В том месте, где Гидасп вливался в Акесин, находились опасные водовороты. Несколько триер столкнулись в бурном течении и были сильно повреждены. Менее пострадали транспортные корабли без киля и штевня: их течение, изрядно покрутив, отнесло в тихие заводи. Во время этой вынужденной остановки, пока чинили корабли, разведка донесла Александру, что племена маллов и оксидраков объединились во внушительную армию и намереваются выступить против Александра. Царь посчитал опасным оставлять сильного противника у себя в тылу и решил покорить их. Двухмесячная передышка без боев, к большому неудовольствию солдат, подошла к концу. Царь поручил Неарху закончить ремонт триер, а остальным продолжать движение вдоль реки, чтобы встретиться с флотом у слияния Акесина и Гидраота. Сам же с Пердиккой повел через пустыню своих гипаспистов, конных и пеших дружинников, лучников и агриан.

Таис осталась при Неархе, хотя Александр хотел бы видеть ее в отряде Птолемея. Она с таким тяжелым сердцем, с такими нехорошими предчувствиями прощалась с Александром, что ему потребовалось три ночи, чтобы более или менее бескровно «оторвать» ее от себя.

— Неплохо было бы, если б солнце вообще не всходило, растягивая нашу любовную ночь на три дня, как это было у Зевса и Алкмены, — шутил Александр, — да только нет у меня его сил! А жаль…

Он все шутил. Ему было до шуток, он радовался предстоящему походу, его притягивала опасность, борьба. Ну что за человек! «Такой человек», — это гениальное Гефестионово. «А я что за человек? Плачу вечно, как невеста пред свадьбой, цепляюсь за него лианой, пью его соки, живу за его счет».

— Не те силы, — повторил Александр, с выжидательной улыбкой глядя на Таис. — Как я понял, я даже завтрак не заработал.

Таис очнулась от своих мыслей, поспешно встала с постели и пошла накрывать на завтрак.

Он ел, а Таис рассматривала его. Она знала каждое его движение — как он говорит, клонит голову, бросает короткий взгляд, трет нос, держит ложку, притоптывает ногой, — знала, как он все это делает, и любила это без ума.

— Таис, прекрати заглядывать мне в рот, когда я ем. — Они рассмеялись. — Так-то лучше, не печалься, прошу тебя, все будет хорошо.

В день выступления, передавая ее из рук в руки Неарху, Александр, в полном вооружении (она по-прежнему побаивалась его в таком грозном виде), окруженный адъютантами, прекрасный и уже недоступный, обратился к ней напоследок:

— Я не хочу, чтобы ты бездельничала (понимай — скучала) и даю тебе поручение. Поможешь Клеомену записать сведения о религии, обычаях, землях маллов, ты в них скорее разберешься. И не вздумай отлучаться одна, не подводи Клеомена. Все. Иду, надо еще с Гефестионом попрощаться. Не забудь о поручении.

— Привет Гефестиону и поцелуй его за меня, — сказала Таис ему вслед.

— Куда? — Александр обернулся, глаза улыбнулись из-под шлема.

— В его прекрасные черные глаза.

— С каких пор у него глаза почернели?

— С каких пор я о твоих поручениях забывала?

Александр рассмеялся, ему понравилось про черные глаза.

«Афина Воительница! Храни его!»

Не зря так болело сердце Таис, предчувствуя недоброе, «змею в траве». Александр, осаждая город маллов, одним из первых взобрался на городскую стену по лестнице, которая проломилась, и ему ничего не оставалось другого, как спрыгнуть вовнутрь. Пока искали другую, македонцы не смогли сразу последовать за Александром. Так он оказался в крепости один с тремя телохранителями, один из которых был сразу убит. Им пришлось отражать яростные атаки маллов, которые узнали Александра по белым страусовым перьям на шлеме и яростно набросились на него всеми силами. Александр был тяжело ранен отравленной стрелой в грудь. Телохранители Леоннат и Певкест успели прикрыть его щитами, пока не подоспела подмога и Александра не вынесли из боя.

Врач Критодем Косский расшатал и вытащил метровую стрелу с зазубринами на острие, которая задела ребра, диафрагму и частично легкое. С трудом удалось остановить кровь. Рану продезинфицировали вином и порошком из листьев персика. Александра, ненадолго пришедшего в чувство, напоили маковым отваром, отдав его на произвол Гипноса и Морфия, молясь, чтобы его организм и на этот раз справился с серьезным ранением.

До речного лагеря сначала дошел слух о его смерти и вызвал панику среди солдат. Они так привыкли, что царь всегда с ними, что они видят его каждый день, что он неустанно занимается их делами, принимает решения, знает ответ на любую хитрость врага, сражается на самом горячем участке боя и всегда ведет их к победе. Они понимали, что никто, кроме Александра, не выведет их из этих вражеских краев, только ореол непобедимости и божественности, окружающий Александра, заставляет варваров подчиняться. Без него они потеряны. Без него они — ничто.

Письмо, написанное слабой рукой Александра, македонцы посчитали фальшивкой, но Таис узнала его почерк. Она бы узнала его руку, даже если бы он провел линию или поставил точку. Чтобы успокоить солдат, слабого Александра пришлось на корабле доставить в лагерь.

Подплывая, царь приказал убрать занавески, чтобы его увидели воины, как муравьи облепившие берег. Но он был так неподвижен и бледен, что македонцы приняли его за труп. И только когда он поднял руку и помахал им со своего ложа, крики радости сменили напряженную тишину, заблестели слезы облегчения в глазах его «орлов», и они бросились в воду, не дожидаясь, когда корабль причалит. Бурная любовь солдат, проявленная при встрече, оказалась именно тем лекарством, которое вселило в него силы.

Александр не был бы Александром, если бы не инсценировал свое драматическое возвращение в лучших традициях самого себя. Он отказался от носилок и, приказав подать коня, добрался верхом до своего шатра под ликование пришедших в восторг от его силы воли и духа солдат. «Слава божественному Александру, да здравствует божественный Александр!» Никто из них не видел, как, войдя в шатер, он рухнул на руки Гефестиона, потеряв сознание.

Гефестион, когда Александр пришел в себя, ругал его за безрассудную храбрость, выговаривая и пеняя: «Твоя жизнь — слишком высокая плата за такой ничтожный городишко, как столица маллов. Что ты делаешь?! Зачем эти чудеса геройства? Или ты забыл, что твоя гибель поставит на карту жизни огромного количества людей? Зачем ты лезешь под стрелы? Вечно впереди всех знамен! Как неопытный новобранец, которому не терпится проявить свою отвагу. Клянусь Зевсом, Александр, почему ты не побережешь себя хотя бы ради меня…»

Таис, хотя и не присутствовала при этом и не слышала его стенаний, могла бы слово в слово повторить то же самое.

Выздоровление протекало медленно и тяжело. Поначалу царь бредил и стонал от боли. Потом, когда ему стало легче, он занялся делами; они отвлекали его от страданий, поэтому царь считал их полезными для выздоровления. Он принимал посольства сдавшихся на его милость маллов и других племен, которые дали ему клятву верности, подкрепив ее подарками и заложниками. Отдал приказ о строительстве новой Александрии, видя хорошие перспективы для города, расположенного в месте слияния Инда с реками Пенджаба. Он верил в силу торговли.

Все это время Таис не отходила от него, самозабвенно ухаживала, всеми силами стремясь облегчить его страдания. Она слушалась только Гефестиона, бывшего сейчас за главного. По этой причине ему часто приходилось отлучаться. Но стоило ему появиться в шатре Александра, Таис тут же тактично исчезала, замечая, как встретились их глаза и что сказали они друг другу.

Врачи привыкли к присутствию Таис и разделяли ее мнение, что никто лучше нее не сменит Александру повязку, не обработает легкой рукой рану, не покормит, не смешает лекарств, не развлечет и не убаюкает.

— Мое сокровище, мой бесценный… Что была бы я и жизнь моя без тебя? Разве познала бы я такую любовь — прекрасную, дивную, которую ты даришь мне? Кто открыл бы мне этот божественный космос?! Твоею любовью я вознесена в мир, о красоте и грандиозности которого не имеет понятия ни один из смертных. Какое счастье и блаженство — знать тебя, жить с тобой, любить тебя… — так убаюкивала она его, покрывая поцелуями его измученное болью тело.

Когда он пошел на поправку, Таис читала ему любимого Гомера. Он заслушивался гениальным эпосом, который прославил в веках дела давних времен и подарил вечную жизнь древним «бранолюбивым» героям. Таис при всем желании не могла разделить любви Александра к Ахиллу — невыдержанному, мстительному и высокомерному по ее понятиям. Вообще, все герои эпоса, включая богов, — склочные, вероломные и тщеславные — вызывали в ней скорее недоумение и неприязнь, чем уважение и желание подражать. Таис как-то очень осторожно, не желая сердить Александра, высказала это мнение; он же в ответ рассмеялся. «Ты не знаешь жизни, моя хорошая. Люди — именно такие, какими их описал великий слепец. И знать это весьма полезно».

Война, кровь, смерть, слава — нет, это не был мир Таис, он пугал и отталкивал ее. Она лишь мрачнела, читая беспристрастные и детальные описания всех видов убийств — куда вошла стрела, как пала в прах кровавая рука, как выпали наружу внутренности перед тем, как сраженный «с шумом на землю пал и взгремели на падшем доспехи». Ничего не изменилось, ни мир, ни люди… Видимо, жажда мести, войны, убийства, на которые она достаточно насмотрелась и воочию, действительно заключены в самой природе человека…

Зато Таис чувствовала себя дома, читая любовную лирику Сафо или Алкмена. А Александр вырос с Гомером, с детства впитал его идеалы, с малых лет проникся его суровым духом.

— Да, повезло Ахиллу, — вздыхал Александр. — Иметь такого друга, как Патрокл и такого биографа, как Гомер. Патрокл есть и у меня, а вот второго Гомера судьба не дала. Мой «Гомер» недавно читал мне описание битвы с Пором: «Александр одним ударом дротика убивает слона наповал». Я ему говорю: «Клянусь Зевсом, Аристобул, ты заслуживаешь участи этого слона». — Александр усмехнулся. — И тот тоже врал… Считал, что он меня «создал», что мои деяния сами по себе ничтожны, тогда как его сказки обо мне затмят Гомера и Гесиода вместе взятых. — Александр имел в виду заговорщика Каллисфена, своего официального историографа, арестованного за подстрекательство в деле пажей, наставником которых он был, и умершего в заключении.

— Читай, детка, — попросил Александр, выйдя из своей задумчивости.

Таис не без задней мысли выбрала сцену прощания Гектора с Андромахой:

— Да, милая, твоя хитрость мне понятна, да ты дальше посмотри, — и Александр процитировал по памяти ответ Гектора:

«…Научился быть я бесстрашным, храбро всегда меж троянами Первыми биться на битвах, славы доброй отцу и себе самому добывая…»

«Нет, этого человека не переделать», — вздохнула про себя Таис.

— Ну да хватит о славе, ты мне другие строки напомнила, те, что Зевс своей прекрасной Гере говорил: «…ныне пылаю тобой, желания сладкого полный…» — И Александр недвусмысленным взглядом посмотрел на Таис. — Иди ко мне…

— Ты с ума сошел, что за мысли! — оторопела Таис.

— Чувствуешь мои мысли? — Александр взял руку Таис и положил себе на пах.

— А кто ранен и прикован к постели?

— Это ритуальное «посопротивляться»? Для порядка? — усмехнулся он. — Давай попробуем…

— Люди вокруг, — Таис перешла на шепот.

— А ты не кричи… — так же шепотом ответил он.

— Ах, ты… бесстыжий и ненасытный!

— Скажи еще, тебе это не нравится…

Таис нерешительно пересела туда, куда он постучал здоровой рукой. Она была в индийской, похожей на кокон юбке и коротенькой, тесно обтягивающей тело кофточке из яркого блестящего шелка.

— Расстегни кофточку, — сказал Александр.

Таис взглянула на него с виной и испугом, но не выдержала его взгляда, опустила глаза и медленно повиновалась. Та-а-ак. Руки ее дрожали. Он смотрел на нее и ласкал освобожденную, трепещущую грудь.

— У тебя прострелено легкое… — пробормотала Таис, кусая губы.

— Все остальное цело, — Александр в любой обстановке сохранял свою ироничность.

— Тебе станет хуже…

— Ты для меня лучшее лекарство. — Он притянул ее к себе, жадно поцеловал, и они начали свое вознесение в другой мир, к заоблачным высотам и выше, в царство света, неги, блаженства, туда, где нежность безмерна, а любовь безгранична и чиста.

Когда Александр достаточно окреп и перешел на свою триеру, флот продолжил плавание вниз по Инду. К сожалению, не обходилось без стычек с враждебными племенами, но Гефестион взял их на себя и старался поменьше беспокоить Александра, ограждая его от забот. Гефестион был рад, что может оставить своего друга и повелителя на попечение Таис, которая ухаживала за ним и развлекала его, став на время болезни практически распорядительницей дома. Александр посмеивался, но поддерживал игру. Он качался в гамаке, слушал музыку ситара, необычное по технике пение индийских женщин, высокие детские голоса которых многих раздражали, а его — нет. Слушал чтение Таис, ее изложения того, что она с большим трудом узнавала о религии от Калана и других индусов, сопровождавших их, играл с ней в шахматы и кости, рассматривал пейзажи за бортом, картины жизни на берегах. Сходил на берег, если видел интересные храмы с затейливыми скульптурами. Издалека святилища можно было принять за скалы, которым ветры и дожди придали замысловатые формы. Александр любил эти безмолвные, выразительные летописи минувших столетий. А Индия была страной, застывшей в вековых обычаях. Казалось, часы истории остановились там давно и надолго.

Вечером приходили друзья, обменивались новостями, ужинали вместе. В узком кругу друзей Александр рассказывал о «тримурати», трехличности индийских богов, в которую его посвятила Таис. Согласно ей, Брахма олицетворял создание мира, Вишну — хранение его, а Шива — разрушение. Соответственно они наделялись тремя качествами: Брахма — страстностью, активностью, Вишну — ясностью, сознательностью, а Шива — бессознательностью, инертностью.

— Мне пришла в голову мысль, что идея тройственности объясняет многое как в мире, так и в человеке лучше, полнее, чем наша дуалистическая идея, — простое противопоставление: зло — добро, чувство — разум, Дионис — Аполлон, агрессивное — созидательное. По крайней мере, что касается меня. Мне кажется, что во мне не два разных человека, а три. Это меня как-то лучше определяет. — Александр рассмеялся.

— А мне двух лиц хватает вполне, я, видимо, попроще, — признал Гефестион.

Таис переводила удивленные глаза с одного на другого. Это раздвоение и растроение? Она в раздумье подняла глаза к горе.

— Тая, у тебя одна личность, не напрягайся, — успокоил ее Александр, — цельная, не разбитая на куски. Потому с тобой всегда так хорошо и спокойно. Одну личность лучше иметь, поверь мне. Не смотри так недоверчиво.

— Да я не этому удивляюсь. Я как-то не замечала, чтобы в тебе жили три человека.

— Да, может, и четыре, — вставил со смехом Гефестион.

— Почему я ничего не замечаю? — продолжала удивляться Таис.

— Потому, что я с тобой всегда один — хороший! — рассмеялся Александр.

Таис чувствовала, что стоит Птолемею подойти к ней, как Александр, не поднимая глаз, начинал следить за ними, и ей не нравилось это. Значит, он не забыл своей абсурдной идеи и не оставит ее в покое: готовит очередную атаку или, наоборот, возьмет ее измором. Однажды на стоянке, придя в шатер Александра, Гефестион застал там расстроенную Таис, подсел к ней, обнял: «В чем дело?» В ожидании поддержки она прижалась к нему как к брату. «Александр хочет, чтобы я родила от Птолемея», — буркнула она, и по тому, как крепко Гефестион обнял ее, поняла, что он жалеет ее.

— Почему не от Гефестиона? — вызывающе спросила Таис Александра.

— Еще чего! — неожиданно возмутился Александр. — Гефестион принадлежит мне! Еще чтоб ты у меня его отбила!

Таис не знала, плакать ей или смеяться.

— Ты ненормальный, Александр, — бросила она.

— Таис, — ласково начал Гефестион, — его идея… необычна, на то она и его идея. Он ожидает от людей, что они такие же, как он сам, и нарушить рамки обычного, «нормального» для них не представляет труда. Это его ожидание. В твоей власти оправдать это ожидание или нет. Выбор за тобой.

— У меня нет выбора, — сказала Таис.

— Да, у тебя нет выбора, — быстро согласился Гефестион и погладил разрисованную хной кисть Таис. Александр как будто не слушал.

— Но как можно подойти к человеку, которого я гнала от себя столько времени, и пожелать от него ребенка. Это же издевательство!

— Ах, Таис, об этом беспокойся меньше всего, — воскликнул Гефестион. — Ты еще не успеешь договорить, как он приступит к делу с огромным удовольствием и без всяких вопросов.

Таис взглянула на Александра и по тому, как и как быстро тот опустил глаза, вдруг поняла, что он сам идет на жертвы, ожидая жертв от нее. Он не счастлив этим выходом, но не видит другого, лучшего. Пелена упала с ее глаз. — Он взял решение на себя. Он не заставляет, а позволяет ей стать матерью. Ему будет так спокойней.

На берегу океана. Весна — лето 325 г. до н. э.

Прибыв в начале 325 года в Паталы, где Инд разделялся на два рукава, Александр приказал Гефестиону строить в городе крепость, а в дельте Инда — порт. Сам же на кораблях отправился обследовать дельту. Однако не обошлось без сложностей. Начавшаяся буря с ветром вопреки всякой логике гнала воду против течения — из океана в реку, и повредила многие суда. Это необычное природное явление поначалу напугало македонцев. Начавшийся отлив был так силен, что корабли оказались на мели, а мощный прилив опять повредил некоторые суда. Как-то сразу стало понятно, что океан — не море.

Так, с приключениями, корабли Александра достигли устья Инда и бросили якоря. Сам государь встал у штурвала и вышел в океан, или Великое Внешнее Море, как его называли греки. Пройдя 200 стадий, он принес жертвы Посейдону, моля его послать флоту благополучное возвращение в Азию, к устьям Тигра и Евфрата. При впадении Инда в океан Александр приказал строить еще один порт и принял подчинение некоторых местных племен, сделав из этих земель новую сатрапию. Разослав своих людей по окрестностям для подчинения, исследования, обустроения новых территорий, Александр провел в районе Паталы несколько месяцев.

Между тем в конце марта Таис почувствовала, что она беременна.

…Все получилось почти так, как предсказал Гефестион.

— Ты свободен сегодня вечером? У меня дело к тебе, — спросила как-то Таис Птолемея.

— Да, — ответил он без запинки, хотя дела, конечно, были — разбор драки в вверенном ему подразделении, угроза перевода двух его людей в штрафной батальон — хватило ума жаловаться в письмах на свое житье-бытье! Дежурство у Александра. Придется перенести промывание мозгов на потом и поменяться с Лисимахом дежурством. Хотя Александр этого не любил. Все держал в голове — кто, где и чем занят. Но все это неважно. В кои времена он понадобился Таис!

Когда Таис появилась у него и с порога заявила, чего она от него хочет, Птолемей потерял дар речи и уже больше не обрел его. Он неверящими глазами следил, как Таис прямиком проследовала к его кровати, в которой в последний раз была семь лет назад, и легла на спину. Глядя в потолок, буркнула: «Время идет…» Он подошел, сел рядом и молча уставился на нее.

Что он мог сказать? Что она могла сказать? Они уже давно перестали разговаривать откровенно. Птолемей, конечно, догадался, что в этой странной акции замешан Александр. Сложил один к одному и получил два. Какая разница! Она лежит в его кровати, настоящая, живая! Ему хотелось рыдать, спазм сжал горло. «Очнись, Птолемей, что ты ожидаешь от нее? Что она подарит тебе свои чувства? Холодное тело — это все, что она в состоянии тебе дать. Чем ты смущаешься? Это ее решение. Она пришла к тебе. Не будь дураком». Он окинул взглядом всю ее, провел руками по ее бедрам, груди, поднял платье и со стоном прижался лицом к ее вожделенному лону. Все сомнения разлетелись в миг. Птолемей благословил судьбу! Теперь Таис от него никуда не денется и будет связана с ним на всю жизнь, и плевать, по каким причинам это случилось!..

По тому, что Таис рычала на Птолемея, на весь белый свет, и даже на Александра, царь догадался, что она беременна, и обрадовался не меньше Птолемея.

Вечером, в чудесных синих сумерках, царь пришел к ней с огромным букетом цветов, который он держал по-мужски, как веник, и сам смутился этому. И Таис смутилась и отметила про себя, что уже давным-давно не видела Александра таким смущенным и… счастливым. Они смотрели друг на друга и смущенно смеялись. Александр нежно обнял ее и медленно закружил по комнате в танце, прижавшись лбом к ее лбу. «У меня кружится голова от счастья. Я так счастлив, моя девочка, я так счастлив!»

Все были счастливыми, кроме Таис, которой это счастье надо было вынести и выносить. Сама природа протестовала против этой беременности: по утрам Таис мутило и рвало, во второй половине дня, когда тошнота проходила, она ела продукты в самых невероятных комбинациях, от которых мутило тех, кто это видел. Такой же хаос господствовал в ее поведении и настроении. Все, знавшие Таис как исключительно доброжелательного, жизнерадостного, милого человека, приходили в изумление от ее капризности. Особенно доставалось Птолемею: что бы он ни сделал или ни сказал, все было не по ней и вызывало настоящую ярость. Таис страдала от своей неуправляемости, но ничего не могла поделать с необъяснимой обидой и раздражением на весь белый свет. Один Александр знал к ней подход, одного его она могла выносить «на дух» и моментально успокаивалась от этого «духа».

В конце весны Александр собрался обследовать проходимость второго рукава дельты и взял Таис с собой к океану. Спокойно плывя по более удобному рукаву Инда, они делали остановки в живописных местах, наблюдали шумную жизнь бесчисленных птиц и животных дельты. Таис восхищалась яркостью красок здешнего мира; казалось, люди копировали в своих одеждах птиц и соревновались с ними в пестроте. Крокодилы, достигавшие внушительных размеров до четырех метров, не в пример египетским, оказались вполне мирными и предпочитали земноводных, рыб и мелких зверушек. Таис, которая в самый полдень, когда другие уходили в тень, купалась в реке. Александр сидел на берегу, щурился на слепящую глаза воду, с интересом поглядывал на обезьян-лангуров, мирно игравших со щенком в теплой тени пальм, и радовался редкой минуте отдыха.

Наконец, перед глазами Таис раскинулся Мировой океан, до которого они все-таки добрались! Край земли. Конец света. Дальше суши нет, только океан. Море-е-е! Пять долгих лет прошли с тех пор, как Таис видела его в последний раз. Кто бы мог подумать, что эта нереида, едва выдерживавшая без купания три зимних месяца, будет обходиться без «своей» стихии пять долгих лет. Она плакала на берегу, не решаясь броситься в чужое море и убедиться, по-прежнему ли она его родная дочь. (Она вообще много плакала в последнее время, но то были слезы настроений и состояний.) И как всегда, к великому счастью ее жизни, в самый нужный в эмоциональном отношении момент Александр был рядом. Подошел, сел рядом, обнял и утешил.

— В первый раз, в Афинах, когда я увидел тебя на берегу моря, ты смеялась и пела от радости жизни. Что же плачешь сейчас так горько? — спросил он.

— Ты видел меня в Афинах? — Таис от неожиданности перестала плакать, изумление взяло верх над необъяснимой грустью. — Почему я ничего не знаю об этом? — Она яростно насухо вытерла слезы.

— Потому, что это было моей тайной тринадцать лет. Я знаю и люблю тебя на целых четыре года дольше. А было это так… Мы ехали верхом вдоль хвойного леса, когда меня обуял потос и какая-то сила заставила спешиться и углубиться в лес. Сквозь кусты лавра я увидел небольшой обрыв, живописную бухточку и тебя — мокрую, счастливую… неземную. Молния прошла через мое тело и я понял, что произошло чудо. «Я хочу знать, как она живет», — было первой здравой мыслью после того, как я оправился после потрясения. И эта мысль занимает меня больше всех других последние тринадцать лет моей жизни. Так нас свела судьба, даже не понадобилось ей помогать, — пошутил он все же.

— Да, это судьба, замечательная, бесподобная, — согласилась она, и ее глаза снова увлажнились, но уже от любви и восторга. — «Но почему ты не открылся, не связал наши жизни?» — спросила она она.

— Связал. Ты этого не поняла. Да я и не хотел, чтобы ты поняла, на всякий случай…

— Что ты имеешь в виду? — Она подалась к нему всем телом, сжала его колени. Он улыбался загадочно, но в его глазах уже начинало светиться лукавство.

— Хорошо ли ты помнишь наш первый пир в Эфесе?

— Я все наши встречи помню наизусть. Я не помню, что было вчера, но помню все, связанное с тобой, каждое слово, каждое движение.

— Когда ты сказала, что с семи лет жила одна.

Таис подняла глаза к небу и продолжила.

— Ты взял нож, разрезал хлеб. Я еще подумала, зачем он начинает целый хлеб, если есть нарезанный. Отщипнул от обеих половинок, один кусок положил мне в рот… А-а-а!!! — она закричала, как ужаленная змеей, и зажала рот обеими руками. «О, Афина Дева!» — запричитала она.

— Александр, какая же я дура!

— Это я дурак, что морочил тебе голову. Глуп был… — начал было Александр, но бросил, обнял ее и замолчал — слова были ни к чему.

Они долго сидели, обнявшись, так неподвижно, что птицы перестали принимать их за живых, а следовательно, за угрозу. Они всей гурьбой, почему-то бегом, а не летая, гонялись за крабами, которые спасались в воде, куда птицы не рисковали сунуться. Другие птицы — большие, белые, с длинными клювами, наоборот, замирали надолго, высматривая в мокром песке мелких рачков себе на ужин. Воздух был наполнен гомоном многочисленных пернатых, резкими возгласами чаек, беспокойными криками морских ласточек.

Но гомон мира не проникал в их души. Там звучали совсем другие звуки. Говорят, только музыка способна выразить то, что не могут сказать слова, но о чем невозможно молчать — и в них звучала эта волшебная музыка любящих сердец…

Тихо спустились сумерки. Перед ними простиралось чужое море, сливавшееся на горизонте с Мировым океаном, омывающим ойкумену. В этом смысле они действительно дошли до края земли, достигли того предела, к которому стремилась ненасытная, дерзкая душа Александра. Как бы оттягивая минуту окончательного действия, они не торопились омочить ноги волнами Мирового океана. Им хотелось продлить тот редчайший момент, когда ожидание осуществления мечты сливается с ее исполнением. Странно, волнения, гордости не было — было осознанное, уверенное спокойствие, выработанное долгим и трудным путем сюда, на край земли. Но слава богам, не было и пустоты, отчаяния — дошли и что же теперь?! Потому, что конца еще не было, был только поворот. Александр не остановится никогда. Это Таис знала.

Ей пришло на ум, что ее понимание важности пути, а не достигнутой цели, перекликается с мыслями странствующих монахов-«бикшу», проповедовавших новое учение некоего Сиддхартхи Гаутамы, прозванного Буддой — просветленным. Бывший принц, он отказался как от роскоши, так и от аскетизма и нашел свой, срединный, истинный путь. Таис обратилась к Александру, задумчиво глядевшему на море.

— Мы прошли путь сюда вместе, пройдем вместе все другие пути, по которым поведет нас судьба. Я начала понимать, что цель — не так важна, как путь. Это ты имел в виду, когда в Эфесе говорил мне о жизни в пути?

— Получается, что да. Хотя тогда мною руководили другие побуждения и мысли. Приятно, что к одному и тому же выводу можно прийти разными путями, значит, я не сильно ошибался.

— А не здорово ли знать, что были на свете люди, которые думали и чувствовали, как ты сам…

— Ты думаешь об этом «просветленном?» — догадался Александр. — Мне тоже запали в душу его мысли, хотя я и не могу их разделить. За исключением одной: ничто не поможет человеку и не спасет его, кроме него самого. И надо надеяться в жизни только на себя. А пять заповедей Будды, которых надо придерживаться — не убивать, не брать чужого, не касаться чужой женщины, не врать и не пить… Именно это я как раз и делаю всю свою жизнь более или менее активно.

— О каких чужих женщинах ты говоришь? — поинтересовалась Таис.

— Это относится к числу «менее» активно, — рассмеялся Александр, — но случалось же, если быть честным.

— А насчет честности?

— Тебе я всегда говорю правду… Да, несмотря на все отличия, в людях все же достаточно общего, и это радует. Как было бы хорошо, если бы все осознавали свое человеческое родство и стремились к дружбе, единству, а не к вражде. Как объединить людей? Чем? Историей, идеалами? Общим взглядом на мир, религией? Элладу, несмотря на Гомера, общую историю, веру, святыни, обычаи удалось объединить только страхом, только силой оружия! Оружия… — Он покачал головой. — Разве это не ужасно?! На сегодня это действительно единственный понятный всем язык. Или так будет всегда?

— А буддисты говорят, что любовь объединит людей.

— Бог в помощь! — живо отозвался Александр. — Я им желаю удачи, честно, искренне. Но пока индуисты-брахманы, вместо того чтобы откликнуться на призывы буддистов к братской любви, воюют с ними. Люди жестоки по своей природе и не доросли до любви.

— А мы вот любим и счастливы.

— Нам повезло… — Александр улыбнулся ей в ответ полными благодарности глазами.

— Я обожаю твое лицо. — Таис смотрела, не отрываясь, на него, перестав слышать шум волн и крики чаек.

— Я тебе спою, — неожиданно задорно сказал Александр, — не все тебе одной петь.

Таис раскрыла рот и захлопала в ладоши. Александр, как человек талантливый, был талантлив во всем; он умел все и все умел хорошо. Таис обожала его пение, но уговорить его спеть было непросто. Пел он или хором со всеми, или мурлыкал себе под нос одну и ту же строку, занимаясь чем-то другим. И репертуар у него был своеобразный, например: «Мы настигли и убили счетом ровно семерых, целых тысяча нас было…» Или: «В этом мастер я большой, злом оплачивать ужасным, тем, кто зло мне причинит». Вот такое все коварное и ужасное. Особенно жалостливо у него получалась следующая дурацкая песня: «Маленький мальчик, еще неразумный и слабый, теряет, чуть ему минет семь лет, первые зубы свои…» Эта песня особенно раздражала Гефестиона: «Опять про свои зубы заладил!» Таис же, когда услышала это в первый раз, чуть не умерла со смеху. Сейчас же он запел редкую в его репертуаре песню о любви:

…Несколько лет спустя, когда Таис умирала от тоски по нему, бесконечно вспоминая счастливые времена и моменты наивысшего восторга, волны памяти приносили ей этот благословенный день на берегу индийского океана. Она кляла судьбу за то, что та не дала ей умереть тогда, — от счастья, легкой, прекрасной и желанной смертью. Потому, что лучше уже не будет. Но судьбе было угодно подвергнуть Таис жестоким испытаниям, заставить испить чашу страданий до дна. Кто знает, почему?..

Они пели, болтали, смеялись, молчали, смотрели в одном направлении, говорили друг с другом без слов, только глазами, снова пели, пока совершенно красное, как мак арийской пустыни, солнце не окрасило мир в свой необыкновенный цвет и не коснулось багряной глади моря-океана. Черные силуэты птиц неустанно двигались на фоне огненного мира, били крыльями, низко перелетали над землей, не прекращая галдежа и возни. И было в этой картине столько же моментального кипения жизни, сколько величия вечности.

* * *

Для возвращения в Персиду царь разбил свою армию на три колонны. Таис уже знала суровый приговор Александра: они расстаются. Ей придется идти с колонной Кратера, который в августе отправлялся самым надежным северным путем через горы. Неарх в октябре, когда закончатся летние пассаты, поведет флот вдоль гидрозийских берегов, через Эритрейское море и Ормузский пролив, прокладывая водный путь к устью Тигра и Евфрата. Александр со своей частью войск и обоза в сентябре выступит вдоль берега через малоизученную, возможно, безводную гидрозийскую пустыню, исследуя новые районы и обеспечивая продовольственными запасами флот Неарха. Этот план подчинялся далеко идущей цели развития торговых путей и укрепления связей между частями империи.

Сложный и дерзкий поход требовал большой подготовки и организации и вызывал у Таис много тревог и сомнений. Почему бы всем не пойти путем Кратера? Зачем испытывать судьбу в очередной раз? Тихэ любит Александра, но недаром богиня удачи стоит на шаре, в любую минуту она может потерять равновесие, упасть. Судьба есть судьба. С ней шутки и игры плохи, и бросать ей вызов — опасно.

Неважное самочувствие и мысли о предстоящей разлуке измучили Таис, расшатали нервы, а воображение рисовало самые ужасные картины. Ей стоило больших трудов держать себя в руках и не огорчать Александра. Таис очень смущал тот факт, что до этих пор ее плохие предчувствия всегда сбывались. Стоило им разлучиться — и с Александром происходили всякие неприятности: то получит ранение, то… женится. Поэтому, чтобы не накликать беды дурными мыслями, Таис боялась думать о плохом! Но думалось, несмотря ни на какие запреты.

В преддверии долгой разлуки Таис пожелала, чтобы Александр проводил с ней все ночи, которые им остались.

— Это ты меня так наказала? Я обожаю твои наказания, — шутил царь. — Ты, однако, любишь, чтобы я хронически не высыпался.

Шутки шутками, но, вопреки всем законам природы, с годами могучая страсть нисколько не уменьшилась в них. Иногда слово «страсть» оказывалось даже слишком слабым для того любовного безумия, которое овладевало ими. Казалось бы, что может случиться неожиданного, когда любишь человека много лет и знаешь его до мелочей? Но Таис время от времени умудрялась удивлять Александра своими состояниями. Например, она умела не только воспламенять, зажигаться, гореть, взрываться — все это мог и Александр, но он не умел «тлеть», а Таис могла удерживать и растягивать это блаженное состояние до тех пор, пока Александр не восстанавливал свои мужские силы и не присоединялся к ней. Ах, как он восхищался этой ее способностью и… завидовал ей! Иногда случались другие чудеса: как-то Александр поглаживал-подавливал ее живот, и это невинное движение, к великому удивлению Александра, привело ее к оргазму. «Тебя так долго не было», — оправдывалась Таис. «Я вчера был!» — Он любил и знал ее вожделенное тело до мельчайших подробностей, обожал играть на нем, как на удивительном инструменте, выдумывая все новые наслаждения-мелодии, и поражался, когда порой из задуманной простенькой песенки для свирели выходила симфония для целого оркестра.

Как-то днем, заскочив к Таис вместе с Птолемеем, царь застал ее взволнованной.

— У меня, кажется, ребенок шевелится, — испуганно сообщила она.

Александр подскочил к ней раньше, чем она успела договорить, от радости не подумав, что Птолемей имеет больше прав первым ощупать ее оживший живот. Царь бросил на Таис счастливый, многоречивый взгляд, потом зажмурил глаза, закусил губу, подавил вздох и позвал Птолемея:

— Иди скорее, действительно шевелится.

Птолемей, вторым после Александра, ощупал ее живот, ничего не почувствовал, но в дикой радости накинулся на Таис с поцелуями.

— Ну, ты меня задушишь, — недовольно уворачивалась Таис, — не радуйся раньше времени, я еще не родила.

— Дай человеку порадоваться, что ты вредничаешь, — заступился за Птолемея Александр.

Таис послышались нотки осуждения в его голосе, и этого оказалось достаточно, чтобы расстроиться. Она тут же надула губы, и в глазах, которыми она обиженно зыркнула на Александра, предательски заблестели слезы.

— Только не начинай песню «меня никто не любит», — предупредил Александр.

У Таис натянулся нос и покатились слезы.

— Ты меня не понимаешь… — пролепетала она.

— Ах, новая песня «меня никто не понимает», — царь еще шутил, так как был счастлив пробуждению новой жизни в ее теле, но ее слезы всегда действовали на него, и потому, смягчившись, он добавил: — Ну что ты капризничаешь. Тебя уже по крайней мере не тошнит. Имей терпение — скоро все будет позади, ты преодолела почти половину пути.

— Я ужасно выгляжу…

— У меня пропала талия, — передразнил ее Птолемей и мужчины, не сумев сдержаться, прыснули. Таис отвернулась и зарыдала в голос, как дитя.

Александр присел к ней и заговорил единственно возможным тоном — как с ребенком или с идиотом — спокойно и доброжелательно:

— Тая, давай мы все вместе возьмем тебя в руки. Давай мы разумно разберемся. Ты не стала толстой, это невозможно, так как тебя три месяца рвало. Потом: у меня пропала талия. Естественно, так как ребенок растет в животе, а не на спине. Тогда бы у тебя появился горб. Разве это было бы лучше? А когда ты родишь — твоя талия вернется. Следующий упрек: меня никто не любит. Я такого «никто» не знаю. Назови мне конкретное имя, и мы разберемся с дураком.

Птолемея уже давно душил смех, и Таис начала улыбаться сквозь слезы. Выйдя с Птолемеем, Александр вернулся через пять минут один.

— Что, Александр? — Таис глянула на двери, не войдет ли еще кто.

— Я один.

— Что-то забыл? — она кротко смотрела на него.

— Соскучился, — улыбнулся Александр. — Я хотел убедиться, что ты успокоилась.

Он присел перед ней, взглянул снизу вверх глазами непостижимого цвета, взял ее руку и стал целовать середину ладони.

— Я тебя умоляю, постарайся быть умницей. — Он прижал ее ладонь к своему лицу.

Она погладила его лоб, напряженный от вечных забот, сожалея, что и она сейчас стала одной из них. Погладила его щеки, шею, почувствовала, как бьется кровь в сонной артерии, поцеловала это биение, поцеловала его полуоткрытые уста.

— Я боюсь нашей разлуки.

— Нет разлук. Я всегда с тобой. Ничего не бойся. «Мы перейдем эту реку, когда подойдем к ней», — говорил мой отец. Шаг за шагом… Не бойся будущего — его еще нет, а то что есть — прекрасно.

Она кивнула, улыбнулась ему с такой нежностью, с какой улыбалась ему одному.

— Поверь, когда ты будешь вспоминать эти времена, ты увидишь, какими они были прекрасными, а ты не хотела замечать этого, потому что мучилась страхами о будущем.

Как он оказался прав!

— Я очень тебя разочаровываю?

— Нет, не очень, — улыбнулся он. — А если серьезно, я в тебе именно это и люблю.

— Капризы, нервы, слезы? — уточнила Таис.

— В твоем исполнении — да. Но я не хочу, чтобы ты страдала, чувствовала себя несчастной или нездоровой.

— Спасибо за любовь, мой милый.

— Взаимно…

— Я тебя не подведу, — прошептала Таис, обнимая его.

Чем ближе подходил день расставания, тем муторнее становилось Таис. Еще месяц, еще две декады… Будет ли добра к ним Лахетис, средняя из прях-мойр, проведет ли без потерь и тревог через все превратности и препятствия в жизни? Каким богам молиться, от кого ждать поддержки, к кому взывать? Маис видела карты Гидрозии — сплошное белое пятно, неизвестность, мираж. Будут ли вода, оазисы, надежные проводники? Конечно, можно успокаивать себя тем, что это не первая пустыня на пути Александра. Но каждая пустыня может обернуться страшно сказать чем! Да и Александр уже не тот. В нем по-прежнему много энергии и сил, и он по-прежнему может подвинуть не только горы, но и тысячи людей на новые дела и свершения. Но… Его последнее ранение было слишком серьезным, он не оправился, и уже не оправится от него полностью. Постоянная боль в раздробленных ребрах сильнее, чем он показывает, — дышит с трудом, устает сильнее, чем прежде, она же знает, ее не обманешь. А воз ему приходится тянуть непосильный. Таис было бы спокойнее находиться возле него, оберегать его, успокаивать. Да просто посочувствовать — погладить по голове, иногда и это так важно. Он любит это, ее большой мальчик, ему это надо.

Таис задумалась, так ли бескорыстна она по отношению к Александру, не нужен ли он ей самой для тех же целей. Кто кому вообще-то дарит счастье? Не берет ли она от него больше, чем дает? Такая ли она сама хорошая, самоотверженная, какой считала себя и какой ей хотелось быть?

В недавнем разговоре с Геро Таис поймала себя на мысли, что едва интересуется жизнью подруги. Геро вызвалась ехать вместе с Таис, пожертвовать Неархом ради подруги, чтоб не оставлять ее одну накануне родов. Таис отказалась, на это у нее хватило порядочности. Но этот разговор стал поводом для нерадостных размышлений о собственном эгоизме. Таис так привыкла любить Александра и жить мыслями о нем, что все остальное, в том числе друзья, перестали занимать в ее душе существенное место. Даже Геро, бывшая ей почти сестрой, отошла на дальний план после того, как Александр заменил собой всех сестер, братьев, родных и близких. В ее чувстве к нему слились все известные грекам разновидности любви: любовь-дружба — филия, духовная связь — агапэ, нежность — стогнэ и страсть — эрос. Ее любовь к Александру была так велика, что ничего, кроме унизительных жалких крупиц, не оставалось на долю других.

В глубине души Таис было стыдно за свой холод к Геро, и она успокаивала свою совесть тем, что у спартанки есть любимый мужчина, а это для женщины важней, чем отношения с подругами. Хотя головой она понимала, что сама Геро так не думает. Ее связь с Неархом давно прошла стадию влюбленности и перестала затмевать все остальные потребности и желания. То есть произошло то, что происходит у всех нормальных, вполне довольных своими отношениями пар.

У Таис же было все не «как у людей». Ей по-прежнему, как воздух, нужен был один Александр. И только с ним она чувствовала себя спокойно, надежно и счастливо. Ей все в нем нравилось! Все! Не только его достоинства не превратились с годами в свою противоположность, но и его недостатки удивительным образом преобразовались в неповторимые достоинства. Почему она не могла сердиться на него больше трех секунд? Ведь со своим сложным и крутым характером, непреклонностью, тягой к риску и опасностям, он мог бы давать достаточно поводов для недовольства, однако она была не просто довольна, но несказанно счастлива. «Нам повезло, мы здорово подходим друг другу», — считал Александр. Таис вообще восхищалась, как коротко и просто мужчины могли объяснить суть самых сложных вещей. То, что требовало от Таис или любой другой женщины пространных размышлений, на что уходили часы доверительных бесед с подругой («ах, он такой, а я такая…» — женский лепет), они укладывали в одно предложение. К таким же перлам Таис относила Гефестионово определение натуры Александра: «Такой человек». И все! — Гениально.

Таис любила разговаривать с Гефестионом, но у них долго не получались разговоры на самую интересную для них тему. Из деликатности они боялись ненароком затронуть что-то очень личное. Как-то Таис спросила Гефестиона, почему Александр так форсирует события, имея в виду военные дела.

— Армия создана для войны, — усмехнулся Гефестион, объясняя такие простые вещи. — Если не дать ей значительной, ясной цели и лишить побед, несущих славу и добычу, она быстро превратится в шайку вооруженных разбойников.

Да, действительно, согласилась Таис, вооруженные мужчины представляют собой двойную опасность. Во-первых, мужчины, во-вторых, вооруженные. Можно было и самой догадаться. Да и вообще, человеку куда проще опуститься, чем возвыситься, путь вниз легче — не требует усилий.

— Еще вопросы? — напомнил о себе Гефестион.

— Да. Почему он так спешит?

— Такой человек. Он ничего не откладывает на потом, и правильно делает. Во-первых, не знаешь, какое будет завтра, ну, и будет ли вообще… Жить надо быстро — больше проживешь. Мы же живем, чтобы жить, а не дожидаться, когда наступит жизнь.

— Такое чувство, что говорит Александр, — заметила Таис.

— Ну что же удивительного, я его знаю и понимаю. Кому, как не мне…

Да, в этом он был абсолютно прав. Таис узнала Александра уже сложившимся 22-летним мужчиной. Она могла многое узнать от других, предположить или додумать его прошлое, его становление и корни. Гефестион был его прошлым, его корнями и его становлением.

— Я его скорее чувствую, чем понимаю, — задумчиво кивнула Таис.

— Ну да. Женщины любят чувствовать.

— Ты хочешь сказать, они не умеют думать?

— Я лучше ничего не скажу, — хитро усмехнулся Гефестион.

— А Олимпиада умная женщина?

— Олимпиада? Да, но с ужасным характером. Хотя при своей красоте она могла его себе позволить. — Гефестион засмеялся. — Она типичная женщина, слишком подчинена чувствам. Любит все непонятное и мистическое. Впрочем, Александр взял это от нее. Но в нем эта тяга уравновешивается практичностью и здравым смыслом, унаследованным от отца. Он от своих родителей взял все! Родители, будучи такими разными, воевали друг с другом. А в Александре эти черты уживаются вполне мирно.

— Он очень страдал от раздоров в семье?

— На свое счастье, он рано начал собственную жизнь. С Миезы все пошло в гору. Он ведь верховодил и выдумывал уже всегда. И был так увлечен всем на свете, что не располагал временем на такие возвышенные занятия, как раздумья и неизбежные страдания от раздумий, — поспать и поесть некогда было. Ну, и потом, самоуверенность врожденная помогла. Он уже тогда понимал себя не так, что он — сын своих родителей, а что они — родители Александра. А ведь они все же… любили друг друга, — задумчиво признал Гефестион. — Им, видимо, нужно было это противостояние, чтобы чувствовать полноту жизни. Именно оно и держало их 20 лет вместе, как это ни странно. Так что, — заключил Гефестион шутливо, — Александру вполне удалось сохранить душевное здоровье, несмотря ни на что. Знаешь, люди не идут на край света за сомневающимся и страдающим. Он крепкий парень, выдерживал вещи и пострашнее, чем нелады в семье. Ты, я вижу, не согласна?

Таис неопределенно повела бровями. Ей не хотелось, чтобы жизнь била по нему кувалдой, даже если он и крепкий парень. И она по себе знала, что такое одиночество ребенка.

— А какое качество ты считаешь в нем определяющим? — неожиданно спросил Гефестион.

— В нем так много всяких… — замялась Таис.

— Чувство долга. — Гефестион насладился удивлением Таис, и в глазах его светилось лукавое: «Так-то ты его знаешь»…

Было над чем поразмыслить, и она обязательно с превеликим удовольствием поразмыслит. Пока же надо додумать про себя и свое безобразное отношение к людям. Таис достала из шкатулки прощальное письмо Леонида, перечитала, остановилась на той фразе, которая могла снять с нее вину за равнодушие к другим: «…я всегда чувствовал твою любовь, поверь, тебе не в чем себя упрекать…». Она всмотрелась в строчки, написанные его рукой, представила его пишущую руку, его всего — живого, увидела его черные глаза, услышала его заразительный смех и заплакала. Был человек — целый мир и… нет человека. И осталась пустота. Как его не хватает! «Неужели лишь ценой потерь возможно что-то понять и оценить в жизни? Или это только я так глупа и неблагодарна?»

Таис взяла бумагу и стала писать: «Милая Геро… Я всегда была тебе плохой подругой… Спасибо тебе, дорогая… извини, дорогая…» Хотя Таис, сочиняя это письмо, настроила свое сердце на любовь и изо всех сил старалась быть искренней, ее не покидало ощущение какой-то полуправды и натяжки. Она видела свой эгоизм в том, что письмом пыталась купить себе чистую совесть. Сочиняя письма Александру, она не прилагала никаких усилий, слова лились сами собой из сердца, минуя голову. «Какая же я злая и равнодушная», — к такой мысли пришла она с раздражением.

Сегодня ужинали у Птолемея обычной компанией. Таис с письмом и досадой на себя появилась в его доме, когда Геро как раз рассказывала о наглых обезьянах, которые забегают в дом и крадут еду.

— А сегодня вырвали банан прямо из рук. И какие они, оказывается, жестокие: новый вожак, чтобы принудить самок к связи, убивает их маленьких детей!

Геро, завидев Таис, весело помахала ей. Спартанка была замечательно хороша в пестрых одеждах на местный манер, расшитых бусинками и блесками, с украшенной цветами по всей длине русой косой. Таис постепенно лишилась своих длинных, ниже пояса, волос — не было сил и возможности как следует ухаживать за ними в походной обстановке. От года в год они становились все короче и сейчас едва прикрывали плечи.

Птолемей без восторга, контролируя свои действия, поспешил навстречу Таис, зная, что Таис не любит проявлений бурных чувств с его стороны. Таис подумала о том же, и ей опять стало стыдно за бессердечное отношение к близким людям. Когда она неожиданно обняла Птолемея, первой его мыслью было, что Таис как-то особенно плохо, иначе почему бы она выказывала такие нежности? Он испуганно отстранился: «Ты плохо себя чувствуешь?» — и не поверил в ее «нет».

В этот момент вошел Александр с Гефестионом и Роксаной. Застав картину этих объятий, царь быстро отвел глаза. Точно так же он опустил глаза, когда полгода назад Гефестион заверил Таис, что Птолемея не смутит ее просьба иметь от него ребенка. Тогда она была тронута этой «ревностью», хотя слово не очень подходило, но Таис не могла найти лучшего. Сейчас же ее разозлило то, что отец ее ребенка шарахается от ее объятий, зная об их неискренности, лучшая подруга, не будучи в состоянии родить, радуется ее беременности больше, чем она сама, а носитель всей этой абсурдной идеи появляется как ни в чем не бывало с женой, к которой едва прикасается, но которая со всем своим восточным даром притворства разыгрывает из себя любимую супругу и великую царицу.

Одно вранье, одни перевертыши, все стоит на голове, все — ненормально, а самая ненормальная — Таис с ее болезненной, утрированной любовью-манией к этому македонцу с наглыми волшебными глазами, наглым прекрасным лицом, что это он так бледен сегодня — утомлен, нездоров, расстроен?..

Роксана изменилась за эти два года — выросла, превратилась из полуребенка в девушку и утратила свое главное достоинство — детскость, пугливую нежную грацию, все то, что делало ее похожей на Таис. Бедняжка и не догадывалась, что напрасно радуется своему взрослению. Она научилась сносно говорить по-гречески и сносно вести себя. По крайней мере Александр был ею доволен. Конечно, ей было далеко до Барсины с ее хамелеонским даром вписываться в любую обстановку, отвечать любым ожиданиям — талантом, развитым жизненным опытом и холодным умом. Но Роксана хотя бы избавилась от скованности и высокомерия, которые были вызваны неуверенностью, молодостью, незнанием языка и людей, а также восточным происхождением и наличием небольшого ума. Одевалась она в греческое платье, и это стремление выглядеть сверхэллинкой доходило до абсурда. Так мужчины-травести, пытаясь выглядеть женщинами, перебарщивают сверх всякой меры и смотрятся нелепо рядом с настоящими женщинами. На глазах Александра Роксана вела себя скромно, но стоило ей остаться с персидской свитой, она превращалась в спесивую госпожу и вымещала на них свое недовольство жизнью. А причины для него были — ее странный муж посещал ее все реже. Сейчас, когда отец ее Оксиарт, которому Александр доверил управление землями в бассейне Инда, был здесь, она, видимо, получила строгий наказ подарить Александру наследника и таким образом укрепить свое положение. Этим можно было объяснить ее нарочитые попытки завлечь царя в свои объятия. Александр, добродушно посмеиваясь, рассказывал о них Таис.

— Что ж, у тебя совсем нет желания? — спокойно поинтересовалась Таис, убирая со стола.

Александр какое-то время следил за ней глазами, а потом усмехнулся.

— Нет, да и когда мне? Я все свободное время у тебя. Даже Гефестиона совершенно незаслуженно забросил.

— Ты не можешь прожить без его ласк? — уточнила Таис без всякой задней мысли.

Александр же нашел вопрос неожиданно интересным. Задумался на миг, потупя глаза, потом поднял их на Таис, и в них промелькнуло лукавство и удивление:

— Хм, наверное, смогу, хотя не хотелось бы. А вот без него — нет.

— А без моих ласк?

— Что же, вы меня совсем ласки хотите лишить? — отшутился Александр.

Таис ни в коем случае не лишала его ласк. Как раз наоборот, перед лицом долгой разлуки старалась насытить его и себя впрок. Но жизнь преподносила ей странные открытия: чем больше отдаешь любви, тем больше ее рождается, и чем больше получаешь, тем больше хочется. Когда-то в Гиркании Птолемей нашел источник со странной черной жидкостью. Когда ею хотели потушить костер, огонь вспыхивал с новой силой. Такой же парадокс происходил, когда Таис своею любовью пыталась тушить любовный огонь.