Чем больше человек достиг, тем большего ему хочется.

Потос — романтический дух, честолюбие, жажда познания, тяга к новым опасностям и приключениям — тянул Александра в Индию. Официально считалось, что ее завоевание послужит созданию надежного тыла. Александр давно стал поговаривать о сказочной Индии и вдохновлять своих македонцев и наемников (союзники были давно распущены, а кто остался, остался добровольно) дойти до края обитаемой земли — ойкумены — подобно великим героям и мифическим предкам Александра Гераклу и Дионису. И его солдаты опять пошли за ним. Кто-то — из интереса, кто-то — из послушания, привычки, кто-то — из жажды новых впечатлений, а кто-то — ради наживы. Большинство — потому что не представляли другой жизни, чем та, которую они вели до сих пор и которая их совершенно устраивала. Мысль о том, что вести войны — в природе человека, в те времена еще не ставилась под сомнение.

Безусловно, был и ропот. «Что он опять удумал, куда его снова тянет, когда же кончится эта война и это скитание по земле?» — думал не один и не два в раздражении. Но Александр, будучи сам увлекающимся, бесстрашным, любознательным человеком, и на этот раз смог увлечь своих людей в совершенно неизведанный, неизвестный и, возможно, враждебный им мир.

Не его ли провидчески описывал Гомер: «О, необузданный, снова о подвигах бранных замыслил; снова о бое мечтаешь; ты рад и с богами сразиться». Не его, но ему подобных, какие всегда существовали на земле. Не знающих меры. Жаждущих больше и больше. Идущих дальше и дальше. Любой ценой. Рискующих и выигрывающих. А что было бы с человечеством без подобных людей? Мир вперед толкают именно такие. К успеху приводит крайность, а не умеренность.

Почти третью часть реформированной армии Александра теперь составляли персы, бактрийцы, арийцы, парфяне и другие представители покоренных народов. Изменилась ее структура и вооружение: сариссы (длинные копья), непригодные в горных условиях, заменили на мечи, уменьшили подразделения, создали отряды конных лучников и драгунов. Для достижения нового качества боеготовности, взаимодействия и управляемости потребовались месяцы учений и маневров, которые по своей серьезности мало отличались от настоящих сражений. Два индийских раджи, служивших ранее персидскому царю, а потом Бессу, стали союзниками Александра и помогали ему словом и делом. При этом они преследовали свои цели — Александр должен расправиться с их врагами и пощадить их собственные земли. Александр нашел их позицию вполне разумной.

Насколько тяжело дался первый переход через Гиндукуш, который как будто предвещал, что впереди грядут тяжелые времена, настолько все сложилось удачно сейчас. Македонцы, наконец, повернулись спиной к злосчастной Бактрии и Согдиане, где провели два беспокойных года, и устремили свое движение к Индии. За десять дней, по более легкой дороге, используя опыт и ошибки первого перехода, армия летом 327 года перешла перевал и спустилась в долину. И горы показались не такими непроходимыми, и высота с ее разряженным воздухом не была больше новостью, и запасов сухого пайка хватило, так что не пришлось забивать вьючных животных. Слава богам!

В конце лета 327 года в верховьях реки Кофена (Кабул) Александр разделил свое войско на две колонны: Гефестион и Пердикка отправились в северном направлении на Певкелаотиду (Пешавар), чтобы на месте слияния Кофена с Индом строить мост для переправы через Инд. На себя Александр, как всегда, взял самую трудную задачу — подчинить дикие и воинственные племена Сватского нагорья, Кафиристана и Баюра — аспасиев, гурайев и ассакенов.

Сопротивление было очень упорным, но Александр оказался упорнее: осаждая и штурмуя крепости, переваливая через горы, засыпая ущелья, поднимаясь по отвесным скалам, разрушая старые и создавая новые города, уничтожая врага, завоевывая новых союзников, проявляя личную храбрость, проливая собственную кровь, он добился своего. Он был щедро одарен богами, но его главный талант заключался в умении воевать. Здесь он оказался непревзойденным. Это он умел делать лучше всего и именно это он и хотел делать, потому что умел, как никто другой.

Взятие крепости на скале Аорн, не взятой самим Гераклом, само название которой «недоступная даже птицам» говорило за себя, означало последнюю победу Александра в этой горной стране. Пришлось засыпать 500-метровый обрыв, построить там 30-метровую площадку для артиллерии, и все это на высоте трех километров под непрекращающимся обстрелом.

«Недоступная даже птицам» покорилась Александру.

…Александр стоял на вершине поросшей елями горы, смотрел на захватывающую картину мира под своими ногами — на грозовые тучи и волнующийся океан облаков, непередаваемое разнообразие туманов, синие горы, простор, сколько хватало глаз, и чувствовал себя… нет, не богом, а мальчиком в Миезе. Воспоминание легко унесло его на устланную хвоей площадку на горе, где он часто учил уроки. Глядя вниз на лесистые склоны, на небо в смутном жемчужном сиянии, он читал тогда «Прометея»: «…я им показал восходы и закаты звезд небесных…»

В тот далекий день пятнадцать лет назад он думал о том, что будет с ним, когда он станет взрослым, завоюет весь мир, покроет свое имя славой и будет счастлив. И вот он взрослый, стоит здесь, в 30 тысячах километров от любимой Македонии, высоко над миром и наблюдает закат…

Жизнь получилась. Мечты сбылись. Мир принадлежит ему.

После захвата Аорнской крепости Александр соединился с частями Гефестиона и Пердикки и переправился через Инд.

* * *

Таис умолила Александра оставить ее при себе, в «царском обозе». «Да-да, я знаю, моя очередь уступать», — скрепя сердце согласился Александр. Основное время, однако, она находилась не с ним, а на попечении Кратера, и страшно волновалась за Александра, который постоянно был на передовой. Они виделись очень редко — только в перерывах между осадами и сражениями, в которых Александр был четырежды ранен. И только когда кампания благополучно закончилась и части двинулись к Инду, они, наконец, соединились.

Степи с белыми островками пушистого ковыля, с рычащими газелями, смешными фигурами пугливых сайгаков остались далеко позади и в прошлом. В настоящем же присутствовали величественные горы в ледяных шапках, широкие долины, поросшие развесистыми тополями и фисташковыми деревьями, белые и сиреневые поля опийного мака, огороженные глинобитными заборами. Солнце заливало эту землю своим прозрачным сиянием, и Таис умилялась всему: стадам смешных длинношеих коз с белыми животами, фиолетовому буйству шафрановых полей, утреннему туману на зеленых склонах, усеянных каменными глыбами Даже если дорога проходила по безводной местности и ландшафт беднел, голые горы и долины, пыльная дорога все равно не портили ее хорошего настроения. И хотя мудрый Солон предупреждал, что пока жизнь не копчена, надо воздерживаться от того, чтобы называть себя счастливым, а лучше — удачливым, Таис была отчаянно, несказанно счастлива и не боялась кары богов.

Странно было видеть рядом с Александром Роксану вместо привычной Барсины, которая, после его скоропалительной женитьбы, была «отпущена» на все четыре стороны. Впервые Таис увидела «царицу» еще весной. Тогда они расположились на привал в зеленой долине, в тени раскидистых деревьев с узловатыми стволами, под которыми были разостланы ковры и подан обед. Роксана в ярких розово-бордовых одеждах сидела, скромно потупив красивые черные глаза. Традиционные 16 косичек спускались из-под тюбетейки до пояса. Она держалась скованно, не понимая речи вокруг. Александр в свои 29 лет был на 14 лет старше ее. И хотя в отцы он ей не годился, но обращался с ней, как с дочкой. Видя, что луч солнца бьет ей в глаза, он подвинулся и жестом подвинул ее, а когда заметил, что она откусила слишком горячий кусок мяса, быстро подал воду запить. При этом он шутил с сидящим рядом Пердиккой, что надо было отправить Роксану к Сисигамбис и дочерям Дария в Сузы, где бы она подросла в обществе сверстниц и выучила греческий.

Таис тогда подняла глаза к небу и поразилась его бесконечности и голубизне. В голове пронесся давний, еще египетский разговор о Барсине — тогда эта тема еще интересовала Таис. Александр обронил, что Барсина идеально подходит для своей роли.

— А что же со мной? — спросила тогда Таис.

— При чем здесь ты? Мы говорим о разных вещах.

— Мы говорим о женщинах в твоей жизни, — уточнила Таис.

— Кроме тебя, в моей жизни нет женщин. Барсина — не моя жизнь, а обслуживающий персонал.

— И какова ее роль? — не унималась Таис.

— Роль женщины при мне.

— В твоей постели?

— В моей постели она чрезвычайно редко. Или ты ревновать вздумала? — Он улыбнулся.

— А ты, как всегда, все хочешь перевести в шутку, — она действительно тогда еще ревновала. — Я иногда думаю, что, если бы ты меня любил (Александр при этом «если бы» вытаращил глаза), то я была бы женщиной «при тебе».

— Ты неправильно думаешь. Именно потому что я тебя люблю, ты никогда не будешь официальной подругой или женой.

— Ты еще и жениться собираешься?

— Может быть, а может быть, и не раз, — он усмехнулся, но потом сменил тон, погладил ее подбородок: — Детка моя, доверься мне. Я знаю, что я делаю. И все это только ради тебя, ради твоего будущего и твоей безопасности. Не надо никому знать, что мы значим друг для друга. Во-первых, это никого не касается. — Он несколько раз задумчиво кивнул головой. — Во-вторых, я не вечен, и надо сейчас побеспокоиться о том, чтобы тебе потом, без меня, не было плохо. Ты мне слишком дорога.

— Я не понимаю тебя! — Таис испугало это «не вечен».

— Милая! Кого моя мать вынудила уйти из жизни после смерти моего отца в первую очередь? Клеопатру — новую жену царя вместе с невинной дитятей. Кого я убрал, восходя на престол? Не скажу, что с большой радостью, но я это сделал. Потому, что такой мир и такие правила игры, — сказал Александр мрачно.

Он сказал тогда: «Таков мир, не я его придумал». А сам нарушает его жестокие законы: наследники Дария живы, он не уничтожил возможных претендентов на трон царя царей. Александр поступает сейчас иначе, чем в начале своего пути, чувствует себя уверенней, живет своей головой, не слушает ничьих советов и плюет на традиции отцов и прадедов. Но он знает, что после него вряд ли найдется человек, у которого хватит благородства, силы, мужества и власти жить так, как живет он.

Но это ужасное «я не вечен»! Таис отогнала страшную мысль. Он молод, силен, могуществен и наверняка, безусловно, вне всяких сомнений, вечен, как эти горы с ледяными вершинами и это голубоглазое улыбающееся небо.

Александру оставалось жить под этим небом четыре года.

Интересный случай произошел в Нисе у подножия Кох-и-Нора. Ее жители отправили к Александру послов. Рослые, светлокожие и русоголовые, эти люди отличались от остальных народов Пенджаба. На удивленные расспросы нисийцы рассказали, что в незапамятные времена их привел в эту страну бог Шива, и они никогда никому не подчинялись. «Дионис», — сказал Александр, и его глаза загорелись. Его догадка подтвердилась, когда он увидел холмы Нисы, поросшие оливами, лаврами, виноградом и плющом, как в далекой Элладе! Все это поразило эллинов до глубины души — они нашли страну и народ, который привел сюда Дионис, они действительно идут путем Диониса, сына Зевса. Александр не был бы собой, если бы не отметил это открытие празднеством в честь Диониса. Македонцы, украшенные венками из плюща, возводили алтари в лесах, славили своего любимого бога, дарившего радость и забвение от трудов и забот — пели, пили и веселились в его честь. В своем затуманенном вином воображении они видели себя не на этом краю земли, а в родной Элладе.

В конце 327 года Александр соединился с частями Пердикки и Гефестиона, которые за эти несколько месяцев прекрасно выполнили свою задачу — усмирили Певкелаотиду, построили флот для переправы армии и грузов, навели мосты-понтоны через широкий Инд.

По пути из Аорна к Инду армию Александра сопровождала новая боевая сила — слоны, управляемые махутами-погонщиками, одетыми, в отличие от остальных индийцев, не в белые, а в индиговые одежды. Считалось, что белый цвет раздражает слонов. Насколько это было верно, трудно судить, но то, что слоны раздражали лошадей, было правдой. Кони их панически боялись, впрочем, как и люди поначалу. Остановившись на правом берегу Инда на пару месяцев, Александр устроил маневры, в которых армия должна была сражаться против слонов. Опыт, приобретенный в этих маневрах, пригодился солдатам в последующих событиях. Александр позаботился и о развлечениях, организовав свои маленькие «олимпийские игры» — соревнования по борьбе, бегу, метанию диска, прыжкам, панкратию, который Александр сам не любил. Но именно этот вид противоборства — избиение друг друга кулаками — вызвал особый интерес у местного населения. У Александра появилось новое спортивное увлечение — «игра царей», с которой он познакомился в Гиндукуше. Две команды верхом на лошадях палками, которые Таис прозвала швабрами, пытались забить мяч в ворота противника. При этом кони опасно сталкивались, игроки получали травмы, за что Таис совершенно не одобряла это новое увлечение.

Гефестион доложил, что раджа Таксила позаботился о доставке большой партии зерна, а Александр гнал с собой 20 тысяч голов быков и коров, таким образом была решена проблема провианта. Все складывалось неплохо в джунглях на правом берегу Инда, в плодородной стране, где обитают слоны и обезьяны. Вообще, Индия, как и Египет, оказалась совсем другой, чем ее описал великий сказочник Геродот. Не нашлось там ни людей-муравьев, ни женщин с глазами на плечах. Но слава о ее красоте, невиданных сокровищах и мудрости не врала. Главные ее богатства заключались не в золоте и слоновой кости, а в богатейшем природном и животном мире, в ее непохожести ни на кого, в ее экзотических обычаях и образе жизни, вызывавшем недоумение и очарование одновременно.

Таис и Александр, когда позволяло время, ходили в джунгли на охоту «глазами». Александр не боялся змей. Он шутил, что практически вырос с ними, — мама их держала, как другие — кошку или птичку. И действительно, ни с ним, ни с кем-то, пока Александр был поблизости, ничего не случалось. Дремучий лес был влажным шумным домом для армии животных, птиц и насекомых. Таис не уставала дивиться безграничной фантазии природы — разнообразию ее цветов, форм, видов. В чаще пальм, манго, смоковниц, бананов, цветущего жасмина, туберозы, сотен растений неведомых пород трещали миллионы кузнечиков, гоготали совы, метались стаи испуганных попугаев, рычали тигры, визжали обезьяны. Некоторые деревья представляли собой целые рощи со множеством стволов и уходящими в небо сросшимися кронами. Они считались священными, к ним приходили на поклонение пилигримы и молодожены.

Как-то Таис, Гефестион и Александр наблюдали забавную картину: обезьяны, сидя высоко на фиговом дереве, обрывали, надкусывали плоды и бросали их вниз антилопам, ждущим внизу свою долю пропитания. Так мирно и разумно жили эти два вида вместе, помогая друг другу. Обезьян, этих самых шумных и суетливых жителей леса, было особенно много. Вот они растянулись на спине на ветках своего дома-дерева и спят, а одна зевает, полуспит-полунаблюдает, не грозит ли где опасность. А если грозит, начинает кричать, гавкать, скакать по дереву, предупреждая свою спящую семью. Особенно смешными показались Таис бородатые обезьяны, черные, с серой гривой вокруг лица. Александр не разделил ее восторгов:

— Ты битый час рассматриваешь этих уродов. Когда ты, наконец, на меня посмотришь? — обиделся он.

Обилие экзотики привело к тому, что, когда Александр увидел нормальных родных кабанов, он несказанно обрадовался. Но он не был бы собой, если бы не попробовал чего-то новенького. Так он «охотился» на слонах за маленькими слонами, которых отлавливали, чтобы потом приручить и заставить работать на себя. Ловля понравилась ему больше, чем приручение. Этот жестокий процесс удивил его, ибо не совмещался в сознании с обожествлением индийцами этого умного животного.

Такие противоречия наблюдались и в самих индийцах: роскошь, утонченная красота, изысканность уживалась с крайней нищетой, аскетичностью, безропотным принятием своей кармы. Раджа Таксала познакомил их с философами-аскетами, которых македонцы назвали «гимнософистами» за отказ от всех земных благ, в том числе и от одежды. Философ Онесикрит, ученик Диогена, нашел в их образе жизни и мыслей много общего с учением киников — неприятие распрей, наслаждений и страданий, стремление отличать страдание от труда, желание делать добро и слиться с природой и мировой душой. Гимнософист Калан, проведший в поисках просветления почти сорок лет в лесу, согласился сопровождать Александра в его походе. Их странная дружба началась с того момента, когда они посмотрели друг другу в глаза и… поняли друг друга. Они вели разговоры и споры через двух переводчиков и все же понимали друг друга, они были противоположными, как «да» и «нет» и все же понимали друг друга. Случилось то, что раньше случилось с Диогеном, Сисигамбис, а позже — с Пором.

— Чем большим величием духа обладает человек, говорил Платон, тем сильнее он хочет быть первым среди всех, это его страстное желание, — говорил Александр.

«Если бы Платон не умер за 18 лет до рождения Александра, можно было бы подумать, что он говорил о нем», — подумалось Таис.

— Страсть — это неразумное и несогласованное с природой движение души, — возражал индус. — Они противоречат разуму, мешают ему, поэтому первое, что должен сделать стремящийся к мудрости, — смирить, уничтожить свои страсти.

Таис на миг представила страсть Александра, и ей стало дурно от такой мысли. Ну уж нет, лишиться лучшего, что существует в мире!?

— Ладно, я соглашусь на «умей властвовать собой», — отвечал Александр, — но не на полное уничтожение своих страстей. Я согласен, нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо. Но жаль жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно. — И он очаровательно улыбнулся.

— Единственная возможность счастья для человека, — с трудом переводили речь Калана толмачи, — если он преодолеет свой страх перед несчастьем, болью, бедностью, жизнью вообще. Только так он достигнет единственного счастья — умиротворения души;

— Согласен: благороден тот, кто не печалится о том, чего он не имеет, а радуется тому, что имеет. Так говорят и наши мудрецы. Но что плохого в том, чтобы иметь много и радоваться многому? Что плохого в том, что кто-то умеет много ума, — Александр показал в сторону Калана, — много красоты, — он показал в сторону Таис, — много храбрости, — он указал на Пердикки, — много благородства, — он положил руки на плечи Гефестиона, — или?.. — и он показал на себя, мол, решайте сами, чего во мне много.

Все рассмеялись.

— Процитирую нашего мудреца, — продолжил Александр: «Начало и корень всякого блага — удовольствие чрева. Даже мудрость и прочая культура имеет отношение к нему». Поэтому, прошу к столу!

Этот разговор происходил после переправы через Инд, во дворце раджи Таксилы, на большом приеме, настоящем симпосионе с умными разговорами, тонкими развлечениями, музыкой, стихами, изысканными угощениями. Александр, увешанный гирляндами из пахучих экзотических цветов, поднял чашу, плеснул из нее Зевсу и Брахме-создателю, которому подчинялся весь мир, Вишну, который являлся помимо прочего богом солнца, за что македонцы приравняли его к солнечному богу Аполлону, и его жене — богине красоты и счастья Лакшни, которую они олицетворяли с Афродитой, так как она тоже появилась из океана.

Александр так и не смог толком разобраться в джунглях индийских верований с их армией богов, отдельных для каждой касты. Несмотря на эту неразбериху, он увидел много общего с эллинской, персидской, египетской религией. Например, в рассказах о происхождении и устройстве мира, в борьбе богов с темными первобытными силами и друг с другом. Много похожего нашлось в атрибутах: у индийцев имелся напиток бессмертых богов амрита, мировое дерево ашватхи, обожествленные животные; наги — змей, хануман — обезьяна, суратхи — корова, ганеш — слон.

Простых македонцев особенно заинтересовал любимец пастушек бог Кришна. «Что это мужик такой синий?» — спрашивали несведущие. «Удовлетворил 16 тысяч женщин», — отвечали знатоки. «Ну, тогда конечно, посинеешь», — сочувственно соглашались рубаки.

Как-то Таис повела Александра рассматривать скульптуры, барельефы и фрески причудливых, как песочные замки, индийских храмов. Чего они там только ни увидели, в том числе и такого, что Александру пришлось долго крутить головой, чтобы разобраться в хитросплетениях тел, рук и ног.

— Ты чего меня сюда притащила? Тебе чего-то в жизни не хватает?

— Я сама не знала… — попыталась оправдаться Таис.

— Ну, ладно, посмотрели — пойдем…

А Гефестион, хохоча, с гордостью сообщил, что от таких изображений у него чуть «линга» не разорвалась. Это слово все выучили очень быстро, а храм с эротическими изображениями стал местом настоящего паломничества македонских «орлов».

Понравились Александру и местные танцы.

— А танцовщицы? — уточнила Таис.

— Куда этим апсарам до тебя!

Однако апсары танцевали что надо, и Таис сразу поняла, что ей за ними не угнаться. Простое подражание, как это было в Персии, здесь не поможет, ибо каждое движение, каждый жест, положение пальцев, выражение глаз означали слова. Танец показывал то, о чем пела певица. Выучить эти танцы можно было только, выучив их язык. Но Александр сделал такие «глазки», что не было никаких сил отказать ему, и Таис пообещала выучить самый короткий танец-рассказ, так и быть. Этим она и занялась, пока Александр занялся подготовкой к трудной битве с раджой Пором, расположившим свою огромную армию на восточном берегу реки Гидасп.

Сражение произошло в мае 326 года и стало последней грандиозной битвой, блестяще выигранной Александром. Не помогли ни 200 боевых слонов, ни личная храбрость предводителя, не струсившего, как Дарий, ни проливной дождь, чуть не сорвавший переправу Александра. На любой талантливый и смелый ход Пора Александр делал еще лучший — гениальный ход. И Александр умел ценить мужество, достоинство и благородство противника.

— Как хочешь ты, Пор, чтобы я с тобой обошелся, — спросил бог войны поверженного противника, сверкнув глазами из-под шлема.

— По-царски, — ответил раненый Пор.

Они посмотрели друг другу в глаза и поняли друг друга. Александр оставил Пору не только его царство, но и присоединил соседние княжества. Пор оценил своего странного победителя — до последнего дня оказывал ему поддержку и даже после его смерти выказывал уважение его памяти.

Во время трехмесячного отдыха после этой битвы македонцы еще раз сразились с индийцами, но на этот раз не на поле брани, а на стадионе, состязаясь в ристалищах и скачках. В совместной охоте на тигра Александр, вопреки обычаю стрелять по взятому в кольцо тигру со слона из лука, спрыгнул на землю и пошел на тигра с копьем.

Гифасис. Лето 326 г. до н. э.

А потом началось нечто неведанное, оказавшееся роковым, — наступил сезон дождей. Не тех дождиков, спутников зимы, которые знали эллины, — ничего подобного они еще не видели в своей жизни. Казалось, мировой океан, к которому они так долго шли, пролился бесконечным, все сметающим на своем пути ливнем с небес. Реки, ручьи моментально выходили из берегов, затапливали лагерь, неся на людей нечисть, скорпионов и змей. Потом так же неожиданно дождь прекращался, выходило солнце, все покрывалось плесенью, и люди по колено в воде и грязи задыхались в душных испарениях. А на следующий день картина повторялось, и так — несколько месяцев. Отвратительные спутники ливней — свинцовые тучи, непролазная грязь, духота и сырость, которые можно выдержать день-другой, угнетающе подействовали на состояние людей. Казалось, их души отсырели и заплесневели от воды и грязи.

Мирное население царств дружественных раджей осталось позади, а те, которые были впереди, сопротивлялись продвижению македонцев по Пенджабу — земле пяти рек. Македонцы подошли как раз к третьей из них — Акесину, когда им пришлось сразиться с катайцами за их главный город Сангалу. Битва была выиграна, но с огромными потерями, вдвое превысившими даже потери в битве с Пором.

Джунгли казались бесконечными и непроходимыми. Стоило их одолеть, в долине армию ждали сопротивляющиеся племена. Если не враги, то укусы змей, лихорадка, малярия, заразные болезни, незаживающие раны уносили жизни солдат. Изнурительная жара, усталость и бесконечные потоки вод, размытые и заваленные оползнями пути, по которым приходилось двигаться, измотали и ожесточили людей. Они начали терять надежду на благополучный исход похода и скорое возвращение домой.

Достигнув пятой реки Пенджаба Гифасиса, за которой, как считали эллины, кончалась земля и простирался лишь мировой океан — конечная цель их похода, македонцы с ужасом узнали, что это далеко не так. На самом деле за Гифасисом лежит огромная пустыня, для пересечения которой потребуется 12 дневных переходов. А за пустыней течет река Ганга, самая большая в Индии, на которой их ждет царь Ксандрам с 200-тысячной пехотой, 80-тысячной конницей и 4 тысячами слонов.

Нет, миру нет конца! И опостылевшей войне нет конца. Восемь лет бесконечной войны! Они уходят все дальше от дома, терпя потери, лишения, выдерживая голод, холод, снег, жару, ветер, песчаные бури, а вот теперь еще и 70-дневный всемирный потоп. И все это — беспрерывно сражаясь! Измученные солдаты упали духом, подняли ропот, и командиры их поддержали.

Птолемей, Кен, Пердикка, Кратер, насквозь промокшие и облепленные грязью, пришли в сырую обвисшую палатку Таис с необычной просьбой: она должна поговорить с Александром о недовольстве солдат, их нежелании продолжать поход в никуда и попытаться уговорить царя повернуть назад, повлиять на него в их духе.

— Почему я? — строго спросила Таис.

— Ты умеешь с ним разговаривать, ладить. Знаешь подход. Ты на него хорошо влияешь, он сам всегда это подчеркивал. И он послушает тебя, ты это доказала в Персеполе, — объяснил по-военному косноязычно, но откровенно Пердикка. — Дело на самом деле как никогда серьезное. Люди действительно на пределе и настроены очень решительно.

— Да, я в состоянии это понять. Но если таково мнение армии, то почему я должна говорить от ее имени? Какое я имею отношение к армии, почему меня выдвигают в ее глашатаи?

— Он тебе не сделает ничего, — буркнул Птолемей.

— Он и тебе не сделает ничего, — отрезала Таис, — если вы будете просить его, объясните вашу позицию по-человечески. Умоляйте его, но открыто! Вы разве не знаете, что больше всего на свете он ненавидит интриги и закулисную игру, любые намеки на мятеж?

— А ведь Таис права, — неожиданно поддержал ее Кен. — Что мы, как трусы, подставляем ее под удар. Зачем действовать за спиной, если мы считаем, что наше дело правое?

— Более того, хотя я вашу позицию понимаю, я ее не разделяю. Меня не остановили ни стужа, ни жара. Не остановит и дождь. Я готова идти за царем на край света и куда угодно. Потому что я ему верю. Но я обещаю стоять рядом и повиснуть у него на руке в случае его нежелательной реакции. — Таис бросила быстрый взгляд на Птолемея.

И он понял, что она вмешается. Не ради них, но ради Александра.

На собрании представителей войска Александр поначалу не мог поверить, что люди готовы сдаться так близко от цели. Он напомнил солдатам об их великих победах и удивился, что решимость и мужество покинули их сейчас, когда основная работа сделана и осталось пройти совсем немного. Ведь они вот-вот достигнут пределов ойкумены, дойдут до мирового океана, омывающего землю. Но его речь не возымела своего обычного действия, не убедила, не зажгла их сердец. Огромная усталость от тягот похода, убийств и опасностей единственный раз помогла им на время выйти из-под магического влияния его личности. Александр был поражен! Как можно отступить, как можно что-то не довести до конца? Признаться в собственной несостоятельности? Он не понимал этого. Он был сбит с толку и не узнавал своих солдат. Они отказываются подчиняться, они хотят идти назад?..

— Ну, что ж… Тогда возвращайтесь одни, если у вас нет ни чести, ни совести… Я пойду дальше. Без вас. С азиатами, недавними вашими врагами, — презрительно бросил он им после долгой недоуменной паузы.

У многих совесть «проснулась» уже сейчас, послышался гул, сдержанные рыдания. И тут Кен, гипарх гетайров, снял шлем и заговорил о солдатах: об их заржавевшем оружии, обносившейся одежде, об их тоске по родине, по семьям, об их усталости, о том, что они уже не те, какими были раньше.

— Они всего лишь люди. Они не могут. Ты — можешь, но ты — богоравный повелитель. Твой замысел велик, достоин богов, но неподсилен твоим солдатам. Пойми нас, царь! Умеренность в счастье — высшая добродетель, — закончил он дельфийской мудростью свою сбивчивую, но искреннюю и мужественную речь.

Нельзя добиться ничего выдающеюся, не преступив меры, не преодолев страха и бессилия. Растут, только перерастая себя. Но Александр не сказал этого. Не проронив больше ни слова, он удалился к себе. Он понял, что «поет глухим».

Офицеры же, заметно нервничая, бурно обсуждали ситуацию, не зная, правильно ли они поступили, нашли ли нужный тон и гадали, что решит Александр. У Таис горела голова от всего увиденного и услышанного. Ее мучила мысль, почему Александр уже давно приказал строить огромный флот на Гидаспе, в царстве Пора. Он наверняка знал уже раньше, что впереди, за Гифасисом, лежит не мировой океан, а обширные земли…

— Кратер, Птолемей, — обратилась к ним Таис, — прикажите Аристандру спросить волю богов.

— Ах! — все, что только смог сказать Кратер в ответ на ее находчивость.

Предсказание, конечно же, оказалось против продолжения похода в восточном направлении.

…Таис сделала все отвращающие знаки, три раза повторила «со мной Афина Владычица», решительно вздохнула и проскользнула в палатку Александра, зная, какой тяжелый бой ей предстоит. Она понимала, что для Александра полученный им удар равнозначен удару ножа в спину; его люди, его народ нанесли ему такое поражение, которое не наносили враги.

Она правильно угадала мысли государя. Его не смог остановить противник, неужели остановят свои? Бывшие пастухи и землепашцы, нищие, которых он вытащил из лесов Македонии, сделал из них не только людей, но хозяев жизни, перед которыми склонились народы. Он показал им огромный мир, другую жизнь, масштабы и перспективы, покрыл их славой, обогатил в конце концов. А они этого всего не поняли и не оценили? Они хотят в свои деревни, к своим овцам и баранам. «Сами они бараны, безмозглые и ничтожные», — думал Александр. Без прикрас описал Эсхил людей прошлого, да только и теперешние ничем не лучше:

Из-за их убогости ума, трусости, нищеты духа, скудости фантазии должна рушиться мечта всей его жизни? Какая неблагодарность, какая насмешка судьбы! Царя мучили гнев, отчаяние, досада. Он чувствовал себя так, как будто у него отняли цель жизни, перечеркнули все огромные усилия, вложенные в ее достижение. Чужая воля вмешалась в жизнь, где господствовала только его воля. И это была не воля высших судеб, богов или непреодолимых роковых обстоятельств, нет — воля его подчиненных!

Два дня провела Таис в палатке Александра в уговорах, утешениях, слезах, ласках. Всеми силами пыталась поддержать в такое сложное для него время, уменьшить горечь и разочарование, чувство одиночества. Одни боги знают, каких усилий и душевной работы ей это стоило. Но велика была любовь. Спасибо любви, слава любви.

— Ты переступаешь грань! Не руби с плеча, ты не в Гордионе. Это твои люди.

— Трусы!

— Они хотят жить! Не в памяти веков, а сейчас и на этом свете. Александр, это неповиновение — знак, который тебе шлет судьба. Отнесись к нему серьезно. Прояви благоразумие.

— Ты на их стороне? — Какое презрение в сощуренных глазах.

— Нет. Я с тобой — вот тут, сейчас. Ты знаешь, я никогда не вмешивалась ни во что. Но даже я не всегда понимаю тебя: что тебя гонит на край света, что тянет за пределы разумного, зачем такое напряжение сил, зачем столько насилия и крови? Вряд ли кто-то поймет это когда-нибудь правильно. Лично мне не нужны доказательства твоей исключительности, я ее и так принимаю. Но я чувствую, что сейчас ты делаешь ошибку. Конечно, если человек так много берет на себя, так вмешивается в ход жизни, он не в состоянии избежать ошибок. Иногда судьба оказывается сильнее, жизнь настаивает на своем, и у тебя не остается выбора — ты вынужден поступать против своей совести и убеждений, как это было с Парменионом. А иногда происходят просто несчастные случаи, катастрофы, как с Клитом. Но сейчас хозяин положения — ты.

Александр сидел с упрямым и недовольным лицом, притоптывал ногой и всем своим видом выражал раздражение и несогласие.

— Я знаю, как ты не любишь разочаровываться в людях. Но, что поделать, боги создали мир и людей такими: несовершенными, низкими, трусливыми, глупыми. «Человек — не более чем тень». Это не новость для тебя. Вот и сделай это знание своим союзником. Это твои люди.

— Они предали меня. Значит, они больше не мои.

— Люди добровольно следовали за тобой — как ни за кем! — в таких мучениях и в такую даль, потому что их интересы совпадали с твоими. Сейчас они разошлись. Но они не против тебя, они — за себя. Не старайся их принудить, свободные люди не прощают принуждения. Уважь их, и они ответят тебе благодарностью и любовью.

— Ты хочешь, чтобы я сдался? Предал себя?

— Перебори не их, а себя, это труднее всего. Уступить не будет проявлением слабости, наоборот — силы, мудрости и благородства.

Он надолго задумался. Как удачно, что ей пришло в голову слово «благородство».

— Надоела тебе эта грязь по уши, да? — наконец проговорил он с усмешкой.

Ее душа расслабилась, она поняла, что впереди забрезжила надежда.

Афинянка уговаривала царя не воспринимать происходящее как трагедию или поражение, убеждала, что если он уступит жизни, то и она уступит ему. «Смирение происходит от слова „мир“; смирившись, ты обретешь мир в душе. Я обрела тебя, когда поверила в судьбу и перестала упрекать жизнь за свое одиночество и тоску. И жизнь помогла мне: я получила то, о чем так мечтала. Поверь судьбе, все к лучшему». — «Но как может быть лучше то, чего я не хочу?» — в этом был весь Александр! Однако Таис так запутала его своим неожиданным взглядом на вещи, что он постепенно отвлекся от источника переживаний и успокоился. Оказывается, так тоже можно подходить к решению проблем: не в лоб и не по лбу. Успокоившись, он смог посмотреть на конфликт здраво и принять решение, продиктованное не эмоциями, а разумом.

«Гордое сердце в груди укротив, как велит неизбежность», Александр приказал поворачивать назад, к Гидаспу, на котором строился флот, чтобы по нему спуститься вниз до океана и оттуда повернуть в Персию. Люди со слезами на глазах благодарили его. Он смирился. Но простил ли он?

Таис выполнила свой долг: она была рядом с ним в ту минуту, когда он нуждался в ней больше всего. Несмотря на то что это был один из самых тяжелых моментов в их жизни, Таис была счастлива той новой близостью, которую она испытывала к нему, а он, хотелось верить, к ней. Он допустил ее в свою неудачу, крах. Он настолько доверял ей, что показал ей свое отчаяние, бессилие, позволил ей помочь себе.

Потом, плывя на юг вниз по Инду, к океану, они много разговаривали. Таис чувствовала, как он успокаивался, усваивая урок мужественного выхода из сложной ситуации, видела, как менялось его отношение к вопросу о личной свободе и жизненной необходимости, этому вечному вопросу умных и сильных людей. Она боялась, что Александр ожесточится, но этого не произошло. Наоборот, он стал зрелей, мудрей — благородство-аретэ победило в нем горечь и упрямство. Смирившись с неизбежным — с этой разновидностью жизненной несправедливости, он обрел важный жизненный опыт. Примирение порой остается единственной возможностью жить с миром в мире.

Гефестион поведал Таис, что Александр давно начал сомневаться в том, что на востоке, согласно Аристотелю, лежит конец мира. Уже не раз мнение эллинских ученых оказывалось ошибочным: Гирканское море вряд ли связано с Понтом, Инд, несмотря на наличие крокодилов, вряд ли соединяется с Нилом, да и вся земля, видимо, намного больше и край ее лежит где-то в другом месте, чем считалось.

Зато благодаря походу люди приобретут правильные и точные знания о тех землях, через которые проходили македонцы, получат новые карты, описание природы и народов, их жизни и религии. Всем этим занимался отдельный корпус географов, картографов, историков. Был в этом благородном, дальновидном деле и маленький вклад Таис. Она охотно выполняла поручения Александра: вела путевые заметки, записывала обычаи народов Азии, зарисовывала необычных животных. А собирать гербарии начала еще в незабвенной Приене. Навсегда остался в ней интерес к целебным травам, привитый Креоном из Эпидавра.

Была в этом и личная заинтересованность: Таис исполнилось 29 лет, она медленно, но неуклонно приближалась к страшному и печальному для любой женщины тридцатилетнему рубежу, но выглядеть на двадцать считала своим долгом и делом чести. Так она и выглядела. Геба, богиня вечной юности, наделила ее неувядающей красотой. Таис не страдала самовлюбленностью, но относилась к своей красоте серьезно, как к дару богов, который надо ценить и беречь, и нельзя «зарывать в землю». И не столько ради себя, сколько ради людей, которым ее красота приносит радость. Накопившаяся за годы утомительных походов усталость, вечный страх и тревога за Александра грозили отразиться на ее внешности. С помощью травок, кремов и эликсиров Таис пыталась сгладить последствия нелегкой жизни и неумолимого времени. Иногда, если Александр давался ей в руки, она баловала и его: купала в медово-молочной воде, умащивала драгоценными маслами, массировала его совсем другим способом, чем это делал Афинофан, банщик Александра.

— Мой отец однажды уволил офицера только за то, что тот купался в горячей воде, — усмехался Александр. — Такими нежностями ты убьешь во мне все мужское, как ты убила все собачье в Адонисе.

— Скорее отмоешь эфиопа, чем убьешь в тебе мужское, — заверила его Таис.

Упомянув Адониса, Александр имел в виду сына своей любимой собаки Периты, которая, к его большой печали, умерла еще весной. Не оказался бессмертным и буреподобный Буцефал, павший в битве с Пором. Прослужив верой и правдой свой короткий звериный век, четвероногие друзья покинули его. «Такой любви и преданности не дождешься от иных двуногих друзей», — сетовал Александр. В честь своих любимцев он назвал два новых города Перитой и Буцефалией. (Кто бы еще на свете поступил так?) Ни нисейские лошади с северо-запада Ирана, ни дикие лошади скифов не завоевали сердца Александра так, как это сделал несравненный гордовыйный и звуконогий Буцефал, — сильный, храбрый и гордый, как его хозяин.

Видимо, правда, что все самое важное и дорогое в жизни человека берет начало в детстве. Из детства были любимый Буцефал, любимая Перита и любимый Гефестион. И еще. Он любил свое и считал своим то, что любил. Это была его собачка, его конь. Его друг. Его любимая. Его дело. Его люди. Его мир.

* * *

В ноябре 326 года огромный флот из 800 кораблей начал свое плавание вниз по Гидаспу (приток Инда), имея своей целью Океан.

Бесконечная вереница судов вызывала жгучий интерес у местных жителей, толпившихся на голых пологих берегах реки. Александр плыл на 40-метровой триере, приводимой в движение 144 гребцами. По обоим берегам грязно-бурой реки шли войска во главе с Гефестионом и Кратером. Они пересекали земли дружественных племен; маршировали мимо хлопковых и рисовых полей, деревень, лепившихся у самой воды. Плодородную землю здесь пахали на пятнистых горбатых быках. Этот рабочий скот, обеспечивавший жителям их скудное благосостояние, одновременно являлся предметом поклонения. Почитались здесь и термитники, по форме они напоминали фаллос — символ плодородия, и индусы отождествляли его с Шивой. Люди населяли не только берега, но и саму реку. Так, речные кочевники проводили всю свою жизнь в плоскодонных прямоугольных лодках-домах. Со своими задранными носами и пестро разрисованными боками, они казались игрушечными на фоне внушительных кораблей Александра.

Вся жизнь индусов вращалась вокруг реки-божества. В ней делали абсолютно все: купали быков, слонов и детей, стирали белье, брали воду для питья и приготовления пищи, совершали священные омовения, отправляли на маленьких лодочках в дар речным божкам огни, благовония и цветы, и даже хоронили людей. Македонцы смотрели на это все с большим недоверием и благословляли судьбу за то, что им посчастливилось родиться в Элладе. Там тоже обожествляли ключи-нимфейоны — приюты нимф. Однако вода в них, в отличие от Инда, была чистой и прозрачной.

Во время плавания по Инду армия Александра увеличилась за счет прибывших из Эллады пополнений. Они доставили новости, письма, оружие и обмундирование с родины. В конце дня корабли причаливали на ночевку, и Александр часто приглашал гостей. Как-то на одном из таких ужинов рапсод пел из Гомера о Елене: «Истинно, вечным богиням она красотою подобна…» и все обращался при этом к Таис. Посчитав это неуместным, она недовольно отмахнулась.

— Но ведь так и есть, Таис, ты — красавица и «кама» — желанная всеми, — рассмеялся Гефестион, гордый тем, что знал несколько слов по-индийски.

— А мне казалось, что со мною можно разными вещами заняться, — возразила Таис.

— Какими? — быстро спросил Гефестион, таким же тоном, каким бы спросил Александр.

— Поговорить, например.

— Вот то-то все и говорят, ораторы, такие красноречивые, заслушаешься. Конечно, приходится разговаривать с женщинами. Они это любят. А не будешь — не получишь того, что любишь сам.

— Ах, — опять отмахнулась Таис, но Гефестион не сдавался.

— Да все тебя желают, это ясно, как белый день.

— Я не верю! — и Таис шутливо обратилась к Кратеру, просто потому, что он сидел рядом: — Кратер, ты бы мог меня пожелать?

— А что, уже можно? — оживился тот.

— Что ты имеешь в виду? — заинтересовалась Таис.

— Александр предупредил еще в Эфесе, когда ты только появилась, что… ну, кастрирует любого, кто на тебя посягнет.

— О! — Таис открыла рот и повернула изумленное лицо в сторону Александра.

— Я не так сказал, — отозвался тот вяло.

— Ты сказал, извини, Таис… — и Кратер дословно повторил его слова.

Все рассмеялись, а Александр удостоил Кратера выразительного взгляда.

— Интересные вещи я о себе узнаю… — сказала Таис, качая головой. — Что же ты меня личной жизни лишил?

— Я сказал «посягнет недостойным образом», — объяснил Александр, — то есть, я спас тебя от бесчестия, моя дорогая, а не от личной жизни.

— Тогда спасибо, — улыбнулась Таис, и Птолемей увидел в этой улыбке еще один тайный — истинный — смысл.

…Птолемей за последние два-три года очень продвинулся по службе. После казни Филоты он стал одним из семи телохранителей, ближайших из окружения царя. Как храбрый воин он отличился в осаде Аорны, в недавней битве за Сангалу. Он был одним из триерархов, построивших на свои огромные, нажитые на войне деньги, этот флот. В Бактрии, еще до похода на Пенджаб, он доказал свою преданность, сообщив Александру о готовящемся «заговоре пажей». Тогда несколько юнцов, обиженные строгостью Александра, замыслили убить его и таким образом прославиться. (Эти вредные мысли им внушил Калисфен, их учитель и наставник, за что тоже поплатился.) Александр давно приглядывался к Птолемею не только как к соратнику. Была у царя еще одна идея, касающаяся Птолемея, которую он обдумывал в последнее время…

— Таис, успех тебе обеспечен уже тем, — продолжил Гефестион, — что ты обладаешь всеми тремя качествами, которые ценит в женщине любой мужчина.

— Всего-то тремя? — удивилась Таис. — Это которыми? Просвети меня.

— Ты хорошенькая, веселая и работящая.

— Так, в переводе на мой язык: работящая — та, которая безропотно обслуживает тебя, как рабыня, веселая — та, которая с готовностью смеется любой, даже самой глупой шутке мужчины, привлекательная — вульгарно накрашенная и одетая в прозрачные одежды, как проститутка.

— Ах, Таис, ну ты строга сегодня, — со смехом заключил Гефестион.

— Это я Платона начиталась, не принимай мое минутное мужененавистничество всерьез.

— Так это ты полдня смеялась над Платоном? — удивился Александр.

— Что-то и я не припомню, что в его занудной философии смешного, — вставил Птолемей. — Когда мы его в школе проходили, он мне так надоел своими нравоучениями, что из одного чувства противоречия хотелось поступать наоборот.

— Меня рассмешила его идея общности жен, его унизительное отношение к женщинам, — пояснила Таис. — И непонимание мужчинами женской сущности. Как можно относиться к женщине, как к предмету мебели, табуретке какой-то, — посидел сам, дай другому посидеть?! Спасибо большое. Общность жен — типично мужской подход! Это им все равно — с кем, а нормальной женщине никогда не будет все равно. И это говорит философ, якобы умный человек, пример для подражания. Поневоле подумаешь, что собственная личная жизнь у него не задалась, потому и выдумывал глупости.

— Это все теории, а они всегда глупее жизни. Однако какой у тебя необычный взгляд на вещи. Женский! — заметил Гефестион и продолжил: — Во всем есть свой смысл. И в том, что мужчины и женщины такие разные. Они дополняют друг друга, потому и нужны друг другу.

— И я знаю, для чего, — быстро вставил Александр. — Когда мужчина устал, он спит, когда ему надо расслабиться — он выпивает, а когда хочет получить удовольствие — имеет женщину!

— Александр! Что ты несешь? — Таис аж поперхнулась. — Ты сегодня у фракийцев побывал, что ли? Диких, дремучих… О, вас нельзя оставлять одних — дичаете на глазах! — присоединилась Таис ко всеобщему смеху.

Потом, после ужина, оставшись наедине, они продолжили интересную тему:

— Что касается Платона, ты, может быть, и права. В нем говорил страх перед женщиной, перед ее властью; из этой боязни проистекает ненависть и презрение, — заметил царь.

— О какой власти бесправной женщины в мире, которым правят мужчины, ты говоришь?

— Например, о той, которую ты имеешь надо мной… — усмехнулся Александр.

— Я? Над тобой?.. Это ты — надо мной… Я же все делаю, что хочешь ты, — изумилась она.

Александр замолчал. Они молча переглядывались, думая каждый свое. Вот это да! Таис сдерживалась, чтобы победоносно не рассмеяться, но Александр ее опередил:

— Что-то я себя выдал…

— Так вот почему ты меня мучил так долго, негодяй, — боялся? — сощурила глаза Таис.

— Почему это ты делаешь все, что я хочу? — Александр предпринял отвлекающий маневр. — Разве я не выполняю любое твое желание? — Его тактика встать в позу обиженного тут же принесла плоды.

— Какое, например? — поинтересовалась Таис.

— Самое большое. Ты же хотела, чтобы я тебя любил, и вот, я тебя люблю…

— Значит, любить меня было моим желанием, а не твоим? Бедный, через силу любишь, му-у-чишься, да?

— Сдаюсь, — улыбнулся Александр, и Таис, шутя, повалила его на подушки.

Странное предложение

Во время одной остановки Александр отправился с Таис в романтическую прогулку по окрестностям. Ее изнеженный Адонис сопровождал их. Из него Александр все же решил сделать нормального пса и скоро преуспел в этом. Он быстро гремел коробкой с камнями, пугая и сбивая с толку пса каждый раз, когда тот не слушался, и давал лакомый кусочек, если он правильно выполнял команду. Таис поразилась простоте и действенности его приемов. «Я на собаках изучал людей, — усмехнулся Александр. — Людям тоже нельзя ничего спускать, даже мелочь, но обязательно надо хвалить и отмечать их заслуги и успехи». Пес слушался Александра беспрекословно, подобострастно выполнял все его команды, а вот Таис по-прежнему не ставил ни во что, продолжал бросаться на шею, норовя лизнуть в лицо. Александр воспринимал это как покушение на свои кровные права.

Сейчас они расположились на траве под раскидистым деревом и целовались, как под дубом в Приене восемь лет назад. Вдалеке, на другой стороне речки, пили воду смешные водяные буйволы. Изогнутые рога обрамляли их макушку, спускались вниз и расходились в стороны, напоминая прическу. Над стадом кружились птички; некоторые из них смело садились на огромные черные спины и бродили по ним взад-вперед. Все вокруг казалось Таис трогательным, потому что она была счастлива. Она смотрела на Александра, гладила его волосы цвета высохшей травы, на которой он лежал; умиротворение светилось в ее ясных прекрасных глазах. Однако Александр пребывал в совсем другом настроении.

— Таис, я хотел бы с тобой поговорить кое о чем… — Он сел и устремил на нее такой взгляд, что пришлось насторожиться. — Ты знаешь, как я тебя люблю!

— Да, — испуганно пролепетала она, хотя это не был вопрос.

— Обещай, что ты не будешь волноваться.

— Да, — ответила она почти в панике.

Он начал издалека:

— Помнишь, как ты сокрушалась, что тебе скоро 30 лет?

— Да…

— Говорила, что у других женщин в этом возрасте дом, семья, взрослые дети, может, и внуки.

— Да, у других…

— Я думаю, любая женщина хочет иметь детей, хочет любить их, воспитывать их, чтобы они были ей радостью в жизни и опорой в старости. Такова женская судьба, установленная законами природы. Можно жить иначе, чем все, можно сознательно стремиться быть непохожим на других, я могу себе это представить. Но при этом вряд ли стоит противопоставлять себя жизни, это ни к чему. Есть счастье в необыкновенном, но оно есть и в обыденном, простом и каждодневном. И есть смысл в заведенном житейском порядке вещей, — он сделал ударение на «есть». — Я не могу подарить тебе ребенка, но я не имею права лишать тебя счастья материнства. Я знаю, как ты этого хочешь.

Глаза Таис все расширялись и расширялись.

— Я хочу, чтобы ты родила ребенка от Птолемея, — сказал Александр главное.

Таис вскрикнула так, что Адонис от неожиданности подскочил и залаял.

— Зачем мне ребенок? — растерянно пролепетала Таис.

— Чтобы ты его любила.

— Но я люблю тебя.

— Вот в том-то и дело. А если меня не станет?

— Я умру без тебя, — сказала Таис, не задумываясь, как прописную истину.

— Вот именно. Я как раз об этом и говорю. То, что ты меня любишь, и как ты меня любишь — это прекрасно! Для меня. Но плохо для тебя. Ты не должна так от меня зависеть. Ты должна иметь в жизни еще что-то, что бы держало тебя на свете. Матери всегда любят своих детей. Ты будешь прекрасной матерью.

— Александр, о чем ты говоришь?! Я замучила тебя своей любовью? Это — так? Нет-нет, не трогай меня, ты лишишь меня последней воли и рассудка. — Она увернулась от его рук. — «Не надо, чтоб люди так сильно любили, пусть узы свободнее будут, чтоб можно их было стянуть и ослабить…» — это — это? Ты хочешь, чтобы я тебя меньше любила? Я стараюсь, но не могу…

— Нет, детка, нет! — Он все же заключил ее в объятия и крепко прижал к сердцу. — Я не хочу, чтобы ты меня меньше любила. Я хочу, чтобы у тебя был еще кто-то в жизни, кого бы ты любила. Надо же смотреть на жизнь трезво и быть ко всему готовым — я не вечен…

— Я умру без тебя, — сквозь рыдания сказала она тихо.

— Я не хочу этого. Я хочу, чтобы ты жила долго и счастливо. Не страдая. В кругу любимой семьи. До глубокой старости, понимаешь? В довольстве и покое. Ты поняла меня? — Он встряхнул ее за плечи.

— Да… Мы не могли бы оба жить до глубокой старости? — слабо возразила она.

— Может быть, а может и не быть, — неопределенно сказал Александр.

— Но почему Птолемей? — с трудом, тихо спросила она, только чтобы уйти от неприятной темы.

— Он любит тебя и никогда не перестанет о тебе заботиться, на него можно положиться.

— Любит — перелюбит. Я не единственная женщина на земле. Я с ним давно рассталась, у него были и есть другие женщины…

Александр усмехнулся ее уловке.

— Он был счастлив с тобой однажды, такие вещи не забываются. Потом, любое сравнение с тобой будет всегда не в пользу других женщин. — Он уверенно кивнул. — Он не может тебя заполучить, а недосягаемость усиливает любое желание. Ну и потом, он догадывается, что ты принадлежишь мне, это распаляет его честолюбие.

— Столько усилий было положено, чтобы прийти к шаткому равновесию так называемой «дружбы» между нами… Да и он изменился. В то время, когда мы были вместе, он был романтичен, порывист, а сейчас рационален и сдержан.

— Поверь мне, эти качества никуда не исчезли. Они все сохранились в глубине его души, я уверен в этом, просто он их скрывает, как и свою любовь к тебе, потому что ему так легче. Да ты знаешь это сама!

— Но если он станет… я же от него никогда больше не отделаюсь, — Таис не смогла выговорить «отцом моего ребенка».

— Все можно уладить…

— О чем мы говорим, Александр?! — перебила его в отчаянии Таис. — Зачем ты сказал мне эти ужасные вещи? Я была так счастлива. Зачем ты смутил мой покой?! — По ее щекам в три ручья катились слезы.

— Не думай об этом сейчас. Это подумается само. Я умоляю тебя, успокойся сейчас, ты обещала не волноваться. — Александр обнял ее и успокаивал, укачивал, как ребенка.

— Как ты можешь, Александр, зачем ты это делаешь?

— Я тебе обещаю, все будет хорошо. Я буду любить тебя всегда и буду любить твоего ребенка, как тебя саму.

— Ты не любишь меня. Иначе почему бы ты стал толкать меня в объятия другого мужчины, — в отчаянии сказала Таис, плача у него на груди.

— Ты ошибаешься, милая. Я делаю это из любви к тебе и только ради твоего блага. Но сейчас оставим это, успокойся, — он говорил нежно, но настойчиво, скрывая свое волнение.

Он посеял в душе Таис, как ей казалось, зубы дракона. И она долго не могла примириться с тем, что он разрушил ее тихий, радостный привычный мир, в котором ей было так хорошо. Она пыталась забыть, как будто и не было никакого разговора, но расчет Александра был верен: «думалось само» — зерно мало-помалу прорастало…

Наконец Таис открылась Геро. К ее удивлению, спартанка не посчитала эту идею ужасной и жестокой.

— Он вас всех окрутил вокруг пальца, одурачил и одурманил, — в сердцах воскликнула Таис.

— Его идея необычна, но разумна. Он думает о твоем будущем, о возможности его наихудшего развития. Разве ты не хочешь детей?

— Я хочу его детей! Детей желанных, от горячо любимого мужчины!

— Но это невозможно. Это было бы идеально и замечательно для вас, но это не-воз-мож-но! Ты же это понимаешь!

— Да, конечно… Я понимаю. И поэтому я могу обойтись… Мне никто не нужен, кроме него. Он заполняет всю мою жизнь.

— Таис, «…и нить тонка и жестока Ананка…», об этом ведь речь. Ведь он же такой безрассудный, отчаянный, он же первый там, где опасность.

— Нет, нет, нет, я не хочу об этом ни слышать, ни думать! С ним ничего не случится, — проговорила, как заклинание, Таис.

— Ах, милая подруга… — Геро вздохнула тяжело и обняла Таис. — Я думаю, он хорошо подумал, прежде чем предлагать тебе такие вещи.

— Может, на этот раз он ошибается? — упрямилась Таис.

— Ах, милая подруга… — только и смогла сказать Геро.