Александр разбил лагерь на том месте, где стена палестинской Газы показалась ему наиболее доступной, и велел собирать машины. Инженеры считали, что из-за высоты вала стену приступом взять не удастся. А Александр считал, что именно поэтому ее и надо взять — по причине невозможности это сделать. Ему правились трудновыполнимые задачи. Он решил насыпать свой вал, равный по высоте городскому, по нему подводить машины и одновременно рыть подкопы под стены крепости. Александр был в своей стихии; полный идей, жажды деятельности и желания сделать невозможное возможным. Другими словами, Таис не видела его целую декаду, и когда он, наконец, появился в ее палатке, бросилась к нему на шею, залилась слезами и осыпала его поцелуями и упреками к его и своему великому удивлению.

— Я так соскучилась! А ты меня забыл!

— Ты же с Геро! Я посчитал, что у тебя есть приятное общество.

— Какое общество может мне заменить тебя?! Почему ты не дал о себе знать?

— Но ты же знаешь, где я и чем занят. Или ты думала, я шляюсь по кабакам и бабам? — Он рассмеялся.

Она в ответ еще сильнее расплакалась.

— Таис, детка, давай ты не будешь меня ругать, — сказал он примирительно, — давай мы вдвоем возьмем тебя в руки.

Таис силилась улыбнуться в ответ. Но у нее только дрожал подбородок и натянулся от плача нос. Александр не выдержал ее несчастного вида.

— О, Таис, детка моя родная! — Он обнял ее и качал как ребенка.

Она же вцепилась в него мертвой хваткой. Его мягкие волнистые волосы пахли солнцем.

— Ты меня, пожалуйста, не пугай.

— Ты забыл меня, — повторила она тихо.

— Если я занят, то и моя голова занята. Но это не значит, что я тебя забыл, — Александр говорил нежно-настойчивым тоном, стараясь убедить ее и себя.

Ибо она была права. Он действительно не думал о ней, думая о других вещах. Ведь не думать и забыть — это все-таки одно и то же.

Царь был счастлив своими заботами. Ему нравилось то, что он делал, — он увлекался этим. О ней же он вспоминал только, когда его усталая, но довольная днем голова касалась подушки, чтоб в тот же миг уснуть и не думать ни о чем.

— Хорошо. — Он отнял ее голову от своего плеча, сжал руками и смотрел ей в глаза. — Что ты хочешь? Что мне надо сделать, чтоб ты была довольна?

— Ты со мной не гуля-я-ешь никогда… — И новые слезы подступили к ее глазам.

Александр очень удивился такой претензии.

— Но здесь же негде. Камни противные да песок вокруг; голь, пыль, ни деревца, ни рощицы… Но если хочешь, хоть сейчас: по темноте, по скорпионам и змеям. — Александр не удержался, чтоб не пошутить.

Но вопреки его опасениям, нового приступа рыданий не последовало, наоборот, Таис рассмеялась. Александр не очень ломал себе голову над тем, что иной раз Таис непросто понять, и ее настроения не подчиняются известной ему логике Аристотеля. Его это не раздражало и не сбивало с толку — он это любил.

— Ну, так-то лучше, — облегченно улыбнулся он, — смеяться тебе идет больше, чем плакать.

— Да, ты прав, да и не с чего! Я просто соскучилась очень.

— И я соскучился, — сказал Александр простодушно и совершенно искренне.

Таис погладила его грудь и плечи. У нее не хватало рук, чтобы обнять его, и это приводило ее в восторг. Она обожала его тяжелое, сильное тело. Вот и сейчас она перебралась к нему на колени и пыталась обнять его так крепко, как это делал он, и при этом нашептывала:

— Пообещай мне, что не будешь оставлять меня одну больше пяти дней.

— Десяти, — начал торговаться Александр.

— Шести…

— Девяти…

— Семи…

— Десяти… По рукам, Таис? — спросил Александр между поцелуями.

— Да… — Таис, увлеченная ласками, не заметила, что сбилась с торга.

— Отлично, значит, десяти. — Он хитро улыбнулся и убрал ее волосы за ухо, которое целовал.

— Ты пользуешься моей слабостью. Это нечестно. За это останешься у меня на всю ночь.

— По рукам, — тут же согласился Александр.

— А завтра утром пойдешь со мной гулять по пескам.

— По рукам… Но где твои руки, детка, это тоже нечестная игра.

— О, Афина, я не видела тебя сто лет!

— Сейчас я понимаю, как это было глупо с моей стороны. — Александр бережно понес свою драгоценность на «острова блаженных», туда, где они вдвоем чувствовали себя блаженно.

Вообще-то так называли мифические острова, куда после смерти попадали избранные праведники и герои, своей достойной жизнью избежавшие безрадостного существования в царстве мрачного Аида. Жизнь там была прекрасной, светлой и вечной. Фукидид утверждал, что они расположены где-то на Понте Эвксинском (Черное море). Их же острова не имели постоянного места. Ими могла быть удобная кровать Таис или менее удобная — Александра, любое помещение или намек на него, леса, луга, море, озера и их берега. Даже сталактитовая пещера и водопад имели место в их любовной жизни.

Само же выражение они впервые употребили на одном из редких симпосионов в тирскую весну. Темой симпосиона был Ахилл. Ее предложил Неарх, бывший в тот раз симпосиархом — устроителем и ведущим. Разговор зашел о том, что после смерти герой был воскрешен на островах блаженных, где его женой стала то ли Медея, то ли Елена, то ли Ифигения, здесь единства в легендах не было.

— Нелюбимая тобой Медея стала-таки женой твоего любимого Ахилла, — обратилась Таис к царю.

— Нашла свое счастье, — усмехнулся он.

— Но путем каких страданий!

— Катарсис — очищение через страдание и страх! — развел руками Александр. — Может, счастье и состоит в борьбе, в страданиях за него. Не выстрадаешь — не оценишь!

— Я не согласна, — возразила Таис и все обернулись к ней. — Вспомните Гомера:

«Что же у нас, кратковечных людей, называется счастьем? — Жизнь без невзгод, услады без боли и смерть без страданий».

— Каждый говорит о себе… — заметил Александр.

— А что бы было твоим счастьем, Неарх? — спросила Таис.

— «Жизнь без невзгод, услады без боли и смерть без страданий», — рассмеялся Неарх. — Но вернемся к Медее, значит, она нашла счастье с Ахиллом? А он?

— Ну, конечно, он был счастлив, только стяжая воинскую славу, — иронично ответила Таис.

— А когда он вообще был счастлив? — очень к месту спросил Клит.

— Когда любил Патрокла, — уверенно ответил Неарх.

— Значит, счастье — в любви, — тут же нашлась Таис. — Но кому же мы отдадим предпочтение в качестве жены Ахилла? Все они с далеко небезупречным прошлым. Медею не любишь ты, — Таис кивнула Александру, — а Елену — я.

— Почему? Может, Елена тоже была жертвой, как и Медея, — возразил Александр.

— Несомненно. Жертвой обмана, обстоятельств, своей красоты, мужского вожделения. Еще вопрос, так ли мечтал Менелай вернуть себе стареющую жену или грекам просто хотелось разграбить богатую Трою, и Елена оказалась удобным поводом для войны, а не ее причиной?

Таис говорила в шутку. Но все же осторожный Птолемей следил за реакцией Александра. Тот только улыбнулся:

— Ну не любишь же ты нашего брата, воина-героя.

— Значит, лучший вариант — Ифигения? — подытожил Неарх. — Она и моложе и с чистым прошлым…

— Хотя и ей пришлось страху натерпеться: то ее принес в жертву родной отец, то она чуть не принесла на алтарь Артемиды собственного брата, — заметил Гефестион.

— Но уж больно она положительная, правильная, — опять на редкость к месту, к общему смеху заключил Черный Клит. — Женщин любят за их недостатки.

Таис же, когда не слышал никто, нашептывала на ушко Александру: «Видишь, мой дорогой, тебе повезло в жизни больше, чем твоему прародителю Ахиллу: Патрокл твой жив, никакому Агамемнону ты не должен подчиняться, любимую пленницу Бресеиду у тебя не отнимают, над тобой не довлеет страшное пророчество о смерти в молодом возрасте. И я есть у тебя уже сейчас, в этом мире, и наши острова блаженных здесь, с нами. И я лучше „их“ всех, ибо сочетаю в себе ум Медеи, красоту Елены и чистоту Ифигении».

Александр покачал головой в знак того, что у него нет слов, а Таис продолжила уже серьезно: «А ты лучше всех Ахиллов, ты лучше всех, вместе взятых, бывших и будущих, смертных и бессмертных…»

…Царь и царица блаженно спали на их сегодняшнем острове блаженных в тепле постели Таис, которая непременно под утро перенимала запах фиалок. Для Таис это был запах жизни, все Александрово доминировало в ее мире.

«…Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос», взошла утренняя заря.

Когда-то Афродита, в отместку за связь Эос со своим мужем Аресом, весьма своеобразно покарала богиню зари. Она вселила во владычицу жемчужных высей ненасытную утреннюю страсть, которая распространялась на всех влюбленных. Не избежал этой прекрасной участи, в которой как-то трудно увидеть наказание, и Александр. Он действительно просыпался на рассвете от желания любви. Еще наполовину во власти сна, полный вялой томной неги, он любил такую же сонную, нежную и теплую Таис. Так и не выходя из особого мира «сна-яви», в котором прекрасные сны переплетались с такой же прекрасной явью, она засыпала опять. Александр же, весьма довольный началом дня, отправлялся по своим многочисленным делам, по пути не забывая проверить посты. Солдаты ворчали на его привередливость, а в душе уважали — ишь, не ленится сам выполнять работу младших командиров.

Сегодня после некоторой борьбы с собой, Александр на рассвете все же разбудил Таис.

Миновав спящий, забитый палатками оазис и унылую каменистую равнину, они ускакали далеко от лагеря — к началу пустыни, туда, где угадывалась неповторимая красота, тайна и одиночество песков. Им не терпелось прикоснуться к ним. Ночью прошел дождь и прибил белый песок дюн, закрепив сотворенный ветром филигранный причудливый рисунок. Восходящее солнце расцветило эти узоры тончайшими оттенками серо-желтого. Зрелище необыкновенное.

— Кто бы мог подумать, что сочетание таких малоинтересных цветов, как серый и желтый, может быть таким красивым. А свет какой, как будто сумерки, а не рассвет! И дождь в пустыне — подумать только! Это изумительно, и это потому, что ты со мной, любимый. Какой удивительный мир открылся мне благодаря тебе. Как я рада, что мы видим его вместе.

— Благодаря мне потому, что мы здесь?

— Да. И потому, что у меня раскрылись глаза. Я родилась, стала жить, я наполнилась силами, о которых не подозревала… Я люблю пустыню… — Таис опустила глаза.

— Я тоже иногда задаюсь вопросом, почему меня так тянет в Египет, манит пустыня, почему я это люблю, еще не зная? А ты спала так хорошо, не хотелось будить.

— Хорошо, что разбудил. Как бы я пропустила такой восход! Мне хорошо с тобой. У тебя такое покойное лицо, в жизни не подумаешь, что ты спал три часа. Мне кажется, я умирая, буду вспоминать тебя сейчас: серое небо на краю Сирии, песочные узоры на дюнах, это игру теней и света, твое лицо… У меня так много картин в памяти, которые я буду вспоминать перед смертью, что я и не умру никогда, вспоминая и вспоминая… — Она нежно улыбнулась и взяла руки Александра в свои. — Ты мне так близок…

— С чего начнутся твои воспоминания?

— С самого начала! Когда я тебя увидела, меня пронзила не стрела Эроса, а мощнейшая молния, равная по силе той, что рассоединила землю и небо, Гею и Урана. И этот огонь во мне… «не потухнет и не угаснет», — прибавила она детскую шутку, стесняясь своей патетики.

— А что ты думала тогда?

— С каким-то спокойствием обреченности я сказала себе: «Ах, вот это, значит, ОН. Значит, он — это он!» — она улыбнулась и прибавила от смущения: — Любишь о себе слушать?

— Теперь и в моем списке «воспоминаний перед смертью» прибавилось: «Он — это он».

Они долго глядели друг другу в душу. «Мы так близки». Серое небо, мокрая пустыня и бесконечная нежность в глазах, белый диск солнца за плотными облаками, затихший мир, два смертных существа — мужчина и женщина, любовь и вечный мир.

* * *

«То, что меня раньше так мучило, сейчас переполняет блаженством. Я чувствую себя самым состоявшимся человеком на земле. Мои силы и возможности безграничны, я не знаю страха и преград ни в чем. Я чувствую себя равной богам, я счастлива счастьем неземного размаха. Как будто мне открыты все тайны мира!» Геро долго раздумывала над этими словами Таис, и собственная жизнь показалась ей скучной и серой, а сама она — скучной и серой. Малоутешительный вывод и вредный. Геро, конечно, постарается, не принижая жизни Таис, найти и в своем существовании нечто, достойное гордости. Но пока что, в эту самую минуту, эта задача казалась ей не из легких. Ладно, не будем паниковать, надо просто отложить решение на потом. Жизнь всегда подскажет совет, не к чему горячиться, это не ее стихия.

А за Таис Геро радовалась безмерно. Она ведь так намучилась! Да еще неизвестно, как сложатся их отношения — никто не знает своей судьбы. А жизнь может быть беспощадной, причем ни за что… Конечно, Александр отличается от других мужчин, как орел от воробьев. Геро это уяснила с одного взгляда или… нюха? Это только кажется, что он — как все, один из всех, похож на всех, да только на него-то как раз никто и не похож.

Геро бросились в глаза его подкупающая дерзость, обаяние удали, которая делает симпатичным даже отпетого разбойника. Он, несомненно, достойнейший человек, но одним добрым сердцем не добьешься в жизни того, чего добился он, и одной лаской не подчинишь людей своей воле. Для властвования необходима тонкая смесь любви и страха. Богов ведь тоже не столько любят, сколько боятся. Таис видит его своими глазами, может, видит недоступное остальным, такие глубины, которых он сам в себе не подозревает. Но она и не представляет, что царь может быть не таким, каков он с ней. Милостивые боги, пусть она никогда не окажется разочарована своим сказочным принцем — македонским царем. Жизнь бьет и корежит даже таких сильных людей, как он. Пусть они будут счастливы! Таис просто излучает нежность и сердечность, видимо, это и есть любовь.

Неужели есть на свете любовь? Раз в миллион лет… И это как раз тот самый раз! Геро вытерла слезы, удивляясь себе.

Таис писала ей, что жизнь рядом с Александром подчинена совсем другому ритму. Теперь, окончательно переехав из Афин в македонский лагерь, Геро на своей шкуре убедилась в ее правоте. О скуке афинского существования, а Афины с уходом греков на восток действительно напоминали заштатный город, Геро быстренько забыла. Тут за день происходило столько, сколько в Афинах — за месяц. Даже если они оставались в лагере, приходилось иметь дело со столькими разными людьми, что впечатлений за день хватало, чтобы ночью упасть в постель и забыть, как тебя зовут. А если оказывались на марше, то изматывала дорога, чаще всего пешком или на тряской повозке.

Ведь одно дело бодрящая получасовая верховая прогулка, а совсем другое — провести в седле целый день, одно — удовольствие немного побродить по окрестностям, другое — в любую погоду, по любому бездорожью, в удушающей пыли, в грязи, в жаре или холоде проделать заданный отрезок пути.

Разница между наслаждением и мукой зависит от дозы и степени необходимости.

После особенно напряженных переходов уставали так, что, не раздеваясь, падали на подстилку и засыпали без ужина, зная, что с первыми лучами солнца надо будет снова отправляться в путь. А если выдавалась более длительная остановка, то наверстывали недостаток сна отсыпанием до следующего вечера. Утомляли непрекращающиеся бытовые заботы — погрузить и разгрузить свой скарб, обеспечить едой и водой животных, приготовить ужин, постирать, помыться, если возможно, устроить ночлег, узнать планы на следующий день, принять гостей. А без этого почти не обходилось: мужчины быстро раскусили, что Таис всегда обогреет, накормит и обласкает любого страждущего, и охотно ходили к ней в гости. Она с таким пониманием, уважением и нежностью относилась к людям, что им не оставалось ничего другого, как отвечать ей тем же.

Сейчас, осенью 332-го, они находились в Палестинской Сирии, в лагере, разбитом в окрестностях осажденной Газы, на подступах к пустыне, в 20 стадиях от моря, по которому прибывало продовольствие, вода, фураж и, самое главное, — осадные машины из Тира. Каждый день войскам и обозу требовалось 265 тысяч литров воды и 220 тонн зерна и фуража. 880 тонн запасов продовольствия, привезенные с собой, быстро истощались. Скудная засушливая местность вокруг Газы не могла даже частично прокормить армию, поэтому приходилось доставлять провиант издалека. И проторчать им в этой глуши пришлось долго. Пока технику дотащили по песчаному бездорожью с побережья, собрали и втянули на готовую 50-метровую рампу, пока саперы делали подкопы, пока тараны под дождем стрел долбили стены, пока камни из катапульт помогали им сокрушить их, прошло два месяца. Защитники сопротивлялись мужественно и отбили три попытки штурма.

Как-то утром в лагере, разбитом подальше от места боевых действий вокруг пыльного оазиса, Таис столкнулась с Леонидом, возвращавшимся с ночного дежурства. Он смутился и отвел глаза. В последние месяцы он перестал приходить к Таис запросто, и виделись они редко и только на людях. Задушевность их разговоров ушла в невозвратное прошлое, Леонид избегал встреч, и Таис это устраивало. Сейчас же, столкнувшись чуть ли не лбами, невозможно было разойтись как ни в чем не бывало. Хотя Таис была менее смущена — все ее существо занимало счастье, для других чувств оставалось мало места, — но достаточно для того, чтобы начать разговор с самой неподходящей фразы:

— Ах, Леонид, что ты не заходишь?

Так как лицемерия она не переносила, то сама рассмеялась своей глупости.

— Как дела, Леонид? — И решительно, улыбаясь, посмотрела ему в глаза.

Ее персиковая кожа еще не потеряла летнего загара. Пухлый, изогнутый луком рот был красным — то ли съеденные крабы, то ли Александр был тому виной, и улыбался, обнажая блестящие зубы. Ясные глаза ласково смотрели из-под ресниц.

— Как дела, Леонид? — повторила она свой вопрос, видя, что он застыл, рассматривая ее, и погладила его по щеке. Он взял ее руку и невольно бросил неуверенный взгляд на шрам. Таис перестала улыбаться.

— Все в прошлом и давно забыто. И ты забудь. Я стала другой.

— Да, я вижу, очень хорошо. Ты выглядишь… потрясающе, и это очень хорошо. Все очень хорошо.

— Да, как ты и предсказал, — Таис напомнила Леониду его тогдашние утешения. — Но как же ты, Леонид? — снова улыбнулась она.

— Я тоже стал другим человеком. Вернее, прежним, вернулся на свои круги.

— И рад?

— Доволен.

— А что же так неубедительно? — И опустила глаза, поздно заметив, что уже во второй раз допустила бестактность.

— Я доволен, — сказал он убедительно. — Значит, ты стала другим человеком? Не могу себе представить.

— А вот Геро как раз сказала, что меня стало много, как будто целый отряд меня. Вот если бы действительно так…

— Да, всем бы хватило, — усмехнулся Леонид и попал в точку.

Она тоже рассмеялась от души и уткнулась лбом ему в грудь. Ему хотелось обнять ее, очень хотелось, и он с усилием удушил этот порыв.

— Спасибо тебе, ты мне здорово помог. — Ее дыхание грело ему грудь.

— Не за что. И надеюсь, что впредь моя помощь не понадобится никогда. Пусть тебя судьба хранит, и сама не глупи, будь умницей.

Это «будь умницей» было не единственное, чем Леонид напоминал ей Александра.

Леонид — хороший человек, но не Александр. Птолемей тоже хороший человек, все ее мужчины были хорошими людьми. Но, чтобы заполнить собой ее жизнь, нужны были три Леонида, три Птолемея и так далее. Лишь Александр оказался способен полонить ее душу, мысли так, что ничему и никому другому уже не оставалось места. Он не обеднил ее жизнь, не сузил ее, наоборот, только благодаря Александру она почувствовала всю ее полноту.

— Ты так говоришь, как будто мы больше не увидимся. Или ты не хочешь меня видеть? — игриво спросила Таис.

Но ответить он не успел. Послышался лай, Таис вскрикнула: «Перита!» И по тому, как она обернулась, как прозвучал ее голос и какое ищущее радостно-обеспокоенное выражение промелькнуло в ее глазах, Леонид вдруг понял все. Открытие поразило Леонида до глубины души, но он нисколько не сомневался в его истинности. Все вдруг, действительно вдруг, в один миг, стало на свои места, все разрешилось: он знал человека, из-за которого Таис хотела уйти из жизни, ради которого вернулась к ней и благодаря которому так счастлива теперь.

Каким же он был дураком, изводя себя мыслями: «Чем Птолемей лучше меня? Почему он, а не я?» Зря он завидовал Птолемею, не счастливым соперником он оказался, а товарищем по несчастью. Сразу прояснилось почти мальчишеское, совершенно нетипичное для Птолемея поведение, когда он с трудом сдерживался от прилюдных объятий, льнул к Таис так, что ей приходилось отстраняться от него с малоубедительной отговоркой: «Жарко». Вот в чем дело — между ними все кончено, и любовь разыгрывается только на людях.

Перита, которую выгуливал паж, радостно кинулась к Таис и чуть не свалила ее, вскочив передними лапами на плечи. Таис смеялась, и Перита тоже, по-собачьи. Вдруг собака насторожилась, беспокойно задвигала головой, а потом помчалась со всех своих четырех ног, учуяв что-то… Таис проследила глазами ее путь и заметила движение у дальних ворот лагеря. Там показалась повозка и толпа гетайров. Не помня себя от нехороших предчувствий и напрочь забыв о Леониде, Таис бросилась туда.

Александра ранило. Стрела из катапульты пробила щит, панцирь и вошла в плечо. Батис, правитель осажденной Газы, посчитал, что Александр убит и, вернувшись в город, праздновал мнимую победу.

Пока Таис крутилась в шатре царя, она узнала всю предысторию этого происшествия. Перед тем как послать войска в бой, царь молился и жертвовал богам, как всегда перед важными делами. Случайно пролетавший ворон обронил комок земли на него, и это показалось Александру достаточно необычным, чтоб спросить об этом прорицателя. Агесандр из Тельмесса, города, знаменитого своими прорицателями, растолковал это так, что Газа будет взята, но Александру угрожает опасность. Царь был настроен на штурм и, несмотря на свое серьезное отношение к пророчествам, не стал его отменять. Он надел панцирь и под давлением друзей какое-то время держался возле машин. Увидя, что осмелевшие защитники Газы теснят его македонцев, и те уже готовы повернуть знамена, он наплевал на все предостережения и во главе гипаспистов устремился в самое жаркое место стычки.

Один из арабов, узнав Александра по белым перьям на шлеме, под видом перебежчика приблизился к нему и замахнулся спрятанным мечом. Александр успел уклониться и отрубил покушавшемуся руку вместе с мечом. Царь решил, что это было исполнение дурного предсказания, и опасность ему больше не грозит. Однако, рьяно сражаясь в первых рядах, он был ранен стрелой из катапульты. Но и тогда он остался в бою, в пылу сражения принизив серьезность ранения, пока не истек кровью настолько, что потерял сознание, и был вынесен из боя.

Гефестион удалил из шатра всех лишних и разослал адъютантов по частям с известием, что Александру лучше, и рана не опасна. Отдавая распоряжения, Гефестион обменивался взглядом с Александром, и тот кивал ему в знак согласия. Глянув на Таис, Гефестион попросил ее остаться и помочь Филиппу. Леонид же, смотревший теперь на все прозревшими глазами, заметил при этом в Гефестионе какое-то смущение, которое подбросило пищу для размышлений.

Таис расспрашивала Филиппа о составе мазей и лекарств, которые он готовил для Александра, и тот объяснял сначала нехотя, но видя, что Таис — слушатель заинтересованный и осведомленный, оживился. Он пожаловался, что у него нет какой-то кровоостанавливающей травки, которая буквально творит чудеса, и он вынужден использовать менее эффективное средство. К его удивлению, Таис подробно описала эту травку и места ее распространения.

— Да, афинянка, именно так; желтые круглые цветочки, как замша, растет на склонах.

— Она у меня есть! Еще из Эпидавра, запасы трехлетней давности, но это не страшно.

Таис послала пажа принести ей заветный ящик с «хитрыми» зельями. Филипп был поражен, что такая красивая женщина оказалась еще и образованной, и знающей толк не только в делах любви.

— Что же удивительного, — усмехнулась Таис, — кому, как не женщине приходится избавляться от нежелательных последствий любви, — намекая на кровоостанавливающее действие этой травки.

— Откуда твои знания о растениях?

— Из Эпидавра. Я жила там полгода, служитель Асклепия Креон научил меня кое-чему.

— О, сам Креон учил тебя? Это хороший врачеватель, знаю его, как же не знать, — и Филипп аркананец с уважением кивнул Таис.

Александр и Гефестион только переглядывались. Когда Филипп ушел, Александр с хитрой улыбкой подвел итог: «Теперь ты Филиппу — лучшая подруга, ты сразила его наповал».

Гефестион по-хозяйски развесил по местам оружие Александра, шлем с рогами из страусиных перьев и усыпанным драгоценными камнями щитком.

— Что ты носишь этот шлем, он такой тяжелый?

— Он… шо… ше… ща… — отозвался Александр.

— Чего?

— Он хорошо шею защищает, — внятно повторил Александр, и они расхохотались, пока Александр не схватился за кровоточащую рану.

Роскошный плащ работы Геликона — подарок родосцев, был запачкан кровью, и Гефестион отдал его в чистку. Он деликатно высказал недовольство неразумным поведением Александра: «Теперь будет тебе время книжки читать. Ты же только вчера жаловался, что некогда. Вот теперь начитаешься. Все тебя, „шершавый“, тянет под стрелы…» Александр следил за ним глазами, полными обожания. Его щеки, бывшие полчаса назад такими бескровными, раскраснелись, то ли от лекарства, то ли от поднимавшегося жара.

— Хорошая идея про книжки, — подхватил Александр, — Таис нам почитает, а ты иди ко мне и не волнуйся, ничего страшного не случилось.

Александр поймал Гефестиона за руку и потянул к себе. Тот примостился рядом на кровати, и Таис читала им вслух, положив ноги на стул, время от времени отрывая глаза и глядя на их лица. Такими разными они казались ей и одновременно похожими: разными по масти, похожими по чертам. Кроме того, от долгого и близкого общения они переняли друг у друга многое в облике и манерах. Светлые кудри Александра контрастировали с темными гладкими волосами Гефестиона. Зато носы отличались лишь в деталях. Многоцветные как опалы, но по большей части синие глаза Александра были того же типично македонского миндалевидного разреза, как и карие глаза Гефестиона. Оба были хороши, спору нет. «Калой и кагатой» — прекрасные и благородные.

Таис начала с Гиппонакта, но его ямбы показались ей слишком мрачными, и она перешла на Симонида Аморгского. Его знаменитое стихотворение о типах женщин всегда вызывало в Таис внутренний протест, но сейчас показалось жутко смешным. Ей приходилось постоянно прерываться, чтобы просмеяться.

От смеха болели ребра. Видимо, слишком перенервничав за этот день, Таис невольно хотелось испытать противоположные эмоции, — отсюда ее неудержная веселость. Александр же и Гефестион смеялись, потому что было смешно, а посмеяться над недостатками других, особенно женщин, всегда приятно.

Потом Таис стала читать привезенную Геро новую комедию Менандра. Разрыв с Таис, конечно, отразился на его лирике, окрасив ее в трагичные тона. Он мало их публиковал, и правильно делал. То, что он взялся за комедии — психологически точные, занятные и веселые, — очень радовало Таис. Может, это было его призвание, и он нашел свою дорогу? Ей хотелось надеяться, что ее бывший друг преодолел разлад в своей душе.

Неожиданно Таис прервала чтение и заторопилась домой, объясняя это тем, что Александру нужен покой, и хватит на сегодня одного лекарства — смеха, пришло время другому — сну.

Она еле добежала до дома, сдерживая непонятные слезы. Хотя, почему непонятные? Сказались волнения дня, страх за Александра, который надо было скрывать, может быть, ревность (?) видеть Александра и Гефестиона вдвоем, чувствовать их явное единство и родство, может быть, мысли о Менандре и о связанной с ним ушедшей юности, чувство проходимости, зыбкости и нестабильности жизни.

Великие боги, стрела от катапульты пробила щит, панцирь и его грудь! А если бы легкое, а если бы сердце?! А где уверенность, что этого не произойдет в следующий раз?!

Сейчас ее на свете держит Александр. Он — содержание, смысл и причина ее жизни. Почему так, не знает никто, но это так. Она ухватилась за него, как утопающий, обезумев, хватается за своего спасителя. А так нельзя! Александр, везде Александр, а где она? Кто она, какая она? Что у нее свое? А что, если с ним… что-то случится или он ее разлюбит, что одно и то же? Ни в чем нельзя быть уверенной в этой жизни.

Хотя, нечто, явно или тайно, существует всегда — одиночество. Дается человеку в нагрузку к жизни. Его-то так резко почувствовала Таис сейчас. Страшное одиночество. Единственное истинное, не иллюзорное, не внушенное. Она думала, что избавилась от него навсегда. И вот… Все показались ей какими-то фигурами, театральными персонажами, нарисованными картинками. Она сама, Геро, Птолемей, Леонид, даже Александр. Даже он! Это видение привело ее в ужас. Даже он!

Ей хотелось побежать к ним, обнять, ощупать, удостовериться, что они часть ее жизни, именно такие, какими она их видит, достойные, прекрасные, умные, любящие, близкие.

«Ты мне так близок!» — ведь с этой мыслью она жила последние месяцы, похожие на сбывшуюся несбыточную мечту. Именно это был лейтмотив ее напряженной, на пике всех чувств, счастливой жизни. Что же случилось? Почему она усомнилась в том, что они «так близки»? Почему и откуда вернулась страшная мысль — «я одинока». Она не должна была возникнуть даже на мгновение! Усомниться в нем, в его любви?

Таис решила, что надо срочно прервать поток этих глупых и опасных мыслей любым, самым примитивным способом, например, как-то изменив свое положение в пространстве. Она накинула химатион и вышла из шатра на воздух. Прохладный ветер быстро осушил ее ненужные слезы и сдул с нее неуместную, ничем не оправданную дурь. Ее мысли снова вернулись в привычное русло — к нему. С болью, трепетом и нежностью в душе она думала о том, какой он безрассудный, как рискует! Как страшно за него! Как его защитить? Она устыдилась своего эгоизма и теперь уже необъяснимых мыслей о каком-то одиночестве в тот момент, когда Александру больно и плохо, и самое время побеспокоиться о нем и подумать, не одиноко ли ему и не нуждается ли он в душевном участии и тепле.

Кстати, почему Гефестион называет его «шершавый»?

«Я не достойна своей счастливой судьбы», — подумала Таис с раздражением на себя и пошла в дом. Последним ощущением при переходе в сон было воспоминание о теплой волне умиротворения и радости, проходящей по ее телу, когда Александр берет ее руку, нежно сжимает и гладит ее пальцы.

«Я л т м р д. X т в. Проведай меня сейчас». Таис развернула пергамент, увидела эту необычную запись, пробежала ее глазами и все поняла: «Я люблю тебя, моя родная девочка. Хочу тебя видеть», — означали эти непонятные никому, кроме них двоих, буквы. Он все время что-то сокращал — вечная спешка, занятость, ну и характер тоже. Таис достала свою самую драгоценную шкатулку, подарок Селевка, где она хранила важнейшие ценности — записки Александра. Начиная с первой, из Киликии «Хочу видеть тебя танцующей» и кончая полученной пару дней назад с угрем, которого Александр прислал, зная ее любовь к рыбным блюдам.

…Таис задернула за собой штору-дверь в его спальню, и они улыбнулись друг другу радостно и жадно. Она медлила в дверях, пока Александр не произнес нетерпеливым шепотом: «Ну, иди же!» Она медленно, маленькими шажочками, дразня, приближалась к нему и остановилась в полутора метрах, сверкая глазами и зубами.

— Что за секретное письмо ты выдумал, Александр?

— Ты его не рассекретила?

— Рассекретила.

— Значит, никакое оно не секретное. — И он поймал ее за платье и потянул к себе. Она неловко упала на него и задела его забинтованное плечо. Царь поморщился.

— О, извини, извини, я боль тебе причинила!

— Мне и боль от тебя приятна. — И он поцеловал ее наконец.

Через некоторое время, когда они утолили свой голод и смогли вразумительно разговаривать, Александр спросил ее:

— Что ты так странно ушла вчера, что с тобой было?

— Странная вещь случилась со мной дома, может быть, и не стоит тебе говорить…

— Стоит-стоит, — подбодрил ее Александр.

— Был момент, когда я решила, что ты меня не любишь.

Александр изумленно уставился на нее, как если бы она вдруг заговорила по-старохеттски.

— Что, я разве дал тебе какой-то повод так думать?

Таис отрицательно покачала головой и повела глазами по сторонам. Когда она через несколько мгновений опять взглянула на Александра, лицо его было серьезным, даже мрачным.

— Ах, мне не надо было об этом говорить. Я сама не знаю, почему у меня случилось такое настроение. Ну буквально минуту — прибавила она в свое оправдание.

Александр по-прежнему внимательно смотрел на нее своими чудесными глазами и молчал.

— Я просто испугалась за тебя, из-за ранения, — прибавила она малоубедительно.

— Какая же здесь связь?

— Ах, я сама не знаю, — пробормотала Таис со вздохом и виновато надула губы.

— Я так стараюсь, чтобы тебе было хорошо… Почему ты решила, что я в состоянии тебя разлюбить! Что, разве я какой-то ветреный человек, не заслуживаю твоего доверия?

— О! Мне не надо было тебе говорить… Нет, ты тут ни при чем, это была моя слабость, какое-то умопомрачение. Какой-то страх меня обуял.

— Давай я скажу тебе в пятисотый раз, как я тебя люблю и буду любить до гроба… и в гробу… — Они усмехнулись, и это разрядило атмосферу. — Как можно тебя разлюбить? Посмотри на себя, во-первых, а во-вторых тебя легко любить, ты — безупречна. — Царь погладил ее по щеке, и она поцеловала его руку. — Я тебя у-мо-ля-ю, не думай таких вещей никогда, ни одной минуты. — Таис послушно кивнула, а Александр подумал про себя: «Не надо их сводить вместе, еще рано».

— А сомневаешься ли ты в любви к тебе Птолемея? — неожиданно поинтересовался Александр.

— Я не думаю об этом, вообще о нем не думаю.

— Или Леонида, или Селевка?

— Селевка? — Таис вытаращила глаза. — Селевка? — повторила она еще несколько раз на разные лады. — При чем тут Селевк?

— Ты что, не замечаешь, что он в тебя влюблен?

— Влюблен? Селевк? — Таис никак не могла успокоиться. — С чего ты взял? Может, еще скажешь, что и Парменион в меня влюблен?

— Насчет Пармениона не скажу, а Селевк — без сомнений.

— Селевк? Нет! Я с ним крайне редко имею дело… Ты шутишь, Александр? — Таис посмотрела на него с подозрением. — Или специально морочишь?..

Александр улыбнулся неопределенно, но Таис истолковала это как определенное «да».

— Нет худа без добра, — заметил Александр, — благодаря ранению я имею возможность видеть тебя и держать в своих несколько некрепких объятиях два дня подряд.

— Может, и три дня?

— О, нет… Завтра я непременно поднимусь, не то мой народ в спячку впадет, а враг, наоборот, оживится. Хорошего понемногу.

Тут позвонил охранник, и Таис со вздохом сожаления оторвалась от Александра, оправила его постель, свое платье и пересела подальше на стул. Вошли Селевк, Сисигамбис — мать Дария, и Барсина. Каждый из этих людей вызывал у Таис разные чувства. На Селевка она глянула испуганно, вспомнив намеки Александра, на Сисигамбис — с интересом, а на Барсину и смотреть не хотела.

— Извини, мать, что принимаю тебя лежа. Встань с колен, подойди ко мне, — и Александр поцеловал удивленной Сисигамбис руки. — Как здоровье твое и семьи твоей, в чем нуждаетесь, рад буду выполнить любое твое пожелание.

Сисигамбис заговорила, Барсина переводила слова благодарности за его заботы, пожелания выздоровления и так далее. После короткой паузы мать Дария, пожилая, но полная достоинства и внутренней силы женщина, подняла свои умные глаза и внимательно посмотрела на Александра: «Статейра, моя невестка, заболела».

— Я очень сожалею и надеюсь на скорейшее выздоровление, — ответил Александр, который ни разу не видел жену Дария, слывшую первой персидской красавицей.

— Ахура-Мазда, видимо, не хочет, чтоб все уладилось. У нас большие опасения…

— Я пришлю врачей и буду молиться нашим богам за благополучный исход.

— Я хотела предупредить… Спасибо, царь Александр, мы тоже будем молиться за твое здоровье и благополучие.

— От Дария нет известий, — догадался Александр о тайных мыслях Сисигамбис, — о последнем его письме и предложениях я сообщил тебе. Я его приму с распростертыми объятиями, если он поймет, что его дело безнадежно, и придет ко мне без оружия в руках. Я говорю правду.

Сисигамбис подняла взгляд, и он без слов сказал, что Дарий вряд ли способен на такой неординарный поступок. Он не в состоянии разорвать путы условностей и традиций и будет вести себя так, как от него ожидают персы, а не Александр. Она знала границы своего слабохарактерного сына, у которого хватило хладнокровия прийти по трупам к власти, но не хватит дальновидности, благородства и смирения отдать ее без крови более сильному. У него не хватит «аша» — святой праведности, руководящей поведением человека, делающей его добродетельным.

— Я знаю, царь, что ты говоришь правду, — перевела ее слова Барсина.

— Мы видим сейчас, что наши сведения о чужих странах не всегда соответствуют действительности, поэтому, лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать или услышать. — Александр улыбнулся. — Что-то устарело, что-то — просто выдумка. Геродот писал о персах, что их с детства приучают к трем вещам: верховой езде, стрельбе из лука и правдивости? Это так?

— Да, это так до сих пор, — ответила Сисигамбис.

— В таком случае, из меня вышел бы прекрасный перс, — улыбнулся Александр.

Селевк засмеялся.

— Из тебя тоже, Селевк, — продолжил царь. — Я знаю, мать, что о погребении у вас не принято говорить, но расскажи мне, как вы почитаете богов и почему приносите жертвы с пучком прутьев?

— Мы считаем, что боги сотворили мир в семь приемов. Сначала сделали из камня небеса, а внизу поместили воду. На нее положили землю, а в центре земли поместили три одушевленных предмета: растение, животное — быка, и человека. И разожгли огонь, как видимый, так и невидимый. Эта та жизненная сила, которая наполняет одушевленные творения. Солнце, часть огня, неподвижно стояло в зените, и мир был неизменен и неподвижен. Тогда боги совершили жертвоприношение: истолкли растение, убили быка и человека. После него появилось много растений, животных и людей — мир был приведен в движение, все рождалось, жило, умирало и рождалось вновь. Чтобы жизнь продолжалась вечно, люди должны каждый день повторять это жертвоприношение, и в обряде должны участвовать все семь предметов. Земля — это священный участок, вода и огонь — в сосудах, стоящих перед жрецом, небесная твердь — это каменный нож и пестик ступки, растения — в пучке прутьев «барэсман» и в соке «хаоме», животные — это жертвенное животное или молоко и масло, а человек — жрец.

— Да, все очень логично и разумно. Да и само происхождение мира такое спокойное и бескровное по сравнению с нашим сказанием о Хаосе — бесконечном вселенском пространстве, из которого все произошло: порядок, жизнь, вечная тьма, вечный свет, Гея-Земля, подземная бездна Тартар, и животворящая любовь — Эрос. Потом началась борьба и кровопролитие: боги выступили против титанов, своих отцов, которые, в свою очередь, пытались уничтожить богов, своих детей, — сказал Александр.

— У нас нет случаев убиения родного отца или матери детьми, — с гордостью пояснила Сисигамбис. — Может, потому, что нет такого в мифах?

— И у нас отцеубийство — самое страшное преступление, за которое следует самое страшное наказание. И священный долг — отомстить за смерть отца! — Александр вспомнил свою месть.

— Я не думаю, что жизнь повторяет мифы, — быстро вмешалась в разговор Таис, — в мифах, например, дети женились на своих родителях, а ведь не только сейчас, но уже во времена царя Эдипа это считалось страшным преступлением.

— Да, а в Египте это до сих пор возможно, — отозвался Александр. — При всем моем уважении к чужим порядкам и обычаям, это я отменю в первую очередь. Хотя традиция очень важна тем, что придает жизни стабильность и преемственность, иногда надо пересматривать представления и обычаи отцов — не все древнее достойно сохранения. Порой надо вмешиваться в течение жизни, ускоряя ее ход и делая ее лучше, справедливей, и я надеюсь, что боги не лишат меня в этом своей поддержки.

— Мы идем в Египет? — переспросила Сисигамбис.

— Да, мать, через пару декад мы будем там и убедимся, не врут ли о ней современные путешественники, купцы, моряки и наемники. Гомер о таких говорил:

(Тут до Таис вдруг дошло происхождение тех странных эпитетов, которыми Гефестион нередко удостаивал Александра. Это же из Гомера — «шершавые волки», «светлозубые свиньи». Существительные он опускает, а Светлозубым называет. Кто еще мог бы обозвать царя свиньей! Дразнятся, как мальчишки. Все-таки у Гефестиона довольно своеобразное чувство юмора.)

— Я молю богов, чтобы мои ожидания меня не обманули, — улыбнулся «светлозубый» и закончил аудиенцию.