С наступлением вечера пришли первые часы праздника.
С высоты седьмого этажа знакомая, привычная панорама города вдруг волшебно изменилась. Мир утерял плотность, и только по сквозным, обильно вписанным в ноябрьскую тьму, светящимся линиям можно было распознавать: вот Кремль, контуры его дворцов, стен, башенных ярусов; чуть левее — роща огненных колонн и высокие рельефы, складывающиеся в подобие шкафов, — Библиотека Ленина; ближе к реке и к фонарям на Большом Каменном мосту, что застыли в прыжке от края до края водной глади, высится нагромождение светящихся кубов — Дом правительства… А еще далее над всем городом стоит густая рыжая мгла от других, бесчисленных, но скрытых отсюда, огней иллюминации.
Любоваться ли зрелищем праздника сквозь балконную стеклянную дверь, или рассматривать самого себя в зеркале — себя и вот этот первый в жизни костюм, сшитый специально для него, а не переделанный из отцовских обносков, настоящий костюм, почти как у Коли, со многими накладными карманами и с пояском? Или еще раз, в последний раз, помечтать о том, что может случиться на вечере, на этом празднике в школе, от которого отделяют его теперь какие-нибудь полтора часа?
Алеше хотелось всюду поспеть, всем насладиться, ничего не упустить, — и в этой суматошной, неутолимой жажде впечатлений тоже был праздник. Из кухни распространялся по всему дому запах сдобы — тоже дыхание праздника. Часто звонил телефон — вызывал Коля, расспрашивал, советовался, он тоже был по-праздничному взбудоражен. А вот и Толя пришел не в обычном своем синем «лыжном» костюме из фланели, а в новенькой суконной гимнастерке, подпоясанной солдатским ремнем, спокойный, довольный, с доброй улыбкой: праздник и у него не омрачен — Татьяна Егоровна вывела ему хорошую отметку в четверти.
С приходом друга Алеша чуточку присмирел, насторожился, стараясь выведать по выражению лица, была уже у них Евгения Николаевна или не была.
— Марианна Сергеевна велела всем пионерам быть с галстуками, — напомнил Толя.
— Да, я знаю…
Похоже, не приходила еще к ним Евгения Николаевна. Слава богу!
В большом школьном зале у самого потолка подвешены две тяжелые, пышные вязки из хвои. Свисая и пересекаясь, они еще свежо пахнут зимним лесом. На стенах справа и слева, во всю глубину зала, выписаны по кумачу белилами октябрьские призывы ЦК КПСС к педагогам и школьникам:
«Учителя, учительницы, работники народного образования! Вооружайте учащихся прочными знаниями основ науки! Воспитывайте нашу молодежь в духе советского патриотизма! Готовьте культурных, образованных граждан социалистического общества, активных борцов за коммунизм!»
«Пионеры и школьники! Готовьтесь стать стойкими борцами за дело Ленина — Сталина!»
Хозяева и гости, мальчики и девочки, расположились двумя отдельными, настороженными друг к другу группами. Там, где коричневые или темносиние платья с белыми фартуками и воротничками, пустовало порядочно мест. Каждый из мальчиков неудержимо проносился мимо девочек, к своим, где уже трещали скамьи, заполненные слишком тесно, и где школьники за отсутствием мест стоя жались к стенам. Напрасно педагоги уговаривали их устраиваться на свободных местах. Все отбегали, готовые как будто последовать здравому совету, но тут же забивались в толпу своих подальше.
Директор закончил свой короткий доклад. Сергей Анисимов, конферансье, объявил начало концертному отделению.
Читали Маяковского, сыграли одну и другую фортепианную пьеску, потом хор стал исполнять популярные песни. Одна сошла без помехи, но уже со следующей к исполнителям на подмостках присоединились все зрители в зале.
Анисимов, выручая хор, начал было внушать, каковы обязанности зрителей:
— Нельзя, же так, товарищи!.. Ваше дело — слушать! Что вы, в самом деле! Ведь кружки старались, готовились… Товарищи!.. И вообще так не годится…
В ответ на все его увещевания последовал еще больший беспорядок. Хозяйская сторона, не вытерпев, прежде всех законных сроков обстреляла гостевую сторону серпантином. С шумом разворачиваясь, оседали во всех направлениях цветные ленты. Девочки не пожелали оставаться в долгу и принялись со смехом швырять в мальчишек горстями конфетти. Сразу возник веселый гул, грозивший начисто погубить концерт. Хорошо, что директор еще оставался в зале и поспешил на помощь конферансье. Хор благополучно допел свои песни. А там школьный оркестр под управлением руководителя музыкального кружка заиграл увертюру к «Царской невесте». С высоты грубо сколоченных подмостков, едва прикрытых спереди и с боков кумачом, полились звуки, величавые и пленительные, такие родные, такие русские, что все без исключения — и исполнители и слушатели — все одинаково следили за каждым движением дирижерской палочки. Ни единая из бумажных цветных лент, в таком изобилии опутавших головы и плечи в зале, не шевельнулась, не разорвалась, даже не зашуршала в эти минуты.
Когда заиграл оркестр, Толя в глубине зала, у стены, некоторое время озирался вокруг с вопросительным и удивленным выражением, как будто сомневался: да не чудится ли ему все это?.. Неужели в самом деле их школьный оркестр разучил и так стройно играет самого Римского-Корсакова?.. И не было никаких сомнений — играет, здорово играет! Толя, застыв, с полуприкрытыми глазами слушал, и восторженное удивление на его лице медленно растворялось в кроткой улыбке.
Когда отзвучали последние такты увертюры и хлынули аплодисменты, Толя крепко сжимал и тряс руку Алеше.
— Пусти… Больно!.. Да пусти, черт!.. — смеялся Алеша. — Что ты, чумной, ко мне прицепился?
— Ты подумай… Какую вещь сыграли наши! А? Нет, честное слово… Знаешь… Теперь и ты жди своего! Нет, ей-богу… Раз так, то всякое может быть…
В зале поднялся грохот — Анисимов командовал отрядами своих помощников, уносивших прочь скамьи и освобождавших зал для танцев.
Алешу с Толей вынесло потоком в коридор. Там началось гулянье.
Когда ребята на одной стороне движущегося овала соприкасались с одноклассниками на другой его стороне, начиналась громкая перекличка, следовали вдогонку всякие замечания и шутки, полные загадочного, но будто бы уморительного смысла. Но вовсе не нужна была особая проницательность, чтобы понять их действительное значение: все разыгрывалось для девочек, идущих впереди, все обращено было к ним в нетерпеливой надежде, что вот-вот какая-нибудь и оглянется и улыбнется или словом приветит — и тогда завяжется наконец желанное знакомство… Но нет, девочки не оглядывались, они тоже притворялись, будто слишком увлечены собственными веселыми перешептываниями, чтобы обращать внимание на каких-то мальчишек, следующих за ними по пятам.
— Толя! Смотри! — позвал вдруг Алеша, и тот встрепенулся, поглядывая во все стороны, торопливо спрашивая: «Где? Где?.. Покажи, где?» — Да вон на той стороне… Куда ты смотришь? Вон!
Харламов и тут был одним из первых: он уже гулял с двумя девочками и, непринужденно болтая с ними, возбуждал зависть к себе, кажется, у всех мальчишек школы.
Но Толя ничего этого не замечал. По-прежнему весь во власти «Царской невесты», поэтому полный веры в чудо и в счастье, он спрашивал:
— Да где же? Я не вижу… Где? Которая?
— Разиня! Куда смотришь?.. Вон он, прошел уже…
— Да кто?
— Ну, Коля, Колька наш!
— Ты про Колю… — разочарованно протянул он. — А я думал… думал — ты про ту, которая тебя танцевать учила.
Алеша пристально заглянул ему в глаза.
— Брось, пожалуйста… Ты еще меня разыгрывать будешь!.. Честное слово, рассержусь.
А там начались танцы, и снова пущены были в ход серпантин, конфетти, хлопушки. Становилось жарко. Спустя какой-нибудь час в приоткрытых кое-где фортках седыми и бурными космами клубился пар.
И уже ясно было, что нашим друзьям нечего больше ждать в этот вечер — ни удивительных чудес, ни самых естественных на балу событий. Так и будут они бродить по коридорам либо жаться в зале к стенам. Веселый шум, смех, голоса — все сольется для них в звучание вальса, всегда такого грустного, когда танцуют другие. Скоро, очень скоро, утомившись зрелищем чужого оживления и чужой радости, они отправились бы домой.
Но тут Коля, натанцевавшись вдоволь, держа под руку двух своих новых знакомых, — под руку! — направился через весь зал к простенку между окнами.
— Два Ленских зараз, — сказал он девочкам; одна была светловолосая, курносенькая и бойкая, с серыми ясными глазами, другая — смуглая, очень красивая, с горделивой, даже чуточку надменной осанкой. — Два Ленских, Алеша и Толя! Почему они не танцуют, на какую Ольгу дуются, сказать не берусь. Но ребята они отличные… Знакомьтесь… Лена и Таня!
— Давайте веселиться, — сказала светленькая, — будет вам, ребятки, стены подпирать. Чего вы, в самом деле? Больше жизни! Хорошо?
Алеша и Толя послушно кивнули, обещая больше жизни.
— Раз не танцуете, будем просто гулять, давайте рассказывать что-нибудь… Только не про алгебру! Сегодня об уроках или контрольных работах чтоб никто ни звука… А то штраф! Есть?
И опять оба мальчика движением головы подтвердили свое полное согласие.
Черненькая едва приметно переглядывалась с Харламовым, как будто убеждала его отказаться от какой-то тайной затеи, пока не поздно. Но Харламов мимолетным движением руки успокаивал ее.
— Лена! — тихонько окликнул он.
Светловолосая бойкая девочка метнула тогда на него быстрый, лукавый взгляд и начала:
— А вас, Толя Скворцов, я знаю, — сказала она певучим и язвительным голоском. — Уже давно знаю… — Увидев, что новые знакомые, как и обещал Харламов, вспыхнули от одних этих слов, она уже с безудержной лихостью ринулась в подсказанную ей забаву: — Нельзя же до такой степени любить музыку, Анатолий Скворцов!.. Все хорошо в меру… Какой вы, оказывается, впечатлительный! Скажите, пожалуйста! Становиться глухим и слепым ко всему на свете, если поют или когда играет оркестр… да так вы себе всю жизнь испортите!
Румянец все гуще заливал щеки Толи Скворцова, а девочка с ясными глазами, подстрекаемая столь очевидными результатами игры, покосилась на Харламова: «Все ли я сказала, что требуется, или следует еще прибавить что-нибудь?»
— Да! Я вас знаю давно, Толя… — И она заторопилась, выбрасывая слово за словом, как хорошо выученный урок: — Я вас встретила однажды в кино «Ударник», в фойе, перед сеансом, возле стенда с анонсами. Там тогда еще старик в кепке пирожное ел…
— Вот ей-богу… ничего не заметил, не помню… Значит, и в самом деле я… Черт-те что!.. — бормотал Толя.
Харламов выжидал конца объяснений с терпеливой улыбкой, которая только не говорила: «А вы, ребята, еще не верили мне! С вас три рубля, согласно условию. Сказал, что познакомлю с этой девочкой, — и вот вам она, знакомьтесь…»
Праздник, вот-вот готовый померкнуть для наших друзей, разгорелся ярче прежнего. Разговор, правда, долго не клеился. Как ни береглись, а все сворачивали на школу и педагогов, на уроки и всякие случаи с учениками и ученицами.
— Опять! — чуть не поминутно останавливала Лена и грозила: — Штрафовать буду… Буду штрафовать, по пятачку за ошибку, и всех разорю. Ну-ка, Толя… Что-нибудь про музыку… Вот, например, я была на днях в опере, слушала «Евгения Онегина». Ну, скажите мне, только самую-самую правду… Скажите, как по-вашему, хороший человек Онегин?
Толя ответил, что Онегин был очень умный, образованный и достойный человек своего времени, только с предрассудками. Лена энергично замотала головой: нет, нет, нет, она решительно не согласна… Евгений Онегин? Да это просто чванный, бессердечный себялюбец, он приносил всем страдание, от него шла беда и гибель всем, с кем он только ни соприкасался в жизни… Всем, всем! Разве неправда?
— Ой! — опять спохватывалась она. — Мы же хотели про музыку, а говорим опять про то же самое, про школу, про литературу… Толя! Да ну же!
К Лене то и дело подбегали старшие ученики, приглашая на танец. Анисимов с разгона, как на коньках по льду, заскользил к ней по натертому ради праздника паркету, уже издали вытянув ей навстречу руки. Даже сам Василий Михайлович, географ, веселый и добрый толстяк в золотых очках, тоже подошел, перед Толей почему-то извинился, а девочке сказал: «Один тур?» Но Лена даже учителю отказала, сославшись на усталость. Она всем отказывала, предпочитая оставаться с Толей.
И, наверное, был уже совсем поздний час, музыканты играли вяло, из последних сил, внизу все чаще хлопали двери, когда Толя снова увидел в глубине коридора Алешу с черненькой Таней.
Лена, подвинувшись, усадила обоих рядом с собой на широкий подоконник, сама прижалась к плечу подруги и затихла, только улыбалась своим мыслям, покачивая свесившимися с высоты подоконника ногами.
— Хорошо! Очень хорошо! — сказала она вдруг, с прежним лукавством и вызовом оглядывая обоих мальчиков. — А теперь признавайтесь, ребята, раскрывайте вашу тайну!
— Какую? — удивился Толя.
— Тайну? — переспросил Алеша.
— Вот именно! — присоединилась Таня к подруге.
— Не притворяйтесь, не притворяйтесь! Отлично понимаете, о чем идет речь! — звонко настаивала Лена. — Ну, хорошо, я спрошу тогда иначе. Ваш товарищ, — начала она, значительно растягивая слова и в такт им покачивая ногами, — ваш товарищ Коля Харламов попросил меня: «Скажите, говорит, этим ребятам: «А вас, Толя Скворцов, я давно знаю…» — и сразу, говорит, начнется театр…»
Уже не только в светлых глазах ее, но и в каждой черточке лица, в уголках губ, в вопросительно приподнятых бровях, в трепещущих от сдерживаемого смеха ямочках на щеках — всюду сияло озорное, детское любопытство.
— Смотрю! — вскричала она. — И в самом деле театр! У обоих лица сразу вытянулись, оба вспыхнули, оба… Таня! Ой, гляди!.. Да что опять с ними, Таня?
Она спрыгнула с подоконника на пол, отбежала несколько в сторону, чтобы удобнее было с расстояния наблюдать за удивительными изменениями лиц у обоих мальчиков.
Снова оба были смущены вконец, оба смотрели друг на друга с таким непередаваемым изумлением, что семиклассница, комсомолка, почти взрослая девушка вдруг превратилась в совсем маленькую девочку, восхищенно била себя ладонями по коленям.
— Да смотри же на них, Таня! Ой, смотри, что с ними делается!