переживет! С другой стороны, рассудок говорил ей, что Гефестион мог ошибаться так же, как в свое время ошибалась она, думая, что Александр влюблен в Барсину. Хотя Гефестион рядом с Александром, ему виднее.

Таис сидела на полу, держала на коленях письмо Гефестиона с ужасными новостями: «…я готов убить этого гаденыша… я не знаю, как мне жить…» — а перед ней стоял ларец с ворохом писем Александра, полных любви к ней. И их поток, и вообще все это может прекратиться?! По милости неизвестно откуда свалившегося им на голову персидского юноши?! Что за напасть такая: все от Дария переходит к Александру. Слава Зевсу, что жена его умерла, но остались взрослые дочери. Слава Зевсу, что они не заинтересовали Александра, но тут всплыл этот мальчик. Неужели предчувствие ее не обмануло, и пожар Персеполя был не капризом, а действительно погребальным костром их любви? Все течет, все меняется, все начинается и проходит, кончается? И его любовь? И их невероятное счастье? Нет, это невозможно. Все, что угодно, только не Александр. Только не он. Этого не должно случиться, только не он!!!

Как бы то ни было, на свой страх и риск Таис пустилась в путь, не зная, что ее ожидает и как встретит ее Александр. Четыре дня, проведенных в седле, почти угробили ее физически, морально она была убита письмом Гефестиона. Измученная и взволнованная, она наконец добралась до царского лагеря на краю богатого оазиса, и ей повезло застать Александра одного в его шатре.

— Таис! Девочка моя! Что случилось, почему ты здесь? — Александр не то что вскрикнул, он закричал, подскочил, удивленный и обрадованный (!); бросился ей навстречу, опрокинув стул, на котором сидел.

За этот порыв, за это озарившееся гаммой разных чувств лицо, за эти радостные и жадные объятия она бы простила ему все. Все ее муки — физические и душевные, все ее жертвы окупились с лихвой этой бурной радостью.

— Тебя принес морской конек? — Он душил ее в объятиях.

— Нет, земной… — Она прервала его поцелуй, чтобы схватить воздух.

— А что случилось, что так вдруг? — шептал он.

— Хотела тебя порадовать, — уклончиво ответила она.

Александр отстранился, посмотрел на нее, потом широко улыбнулся: «Ну, порадуй» и, снова крепко прижав к груди, закружил ее со смехом.

— Ты действительно мне рад?..

— Еще бы, еще бы… Так нежданно-негаданно… Можно сегодня?

Она кивнула. Он подхватил ее на руки, и они рухнули на кровать, нетерпеливо срывая друг с друга одежду, и вместе с ней избавляясь от остатков сознания и восприятия себя в действительности, кубарем летя в бездонную пропасть неистовой страсти. Это было прекрасно, и они предались наслаждению восторженно и бурно.

— Твои сюрпризы изумительны, — сказал Александр после блаженной любви.

— Александр, ты любишь меня? — неожиданно спросила Таис.

Он даже растерялся, потому что спрашивать такое после того, что как раз произошло между ними, мог только невменяемый человек. Но в ее голосе было столько непонятного страха.

— Конечно, — ответил он, целуя ее.

— Ты не разлюбишь меня?

Он удивился еще больше, окончательно оторвал свою русую голову от ее груди и посмотрел в ее полные слез глаза.

— Девочка моя, что ты? Что за странные вопросы? Ты же знаешь.

— Я хочу это слышать… — прошептала она, еле сдерживая рыдания.

— Я люблю тебя безумно и буду любить тебя всегда, вечно и никогда не перестану любить тебя. — Это было слово в слово повторение их тирского разговора, когда он любил ее в первый раз. — Вечно — это не два-три года. Почему ты усомнилась? Я ведь не бросаю слов на ветер, тем более таких… — Он целовал ее лоб, коротенькую детскую челочку у основания волос, заплаканные глаза. — Что ты меня так пугаешь? — Он провел пальцем по ее опухшим полуоткрытым губам, по зубам, по подбородку — вниз — вверх, вниз — вверх.

— Женщины любят иначе, чем мужчины. Для них любовь — главное в жизни, да что там главное, — единственное по-настоящему важное. Для мужчин — не единственное, и, наверное, не самое важное, — начала она издалека.

— Считай, что я полуженщина, — пошутил Александр, который не выносил затянувшихся драматических моментов, но быстро понял свою ошибку, поцеловал шрам на ее запястье и продолжил серьезно: — Может быть, ты права, может быть, ты не понимаешь мужчин, а, может быть, я — редкое исключение из правил. Ты не должна сомневаться во мне. Таис, все эти расхожие рассуждения о мужчинах, о женщинах — это все не для нас. Мы — в какой-то мере неземные создания, не такие, как все, и слава богам. Это как раз то, что нас связывает навечно, то, почему нас тянет друг к другу так сильно… Все остальное — суета сует. Ей нет доступа в нашу жизнь. Ее там нет и никогда не будет.

— Гефестион написал мне о мальчике Багое. Он очень ревнует и очень страдает, — сказала Таис правду.

— О-о-о! — простонал Александр, и его лицо исказилось мукой. Он находился какое-то время в прострации, зажмурив глаза и сцепив зубы. Потом сел, опустив голову. В его глазах отчаяние сменялось гневом, досада — болью. Победил гнев.

— Гефестиона ко мне срочно! — жестко крикнул он охране.

Напряженно думая о своем, он молча надел хитон, сандалии, долго не мог попасть застежкой в нужное отверстие, споткнулся об опрокинутый стул. Перед его глазами всплыла их с Гефестионом недавняя борьба в гимнасии. Обычно их бои сопровождались смехом и шутками. На этот же раз Гефестион был неожиданно серьезен, неумолим, и когда Александр повалился под его нешуточным натиском на песок, Гефестион замахнулся зло и сильно и лишь в последний миг остановил кулак перед его лицом. Гефестион был замкнут последнее время, избегал общения, но и Александр был занят и не придал значения его отчужденности, — мало ли какие у кого бывают состояния и настроения?.. Иногда очень полезно оставить людей в покое. Александр не ожидал, что ситуация настолько тяжелая, и не связал ее напрямую с появлением Багоя, хотя, конечно, допускал, что это может Гефестиону не понравиться.

Таис тихо оделась и хотела уйти; ей казалось, Александр забыл о ее существовании, но он, не глядя, остановил ее жестом. Каким чужим он показался ей в этот миг! Нет, не показался. — Каким чужим он был в этот момент.

Вошел Гефестион, насупленно, молча перевел мрачный взгляд с испуганной Таис на Александра, с трудом сдерживавшего гнев.

— Почему не поговорил со мной начистоту? Зачем Таис подсылаешь? Впутываешь, с толку сбиваешь? — наконец прервал тягостное молчание Александр и сверкнул орлиным взглядом.

Таис открыла рот, чтобы взять Гефестиона под защиту, но Александр остановил ее.

— Что у тебя за фантазии снова? — продолжил он ледяным тоном.

— Не я взял в свой дом и в свою постель персидского мальчика, не ко мне претензии, — с вызовом отрезал Гефестион.

— Разве я когда-то возражал, чтобы ты кого-то взял? Бери хоть всех, я только рад буду, если тебе хорошо.

— Нет нужды. Я думал, что и у тебя есть все, что тебе нужно для счастья, — парировал Гефестион. Так, обменявшись ударами в лицо, они на какое-то время замолчали.

— Ты не прав, ты все выдумал, Гефестион, — начал Александр другим тоном. — Почему ты беспокоишься? Ведь для тебя нет никакой угрозы или опасности.

— Я знаю тебя полжизни. И я знаю только тебя. Мальчишка похож на меня, как две капли воды, — путанно, но с чувством произнес Гефестион.

— Ну, так это же хорошо, — прищурившись, холодно заметил Александр. — На тебя, а не на Архелая или Кратера.

Они смотрели друг другу в глаза, не моргая, и Таис, также не моргая и не дыша, наблюдала эту тяжелую сцену.

— Но я еще есть, я жив еще!

Александр покачал головой, но Гефестион продолжил:

— Ты влюблен, не надо говорить, что он мне не соперник! — Гефестион сам ужаснулся этому слову.

— Нет, он забавляет меня, не более…

Гефестион упрямо покачал головой:

— Ты хочешь его, ты спишь с ним… В твоем взгляде была просьба, не надо меня обманывать. — Гефестион привел в доказательство свой последний аргумент. Он имел в виду взгляд, который бросил на него Александр, когда Гефестион впервые увидел с ним Багоя.

— Я не влюблен, нет, — настаивал на своем Александр.

— Я знаю, когда ты влюблен.

— Ты ошибаешься, — упорствовал Александр.

— С Таис я ведь тоже все сразу понял…

— Но ведь я и не отпирался!

Таис, которая все это время чувствовала себя ужасно неловко, навострила уши. Над загадкой загадок ее жизни вдруг приоткрывалась завеса.

— Ее я любил действительно, и все же я уступил тебе! — Александр потряс руками у него перед лицом. — Я отнял у себя и у нее полтора года жизни. — Он совсем не обращал внимания на Таис, говоря о ней в третьем лице. — Всем было плохо, и тебе в твоей роли… Ты забыл? Ну да, кто старое вспомянет… — устыдившись, скороговоркой прибавил он, перебивая сам себя. — Сейчас же ты видишь, что был не прав. И вы сейчас лучшие друзья. И я верен тебе, когда я с ней, верен ей, когда я с тобой. Любовь к одному из вас не умаляет моей любви к другому. Это две совершенно разные жизни. И третий, как ты тогда считал, — не лишний.

— Но четвертый лишний! — стоял на своем Гефестион.

Александр выругался от досады, но тут же успокоил тон, понимая, что его тактика правильная.

— Поверь мне, ты ошибаешься, нет четвертого. Ты все смешал в кучу, разные вещи. Чего ты боишься?!

— Да, я боюсь… — Гефестиона прорвало, — я боюсь, что я тебя потеряю! Я боюсь этого больше смерти… — Он закусил губу и отвернулся от Александра. Он дрожал всем телом.

Таис сидела в слезах, боясь шевельнуться. А Александр бессильным жестом обхватил голову руками. В его глазах отразилась жалость и боль. Он долго исподлобья смотрел на согбенную мукой фигуру Гефестиона. Проклятье! Проклятье! Александр даже ударил себя по лбу.

Это было рабство.

Наконец, он присел перед Гефестионом на корточки, развернул упиравшегося друга к себе: «Посмотри мне в глаза…» Гефестион отворачивался. Александр положил руки ему на колени и замер, с болью глядя на него:

— Ты не хочешь, чтобы я с ним спал… Я не буду… Я не буду…

— Мне так стыдно, — еле слышно выдавил из себя Гефестион, его душил спазм, и он едва владел собой. Радости победы, облегчения не было, лишь стыд за себя, за свое безумие, ревность и истерику. Александр кивал, в глазах его смешалась горечь, жалость и скепсис.

— Тихо-тихо-тихо, ничего не произошло, — стал успокаивать его Александр, сел рядом, обнял. — Ты напрасно расстроился, Гефестион.

— Извини, мне так противно…

— Ничего не произошло. Я сам виноват. — Александр говорил как будто спокойно, но в глазах его застыли смятение и боль.

— Мне так стыдно…

— Все хорошо…

Они говорили одновременно, прижимались друг к другу горячими головами.

Таис, залитую слезами, безумно притягивала и одновременно отталкивала эта сцена чужого примирения и чужой любви. И это Александр? Она узнавала и не узнавала его. Ей было сладко видеть его в любви и жутко оттого, что эта любовь направлена не на нее. А ведь еще полчаса назад… Вот уж действительно — две разные жизни. Что она здесь делает, и по какому праву?

Она, не дыша, как тень, поднялась и вышла из комнаты. В коридоре, в углу, увидела Багоя — виновника всех этих страстей, который, ни о чем не подозревая, прилежно чистил сапоги Александра. Заметив Таис, юноша проворно вскочил и поклонился. Бархатные глаза Гефестиона улыбались ей радостно, обезоруживая своей открытостью и миролюбием. Он как бы говорил своим взглядом: «Я люблю вас, люди, я желаю вам добра, не обижайте и вы меня».

Не видя дороги, сломленная волнением и усталостью, Таис вышла из шатра. Беспокойство, трудная дорога, бессонная ночь, нервное напряжение последних дней и драматическая развязка совсем обессилили ее. Кто прав, кто виноват — все это осталось неясно, и не было сил размышлять об этом…

— Таис, о, Зевс, Таис!!! Как ты тут очутилась? — Она нос к носу столкнулась с Леонидом. У нее не было сил ответить, даже улыбнуться или как-то мало-мальски подобающе отреагировать. Леонид тряс ее за плечи и с беспокойством заглядывал в глаза. — Таис, тебе нужна помошь? Ты в порядке?

— Да… Нет… Да, мне нужна помощь, — уточнила она, — и нет, я не в порядке. Я с дороги, голодная и смертельно усталая.

Леонид обнял ее, подняв свое счастливое лицо к облачному небу. И Таис припала к нему доверчиво, как, наверное, младенцы прижимаются к надежной материнской груди, зная, что сейчас все станет хорошо. Так она прижималась вообще-то только к Александру, он был ее матерью. Но сейчас у него другой испуганный младенец на груди. Таис устало закрыла глаза, — только не думать ни о чем, — вдохнула чужой, не Александра, запах. Делать нечего.

— Пойдем ко мне, ты едва держишься на ногах. Но что ты здесь делаешь? Кто тебе сделал пропуск? — Леонид все еще нежно прижимал ее к себе, не отпускал. Нет, еще не сейчас…

— Гефестион. Было одно дело, теперь все разрешено… (разрешено ли?) — она отвечала только необходимое. — Тебя мне послало провидение. — Таис уперлась в его грудь руками и оторвала себя от нее. — Я верхом всю ночь и даже не помню, где оставила свою лошадь.

— Не беспокойся ни о чем. Я все сделаю. Сейчас поешь, отдохнешь. — Они пошли к его шатру.

— Только спать, спать. Все остальное — потом.

Таис, не раздеваясь, легла на его походную кровать и провалилась в забытье, как под лед. В момент засыпания, как перед удушьем, пронесся рой мыслей, беспокойных и пугающих, но усталость перекрыла все и прервала их поток. Она проспала три часа, не меняя позы. Леонид же, посланный провидением, не мог охватить произошедшего и поверить своему счастью Вдруг, так просто и негаданно встретил наяву женщину, о которой мечтал в грезах и снах. Неужели может иногда сжалиться судьба и послать не осуществление твоих надежд, нет, надеждам не было места, он это знал, но осуществление мольбы о чуде!

Он сам тихо приготовил все к ее пробуждению: воду, еду. Он любовался ее сном и одновременно жаждал ее пробуждения. Так молодая мать, скучая, нетерпеливо ждет, когда ее малыш потянется смешно и трогательно и раскроет любимые глазки. Нехорошо, непозволительно подсматривать над спящим, если только ты сам не лежишь рядом, сон — это такое личное, интимное, почти святое действо, но как же трудно оторвать от нее глаза.

Леонид вышел на улицу. Вчера прошел дождь, сбил жару и сегодняшний день был бессолнечным, приятным. Наконец Таис тихо позвала из глубины шатра: «Леонид». У него сжалось и затрепетало сердце.

— Я тебя сильно побеспокоила? — Она лежала в той же позе свернувшейся кошки, в какой заснула. — Я вся вспотела. Ну и день — такой длинный-длинный.

Леонид только улыбался. Таис села, плавно и медленно, утерла пот вокруг рта, с затылка, заколола растрепавшиеся волосы.

— Можешь прислать мне рабыню, помочь помыться? — Голос ее слегка охрип ото сна, а мысль еще не совсем проснулась.

— Какая рабыня! Мы на марше. Здесь один конюх на десятерых. У меня есть личный ординарец только потому, что я большой начальник.

Таис потянулась сладко и вяло:

— Ну и денек…

— Я полью тебе, не откажи в удовольствии.

…Она стояла в тазу — невероятное зрелище — в его шатре, и струи воды стекали по ее изумительному телу.

— Волосы тоже. — Она закрыла глаза и подняла подбородок.

Таис постирала свое платье, развесила его на канатах, натягивающих шатер, чем привлекла любопытное внимание, граничащее с белой завистью, обитателей лагеря. Остаток дня проходила в хитоне с чужого, Леонидова, плеча, проймы рукавов которого доходили ей чуть не до талии. Она вполуха слушала, что ей говорил Леонид о приглашении на ужин к Гефестиону.

— Кого пригласили, — уточнила она, — тебя, меня?

— Нас, — ответил Леонид, удивившись этому слову.

Таис же подумала, что только она одна знает, что будет отмечаться примирение после разлада на почве ревности. Ревность… Это ее удел, удел Гефестиона, но не Александра. Он выше этого. Таис усмехнулась.

На вопрос сотрапезников, как она провела день, Таис честно ответила: «В постели Леонида». Мужчины долго не могли успокоиться со своими комментариями, еще бы — мужчины на марше.

— Надеюсь не стеснить его и этой ночью, — добавила Таис.

— Стесни лучше меня! — крикнул Черный Клит, а другие тут же поддержали: «Меня, меня!»

Таис кокетничала: умно, спокойно, не переигрывая, не теряя чувства достоинства и превосходства — неотразимо. Александр улыбался издалека. Он не ревновал.

Гефестион был, как всегда, внимателен и ласков со своими гостями. Обходил их, приветливо разговаривал, предлагал угощения, заглядывая им в глаза своим характерным взглядом олененка. Подошел и к Таис, подсел сзади, обнял ее, прижался горячей щекой. Таис сразу уловила неуловимый для остальных запах фиалок.

— Ты не обижаешься за беспокойство?

— Ну что ты, дорогой. Я бесконечно благодарна.

Они поняли друг друга, усмехнулись и обнялись крепко-прекрепко, как родные, какими и были на самом деле.

Филота посетовал, что нет персидских танцовщиц, и его тут же поддержали многие, кто нашел явное удовольствие в их соблазняющих откровенных танцах.

— Нет у персов ничего, способного сравниться с эллинским, а вот в танцах их женщины сильны.

Таис сочла это за личное оскорбление и мельком взглянула на Александра, одетого во что-то полуэллинское-полумидийское. Этот великий лицедей, этот волшебник ее жизни… в общем, он улыбался улыбкой непроницаемой и сводящей ее с ума.

— Извини, Филота, что не могу с тобой согласиться. Неужели ты не видишь никакого искусства в эллинских танцах: ведь они такие разнообразные и сложные?

— Иногда слишком сложные. А мужчине надо, чтобы все было понятно, — перебил ее Филота. — Ты критикуешь персидских танцовщиц потому, что сама так не умеешь.

Таис повела глазами и опять глянула на Александра. Тот всем своим видом говорил: «А что, я тут просто сижу и ем яблоко».

— Хорошо, не знаю, умею ли я, но готова попробовать.

Мужчины зааплодировали и стали ее подбадривать: давай, Таис, танцуй! Быстро разыскали аккомпаниаторов. Таис подумала секунду, стоит ли дразнить несчастных мужчин на марше или ну их жалеть, много чести. Решительно спустила хитон с плеч, покрывалом на манер персиянок перевязала бедра, распустила волосы, дала полюбоваться собой, постояла пару мгновений с закрытыми глазами, вслушиваясь в ритм, а потом затанцевала, да так, как будто всю жизнь только и танцевала по-персидски. Она виртуозно двигала бедрами, плечами, животом, притоптывала ногами в разных ритмах, то дробно, то размеренно, вскидывала голову и играла своими длинными волосами, изгибала руки и изящные кисти. При этом все ее тело находилось в движении, то успокаиваясь, то снова возбуждаясь, и разные его части совершали движения, как будто независимо друг от друга, свободно, без видимых усилий, с бравуром и блеском.

— Ну, убедила я тебя? — засмеялась Таис, закончив. Она сама не ожидала, что у нее получится так хорошо. Ответом были шумные рукоплескания и восторженные крики мужчин.

Александр улыбался. Он не ревновал.

— Таис, откуда это у тебя? — воскликнул Гефестион.

— Это в крови, — ответил за нее и очень правильно Кратер. — Вот так: раз, и выдала. Утерла нос…

Между делом мужчины дурачились и пытались изобразить нечто похожее, получалось очень смешно. Потом перешли на нормальные, знакомые и любимые македонские и эллинские танцы. Таис иногда составляла им компанию, но больше смотрела. Она любила, когда танцевали мужчины, особенно военные пляски — это было так мощно, впечатляюще. Став в ряд и держа друг друга за плечи, Они притоптывали ногами, все убыстряя и усложняя шаги. Первый в ряду, обычно самый искусный танцор, выдумывал все новые прыжки и движения, и танцоры вошли в такой раж, что, казалось, земля дрожала под их ногами.

Уже давно стемнело, и прохлада опустилась на землю и разгоряченные головы веселящихся людей. Птолемей полностью завладел Таис и оттеснил своим могучим телом от всех возможных конкурентов. Он совсем заболтал ее и потихоньку уводил в сторону от пирующих, когда Таис почувствовала, что кто-то удерживает ее за подол. Это Александр, потянувшись и чуть не падая со стула, поймал ее за платье почему-то поцарапанной рукой. «С кошкой боролся?» — спросила Таис. Он хитро улыбнулся в ответ.

— Ты можешь не стеснять сегодня Леонида. Тебя ждет твоя собственная палатка.

— Спасибо за заботу, — вежливо ответила Таис и побоялась подумать, так ли не ревнует Александр.

Распрощавшись с настойчиво провожавшим ее Птолемеем, она пришла в свое новое жилье, зажгла светильник и обомлела, очутившись в море роз. Сумасшедший, где он их нашел? Цветы устилали ее кровать, розовые лепесточки плавали в приготовленной для омовения воде. Это было потрясающе приятно! Таис вздохнула блаженно и растроганно и опустилась на свое цветущее и благоухающее ложе. Какой день! Ах, какой день.

Счастливая Гиркания. Август 330 г. до н. э.

После горных и пустынных районов Мидии со скудной растительностью и суровыми пейзажами, счастливая Гиркания казалась сказочной страной, утопающей в зелени, солнце и благодати. Виноградники чередовались с пшеничными полями и садами, дубовые и кленовые леса изобиловали тиграми, леопардами и волками — не зря Гирканию называли землей волков. Зверье находило надежное укрытие в густых зарослях рододендрона и олеандра. Александр отвел душу, поохотившись в этих зарослях. Таис тоже познала немало приятных часов, провозившись в них, но за другим занятием. Однако вершиной ее счастья стало даже не это, да не обидится ее славный охотник, — она снова, после годового перерыва, очутилась в своей родной стихии — в море.

Александр и здесь не обошелся без сюрприза. Таис чувствовала всей душой, кожей и нюхом, что море где-то рядом, и рвалась вперед. Александр же заверил ее, что к морю они подойдут только завтра, а сейчас надо заночевать на этой прекрасной равнине, а пока разбивают лагерь и готовят ночлег, можно отойти подальше и устроить пикник на полянке.

Они долго шли по уезженной дороге, по одну сторону от которой росли посадки акаций, по другую на лугах паслись стада грязных овец. Таис удивило, что горизонт как будто поднимается и приближается. Она хотела поделиться своими наблюдениями с Александром, как вдруг, сделав несколько шагов, издала возглас изумления. Земля кончилась, оборвалась, а внизу за обрывом далеко простирался неземной прекрасный край: холмы, заросшие колосящейся травой, колючками в человеческий рост; кизиловыми деревьями, над которыми кружили птицы и бабочки. Другой мир, где как будто светило свое солнце, дули свои ветры, царили свои звуки и запахи, своя неповторимая атмосфера и жизнь. Холмы спускались к широкому песчаному берегу серо-зеленого Гиркапского (Каспийского) моря. Смахнув слезы восторга, Таис разглядела гряду фантастических, покрытых туманом гор, извилистый берег, а в волнах — стаю дельфинов, что совершенно добило ее. Так не бывает. Слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Это — сказка!

Она оглянулась на Александра, поблагодарила его взглядом, потом поцелуем, потом еще одним, и стала искать возможность спуститься вниз с крутого обрыва. Как только они добрались до травы, стена обрыва полностью закрыла от нее мир с дорогой и барашками, из которого они пришли. Он исчез, как будто его и не было никогда: ни всегда, ни даже пару минут назад.

Александр крепко держал Таис за руку, пока ноги скользили по склону с сухой травой. Перед ними разбегались ящерицы и разлетались потревоженные мошки и стрекозы. У Таис было чувство, что она первый человек, ступающий по этим диким, первозданным тропам. Это было, конечно, не так, судя даже по стадам овец, пасшимся где-то там, наверху, на другом свете. И все же…

— Не кажется ли тебе это все знакомым? — загадочно улыбаясь, спросил Александр.

— Это мой мир! — само собой вырвалось у Таис.

— Отсюда тебя принес морской конек?

— О! — Таис бросилась к нему на шею, чуть не задушив его от избытка чувств.

Совершенный мир принял в свои объятия совершенную любовь…

Как мало надо иной раз, чтобы быть очень-очень счастливой. Таис плыла к горизонту, переполненная восторгом от одного факта пребывания в воде. Одна. Александр понимал, что даже он будет неуместен при этом таинстве «вхождения в воды». Ей надо побыть наедине со стихией, может быть, породившей ее. Сам он уже наплавался и занимался устройством костра и ужина. Солнце садилось, причудливо рассвечивая море и небо, разливая над землей торжественный покой. Наконец, она вышла из воды — его мокрая, счастливая богиня…

Таис жевала виноград, персики и зачарованно смотрела в пространство.

— Ну, что, дельфины не беспокоили? — спросил Александр.

— Как по-македонски «дельфин»?

— Долфин.

— Долфин, — радостно повторила Таис и рассмеялась. И Александр тоже, потому что было хо-ро-шо.

Потом, обнявшись, отправились осматривать необыкновенные окрестности. Каким редким удовольствием были для них такие обыденные для других пар вещи, как гулять, обнявшись, сидеть, тесно прижавшись друг к другу, или просто держаться за руки. Небывалая роскошь!

Они брели по берегу, пока не наткнулись на грот с источником, а сразу за ним — живописную, укромную полянку, которую они и облюбовали. Таис молча, загадочно улыбаясь, поясом опутала руки Александра за спиной, завязав узел легкомысленным бантиком, и медленно спустила свое платье с плеч. Лаская и целуя Александра, она развязала его пояс, на котором держался спущенный хитон. Она играла с ним в кошки-мышки, только на этот раз коварной кошкой была она сама. Она ласкала, дразнила его, томила, возбуждала и успокаивала по своему усмотрению.

— Таис, развяжи меня…

Покачав головой, она потянула его на траву, повалила на спину, лаская его всем телом, и уже сама еле сдерживалась и владела собой. Да и зачем? Поляна с толстым ковром теплой травы поплыла перед глазами. Звон цикад усиливался и перешел в звучание какого-то фантастического оркестра. Таис услышала, как ее собственный любовный крик перекрыл музыку этого оркестра. Она изогнулась в любовной судороге, подняв невидящие глаза к закатному небу, и упала на тело Александра, охваченное тем же огнем страсти, что и ее собственное.

Вернувшись, наконец, в подлунный мир, она нежными поцелуями осыпала его тело, лицо, прижалась к щеке с неровными краями румянца. Дыша в такт, они смотрели в одном направлении, туда, где за горой скрывался последний кусочек солнечного диска, и наслаждались своей близостью, своим единством, отрадной любовной усталостью — прекраснейшей из всех возможных усталостей.

— Что смотришь так грустно, возлюбленный мой?

— Тяжело мне…

Таис соскользнула с его груди.

— Твоя тяжесть меня не тяготит. Это очень приятная тяжесть. — Он снова притянул ее к себе.

— Так в чем же дело? — Таис поцеловала его задумчивые глаза.

— Наша близость… — начал он, — осознание того, что мы одно неделимое целое…

— Что же здесь плохого? — спросила Таис, но к концу вопроса уже поняла ответ.

— Я знаю, что я себе не принадлежу. Но мне не хочется это знать. И не только тебе я принадлежу, эх, если бы только тебе! Но только с тобой я чувствую так остро, как много во мне жизни, с одной стороны, и как близок я, с другой стороны, к смерти. Только с тобой я так полно ощущаю жизнь и смерть. Наверное, есть в том высший смысл и высшее успокоение, что я когда-то умру в твоих объятиях. Ты одна в состоянии примирить жизнь со смертью.

— Ах, я не хочу, чтобы ты так говорил, — с легким капризом в голосе сказала Таис, хотя поняла его и в душе чувствовала то же самое: ни с чем не сравнимое блаженство, после которого хотелось лучше умереть, чем возвращаться на грешную землю. Это было то самое, что она называла желанием остановить время, превратить миг в вечность…

— Не так-то здесь и плохо, на этой земле, — продолжила Таис через некоторое время и залюбовалась морем и закатными узорами неба.

— Восхитительно!.. — Они обменялись долгим взглядом и рассмеялись.

Все стало на свои места. Ребенок закричал, в легкие вошел воздух, и жизнь пошла своим чередом. Они же пошли в воду. Любовное желание, будучи утоленным, сменилось желанием освежиться в воде.

— Правда, тебе так нравится мой зад, как ты говоришь? — недоверчиво поинтересовался Александр, пытаясь посмотреть на себя сзади. (Таис обожала его неожиданные переходы с возвышенно-романтического на тривиально-бытовой тон. Они ее уже не шокировали, а веселили.)

— Ну, конечно же, мой долфин, мне вообще все в тебе нравится. — И она шлепнула его по ягодицам. — А! Руку можно отбить. Я обожаю твое тело, оно совершенно.

— Э, куда мне до идеала — Дорифора Апоксиомена (статуя); есть масса мужчин, сложенных совершенней меня.

— А-а! — отрицательно замотала головой Таис, — не в совершенных пропорциях дело, а… — Она жестикулировала, подыскивая слово, — …в производимом действии, что ли. Я не знаю, как сказать. От тебя исходит что-то… очень мужское.

Александр засмеялся:

— Хорошо говоришь, хоть и непонятно. Я знаю, что я лучше всех, я просто так сказал.

— А-га! — закивала Таис и, дурачась, запрыгнула ему на спину.

В воде для Таис первую роль играло чистое наслаждение. Александр же, в котором не умер и не собирался умирать мальчишка, пытался все исследовать и досконально разведать. Он нырял, доставал со дна какие-то ракушки, камни, крабов, поражался странному вкусу воды — она была менее соленой, чем во внутреннем море. Но все же скоро присутствие Таис победило его любознательность, и он переключился с ловли крабов на ловлю Таис. Из воды они вышли в темноте, покрытые, как бриллиантами, светящимися капельками.

Сидя у костра, они упивались иллюзией, будто они одни на земле. Хотелось забыть о том, что наверху, совсем недалеко, не только пасутся овцы, но стоит огромный лагерь с десятками тысяч людей с их скарбом, повозками, палатками, животными — их народ, его народ, сопровождающий Александра вот уж который год в его скитаниях по земле-ойкумене, в его погоне… за чем? Да, за чем? Что тянет его мятущийся дух вдаль, что гонит его из края в край? Рога Амона, растущие вовнутрь, как он когда-то пошутил, не дающие ему покоя? Или его влечет желание достичь в жизни того, чего не достиг до него никто, жажда властвовать над этим миром, бросить вызов судьбе и победить ее? Или же это стремление к славе, приключениям, вечный поиск опасностей и подвигов, жажда первооткрывательства, богатства, власти? Знает ли он это сам? И еще — почему он так спешит? Он очень нетерпелив. Время приносит перемены, и умный правитель-визионер может их приблизить, но нехорошо, когда перемены слишком обгоняют время. Он слишком нетерпелив.

Таис смотрела на его красивый профиль, освещенный пламенем костра, и не решалась задавать ему подобные вопросы. «Познай самого себя», — гласит дельфийская мудрость. Где уж познать кого-то другого, тем более такого сложного человека, как Александр, когда всей жизни, всего ума не хватает разобраться с собой.

Созерцание огня — великое волшебство. Успокоенный, умиротворенный Александр улыбнулся ей, очнувшись от своих неизвестных дум.

— Я рад, что тебе здесь нравится.

— Да, это не солончаки… А тебе?

— И мне, как тебе, — задумчиво ответил он. — Хорошо нам с тобой, — он обнял ее и продолжал рассуждать вслух: — Расставить посты, чтобы никто не пронюхал об этом местечке, и устроить себе отдых после трудов в блаженном одиночестве с тобой.

— Да-да, хорошо говоришь… Да стыдно лишать людей такого удовольствия. Они заслужили.

— Да, стыдливая ты моя. Представь, что здесь будет твориться завтра. Все зайдут в воду, море выйдет из берегов и затопит наш «сказочный мир».

Это была строчка из песни, и Таис напела ее начало, но потом решительно оборвала. В песне говорилось о том, как прекрасен мир, но все его краски меркнут, когда ты в разлуке с любимым. Как часто пелась эта сентиментальная и простенькая на первый взгляд, а на поверку очень-очень грустная песня в Малой Азии, когда она любила Александра безответно. Именно пелась. Приходила сама и звучала. Лейтмотив ее жизни тогда. Как странно, что она сейчас, здесь, вспоминает то печальное время.

— Ну, что же ты, пой дальше… — Александр любил ее пение.

— Не дай, судьба, чтобы мне когда-то снова пришлось петь такие песни.

— А ты спой, не относя к себе, — Александр понял ее, — просто как песню.

Таис изумленно подняла на него глаза. Она даже и не предполагала, что и так можно петь песни. Прислонилась к нему, обняла: «Я лучше тебе колыбельную спою». Прислушалась к тихому плеску прибоя, к его дыханию. Она верила и не верила, что он здесь, рядом, теплый, сильный, любящий, любимый… И это чудо — не фантазия, не эфесская мечта черырехлетней давности, а чистая правда, в которую ей по-прежнему с трудом верилось.

«Ты пришел ко мне, возлюбленный мой»…

Они устроились на ложе из сухой травы, укутались всеми одеялами, обнялись крепко. «Спи, моя родная». Угли, головешки от костра светились в темноте, черное августовское море тихо, усыпляюще билось о берег, но ей не спалось — сентиментальная песня не шла из головы, «мир без любимого»… Если в ней иногда от усталости, беспокойства о будущем, неустроенности тяжелой кочевой жизни поднимался намек на жалобу, она представляла свою благополучную жизнь в Афинах, в чудесном белом домике, в окружении добрых друзей, в атмосфере беззаботности и достатка, но без него, то быстро приходила в себя и рьяно благодарила богов за свою жизнь, ибо это была жизнь с ним. Да, они часто разлучались, надолго или накоротко, виделись урывками, на людях, не так, как хотелось, но он был в ее жизни, она была в его жизни, их жизни шли рядом, пересекались или сливались в одну, и это были моменты несказанного счастья. Вот так, как сейчас: на краю земли, на берегу далекого моря, под чужим небом происходит чудо — она чувствует себя дома, потому что он рядом. Так чувствовала она себя в Египте, в Вавилоне и вот сейчас на Гирканском море.

Он обнимал ее, сонно дышал в затылок. На нее опустилось и опутало сладкими путами облако нежности. Ей хотелось повернуться к нему и целовать его, спящего. Таис знала: проснувшись, он не обидится, что потревожили его сон. Наоборот, ответит тем же — лаской и любовью. Но все же Таис преодолела свой порыв, пожалев его, улыбнулась, и по телу ее разлилась теплая волна блаженства и покоя.