Можно было видеть, как ручеек болтов вливается в более широкий канал рессоры. Потом две рессоры, уже готовые, подобранные лист к листу, скрепленные хомутиками, гайками и болтами, соединились с общим потоком заднего моста. Детали плыли по новому руслу, куда в свою очередь стекались новые ручейки подшипников, дисков, предохранительных клапанов. И вот наконец задний мост, обросший всеми необходимыми частями, выносило на основную магистраль сборки, на ленту главного конвейера, — в эту всеобъемлющую реку, куда сливается в непрерывном производственном движении все, что только создается здесь во всех цехах, в каждом углу, на любом из несметных станков и аппаратов.
Большой конвейер движется четко и ровно. Люди по берегам мощной реки, несущей на себе будущие, все рельефнее возникающие на глазах машины, ритмически выполняют каждый свое дело: один занят только пружиной, другой насаживает какой-нибудь болт, третий всего лишь сортирует гайки, которые четвертый подвертывает слегка, на несколько первых витков, а уже конвейер проносит машину мимо, и новый человек на новом месте окончательно затягивает гайку электрическим инструментом…
Здесь, у большого конвейера, внимательному наблюдателю открывалось величие коллективной человеческой воли, сказочная мощь десятков тысяч людей, связанных единством цели.
Стерженщица в литейном цехе, разравнивающая землю в формах, кузнец, штампующий какое-нибудь колечко или валик, токарь, фрезеровщик, шлифовальщик, доводя на станках с микрометрической точностью размеры деталей и нанося в их очищенных, сверкающих плоскостях необходимые отверстия и каналы, — все они одинаково создают машину, все непременные участники единого и многообразного процесса. Великое множество деталей составляет автомобиль — от самых крупных и тяжелых, которые переносятся с места на место большими, движущимися под потолком электрическими кранами, до мельчайших, могущих сотнями уместиться на ладони. Но каждая из них — необходима, и если нет хотя бы одной, самой неприметной, нет и полноценной, готовой к действию машины.
Устье конвейера. Край чудесной реки. Едва поспеет сюда новенький грузовик — уже заправленный бензином в баках, маслом в картерах, водой в радиаторах, воздухом в шинах, — как ему на смену движется другой такой же. Шофер в кабине в первый раз запускает стартер — мотор оживает, машина шумит, дрожит от заклокотавшей в ней силы, колеса ее касаются пола. Она уносится самоходом прочь из цеха, на заводской товарный двор…
Ребят долго не удавалось увести отсюда. Напрасно инженер Касьянов уговаривал их: «Пошли дальше!..» Напрасно он соблазнял их: «Пойдемте, познакомлю вас теперь с нашими передовиками стахановцами!» Безуспешно взывал он: «Хватит!» — и повторял и десять минут спустя и через полчаса: «Хватит, ребятки! Ну, хватит!» Пионеры, как завороженные, теснились все на том же месте, они не были в силах оторваться от фокусной точки гигантского заводского организма, от этого солнечного его сплетения, где металл и дерево, электрическая искра и бензин, каучук и вода, таинственным образом соединенные, являли живую и послушную человеку силу: белым огнем загорались фары, красными сигналами подмигивали задние, тормозные фонарики, легкой, нетерпеливой дрожью впервые сотрясался металлический капот, и массивные, тяжелые колеса с нетронутыми елочками на шинах медленно совершали первые свои обороты, отмеряли первые сантиметры из тех несчетных километров, что отныне расстилались перед ними на родной советской земле.
Алеша наконец услышал инженера Касьянова. «Конечно, хватит, пора!» — тем более что где-то рядом отец, товарищи отца…
— Пошли дальше! — повторил он вслед за инженером — и столь же бесплодно.
Пришлось перейти на официальную ноту, вытянуться строго и крикнуть: «Отряд имени Павлика Морозова! Слушать!» — и только тогда пионеры вернулись к повиновению.
— … флажки! — сказал Толя, двигавшийся впереди.
Он сказал еще что-то, но на ходу и за шумом удалось разобрать только одно это слово.
— … флажки! — услышал Алеша и Наташин голос, он приблизил к ней ухо, чуточку склонился, почувствовал на щеке ее теплое дыхание. — Ты заметил, Алеша, маленькие-маленькие красные флажки? — спрашивала она. — Они только что были в разных местах, а теперь их убрали. Знаешь, почему? Говорят, потому, что началась новая смена.
— Конечно, знаю! Это флажки скоростников-стахановцев… Сколько флажков, столько на этом станке было выполнено дневных норм за смену.
— Алеша! Вот спасибо, что ты не забыл про меня!
— Не забыл… — сказал он и потом, много спустя, прибавил: — Плохое не хочу вспоминать, а про хорошее я никогда не забуду.
Но столько прошло времени между этими двумя фразами, что девочка не уловила разделявшего их смысла.
Инженер Касьянов водил гостей между линиями станков и, напрягая голос, знакомил их со всеми новшествами в холодной обработке металла.
Он кричал, что каждый человек на заводе вкладывает в свой труд всю силу разума и сердца. Но не мускульная энергия, не тяжелые физические усилия требуются нынче от рабочего, а знания, ум, расчет, изобретательность, выдумка, творческая, настойчивая в поисках мысль, и живое чувство, жажда развития и подъема, высокая доблесть в труде… «От каждого на своем месте — вся мера его сил, способностей и чувств!» — таков закон социалистического труда», — поучал инженер, стараясь преодолеть шум цеха.
И тут, отодвинувшись вглубь и увлекая за собой слушателей, он вдруг объявил:
— А вот наш молодой стахановец. Знакомьтесь. Михаил Евграфович Рычков!
Миша со счастливым лицом кланялся гостям и знаками манил поближе к себе Алешу.
Кажется, инженер стал объяснять, какие усовершенствования на своем станке применил молодой стахановец… Но ни Алеша, ни Рычков больше ничего не слышали, слишком занятые собой. Наконец-то они встретились в цехе!
Стружка из-под резца вилась пламенеющей спиралью, нескончаемой и быстрой. Специально приделанный прут то и дело обламывал ее. Стружка завивалась в таинственные письмена. О чем говорили они? Конечно, о счастливой судьбе человека, влюбленного в труд!
Трижды сменил токарь обрабатываемую деталь, трижды наблюдал Алеша за ходом операции с самого начала до самого конца. Экскурсия все удалялась. Вот уже и не стало никого — ни мальчиков, ни инженера, мелькнула на мгновение желтая с серым шапочка, точно тонула далеко в гуле и грохоте, — а вот и она скрылась…
Алеша все оставался с Рычковым.
В темном халате поверх костюма, подвижной, ловкий, сильный, Миша был таким уверенным, таким всезнающим молодцом! Любо было на него глядеть. Разумеется, только ради гостя он коснулся рукоятки переключения скоростей — в ту же секунду изменился характер гула, другим стал и цвет стружки — еще ярче, еще горячее, даже металл задымился.
Когда наступило время в четвертый раз, в присутствии Алеши, переменить под резцом обрабатываемую деталь, Миша с самым небрежным видом воткнул возле своего рабочего места первый крошечный флажок.
Алеша ни звука не произнес по этому поводу, но осмотрелся во все стороны и с гордостью отметил про себя, что еще нигде, ни на одном другом станке, таких флажков пока не видно.
— А где отец? — спросил он, силясь быть равнодушным, как и Миша.
— Наверное, тут где-нибудь ходит… А может быть, у сменного инженера сейчас, в конторке. Сбегай вон туда, в третий пролет. Видишь, народ толпится? Там новинку пробуют, только вчера поставили. «1620» называется. Погляди обязательно…
И, окончательно закрепив новую деталь, Миша Рычков объяснил, что такое «1620»: это новый токарно-винторезный и электрокопировальный станок.
Алеша сбегал. Новый пробный станок в своей передней части с тремя черными эбонитовыми переключателями и освещенной шкалой напоминал больших размеров радиоприемник. Тут не было никаких рукояток переключения, их заменял строй кнопок на каретке. Прислушиваясь к разговорам специалистов, испытывающих новую машину, Алеша узнал, что конструкция рассчитана на большие скорости, применяемые стахановцами, и переключение здесь производится простым нажатием кнопок, — тогда против черточки на одной из освещенных шкал выскакивают цифры — 1500, 1700, 2000, 2500, — показывая количество оборотов в минуту… Так опыт передовых рабочих, во много раз повысивших производительность труда, подытожен был теперь научной мыслью.
Алеша проторчал возле нового станка не менее получаса.
А когда он вернулся к тому месту, где работал Рычков, то сразу понял, что за время его отсутствия произошли здесь какие-то очень важные события.
Группа рабочих — и Миша с ними — тесно обступала столик, за которым кто-то разворачивал голубой, испещренный белыми линиями лист шуршащей бумаги. Алеша подошел ближе и за многими склоненными спинами увидел отца: водя пальцем над путаницей линий, отец монотонно строил свои производственные расчеты.
Мишу нельзя было теперь узнать. Куда девались его недавнее молодечество, любующаяся собою медлительность! Он робко держался позади всех, старательно прислушивался, но часто, отворачиваясь, покашливал в кулак, подобно нерадивому ученику, застигнутому врасплох.
Отец смолк. Тогда заговорили в очередь другие рабочие. Водя пальцами в воздухе, деликатно, на весу, чтобы не испачкать голубого чертежа, они высказывали свое мнение. Отец, жуя кончик уса, одобрительными восклицаниями подбадривал их. Заметив сына, он кивнул ему совсем небрежно, будто привык видеть его здесь каждый день, в любую минуту.
Рычков с выражением досады и уныния отошел прочь, вернулся к станку, включил его. Вскоре и остальные рабочие разошлись по своим местам.
Петр Степанович, аккуратно пряча свернутый чертеж в столик, подозвал к себе Алешу, сказал:
— Дорвался все-таки? Ну, поздравляю. Видишь, какая ты теперь сила! Только зачем ребят своих кинул? А еще вожатый! Экскурсию, сейчас я видел, в конструкторский отдел увели. Догоняй их, Алеша. Беги Касьянова слушать, он дельный человек…
Сказал и пошел прочь, мелькая среди станков, как в лесной чаще.
Рычков, рассеянный, каким видел его Алеша только в новогоднюю ночь, вдруг снял флажок со своего станка.
Алеша спросил у него, как пройти в конструкторский отдел.
Миша, не оборачиваясь, ответил кратко и хмуро. Тогда Алеша спросил еще:
— А ты почему флажок снял?
Рычков не услышал или притворился, что не слышит. Пристально следил он за резцом и спадающей стружкой. Судя по лицу его, уже не вдохновением, не горделивой радостью, а суровым укором веяло на него от пламенеющей ленты снимаемого металла.
— Или ты поторопился с флажком?
— А?.. Флажок?.. Да нет, так… Хвастать нечем, потому и снял.
Алеша захотел узнать и про отца: что там за совещание происходило возле столика мастера?
— Что вам отец показывал?
— Не знаю. Не моего ума дело… — вяло ответил Миша и после долгой паузы, вздохнув, улыбнулся, но только печальная это была, безутешная улыбка. — Теперь хоть сто лет ходи на вечерние курсы, не наверстаешь упущенного. Не будет того толку, — сказал он и вдруг повысил голос: — Новое задание нам Петр Степанович принес! Понятно тебе? Новое задание! Все люди как люди! С косого взгляда по кальке разбивают сложнейший чертеж, ровно простое письмо читают.
А мне что на тот чертеж глядеть, что на китайскую азбуку. Понятно? Конструкторский отдел в соседнем корпусе, на галерею там поднимешься, спросишь… Ступай!
Перед Алешей был чужой человек: ни тени былого добродушия, ни намека на обычное, легкое, восторженное, почти детское оживление. Миша с раздражением отворачивался от него, тая в себе и досаду и нетерпение. Он так был подавлен, что даже флажка теперь стыдится — флажка, завоеванного честным трудом, — и жаждет как можно скорее остаться наедине со своими мыслями.
— Ступай, сказал! — еще раз прикрикнул Рычков.
Алеша попятился, как от удара.
Он уходил и все оглядывался. Рычков хлопотал, склонившись у станка, так и не поглядев ему вслед.
Алеша забыл, куда идет и зачем. Он рисовал в своем воображении, как отомстит Рычкову: пусть только придет к ним, завтра или послезавтра, пусть только постучится к нему в комнату… «Ступай! Ступай!» — тоже крикнет он и ни за что не откроет двери.
Не умеет Рычков в сложных чертежах разбираться? Мало ли что! А голову терять все-таки нечего, и кричать нечего, и собственные флажки с досады сбрасывать глупо.
Столько мечтали вместе о встрече в цехе, возле действующего станка, — и в такой день накричать на него, прогнать от себя!.. Ладно! Не забудет ему этого Алеша. Никогда не забудет!
Но вскоре круто переменилось направление Алешиных мыслей. Сравнивая этого нового, «чужого» Рычкова с тем, издавна знакомым Рычковым, здоровенным, атлетического сложения парнем с детской душой, который так трогательно удивлялся своему положению знатного токаря, так простодушно радовался своим дорого стоящим и на собственные деньги купленным обновкам, — Алеша вдруг проникся к нему глубоким сочувствием. «А то не обидно — знать, что слабее других, оставаться беспомощным там, где другие действуют свободно и уверенно, да еще понимать, что виноват в этом сам, виноват непростительно и непоправимо? Еще как обидно! «На каждом шагу — стоп!» — припоминал он жалобы молодого токаря.
И не заметил Алеша в этих размышлениях, как давно миновал выход из цеха и удаляется все глубже и глубже в чащу станков. Пришлось потом возвращаться обратно. А когда выбрался он наружу и достиг соседнего корпуса, уже было поздно подниматься на галерею, в конструкторский отдел: экскурсия покончила свои странствования по заводу и шумной толпой двигалась ему навстречу.
— А я как раз собирался тебя искать, — сказал ему Толя. — Ты где? Все возле Миши стоял?
— Возле Миши.
— А мы кончили. Теперь нас к директору поведут.
Алеша выстроил пионеров шеренгами. Шли бульваром, потом длиннейшим проспектом, среди многоэтажных светящихся корпусов, поднялись по ступенькам каменной лестницы в район старых цехов — низкорослых помещений с широкими воротами (ныне это все склады сырья и всевозможных материалов) — и снова выбрались на асфальтированные, отражающие в себе и свет и движение просторы.
Инженер Касьянов, пятясь перед строем ребятишек, обещал, что сию минуту они все хорошо отдохнут в кабинете у директора.
Пионеры ряд за рядом скрывались в широком подъезде заводоуправления. Марианна Сергеевна шепнула Алеше:
— Скажешь речь… Маленькую речь от имени отряда… Ну, о впечатлениях… о нашей благодарности!
В коридоре инженер Касьянов опять обернулся лицом к отряду и вполголоса, почти шепотом предупредил их: всем быстро рассаживаться за длинным столом, держаться чинно, без шуму, без разговоров!
При появлении детей в кабинете директор, пожилой, плотный и бодрый, невысокого роста человек, поднялся со своего места.
Ребята, освободившиеся в передней от пальто и шапок, все одинаково стриженные, все в одинаковых галстуках, влетали в кабинет, как птицы одной породы, стремительно рассаживались за длинным столом, полным всяких угощений.
Директор направился к дверям, к инженеру Касьянову. Инженер, подобно фокуснику, выпускал из-под руки многочисленную стаю — тройку за тройкой — быстрых и смелых птенцов с красным оперением на шее. Наконец он впустил еще четырех, постарше, с комсомольскими значками на груди, и прикрыл дверь в переднюю.
— Здравствуйте, наследники! — возвращаясь за свой письменный стол, сказал директор. Ему ответили неуверенно, вразнобой. — Наследники! — значительно повторил директор, обращаясь уже только к одному Касьянову. — Ну что ж, ребята! Будьте готовы нам наследовать!
В ответ оглушительно, единодушно и счастливо грянуло:
— Всегда готовы!
— Слыхал? — в наступившей затем тишине, как будто оторопел директор и с улыбкой покосился на инженера. — Они всегда готовы…
— Разрешите… — поднялся из-за стола Алеша. — Товарищ директор, разрешите мне, вожатому пионеротряда имени Павлика Морозова… Мы давно мечтали об этом дне. И вот он наступил, большой для нас праздник. Вот! Но теперь самое главное… Мы говорим: «Всегда готовы!» — потому что так уж принято говорить. Но действительно ли мы готовы? И все ли у нас готовы? Над этим мы еще хорошенько подумаем у себя на сборе отряда. Товарищ Касьянов нам все показал. Он показал нам большую картину труда, где каждый на своем месте делает чудо, сказку делает. И мы видели эту сказку своими собственными глазами… И мы видели также, как одни люди, у которых много знаний, счастливы и как другие страдают от их недостатка… Вот!
Мягкая, ласковая, но в то же время и слегка насмешливая улыбка на лице директора сменилась сначала легким удивлением, а там и уважением к юному вожатому.
— Мы хорошенько подумаем над всем этим, — закончил Алеша. — И я от имени всего нашего отряда имени Павлика Морозова благодарю вас, товарищ директор, и вас, товарищ Касьянов, за все, что вы для нас сделали. Вот! — закончил он.