ПРЕДИСЛОВИЕ

Скрип ворот замка был пронзительным, как вопли казнимых в аду грешников. Женщина, ехавшая верхом в компании слуги, поморщилась этот звук как нельзя лучше отвечал ее настроению после путешествия через сумрачные бретонские леса. Да и замок, куда вела ее дорога, выглядел неприветливо; над его почерневшими от времени башнями витало что-то жуткое, невыразимое словами. Но поддаваться страху было уже поздно: ворота захлопнулись, и неулыбчивые стражники повели гостью прямиком в покои сеньора. Там было темно и душно, от неприятного запаха, чуть приглушенного благовониями, ее едва не начало мутить.

— Добрый день, мадам! — послышался голос из самого темного угла, откуда навстречу ей вышел высокий мужчина с иссиня-черной бородой и глубоко запавшими глазами на бледном лице. — Я ждал вас так долго! Когда вас отняли у меня, мне казалось, что я умер. Но теперь… теперь я снова жив. Расскажите же скорее — как вам удалось спастись?

Ожидая этого, она завела привычную, давно заученную историю:

— Вы, конечно, уже знаете, что я не простолюдинка, а знатная особа, родственница очень высоких лиц. Король никак не мог допустить моей гибели, он сговорился с англичанами, и они отправили на костер другую, какую-то мужичку, одурманенную зельем. Меня же тайно спрятали в безопасном месте, долго держали там под охраной, а потом выпустили, когда Его величество позволил английскому гарнизону невредимым выйти из Парижа. С тех пор я навещаю своих старых друзей… и вот теперь добралась до вас, мой добрый барон.

Глаза его горели, но от их взгляда ей вдруг стало зябко.

— А что же заставило вас, давшую пожизненный обет, выйти замуж?

— Поймите, я была одна, без всяких средств, без поддержки… Да и природа взяла свое, вы же меня понимаете, — она попыталась улыбнуться, чувствуя себя все более неуютно.

— Природа, говорите? — внезапно он очутился совсем рядом с ней и с силой потянул вниз ворот ее платья, обнажив ключицу.

— Вы — не она, — тихо приговорил он. — У нее здесь было родимое пятно, я видел это, когда ее ранили под Парижем. Странно, что вас до сих пор никто не распознал. Хотя они же вас не раздевали… Или раздевали? Все, кто хотел, так ведь, гнусная обманщица?

— Послушайте, барон, ну зачем поднимать шум? Мы можем договориться, ведь Его величество и все вельможи считают меня настоящей Девой. Моих друзей ждет королевская милость, а для вас она не лишняя — я слышала, у вас проблемы с законом. Мы могли бы отправиться ко двору вместе. Могли бы даже пожениться — вы ведь бросили супругу, да и мне, признаться, надоел старик-муж. Признайтесь, вы же всегда хотели жениться на Деве Франции?

— Молчи, распутница! — прорычал он, выхватив из ножен кинжал. — Дева была чистым созданием, она не знала греха и отвращала от него всех, кто служил ей, — даже закоренелых убийц и грабителей. Она никогда не заботилась о средствах, а говорила: «Господь даст мне все, что нужно». Никогда бы она не вышла замуж, чтобы тешить плоть и вытягивать у мужа деньги и земли. И никогда — слышишь? — не презирала простолюдинов, потому что сама была мужичкой! И эта мужичка для меня дороже чести, короля, спасения души… Когда ее не стало, я не умер, нет, — Бог умер для меня. Теперь я делаю ужасные вещи, и ты бы не явилась сюда, если бы знала о них. Скоро это все кончится, но прежде я успею убить тебя, лживая тварь!

— Пощадите! — взвизгнула она. — Я не хотела ничего плохого, только добыть немного денег и еще напомнить людям о Деве, которую они стали забывать. Я искренне восхищаюсь ею… я тоже воевала с англичанами, правда! Никогда не прощу им того, что они сделали с ней!

Это был правильный ход — кинжал опустился.

— Говори, кто ты на самом деле!

— Меня зовут Клод, мой отец был бедным рыцарем. Я сбежала из дома в мужском платье и вступила в отряд арманьяков. Потом один человек сказал, что я похожа на Деву, за ним другой. Вот я и решила…

— Ну хватит, — ярость барона улеглась, теперь он говорил устало. — Я оставлю тебе жизнь, но запомни: если ты еще хоть раз назовешь себя ее именем, я найду тебя где угодно. И тогда тебя не спасет уже никто.

…На обратном пути она без устали гнала коня, пока не очутилась за крепкими стенами Пуатье. Ей еще не раз пришлось называть себя Девон Жанной, но лгать так же убедительно, как раньше, уже не получалось. А когда следующей весной по дороге в Париж ее задержала стража, она призналась в самозванстве. Наказав плетьми, ее отослали в Лотарингию к мужу — старому сеньору Роберу дез Армуазу, который до конца жизни упрятал ее под замок, чтобы забыть о своем позоре. Там она узнала, что ее недавний собеседник, барон Жиль де Ре, арестован по обвинению в колдовстве и убийстве множества невинных детей. Под пыткой он сознался в своих преступлениях; ходили слухи, что барон повредился рассудком после смерти обожаемой им Девы. По приговору суда его задушили, а тело сожгли. Думая об этом, Жанна Клод содрогалась — ведь и она могла бы стать жертвой этого чудовища! Лучше жить в тесной комнате, на хлебе и воде — но жить…

Жиль де Рэ пред судом. Средневековая миниатюра

Дама дез Армуаз прожила недолго, но ее судьба не стала уроком — очень скоро появилась новая самозванка, потом еще и еще. А ведь многие в ту пору считали Орлеанскую Деву ведьмой, еретичкой и распутницей посеянные англичанами и их французскими прислужниками зерна клеветы дали свои всходы. Но в 1456 году Жанна была официально реабилитирована, и тут уже всякий, кто видел ее, а потом и их потомки стали с гордостью делиться своими воспоминаниями. Именно тогда впервые стала широко известна ее фамилия — Дарк, с годами превратившаяся в дворянскую д’Арк. Все свидетельства о ее жизни бережно собирались, и каждое окружалось благочестивыми легендами. Уже ни у кого не вызывало сомнения, что она выполняла Божью волю, и Столетняя война, в которой французам до того не слишком везло, была выиграна именно благодаря ей. Простая крестьянская девушка, прожившая на свете всего 19 лет, затмила королей, графов, мудрых государственных мужей. Она и сегодня остается известнейшей француженкой в мире, даже больше — воплощением самой Франции.

Но в этом всенародном поклонении оставался ряд неудобных моментов. Довольно скоро стало ясно, что король Карл VII, которого Жанна возвела на трон и сделала победителем в войне, тяготился ее поддержкой и, по всей видимости, вполне сознательно обрек ее на плен и мучительную казнь. Не все было в порядке и с католической церковью, объявившей девушку святой: ведь прежде она устами многих своих служителей осудила Жанну на казнь на злополучном судилище в Руане. Изо всех сил скрывая это, клирики сочиняли сусальные легенды о Деве, живописующие ее преданность церкви и монархии. Свои легенды появились и у французских аристократов — не желая воздавать почести простой крестьянке, они всячески старались приписать ей благородное и даже королевское происхождение. В XX веке к ним присоединились всевозможные искатели тайн, которые искали — и неизменно находили — противоречия в официальной биографии Жанны д’Арк, делая из них далекоидущие выводы.

Противоречий действительно немало, и о них еще будет сказано в этой книге. Но оговоримся: найти новые факты, говорящие в пользу любой из версий, сегодня вряд ли возможно. Остается анализировать те свидетельства, что нам доступны, благо их немало: о Жанне написано больше, чем о ком-либо из людей той эпохи, за исключением немногих выдающихся монархов и римских паи. Сохранились подробные протоколы двух процессов: обвинительного 1431 года и оправдательного 1456-го, в которых приводятся слова не только многих людей, хорошо знавших Деву, но и ее самой. Помимо этого о ней говорится в десятках французских, английских, немецких хроник, в письмах, дневниках, дипломатических документах. А уж счет посвященных ей научных трудов давно идет на тысячи.

Многие из пишущих о Жанне исследуют второстепенные загадки ее биографии, забыв про главную. Как в средневековой Европе, которую принято считать сугубо «мужским» обществом, женщина (притом совсем юная) сумела занять важное, фактически главное место в государстве? К тому же в военной, полководческой сфере, где присутствие женщин выглядело не только абсурдным, но и греховным, граничившим с ересью — что в итоге роковым образом отразилось на судьбе Орлеанской Девы. Кого она брала за образец, создавая стихийно или сознательно свой вошедший в историю образ? Как ей удалось совместить две несовместимые, казалось бы, модели поведения — грозную воительницу и смиренную «Христову невесту»?

Отвечая на первый вопрос, следует вспомнить, что и западное, и восточное Средневековье знает многих женщин у власти, но большинство их правили временно, до совершеннолетия детей, или вынужденно — из-за отсутствия других наследников. При этом о тех из них, что добивались успеха, говорили, что они «преодолели свою женскую природу». Подчеркивая это, они нередко надевали мужской костюм или военную форму, как византийская императрица Ирина. Елизавета I Английская и гораздо позже — русская царица Екатерина II. Женщинам, не преуспевшим в сложном искусстве управления страной, ставили в вину именно их женскую сущность, приписывая ей слабость, сластолюбие, коварство и прочие пороки. Противопоставление «хорошей» и «плохой» женщины было заключено в «предсказании Мерлина», которое во многом помогло успеху Жанны д'Арк. Это пророчество, появившееся на пике поражений Столетней войны, гласило, что Францию погубит распутная женщина, а спасет чистая девушка. Первой все считали королеву Изабеллу Баварскую, чья неразборчивость в связях едва не отдала страну под власть англичан. Оставалось найти вторую — и ее явление не заставило себя ждать.

Поскольку ключ к спасению страны лежал в области военных побед, девушка должна была проявить себя именно там. История услужливо предоставила примеры: например, библейская пророчица Дебора, которая, по легенде, вела войско евреев в сражение. Или «дева-воин» Камилла из поэмы Вергилия. Или богатырши старинного эпоса, вроде Брунгильды из «Песни о Нибелунгах». Но самым, пожалуй, ярким примером были амазонки античных мифов — таинственные женщины-воительницы, жившие где-то у края мира. Им приписывали стойкость в битве, ненависть к мужчинам и презрение к привычным женским занятиям, а заодно и к красоте — вспомним хотя бы их обычай выжигать себе правую грудь, чтобы она не мешала стрелять из лука («амазонки» по-гречески и значит «безгрудые»). Утвердившийся в европейской культуре архетип «амазонки» требовал от женщины, приверженной мужским занятиям, подчеркнутой асексуальности или даже мужеподобия, а также отказа от секса и рождения детей. Именно этот архетип восприняли многие образованные женщины Нового времени — так называемые «синие чулки», — а потом и феминистки, боровшиеся за равноправие.

Можно ли причислить Жанну д’Арк к типу «амазонки», который средневековые книжники называли virago (дева-воин)? С одной стороны, да — об этом говорят ее равнодушие к сексу, к женским нарядам и украшениям, а также явная склонность к мужской одежде и занятиям. Тем же отличалась, среди прочих, шведская королева Кристина (1626–1689), страдавшая, по мнению ученых, «синдромом Морриса» избытком мужских гормонов, который в крайней форме ведет к гермафродитизму. Некоторые считают Жанну именно гермафродитом на основании того, что ей были свойственны такие «мужские» качества, как смелость, решительность и незаурядный ум. Но эти качества присуши многим женщинам, которых при этом никто не подозревает в измене своей природе. Что касается мужеподобия или некрасивости Жанны, то об этом писали только враждебные ей (в первую очередь английские) авторы, в то время как другие не раз сообщали и о ее миловидной внешности, и о сугубо женских (как тогда считалось) свойствах ее натуры — милосердии, жалости, смирении.

Однако эти свойства были присущи не только женщинам, но и монахам, в первую очередь монахиням. Именно монашеский идеал вдохновлял Жанну и сдерживал в пылу боя ту ярость, которая тоже была ей свойственна. Можно сказать, что амазонка и святая боролись в ней всю жизнь, примирившись только в конце, когда ее доблесть могла выразиться только в терпеливом переживании физических и моральных мучений. Но святую с амазонкой сближало и другое: неприятие плотской любви и супружества, отождествляемых первой с грехом, а второй — с позорным подчинением мужчине. Некоторые романисты (и особенно романистки) вкладывают в уста Жанны мечты о том, что после свершения исторической миссии она вернется домой и мирно заживет там с каким-нибудь пастухом. Это невозможно по определению: спасительнице Франции, которая командовала целыми армиями мужчин, не подходили ни один жених, ни одно обыденное занятие. Она не нашла бы покоя ни в монастыре, ни в королевском дворце с царящими там интригами и пустыми забавами. Как это ни печально, героическая смерть была единственно возможным завершением ее карьеры.

Те, кто считает Жанну свирепой мужеподобной воительницей, забывают, что в сражениях она почти не брала в руки меч, так как держала дарованное ей королем знамя — как она объясняла, чтобы никого не убить. Известны ее жесткие слова и меры (а как без них поддерживать дисциплину в армии наемников и прочего сброда?), но нет ни одного жестокого поступка — иначе на суде в Руане непременно вспомнили бы об этом. Зато мы знаем, что она постоянно молилась и каждое свое действие соотносила с христианскими заповедями. Правда, религиозность ее не вполне правоверна (что с радостью отметили руанские судьи), но это понятно — откуда девушке, тем более неграмотной крестьянке, знать богословские тонкости? Она верила так, как верили ее родители и соседи, жители захолустного франко-германского пограничья. В связи с этим часто вспоминают о Дереве фей, у которого Жанна в детстве водила с подругами хороводы. На этом основании любители «таинственного» считают ее поклонницей древних языческих обрядов, которые будто бы сохранялись в Европе еще много веков после прихода христианства. Тем самым сторонники этой версии вольно или невольно подтверждают лживые обвинения тех, кто отправил Орлеанскую Деву на костер вслед за многими тысячами мнимых «ведьм».

На самом деле в словах и поведении Жанны невозможно найти чего-то выходящего за рамки церковной доктрины. А ее стремление бороться против врагов Франции, которых она считала и врагами веры, с оружием в руках, восходит к сугубо христианским образам архангела Михаила и самого Христа («не мир пришел Я принести, но меч»). Конечно, их принято считать мужчинами, но разве ангельская и тем более божественная природа не устраняет половые различия? Жанна вполне могла считать, что крепость веры и готовность поднять меч в ее защиту могут быть присущи не только мужчинам, но и женщинам. В этом ее убеждали библейские образцы — уже упомянутая Дебора, Юдифь, Иаиль.

Жанна д'Арк. Художник Дж.-Ж. Миллес

Однако в той же Библии были и другие героини, вроде Эсфири, Далилы, Иродиады, добивавшиеся не меньших результатов традиционно женскими средствами — хитростью и обольщением. И не только в Библии: «второй Жанной д’Арк» часто называли фаворитку Карла VII Агнессу Сорель, которая мягко, но настойчиво влияла на нерешительного короля, что во многом помогло французам победоносно завершить Столетнюю войну. Таких женщин мировая история знает немало, и их пример вполне мог оказаться соблазнительным для Жанны (тем более, что Агнесса тоже была дочерью простолюдина). Но она выбрала бесконечно более трудный и опасный путь, совершив то, что даже сегодня, не говоря уже о XV веке, кажется настоящим чудом. Этого нельзя было достичь без горячей веры монахини, отваги амазонки и практического ума истинной женщины. Сочетание этих качеств сделало Жанну уникальным явлением мировой истории, несводимым ни к одному из объяснений, вновь и вновь предлагаемых историками, психологами, писателями — всеми, кого продолжает волновать загадка Орлеанской Девы.

 

Глава первая

ДОМРЕМИ

Принято считать, что Жанна родилась в 1412 году. Называют даже точную дату — 6 января. Однако в то время мало кто из незнатных французов знал день своего рождения, да и год часто указывали приблизительно. Жанна не была исключением: во время первого допроса в Руане (21 февраля 1431 года) она утверждала, что ей 19 лет, а на следующий день говорила, что не знает своего точного возраста. При дворе Карла VII она заявила, что ей трижды семь лет, что делает годом ее рождения 1408-й. Та же дата указана в декрете папы Пия X от 6 января 1904 года, причислившем Деву к лику блаженных. Видевший ее в плену бургундский хронист Ангерран де Монстреле писал, что ей «около 20 лет или чуть больше». Эта неразбериха показывает, что точного возраста Жанны не знал никто, включая ее саму. Что касается ее дня рождения, то его, как нередко случалось, приурочили к популярному церковному празднику — в данном случае Богоявлению, которое католики праздновали как день поклонения младенцу Христу легендарных царей-волхвов. Впервые эту дату упомянул еще в 1429 году придворный Персеваль де Белленвилье в письме герцогу Миланскому, но вряд ли он знал то, что не было известно самой Жанне.

Если дату ее появления на свет никто не знает, то место рождения известно всем — это деревня Домреми во французской области Лотарингия, недалеко от города Вокулёр. Деревня, название которой происходит от имени крестителя франков святого Ремигия (дом, то есть «господин», Реми — обычное обращение к святому), находилась на крайнем северо-востоке тогдашней Франции, в долине реки Мез (Маас). Протекавший через деревню ручей делил ее между двумя государствами: северная часть принадлежала Франции, перейдя к ней в 1284 году вместе с графством Шампань. Ее непосредственным владельцем был рыцарь Жан де Бурлемон, замок которого находился неподалеку. Южная часть считалась владением герцогства Лотарингского, а управляла ею Жанна де Жуанвиль. Деревню правильнее было называть селом, поскольку в ней находилась старинная церковь Сен-Реми, в которой крестили Жанну, — каменная крестильная купель сохранилась, хотя саму церковь не раз перестраивали.

Сохранился и дом Жанны — крепкое каменное строение XIV века, на первом этаже которого находилась горница с примыкающей кухней, а на втором три спальни. Рядом — хлев, сарай, небольшой садик. Семья слыла небедной, да и вообще в Домреми бедняков было мало: в плодородной долине Меза хорошо росли пшеница, овощи, фрукты, а окрестные луга кормили обильное поголовье коров, коз и свиней. Окружавший деревню густой лес в изобилии снабжал крестьян дичью и топливом. В советской литературе говорилось о тяжком угнетении народа во Франции того времени, но это явное преувеличение. После крестьянских войн XIV века крепостная зависимость во многих областях ослабла, крестьян перевели с барщины на менее обременительный оброк. Жители северной половины Домреми, где находился дом Жанны, считались лично свободными и платили подати сеньору Бурлемону и короне. В южной, лотарингской части жили крепостные, которым приходилось тяжелее, но и они были не такими уж угнетенными. Во всяком случае, ни одного восстания против феодалов в деревне не зафиксировано.

Дом Жанны д’Арк в Домреми. Современный вид

Отец Жанны, Жак, даже на фоне односельчан считался крепким хозяином — недаром его несколько раз выбирали старостой деревни. Он родился то ли в Домреми, то ли в соседнем Сеффоне, а вот его отец Пьер пришел из других мест, о чем говорила и семейная фамилия (точнее, прозвище). Ее произносили и писали по-разному — Дарк, Тарк, Дар, Дай. Причина заключалась в том, что в лотарингском диалекте, на котором говорили жители Домреми, согласные на конце слов часто «проглатывались», а апостроф в фамилиях в то время никак не обозначался. Первичной формой фамилии, вероятно, все же было «д'Арк», но дворянство тут ни при чем — это означало всего лишь «выходец из Арка». Поселений с названием Арк («лук» в смысле «излучина реки») во Франции было несколько, и одно из них — Аркан-Баруа, — находилось не так далеко от Домреми. Скорее всего, дед Жанны явился именно оттуда, спасаясь то ли от гнета сеньора, то ли от бедствий войны.

Обосновавшись на новом месте, Пьер из Арка обзавелся куском пахотной земли — многие участки еще пустели после страшной эпидемии чумы середины XIV столетия, и их отдавали задешево или вообще даром. Пьер выстроил дом, трудолюбием и честностью заслужил авторитет у соседей и в итоге женил сына на дочери одного из самых почтенных односельчан Изабелле Вутон по прозвищу Роме, то есть «римлянка». Очевидно, прозвище досталось девушке от отца, который совершил паломничество в Рим (возможно, вместе с дочерью) — это требовало немалых расходов и говорило как о достатке деда Жанны д’Арк, так и о его религиозном рвении. После брака, заключенного около 1400 года, у супругов родилось пятеро детей, из которых Жанна была самой младшей.

Судьба всех членов семьи довольно хорошо известна. Жак д’Арк умер вскоре после гибели своей знаменитой дочери — говорили, что от горя. Мать надолго пережила его, успев увидеть официальную реабилитацию Жанны; она умерла в 1458 году. Старший сын Жак, или Жакмен, был болезненным, поэтому не пошел на войну вслед за сестрой и братьями. Он умер рано, но оставил наследников, принявших, как и другие родственники Жанны, почетную фамилию дю Лис (Лилейные — напомним, что лилии помещались на гербе французских монархов). Другие сыновья, Жан и Пьер, участвовали в походах Девы, а позже солидными и уважаемыми людьми вернулись в родную деревню. Самая загадочная — дочь Катрин, которая была то ли старше Жанны на три года, то ли, напротив, чуть младше. Около 1428 году ее совсем юной выдали замуж за Колена Лемера, старосту соседней деревни Грё, после чего она пропала со страниц источников. Скорее всего, Катрин умерла от болезни или от родов, однако приверженцы альтернативных версий судьбы Жанны д’ Арк оспаривают это, строя на основании внешнего сходства двух сестер (ничем, впрочем, не доказанного) всевозможные версии, о которых будет сказано ниже.

Благочестивые легенды, возникшие еще при жизни Жанны, утверждали, что ее рождение сопровождалось чудесными знамениями. В тот момент сердца всех ее односельчан будто бы наполнились радостью, а петухи запели в два часа ночи, когда она родилась. Позже утверждалось, что в этот миг прогремел гром, а с небес сошли языки пламени, что часто происходило при рождении святых и других великих людей. Конечно, если бы нечто подобное случилось, Жанну с самого детства окружало бы внимание односельчан, но известные факты противоречат этому — и родня, и соседи до поры считали ее самой обычной девочкой. Через три дня после рождения ее, как полагается, крестил в церкви Сен-Реми местный кюре Жан Мине. У девочки было сразу несколько крестных, не меньше десятка, что говорило о большом уважении к ее семье. Кто-то из них подарил новорожденной золотое кольцо с тремя вырезанными на нем крестами и надписью «Иисус Мария». Его Жанна хранила до конца жизни, сказав судьям в Руане, что это единственная вещь, оставшаяся ей на память о доме.

На оправдательном процессе 1456 года выступали многие односельчане Жанны и ее родные. По их рассказам, Дева была вполне обычным ребенком — летом бегала с подружками на лугу у реки, плела венки, играла в разные игры. Ее дядя, свояк Изабеллы Роме, рассказывал, что вырезал для нее из дерева свистульки и игрушечные мельницы, которые кружились от ветра, как настоящие. Зимой Жанна и ее подруги сидели с другими женщинами в чьей-нибудь горнице, пряли шерсть и рассказывали разные истории. Сохранились имена подруг — Изабелла Деспиналь, Манжетта (Маргарита) Суайяр, Овьетта Судон. Все они говорили, что Жанна почти ничем не выделялась среди других детей. Она не была ни красивой, ни уродливой, ни робкой, ни чересчур нахальной. О ее пристрастии к мальчишеским играм или, допустим, к оружию тоже ничего не известно. Отличали ее только три довольно важных качества. Первая из них — доброта; она не обижала младших, не злословила, всегда была готова утешить заболевших или расстроенных чем-то друзей. Конечно, возможно, что эти воспоминания отразили ее посмертную славу, но на пустом месте они бы не возникли. Вторым качеством было трудолюбие. Праздность в деревне не поощрялась, все дети с малых лет приобщались к сельскому труду, но Жанна выделялась и на их фоне. На суде она не без гордости говорила, что «по части шитья не уступит ни одной руанской женщине». Кроме того, она пасла коз — не только своих, но и соседских, полола и поливала огород, ворошила сено, доила коров.

Вот лишь несколько свидетельств, записанных через 25 лет после смерти Жанны, когда сами очевидцы ее детских лет были уже далеко не молоды и не могли вспомнить все детали. Ее подруга Овьетта, которая была на два-три года младше, говорила: «С юных лет я знаю Жанну Деву, родившуюся в Домреми от Жака д’Арка и Изабеллы Роме. Супруги были усердными землепашцами, истинными католиками, пользовавшимися доброй славой. Я знаю это, ибо не расставалась с Жанной и как ее подруга ходила в дом ее отца… Жанна была доброй, смиренной и кроткой девочкой; она часто и охотно ходила в церковь, посещала святые места, ей было стыдно за тех людей, которые удивлялись тому, что она столь благочестиво ходит в церковь… Как и другие девочки, она выполняла различные работы по дому; пряла, а иногда — и я видела это — пасла стадо своего отца».

Изабелла, жена Жерара из Эпиналя, сообщает: «Она с удовольствием раздавала милостыню и давала приют беднякам. Она всегда была готова отдать беднякам свою постель, а сама она устраивалась подле очага». О том, что Жанна раздавала нищим всю мелочь, что давали ей родители, говорит и церковный староста Домреми Пьер Дранье. По его словам, Жанна была недовольна, когда он забывал звонить в колокол, и постоянно напоминала ему об этом. Ее товарищ детских игр Симон Мюнье подтверждает: «Она ухаживала за больными и подавала милостыню бедным: я это видел, потому что, когда я был ребенком, я болел и Жанна приходила утешить меня». Священник из соседней деревни, Этьен де Сьон, передает слова, будто бы сказанные ему кюре из Грё Гийомом Фроном, который к началу процесса уже скончался: «Жаннетта, прозванная Девой, была доброй, простой девушкой, набожной, хорошо воспитанной, живущей в страхе пред Богом, равных ей в городе не было; она часто исповедовалась кюре в своих грехах, и он говорил, что, если бы Жанна имела собственные средства, она отдала бы их своему приходскому священнику, чтобы тот отслужил обедню. Кюре говорил, что каждый день, когда он служил мессу, Жанна приходила в церковь».

О благочестии, третьем отличительном качестве Жанны, говорят практически все опрошенные свидетели. Еще один ее товарищ, Мишель Лебюэн, вспоминал: «Когда я был молодым, я неоднократно совершал с нею паломничество к Богоматери в Бермон. Она почти каждую субботу отправлялась в этот скит со своей сестрой и ставила там свечи». Конечно, не исключено, что громкая слава Девы наложила отпечаток на воспоминания ее односельчан, которые гордились своей землячкой и старались приукрасить ее слова и поступки. Однако приукрашивания в этих рассказах как раз и нет: жители Домреми с крестьянской трезвостью повествуют, что Жанна — или Жаннетта, как ее называли в деревне, — была добрым, честным, трудолюбивым, но, в общем-то, вполне обычным ребенком.

Бытует мнение о мечтательности Жанны: с раннего детства она будто бы уходила из дома, чтобы грезить в одиночестве о чем-то, известном только ей. Однако в источниках об этом ничего не говорится. Скорее, они рисуют нам практичную, работящую девочку, привыкшую серьезно относиться к своим обязанностям и обещаниям — таковы были многие жители Лотарингии, в жилах которых текла немецкая кровь. Единственным доказательством ее фантазий были рисунки посетивший ее дом в 1580 году философ Мишель Монтень писал: «Вся передняя часть дома, где родилась когда-то славная Дева Орлеана, покрыта рисунками, сделанными ее рукой, по время их не пощадило». До наших дней эти рисунки недошли, хотя при недавней реставрации церкви Сен-Реми под слоем штукатурки обнаружились два детских рисунка на стенах, которые тут же объявили сделанными Жанной.

В церковь девочка и ее подруги ходили охотно, и не только из-за любви к Богу. Там можно было обменяться новостями, поглазеть на обновки местных красавиц, полюбоваться иконами и витражами. В церкви Сен-Реми места для всех не хватало, поэтому по воскресеньям жители Домреми в своих лучших нарядах отправлялись в соседнюю деревню Грё, где была более вместительная церковь. Служба начиналась в девять утра, но обычно прихожане ждали появления главного местного начальства — сеньора Бурлемона с супругой. Священник читал проповедь по-французски, потом совершал мессу на латыни и причащал всех присутствующих. Отказ от причастия или неявка на воскресную службу без причины ставили крестьян под подозрение; такого «отказника» могли выгнать из деревни или даже предать церковному суду, где было недалеко до обвинения в колдовстве.

В церкви Грё, кроме статуи святого Ремигия, особо чтимого в тех местах, находились деревянные статуи святых Екатерины Александрийской и Маргариты Антиохийской — именно они впоследствии являлись Жанне в ее видениях. Приходской священник вспоминал, что девочка была очень религиозной и подруги даже подсмеивались над ней. Она никогда не пропускала мессу, по праздникам участвовала в крестных ходах, а когда слышала звон колокола, зовущего к заутрене, прерывала работу и опускалась на колени, чтобы прочесть положенные молитвы.

Впрочем, молилась она не только в церкви. В Буа-Шеню, или Буковом лесу, на окраине Дом рем и имелся целебный источник, куда сходились больные со всей округи. Считалось, что им приносят исцеление лесные дамы, или феи, обитавшие в тех местах. Сеньоры Бурлемон считали, что их род, как и куда более знамени гое семейство Лузиньянов, происходит от феи. По легенде, основатель семьи встретил однажды у источника прелестную девушку и несколько лет встречался с ней, пока однажды их не застигла его жена. После этого фея пропала бесследно, оставив трем своим дочкам от Бурлемона чудесные дары: ложку, умножающую еду, сери, умножающий урожай, и кольцо, умножающее количество детей. Поскольку законная супруга сеньора после истории с феей ушла, а детей у нее не было, наследство досталось дочкам и их детям, которые разделили дары между собой.

Легенда утверждала, что встречи Бурлемона с волшебной любовницей проходили по понедельникам, в традиционный день поминовения усопших. В этот день дети из Домреми приходили к источнику, водили хороводы вокруг росшего над ним раскидистого дуба — Дерева фей — и вешали на его ветки венки из цветов. Вот что об этом говорила сама Жанна в показаниях на суде: «Довольно близко от деревни Домреми есть дерево, прозванное Деревом дам, другие зовут его Деревом фей, и подле него есть источник; и она слышала, что больные лихорадкой пьют из сего источника и приходят к нему за водой для исцеления. И сие она видела сама; но ей не известно, исцелились ли они или нет. Затем она сказала, что слышала, будто больные, если и силах подняться, ходят к дереву на прогулки… Затем она говорила, что несколько раз прогуливалась вместе с другими девочками и плела у дерева цветочные ненки для образа Богоматери Домреми. И множество раз она слышала от стариков, не из ее родственников, что там обитали дамы феи. Она слышала от одной женщины из сей деревни, по имени Жанна, жены мэра Обри, каковая ей самой, Жанне, приходилась крестной, что та видела сих дам; но сама она не знает, правда сие пли нет. Затем она сказала, что никогда не видела названных фей у дерева, насколько ей известно; если же и видела их где-нибудь, то ей о том неведомо. Затем она сказала, что видела, как маленькие девочки вешали гирлянды на ветви дерева, и она сама вместе с другими девочками несколько раз вешала их, а иногда они забирали их с собой, иногда же оставляли там. Затем она сказала, что после того как узнала, что должна идти во Францию, редко участвовала в их играх и прогулках — так редко, как только могла. И не знает, плясала ли она у дерева с тех пор, как стала смышленой, хотя вполне могла там танцевать вместе с детьми, и пела она там чаще, нежели плясала… В народе говорят, будто она, Жанна, получила свою силу у Дерева фей, но она сказала, что того не делала».

На оправдательном процессе те свидетели, что согласились говорить на такую щекотливую тему, как феи, рассказали, что деревенские дети много лет ходили к Дереву фей, чтобы водить там хороводы и вешать на ветки венки и домики для фей, сплетенные из прутьев. Говорили еще, что Жанна ходила вместе со всеми, но молилась у дуба не феям, а католическим святым. Это продолжалось до тех пор, пока обеспокоенные родители не обратились к кюре, который прочитал под деревом молитву и обрызгал его святой водой. После этого, как уверяли местные жители, феи исчезли, и опечаленные дети перестали навещать их. Скорее всего, поступок родителей был вызван не религиозным рвением, — ведь они в детстве тоже поклонялись Дереву фей, — а боязнью за детей, на которых в лесу могли напасть волки или разбойники.

Лихих людей в лесах становилось все больше, да и вообще обстановка делалась все более напряженной. В 1414 году герцог Карл Лотарингский захватил соседний с Домреми город Нёвшато, отказавшийся платить непосильные налоги. Повесив нескольких видных горожан, он заставил остальных выложить деньги, но вскоре за город заступился французский король, считавший Нёвшато своим владением. Германский император, которому в свою очередь подчинялась Лотарингия, грозил напасть на Францию, и округа гудела от тревожных новостей. Вдобавок возобновилась Столетняя война, и переплывшая Ла-Манш английская армия в октябре 1415 года нанесла французам страшное поражение при Азенкуре. Это разрушило и без того непрочный порядок, установившийся во Франции в отсутствие военных действий. Беглецы из обеих армий и обычные бандиты объединялись в шайки, которые терроризировали всю страну.

Время от времени такие шайки появлялись и в окрестностях Домреми. Узнав об этом, Жак д’Арк предложил соседям арендовать у сеньора Бурлемон давно пустовавший замок Шато-д’Иль на острове посреди Меза. Несколько раз крестьяне, предупрежденные о приближении разбойников, укрывались на острове, прихватив с собой самое ценное. Спасение односельчан от набегов еще больше упрочило авторитет Жака, который стал задумываться о дворянском звании — замок у него уже был. Для этого требовалось породниться с каким-нибудь знатным родом, но сыновья уже были женаты, оставалось надеяться на дочек. Отец постарался дать им хорошее воспитание, как он его понимал. По воспоминаниям сверстников, Жанна «умела делать реверансы и вести себя так, словно воспитывалась при дворе». Кто учил ее этому? Возможно, кто-нибудь из родственников — например, одна из крестных, Беатрис Тьерселен, сыгравшая важную, хоть и не вполне понятную роль в воспитании девочки. А может, Жак приютил у себя какого-нибудь обнищавшего дворянина, согласившегося за стол и кров выполнять обязанности гувернера. Если так, то он мог научить ее и ездить верхом, что для крестьянки было совсем нетипично. Он же мог познакомить ее с игрой в мяч, неведомой ее односельчанам, — это потом вызываю изумление при дворе Карла VII. Для «альтернативщиков» эти навыки Жанны служат доказательством ее знатного происхождения, однако все может объясняться проще. Правда о наличии у девушки гувернера из благородных не упоминал ни один из жителей деревни, так что загадки остаются.

В 13 лет Жанна впервые услышала загадочные голоса. По ее уверению, голоса эти принадлежал и архангелу Михаилу, святым Екатерине и Маргарите. Первый из них считался покровителем небесного воинства, а также династии Валуа, то есть «национальным» святым Франции. На родине Жанны его культ был особенно распространен, поскольку через Домреми проходила дорога к известному центру паломничества — аббатству Сен-Мишель в Лотарингии. Обе святые мученицы пострадали из-за отказа выйти замуж за язычников и изменить Христовой вере. При этом Маргарита Антиохийская, известная в православии под именем Марины, тоже была пастушкой. По мнению В. Райцеса, в народной религии она соединилась с апокрифической святой Маргаритой или Пелагией (Морской), которая, убегая от ненавистного жениха, остригла волосы и надела мужское платье, как позже Жанна. Святая Екатерина Александрийская почиталась во Франции как покровительница девушек; в посвященной ей церкви Сент-Катрин де Фьербуа Жанна позже обрела меч, с которым воевала против англичан.

Многозначительный выбор святых говорил, что Жанна уже тогда думала, с одной стороны, об отказе от замужества, а с другой — о своем предназначении для некоей важной миссии, связанной с военным делом. При этом вначале голоса не говорили об этом — они спрашивали, любит ли она Господа и святых, готова ли следовать их воле. Получив утвердительный ответ, они сменили тему, объявив, что Жанна избрана Богом, чтобы спасти Францию, и должна без колебаний отправиться на войну. По признанию девушки, услышав это, она расплакалась: одно дело предаваться мечтам о великих свершениях и совсем другое — бросить привычную жизнь и пуститься навстречу бесчисленным опасностям без особых шансов на успех. Даже в то доверчивое время (а в наше и подавно) большинство людей поступило бы иначе. Но Жанна послушалась голосов — и этим раз и навсегда отделила себя от сверстников и земляков.

Чтобы понять, от чего ей предстояло спасать свою страну, нужно совершить экскурс в историю Столетней войны. Поводом к ней стали запутанные династические отношения английских Плантагенетов и французских Капетингов. Будучи французами по крови, короли Англии, тем не менее, активно укрепляли национальное государство. Завоевав Уэльс, Шотландию и часть Ирландии, они перенесли свою экспансию на континент. Подходящий повод нашелся в 1328 году, когда династия Капетингов пресеклась, и престол Франции занял состоявший с ней в родстве Филипп VI, граф Валуа. Однако права на трон предъявил и король Англии Эдуард III, сын французской принцессы Изабеллы, сестры последних Капетингов. Не желая отдавать страну англичанам, сторонники Филиппа сослались на Салический закон о престолонаследии, гласивший «Лилии да не прядут» — то есть трон не наследуется по женской линии. Англия, где этот закон не действовал, выразила несогласие, но на время смирилась.

Однако между двумя странами копились противоречия — во Фландрии, где англичане поддержали восстание горожан против французских феодалов, в Шотландии, где французы, в свою очередь, помогали местным повстанцам сбросить английскую власть. А главное, в богатом герцогстве Гиень (Аквитания) на юго-западе Франции, которое издавна принадлежало Англии. В 1337 году король Филипп объявил, что отбирает у своего английского «брата» вассальные права на герцогство, но недооценил силы врага. В первых же сражениях на море французский флот потерпел поражение. На суше дела обернулись не лучше. Главной силой английской армии были не конные рыцари, как у французов, а наемные пехотинцы, применявшие заимствованный в Уэльсе длинный лук — эффективное оружие, способное пробить рыцарскую броню на расстоянии ста шагов. Заняв позиции на безопасном расстоянии, лучники методично расстреливали наступавшую конницу противника, пока она не превращалась в гору человеческих и лошадиных трупов.

Первый раз эта тактика принесла англичанам успех в битве при Креси в Пикардии в 1346 году. Несмотря на эпидемию чумы, поразившую обе страны (как и всю Европу), английские войска возобновили наступление и в 1356 году разбили французов у города Пуатье на юго-западе страны. В плен был взят король Иоанн II Добрый, и Франции пришлось заключить мир в Бретиньи, отдав англичанам добрую треть страны. Следующий король Франции, Карл V, прозванный Мудрым, сумел вернуть большую часть этих земель, прижав англичан к морю и заставив их заключить очередной мир. Однако после смерти короля его сын Карл VI впал в безумие, положив начало новой череде бедствий Французского королевства. Двоюродные братья Карла — герцоги Людовик Орлеанский и Жан Бургундский — оспаривали друг у друга реальную власть вместе с благосклонностью королевы Изабеллы Баварской. В 1407 году первый из них, занимавший должность регента, был убит заговорщиками, после чего началась открытая гражданская война. Сторонники бургундцев, так называемые бургиньоны, захватили восток страны, а приверженцы орлеанской партии, прозванные арманьяками по имени их лидера графа Арманьякского, укрепились на юге и в центре.

В Англии тем временем династию Плантагенетов сменили Ланкастеры. Молодой король Генрих V, мечтавший о славе великого полководца, в 1415 году высадился в Нормандии и наголову разбил французов при Азенкуре. Вскоре англичане захватили северо-запад Франции, а бургундцы тем временем захватили Париж, устроив там резню арманьяков. Король Карл VI Безумный, формально сохранявший власть, оказался в плену, и сторонников «французской» партии возглавил его сын Карл, получивший титул дофина — наследника престола. В 1419 году слабовольный, но хитрый и коварный Карл, которому к тому времени было всего 16 лет, сумел организовать убийство герцога Бургундского на мосту Монтеро близ Парижа. Пользы это не принесло — сын герцога Филипп Добрый тут же объединился с англичанами, и вместе они оттеснили остатки французской армии за Луару, заставив дофина укрыться в стенах Буржа.

В мае 1420 года Филипп Бургундский и королева Изабелла вынудили ничего не соображающего Карла VI подписать заключенный в Труа договор, по которому его наследником объявлялся Генрих V Английский, обручившийся с французской принцессой Екатериной. Объединение двух королевств обосновали теологи Парижского университета и церковные иерархи, среди которых был и епископ Бове Пьер Кошон, сыгравший позже зловещую роль в судьбе Жанны. Изабелла постаралась вывести из игры дофина, публично объявив, что он не является законным сыном короля, а рожден ею от одного из любовников — от кого именно, она сказать затруднялась. Специальная статья договора давала королю право любыми способами привести к повиновению города и провинции, сохранившие верность «самозваному дофину».

После женитьбы на принцессе Генрих V торжественно вступил в Париж. Во Франции начался кровавый террор против всех, кто не желал покориться захватчикам. Было объявлено, что за убийство английского солдата будут казнены жители всех домов, рядом с которыми это убийство произошло. В одной лишь Нормандии ежегодно казнили до 10 тысяч человек. Король зачищал тыл перед последним походом против дофина, который должен был начаться осенью 1422 года. Но перед этим случилось одно из тех мистических событий, которыми так богата история Столетней войны: в августе 35-летний Генрих неожиданно скончался от дизентерии. В октябре за ним последовал и Карл VI, скончавшийся на руках своей любовницы Одетты де Шамдивер — единственного человека, сохранившего привязанность к несчастному безумцу.

Королем обеих стран был объявлен десятимесячный сын Генриха Генрих VI. От его имени Англией правил дядя, герцог Глостер, а Францией — другой дядя, герцог Бедфорд, которому помогал воинственный Генри Бофорт, кардинал Винчестерский. В свою очередь, дофин объявил себя королем Карлом VII, но его власть распространялась лишь на небольшую территорию между Орлеаном и Пуатье. Остальной Францией к северу от Луары владели англичане и бургундцы, однако и их власть не была прочной. Крупные и мелкие феодальные сеньоры подчинялись нм лишь отчасти, а некоторые например, могущественный герцог Бретонский не подчинялись вообще. К тому же в глубине захваченных территорий сохранялись островки, верные «французской» партии; одним из них был Вокулёр, рядом с которым находилась деревня Домреми. К тому же партизанское движение на севере страны расширялось, и англичане вдали от крупных городов и дорог постоянно находились в опасности. В то же время многие французы поддерживали оккупантов ото были чиновники, большая часть служителей церкви, купцы и вообще горожане, которым английская власть предоставила значительно больше привилегий, чем французская.

Осенью 1428 года англичане начали новую военную кампанию, целью которой были захват бассейна Луары и соединение британских владений на севере и юге. Главный удар был нацелен на Орлеан — сильную крепость на правом (северном) берегу Луары, находящуюся на перекрестье водных и сухопутных путей, соединяющих между собой все области Франции. К югу от Орлеана у французов не было крепостей, поэтому его взятие означало победу англичан. В августе к берегам Луары была направлена высадившаяся летом в Кале шеститысячная английская армия под командованием Томаса Монтегю, графа Солсбери. Захватив Шартр и ряд друг их городов, она вышла к Луаре и двинулась вдоль нее на запад от Орлеана, взяв в сентябре крепости Менг и Божанси. Одновременно Солсбери отправил отряд Уильяма де Ла Пуля на восток от города, где англичане переправились на левый берег и после трех дней осады завладели крепостью Жаржо. 12 октября обе части армии соединились в городке Оливье к югу от Орлеана. Так началась 220-дневная осада города.

Английская армия к тому времени насчитывала около пяти тысяч солдат, остальные были размещены в захваченных городах, чтобы удерживать в повиновении их жителей. В Орлеане находился гарнизон численностью всего 500 человек во главе с опытным воином капитаном Раулем де Гокуром. В помощь ему горожане мобилизовали 34 отряда милиции по числу башен, которые предстояло защищать. Перед приходом англичан все запасы продовольствия и фуража из окрестностей свезли в город, предместья сожгли, а их жители укрылись за стенами. Население Орлеана составляло примерно 30 тысяч человек, но им хватало припасов, а воду брали из реки. В городе было большое количество оружия, включая массивные пушки с запасом пороха и ядер. Орлеан был хорошо подготовлен к осаде, однако боевая подготовка англичан была не хуже. На их стороне были численное превосходство и боевой дух — командование уже пообещало на три дня отдать им на разграбление богатый торговый город.

Первый удар англичане обрушили на крепость Турель, прикрывавшую с юга мост через реку. После трех дней обстрела 23 октября остатки французского гарнизона оставили крепость. На следующий день при ее осмотре погиб граф Солсбери — в него случайно попало ядро, наугад пущенное из города. Скорее всего, этот талантливый военачальник сумел бы в сжатые сроки взять Орлеан, Жанна д’Арк не успела бы прийти к нему на помощь, и война — во всяком случае, на том этапе — завершилась бы победой англичан. Но судьба решила иначе: лишившись командующего, англичане прекратили наступление, решив взять город измором. Они выстроили в округе систему укреплений, чтобы блокировать подвоз продовольствия в надежде на то, что истощенные орлеанцы сами запросят мира. Однако в Средние века осаждающие, которые быстро опустошали округу не хуже саранчи, нередко страдали от голода больше осажденных. Так случилось и в этот раз: когда в окрестностях не осталось никакой провизии, к городу начали отправлять обозы из других областей Франции. Узнав о подходе одного из таких обозов, французские рыцари сделали вылазку из Орлеана и попытались его захватить. Однако англичане, которыми командовал сэр Джон Фастольф (знаменитый шекспировский Фальстаф), 12 февраля 1429 года разбили их в бою, получившем название «битва селедок» — основную часть провизии составляла соленая сельдь. Посте этого защитники города совсем пали духом и уже думали о сдаче От этого шага их удерживали не верность присяге, а уверенность в том, что обозленные сопротивлением англичане разграбят их дома и лавки еще безжалостней, чем делали это обычно.

Спасением мог стать подход подкреплений, но из Буржа, расположенного сравнительно недалеко, на помощь Орлеану не пришел ни один отряд. У короля Карла которого многие по привычке называли «дофином», не было ни солдат, ни денег, чтобы их нанять. Он жил в старинном полуразвалившемся замке в окружении нескольких сотен придворных, стражников и слуг, растрачивая время на охоту и другие развлечения. Отчаянно нуждаясь в союзниках, он женился на юной Марии Анжуйской, дочери «королевы четырех королевств» Иоланды Арагонской. Эта знатная особа приложила к возрождению Франции, пожалуй, не меньше сил, чем Жанна д’Арк, хотя ее имя сегодня известно только узкому кругу специалистов. Умная и решительная дочь короля Арагона вышла замуж за графа Людовика II Анжуйского, унаследовав после его смерти обширные владения во Франции и Италии. Еще в детстве взяв на воспитание будущего Карла VII, она защищала его от врагов, кормила и обучала — от всего этого отказалась родная мать дофина. Когда Изабелла Баварская потребовала вернуть ей сына, Иоланда решительно ответила: «Зачем нужен сын вам, живущей с любовниками? Чтобы уморить его, как других ваших сыновей, или сделать из него англичанина? Он останется у меня, а если хотите — попробуйте его забрать».

Заседая в совете Карла VII, Иоланда всячески старалась укрепить его власть. Она помогла ему примириться с лучшим полководцем Франции Артуром де Ришмоном и его братом, герцогом Бретани. Де Ришмон стал коннетаблем, то есть главнокомандующим, но скоро оставил эту должность и покинул двор. В этом был виновен втершийся в доверие к королю Жорж де ла Тремуй — небогатый дворянин, получивший должность шамбелена (камергера). Он всеми силами отвлекал короля от государственных дел, замыкая их решение на себя и не забывая при этом набивать свой кошелек. Доходило до того, что королю приходилось брать в долг у своего камергера, который при этом резко выступал против выделения средств на войну. Многие действия ла Тремуя наводят на мысль, что он был платным агентом англичан — иначе откуда взялись его богатства, явно превышавшие скудные доходы буржского двора?

Другим влиятельным советником короля был канцлер Реньо де Шартр. Человек скромного происхождения, он сделал успешную карьеру в церкви и в сорок с небольшим занял наивысшую по значению во французской церкви кафедру архиепископа Реймса. Став канцлером, он отчасти уравновешивал влияние ла Тремуя, будучи сторонником войны с англичанами, — их союзники-бургундцы захватили Реймсский диоцез, лишив архиепископа доходов. Однако Реньо действовал крайне осторожно, стараясь не ссориться ни с одной из враждующих партий, поэтому до поры его роль при дворе оставалась неясной. Такова была расстановка сил в Бурже весной 1429 года, когда положение осажденного Орлеана стало отчаянным и сторонникам дофина оставалось надеяться только на чудо.

О чудесах в то время говорили многие; шла настоящая информационная война между Францией и Англией, где обе стороны активно использовали цитаты из Библии, изречения Отцов Церкви и пророчества, приписываемые множеству предсказателей: от древних Сивилл до недавно жившего святого Франциска. Одним из самых популярных стало уже упомянутое «пророчество Мерлина», которое начато распространяться после договора в Труа среди ар-маньяков. Конечно, никакого отношения к легендарному британскому мудрецу, советнику короля Артура, оно не имело, но с XII века, когда во Франции стали популярны рыцарские романы, имя Мерлина использовали для придания достоверности любому пророчеству. Смысл его полностью соответствовал известному изречению Тертуллиана «верую, ибо абсурдно»: в минуту полного отчаяния патриотам предлагалось поверить, что страну освободит от англичан такое неспособное к войне создание, как невинная дева. Пророчество, правда, не описывало способ освобождения; это могли быть убийство исподтишка, как у Юдифи, или данный вовремя совет, как у Эсфири. Но общественное мнение, похоже, склонялось к «варианту Деборы» — дева-спасительница должна возглавить войско с оружием в руках, заняв место неспособных полководцев-мужчин.

Соблазнительно предположить, что пророчество выдумано задним числом, но это не так — оно упоминается в ряде документов еще до появления Жанны. Например, в феврале 1429 года Бастард Орлеанский, известный позже под именем графа Дюнуа, ее будущий соратник и один из защитников Орлеана, сказал своим солдатам, что город освободит «Дева, явившаяся с границ Лотарингии». Таким образом, предсказание действительно существовало и повлияло не только на решимость будущей освободительницы, но и на ее восприятие в обществе — в любой другой исторический момент девушка, потребовавшая передать ей командование воюющей армией, встретила бы совсем другой, совсем не радушный прием. Впрочем, доверчивость свойственна людям во все времена — об этом говорит популярность век спустя нового пророка Нострадамуса, которому, как прежде Мерлину, стали приписывать все темные смыслом предсказания о судьбах мира.

Но если Жанна и слышала о «пророчестве Мерлина», то в первую очередь на нее влияли загадочные голоса. Весной 1428 года, когда ей (по традиционной хронологии) исполнилось 16 лет, святые Екатерина и Маргарита снова явились к ней — на сей раз в виде туманных, но вполне различимых фигур. Они велели ей отправиться в Вокулёр и найти там капитана, начальника гарнизона, который должен помочь ей добраться до дофина Карла. Чуть позже голоса объявили, что она должна спасти Францию и короновать дофина в Реймсе.

Видение Жанны д'Арк. Художник Ж. Бастьен-Лепаж

Каждый, кто описывает историю Жанны, по-своему решает проблему голосов. Ортодоксальные католики без тени сомнения заявляют: это действительно были голоса святых, направляющие Деву на исполнение Божьей воли. Если верить этому (а многие верят), то получается, что Бог сознательно обрек чистую, святую девушку на плен и мучительную смерть. Правда, Он делал это со многими мучениками и даже с собственным Сыном, но почему нельзя было пойти более милосердным путем и внушить идеи долга и патриотизма королю Карлу и его полководцам? Второй вопрос к сторонникам католической версии — зачем Богу поддерживать французов в войне с англичанами, которые были такими же католиками, хоть и поступали часто отнюдь не по-христиански? И третий: почему Божью волю не распознала французская церковь, часть которой обрекла девушку на смерть, а другая часть ровно ничего не сделала для его спасения? Как бы то ни было, история, если она хочет остаться наукой, должна воздержаться от сверхъестественных объяснений, хотя в биографию Жанны они вторгаются особенно активно.

Вторую версию выдвинули обвинители Девы в Руане, утверждавшие, что голоса действительно были, но исходили они не от Бога, а от дьявола. Англичане верили в это еще во времена Шекспира, но во Франции эта идея по понятным причинам быстро утратила поддержку. Опровергать тут нечего, можно только добавить, что дьявол, как и Бог, вряд ли был заинтересован в скорейшей победе одной из сторон в обычной, пускай и Столетней войне. Напротив, враг рода человеческого должен был желать дальнейшего продолжения кровопролития, которое Дева всеми силами пыталась завершить, — как же можно считать ее орудием демонических сил?

Третья версия происхождения голосов раздается из уст историков от медицины. Не ограничиваясь оригинальной теорией о Жанне-гермафродите, они делают ее еще и сумасшедшей, утверждая, что в обстановке мрачных слухов и апокалиптических пророчеств рассудок девушки не выдержал, и она начала слышать голоса, «вытесненные» ее собственным сознанием и транслирующие пришедшие из глубин этого сознания мысли о ее великой миссии. Что тут сказать? История, особенно средневековая, действительно знает множество случаев как индивидуальной, так и массовой истерии, особенно у женщин. Следствием этого становились всевозможные охоты на ведьм, крестовые походы детей, кровавые преследования инородцев и иноверцев. Люди, охваченные истерией, резко меняли привычное поведение, теряя способность мыслить и действовать здраво. Для Жанны д’Арк это совершенно нехарактерно. Всю свою недолгую карьеру она провела, так сказать, в здравом уме и твердой памяти. Ее стратегические решения восхищали опытных полководцев, а ответы на суде ставили в тупик искушенных теологов. О каком безумии тут может идти речь? Несостоятельна и попытка объявить ее религиозной фанатичкой, а голоса сравнить с фантастическими видениями ересиархов и (страшно сказать) святых. Все предложения Жанны, даже объявляемые ей волей Господа, в конечном итоге диктовались здравым смыслом, пусть даже современники считали их безумными.

Есть и еще одна версия, изобретенная «альтернативщиками», — по их мнению, вся история с голосами была хитростью придворных, которые целенаправленно делали из Жанны спасительницу Франции. Согласно их теории, на самом деле крестьянка из Домреми была дочерью королевы Изабеллы Баварской (об этом будет сказано далее). Королеву оклеветали — на самом деле она не была ни распутной, ни безразличной к судьбе Франции, искренне желая возвести на трон своего сына Карла. Для этого то ли она сама, то ли кто-то из ее окружения разработали хитроумный план — спрятать принцессу в лотарингском медвежьем углу и много лет спустя внушить ей идею освобождения страны.

Этот сюжет, достойный индийского фильма, на полном серьезе рассматривается уже несколько веков. Знаменитый кардинал Мазарини записывал в дневник: «Вся история с Орлеанской Девой была всего лишь политической хитростью, изобретённой придворными Карла VII». А еще раньше папа-гуманист Пий II (Эней Сильвий Пикколомини), современник Жанны, писал в своих «Комментариях»: «Было ли сие дело рук божеских или человеческих? Затруднительно было бы для меня решать это. Иные мыслят, что коль скоро раскол воцарился между знатными людьми сего королевства ввиду успехов англичан… то некто среди них, мудрейший в отличие от прочих, замыслил сей выход, заключавшийся в том, чтобы допустить, будто эта Дева была ниспослана Господом, чтобы взять на себя верховенство в делах».

Как тогда, так и сегодня умудренные в интригах люди просто не могут допустить, что любое значительное политическое событие может случиться без кропотливой подготовки, само по себе, хотя исторический опыт показывает, что такое случалось много раз. Похоже, в случае с Жанной поклонники конспирологических версий тоже промахнулись — в условиях войны и фактического безвластия многолетняя комбинация по спасению страны посредством юной крестьянки выглядит еще большей фантастикой, чем самостоятельные действия этой самой крестьянки. Подумайте сами: заговорщики ждут 13 лет, прежде чем явиться к Жанне под видом «голосов», и еще три года терпеливо внушают ей нужную идею, попутно обучая правилам хорошего тона, верховой езде и владению мечом. По версии «альтернативщиков», этим занимались родственницы сеньора де Бурлемона — Жанна де Бофревиль и Агнесса де Жуанвиль, которые и взяли на себя роль святых Екатерины и Маргариты. Эта мысль делает из Жанны идиотку, не способную опознать двух дам, которых она много раз видела на церковной скамье в Грё.

Но даже если допустить, что девушка приняла инсценировку за чистую монету — почему она без всякого удивления приняла предписания голосов? По «альтернативной» версии, они открыли ей тайну ее королевского происхождения, но тогда тем более непонятно поведение Жанны, которая не возмутилась беспричинной ссылкой ее в глухомань, не потребовала своей доли семейного имущества и земель. В конце концов, не спросила, почему она должна в крайне несвойственной принцессам манере сражаться с оружием в руках за права своего брата, вместо того чтобы доверить это дело ему самому. Еще более странно, что на суде она ни словом не обмолвилась о своем родстве с королевой, хотя это могло спасти ее от казни. Правда, у «альтернативщиков» на это готов ответ: настоящую Жанну никто не казнил, из руанской тюрьмы она отправилась прямиком в объятия своей матери. Но в такой хэппи-энд трудно поверить любому, кто знаком с личностью Девы — честной, открытой, неспособной на ложь.

И все же… Если все версии происхождения голосов несостоятельны, остается еще одна, пятая, — и она-то как раз и уличает Жанну во лжи. Да, она искренне верила, что лгать грешно, но знала, что ложь во спасение иногда прощается — примеры этого есть и в Библии. Тем более если ложь бескорыстна и призвана спасти не одного человека, а целую страну. Можно предположить, что она так часто думала о том, как освободить Францию от англичан, что стала слышать свои мысли как бы со стороны. Нет ничего невозможного в том, что Жанна приписала их своим любимым святым и поверила, что они внушены ей самим Богом. Разве Господь не любит Францию так же, как она, разве Он не хочет ее спасения? В этом она стала убеждать других, хорошо зная, что только апелляция к высшим силам заставит их выполнить ее просьбу и доверить ей невозможное — руководство армией.

Впрочем, вначале внимания к ее словам не проявлял никто. Это стало ясно, когда она впервые явилась к капитану Роберу де Бодрикуру, на которого ей указали голоса. Попасть даже в Вокулёр, до которого было не больше 20 километров, оказалось не так-то просто — даже если она научилась ездить верхом, коня ей никто бы не дал. Конь в крестьянском хозяйстве был не меньшей ценностью, чем дочь, но и дочь было жалко отпускать в путь по лесу, где могли повстречаться и волки, и еще более опасные двуногие звери. Ей пришлось обратиться за помощью к дяде Дюрану Лаксару, жившему в соседней деревушке Бюрей-ле-Пти. Он был мужем тетки Жанны, носившей то же имя, и прожил достаточно долго, чтобы дать показания на оправдательном процессе. Жанна не раз навещала его, помогая ухаживать за детьми, поэтому он не увидел в ее визите ничего странного. В его доме она прогостила несколько дней и только потом попросила проводить ее в Вокулёр. Наверняка странная просьба удивила Лаксара, но добряк все же согласился помочь девушке и при этом ничего не говорить ее родителям.

Возможно, он отвез Жанну в город на телеге, но не исключено, что они шли пешком — в компании дюжего крестьянина путешествие было все же безопасней. 13 мая 1428 года, в день Вознесения Господня, они вошли в главный зал замка, где капитан со своими помощниками поглощал праздничный обед. Робер де Бодрикур был типичным старым служакой, строгим, в меру циничным, но не жестоким. О степени его порядочности говорит то, что он оставался верен королю Карлу и не раз отбивал атаки бургундских шаек, хотя подчинение захватчикам дало бы ему несравненно больше выгод. К счастью, Вокулёр находился в отдаленном лесном краю, не представляющем особого интереса для врагов.

Сейчас он с интересом смотрел на увальня-крестьянина, который жался к стене, и девушку в поношенном красном платье — она, напротив, подалась вперед, смело произнося нечто неслыханное:

— Я пришла к вам от Господа моего, дабы вы дали знать дофину, что он должен держаться и избегать сражений с врагом до середины будущего поста, когда Господь поможет ему. Королевство принадлежит не дофину, а Господу моему, но воля Господа — доверить это королевство дофину. Он сделает его королем, несмотря на всех врагов, и я приведу его к помазанию.

Эти слова передает в своих показаниях на оправдательном процессе Бертран де Пуланжи, один из вернейших соратников Жанны, впервые увидевший ее именно в тот день. Возникает вопрос, не напутал ли он насчет ее просьбы избегать сражений почти целый год — до середины Великого поста, которая в 1429 году приходилась на февраль. За это время англичане могли при отсутствии сопротивления захватить не только Орлеан, но и всю Францию. Возможно, Жанна призывала воздерживаться от войны до ее прибытия в армию весной следующего года, боясь, что это приведет к бессмысленным потерям. Но это предположение рисует ее пророчицей не хуже Мерлина и Нострадамуса. Как мы увидим дальше, она и правда сделала несколько удивительно точных предсказаний относительно собственной судьбы — но как она могла за год узнать, к чему приведут ее усилия, если не знала даже того, что случится в ближайшие полчаса?

Во всяком случае, она выглядела изумленной и обиженной, когда Бодрикур просто-напросто посмеялся над ее словами. Есть версия, что он даже собирался отдать ее на потеху солдатам, но в реальности ничего такого не было. Он просто велел Лаксару увести дуреху с глаз долой и хорошенько надавать ей оплеух, чтобы не лезла со своими советами к серьезным людям. Еще он передал родителям Жанны, чтобы те хорошенько выпороли непутевую дочь.

Конечно, дядя, которому было стыдно и досадно, исправно передал все это, добавив кое-что и от себя. Неизвестно, была ли порка — скорее всего, нет, возраст не позволял, в 16 лет полагалось не пороть, а выдавать замуж. Вот Жак д’Арк и решил поскорее найти дочке жениха, чтобы выбить дурь ид головы.

Эти поиски прервала новая опасность — набег бургундцев. На сей рад на деревню напали не разбойники, а хорошо вооруженный военный отряд. Бодрикур в Во кулере сумел отбиться от непрошеных гостей, но крестьяне не спаслись бы от них даже на острове. Пришлось всем вместе бежать в Нёвшато; Жанна в дороге помогала слабым и несла маленьких детей, когда их матери уставали. Все обошлось, никто не погиб, хотя разъяренные враги забрали все ценное, сожгли часть домов и даже порубили плодовые деревья. Случившееся только укрепило намерение Жанны: пока она не сделает то, что требуют голоса, ее милая Франция будет страдать, мирных людей будут убивать и грабить.

Семья д’Арк провела в Нёвшато две недели, поселившись на постоялом дворе женщины по прозвищу Русс (Рыжая). Жанна с подругой Овьеттой помогали хозяйке в готовке и уборке, чтобы заработать на ночлег. По возвращении отец все-таки отыскал ей жениха — это был сын мельника, польстившийся не на красоту Жанны (как мы знаем, красивой она не была), а на обещанное приданое. Казалось, дело на мази, но тихая девушка вдруг оказалась невероятно упрямой. Такого скандала в семье еще не было, отец не на шутку разозлился и даже угрожал убить непокорную дочь — все напрасно. Обманутый в своих ожиданиях жених подал на невесту в церковный суд в городе Туль. Ей пришлось ехать объясняться, после чего суд решил дело в ее пользу. Дело в том, что свадьба даже по семейному сговору считалась недействительной без формального согласия невесты — произнесенного на венчании слова «да». Этого слова Жанна говорить не собиралась, в чем неожиданно легко убедила судей. Но она понимала, что отец не оставит попыток устроить ее судьбу по своему разумению, и решила снова отправиться в Вокулёр, уже зная, что в этот раз пути назад для нее не будет.

Пока Жанна прощается с отрочеством, с подругами детства и ее любимым Деревом фей, рассмотрим «альтернативную» версию ее происхождения, получившую в наше время незаслуженно большую популярность. Впервые эту версию выдвинул историк-любитель Пьер Каз в 1805 году, а в последние десятилетия ее активно развивал другой дилетант — оккультист и масон Робер Амбелен, книга которого «Драмы и секреты истории» выходила и в русском переводе. Он утверждает, что 10 ноября 1407 года у королевы Изабеллы Баварской родился ребенок от ее любовника, герцога Орлеанского, который две недели спустя пал от руки убийц. Ребенка назвали Филиппом, хотя это, по разным версиям, была либо девочка, либо гермафродит. Официальные источники утверждают, что Филипп прожил всего сутки и был похоронен в королевской усыпальнице Сен-Дени рядом с другими детьми Изабеллы — из 12 рожденных ею отпрысков до взрослых лет дожила лишь половина.

По мнению «альтернативщиков», Изабелла, боясь мести мужа, объявила ребенка умершим, а на самом деле отправила его на воспитание в далекую деревню Домреми. Французские короли и аристократы нередко отдавали своих бастардов в другие семьи, но это делалось ради приличии, а королеве скрывать было нечего — о ее распутстве и так говорила вся страна. Она вполне могла воспитывать малютку вместе с дофином Карлом, который был ненамного старше и тоже, по всей видимости, родился от Людовика Орлеанского, что мало волновало умалишенного короля. Непонятно, почему герцог не воспитал дочку в своем дворце, как поступил с другим внебрачным отпрыском — уже известным нам Жаном Дюнуа, который до получения графского титула открыто и даже гордо называл себя Бастардом Орлеанским.

В обоснование своей версии «альтернативщики» указывают, что не существует никаких документов о рождении Жанны в Домреми. Но книги записи новорожденных в деревенской церкви или не велись вовсе, или не дошли до нас. Уже говорилось, что большинство французов той эпохи не знали дня, а часто и года своего рождения, причем это были не только крестьяне, но и знать. В ход идет и знакомый уже аргумент о том, что Жанна владела навыками, незнакомыми крестьянам, — но откуда они могли взяться у королевской дочери, если она воспитывалась в крестьянской семье? На это «альтернатива» отвечает, что д’Арки вовсе не были крестьянами — они принадлежали к дворянской семье из Шампани, которая разорилась из-за войны и эпидемии чумы.

В Домреми Жак д’Арк якобы не пахал землю, а выполнял чисто административные функции вроде старосты и главы местного ополчения. Об уровне доходов семьи говорит то, что он владел «двадцатью гектарами земли, из которых 12 составляла пашня, четыре — луга, и ещё четыре — леса», лошадьми и большим количеством коров, овец и коз.

Потомок одного из братьев Жанны Шарль дю Лис, бывший в начале XVII века адвокатом двора, утверждал, что один из его родственников «сохранил древний герб семьи Дарк, бывший у его предка Жака д’Арк, отца Девы, который представлял собой натянутый лук с тремя стрелами, увенчанный шлемом с навершием оруженосца и львом в верхней части главы, происходящим от провинции, в которой король указал ему жить». В свою очередь, на гербе, дарованном Жанне Карлом VII в июне 1429 года, изображены меч, две королевские лилии и корона — причем не простая, а принадлежащая принцам и принцессам крови (правда, на гербах принцевых бастардов такую корону изображали крайне редко). Еще одно доказательство «альтернативщики» видят в том, что Жанну называли Орлеанской Девой еще до ее прибытия к осажденному Орлеану. Впервые это имя употребил епископ Амбрена Жак Желю в своем трактате «О подвигах Девы» (Р. Амбелен пишет, что он был написан ранней весной 1429 года и это прозвище будто бы указывало не на город, а на происхождение). Автор случайно или намеренно путает два сочинения Желю — письмо Карлу VII, действительно написанное в марте или апреле, и трактат, сочиненный летом 1429 года, когда о подвигах Жанны под Орлеаном знала уже вся страна.

Не вызывает доверия и еще одно «доказательство» — свидетельство католического историка Эдуарда Шнайдера, который, работая в 30-е годы в Ватиканской библиотеке, будто бы обнаружил «Книгу Пуатье» — запись заседаний церковной комиссии, которая в 1429 году изучала вопрос о доверии Жанне. К ней якобы прилагался отчет двух монахов, посланных королем в Домреми: все жители деревни заявили им, что Жанна — дочь Изабеллы и герцога Орлеанского. Шнайдер утверждал, что в Ватикане его заставили дать клятву о неразглашении этих сведений, «ибо в этом случае разрушилась бы мистическая легенда, созданная королевской семьей для сокрытия этого незаконного рождения». В чем смысл этого утаивания, понять трудно, тем более, что о нем рассказал не Шнайдер, умерший в 1960 году, а сами «альтернативщики» — точнее, один из них, Жерар Пем, запросивший у папских библиотекарей доступ к загадочной «Книге Пуатье». В Ватикане ответили, что такой книги у них нет, — и, вероятно, не солгали, хотя любители тайн сочли это дополнительным аргументом в свою пользу.

Немногочисленные (и, как мы видим, довольно сомнительные) доказательства «альтернативной» версии опровергаются не только фактами, но и простой логикой. Если у Жанны еще могли быть основания скрывать свое происхождение, то таких оснований не могло быть у жителей Домреми, которые на оправдательном процессе в один голос уверяли, что Дева — дочь Жака д'Арка и Изабеллы Роме, родившаяся в их деревне, чуть ли не у них на глазах. Давая показания, они клялись на Евангелии, а нарушение этой клятвы по средневековым представлениям каралось адскими муками. Чтобы не лгать, крестьянам было достаточно просто отказаться от дачи показаний, но это сделали лишь немногие из них. Еще красноречивее их слов выглядит молчание власть имущих, будто бы вовлеченных в интригу с Жанной. Ни ее мнимая «мать» Изабелла Баварская, ни «брат» Карл VII не озаботились ее спасением; известно, что королева относилась к ней (как и ко всем сторонникам дофина) резко враждебно.

Сознавая шаткость своих позиций, «альтернативщики» порой заменяют орлеанскую версию другими, не менее спорными. Некоторые считают Жанну дочерью не Изабеллы и Людовика, а Карла VI и его фаворитки Одетты де Шамдивер. Эта дочь по имени Маргарита де Валуа действительно родилась в 1407 году, почти одновременно с мнимым гермафродитом Филиппом. Фантазируют, что безумный король, смертельно боявшийся врагов, воспитал девочку как воина для своей защиты. После его смерти она осталась не у дел и в конце концов решила спасти Францию. Подобный бред, периодически появляющийся на страницах желтой прессы, иллюстрирует закономерное вырождение «альтернативных» теорий, не опирающихся на факты. На самом деле Карл VII еще в 1427 году признал Маргариту своей сестрой и выдал замуж за сеньора Жана де Бельвиля, с которым она благополучно прожила до самой смерти в 1458-м.

Отвергнув миф о королевском происхождении Жанны, мы должны рассмотреть еще одну версию, от которой куда труднее отмахнуться — о неслучайности ее появления при королевском дворе. Даже то отчаяние, которым были охвачены сторонники дофина весной 1429 года, не объясняет легкости, с которой Дева смогла добиться встречи с королем и назначения на высший военный пост. Тем более, что в то смутное время всевозможные пророки, обещавшие стране чудесное избавление, появлялись едва ли не каждый год.

Обычно их ждали церковный суд, заточение или даже казнь, но с Жанной получилось совсем иначе. Трудно отделаться от ощущения, что кроме «пророчества Мерлина» за ней стояли какие-то другие, более материальные силы.

На этот счет тоже нашлась конспирологическая версия, делающая покровительницей Жанны королеву Иоланду Арагонскую. Известно, что с первых шагов Девы при дворе Иоланда живо интересовалась ею, — например, именно она вместе с дочерью Марией Анжуйской устроила в Шиноне осмотр Жанны на предмет ее девственности. Вполне возможно, что этот интерес возник гораздо раньше, учитывая тот знаменательный факт, что Домреми вместе с Вокулёром входили в апанаж (земельный удел) королевы Иоланды. «Альтернативщики» подсуетились и тут, выдумав совместный план Иоланды и Изабеллы — спрятать незаконную дочь последней в Домреми и воспитать из нее спасительницу Франции. В то время Изабелла вместе с Людовиком Орлеанским была еще сторонницей арманьяков: некоторые историки считают их не любовниками, а всего лишь политическими союзниками. Позже она перешла на сторону бургундцев, и оставшаяся стойкой патриоткой Иоланда взяла заботу о «барышне-крестьянке» на себя.

Нужно отметить, что королева Неаполя была выдающимся мастером интриг и шпионажа. По всей Франции и за границей на нее работала агентурная сеть, состоявшая в основном из странствующих повсюду монахов-францисканцев. Задолго до Екатерины Медичи она изобрела «летучий батальон любви» — гвардию юных фрейлин, которые становились возлюбленными влиятельных особ, выведывая их секреты. Скорее всего, именно она определила в любовницы к Карлу VI «маленькую королеву» Одетту де Шамдивер, а к его преемнику — очаровательную Агнессу Сорель, несмотря на то, что Карл VII был мужем ее дочери. Интересы Франции для Иоланды всегда были выше интересов семьи.

Карл VI и Одетта играют в карты с шутом. Художник А. де Вриндт

«Альтернативщики» считают, что связь королевы с Жанной поддерживала некая фрейлина по имени… Жанна д’Арк, жена Николя д’Арка, который вполне мог быть дядей Орлеанской Девы. По их версии, именно эта Жанна, жившая в Париже во время рождения принцессы, вывезла ее в Домреми и стала там одной из ее крестных. Подтверждением считается счетная книга королевского двора за июнь 1407 года, где говорится: «По приказу короля выдано бедной женщине Жанне д’Арк за преподнесенные ему венки деньги в количестве 18 солей». Однако «бедную женщину» вряд ли можно считать фрейлиной, а фамилия (или прозвище) д’Арк, как ужо говорилось, была достаточно распространенной. Ни о какой крестной Жанне д'Арк в деревне, где все на виду, не слышали, как и о ее муже Николя.

В высшей степени сомнительно, что девушку с раннего детства готовили в спасительницы Франции, тем более что политическая ситуация за это время менялась много раз и предугадать ее развитие не смог бы даже Мерлин. Однако нет ничего невероятного, что какой-нибудь находившийся в Вокулёре францисканский монах сообщил своей покровительнице Иоланде о странной девушке, явившейся к Бодрикуру с планом спасения страны. Зная о пророчестве, королева вполне могла ухватиться за эту информацию и приказать капитану оказать Жанне помощь не потому ли его отношение к ней так изменилось при втором визите? После этого ей оставалось убедить своего зятя-короля и придворных покориться «Божьей воле» «королеве четырех королевств» явно было проще сделать это, чем неграмотной крестьянке. Добавим, что позже именно Иоланда финансировала военную кампанию Жанны в долине Луары, для чего у Карла VII не было ни денег, ни особого желания.

Правда, впоследствии королева ничего не сделала для спасения Жанны из плена — это лишний раз подтверждает, что для нее (как и для Карла) Дева была не королевской дочерью, а крестьянкой, простым орудием в осуществлении политических целей. В голливудском фильме 1999 года Иоланда (Фэй Данауэй) выведена коварной интриганкой, одной из организаторов выдачи Жанны врагам. В реальности никаких доказательств этому нет, но королева в самом дело легко жертвовала фигурами своих союзников и даже детей на шахматной доске большой политики. Она умерла и 1443 году 63 лет от роду, завешав солидную сумму на восстановление опустошенной войной Франции.

Подлинную роль Иоланды в миссии Жанны д’Арк еще предстоит раскрыть. Несомненно одно: если королева и ее доверенные лица и помогали Жанне, то большую часть избранного пути девушке из Домреми предстояло пройти самой. Мы не знаем, что она испытывала в начале этого пути, стоя на краю родной деревни перед неведомым ей, огромным и пугающим миром. Может, это был страх, а может, надежда — но все перевешивало горячее желание исполнить возложенную ею на себя миссию, которая казалась невыполнимой всем, кроме нее самой.

 

Глава вторая

СПАСТИ ФРАНЦИЮ

В январе 1429 года (опять-таки если верить традиционной хронологии) Жанне исполнилось 17 лет. Вскоре после этого она снова — на этот раз окончательно — покинула родную деревню, вторично отправившись в Вокулёр. Уже после первой поездки по округе начали распространяться слухи о девушке, возомнившей себя спасительницей Франции. Жанна, не привыкшая скрывать свои мысли и чувства, наверняка рассказывала о голосах односельчанам и вообще всем интересующимся. Те из них, кто слышал о «пророчестве Мерлина», наверняка связали упомянутую там девушку с реальной дочерью Жака д’Арка. Ее известность росла, и в конце предыдущего года ее пригласил к себе самый могущественный феодал тех краев — герцог Карл Лотарингский.

Герцог, которому исполнилось уже 65 лет, мучился от подагры и прочих болезней, вызванных излишествами за столом и в постели. Услышав о Жанне, он решил, что она может исцелить его недуг, и пригласил девушку в свою столицу Нанси. Есть и другая версия — опасаясь усиления Бургундии, герцог пытался наладить отношения с дофином и думал оказать ему услугу, поддержав его новую защитницу Вместо благодарности Жанна с порога обвинила Карла в неправедной жизни и сказала, что его недуг пройдет, только если он прогонит прочь свою давнюю любовницу Алисон дю Мей и вернется к законной жене. Иногда утверждается, что герцог принял Жанну как принцессу и дал ей отряд рыцарей для поездки к дофину Легко убедиться, что это не так — иначе почему она вернулась в Домреми ни с чем? Другое дело, что информация о ее поездке в Лотарингию должна была дойти до Бодрикура и заставить его задуматься. Если герцог и правда отправит девчонку к дофину то он, капитан Робер, окажется дураком, упустившим случай отличиться перед начальством. Или, того хуже, саботажником важных решений по спасению Франции.

Возможно, именно эти соображения без всякого вмешательства королевы Иоланды побудили капитана Воку лера оказать Деве совсем другой прием, чем в прошлый раз. Похоже, он даже сам организовал ее приезд, послав за ней своего конюшего Жана де Нуйонпона, которого звали также Жан из Меца. В дороге юный дворянин сначала пытался подшучивать над деревенской простушкой, заявив ей: «Зря ты это придумала, милая. Все равно дофина скоро прогонят, а мы все станем англичанами». Она серьезно ответила: «Я должна поговорить с дофином, пусть даже мне придется пойти к нему пешком и стереть себе ноги до колен. Знай, что никто сегодня не сможет восстановить Французское королевство, кроме меня. И хотя я предпочла бы остаться дома с моей матушкой и прясть, я должна пойти и сделать это, ибо так угодно моему Господу».

Услышав это, пораженный Жан пообещал сам отвезти девушку к дофину и помогать ей во всем. Он же первым предложил ей сделать то, что стало с тех пор ее отличительным знаком, а именно надеть мужскую одежду и остричь волосы. Это диктовалось чисто практическими причинами: так удобнее ехать верхом и вообще путешествовать. Но и Жанна, и конюший понимали другой плюс переодевания: одевшись мужчиной, она будет вызывать меньше интереса как у встречных, так и у собственных спутников, которым нельзя было вполне доверять. В дороге она вполне могла оказаться объектом насилия, что испортило бы все дело: ведь она сама в унисон с «предсказанием Мерлина» утверждала, что сможет исполнить свою миссию, только оставаясь девственницей. Мужская одежда, вполне подходившая худенькой невысокой Жанне, защищала ее от приставаний и одновременно символически подчеркивала смену ее социальной роли с женской на мужскую, что было для нее не менее важно. Женское «амплуа» простушки-пастушки осталось позади, теперь ее ждала мужская доля странника и воина.

Жан позаимствовал у своих слуг обычную одежду, скромную, но чистую: штаны-шоссы, куртку, капюшон и теплый плащ. В этой одежде она и явилась к Бодрикуру, который на сей раз принял ее вполне уважительно и оперативно снарядил отряд для поездки в Шинон — к тому времени королевский двор перебазировался из Буржа в этот город. Путь предстоял неблизкий, через половину страны, кишащей вражескими отрядами и шайками разбойников, и к нему необходимо было подготовиться. Отряд состоял из семи человек: сама Жанна, Жан де Мец и Бертран де Пуланжи с их слугами Жюльеном и Жаном из Онкура, а также королевский гонец Коле де Вьенн с его слугой Ришаром Ларже. Гонец прибыл в Вокулёр за несколько дней до этого и, возможно, привез капитану последние распоряжения королевы Иоланды. Он единственный знал дорогу в каких городах еще держатся сторонники дофина, по каким дорогам можно ехать спокойно, а какие лучше обходить окольной тропой. Последней предосторожностью стал визит священ пика, который прочитал молитву, отгоняющую от Жанны и ее спутников злых духов.

Холодным утром 22 февраля Дева покинула гостеприимный дом супругов Ле Руайе, где провела несколько дней, оседлала лошадь и направилась к замку, где ее ждали спутники. Напутствие Робера де Бодрикура было кратким: «Ну, идите, и будь что будет!» Старый вояка уже отправил дофину письмо, в котором всячески поддерживал Жанну и ее миссию. Он сделал все, что мог, и теперь путешественникам предстояло заботиться о себе самим. Первую ночь они провели в аббатстве Сент-Урбен-ле-Жуэнвиль, но потом старались передвигаться по ночам, чтобы не встретиться ненароком с лихими людьми. Несколько раз такие встречи все же состоялись, но разбойники не решались напасть на семерых (как им казалось) крепких мужчин, вооруженных мечами. Только однажды случилась короткая схватка с бургундским отрядом, охранявшим мост; Жанна сражалась наравне с другими, они прорвались через заставу и продолжили путь. На привалах она спала не раздеваясь, чтобы не вводить спутников в соблазн, и они признавались потом, что не испытывали по отношению к ней никаких «движений плоти». Поневоле их, как позже и многих других, заразила ее горячая вера и неутомимость в достижении цели.

После 11 дней пути 4 марта отряд прибыл в Шинон и разместился на постоялом дворе. Возможно, к этому времени при дворе уже знали о Жанне из письма Бодрикура или от королевы Иоланды. Но большинство придворных отнеслись к прибытию Девы с удивлением или даже испугом. Карл приказал своим советникам отправиться к ней и узнать, чего она хочет. Сперва Жанна заявила, что будет говорить об этом только с самим королем, но советники настаивали на ответе, и в итоге она поведала о двух задачах, которые доверил ей Бог. Первой было снятие осады Орлеана, второй — сопровождение короля в Реймс и его коронация. Мнения придворных разделились: одни считали девушку сумасшедшей или же опасной авантюристкой, от которой нужно поскорее избавиться, другие предлагали для начала выслушать ее. На стороне первых, как можно догадаться, выступили камергер де ла Тремуй и канцлер Реньо де Шартр, вторых поддержали королева Мария и ее мать Иоланда, а в итоге и сам Карл. Свою роль сыграло и «пророчество Мерлина», наверняка известное суеверному королю.

Многократно описанная в литературе встреча Жанны с королем состоялась вечером 6 марта. По узкой улочке, ныне носящей ее имя, Дева и ее спутники поднялись к величественному замку, построенному в XI веке. Миновав ворога, они вошли в огромный зал, подобного которому она никогда не видела, ярко освещенный факелами и восковыми свечами. Она позже вспоминала: «Там было более 300 рыцарей и 50 факелов». Даже если это преувеличение, наверняка большинство придворных из любопытства явились поглядеть на новоявленную спасительницу страны. Некоторые из них оставили свои воспоминания об атом знаменательном эпизоде. Один из них, будущий соратник Жанны Рауль де Гокур, пишет: «Я сам находился в замке и в городе Шпионе, когда приехала Дева, и видел ее, когда она предстала перед Его Королевским Величеством в полной покорности, смирении и простоте, бедная маленькая пастушка. Я услышал следующие слова, сказанные ею королю: „Благороднейший господин дофин, я пришла, и я послана Богом, чтобы спасти Вас и королевство“».

Здесь не сказано, что Карл по совету кого-то из приближенных решил испытать Деву: он уступил свое кресло одному из советников, а сам смешался с толпой. Конечно, Жанна до этого не видела ни самого дофина, ни его портретов — если она узнает его, это докажет покровительство ей со стороны небесных сил. Все ждали, чем кончится розыгрыш, но гостья всех разочаровала: среди всех придворных она безошибочно выбрала короля и подошла к нему. Даже его попытка выдать себя за другого не смутила девушку. Жан Шартье, автор «Хроники Карла VII», пишет об этом так: «Жанна предстала перед королем, поклонилась и, как подобает в присутствии короля, сделала реверансы, как будто она была воспитана при дворе, а после приветствия сказала, обращая свои слова к королю: „Да продлит вам Бог жизнь, милостивый король“, тогда как она его не знала и никогда до этого не видела; а ведь там находилось много дворян, одетых роскошнее и богаче, чем король. И он ответил вышеназванной Жанне: „Да разве я король, Жанна?“ — и, указав ей на одного из придворных, добавил: „Вот король“. На что она ответствовала: „Во имя Бога, милый принц, это вы, а не кто-то другой“».

Отчитав смущенного дофина за обман, Жанна отозвала его в сторону и долго о чем-то говорила. Вот что она поведала об этом своему духовнику Жану Паскерелю с его слов: «Когда король увидел ее, он спросил у Жанны ее имя, и она ответила: „Милый дофин, зовусь я Жанной Девой, и моими устами обращается к вам Царь Небесный и говорит, что вы примете миропомазание и будете коронованы в Реймсе и сделаетесь наместником Царя Небесного, истинного короля Франции“. После других вопросов, заданных королем, Жанна вновь ему сказала: „Говорю тебе от имени Всевышнего, что ты истинный наследник Франции и сын короля, и Он послал меня к тебе, дабы повести тебя в Реймс для того, чтобы ты был там коронован и миропомазан, если того захочешь“. Услышав это, король сообщил присутство-вавшим, что Жанна посвятила его в некую тайну, которую никто, кроме Бога, не знал и знать не мог; вот почему он ей полностью доверяет».

Перед нами очередное чудо, о сути которого не раз фантазировали разные авторы. Вот одна из таких интерпретаций: «Знак, склонивший государя, к коему она была послана, поверить ей насчет ее откровений и допустить ее к ратному делу, состоял в том, что святой Михаил пошел к сему государю, окруженный множеством ангелов, из коих некоторые были в коронах, а некоторые — с крыльями и с коими пребывали святые Екатерина и Маргарита. Сей ангел и сия женщина вместе прошли долгий путь по земле, по улицам, по лестнице и в покои; прочие ангелы и названные святые их сопровождали; и один ангел вручил государю предрагоценную корону из чистейшего золота, и оный ангел склонился пред сим государем, выказывая ему благоговение. И она сказала, что когда ее государь получил знак, то cm, как она думает, был в одиночестве, хотя многие находились поблизости».

Это цитата из обвинительного заключения, составленного «по мотивам» показаний Жанны, но с грубыми искажениями. Несомненно, его автор пытался доказать, что Дева соблазнила дофина при помощи колдовских видений, какими ее обвинители пытались представить голоса. Более достоверно то, что сообщила сама Жанна, — она открыла дофину то, что он считал своим секретом: например, молитвы, которые он произносил перед сном. Об этом могли догадаться только Всевышний — или королева Иоланда, которая знала обо всем происходящем в Шиноне и от своих шпионов, и благодаря системе слуховых устройств в стенах (некоторые были обнаружены при ремонте замка в XIX веке). Без сомнения, Карл VII был объектом ее особого внимания, она знала многие его тайны и могла для пользы дела поведать часть из них гостье. Она же могла предупредить ее о розыгрыше и описать, как выглядит король, чтобы узнавание выглядело особенно эффектно. В таком случае Иоланда добилась своей цели: после двух этих случаев терзавшие дофина сомнения значительно ослабли.

Карл, которому исполнилось уже 26 лет, все еще казался подростком — бледный, худой, пугливый, постоянно ожидавший от окружающих измены или другой гадости. Сын отказавшейся от него матери и безумного отца (или Людовика Орлеанского, которого он почти не помнил) всю жизнь провел в душных дворцовых покоях, в обстановке интриг, зависти и злобы. Он был умен и неплохо образован, но при этом слабоволен, коварен и скуп. И очень одинок: привязываясь к кому-либо из придворных, он всякий раз сталкивался с обманом и корыстью — последним примером был де ла Тремуй. В королеве Иоланде, которая его воспитала, его отпугивала властная натура, а ее дочь Мария не любила его, вынужденно выполняя обязанности жены и королевы. Не сложились у него и отношения с детьми — старший сын, будущий Людовик XI, но слухам, даже пытался отравить отца, и тот в конце концов умер от голода, боясь прикоснуться к пище.

Карл VII. Художник Ж. Фуке

В момент встречи с Жанной Карл переживал худший период своей жизни. Он уже семь лет не мог короноваться, оставаясь претендентом на трон, главные города его королевства были захвачены врагами, у него не было ни денег, ни армии, ни надежных советников, ни полководцев. Падение Орлеана казалось неизбежным, после чего у дофина было две дороги: бегство в Испанию, Шотландию, Неаполь или сдача на милость победителя, унизительное признание своей незаконнорожденности и убогое доживание в каком-нибудь замке под охраной врагов. Как раз накануне он молился в своей опочивальне, умоляя Бога подсказать ему выбор одного из этих вариантов — о чем сам рассказал своему камергеру Гийому Гуффье. И вдруг к нему является девушка, знающая все его сокровенные тайны, и обещает короновать его в Реймсе! Карл отнюдь не был доверчив, но тут в его душе шевельнулась безумная надежда. В конце концов, он ничем не рисковал: в худшем случае действия Жанны немного отсрочат его поражение, а в лучшем… он боялся даже мечтать об этом.

Он принял решение: Дева останется в замке и получит в свое распоряжение башню Кудрэ, массивный донжон XII века, в подвалах которого когда-то томились арестованные по приказу короля Филиппа IV Красивого рыцари-тамплиеры. Ей выделили определенную (не слишком большую) сумму на пропитание, а ее маленький отряд пополнился 15-летним пажом Луи де Кутом (или Контом). Марк Твен в своем романе о Жанне д’Арк сделал именно его главным рассказчиком, но вывел в образе крестьянского мальчишки из Домреми, знакомого с героиней с детства. На самом деле Луи был дворянином и в то время учился военному делу в отряде Рауля де Гокура. Он так вспоминает время, проведенное в башне Кудрэ: «Все то время, которое она провела здесь, я находился с ней; ночью при ней были женщины, и я прекрасно помню, что, пока она находилась в этой башне, знатные люди неоднократно приходили беседовать с ней; что они говорили или делали, мне неизвестно, так как каждый раз, когда они появлялись, я удалялся, и я не знаю, кто они были».

Его удивила одна деталь в поведении Жанны: «В то время как я был с ней в этой башне, я часто видел ее стоящей на коленях; как мне казалось, она молилась; однако я ни разу не смог услышать, что она говорила, хотя несколько раз она плакала». Без сомнения, ее продолжали посещать голоса, которые по-прежнему давали ей советы. Что касается знатных посетителей, то среди них были канцлер Реньо и две королевы, Иоланда и Мария. 10 марта они вместе с несколькими повитухами устроили осмотр Жанны на предмет ее девственности — результат оказался положительным. Но на этом король не успокоился; он решил отправить девушку в Пуатье, единственный оставшийся у него университетский город, где богословам и профессорам предстояло выяснить, не является ли она орудием дьявола. От Шинона до Пуатье было не больше 50 километров, и уже 11 марта Жанна оказалась в этом городе, где разместилась в доме одного из своих экзаменаторов, мэтра Жана Рабат.

Накануне отъезда ее посетил один из знатнейших людей Франции, герцог Жан Алансонский. На оправдательном процессе он рассказал об этой встрече так: «Когда Жанна приехала к королю, тот был в городе Шиноне, а я в городке Сен-Флоран (около Сомюра); я охотился на перепелок, когда прибыл гонец и сказал мне, что к королю приехала Дева, утверждающая, что она ниспослана Богом изгнать англичан и снять осаду этих англичан с Орлеана; вот почему на следующий день я отправился к королю, пребывавшему в городе Шиноне, и увидел там Жанну, разговаривающую с королем. В тот момент, когда я подошел, Жанна спросила, кто я, и король ответил, что я герцог Алансонский. Тогда Жанна сказала: „Добро пожаловать, чем больше людей королевской крови Франции соберется вместе, тем будет лучше“». В этой фразе «альтернативщики» видят намек на то, что сама Дева была «королевской кровью», хотя она говорит всего лишь очевидную с точки зрения здравого смысла вещь: представители рода Валуа должны объединиться вокруг дофина, только так им удастся победить. Пока что это казалось утопией: ближайший родственник дофина, герцог Бургундский, был его злейшим врагом, а кузен и союзник Карл Орлеанский после Азенкура уже много лет находился в английском плену.

В плену побывал и герцог Алансонский, которому исполнилось 23 года; из них пять лет он просидел в тюрьме, куда попал после неудачной для французов битвы при Вернее. Не сумев уплатить назначенный огромный выкуп, он имел шанс остаться «гостем» англичан до конца жизни, но был отпущен под честное слово не воевать против них. Изрядно обидевшись на захватчиков, он с радостью услышал новость о появлении девушки, обещавший изгнать их из Франции, и поспешил увидеться с ней. Разговор очаровал его, а Жанна воспользовалась этим случаем, чтобы попросить о встрече с королем, который не принимал ее после памятной беседы в замке. Герцог рассказывал: «На следующий день… король провел Жанну в свои покои, и я был с ним, так же как и господин де ла Тремуй, которого король попросил остаться, приказав всем остальным удалиться. Тогда Жанна обратилась к королю с несколькими просьбами, среди прочего она просила его принести королевство в дар Царю Небесному; получив этот дар, Царь Небесный сделает для короля то, что он сделал для его предшественников, и вернет ему былое положение, и еще многое другое было сказано до обеда, чего я не помню». Герцог отметил также, что во время их прогулки Жанна тренировалась с копьем, и он подарил ей прекрасного вороного коня, чтобы она училась сражаться верхом, как подобает рыцарю. Похоже, Дева использовала свободное время, чтобы совершенствовать свои скромные боевые навыки под руководством опытных воинов из местного гарнизона.

В Пуатье девушку ожидал настоящий судебный процесс. Судьями были местные теологи и служившие дофину беглецы из Парижского университета. Они были настроены благожелательно, поскольку Жанне покровительствовал их господин; к тому же в случае победы англичан им грозили изгнание и утрата скромных доходов. Однако допрос они вели по всей строгости, используя весь багаж своего красноречия и богословских знаний. Жанна, не привыкшая к подобным дебатам, держалась довольно скованно, ответы ее были невнятными, а порой и дерзкими. Правда, материалы суда не сохранились, если не говорить всерьез о мифической «Книге Пуатье», — очевидно, их уничтожили перед судом в Руане, поскольку они однозначно творили о невиновности девушки. В то время церковники Пуатье по-прежнему не подчинялись англичанам, и их стремление скрыть улики говорило или о боязни за свою репутацию, или о совокупном желании католической церкви расправиться с Девой.

Сохранились упоминания о двух ответах Жанны, особенно поразивших судей. Когда ее спросили, зачем ей войско, если Бог все равно даст победу французам, она ответила:

— Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Воины должны сражаться, а Бог даст им победу.

Ответ был безупречен как с богословской, так и с практической точки зрения, а фраза стала (если не была раньше) народной пословицей, вроде нашей: на Бога надейся, да сам не плошай. В другой раз Жанне предложили предъявить знамение, подтверждающее, что она послана Богом. Рассердившись, она резко ответила:

— Я пришла в Пуатье не для того, чтобы давать знамения и творить чудеса. Отправьте меня в Орлеан, и там я вам покажу, для чего послана.

В Пуатье Жанна снова сделала несколько предсказаний о событиях, которые должны были скоро произойти в скором времени. Их было четыре: освобождение Орлеана от осады, коронация дофина в Реймсе, взятие Парижа и возвращение Карла Орлеанского из английского плена. Нетрудно убедиться, что если первые два действительно вскоре случились, то до третьего оставалось еще семь, а до второго — одиннадцать лет. Конечно, можно сказать, что Жанне помешали взять Париж, иначе это могло бы случиться в указанный ею срок. Но не исполнилось и предсказание, сделанное ею после приезда в Шинон, — о том, что ей осталось жить всего год. Мы знаем, что она прожила еще больше двух лет, однако предчувствие гибели не покидало девушку, заставляя ее торопить события.

22 марта она отправила из Пуатье свое первое послание королю Англии и его полководцам, которое стоит привести полностью: «Иисус Мария. Король Англии и вы, герцог Бедфорд, называющий себя регентом Королевства Франции, вы, Гийом де Пуль. Жан, сир де Талбот, и вы, Тома, сир де Скаль, именующий себя наместником упомянутого герцога Бедфорда, внемлите рассудку, прислушайтесь к Царю Небесному. Отдайте Деве, посланной сюда Богом, Царем Небесным, ключи от всех добрых городов, которые вы захватили во Франции. Она послана сюда Богом, чтобы провозгласить государя королевской крови. Она готова заключить мир, если вы признаете ее правоту, лишь бы вы вернули Францию и заплатили за то, что она была в вашей власти. И заклинаю вас именем Божиим, всех вас, лучники, солдаты, знатные люди и другие, кто находится пред городом Орлеаном: убирайтесь в вашу страну. А если вы этого не сделаете, ждите известий от Девы, которая скоро придет к вам, к великому для вас сожалению, и нанесет вам большой ущерб. Король Англии, если вы так не сделаете, то я, став во главе армии, где бы я ни настигла ваших людей во Франции, заставлю их уйти, хотят они того или нет; а если они не захотят повиноваться, я всех их прикажу убить. Я послана Богом, Царем Небесным, и телесно представляю его, чтобы изгнать вас из Франции. Если же они повинуются, я помилую их.

И не принимайте другого решения, так как Королевство Франция не будет вам принадлежать по воле Бога. Царя Небесного, сына Святой Девы Марии; но принадлежать оно будет королю Карлу, истинному наследнику: ибо Бог, Царь Небесный, хочет этого, и Дева возвестила ему это, и он войдет в город Париж вместе с достойными людьми. Если же вы не захотите поверить известию, посылаемому вам Богом и Девой, то, где бы вас ни нашли, мы вас покараем и учиним такое сражение, какого уже тысячу лет не было во Франции, если вы не образумитесь. И будьте твердо уверены, что Царь Небесный ниспошлет Деве и ее добрым солдатам силу большую, чем та, которая заключена во всех ваших воинах, и исход сражений покажет, на чьей стороне, по воле Божией, правда.

Дева обращается к вам, герцог Бедфорд, и требует, чтобы вы прекратили разрушения. И если вы ее послушаетесь, вы сможете прийти вместе с ней туда, где французы совершат прекраснейшее дело, которое когда-либо совершалось для христианского мира. Дайте ответ, хотите ли вы мира в городе Орлеане; а если вы так не сделаете, то подумайте о великих бедах, которые вам придется пережить.

Написано во вторник Страстной недели».

Это письмо говорило о том, что Жанна наивно, но искренне пыталась избежать кровопролития. Естественно, англичане посмеялись над ней, но не только — схватив гонца, доставившего послание, они в нарушение всех традиций предали его суду как пособника колдуньи и угрожали сделать то же с самой Девой. Таким образом, с первых дней на английской стороне утвердилось мнение о Жанне как о колдунье, которая пытается лишить английскую армию неизбежной победы при помощи нечистой силы. Именно этой помощью англичане позже оправдывали свои поражения, поэтому поимка Жанны стала для них чуть ли не главной целью. Поэтому странно сегодня читать британских историков (правда, их явное меньшинство), утверждающих, что ее действия не оказали решающего влияния на ход войны и лорд Бедфорд с его подчиненными не принимали ее всерьез.

Жанна между тем тщательно готовилась к будущей войне. В Блуа начала собираться королевская армия из отрядов верных дофину феодалов, деньги на снаряжение которых выделили Иоланда Арагонская и ее вассалы. Услышав о чудесной Деве, в армию потянулись добровольцы — беженцы из разоренных англичанами городов и сел, жаждущие отомстить захватчикам, и просто искатели удачи и военной славы. Среди них были и два брата Жанны — Жан и Пьер, приехавшие из Домреми после того, как в деревню пришла новость о высоком назначении их сестры. Вести, принесенные ими из дома, были не слишком радостными: сестра Катрин умерла от родов, отец, опечаленный отъездом дочери, без конца хворает, после набега бургундцев многие односельчане лишились имущества и не могут больше платить подати. Жанна пообещала, что сразу после коронации короля попросит его отменить налоги для жителей деревни — и сдержала свое обещание.

2 апреля случилось очередное важное событие: за алтарем церкви Святой Екатерины в городке Фьербуа близ Тура был найден старинный заржавевший меч, будто бы принадлежавший Карлу Мартеллу — победителю сарацин в битве при Пуатье в 732 году. Принято считать, что Жанна специально отправила людей за этим мечом, точно предсказав, где он лежит и как выглядит. Однако его могли найти и случайно, вручив Жанне на волне патриотического подъема. Есть и другой вариант: меч спрятали агенты королевы Иоланды, нашедшие способ сообщить об этом Деве для воодушевления не столько ее самой, сколько ее сторонников. В высшей степени невероятно, что меч действительно принадлежал победителю арабов, поскольку часовня была построена только в XI веке. Возможно, его пожертвовал храму кто-то из местных феодалов — это было принято в эпоху Крестовых походов, участники которых считали, что служат Господу, убивая «неверных сарацин».

Жанна д'Арк с мечом. Средневековое изображение

Меч очистили от ржавчины, снабдили рукоятью и вручили Жанне, которая вскоре после этого отправилась в Тур, город оружейников, где для нее подготовили оружие и доспехи. Полный комплект доспехов, изготовленных по мерке, включал шлем с поднимающимся забралом, нагрудный панцирь, наплечники, нарукавники, набедренники, наколенники, перчатки и ботинки — все это было отполировано почти до белизны. Такие латы с гибкими шинами, закрывающие практически все тело, были изобретены сравнительно недавно в Италии. Король заплатил за них 100 ливров, немалую по тем временам сумму (деньги опять-таки выделила Иоланда Арагонская). Эти доспехи она носила до конца жизни, но обычно без шлема. Военачальники высокого ранга вообще редко надевали шлем в бою, заменяя его шляпой; ведь им надо было видеть поле боя, а в рыцарском шлеме обзор крайне ограничен. Что стало с доспехами Жанны, мы не знаем, однако в 1499 году они упоминались в описи коллекции оружия, собранной в Амбуазском замке. Там говорилось и о шлеме «с позолоченными краями и внутренней обшивкой из малинового атласа, вытканного золотом». Коллекция была разграблена в годы Религиозных войн, и латы пропали бесследно.

Что касается меча, то у Жанны их было целых три. Первый был вручен ей при отъезде из Вокулёра сиром де Бодрикуром, второй нашелся в часовне Святой Екатерины, но в момент пленения при ней был третий, захваченный в бою у одного бургундца. Когда ее спрашивали, что случилось с чудесным мечом из Фьербуа, она отказывалась отвечать. По легенде, она сломала этот меч, когда выгоняла из военного лагеря под Парижем проституток, подрывавших дисциплину. В тот раз она якобы так рассвирепела, что лупила бегущих женщин по спинам мечом (правда, плашмя), и от неудачного удара о дерево он сломался. Паж Луи де Кут опровергает эту версию: «Она не хотела, чтобы в армии находились женщины, и однажды около Шато-Тьерри, увидев девицу, прогнала ее, пригрозив мечом, но не ударила ее, ограничившись тем, что мягко и сдержанно посоветовала ей не появляться больше среди воинов, иначе она, Жанна, примет против нее меры». Ей преподносили в дар и другие мечи, но их она не использовала в бою, а передавала на хранение городам и храмам. Один из таких мечей хранился в семье ее брата Пьера, но пропал во время французской революции. Другой находился в Дижоне и был украшен именем Карла VII и горбами Франции и Орлеана. Однако позже оказалось, что он изготовлен только в XVI столетии.

В Туре для Жанны изготовили также вымпел и большое знамя, подобающее полководцу; их сделал художник Ов Пульнуар, получив за это 25 ливров. Дева утверждала, что рисунок знамени ей продиктовали все те же голоса; оно было изготовлено из белой хлопчатой ткани и изображало Господа, державшего земной шар, в окружении двух ангелов и королевских лилий. Сбоку шла надпись «Иисус Мария». Это знамя Жанна несла во всех сражениях — как уже говорилось, чтобы никого не убить. Позже она заказала также белую хоругвь с изображением распятого Христа, которую священники несли перед войском в походе. Там же, в Туре, она официально приняла обязанности командующего войском и получила положенный штаг офицеров, включая интенданта Жана д’Олона, ставшего одним из близких ее соратников, и двух герольдов — Амблевиля и Гийена.

Нужно вкратце рассказать о том, что представляла собой французская армия того времени. Столетняя война была самой крупной и одновременно последней военной кампанией феодальной Европы; за долгие годы, прошедшие с ее начала, изменились как тактика, так и вооружение воюющих армий. Первым из главных изменений стало применение английской армией длинного лука, затруднившее главный прежде способ боя — фронтальную атаку рыцарской конницы. Вторым изменением было широкое использование артиллерии, третьим — увеличение численности войска путем привлечения наемников и постепенное превращение его в постоянную армию.

До войны королевские армии как во Франции, так и в Англии состояли на феодальных дружин, которые по вызову короля обязаны были в течение сорока дней нести службу в его войске со своим оружием и снаряжением. В условиях продолжительных военных кампаний с большими потерями этих сил не хватало, и короли стали привлекать на службу наемные отряды; но Франции это впервые сделал в начале XIII века король Филипп II Август. Королевские военачальники заключали с капитанами наемников контракты, которые предусматривали службу в определенной местности в течение оговоренного промежутка времени в обмен на жалованье. Часто им давали только аванс, обещая остальную сумму после окончания войны, но к этому времени королевская казна нередко оказывалась пуста, и разозленные наемники начинали грабить население.

Теоретически в обеих странах воинскую повинность несли все свободные мужчины от 18 до 60 лет, однако на практике этого не происходило. Большинство жителей не желало отрываться от повседневных дел ради участия в ненужных им феодальных войнах, к тому же простолюдины чаще всего не имели оружия (во Франции, в отличие от Англии, им это было запрещено) и не умели с ним обращаться.

В результате в Англии осуществлялся только выборочный набор, а во Франции военная служба заменялась иными повинностями или уплатой налога на содержание войска. Выражение arriere-ban, прежде означавшее сбор ополчения, к XV веку приобрело новое значение — вызов в армию представителей знати, владеющих оружием.

Собранное таким образом войско разделялось на боевые отряды (batailles), знамена (bannieres) и компании (compagnies). Часто отряды были связаны земляческими или феодальными узами — большинство их членов были вассалами командира (капитана). В сражениях военачальники обычно старались не разделять такие отряды" формируя из них три части войска" вступавшие в бой одна за другой — авангард, основные силы и арьергард. Рыцарская конница, прежде стоявшая во главе войска, постепенно перебралась на фланги, уступив центральное место более маневренной пехоте. На флангах обычно размещались и лучники, позиции которых перед началом сражения защищали от конницы частоколом, повозками или щитами из прутьев. С XIV века большое распространение получили арбалетчики, часто составлявшие отдельные отряды лучшими из них считались генуэзские наемники.

В каждом отряде воины группировались вокруг знамени (баннера) или вымпела (пеннона), владельцы которых выбирались из числа рыцарей, входивших в отряд. Рыцарь, имевший прямоугольное знамя, именовался баннеретом, а тот, кто довольствовался флажком-пенноном, — башелье. Обычно баннеретами становились самые богатые и могущественные феодалы, командующие большим количеством воинов, но при длительных войнах это звание переходило к удачливым полководцам, к которым часто перебегали воины из потерпевших поражение отрядов. В 1351 году такой переход был запрещен ордонансом короля Иоанна II Доброго, который пытался навести порядок в армии. Он приказал всем вступающим в армию соединениям численностью от 25 до 80 человек образовать отряды во главе со своим баннеретом, а более мелким подразделениям назначить капитаном из числа рыцарей-башелье. Позже среднее количество воинов в отряде выросла до 100–150 человек, а общая численность королевского войска могла составлять 10 15 тысяч человек. Правда, такая большая армия могла собираться лишь на недолгое время, не превышавшее двух трех месяцев. Более длительные походы или осады крепостей осуществлялись "компаниями" наемников.

Внедрение длинных луков привело к быстрому усовершенствованию защитного снаряжения. В начале Столетней войны рыцарь носил кольчугу, металлические наплечники, набедренники, наколенники и латные рукавицы. Все это надевалось на котту — стеганую рубаху из нескольких слоев ткани, иногда подбитую хлопком или шелком. На голове был цилиндрический шлем, часто с гребнем или перьями, которые смягчали удар меча; в конце XIV столетия его сменил более удобный куполообразный бацинет с подвижным забралом. Со временем доспехи становились все более тяжелыми, постепенно закрывая все тело рыцаря. Вместо отдельных железных пластин, прикреплявшихся к кольчуге, стали носить "бригантину" — доспех из пластин, наклепанных на суконную основу. Появление в тот же период кирасы, или стального нагрудника, дало возможность создать первые цельные латы, соединенные гибкими шинами. Их изобрели в Милане, который в XV веке сделался главным европейским центром изготовления доспехов, хотя их делали также в Нюрнберге, Аугсбурге, Брешии.

Пластинчатые доспехи стоили дорого и были доступны далеко не всем воинам даже из числа рыцарей; у многих защитное снаряжение по-прежнему состояло из шлема, кольчуги и куртки из вываренной бычьей шкуры. Если кольчуга весила не более 15 кг, то вес полного латного доспеха превышал 25 кг, не считая шлема (5 кг) и оружия (еще 5 кг). Снаряжение простого пехотинца или лучника было гораздо легче: его доспехи, одежда и оружие вместе весили не больше 20 кг, что тоже немало. Однако в средневековых войнах от пехотинцев не требовалось большой мобильности; их главной задачей было обороняться от конницы за укрытием (если речь шла о лучниках) или за стеной копий. Копейщики (пикинеры) составляли особые отряды, вооруженные пиками длиной около трех метров и состоявшие в основном из фламандцев, а позже из уроженцев швейцарских кантонов. Оружием прочих пехотинцев были меч, кинжал, иногда топор или алебарда. Что касается рыцарей, которые иногда тоже сражались в пешем строю, то они были вооружены длинным (5–6 м) копьем, мечом и кинжалом; его особый вид, мизерикордия, или "кинжал милосердия", предназначался для скользящих ударов между пластинами доспеха.

Артиллерия долгое время использовалась исключительно при обороне или осаде крепостей. Пушки, которые прежде изготавливались из закаленной меди или латуни и часто разрывались, стали делать из более прочного чугуна, и они достигли впечатляющего размера и веса — иногда больше тонны. Самые крупные из них стреляли каменными ядрами, самые малые — свинцовыми шариками. В порядке уменьшения размера они назывались бомбардами, пищалями ("птицеловами"), серпентинами и кулевринами. У англичан тяжелые орудия появились позже, чем у французов, но уже в 1423 году при осаде Мон-Сен-Мишель в Нормандии они использовали две бомбарды весом около пяти тонн, стрелявшие каменными ядрами по 150 кг. Использование полевой артиллерии началось только в середине XV века, когда она сыграла заметную роль в последних сражениях Столетней войны, — например, в победе французов при Кастильоне в 1453 году. В целом ее значение в войнах того времени было не слишком велико и чаще сводилось к устрашению противника, чем к реальному урону. Недаром многие орудия украшались фигурами хищных зверей и птиц и носили грозные названия — "Дракон", "Разрушитель", "Гром небесный" и так далее.

Увеличение мощности пушек вело к укреплению крепостных стен, которые делались все прочнее и достигали порой толщины 4–5 метров. Уже в XIV веке многие крепости имели высокие стены, завершавшиеся одно- или двухрядными галереями с навесными бойницами, откуда могли стрелять лучники или арбалетчики, защищенные зубцами стены или амбразурами. На вершинах башен, встроенных в стены или стоявших отдельно, устраивались площадки, откуда можно было обстреливать войско атакующих, вооруженное таранами и лестницами. На башнях и стенах складывались запасы камней, устанавливались котлы, в которых кипятили смолу и плавили свинец. Стены новых крепостей оборудовались эскарпами (скосами), с которых должны были скатываться пушечные ядра. Применение артиллерии вывело из обихода прежние осадные орудия — баллисты, катапульты, тараны — и сократило сроки осады, которые в прежние столетия составляли нередко долгие годы и даже десятилетия.

До XIV века во Франции военными действиями руководил сам король, но в годы Столетней войны эта традиция была нарушена — короли то попадали в плен, то сходили с ума, война велась на обширной территории, значительная часть страны была оккупирована англичанами. В этих условиях король делегировал свои полномочия коннетаблю (главнокомандующему), маршалам и наместникам. Еще в XI веке коннетабль, который прежде заведовал королевской конюшней, стал командовать войсками, а в конце XIV столетия, когда эту должность занимали талантливые полководцы Бертран Дюгеклен и Оливье де Клиссон, ее значение достигло предела. По свидетельству президента Парижского парламента Гийома Латура, ко времени правления Карла VII должность коннетабля была "самой главной и наипервейшей должностью во Франции по почестям и привилегиям, стоявшей выше должности канцлера и всех прочих". Коннетабль входил в королевский совет, без его санкции не мог решаться ни один вопрос, связанный с военными делами и вообще с управлением государством. Во время войны он получал высокое жалованье (до ста ливров в день) и долю захваченной в битве или при штурме города добычи.

Маршалы располагали гораздо меньшей властью, командуя отдельными частями армии и военными лагерями. Главной их задачей был сбор войска, проведение инспекций и смотров, обустройство лагеря. В их обязанности входило также наказание воинов за всевозможные проступки. Под началом короля или коннетабля маршалы лишались всякой самостоятельности и только в случае их отсутствия получали право вести войска, давать сражения, издавать приказы и прокламации. К высшим военным чинам Франции относились еще два человека: командир арбалетчиков, который был главнокомандующим пехотой и артиллерией, и хранитель орифламмы — хоругви аббатства Сен-Дени, которая была главным знаменем короля и его войска. Эту должность, на которую назначались пожизненно, мог занимать только рыцарь, доказавший в бою свою храбрость и давший клятву скорее умереть, чем отдать почетный символ врагу.

Еще одним следствием Столетней войны стало выдвижение на должности коннетабля и маршалов вместо представителей аристократии незнатных дворян наподобие того же Дюгеклена — хитрого и жестокого командира "компании" наемников. Проявляя нередко больше способностей, чем вырождающиеся аристократы, они в то же время сквозь пальцы смотрели на нарушения дисциплины, совершаемые их подчиненными, а нередко и сами оказывались замешаны в грабежах и насилиях. Руководимые ими войска тиранили мирное население не меньше, чем англичане, опустошая целые облает как саранча. И если в правление Карла V Мудрого порядок в армии еще как-то поддерживался, то при его безумном сыне и бессильном внуке положение стало плачевным. Это отразилось и на боевых качествах французских войск, которые почти всегда терпели поражения в столкновении с врагами, даже когда те значительно уступали им числом. Англичане в тот период даже шутили, что для сражения с французами им не обязательно брать с собой оружие — нужны только веревки, чтобы связывать пленных.

С такой армией предстояло иметь дело Жанне, которая 21 апреля со своей свитой прибыла из Тура в Блуа. В этом старинном городе, стоящем на берегу Луары в 70 км от Орлеана, к тому времени уже собралось войско из 6–7 тысяч человек, разделенное на полсотни отрядов. Главными из них командовали люди, которые с тех пор участвовали во всех походах Жанны, поэтому о них нужно рассказать хотя бы вкратце.

Рауль де Гокур (1370–1472) с юных лет участвовал во всевозможных войнах, сражался даже с турками в Болгарии. Много лет провел в английском плену, защищал осажденный Орлеан, а позже освобождал юг Франции от бургундцев. На реабилитационном процессе Жанны дал подробные показания, скрыв, однако, от судей свои непростые отношения с покойной Девой. Как и многие аристократы, он относился к ней свысока и в первое время откровенно саботировал ее приказы, вызывая гневные отповеди с ее стороны.

Этьен де Виньоль (1390–1442), больше известный под прозвищами Ла Ир (Гнев) и Сатана, был гасконцем и, естественно, отличался бешеным темпераментом, храбростью и самолюбием, превосходящим все пределы. Со своим отрядом он участвовал во многих битвах Столетней войны, включая защиту Орлеана. Был бесконечно предан Жанне, ради нее даже согласился молиться, — правда, молитвы выдумывал сам. Одна из них звучала так: "Господи, сделай для Ла Гира то, что Ты хотел бы, чтобы Ла Гир сделал для Тебя, если бы Ты был Ла Гиром, а Ла Гир Господом".

Жан Потон де Сентрай (1390–1461) был близким товарищем Ла Гира, таким же, как он, грабителем и богохульником. Защищал Орлеан, позже освобождал Нормандию и во время торжественного въезда короля в Руан нес его меч. Стал единственным соратником Жанны, дожившим до последних битв Столетней войны. Скончался в Бордо, завещав все состояние на богоугодные дела.

Жан де Броссе, сеньор де Буссак (137,5 1433) маршал Франции, командир королевской гвардии. Всю жизнь воевал с англичанами, прошел с Жанной все кампании вплоть до рокового похода к Комньену. Умер от лихорадки.

Жан II, герцог Алансонский (1409–1476), стал самым верным сторонником Девы из числа принцев крови. Участвовал в операциях в долине Луары, но после неудачной осады Парижа оставил армию и уехал в Нормандию освобождать от англичан свои земли. Неоднократно ссорился с Карлом VII, а потом и с его сыном Людовиком XI, сидел в тюрьме и даже был приговорен к смертной казни. Умер в заключении в Лувре.

Жан, Бастард Орлеанский (1403–1468), воспитывался вместе с Карлом VII и долго был его советником, но потом угодил в ссылку по навету ла Тремуя. Командовал обороной Орлеана, позже выполнял ответственные военные и политические поручения короля. В 1439 году получил титул графа Дюнуа, в 1443-м — графа Лонгвиля. Его отношения с Жанной тоже были сложными, хотя он отдавал должное ее уму и патриотизму.

Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Ре (1404–1440), родился в семье бретонских аристократов, в результате женитьбы получил огромное состояние. Вступив в королевское войско в Блуа, стал особенно близок к Жанне. После коронации Карла VII стал маршалом, но гибель Жанны заставила его удалиться в свое поместье, где он занялся черной магией. В 1440 году был арестован и казнен по обвинению (как иногда считают, ложному) в убийстве как минимум 140 малолетних детей.

Жиль де Рэ. Неизвестный художник

Руководимая всеми ими армия была обычным средневековым войском со всеми его недостатками, но Жанне эта обычность была в новинку. Она тут же потребовала удалить из лагеря проституток и торговцев вином, запретила грабежи, азартные игры и даже сквернословие, обязала не только простых солдат, но и командиров ежедневно молиться, а по воскресеньям посещать мессу. Эти условия были настолько необычными, что их от удивления приняли. Герцог Алансонский вспоминал: "Жанна сильно гневалась, когда слышала, что солдаты сквернословят, и очень их ругала, и меня также, когда я бранился. При ней мне приходилось сдерживать себя". Надо сказать, что похожие благочестивые нормы внедрил в своей армии Генрих V Английский; не только англичане, но и многие французы считали, что именно поэтому он одерживал победы и поэтому ему не грех было подражать.

Но почему закаленные в боях ветераны послушались 17-летнюю девушку, а не послали ее куда подальше? Думать, что они боялись наказания, нелепо — в этом случае они с их отрядами легко могли перейти к противнику или дезертировать, что во время войны случалось сплошь и рядом. Считается, что ее душевная чистота и религиозное рвение положительно влияли на солдат, и отчасти так и было. Но не меньше на них подействовала необычность самой ситуации, когда ими командовала юная крестьянка, — это требовало необычного поведения. К тому же Жанна обходилась со своими людьми по-доброму, для каждого находила улыбку и слово ободрения, не злоупотребляла дисциплинарными мерами. Ее искренне полюбили и простые бойцы, и командиры, но как полководца до поры не воспринимали. Скорее, ее считали талисманом, призванным поднимать боевой дух армии.

Это проявилось сразу же, как только 27 апреля французская армия выступила в поход на Орлеан. Колонны солдат растянулись на целый километр; за ними следовали 600 телег с провизией и снаряжением и 400 голов скота. К городу вели две дороги: одна по правому берегу реки, через Бос, другая — по левому, через Солонь. Они были равными по длине, но первая шла мимо позиций англичан и занятых ими крепостей, двигающееся по ней войско было уязвимо, и командиры решили идти второй дорогой. Она была скрыта от глаз врага, но требовала переправы войска на лодках через широкую Луару. Жанна, не знавшая всех этих тонкостей, решительно потребовала доставить ее прямо к лагерю английского командующего — после гибели графа Солсбери этот пост занял не менее опытный военачальник Джон Толбот, граф Шрусбери. Ей пообещали это сделать.

Поход продолжался два дня. На подходе к городу Жанна чувствовала себя совершенно измученной: все рыцари ехали налегке, отдав тяжелые латы оруженосцам, а она все время была в полном вооружении — привыкала к весу доспехов (напомним, это 25 килограммов) и теперь еле волочила ноги. Кое-как взбираясь на коня при помощи пажа, она заставляла себя ехать во главе колонны и непринужденно отвечать на приветствия командиров. Впереди уже показался город — но между ним и войском блестела лента реки! Жанна была разгневана: соратники обманули ее, подойдя к Орлеану не с той стороны. И ради чего? Ведь теперь им придется на глазах у враг а переправлять на другой берег армию и обоз, что займет как минимум несколько дней — средств переправы с собой не взяли, а у осажденных были только несколько плотов и рыбацких лодок.

Надо было как-то выходить из положения. На совете решили переправить только небольшой отряд солдат и часть обоза. Остальное войско должно было отойти к Блуа и снова подойти к Орлеану уже с другой стороны. Бастард Орлеанский, командовавший обороной, настаивал, чтобы Жанна вместе с ним вошла в город. Вначале она отказывалась, не желая оставлять армию, но потом поняла, как сильно измученным осадой горожанам хочется увидеть ее, и согласилась. Поздно вечером 28 апреля Жанна, Бастард, Ла Гир и маршал Буссак пересекли на лодке Луару, петляя среди островов и запруд, и высадились у поселка Шесси к востоку от города. За ними следовала вторая лодка с оруженосцами Девы и ее братьями, которые поклялись не оставлять сестру в опасности. Гости расположились на ночлег в доме богатого купца Ги де Кайи, а утром вступили в город через Бургундские ворота. Их встречала огромная толпа — казалось, сюда сошлись все горожане вместе с семьями.

"Дневник осады Орлеана", который вел неизвестный горожанин, сообщает: "Так она вошла в Орлеан, по левую руку на прекрасной лошади ехал великолепно вооруженный Орлеанский Бастард, ее сопровождали благородные и храбрые сеньоры, конюшие, капитаны и воины и несколько человек из гарнизона, а также горожане Орлеана вышедшие ей навстречу По пути ее приветствовали и другие воины, горожане и горожанки Орлеана с большим количеством факелов в руках, выказывающие такую радость, как если бы они увидели, что Господь снизошел к ним, — и не без основания, ведь они перенесли столько страданий, горя и мук и уже сомневались, что к ним придет помощь, и боялись потерять и жизнь и имущество… Все смотрели на нее с большой любовью — и мужчины, и женщины, и малые дети. И они толпились и толкали друг друга, чтобы дотронуться до нее или до коня, на котором она сидела".

Жанна д’Арк в бою. Художник Г.-А. Штильке

Она проехала через весь город, от одних ворот до других, люди всю дорогу шли за ней. По дороге от факела случайно вспыхнуло знамя — дурной знак! — но Жанна ловко выхватила его из рук оруженосца и погасила огонь стальной перчаткой.

Девушку приветствовали восторженные крики; теперь уже никто не сомневался, что ей суждено снять осаду города.

Конечным пунктом ее движения был дом городского казначея Жака Буше, куда ее определили на постой. Уставшая, она уснула крепким сном — а утром была разбужена шумом толпы. Горожане, не слушая своих магистратов, требовали, чтобы Дева немедленно вела их против проклятых годонов — так французы называли англичан от их любимого ругательства God damned — "черт побери". Она с трудом объяснила им, что до прибытия армии из Блуа атака будет бессмысленной и обернется только напрасными жертвами. К тому же она надеялась получить ответ на второе свое письмо, отправленное лорду Толботу с герольдом. Она снова призывала его снять осаду и покинуть Францию вместе со всеми его солдатами — иначе они умрут.

Герольд так и не вернулся, и Жанна отправила следом второго. Тот принес печальную новость — англичане заковали его напарника в цепи и собираются сжечь как сообщника колдуньи. Она решила сама поговорить с годонами и залезла на баррикаду, построенную на мосту у занятого врагом укрепления Сент-Антуан. Поглядеть на нее явился комендант Турели Уильям Гласдейл, один из самых жестоких и ненавистных горожанам английских командиров. Она потребовала от него вернуть ей герольда и уйти прочь от города, но Гласдейл расхохотался:

— Убирайся сама, проклятая шлюха! Возвращайся пасти своих коров, пока мы не поймали тебя и не сожгли:

Жанна от обиды даже заплакала, хотя уже не раз слышала, что англичане называют ее распутницей и ведьмой.

— Мне жаль тебя, Гласидас! — крикнула она сквозь слезы. — Вы все равно скоро уйдете отсюда, но ты этого уже не увидишь!

Сделав это предсказание, она поспешила уйти — комендант махнул рукой, призывая арбалетчиков. Вернувшись в город, она осматривала его укрепления и поднималась на стены, разглядывая форты неприятеля. Утром 3 мая армия из Блуа еще не подошла. Обстановка в городе накалялась, говорили, что англичане подстерегли армию в пути и полностью уничтожили. Другие уверяли, что наемные отряды просто разбежались, не желая воевать с грозным противником. Жанна уговаривала горожан подождать — ведь большая армия двигается медленно. Она оказалась права: на рассвете следующего дня дозорные на башнях увидели подходившее с запада французское войско.

Жанна выехала навстречу армии с Ла Гиром и его отрядом. Она боялась, что засевшие за укреплениями враги ударят по французам с флангов, но те не решились вступить в бой, и войско без помех вошло в Орлеан. За обедом ее навестил Бастард, сказавший, что к англичанам тоже идет подкрепление во главе с героем "Битвы селедок" Джоном Фастольфом. Взволновавшись, она потребовала при подходе англичан немедленно доложить ей:

— Клянусь Богом, если ты не доложишь мне об этом, я обещаю отрубить тебе голову!

Бастард кисло улыбнулся — попробовала бы эта мужичка так пошутить с ним в другое время… Но она вновь оказалась права: знатные командиры войска вовсе не собирались признавать Жанну равной себе. Они по-прежнему рассчитывали использовать ее исключительно для воодушевления солдат и парода, а военные дела решать по своему усмотрению. Чтобы поставить ее на месте, они сразу после прибытия армии в город устроили в доме канцлера Кузино военный совет. Там было решено устроить утром вылазку против английского укрепления Сен-Лу, стоявшего вдалеке от других. Деву об атом не предупредили — первая победа освободителей Орлеана должна была обойтись без ее участия, что поубавило бы ей гонору.

Не раз оказывалось, что Жанна наделена особым предчувствием, позволявшим ей угадывать развитие событий. Вот и следующим утром паж д’Олон еще досматривал сладкие сны, а она уже трясла его за плечо:

— Вставай, мой друг! Я знаю, что за стенами начинается битва, мы должны спешить!

Впрочем, особого предчувствия не требовалось: под окнами уже толпились городские ополченцы, которые услышали шум битвы и торопились на помощь своим. Когда они подъехали к Бургундским воротам, им навстречу устремилась толпа бегущих солдат. Оказалось, что англичане были начеку — они отбили первую атаку, потом вторую. Когда бегство грозило стать всеобщим, к Сен-Лу устремилась Жанна со знаменем в руке во главе небольшого отряда ополченцев. Оглядев укрепление, стоящее на невысоком холме, она увидела, что что оно не имеет стен, а окружено лишь двойным частоколом, из-за которого ведут огонь пушки и лучники. Отступающие солдаты вдруг услышали пронзительный крик: "Вперед!" Оглянувшись, они увидели на склоне маленькую девичью фигурку, неистово размахивающую знаменем. Внезапно панику сменило воодушевление — не желая отставать от своего командира, бойцы поворачивали назад и бежали к укреплению, укрываясь от огня за каменными уступами. Англичане, похоже, этого не ожидали: не успели французы подойти к Сен-Лу, как их враги бросили пушки и бросились бежать.

У самой цели Жанна увидела внизу толпу людей с оружием, выбегающих из леса. Это были англичане из соседних укреплений, которых Толбот вел на помощь своим. Но частокол уже вспыхнул — поняв, что форт не спасти, защитники подожгли его. Понял это и Толбот, давший отряду приказ отступать. За дымовой завесой часть врагов смогла уйти, 160 человек было убито, 40 попало в плен. Взятие Сен-Лу стало первой за долгое время победой, одержанной французами. К тому же это было единственное английское укрепление к востоку от Орлеана, и его потеря размыкала кольцо окружения города.

На следующий день военный совет, снова собравшийся без Жанны, решил атаковать Турель. Мощная крепость отрезала путь к Орлеану со стороны Луары, из нее постоянно обстреливали город. Потеряв ее, англичане должны будут или снять осаду, или дать решающее сражение, в котором преимущество сил будет на стороне французов. Но пока силы сторон примерно равны, и англичане могут сорвать штурм Турели, перебросив в решающий момент силы с правого берега. Поэтому нужно отвлечь их вылазкой в том направлении, например против укрепления Сен-Лоранс к западу от города. И сделать это нужно силами орлеанских ополченцев. После атаки на Сен-Лу они так и рвались в бой — пускай повоюют, сберегая тем самым жилки благородных рыцарей. Пускай даже их ведет Дева: ей достанется слава взятия жалкой крепостицы, а главные дела будут вершиться совсем в другом месте, и уже без нее.

За Жанной послали гонца, пригласив на совет. Когда ей изложили суть предстоящей операции, она сердито нахмурилась: в чем смысл штурма Сен-Лоранса, если Турель останется у англичан? И зачем нужно посылать на что нелегкое дело одних ополченцев, которые вряд ли смогут справиться без рыцарей? И чем, кстати, в это время будут заниматься эти самые рыцари? Она требует у собравшихся открыть их подлинные планы, угрожает им Божьей карой. Тогда Бастард нехотя признал, что рыцари готовы помочь горожанам, отвлекая внимание врага на другом берегу, где-нибудь в районе Турели. Жанна сразу все поняла и решила переиграть коварных соратников. Для виду согласившись с их решением, она отправилась к арсеналу и нашла там начальника городской артиллерии Жана Монтеклера, попросив его наутро созвать ополченцев к Бургундским воротам. А потом отправилась в дом Буше, чтобы хоть немного поспать.

Утром 6 мая в назначенном месте собралось несколько сотен людей с оружием, но сенешаль Рауль де Гокур отказался открыть для них ворота. Подоспевшая Жанна, разобравшись в ситуации, велела прорываться силой. Гокуру пришлось не только подчиниться, но и самому пойти с ополченцами. Они долго переправлялись через реку на нескольких больших лодках; людей сначала перевозили на островок Туаль недалеко от левого берега, а оттуда по мосту из поставленных борт к борту лодок они добирались до суши. Там Жанна развернула знамя и велела своему герольду трубить наступление. Первый форт Жан-ле-Блан оказался пустым — англичане стянули все силы к Турели. Крепость прикрывал форт Сент-Огюстен, расположенный в бывшем монастыре августинцев, откуда захватчики выгнали монахов. Окруженный валами и рвами форт казался неприступным, взять его без помощи рыцарей было нереально.

Жанна на лодке вернулась в город, чтобы поторопить рыцарей, но оказалось, что те не спешат выступать. Ей объяснили, что если силы осажденных уйдут к Турели, англичане могут напасть на Орлеан из укрепления Сен-Лоранс, где стоят их главные силы. Тогда городу будет угрожать серьезная опасность. Жанна в ответ заметила, что противник вряд ли станет лезть на городские стены, оставив без защиты свою главную крепость — Турель. Капитаны нехотя согласились с ней и велели своим отрядам готовиться к переправе. Пока на лодки грузили пушки, заводили лошадей и солдат, события на левом берегу приняли тревожный оборот. Устав ждать, ополченцы и воины де Гокура решили штурмовать Сент-Огюстен, но натолкнулись на ливень стрел и камней. Атакующие отхлынули назад, англичане погнались за ними. В любую минуту отход мог превратиться в паническое бегство. Тут на переправе появилась Жанна с верным Ла Гиром. К тому времени на левый берег успела переправиться только малая часть армии, но медлить было нельзя. Подняв знамя, она крикнула: "За мной!" Солдаты устремились за ней, бегущие, увидев это, поворачивали и присоединялись к ним. Англичане, увидев несущуюся на них толпу, поспешили укрыться в форте, к которому уже подходили основные силы.

Установив на лафеты пушки, французы начали обстреливать валы Сент-Огюстена. К вечеру крепость была взята, Жанна одной из первых взобралась на насыпь и укрепила там свое знамя. Лишь немногие англичане смогли уйти в Турель, остальных перебили. Чтобы остановить начавшийся грабеж, командиры велели поджечь разрушенный форт. При свете пламени они погрузились на лодки и вернулись в Орлеан, оставив большую часть войска ночевать возле развалин. Вернулась и Жанна — уставшая, с ушибленной о камень ногой, она хотела набраться сил перед завтрашним наступлением. Но на совещании перед сном ей сообщили, что наступления не будет. Капитаны решили, что не стоит рисковать — закрепившись на достигнутых рубежах, они будут ждать подхода подкреплений. Французская армия и так превосходила английскую почти вдвое, но со времен Азенкура она боялась выходить в сражение, не имея как минимум трехкратного перевеса.

Жанну это решительно не устраивало. Она понимала, что боевой дух солдат, окрепший после первых успехов, компенсирует численность, но каждый день промедления убивает этот дух. К тому же подкрепление от короля вряд ли прибудет, зато к англичанам вот-вот подойдет войско Фастольфа, и тогда расстановка сил изменится не в пользу французов. Нет уж, она не позволит капитанам украсть у нее победу! Утром она поспешила покинуть дом Буше, отказавшись от завтрака, и пообещала: "Вечером мы вернемся через мост". Когда она переплыла реку, французский лагерь гудел: солдаты только что услышали об отмене наступления. Жанна решительно отменила приказ — наступление начнется сейчас же!

Путь к Турели вел через ровную, насквозь простреливаемую местность, за которой были ров, земляной вал, мост-настил из досок и только йотом — мощные стены крепости, расположенной на острове. Наскакивать на нее отдельными отрядами бессмысленно, нужен дружный натиск всего войска. Если им удастся развить успех, с того берега ударят орлеанцы, и тогда крепость точно не выдержит… Но солдаты не спешили наступать, никто не хотел делать первый шаг к грозящим смертью стенам. Тогда Жанна подхватила на плечо осадную лестницу и вышла вперед:

— Все, кто любит меня, — за мной!

Она знала, что солдаты пойдут за ней, поэтому не оглядывалась. Пробежала через поле, прыгнула в ров, выбралась, приставила лестницу к насыпи. В этот миг английская стрела вонзилась ей в плечо, точно угодив в щель между латами… Девушка очнулась на руках у оруженосцев, которые вынесли ее с поля боя. Она сразу поняла, что штурм провалился: увидев, что Дева ранена, солдаты побежали прочь от Турели. Неужели этот день, избранный для победы, станет днем очередного поражения? Она с трудом поднялась, ухватилась за обломок стрелы, торчащий из раны, и одним рывком выдернула его, ахнув от боли. Лекарь быстро наложил на рану тампон, пропитанный оливковым маслом, и сделал перевязку. Оруженосцы помогли ей облачиться в латы. Пошатываясь, она вышла вперед и заговорила:

— Именем Господа, мы должны сегодня взять эту крепость! Годоны устали не меньше вас, у них кончаются ядра и порох. Еще одно усилие — и они побегут, победа будет за нами. Через час назначаю атаку, а пока отдохните и поешьте.

Многие солдаты не спали всю ночь и сейчас с облегчением повалились на траву. С едой не спешили — все знали, что ранение в живот на сытый желудок может оказаться смертельным. Но многие решили, что умирать лучше сытыми, и расхватывали привезенные из города припасы — хлеб и соленую рыбу. Ровно через час протрубили сигнал к атаке. Англичане отстреливались слабо — похоже, у них действительно кончились боеприпасы. Жанна, еще не окрепнув после ранения, на этот раз не пошла в атаку, доверив знамя герольду. Не прошло и десяти минут, как знамя заполоскалось на верхушке вала, и Дева во главе основной части войска устремилась вперед. Враги в беспорядке отступали по мосту, спеша укрыться за стенами крепости. Тут ровно в середину моста врезалась барка, пущенная из города и нагруженная горючими веществами. Смелые речники на подходе подожгли эту плавучую бомбу и тут же попрыгали с нее в реку. Громадный костер охватил мост, загнав англичан в ловушку. Одни из них спешили к крепости через стену огня и дыма, другие поворачивали назад и падали под ударами настигающих французов. Бегство прикрывали командиры, среди которых был и Уильям Гласдейл. Отбиваясь до последнего, они отступали все дальше, пока горящие стропила моста не рухнули вместе с ними в Луару. Тяжелые доспехи потянули англичан ко дну, сбылось еще одно предсказание Жанны.

С другого берега к Турели спешили орлеанские ополченцы, обрушившись на растерянных врагов с тыла. После недолгого боя крепость пала. Четыреста англичан погибло, двести сдались на милость победителя. Вечером Жанна во главе войска вернулась по мосту в Орлеан, где радостно звонили колокола всех церквей. Девушка слышала этот звон как сквозь вату, едва не падая с коня. В доме Буше ее осмотрел лекарь, покачавший головой: рана воспалилась и опухла, еще пара часов, и лечить ее было бы поздно. Бог все-таки хранит Деву! Намазав рану целебной мазью, доктор ушел, приказав больной как минимум два дня не вставать с постели.

Конечно, она не послушалась — ведь следующий день, воскресенье 8 мая, должен был стать решающим. Рано утром дозорные доложили, что англичане выходят из своего лагеря в Сен-Лорансе и строятся в колонны со знаменосцами впереди. Если они решили сражаться, то это самоубийство: у французов больше сил, и их боевой дух крепок, как никогда. Капитаны уже предвкушали легкую победу, приказав войскам выйти за городские стены и приготовиться к бою. В решающий момент, как обычно, появилась Жанна. Теперь на нее с обожанием смотрели не только простые солдаты, но и многие рыцари. Один из них спросил, можно ли им сражаться в воскресный день. Девушка ответила, что сражения может и не случиться. Она ясно понимала, что теперь враги вряд ли решатся вступить в битву. Скорее всего, они уходят. Так и случилось — простояв перед городом около часа, войска Толбота повернулись и направились на запад, в сторону Менга. Французы поспешили занять укрепления, оставленные в большой спешке: там нашлись не только пушки и порох, но и пленники, изможденные, но живые.

При известии о конце осады радость горожан удвоилась, колокольный звон стал еще громче. На площади уже выкатывали бочки с вином. Между тем в доме канцлера Кузино проходил очередной военный совет — Жанну на него опять не позвали. Капитаны составили реляцию королю, подробно описав свои усилия и подвиги в борьбе с неприятелем. Говорилось, что все операции велись по плану, составленному в соответствии с правилами полководческого искусства Бастардом Орлеанским и Раулем де Гокуром. Только этим, а еще, конечно, помощью Божьей объяснялась столь полная и окончательная победа. Когда бумага была уже готова, спохватившийся Ла Гир потребовал внести в нее имя Девы. Без особой охоты собравшиеся согласились, сделав приписку: "В некоторых сражениях принимала участие и Дева".

Однако теперь эту осаду, как и имена участвовавших в ней полководцев, помнят лишь потому, что в ней принимала участие Жанна д’Арк. День 8 мая стал национальным праздником Франции, соединившись через века с другим памятным событием — капитуляцией фашистской Германии. Именно в этот день произошел решающий перелом в ходе Столетней войны, навсегда связанный с именем города на Луаре и его освободительницы — Орлеанской Девы.

 

Глава третья

ТРИ МЕСЯЦА ЧУДЕС

Снятие осады Орлеана вызвало радость не только в самом городе, но и во всем королевстве. Дни, прежде уныло тянувшиеся чередой неудач, понеслись со скоростью молнии.

Жанна д’Арк во время осады Орлеана. Художник Ж.-Э. Ленепвё

Из Орлеана в Шинон один за другим неслись гонцы, и дофин Карл без конца переписывал обращение к своим "добрым городам и областям" в связи с происшедшими событиями. После прибытия в город поиска во главе с Жанной он писал: "Именем короля, дорогие и возлюбленные, мы полагаем, что вам известны постоянные усилия, предпринимаемые нами, дабы оказать в меру наших сил помощь городу Орлеану, уже долгое время осаждаемому англичанами, давними врагами нашего королевства… И поскольку мы знаем, что наибольшей радостью и утешением для вас, преданных подданных, будут хорошие вести, возвещенные мною, сообщаю вам, что милостью Божьей, от которого все зависит, мы вновь, и дважды за одну педелю, сумели снабдить продовольствием, хорошо и обильно, город Орлеан на виду у врага, который ничего не смог сделать, дабы воспрепятствовать нам".

На тот момент прорыв в город двух обозов с продовольствием был самой большой новостью, но на следующий день Карл дописал строки о взятии укрепления Сен-Лу. Но этим дело не кончилось: "После того как мы написали это письмо, к нам прибыл герольд, примерно через час после полуночи, жизни своей не пощадивший, дабы сообщить мам, что в прошлую пятницу наши люди переправились через реку на лодках у Орлеана и осадили со стороны Солони бастиду, расположенную на краю моста. И в тот же день укрепились в бастиде августинцев и в субботу также штурмовали еще не занятую ими часть названной бастиды, преграждавшей въезд на мост, а было там 600 английских воинов под двумя стягами и знаменем… И наконец, проявив геройство и храбрость, милостью Божьей они заняли названную бастиду, а все англичане, которые там находились, были убиты или взяты в плен".

На рассвете 10 мая дофин, который от волнения не мог уснуть, дополнил наконец письмо последними строчками: "И с тех пор, еще до завершения этого письма, прибыли к нам два дворянина, коим было поручено засвидетельствовать и подтвердить все сообщенное герольдом и рассказать более подробно, чем он… После того как наши люди в прошлую субботу взяли бастиду на краю моста и наголову разгромили врага, на следующий день еще остававшиеся англичане отступили и бежали так поспешно, что оставили свои бомбарды, пушки и все военное снаряжение и большую часть продовольствия и вещей".

В тот же день в оккупированном англичанами Париже секретарь местного парламента Клеман де Фокомбер записал в свой дневник невиданную новость: "Стало известно, что в прошлое воскресенье люди дофина после нескольких штурмов при постоянной поддержке артиллерии в большом числе вошли в бастиду, удерживаемую Гийомом Гласделем и другими английскими капитанами и солдатами, и именем короля взяли ее, как и башню у выхода с Орлеанского моста на другом берегу Луары, и что в этот же день другие капитаны и воины, державшие осаду… покинули бастиды и сняли осаду, и солдаты короля разбили врага, и была с ними Дева, и сражались они под ее стягом, как говорят". Фокомбер был так заинтересован случившимся, что набросал на полях изображение Девы, какой он ее представлял — обычная девушка в платье и с длинными волосами, но с мечом и знаменем в руках. Это единственный прижизненный "портрет" Жанны, но он говорит не о ее внешности, а лишь о том, какой ее поначалу представляли французы. Только потом разнеслась весть, что Дева носит мужскую одежду, что часть людей осуждала, а другая, напротив, видела в этом доказательство ее особой миссии, направляемой самим Господом.

Еще 9 мая Жанна покинула ликующий Орлеан и вместе с Бастардом отправилась в Тур на встречу с королем. Немецкая хроника того времени рассказывает: "Она выехала навстречу королю, держа в руке свой стяг, и они встретились. Когда девушка склонила голову перед королем так низко, как только могла, король тотчас велел ей подняться, и подумали, что он чуть было не поцеловал ее от радости, охватившей его. Это случилось в среду, предшествующую Троице, и она оставалась при нем дольше, чем до третьего дня июня". Текст хроники, автором которой был Эберхард фон Виндеке, показывает, что известность Жанны быстро перешла границы Франции. В Европе внимательно следили за ходом Столетней войны, от которого зависела безопасность соседних стран, и поражение англичан не могло укрыться от глаз дипломатов, которые по обычаю всех времен были одновременно и шпионами.

Особенно любознательны были итальянцы, связанные с Францией торговыми интересами. В дневнике богатого венецианца Антонио Морозини цитируются письма его агентов, касающиеся Жанны. В одном из них, посланном из Брюгге, говорится: "Эта девушка явилась к дофину и хотела говорить только с ним и ни с кем другим… Она сказала ему, что он должен сделать еще одно усилие в этой войне, направить в Орлеан продовольствие и дать бой англичанам — французы, несомненно, победят, и с города будет снята осада… Англичанин по имени Лоуренс Трент, человек честный и сдержанный, узнав, что сообщают в своих письмах столько уважаемых и достойных доверия людей, пишет: "Это сводит меня с ума". Он добавляет как очевидец, что многие бароны, а также простые люди относятся к ней с большим почтением… Ее бесспорная победа в дискуссиях с профессорами богословия наводит на мысль о святой Екатерине, спустившейся на землю. Многие рыцари, слыша, какие доводы она приводит и какие великолепные слова произносит каждый день, считают, что это великое чудо".

Конечно, интересовались Жанной и ее враги — англичане и их французские союзники. В "Дневнике парижского горожанина", одном из интереснейших источников той эпохи, писец Парижского университета, настроенный враждебно к дофину и всем патриотам, сообщал, что Дева выросла в Лотарингии и с детства творила чудеса: "Лесные и полевые птицы прилетали по ее зову и клевали хлеб у нее на коленях, как ручные". Еще одним ее чудом стало предсказание смерти, сделанное английскому капитану у стен Орлеана: "Так и случилось, ибо он утонул в день сражения". Запись сделана в мае, а это значит, что гибель Гласдейла в битве за Турель уже получила широкую огласку. Общее мнение друзей и врагов гласило: никто во Франции еще не совершал столь славных дел, как Дева, за такое короткое время. Достаточно было нехитрого подсчета: Орлеан осаждали двести дней, а для снятия осады усилиями Жанны хватило девяти.

Но почивать на лаврах было рано — Дева торопила события, заявив дофину что пора готовить коронацию. С этим были согласны далеко не все: большинство полководцев считали, что теперь, в условиях растерянности противника, возможно освобождение крупных юродов. Одни предлагали наступать на Париж, другие захватить Нормандию с Руаном, чтобы разорвать связь между Англией и ее войсками на континенте. Со стратегической точки зрения ото и правда казалось лучшим ходом, но Жанна думала иначе. Без законного короля Франция так и останется телом, лишенным головы, и все ее победы вскоре обернутся поражениями, как случалось уже не раз. Ей пришлось долго отстаивать свою точку зрения, путешествуя вслед за королем из замка в замок. Окончательное решение было принято 22 мая в Лоне, о чем вспоминал Дюнуа на оправдательном процессе: "Перед тем как войти, Дева постучала в дверь, а войдя, нала на колени, обняла ноги короля и сказала следующие слова или сходные с ними: "Благородный дофин, не собирайте более так часто столь долгих советов, но как можно скорее поезжайте в Реймс, чтобы получить достойную вас корону"". При этом она, как обычно, сослалась на Божью волю, и тогда король спросил, откуда эта воля ей известна. Дюнуа передает ее ответ так: "Когда дело не ладилось, потому что не хотели довериться ей в том, что ей было сказано именем Бога, она удалялась и молилась Богу, жалуясь Ему, как ей трудно заставить поверить своим словам тех, с кем она говорит; и после произнесения молитвы, обращенной к Богу, она слышала голос, обращенный к ней: "Дочь моя, ступай, иди, я приду тебе на помощь, иди". И слыша этот голос, она испытывала большую радость, и ей хотелось постоянно находиться в этом состоянии… Повторяя, таким образом, услышанные слова, она необычайно радовалась, подняв глаза к небу".

Ссылка на Божий авторитет сделала свое дело: король и его военачальники согласились с ее советом. Из Лота она отправилась в Сен-Флоран-ле-Сомюр в замок герцога Алан-сонского. Он сумел наконец уплатить англичанам выкуп за свою свободу и мог теперь, не нарушая клятв, участвовать в войне. Радушно приняв Жанну, он вместе с ней отправился в Сель-ан-Берри, а потом в Сент-Эньян, где король собирал войско для похода. Туда со всех сторон стекались молодые дворяне, одним из которых был Ги де Лаваль, родственник Жиля де Ре из Бретани. Он хотел не только поучаствовать в войне с англичанами, но и увидеть прославленную Деву, и его желание исполнилось: "Дева оказала очень хороший прием моему брату и мне, она была в боевом снаряжении, только голова оставалась непокрытой, в руке она держала копье. После того как мы приехали в Сель, я отправился к ней в дом, чтобы повидаться; она приказала принести вина и сказала, что скоро угостит меня вином в Париже. И кажутся божественными ее поступки, и радостно видеть и слышать ее".

Жанна вручила юноше свадебный подарок для его выходящей замуж матери — золотое кольцо. Молодой провинциал был совершенно очарован: "Я видел, как она, в доспехах и при полном боевом снаряжении, с маленькой секирой в руке, садилась у выхода из дома на своего огромного черного боевого коня, который пребывал в большом нетерпении и не позволял оседлать себя; тогда она молвила: "Отведите его к кресту", который находился перед церковью на дороге. Затем она вскочила в седло, а он не шелохнулся, как если бы был связан. И тогда она обернулась к церковным вратам, находившимся совсем близко от нее: "А вы, священники и священнослужители, устройте процессию и помолитесь Богу". И тогда она отправилась в путь, приговаривая: "Идите вперед, вперед". Миловидный паж нес ее развернутое знамя, а она держала в руке секиру. Ее брат, прибывший неделю тому назад, уехал вместе с ней, он был в доспехах и вооружен…"

Те теплые весенние дни в долине Луары стали самым безмятежным временем в военной карьере Жанны. Она гуляла, играла в мяч, тренировалась в обращении с мечом и копьем. Каждый день к ней приходили как местные жители, так и гости издалека, желавшие взглянуть на Деву, — многие смотрели молча, издалека, только самые смелые подходили ближе и что-нибудь спрашивали. Она общалась со всеми ровно и приветливо, хотя это назойливое внимание было тягостно для нее. Скоро мирная передышка кончилась; 6 июня Жанна с братом отправились в Роморантен, а оттуда к Орлеану, где набранное королем войско соединилось с освободившей город армией. Англичане под предводительством графа Саффолка отошли на восток к Жаржо, где ждали подхода подкреплений Джона Фастольфа — с их помощью они рассчитывали дать сражение французам, разбить их и снова осадить Орлеан. Целью французских полководцев было освобождение верховьев Луары, откуда открывался путь на север, к Реймсу.

Командовать Луарской кампанией поручили герцогу Алансонскому, армия которого насчитывала 2000 человек.

В Орлеане к ним присоединились еще столько же, а у англичан в Жаржо было вдвое меньше. Однако капитаны опасались идти на штурм; недавние победы еще не вытравили в них привычный страх перед врагом. На военном совете Жанне опять пришлось просить, доказывать, грозить, но окончательного решения так и не приняли. 11 июня войска подошли к Жаржо и стали лагерем в окрестностях. Позже герцог рассказывал: "Узнав об этом, англичане вышли навстречу и сначала оттеснили людей короля. Видя это, Жанна подхватила свое знамя и пошла в наступление, увещевая и приободряя солдат, и солдаты короля сражались так храбро, что эту ночь они провели в предместье Жаржо. Я верю, что Бог руководил этим делом, поскольку этой ночью, в сущности, не было выставлено охранение и, если бы англичане вышли из города, солдаты короля оказались бы в большой опасности".

Утром следующего дня Жанна решительно взяла дело в свои руки. По словам герцога, "она сама обратилась ко мне: "Вперед, милый герцог, на штурм!" И так как мне казалось преждевременным так быстро начинать наступление, Жанна сказала: "Не сомневайтесь, час наступает, когда это угодно Богу". И еще она сказала, что следовало действовать, когда того хочет Бог: "Действуйте, и Бог будет действовать!" — а позже она утешила меня: — "О милый герцог, неужели гы боишься? Разве ты не знаешь, что я обещала твоей жене привезти тебя обратно целым и невредимым?"…Вдруг Жанна попросила меня перейти на другое место, иначе находящееся в городе орудие, на которое она мне указала, убьет меня. Я отошел в сторону, и чуть позже на том самом месте, с которого я ушел, был убит некто по имени монсеньор дю Люд; это меня чрезвычайно напугало, и после случившегося я не перестаю изумляться словам Жанны".

Граф Саффолк попросил о перемирии, но его не стали слушать: всем было ясно, что победа уже близка. Жанна со знаменем стала подниматься на стену, но брошенный сверху камень сбил ее на землю. Тут же поднявшись, она закричала: "Друзья, вперед! Господь наш вынес приговор англичанам, и теперь они наши!" Ободренные солдаты бросились вперед, и крепость пала — это было 12 июня. Саффолк вместе со всем гарнизоном сдался в плен, а войско направилось к городам Менг и Божанси. Жанна в это время поехала отдохнуть в Орлеан, но уже через день вернулась к войскам. За это время к французам пожелал присоединиться коннетабль Артур де Ришмон, долго находившийся в опале. Этот жестокий и жадный коротышка был в то же время талантливым полководцем, и его помощь могла оказаться весьма полезной. Однако мало кто мог найти с ним общий язык, и герцог Алансонский прямо заявил Жанне: если Ришмон появится в армии, то его здесь не будет. Ей пришлось мирить военачальников, проявляя при этом недюжинный талант дипломата.

Гонцы донесли, что с севера к ним подходит английское войско; дождавшись прихода Фастальфа, Талбот решил дать решающее сражение на подступах к Орлеану. У англичан было около 4000 человек, у французов — чуть меньше. Английский командующий планировал решительным ударом разбить вражескую армию и вновь осадить город или даже взять его с ходу, пользуясь тем, что французский гарнизон почти полностью покинул его. 17 июня обе армии встали друг против друга, но было уже поздно, и битву перенесли на следующий день. Вечером состоялся военный совет, на котором Жанна велела всем рыцарям приготовить хорошие шпоры. Герцог Алансонский в тревоге спросил: "Неужели мы обратимся в бегство?" Но она ответила, что шпоры нужны для преследования англичан.

Битва состоялась у городка Пате к северу от Орлеана. Лучшее ее описание оставил Жан де Вавреи, француз, сражавшийся, как многие другие, на стороне англичан. Толбот расположил у опушки леса на мути французской армии засаду лучников, которая должна была, как при Креси и Пуатье, с безопасного расстояния расстрелять рыцарское войско. После этого смешавшиеся ряды французов должен был атаковать авангард под командованием самого Толбота, а стоявший позади отряд Фастольфа довершил бы разгром. Этот стройный план разрушило событие, которое трудно было не связать с вмешательством высших сил. Когда французский авангард под началом Ла Гира и Потона де Сентрая уже подходил к месту засады, из леса неожиданно выскочил олень, ворвавшийся прямо в расположение англичан. Стрелки начали ловить его, раздался шум, и французы поняли, где находится противник. Они тут же бросились на лучников, не дав им времени подготовиться к стрельбе, изрубили их и врезались в авангард англичан, который начал в беспорядке отходить. Увидев бегущих в его сторону солдат, Фастольф решил, что битва проиграна, и велел трубить отступление. Ваврен пишет: "Ему было сказано в моем присутствии, чтобы он сам о себе позаботился, так как они проиграли битву. И французы, участвовавшие в схватке, могли вволю убивать или брать в плен, как им заблагорассудится; и в конце концов англичане потерпели полное поражение при малых потерях со стороны французов".

Французские хронисты пишут, что с их стороны погибло всего три человека, а потери английской армии составили 4000 убитыми и плетнями. Это типичное для средневековых авторов преувеличение: немалая часть англичан спаслась, и бургундский историк Ангерран де Монстреле более объективно оценил их общие потери в 2000 человек. Сегодня эти цифры выглядят скромно, но для крупных сражений Средневековья они вполне внушительны: примерно столько же потеряли французы при Креси и Пуатье. Джои Толбот попал в плен, где находился до 1433 года. Фастольф бежал с остатками армии, за что его обвиняли в трусости и даже в предательстве, что вряд ли справедливо: в других сражениях он проявил себя толковым и храбрым командиром. Шекспир, поддавшись общему мнению (как и в случае с Жанной д’Арк), изобразил его в образе трусливого хвастуна Фальстафа.

Битва при Пате повлияла на современников еще сильнее, чем снятие осады Орлеана. Ее единодушно признали признаком того, что небесное покровительство окончательно перешло от англичан к французам и время их поражений кончилось. Даже в Париже, расположенном в 150 километрах от Пате, жители "подумали, что теперь арманьяки нападут на них, усилили караулы и начали укреплять крепостные стены". Арманьяки оставили о себе в столице недобрую память — их грабежи и беззакония вынудили на-рижан в 1418 году поднять восстание и сдать город бургундцам. Состоятельные горожане по-прежнему поддерживали бургундскую партию и англичан, но городские низы были недовольны и все чаще поговаривали о том, что при своем, французском короле их положение было бы куда лучше. Эти разговоры особенно усилились после Пате, когда всю страну охватил патриотический подъем. Именно с этого сражения начались "три месяца чудес", когда сторонникам дофина почти без сопротивления удалось занять обширные территории на севере страны.

Армия продолжала расти — после Пате добровольцы шли в нее уже не поодиночке, а целыми отрядами. Одних влекла мысль об освобождении страны и возвращении к мирной жизни, других — перспектива хорошо поживиться в освобожденных от англичан городах. К королю стали перебегать феодалы, служившие прежде его противникам. К концу июня армия, обосновавшаяся теперь в городе Жьен к востоку от Орлеана, насчитывала уже 12 тысяч воинов. С такой силой даже осторожный дофин решился отправиться в Реймс, но его сборы затянулись на целых 11 дней; кроме армии, нужно было взять с собой весь двор с сотнями вельмож, слуг, конюших, поваров, фрейлин, пажей, а также повозки с провизией и всевозможным добром.

Король каждый день рассылал грамоты своим "верным городам", знатнейшим сеньорам и духовным лицам, приглашая их на коронацию. Герцогу Бургундскому он писать отказался, тогда Жанна продиктовала письмо сама. В этом письме она призывала Филиппа Доброго "не воевать более со святым Французским королевством" и помириться со своим "братом". Дофин с герцогом и правда были троюродными братьями, но между ними царила непримиримая вражда с тех пор, как Карл VII организовал убийство отца Филиппа Жана Бесстрашного. Естественно, герцог на письмо не ответил, а между тем все области на пути от Луары к Реймсу находились в его руках. Жанна рассчитывала, что после Пате бургундцы не осмелятся воевать с победоносной французской армией, и надежды эти блестяще оправдались.

Первым городом на пути армии, двинувшейся в путь 29 июня, был Оксер. Горожане так и не открыли дофину ворота, пообещав, что сделают это, если ему покорятся Труа и Реймс. Труа, где был подписан злополучный договор 1420 года, был столицей Шампани, богатым городом купцов и сукноделов. Приблизившись к нему, Карл отправил горожанам письмо, обещая полное прощение и безопасность в случае добровольной сдачи. Жители Труа колебались; если они и хотели сдаться, то им мешал это сделать сильный бургундский гарнизон. На переговоры они послали францисканского монаха, брата Ришара; приблизившись к Жанне, он начал усиленно креститься и брызгать в ее сторону святой водой, словно собирался изгнать дьявола. "Не бойтесь, отче, я не улечу!" — сказала она, улыбаясь. Конечно, она знала о том, что враги называют ее ведьмой, но до поры потешалась над этими слухами.

На самом деле французам было не до веселья: большой, хорошо укрепленный город мог надолго задержать армию. Но Жанна, по словам Дюнуа, сказала Карлу: "Благородный дофин, прикажите, чтобы ваши люди пришли и осадили город Труа, и не затягивайте Совет, потому что, во имя Бога, не пройдет и трех дней, как я введу вас в город Труа любовью, или силой, или храбростью и лживая Бургундия будет этим посрамлена". Сказав это, она принялась расставлять войска и артиллерию вдоль крепостных рвов, "и она так хорошо потрудилась этой ночью, что на следующий день епископ и горожане, дрожащие и трепещущие, выказали повиновение королю".

Эта "психическая атака" указала путь, которым французская армия с тех пор исправно следовала. 10 июля дофин торжественно въехал в город, и Жанна следовала за ним в числе военачальников. Города Арси и Шалон добровольно вручили победителям ключи. В последнем из них Жанну встретили земляки из Домреми, специально пришедшие повидать ее. Один из них, Жан Моро, еще много лет благоговейно вспоминал, как девушка подарила ему свое красное платье для его дочери. Очевидно, это было то же платье, в котором Жанна в свое время явилась в Вокулёр, — выходит, что она пронесла его через все свои странствия как память о доме. То, что она теперь вдруг решила избавиться от него, говорило о тревожном предчувствии завершения своего предназначения, а с ним и жизни. Предчувствием можно считать и слова, сказанные ею другому земляку, Жерардену из Эпиналя, — она призналась, что не боится ничего, кроме предательства. А ведь Жанна тогда находилась на пике славы, и казалось, что никто в целом королевстве не осмелится поднять на нее руку.

До Реймса оставалось совсем немного. 16 июля в замке Сет-Со король принял именитых горожан, которые выразили ему полную покорность. В тот же день город спешно покинули сторонники бургундской партии, одним из которых был местный уроженец Пьер Кошои, бывший ректор Парижского университета. Этого предателя и будущего палача Жанны судьба будто нарочно наградила фамилией, близкой по звучанию к слову cochon — свинья. Сын богатого винодела, он родился в 1371 году и получил в Париже степень доктора богословия, прославившись не столько как ученый, сколько как умелый и жесткий администратор. В политической борьбе Кошои сразу принял сторону бургундцев, а потом и англичан, став советником короля Генриха V, а после его малолетнего сына Генриха VI, Получив в награду богатое епископство Бове в Пикардии, он потерял его из-за прихода французских войск во главе с Жанной и навсегда затаил злобу против нее.

Но пока девушка не слышала про Кошона и не думала о нем. Вечером того же 16 июля она вместе с королем вступила в Реймс под радостные крики жителей. На следующий день в кафедральном соборе состоялась торжественная коронация Карла VII. Вначале он дал необходимые клятвы, потом архиепископ Реньо благословил королевские регалии: корону, скипетр, золотые шпоры, а также "руку правосудия" — ладонь, вырезанную из слоновой кости, которая заменяла французским королям державу. Потом Карла помазали священным миром из аббатства Сен-Реми — по преданию, ангелы принесли его на коронацию первого короля франков Хлодвига. После помазания кистей рук на них надели перчатки и золотое кольцо, символизировавшее союз короля и его народа. Затем его повели к трону, стоящему на возвышении, пока двенадцать пэров — шесть светских и шесть духовных — держали над его головой корону, которую в конце концов водрузил на него архиепископ.

В письме трех анжуйских дворян королеве Марии, которая из-за очередной беременности осталась в Париже, говорилось: "В час, когда король был миропомазан и также когда ему на голову возложили корону, все закричали: "Ноэль!" И трубы зазвучали так громко, что казалось, своды церкви рухнут. И во время этого таинства Дева постоянно находилась рядом с королем и держала в руке свое знамя. И было так отрадно видеть короля, державшегося с большим благородством и достоинством, а также Деву. И Богу лишь известно, были ли вы здесь желанны". На кар тинах, изображающих эту церемонию, Жанну изображают в латах, но на самом деле она была в платье из золотой парчи. Возможно, ее уговорили не нарушать приличий, но архиепископ Реньо был возмущен этим: "Она возгордилась и облачилась в роскошные одежды". Думается, правда, что если бы она явилась в собор в мужском костюме, святой отец был бы недоволен еще больше.

После церемонии Жанна упала перед Карлом на колени и горько заплакала, говоря: "Милый король, отныне исполнено желание Бога, который хотел, чтобы я сняла осаду с Орлеана и привела вас в этот город Реймс принять ваше святое миропомазание, показав тем самым, что вы истинный король и тот, кому должно принадлежать королевство". "Почему же ты плачешь?" — спросил в недоумении король. "Потому, что мне скоро предстоит покинуть вас". То же самое она сказала отцу и матери, которые тоже присутствовали на церемонии, приехав из Домреми по ее приглашению. Точных слов ее мы не знаем, но Жак д’Арк и Изабелла Роме уехали домой в далеко не радостном настроении.

Коронация Карла VII в Реймсе. Книжная иллюстрация

Но большинство французов ликовали — впервые за три с лишним десятилетия у них появился законный и притом дееспособный король. Многие восприняли это как окончание долгой эпохи бедствий, принесенное волей Всевышнего через Его посланницу — Орлеанскую Деву, которую после Реймса все чаще называли Девой Франции. Эту мысль почти одновременно проводили в своих сочинениях три выдающихся деятеля французской культуры XV века. Первым был известный богослов Жан Жерсон (1363–1429), скончавшийся в канун коронации Карла VII. Незадолго до этого он написал похвальное слово Жанне, защищавшее ее от обвинений в колдовстве. Жерсон указывал, что девушка, сделавшая своей единственной целью защиту Франции и ее короля, никак не может быть посланницей дьявола.

Вскоре после коронации свою поэму "Прославление Жанны" написала Кристина Пизанская (1365–1430). Бывшая фрейлина Изабеллы Баварской, она была одной из первых французских поэтесс и Схмело защищала права женщин в своей "Книге о Граде женском". После захвата Парижа бургундцами ей, патриотке Франции, пришлось бежать в монастырь Буасси, где она жила до конца жизни. С приходом Девы, как она признавалась, для нее и для всей страны "снова воссияло Солнце". Кристина сравнивает Жанну с библейскими Деборой, Эсфирью и Юдифью, снова вспоминает предсказание Мерлина и предсказывает своей героине новые удивительные подвиги — победу над еретиками-гуситами в Чехии и даже отвоевание Святой земли у сарацин, о котором европейцы мечтали уже не первый век.

Тогда же, в июле 1429 года, Жанне посвятил свое произведение другой поэт, Ален Шартье (1392–1430). Этот доктор права, дипломат и советник короля написал множество книг в стихах и прозе, включая "Письмо о Жанне", где говорилось: "Вот она, та, что, как кажется, пришла не из земной юдоли, но ниспослана Небом, дабы поддержать голову сраженной Галлии… О дева необычная, достойная похвал и славы, божественных почестей, в тебе величие королевства, ты светоч лилии, ты свет, ты слава не только французов, но и всех христиан". По странному совпадению, все трое авторов, прославивших Жанну при жизни, очень скоро умерли — как будто печальная участь, предназначенная Деве, бросила свою тень и на них.

После церемонии в Реймсе Карл, его армия и свита уже 21 июля двинулись дальше. Первым делом король посетил аббатство Сен-Маркюль-де-Корбени, где провел традиционный для французских монархов обряд исцеления больных золотухой. Теперь его путь лежал к Парижу, который нужно было освободить, но Карл не торопился — путь длиной 150 километров занял у него больше месяца, притом что сопротивления ему по-прежнему никто не оказывал. Одной из причин была дипломатическая игра: еще 30 июня камергер де ла Тремуй начал переговоры с посланцами герцога Бургундии. Он добивался разрыва англо-бургундского союза и ухода бургундцев из захваченных ими французских областей. Узнав об этом, герцог Бедфорд забеспокоился и немедленно пригласил Филиппа Доброго погостить в Париже. Там бургундцу были вручены 20 тысяч ливров на военные нужды и обещана еще большая сумма вместе с новыми владениями. Заручившись поддержкой союзников, бургундцы стали неуступчивей, и в итоге де ла Тремуй вместо мира заключил с ними смехотворное перемирие сроком на две недели.

Жанна ничего не знала об этих закулисных переговорах, но призрак предательства не переставал тревожить ее. 11 августа у города Крепи-ан-Валуа она вдруг сказала Бастарду: "Надеюсь, мой Бог и Создатель позволит мне уехать домой и пасти овец в хозяйстве отца и матушки!" До этого она никогда не высказывала подобных желаний вслух. Возможно, причиной была усталость или недовольство бесконечными интригами придворных. Но не исключено, что Дева просто сознавала завершение своей программы — все ее планы до этого заканчивались коронацией Карла, и что делать дальше, она не знала. Может быть, она думала, что после этого англичане сразу признают свое поражение и уйдут, но они не ушли. Теперь требовались долгие усилия, военные и дипломатические, а они были ей явно не по плечу. "Месяцы чудес" кончились, впереди были серые будни. Подчинишься хитрым царедворцам вроде де ла Тремуя, стать всего лишь одним из капитанов королевского войска такая участь не привлекала Жанну. Растерянность возвращали ее к мыслям одоме, оставленном полгода назад. 31 июля Карл VII выполнил ее просьбу и освободил жителей Домреми от налогов они не платили их до Великой французской революции.

Армия миновала Суассон, Шато-Тьери, Монмирай. Навстречу ей из Парижа направился Бедфорд с англобургундским войском численностью до 5000 человек. Из Монтеро он послал королю Франции письмо, полное оскорблений: "Вы, искушающий и злоупотребляющий доверием невежественного народа, вы, прибегающий к помощи людей суеверных и проклятых, таких, как бесноватая, потерявшая стыд распутница, одетая в мужскую одежду". 14 августа англичане остановились у деревни Монпийю близ Санлиса, где рассчитывали встретить французов. Герольд Беррийский, бывший свидетелем тех событий, сообщал: "Весь день они стояли друг против друга на расстоянии выстрела из кулеврины, и не было между ними ни изгородей, ни кустов, и не произошло никакого сражения. А вечером король удалился и повел свою армию в Крепи, а герцог Бедфорд отправился в Санлис".

Странно, что Жанна не помешала отмене сражения, в котором численно превосходящие французы вполне могли победить. Быть может, она не решалась возражать королю так же решительно, как его капитанам. Недовольство она выражала только в письмах одно из них было отправлено жителям Реймса; "Обещаю и ручаюсь, что не покину вас, пока жива. Это правда, что король заключил на пятнадцать дней перемирие с герцогом Бургундским… Сколько бы ни было перемирий, заключенных подобным образом, я этим очень недовольна и не знаю, буду ли соблюдать их. Но ежели я соблюдаю их, то только потому, что дорожу честью короля".

17 августа в Крени-ан-Валуа королю передали ключи от Компьена сильной крепости в Пикардии, гарнизон которой отказался от присяги герцогу Бургундскому. На следующий день король и его военачальники въехали в город, где Жанна встретилась с командиром гарнизона Гийомом де Флави, сыгравшим в ее судьбе весьма мрачную роль. В Компьене задержались надолго — здесь проходили переговоры с бургундцами, которые закончились 28 августа подписанием нового перемирия, теперь уже на четыре месяца. По нему французы обязались не захватывать принадлежащие Бургундии крепости и даже отдавали им обратно несколько городов, включая тот же Компьен. Взамен посланцы герцога негласно пообещали воздержаться от помощи англичанам. Неясным оставался вопрос о Париже, которым англичане и бургундцы владели совместно: король хоть и отправлялся к его стенам, но дал понять, что штурма не будет, если герцог выполнит свое обещание.

Когда переговоры еще продолжались, Жанна, намученная бездействием, оставила Комиьен и поехала к Парижу с герцогом Алансонским и его отрядом. 26 августа они достигли города Сен-Дени, расположенного совсем рядом со столицей (а позже поглощенного ею). Это было сделано вопреки воле короля, уже готового повернуть войско и уйти за Луару. Волей-неволей ему пришлось последовать за Девой к Парижу и стать лагерем в его предместьях. Момент для штурма был удачный: в Нормандии усилилась активность партизан, и Бедфорд отправился туда с большей частью армии. В городе осталось не более 2000 английских и бургундских солдат. Правда, на их стороне были симпатии многих жителей столицы, но там имелись и сторонники арманьяков, готовые в нужный момент оказать помощь королю. Присутствие Девы воодушевляло и их, и французских солдат, которые по-прежнему рвались в бой.

Но странное дело — дар предсказания будто бы оставил Жанну. Она никому не говорила, что возьмет Париж, что Бог велит англичанам оставить город. Голоса, не оставляющие ее прежде без поддержки, на время замолчали. Только крепло странное чувство, что Бог оставил ее, что она выполнила свою задачу и обречена теперь исчезнуть — может быть, вернуться домой, как ей хотелось? Но теперь ей и дома не дадут покоя, да и как оставить без присмотра армию, короля, всю Францию? Нет, нужно идти в этот поход, в котором — она все яснее понимала это, — у нее нет шансов победить.

 

Глава четвертая

УДАР В СПИНУ

28 августа 1429 года Жанна смотрела на Париж с вершины холма Мучеников Монмартра. Герцог Аланонский, стоявший рядом, рассказывал ей про огромный город, какого она не видела никогда в жизни. Париж, римская Лютеция, уже почти тысячу лет был столицей Французского королевства. Когда-то маленький и тесный, за последние полтора века он сильно разросся вместе с королевскими владениями. В центре, посреди Сены, располагалось сердце города — остров Сите с высокими шпилями Нотр-Дама и Сент-Шапели, — а по обоим берегам теснились храмы, дворцы, бесчисленные дома и лавки. Столицу защищали крепкие стены времен Филиппа-Августа, перестроенные при Карле V. На эти стены и ворота в них Жанна смотрела взглядом опытного военачальника. Прямо перед ней были ворота Монмартр, слева — Сен-Дени, справа — Сент-Оноре. Последние казались самыми удобными для штурма: подходы к ним были густо застроены домами, значит, стрелять по нападающим будет трудно. Но ворота были защищены башнями со множеством бойниц и двумя глубокими рвами с подъемными мостами. Взять их непросто — пожалуй, лучше будет перебраться через стену подальше от башен и их смертоносного огня. А пока не подошли главным силы, будет не лишним потрепать нервы противнику.

Жанна д'Арк осаждает Париж. Средневековая миниатюра

Следующие несколько дней пушки герцога Алансонского обстреливали стены города с высот Монмартра, а сам герцог без устали ездил в Санлис, где обосновался король, и обратно. Он передавал Карлу все более настоятельные просьбы Девы: "Я введу вас в Париж, Ваше величество, только не медлите!" Но Его величество продолжал тянуть время — принимал просителей, охотился, посещал храмы и святые места… Ему казалось, что Париж и так перейдет к нему после неизбежного мира с бургундцами. Зачем торопиться и тратить силы на штурм хорошо укрепленного города? Невольно в нем поднималось раздражение против Жанны — девушка хорошо поработала, но теперь становится помехой. Она думает, что может решать за короля, какие города брать, с кем воевать, а с кем договариваться. Какое самомнение со стороны неграмотной крестьянки! Народ любит ее, но прежде всего он предан своему монарху. Деве нужно указать ее место, а если она не согласится… тогда…

Дальше король предпочитал не загадывать — нужно было как-то разобраться осадой Парижа, в которую он был втянут помимо воли. Когда оттягивать дальше стало уже просто неприлично, войско двинулось в поход и за три дня добралось до стен Пранжа — это было 7 сентября. На следующий день был назначен штурм. Шеститысячной королевской армии противостояли 4000 солдат врага и местных ополченцев. Натиск на стену между воротами Сент-Оноре и Сен-Дени возглавили сама Жанна, Жиль де Ре и Рауль де Гокур.

Секретарь Парижского парламента Клеман де Фокомбер, тот самый, что нарисовал портрет Жанны, вечером этого тревожного дня записывал в дневник: "Четверг, 8-й день сентября. Праздник Рождества Богородицы. Солдаты мессира Карла де Валуа, собравшиеся в большом числе пред стенами Парижа у ворог Сент-Оноре в надежде захватить город и нанести вред жителям Парижа в большей степени внезапностью нападения, чем мощью и силой оружия, около двух часов пополудни начали делать вид, что хотят осадить названный город Париж… И в этот час были в Париже поддавшиеся панике или подкупленные люди, поднявшие голос во всех частях города и с той и с другой стороны мосгов, которые кричали, что все потеряно, что враг вошел в Париж и что всем нужно бежать и стараться спастись".

Скорее всего, эти паникеры были сторонниками арма-ньяков, но за оружие они так и не взялись. Париж не поддержал своих освободителей, которые без устали лезли на стену, приставляя к ней лестницы и падая вниз под градом стрел и ливнем горячей смолы. Еще один очеиидец событий, французский офицер Персиваль де Кани, вспоминал: "Дева взяла в руки свое знамя и среди первых вошла в ров со стороны Свиного рынка. Штурм шел трудно и долго, и было отрадно слышать весь этот шум и грохот выстрелов пушек и кулеврин, из которых обстреливали нападающих, и летели во множестве стрелы, дротики и копья… Штурм продолжался примерно с часу после полудня до часа наступления сумерок; после захода солнца Дева была ранена стрелой из арбалета в бедро, а после ранения она изо всех сил кричала, чтобы каждый приблизился к стенам и что город будет взят; но, поскольку наступила ночь и она была ранена, а солдаты устали от долгого штурма, который они предприняли, сир де Гокур и другие пришли за Девой и против ее воли вынесли ее из рва, и так закончился штурм".

Можно только удивляться силе духа девушки, которая после серьезного ранения отказывалась покидать иоле боя, а в лагере Ла-Шапель не забылась сном, а молилась чуть не до рассвета за победу французов. На следующий день она уже собиралась ехать на место боя вместе с герцогом Алансонским, но пришедшие к ним герцог Бар и граф Клермон передали приказ короля — прекратить наступление. Другим приказом было велено разрушить построенный накануне дощатый настил через ров. Войска отступили в Сен-Дени, где 10 сентября Карл VII распорядился "вернуться к реке Луаре". Жанна пыталась возражать: как можно отступать теперь, когда до победы осталось совсем немного? Но на сей раз ей мало кто верил, да и сама она, казалось, не верила себе. Быстрое взятие Парижа было невозможно, как и долгая осада в условиях, когда к городу двигались новые силы англичан. В глубине души Жанна понимала это, но она оказалась заложницей своих побед. Первое поражение не разрушило веру народа в нее оно подорвало ее веру в себя. Может быть, поэтому она перед отъездом пожертвовала базилике Сен-Дени свои доспехи, будто чувствуя, что скоро ее ратная служба подойдет к концу.

Путь от Парижа солдаты прошли куда быстрее, чем к нему — все устали и хотели поскорее вернуться к мирным занятиям. Вернувшись 21 сентября в Жьен, король своим указом распустил армию, которая и так уже наполовину разошлась по домам. Он был полон надежд посол герцога Бургундского Пьер де Бофремон пообещал ему, что он получит Париж "в должное время". Одновременно герцог продолжал двойную игру: встретившись с Бедфордом, получил от него новые деньги и новые области, и союз их, как сообщают хронисты, "стал крепче, чем когда-либо прежде". Узнав об этом, Карл не очень расстроился — он и не думал, что кузен будет соблюдать какие-то договоренности. Но его следовало наказать — к примеру, отобрать у бургундцев захваченные ими крепости в верховьях Луары. Эту не слишком значительную кампанию король решил доверить Деве: пусть развеется после неудачи под Парижем.

В конце сентября в Бурже начало собираться новое войско, но денег на его снаряжение было мало, а призыв к патриотизму в этот раз не помог — ведь воевать предстояло не с англичанами, а с бургундцами, теми же французами.

В итоге удалось набрать от силы тысячу солдат. Жанну покинули старые соратники — герцог Алансонский уехал в свои владения, Жиль де Ре остался при дворе, Бастард Орлеанский защищал от англичан низовья Луары. Они, как и она, не видели смысла в будущей кампании, но она поклялась служить королю и продолжала делать это теперь, когда поставленная ею перед собой задача была выполнена. Продвигаясь со своей армией вдоль реки, она брала один городок за другим. Неожиданно сильное сопротивление оказала крепость Сен-Пьер-ле-Мутье, штурм которой начался 4 ноября. Защитники метко обстреливали атакующих из луков и поливали горячей смолой, французы начали отступать. У стены осталась одна Жанна, и верный д’Олон поспешил к ней, чтобы увести прочь. Но девушка отказалась уходить:

— Я не одна, за мной многие тысячи! Мы не отступим, пока не возьмем эту крепость!

Увидев ее решимость, солдаты вернулись, и крепость была взята. Движение вперед все больше замедлялось: бургундцы забирали с собой или уничтожали все припасы, промозглая осенняя погода выматывала последние силы из голодных людей. В конце ноября надолго застряли у сильной крепости Ла-Шарите, куда на помощь Жанне пришел граф Людовик де Бурбон со своим отрядом. Крепость защищали 300 человек под командованием наемника Перрине Грессара — в свое время он взял в плен де ла Тремуя, стребовал с него огромный выкуп и знал, что мстительный камергер не помилует его, поэтому держался до последнего. Осада длилась целый месяц; люди Грессара не только не сдавались, но и смело контратаковали, захватив у противника огромную бомбарду по прозвищу "Пастушка", привезенную из Орлеана. Теперь это чугунное чудовище обстреливало со стен французов, наводя ужас. Армия таяла, одни погибали под градом пуль и ядер, другие просто разбегались. В конец декабря Жанне пришлось снять осаду и ни с чем вернуться в Жаржо. Это было второе ее поражение после Парижа.

Зиму она провела при королевском дворе в Бурже, а на севере между тем возникла новая угроза. "Три месяца чудес" отдали королю Карлу земли на северо-востоке Франции, в Шампани и Пикардии. Ему присягнули Труа, Шалон, Санлис, Суассон, Компьен. Это ставило прегражу честолюбивым планам герцога Бургундского, который мечтал о великой державе от Северного моря до Прованса. При его отце Жане Бесстрашном эти планы начали осуществляться — были присоединены Нидерланды, к Бургундии отошли обширные районы Восточной Франции, герцог Савойский заключил с ней союз. Теперь Бедфорд пообещал Филиппу Шампань, но присутствие там французских войск портило все дело, разрывая "Бургундскую империю" пополам. Герцог надеялся вернуть себе шампанские города, подкупив их власти и запугав жителей. Кое-где это удалось, но Компьен оставался непреклонным, его население было настроено резко против бургундцев. Между тем этот город находился на перекрестке главных дорог Северной Франции, и обладание им было чрезвычайно важно.

Перемирие 28 августа отдавало город бургундцам, но его жители не желали мириться с этим. Отказались они и принять королевский гарнизон, не без оснований считая, что он может предать их врагу. Капитану Гийому де Флави пришлось согласиться с мнением горожан. Тогда уполномоченный короля граф Клермон предложил герцогу Филиппу самому "урегулировать" ситуацию в Компьене, то есть захватить его. С наступлением весны к городу стали стягиваться бургундские отряды. Оборона Компьеиа была не такой важной для исхода Столетней войны, как оборона Орлеана, но она много значила для отношений между Францией и Бургундией и готовности последней к соглашению с королем. Понимая это, Жанна жаждала принять участие в этой кампании, которой предстояло стать для нее последней. Она знала, что король будет чинить ей препятствия, поэтому взяла с собой только добровольцев, преданных лично ей — несколько сотен солдат. Из капитанов с ней пошли Амбруаз Лоре и Потон де Сентрай, его неразлучный спутник Ла Гир воевал в это время в Нормандии.

В конце марта отряд Жанны добрался до города Ланьи, в окрестностях которого уже давно орудовала интернациональная банда английских и французских дезертиров, не дававшая покоя жителям. По их просьбе Дева напала на грабителей и легко рассеяла их; главарь шайки Франке из Арраса был схвачен и отдан горожанам для справедливого суда. Выслушав рассказы о злодениях наемника, Жанна не стала проявлять обычное милосердие и согласилась со смертным приговором. За это руанский трибунал после обвинил ее в убийстве, хотя такие негодяи, как Франке, находились вне закона, и с ними при поимке мог расправиться любой. Там же, в Ланьи, она совершила настоящее чудо, о чем мы знаем из материалов того же трибунала: "Спрошенная о возрасте ребенка, коего она оживила в Ланьи, она ответила, что ребенок был трех дней от роду; и его поднесли к образу Богоматери в Ланьи, и Жанне сказали, что юные горожанки пребывали подле сего образа и чтобы она изволила пойти туда и молить Бога и Богоматерь, дабы они даровали ребенку жизнь. Тогда она пошла вместе с другими девушками и молилась, и наконец жизнь появилась в ребенке, каковой трижды зевнул и был окрещен. Затем он сразу же умер и был погребен в освященной земле. Как говорили, он уже три дня не подавал признаков жизни и был черен, как туника названной Жанны".

Как ни толкуй этот эпизод, он свидетельствует о стихийно возникшем в народе культе Девы, которой приписывались самые невероятные способности. Чудесное оживление и расправа над бандитами привели к тому, что местные жители стали массово вступать в войско французов, которое достигло почти 2000 человек. Это вызвало тревогу не только бургундцев, но и англичан, которые как раз готовились к "альтернативной" коронации: 23 апреля малолетний Генрих VI с большой армией высадился в Кале, чтобы торжественно короноваться в Париже. Но появление Жанны на севере мешало этим планам — вдруг она снова решит штурмовать столицу? К тому же в Нормандии партизаны действовали все смелее, и гарантировать монархубезопасный проезд не мог никто.

Оставалось ждать и надеяться, что французы потерпят поражение под Компьеном и город перейдет в руки бургундцев. На помощь последним англичане выслали небольшой отряд лучников. В апреле к городу подпушил бургундский авангард под командованием одноглазого Жана Люксембургского, графа Линьи. Сам герцог Филипп с основными силами подтягивался с севера, не особенно торопясь — осада обещала быть долгой. 14 мая Жанна со своим отрядом прорвалась в осажденный город Оказалось, что там уже находится архиепископ Реньо де Шартр, прибывший по приказу короля с какой-то миссией, суть которой он ей не открыл. Возможно, речь шла об очередных переговорах с бургундцами, но в присутствии Жанны они вряд ли могли бы состояться. Впрочем, она не сидела в городских стенах, а сразу бросилась в соседние крепости искать помощи. Ее ждало разочарование: сильнейший в окрестностях гарнизон Суассона, прежде подчинявшийся королю, перешел на сторону герцога. Тем временем Филипп подошел к Компьену и внезапным ударом захватил одно из укреплений.

Жанна поспешила обратно, и 23 мая ее отряд вновь прорвался в Компьен. Архиепископа уже не было — вероятно, его загадочная миссия была выполнена. Капитан Гийом де Флави рассказал ей, что враги расположились на противоположном, северном берегу Уазы. Слабое место их позиций — укрепление Марии к северо-западу от города, где стоял отряд бургундских наемников, возглавляемый капитаном Нуалем. Они не горели желанием сражаться, поэтому решительный удар мог заставить их отступить. Тогда расположившиеся рядом англичане оказались бы зажаты между отрядом Жанны, городскими стенами и рекой. Их разгром мог разрушить всю оборону противника.

Флави одобрил план Жанны, но попросил времени на подготовку. Вылазку назначили на пять часов пополудни, а пока она отдала своим людям распоряжения и отправилась помолиться в приходскую церковь Сен-Жак. Находившиеся там люди обратили внимание на ее грустный вид и после службы подошли, чтобы спросить, что с ней случилось. С трудом подыскивая слова, она ответила:

— Друзья мои, я уверена, что сегодня меня предадут и продадут, и я знаю людей, замысливших это. Скоро я не смогу больше служить моей милой Франции, ибо буду отдана в руки смерти.

После событий того злосчастного дня эти слова передавал и из уст в уста, воспринимая их как пророчество, хотя подобное Жанна говорила уже не в первый раз. Пророческим можно назвать все ее поведение в предыдущие месяцы — она будто чувствовала, что ее миссия подходит к концу и разрывалась между покорным принятием своей участи и жаждой жить, вполне естественной для юной девушки. Спокойная сосредоточенность перемежалась у нее с периодами уныния, плохого самочувствия и покаянных настроений. По-видимому, в этот период она снова начала слышать голоса, хотя определенно начала говорить об этом только в плену.

Ровно в пять часов Жанна во главе своего отряда из шестисот бойцов выехала из городских ворот и направилась к Марии, миновав подъемный мост. Впереди скакала Жанна в своих белых доспехах на сером в яблоках коне, за ней — ее брат Пьер, д’Олон, капитан де Флави и командир взвода итальянских наемников Баретта. Увидев их приближение, бургундцы начали поспешно отступать. Все шло по плану, и вдруг с правой стороны появился большой вражеский отряд. План вылазки явно срывался, и французы могли сами оказаться в ловушке, которую они готовили неприятелю. Увидев это, Флави повернул коня и помчался назад к крепости, его воины последовали за ним, бросив отряд Жанны. Ей осталось только сдерживать натиск врагов, чтобы ее люди успели добраться до моста. Поняв ее замысел, к ней присоединились брат и еще несколько человек. Орудуя мечами, они сумели задержать нападавших, и солдаты уже достигли моста. Пора было следовать за ними. И тут случилось такое, что ни она, ни ее соратники не поверили своим глазам. Добравшийся до городских ворот капитан торопливо махнул рукой, и мост начал медленно подниматься на цепях. Успевшие добежать воины цеплялись за него, некоторые падали в воду и камнем шли ко дну.

Жанну окружили со всех сторон, кто-то вцепился ей в ногу, потянул с коня. Уже падая, она замахнулась мечом, но его вырвали из рук. Пленивший ее воин ликующе закричал:

— Это Дева! Я поймал Деву!

Причины того, что случилось 23 мая, до сих пор остаются предметом споров. Многие поклонники Жанны д’Арк считают, что против нее был устроен заговор, нити которого вели в Париж, а непосредственным организатором был Гийом де Флави. Будто бы для этого к нему и приезжал архиепископ, пообещавший королевскую милость за помощь в сдаче Девы врагу. Не исключено, что план вылазки в Марни внушил ей именно Флави, и он же в решающий момент оставил ее без поддержки под предлогом нападения бургундце", которого, возможно, и не было (описания средневековых сражений, как правило, очень ненадежны). А уж решение поднять мост, когда его не перешли еще все воины, однозначно говорит о предательстве.

Захват Жанны д’Арк. Художник А.-А.Дилленс

Но посмотрим на события другими глазами; капитан был храбрым и опытным солдатом, дорожившим своей честью. После пленения Жанны он продолжал защищать Комиьен до подхода королевской армии в октябре, не раз рискуя жизнью. Тем не менее до конца дней cm преследовали обвинения в сдаче Девы врагу, что заставило его оставить военную карьеру и запереться в своей усадьбе. Если допустить, что отряд бургундцев и правда напал на людей Флави, его действия выглядят вполне оправданными — поднять мост, чтобы враги на плечах отступающих не ворвались в город. Так делалось не раз, но в других ситуациях никаких подозрений не вызывало. Не исключено, что Жанне просто не повезло, хотя она сама определенно говорила о предательстве. Действия — точнее, бездействие — короля и его приближенных после ее пленения говорят в пользу именно этой версии. Узнав об этом, Карл VII предложил было собрать деньги для выкупа, но де ла Тремуй сразу заявил, что денег в казне нет.

С просьбой о выкупе Девы к королю обратился весьма уважаемый архиепископ Амбренский Жан Желю: "Я советую вам ничего не жалеть для выкупа Девы, чтоб не заслужить упрека в неблагодарности". Однако придворные придерживались иного мнения. Канцлер Реньо де Шартр снова обвинил Жанну в гордыне: "Дева взята была в плел за то, что она возгордилась… и не исполняла воли Божьей, но делала все по-своему". Он уверял Карла, что лучше бросить ее на произвол судьбы, заменив найденным им, канцлером, пастушком из Жеводана, который тоже собирается воевать с англичанами и, без сомнения, сделает это не хуже Жанны… В первом же сражении пастушок был взят в плен, проведен по улицам Руана и казнен, но Реньо это мало огорчило.

Конечно, у французов имелись знатные английские и бургундские пленники, которых можно было обменять на Деву, но об этом почему-то никто не подумал. Оставалась еще возможность организовать ее бегство, но не случилось и этого. Когда Жанну уже перевезли в Руан (почему не раньше?), король будто бы послал на ее освобождение отряд смельчаков во главе со старым Ла Гиром, но Деву охраняли слишком уж тщательно. Но и это легенда — за весь оставшийся ей год жизни никто из друзей и почитателей не пришел к ней на помощь.

Да она и не ждала помощи с того самого момента, когда бургундский солдат грубо бросил ее на землю и навалился сверху, чтобы она не вырвалась. Но она уже не вырывалась, смирилась, как будто давно уже знала свою судьбу. Как полагалось, солдат отдал ценную добычу своему командиру Лионелю, бастарду графа Вандомского, а тот уступил ее главному начальнику — графу Жану Люксембургскому. Вообще-то девушка должна была достаться сюзерену последнего Филиппу Бургундскому, но тот "великодушно" оставил ее своему вассалу, по привычке ожидая дальнейшего развития событий. Однако герцог не сдержался и в тот же день отправился к Жану в Марии, чтобы взглянуть на знаменитую пленницу. Их встреча состоялась в большом зале замка Клеру а; Жанна увидела еще нестарого (33 года), но совершенно лысого мужчину, одетого во все черное — он до сих пор носил траур по отцу, убитому на мосту Монтеро много лет назад. Прозвищем "Добрый" (Le Bon) он был обязан не доброте, которой отнюдь не обладал, а доблести на поле боя и в постели — герцог был трижды женат и имел множество любовниц. По привычке он пытался смотреть на Жанну как на женщину, но тщетно — ее мужская одежда и угловатые полудетские черты не внушали никакого желания.

О чем они говорили, осталось неизвестным, хотя в зале присутствовало немало придворных, включая придворного историографа Ангеррана де Монстреле. Конечно, герцог хотел увидеть пленницу униженной, испуганней, молящей о пощаде, но этого не случилось. Даже в состоянии глубокой депрессии, в котором она находилась, она наверняка смогла парой фраз поставить на место спесивого бургундца, и его приближенные, боясь гнева господина, постарались поскорее об этом забыть.

Верный себе, Филипп не собирался мстить дерзкой девчонке. Она была ценным товаром для торга сразу с несколькими покупателями. Главными из них, конечно, были англичане, хотя они предпочли действовать через посредников. Уже на следующий день после пленения Жанны на нее как на предполагаемую еретичку предъявил права главный инквизитор Руана. Очень скоро с такой же просьбой к герцогу обратились Парижский университет и епископ Кошон, сославшийся на то, что девушку схватили в пределах его епископства. Помимо желания услужить англичанам, у церковников были свои резоны. В католическом мире в то время назревала великая смута. Папство, прежде твердой рукой державшее идеологические вожжи, уже много лет оставалось расколотым. Претенденты на престол святого Петра, опиравшиеся на поддержку разных государей, проклинали и травили друг друга. Глядя на это, практичные коммерсанты и цеховые старшины спрашивали себя — зачем им такая церковь? В разных концах Европы возникали новые ереси, привлекавшие тысячи сторонников. В Чехии после сожжения на костре национального героя Яна Гуса дело дошло до всеобщего восстания против папской власти. В этих условиях церковные власти проявляли повышенную подозрительность, повсюду видя еретиков и врагов веры.

Появление Жанны было изначально встречено ими с подозрением, как показывали суд в Пуатье и высказывания авторитетных богословов. Уже упомянутый Жан Желю в письме дофину убеждал, что Жанна может завлечь его "в сатанинскую ловушку". Смирившись по необходимости с ее словами и действиями, церковники продолжали следить за ней, терпеливо подмечая все, что, по их мнению, противоречило истинной вере. Таких вещей набралось немало, и главными из них были три. Во-первых, Жанна носила мужскую одежду и занималась мужским делом, дерзко нарушая Божий промысел относительно женщин. Во-вторых, она подрывала авторитет церкви, заявляя, что действует от лица Бога и Его святых и не нуждается в посредниках. В-третьих, она заявляет, что действует по указанию голосов, которые есть не что иное, как дьявольское наваждение. И значит, она — служанка дьявола, ведьма. Для тех служителей церкви, что подчинялись англичанам и бургундцам — а их в то время было большинство, — за этими тремя пунктами, стоял четвертый, главный: Дева боролась против их хозяев и причинила им тяжелый урон, за что уже заслуживала самого сурового наказания.

Герцог Филипп наблюдал за спорами святых отцов, ничего не предпринимая. Он терпеливо ждал, когда на пленницу предъявит претензии реальный партнер — английское правительство в лице герцога Бедфорда и кардинала Винчестера. А пока предложил судить Жанну специальным церковным судом, в который войдут представители и инквизиции, и Парижского университета, и монашеских орденов. Председателем суда он предложил сделать Кошона, с которым был тесно связан — епископ осуществлял связь между герцогским двором и Парижем. В августе именно он привез Филиппу предложение кардинала Винчестерского — выдать Деву англичанам за шесть тысяч золотых ливров, что было весьма значительной суммой. Герцог не уступал, запросив десять тысяч плюс немедленное утверждение его наместником Шампани и Иль-де-Франса. Подумав, англичане согласились — Дева была для них важнее любой суммы денег, — но герцог по-прежнему медлил с ответом.

Порой утверждается, что епископ Винчестерский, выкупивший Жанну для суда над ней, искренне считал ее могущественной колдуньей, способной погубить малолетнего короля Генриха VI и всю Англию. Но все действия этого политика в рясе доказывают, что он был отнюдь не суеверен. Не боялся он и полководческих талантов Девы: даже если бы она вдруг вырвалась из плена, набравший силу французский король уже не доверит ей командование. Вряд ли его пугала и ее народная поддержка — как все тогдашние правители, он относился к простому народу презрительно, не считая его способным на осознанные действия. Суд и расправа над Жанной должны были достигнуть одной главной цели: доказательства, что недавние победы французов, как и коронация Карла VII, достигнуты при помощи колдовства, а значит, недействительны. Это давало возможность не только оспорить их законность, но и натравить на короля католических фанатиков всей Европы, в том числе и самой Франции. Конечно, была и другая цель — отомстить Жанне за оскорбление, нанесенное английским вельможам, за страх, который они испытали. Но епископ, повторим, был политиком и очень редко позволял чувствам одержать верх над разумом.

Между тем Жанна продолжала свой крестный путь по тюрьмам. Просидев несколько дней в сыром подвале замка Клеруа, она была переведена в Болье-ле-Фонтен, которым владел пленивший ее Лионель де Вандом. По дороге ей позволили заехать в монастырь Святой Маргариты в деревушке Элинкур, чтобы преклонить колени перед статуей той, кому, по ее убеждению, принадлежал один из ее возлюбленных голосов. В Болье ее вместе с другими пленниками — братом Пьером и Жаном д’Олоном — заключили в мрачное подземелье, откуда скоро вывели для поездки в город Нойон, куда приехал герцог Бургундский. На сей раз встретиться с ней пожелала его молодая жена Изабелла Португальская; она готовилась родить герцогу наследника, и он счел возможным выполнить ее просьбу и показать ей знаменитую Деву. По мнению Р. Перну, благодаря ее заступничеству Жанна была переведена в более комфортное место. Но, скорее всего, перевод Жанны из Болье был вызван попыткой побега. Однажды солдат, стороживший камеру девушки, куда-то отлучился, и она сумела выйти из башни, но во дворе замка ее заметили и схватили. Позже на суде она рассказала: "Я заперла бы моих сторожей в башне, если бы не привратник, который повстречался на моем пути и увидал меня". Возможно, она смогла бы спастись, если бы не задержалась, чтобы разыскать своих товарищей — Жанна всегда думала о других больше, чем о себе.

В середине июня граф Жан велел перевезти ее в свою постоянную резиденцию — замок Боревуар на нынешней франко-бельгийской границе. Путь туда длиной 60 километров Дева и двое других узников проделали за пять дней, сделав остановку в замке Гам, где века спустя был заключен другой знаменитый пленник — император Наполеон III. От замка Боревуар время оставило только одинокую башню и основание стены, но в XV веке это была грозная крепость, которой владел род Люксембургов — владельцев одноименного герцогства, до сих пор остающегося суверенным государством. Боревуар принадлежал побочной ветви рода, владевшей графством Линьи. В центре замка высился мощный донжон в три этажа на верхнем из которых находилась камера пленницы. На остальных жили домочадцы Люксембурга, три тезки Жанны — жена графа Жанна де Бетюн, ее дочь от первого брака Жанна де Бар и старая тетка, бывшая фрейлина Изабеллы Баварской. Все они недолюбливали англичан и тайно сочувствовали арманьякам, поэтому Дева встретила с их стороны самое теплое отношение. Впервые за время плена у нее появились мягкая постель и приличная еда, ей позволили даже принимать гостей, одним из которых был живший неподалеку молодой рыцарь Эймон де Маси. Он был очарован девушкой и дал понять, что может помочь ей бежать. Но в обмен ему требовалось то, с чем Жанна никак не соглашалась расстаться. После неприятного объяснения сир Эймон в синяках и ссадинах выскочил из башни и больше не появлялся.

Оставалась надежда, что супруга графа уговорит мужа взять у французского короля выкуп за пленницу. Она старалась как могла, и Жан уже начал соглашаться с ее доводами, но тут прибыли посланцы от герцога Бургундского, и его позиция резко изменилась. С тех пор дамы уже не были так откровенны с Жанной, и она чувствовала, что в ее судьбе скоро произойдут совсем не добрые перемены. Однажды, глядя в окно, она увидела, что часть стены замка разобрана для починки — и решилась на побег. Связав простыни, ночью вылезла в окно, но веревка оборвалась. Утром ее, еле живую, нашли на камнях у подножия башни. Долго выхаживали, а потом заперли в камере, охраняя день и ночь.

Она не знала, что происходит за стенами замка. Не знала, что Компьен, героически отбивавший атаки бургундцев, выстоял и 26 октября был освобожден от осады королевской армией. В тот же день герцог Бургундский потребовал у Люксембурга передать ему пленницу. До этого он еще подумывал обменять Жанну на Компьен и другие северные крепости, но теперь победивший Карл VII наверняка не пошел бы на подобный обмен. Это решило судьбу Девы: "добрый" герцог решился продать ее англичанам. К тому времени те как раз сумели набрать нужную сумму — 10 тысяч ливров, которые были перевезены во Францию и вручены казначею Жана Люксембургского Жану Брюизу. Сделка совершилась в строгой тайне, но о ней тут же узнали осведомленные лица по всей Европе. 24 ноября информатор уже знакомого нам Никколо Морозини написал ему из Брюгге: "Достоверно, что Дева отправлена в Руан к английскому королю и по этому случаю мессир Жан Люксембургский, взявший ее в плен, получил 10 тысяч за то, что выдал ее англичанам". Получив письмо, Морозини доложил правительству Венецианской республики: "Сначала мы слышали, что девушка находится в руках герцога Бургундского, и многие говорили, что за деньги англичане получат ее. Узнав об этом, дофин потребовал к себе их посольство, дабы сказать им, что ни при каких условиях он не сможет согласиться на подобное дето и что он так же поступит с теми из их людей, кто находится в его руках".

Еще в конце октября Жанну под строгой охраной отвезли из Боревуара в Аррас, северную резиденцию герцога, а оттуда в замок Ле-Kpoтya на берегу моря, где передали в руки английских посланцев, возглавляемых епископом Кошоном. Начался ее скорбный двухнедельный путь в Руан — самый безопасный для англичан город Северной Франции, выбранный местом суда. Жанну, закованную в цепи, везли в телеге, подкармливая дважды в день черствым хлебом и солониной. Английские солдаты смотрели на нее с откровенной ненавистью, иные даже предлагали бросить ее в речку и проверить, правда ли, что ведьмы не тонут. Кошон с трудом защитил ее, пугая служивых гневом начальства. 23 декабря телега въехала в Руан и по безлюдным улицам когда-то оживленного города добралась до мрачных стен Буврейского замка, построенного в 1204 году Филиппом-Августом. В его башне Орлеанской Деве предстояло провести последние и самые тягостные пять месяцев своей недолгой жизни.

 

Глава пятая

НЕПРАВЫЙ СУД

В Руане Жанну сперва поместили в железную клетку, изготовленную по приказу Кошона, — заполучив желанную добычу, он не мог позволить ей ускользнуть. Вся обстановка — охапка соломы на полу и помойное ведро. Ее руки и ноги были по-прежнему закованы в кандалы, которые не снимались даже во время еды и сна. В конце февраля, когда начался суд, ее перевели в тюремную камеру, где была железная кровать: к ней Жанну приковывали по ночам. Камеру стерегли пятеро солдат, которые являлись туда в любое время, а иногда торчали целыми днями, глядя, не начнет ли ведьма творить какие-нибудь чары. Иногда ее обматывали цепью и в этом беспомощном состоянии щипали и гладили. До крайностей, впрочем, не доходило — она не раз жаловалась судьям на попытки ее изнасиловать, но, похоже, тюремщики все же имели приказ этого не делать.

Главным тюремщиком Жанны стал Ричард Бошан, граф Уорик, представитель старинного английского рода, друг короля Генриха V и наставник его сына. С 1427 года он был капитаном Буврейского замка и умер там же 12 лет спустя, завещав имя и титул своему зятю Ричарду Невиллу, который прославился в годы Войны Роз, получив прозвище "делателя королей". Уорик никогда не поднимался так высоко: он был лишь усердным исполнителем чужой поли. Презирая Жанну как француженку и к тому же простолюдинку, он не сделал ничего, чтобы как-то облегчить ее участь. Помощник руанского бальи Пьер Дарон вспоминает, что видел Жанну в замке Буврей: "Ноги ее были в цепях и к ним была прикреплена большая деревянная колода; при ней было несколько сторожей-англичан". Судебный пристав Жан Массье, который сопровождай пленницу из тюрьмы на допросы, рассказывает: "Я точно знаю, что ночью она лежала, скованная кандалами и крепко привязанная к ножкам кровати цепью, пропущенной через кандалы; кровать же прикреплялась к деревянному брусу длиной пять или шесть футов, замок цепи закрывался на ключ". Массье, правда, сообщает, что перед походом в суд оковы снимали — девушка просто не смогла бы проделать путь в 500 метров с тяжелыми цепями на ногах. Однако на руках у нее оставляли кандалы, а после возвращения в камеру заковывали вновь.

Для пленницы дни заточения тянулись бессмысленной тоскливой чередой, а за стенами замка кипела работа. 3 января 1431 года король Генрих VI особой грамотой передал своему советнику Пьеру Кошоиу, епископу Бове, право судить "Жанну, называющую себя Девой". Стоит отмстить, что Кошон в грамоте был назван не председателем церковного суда, а советником короля, что заранее подчиняло суд светской власти. А позиция этой власти была хорошо известна: Жанна является ведьмой и заклятым врагом англичан, потому заслуживает казни. Фактически приговор был предрешен, но требовалось соблюсти видимость правосудия — как для общественного мнения, так и для папского Рима, которому подчинялись все церковные учреждения.

Завертелись неспешные колеса средневековой) правосудия. Первым шагом здесь было предварительное расследование — еще в декабре герцог Бургундский приказал судебному приставу селения Андело Жерару Пти отправиться в Домреми и собрать там весь возможный компромат на Жанну. Однако из этого ничего не вышло: ее родственники отказались отвечать на вопросы, а односельчане отзывались о Деве самым благоприятным образом. Жерар смог сообщить руанскому трибуналу только то, что желал бы такой репутации для своей сестры. Как о чем-то малозначащем он упомянул о детских играх Жанны под Деревом фей, но опытные инквизиторы сразу же запомнили этот факт на будущее. Других свидетелей у обвинения не нашлось: почти все, кто был знаком с подсудимой, находились во владениях короля Франции. Свидетелями могли стать английские и бургундские военачальники, но они устранились, решив доверить работу по устранению Жанны специалистам — служителям церкви.

В теории отсутствие улик, добытых при предварительном расследовании, было основанием для прекращения процесса и признания Девы невиновной. Но англичане не собирались выпускать добычу из своих рук. Хитроумный Кошон нашел выход, приказав использовать в качестве улик показания самой Жанны на заседаниях трибунала. Чтобы знать, какие вопросы ей задавать, он подослал к узнице под видом духовника свое доверенное лицо, руанского священника Николя Луазелера. Нарушив тайну исповеди, он сообщал трибуналу все, что Дева говорила ему в тюремной камере. Вдобавок через отверстие в стене камеры ее ответы слушали секретарь процесса Гийом Маншон с его помощником Буагийомом, которые сообщили об атом на оправдательном процессе. Поступок Луазелера выглядит особенно подло оттого, что он выдал себя за земляка Жанны и говорил, что сочувствует ей и тоже ненавидит англичан.

Стоит отметить, что всеведущие голоса не предупредили ее об обмане Луазелера, что ставит всех, кто верит в их реальность, перед непростой дилеммой. Или Бог и святые, дававшие указания Жанне, сознательно обрекали ее на гибель, или они сами не подозревали коварства Луазелера, что выглядит совсем уж странно. Но если допустить, что голоса продуцировались сознанием самой Жанны, все становится на свои места. Конечно, она могла заподозрить в пухлом круглолицем священнике провокатора, но он был так добр к ней, так участлив! Измученная заключением девушка невольно потянулась к нему душой, расслабилась, разоткровенничалась…

Тем временем Кошон спешно рассылал посланцев, приглашая явиться в Руан для участия в заседаниях суда авторитетных богословов, проповедников и специалистов по церковному праву. Мало кто отважился отказаться от предложения влиятельного прислужника англичан, хотя некоторые все же отговорились, ссылаясь на возраст или болезнь. В итоге судить Жанну собрались 130 человек, хотя важные решения из них могли принимать только двое — сам Кошон и инквизитор Руанского диоцеза, монах-доминиканец Жан Леметр. Если первый осуществлял, так сказать, политическое руководство, то второй заботился о соблюдении юридических тонкостей. Вообще-то участвовать в столь важном процессе был приглашен инквизитор Франции Жан де Гравран, но он отказался под предлогом участия в другом деле. Леметр тоже не рвался участвовать в процессе, поскольку он, в отличие от Кошона, не был прямым пособником англичан, обязанным защищать их интересы. Относясь к Жанне достаточно гуманно, он, тем не менее, не сделал ничего, чтобы облегчить ее участь, и послушно одобрил смертный приговор.

Остальные участники, носившие звание асессоров (заседателей), проявляли в ходе процесса не слишком много активности, хотя среди них были весьма любопытные личности. Например, епископ Теруанский Людовик Люксембургский, брат графа Жана. По мнению В. Райцеса, он был закулисным координатором трибунала, хотя появился на нем лишь однажды. Но более вероятно другое — Людовик, давний соперник Кошона, от лица английских властей надзирал за судьями, не давая им своевольничать. Очевидно, в Лондоне остались им довольны: вскоре после казни Жанны Людовик получил кафедру архиепископа Руана, на которую претендовал и Кошон, а также звание кардинала.

Судебный процесс в Руане продолжался четыре с половиной месяца. Все это время судьи и судейские чиновники получали жалованье из казны английского наместника. Кошону как председателю суда заплатили в общей сложности 750 ливров, Леметру — 450, щедро вознаградили прокурора, следователя, секретарей. Рядовые заседатели-асессоры получали за присутствие на каждом заседании один ливр; обычно на заседании появлялись от 30 до 60 асессоров. Тем, кто приехал из других городов а их было большинство, выплачивались также дорожные, квартирные и суточные. Самой представительной была делегация Парижского университета, состоявшая из 20 человек; каждую неделю они все вместе получали около сотни ливров. Ее ядро состояло из шести ученых профессоров — Жана Бопера, Николя Миди, Тома де Курселя, Жерара Фейе, Жака де Турена и Пьера Мориса. Давний приятель Кошона Бопер, как и он, занимал прежде должность ректора и в 1420 году представлял университет на заключении договора в Труа. Николя Миди, в свою очередь, был ректором во время взятия Парижа бургундцами, подняв студенчество на помощь захватчикам и расправу над арманьяками. Суд над Жанной помог ему подняться по церковной лестнице, но его блестящую карьеру неожиданно оборвала проказа. Ректором успел побывать и Тома де Курсель, несмотря на молодость — ему едва исполнилось тридцать лет.

Насколько единодушны были судьи? Уже тогда среди них были те, кто не верил в виновность Девы. Один из них, руанский монах Николя де Гунвиль, в разговоре с коллегой заметил, что Жанну уже допрашивали духовные лица в Пуатье, признавшие ее полную благонадежность. К тому же ее благословил архиепископ Реймсский — примас французской церкви и начальник большинства участников трибунала. Все это ставило под сомнение полномочия руанского суда, о чем простодушный клирик не замедлил заявить. Он был тут же арестован и заключен в тюрьму, откуда его выпустили только по ходатайству влиятельных друзей. Это хорошо иллюстрирует обстановку, в которой проходил суд; без сомнения, многие асессоры просто боялись высказывать свои сомнения, зная о печальной судьбе де Гунвиля. При этом многие из них позже уверяли, что всей душой были на стороне Жанны и старались помочь ей. Например, секретарь трибунала Гийом Маншон на оправдательном процессе всячески обличал Кошона, обвиняя его в давлении на судей, которые будто бы не желали осуждения Девы. Но это была всего лишь попытка обелить себя в глазах нового победителя — короля Франции. Попытка, надо сказать, успешная: никто из судей не понес никакого наказания.

На самом деле даже те, кто не верил в виновность Жанны, не сделали ровно ничего, чтобы помочь ей. Их возможности были не так уж малы: они могли пожаловаться на многочисленные процедурные нарушения, на попрание оговоренных законом прав подсудимой, на грубый диктат Кошона. Если бы руководители процесса, что вполне вероятно, не стали бы их слушать, они могли обратиться к папе римскому и его инквизиторам, осуществлявшим надзор за церковными судами всей Европы. Ничего этого сделано не было, хотя справедливости ради надо сказать, что служители церкви крайне редко заступались за обвиненных в ереси — иначе они могли быть обвинены в том же преступлении.

Суд инквизиции (от латинского Inquisitio — "расследование") был учрежден папой Иннокентием III в 1215 году и прошел практическую "обкатку" во время уничтожения еретиков-альбигойцев в Южной Франции. Особенную активность в этом проявлял основатель ордена доминиканцев святой Доминик де Гусман, и с тех пор орден руководил деятельностью инквизиции во всех странах Европы. Кроме генеральных инквизиторов отдельных стран, папа назначал инквизиторов по особым поводам, например для расследования ереси в каком-либо регионе. С конца XIII века суду инквизиции подлежали все обвиненные в ереси, колдовстве и магии, которых до этого судили церковные суды под председательством местных епископов. Расцвета своего могущества инквизиция достигла в конце XV столетия в Испании под началом знаменитого Томаса Торквемады, однако и до этого ее решения имели большой вес не только для церковных, но и для светских властей. С годами жестокость инквизиционных трибуналов возрастала, росла доля подсудимых, приговоренных к смертной казни. Один из богословов, обосновывая это, писал: "Цель инквизиции — уничтожение ереси; ересь же не может быть уничтожена без уничтожения еретиков; а еретиков нельзя уничтожить, если не будут уничтожены также защитники и сторонники ереси, а это может быть достигнуто двумя способами: обращением их в истинную католическую веру или обращением их плоти в пепел, после того, как они будут выданы в руки светской власти".

Жанна д’Арк в тюрьме. Художник И. Деларош

Типовой инквизиционный процесс начинался с опроса свидетелей в присутствии секретаря и двух священников, которые следили, чтобы показания записывались верно. Если показания уличали обвиняемого, его заключали в тюрьму и подвергали допросам, а при запирательстве — и пыткам. Арсенал пыточных орудий был весьма велик, что вынуждало большинство жертв сознаться в самых невероятных преступлениях. Признавшихся приговаривали к длительному церковному покаянию, бичеванию кнутом или тюремному заключению. Но были и те, кто не сознавался из упорной убежденности в своей правоте или из нежелания бросить тень на свое имя и репутацию семьи. Таких почти в ста процентах случаев ждала смертная казнь "без пролития крови", то есть сожжение. В зависимости от тяжести вины осужденных сжигали живьем или после предварительного удушения. Применялись и другие способы казни: утопление, повешение, отсечение головы, — но в период массовой "охоты на ведьм" сожжение стало почти универсальным. Эта массовая истерия, начавшаяся во многих странах Европы в XVI столетии, вызвала настоящую эпидемию доносов и оговоров; теперь обвиняемых под пытками заставляли выдавать сообщников, что во времена суда над Жанной случалось сравнительно редко.

До начала этой охоты число жертв инквизиции было сравнительно невелико — по приблизительным подсчетам, за весь XV век во Франции она приговорила к смертной казни не более 500 человек. Несмотря на всю жестокость в отношении подсудимых, они имели определенные права — например, на защитника, на апелляцию к вышестоящей инстанции, на достойное содержание в тюрьме. В случае Жанны все эти права были нарушены. Першам нарушением стало уже отмеченное отсутствие формальных улик — материалов предварительного следствия. Даже те скудные данные, что дознаватели собрали в Домреми и других местах, были уничтожены, поскольку слишком явно говорили о невиновности жертвы. Вторым нарушением было лишение защитника; правда, Жанне предложили выбрать себе защитника из числа обвинителей, но даже ей, незнакомой с судебной процедурой, стало ясно, что это издевательство. Обнаружив, что судьи твердо ведут дело к обвинению, не давая ей высказаться в свою защиту, она поносила передать ее дело на рассмотрение папы, но ей отказали. Тогда она предложила другую инстанцию — церковный собор, открывшийся в это время в Базеле, — опять отказ.

Еще одним нарушением, хоть и нередким в то время, стали условия содержания девушки в Буврейском замке — кандалы, скудная пища, издевательства охраны. Уже говорилось, что солдаты входили в ее камеру не только днем, но и ночью, мешая ей спать: по странному совпадению это происходило перед важными заседаниями суда, когда ей требовался максимум сосредоточенности и ясного ума. Ей пришлось пройти унизительную процедуру "установления девственности", которую проводила лично жена регента Бедфорда при помощи повитухи. От кандалов у нее на руках образовались незаживающие язвы; как минимум три раза она просила у суда снять цепи, но ей отказывали под предлогом того, что она однажды пыталась бежать. Впрочем, некоторые историки считают, что во время судебных слушаний кандалы снимали, чтобы не вызывать у судей жалость. Но не исключено, что тюремщики рассчитывали на обратный эффект: постоянно скованные руки Жанны должны были представить ее опасной преступницей, не достойной снисхождения.

Первое заседание суда состоялось в королевской капелле Буврея 21 февраля 1431 года. На председательское место уселся епископ Кошон, перед ним на расставленных полукругом скамьях расположились 42 асессора, за отдельным столом сидели секретарь Маншон и его помощник. У входа толпились зрители — англичане и доверенные французы. Были зачитаны документы, подтверждающие полномочия суда, и заявление подсудимой, которая просила допустить ее к мессе, указывая, что не посещала церковь больше двух месяцев. Кошон заявил, что пока она не откажется от своих заблуждений, включая ношение мужского костюма, суд не может удовлетворить ее просьбу. Все с этим согласились. Затем двое стражников ввели Жанну и поставили перед судьями; сидеть подсудимым не полагалось. Кошон потребовал, чтобы она поклялась на Евангелии в том, что будет правдиво отвечать на вопросы. Жанна тут же проявила строптивость:

— Но я не знаю, о чем вы хотите меня спрашивать. Может быть, вы меня спросите о том, чего я не смогу вам сказать.

— Поклянитесь, что будете говорить правду обо всем, что относится, по вашему разумению, к религии.

— Я охотно поклянусь говорить правду об отце, матери, о том, что я делала с тех пор, как отправилась во Францию.

Но об откровениях, которые я получала от Господа, я не говорила никогда и никому, кроме моего короля Карла, и не скажу ни слова, пусть мне даже за это отрубят голову.

Епископ попытался настоять на своем, но Жанна была непреклонна. Не желая тянуть время, он согласился на то, что она даст только те показания, которые сочтет нужными. По установленным правилам ее спросили об имени, месте рождения, родителях, возрасте — она отвечала охотно, хотя не всегда точно. Подошли к пункту о молитвах, которые она знает.

— Мать научила меня читать "Отче наш", "Богородице Дево, радуйся" и "Верую".

— Прочтите "Отче наш".

— Выслушайте меня на исповеди, и я охотно прочту.

Повторные требования епископа оказались бесполезны — без исповеди Жанна отказалась читать молитвы. По залу прошел шум: все знали, что ведьмы не могут читать молитв, и если подсудимая отказывается это сделать, то она… Дева, конечно, знала, что вредит себе в глазах суда, но она не привыкла молиться напоказ, к тому же считала нужным показать свою независимость, четко обозначив границы, за которые переходить не собирается. Это продемонстрировал и следующий вопрос: согласна ли она поклясться не покидать без разрешения тюремную камеру? Она вновь отказалась — клясться она не будет, поскольку при любой возможности убежит и будет вновь бороться против англичан. По рядам снова пробежал шепот, на этот раз скорее одобрительный — многие из судей, служа заносчивым завоевателям, втайне не любили их.

На этом заседание закончилось, и Жанну отвели обратно в камеру. С тех пор суд заседал каждые день-два уже на второй допрос Кошон велел не пускать зрителей, которые будто бы мешали работать. На самом деле он боялся, что смелое поведение девушки и ее находчивые ответы станут известны горожанам и вызовут их симпатию. Будь его воля, он убрал бы из зала и асессоров, многие из которых смотрели на девушку с сочувствием. Другие, впрочем, были твердо намерены выполнить хорошо известный им политический заказ — как можно скорее довести дело до осуждения. Таким епископ доверял вести вместо него заседания суда, когда он отправлялся в Париж на совещание с Бедфордом и кардиналом Винчестерским. Это было нарушением правил судопроизводства, по которым судья при рассмотрении важных дел обязан был каждый раз лично допрашивать подсудимых. После таких заседаний секретарь делал выписки (экстракты) из показаний Жанны, которые Кошон внимательно прочитывал, выстраивая на их основе линию обвинения.

3 марта состоялся последний публичный допрос, после чего епископ велел перенести дальнейшие допросы в камеру Девы и проводить их в узком составе: председатель суда, инквизитор, обвинитель, следователь, секретари и несколько доверенных асессоров. Тайные допросы продолжались неделю, с 10 по 17 марта, и проводились ускоренными темпами — иногда по несколько раз в день. После их окончания секретари составили сводный протокол, который зачитали Жанне, добившись от нее подтверждения верности записанного. На этом первая стадия процесса была закончена.

Как уже говорилось, протоколы допросов сохранились и были позже изданы. Делались они так: во время заседаний суда секретари Маншон и Буагийом делали беглые записи, которые вечером расшифровывались и переписывались набело в присутствии нескольких асессоров, которые могли подсказать забытые детали. Иногда текст все же оставался неясным, тогда на полях ставили особый знак, чтобы на другой день заново спросить об этом Жанну. Записывались не все ответы и заявления подсудимой, но лишь те, что имели, по мнению судей, непосредственное отношение к существу дела. Но и они могли быть искажены, на чем прямо настаивал Кошон; об этом говорил секретарь суда на оправдательном процессе: "Они велели мне по-латыни употреблять другие термины, чтобы исказить смысл ее слов и написать совсем не то, что я слышал". Судьи часто общались между собой на латыни, чтобы подсудимая их не понимала. То, что она не умела читать, тоже было на руку обвинителям, хотя обычно ей в конце допроса зачитывали показания, чтобы получить подтверждение их правильности. Она не раз возмущалась искажением сказанного ею и однажды даже воскликнула: "Если вы позволите себе еще раз так ошибиться, я надеру вам уши!"

Секретарь Гийом Маншон позже говорил: "Жанну утомляли многочисленными и разнообразными вопросами. Почти каждый день по утрам происходили допросы, которые продолжались по три-четыре часа И очень часто из того, что Жанна говорила утром, извлекали материал для трудных каверзных вопросов, ее допрашивали после полудня еще в течение двух-трех часов. Не переставали менять сюжет и переходить от одного вопроса к другому. Несмотря на эти резкие переходы, Жанна отвечала осмотрительно. У нее была великолепная память. "Я уже отвечала вам на это, — говорила она очень часто и добавляла, указывая на меня: Я полагаюсь в этом на секретаря"".

Эти показания дополняет помощник инквизитора Изамбар де ла Пьер, который присутствовал почти на всех допросах: "Жанна была молоденькой девушкой — девятнадцати лет или около того, — необразованной, но наделенной светлым разумом. И эту бедную девушку подвергали таким труднейшим, тонким и хитроумным допросам, что ученые клирики и образованные люди, которые там присутствовали, с великим трудом смогли бы дать на это ответ. Так перешептывались между собой многие присутствующие. Очень часто, даже когда ее спрашивали о предметах, в которых она была совершенно невежественна, Жанне случалось находить правильные ответы, как это можно видеть по протоколу, составленному с точностью секретарем Маншоном. Среди многочисленных речей Жанны на процессе я отметил бы те, в которых она говорила о королевстве и войне. Она казалась тогда вдохновленной Святым Духом. Но, говоря лично о себе, она многое придумывала. Все же я не думаю, что нужно было осудить ее за это, как еретичку. Иногда допрос Жанны длился три часа утром и возобновлялся после полудня. Так, я часто слышал, как Жанна жаловалась, что ей задают слишком много вопросов".

Вопросов было не просто слишком много: они задавались непрерывно, по самым разным предметам, иногда несколькими людьми одновременно. Жанна была вынуждена просить; "Господа, пожалуйста, не говорите все сразу, я вас не слышу". Этот хаос хорошо виден и протоколах — например, в записях второго дня допросов, когда ее спросили о словах, сказанных ей Робером де Бодри куром при отъезде из Вокулера. Маншон прилежно записал ее ответ: "Показала, что названный де Бодрикур расстался с ней, говоря: "Езжай, и будь что будет"". Далее ее без всякого перехода спросили о герцоге Орлеанском, потом о том, зачем она надела мужское платье: "Далее показала, что ей было необходимо переменить свое платье на мужской костюм". За этим следует: "Спрошенная, какое письмо послала она англичанам и что это письмо содержало, ответила, что она писала англичанам, стоявшим под Орлеаном, что им следует оттуда убраться". И это не исключение: в таком стиле проходили все допросы Жанны с начала и до конца.

Многочисленными, постоянно повторяющимися вопросами на частные темы судьи пытались усыпить ее бдительность, заставить высказать что-нибудь еретическое, противоречащее церковным догмам. Понимая это, она постоянно была начеку, пытаясь в меру своих сил парировать выпады искушенных богословов. Уверена ли подсудимая, что ее ждет вечное блаженство? Полагает ли, что уже не может больше совершить смертный грех? Считает ли себя достойной мученического венца? Такие вопросы задавали ей доктора теологии, азартно ждущие, как рыбаки над гладью пруда, когда жертва попадется им на крючок. Были вопросы, любой ответ на которые мог выглядеть еретическим. Например, признать, что она не может совершить смертный грех значило проявить непростительную гордыню свойственную прислужникам Сатаны. А объявить себя подверженной греху — нарваться на вопрос, в каких именно грехах она повинна, уж не в ереси ли. Поэтому на такие вопросы она отвечала одинаково: "Мне об этом ничего не известно, но я во всем надеюсь на Господа". Такой ответ заставлял судей в бессилии скрежетать зубами: процесс затягивается, и обещанные им деньги, должности, кафедры становятся все дальше, притом что большинство их уже немолоды…

Позиции Жанны и ее обвинителей оставались диаметрально противоположными: она продолжала утверждать, что ее действия направляли Бог и святые, они — что ею руководил дьявол. Исходя из практики процессов о колдовстве, связь с дьяволом могла проявляться тремя способами. Первый: полеты на шабаш и нечестивые ритуалы, обязательной частью которых был сексуальный контакт с бесами или самим Сатаной. Это обвинение отпадало, поскольку Жанну признали девственницей. Второй способ: получение от нечистого каких-либо зелий, магических предметов или заклинаний. Пытаясь доказать это, судьи много раз спрашивали Деву о ее мече, знамени, девизе и так далее. Но и тут их ждало разочарование: все, что она имела, было украшено Божьим именем или носило Его знак. Девиз "Иисус Мария" на ее знамени или изображенный там ангел никак не могли быть орудием дьявольских сил. Попытались было изобразить таким ее меч, но слишком многие знали, что он был извлечен из алтаря действующей церкви, куда бесовские силы никак не могли попасть. До трибунала дошел слух, что подсудимая хранила при себе корень мандрагоры, известный как колдовской талисман. Однако Жанна с негодованием отвергла это, а доказательств у судей не было.

Возникает вопрос почему любое из отвергнутых обвинений нельзя было доказать с помощью пытки? "Альтернативщики" видят в том, что Жанну не пытали, доказательство ее знатного происхождения, однако все может быть проще. Зная строптивый характер Жанны, Кошон мог предположить, что она, сделав под пытками признание, потом откажется от него перед лицом суда и вызовет громкий скандал, учитывая важность дела. Он предпочел планомерно вести дело к осуждению, не обращая внимания на доказательства. Например, обвинение в связи с дьяволом никуда не делось, но базировалось теперь только на двух шатких основаниях — поклонению Дереву фей и тому, что Жанна действовала по воле голосов.

Последний пункт особенно интересовал судей — ему посвящена почти половина записей в протоколах, следствие возвращалось к нему целых 18 раз. Началось это уже на второй день допросов, где Жанна сразу же выложила почти все, что она (а за ней и мы) знала о посещавших ее голосах: "Когда ей было 13 лет, ей был голос, идущий от Бога, дабы помочь ей блюсти себя. И в первый раз она очень испугалась. И сей голос пришел около полудня, летом, в саду ее отца, и названная Жанна не постилась накануне. Она услышала голос справа, со стороны церкви, и очень редко она слышит его так, чтобы при том не было света. Сей свет идет с той же стороны, откуда она слышит голос, но там обычно всегда великий свет… Она сказала, что очень хорошо понимала голоса, приходящие к ней. Сказала также, что, как ей кажется, это был достойный голос, и она верит, что он был послан от Бога; а после того, как она трижды услышала сей голос, она узнала, что то был голос ангела. Она сказала также, что сей голое всегда хранил ее, и она всегда хорошо его понимала. Спрошенная о наставлениях во спасение души, кои давал ей сей голос, сказала, что он учил ее хорошо себя вести, посещать церковь, и сказал Жанне, что необходимо, чтобы оная Жанна пошла во Францию. Она добавила, что дознаватель покамест не добьется от нее, под каким видом явился ей сей голос".

Жанна д'Арк. Художник Ж.-Э. Ленепвё

Она и потом не раз отказывалась отвечать на вопросы, касающиеся голосов. Раззадоренные этим судьи расспрашивали о каждой мелочи: когда подсудимая впервые услышала голоса, сопровождались ли они появлением света, как она узнала в явившемся ей ангеле архангела Михаила, как отличила святую Маргариту от святой Екатерины, на каком языке они с ней говорили? На эти вопросы смог бы ответить далеко не каждый богослов: например, судьи интересовались, говорили ли с Жанной сами святые, или через них с нею общался Бог Она проявляла в ответах удивительную изобретательность: "Спрошенная, был ли архангел нагим, отвечала: "Неужели вы думаете, что Господу не во что одеть своих святых?" Спрошенная, имел ли он волосы, отвечала: "А с чего ему было их стричь?"" Когда она сказала, что святая Маргарита говорила с ней "на прекрасном французском языке", кто-то из судей иронически осведомился, почему святая не говорила с ней, к примеру, по-английски. И получил ответ: "Святые не могут быть англичанами, зачем же им говорить по-английски?" После этого ее спросили, ненавидит ли Бог англичан, но она и тут нашла выход: "Ей ничего не известно о любви или ненависти Бога к англичанам и о том, как он поступит с душами. Но она твердо знает, что все они будут изгнаны из Франции, кроме тех, кого найдет здесь смерть".

В общем-то, для обвинения в ереси этого вполне хватало. Светское лицо, более того — неграмотная крестьянка, уверяет, что получает указания от Бога и святых в обход церкви, которой принадлежит монопатия на посредничество между небесами и грешной землей. За подобное "преступление" поплатились жизнью многие самозваные пророки и ясновидцы, особенно те, кто обращал свои предсказания против власт и феодалов и римских пап. В XV веке, на исходе Средневековья, таких появилось особенно много. В разных странах Европы последователи еретических сект требовали от имени Господа раздела имущества богачей и их земли, отказа от подчинения Риму, от соблюдения католических обрядов и почитания икон. Дело осложнялось тем, что в роли духовидцев выступали и многие истинные католики, пытавшиеся своей искренней верой вдохнуть новую жизнь в одряхлевшую, обремененную богатством и пороками римскую церковь. В итоге богословы пришли к выводу, что духовидцы делятся на две категории. Те из них, кто подчиняется церкви и не выступает против ее догматов, достойны почитания, те же, кто проявляет несогласие с существующими порядками, подлежат осуждению как еретики.

Казалось бы, Жанна неопровержимо относится к первой категории — никогда, ни одним словом она не покушалась на католические обряды, священство или авторитет папы. Это признала в свое время комиссия в Пуатье, членам которой она говорила почти то же самое, что теперь — руанским судьям. Но последние, получив прямой приказ своих английских хозяев, целенаправленно вели дело к ее осуждению. Различие в подходах двух судов видно невооруженным глазом. Когда в Пуатье Жанна объявила о своем намерении присоединиться к войску, посылаемому в Орлеан, собравшиеся там богословы признали эту цель патриотической и потому богоугодной. В Руане это, конечно же, встретило обратную реакцию — намерение изгнать англичан было признано зловредным и внушенным Сатаной. Это зафиксировало заключение факультета теологии Парижского университета, куда было послано на экспертизу обвинительное заключение по делу Жанны. Ученые богословы не только признали, что действиями подсудимой руководили адские духи, но и назвали их имена — Белиал, Сатана и Бегемот.

Усвоив для себя, что Дева является орудием дьявольских сил, судьи принялись вопреки фактам прикладывать этот вердикт ко всем ее делам и личным качествам. То, что еще на стадии предварительного расследования не вызывало никаких вопросов, вдруг приобрело зловещий смысл. Оставив родителей, Жанна, оказывается, преступила заповедь дочерней любви. Приказав атаковать Париж в праздник Богородицы, она совершила святотатство. Пытаясь спуститься с башни Боревуара, не упала случайно, а пыталась будто бы покончить с собой, что для христианина является тягчайшим грехом. Все это складывалось в весьма неприглядную картину, которую закономерно венчало обвинение в колдовстве — ведь только благодаря ему Жанна могла взять верх над непобедимой английской армией!

Главным доказательством ереси в глазах судей стало мужское платье Девы. Обличая ее, они ссылались на Библию: "На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий делающий сие" (Втор. 22. 5). Правда, в той же библейской книге содержится немало установлений, которые даже в Средние века никто не собирался соблюдать, — например, не надевать одежды из шерсти, смешанной со льном. Заповедь о мужской одежде тоже не считалась такой уж безусловной, о чем писал вскоре после освобождения Орлеана крупнейший французский теолог Жан Жерсон: "Бранить Деву за то, что она носит мужской костюм, значит рабски следовать текстам Ветхого и Нового Заветов, не понимая их духа. Целью запрета была защита целомудрия, а Жанна подобно амазонкам переоделась в мужчину именно для того, чтобы надежнее сохранить свою добродетель и лучше сражаться с врагами отечества. Воздержимся же от придирок к героине из-за такого ничтожного повода, как ее одежда, и восславим в ней доброту Господа, который, сделав девственницу освободительницей сего королевства, облек ее слабость силой, от коей нам идет спасение".

В мужской одежде Жанна предстала перед комиссией в Пуатье, специально исследующей ее верность христианской морали, и комиссия не увидела в этом ничего странного или греховного. В той же одежде она общалась с королем и архиепископом Реймсским, ходила в церковь, принимала Святые Дары. И вот теперь суд в Руане констатировал: "Названная женщина утверждает, что надела, носила и продолжает носить мужской костюм по приказу и воле Бога. Она заявляет также, что Господу было угодно, чтобы она надела короткий плащ, шапку, куртку, кальсоны и штаны со многими шнурками, а ее волосы были бы подстрижены в кружок над ушами и чтобы она не имела на своем теле ничего, что говорило бы о ее поле, кроме того, что дано ей природой… Она отвергла кроткие просьбы и предложения переодеться в женское платье, заявив, что скорее умрет, нежели расстанется с мужской одеждой". Последний пункт вызывает сомнения: мы знаем, что Жанна иногда надевала женское платье, например на коронации Карла VII. Зачем ей было отказываться от этого теперь, когда упрямство грозило ей гибелью? Режин Перну предполагает, что тюремщики издевательски предлагали ей снять мужскую одежду, не предлагая взамен женской. Конечно, она не могла предстать перед солдатами обнаженной, что и было выдано судом за упорство в грехе. Во время одного из допросов она заявила, что готова надеть женское платье, только чтобы уйти в нем из тюрьмы. В другой раз сама попросила дать ей платье, чтобы пойти в нем к мессе: "Дайте платье, какое носят девушки-горожанки, то есть длинный плащ с капюшоном, и я надену его". Конечно, судьи не выполнили эту просьбу и поскорее забыли о ней, чтобы не разрушать нужную им картину.

Собранных с большим трудом фактов в принципе хватало, чтобы осудить Деву на смерть, но Кошону, любившему точность, требовалось более веское доказательство. После "мозгового штурма" члены трибунала придумали, как его получить. 15 марта в камеру Жанны явился следователь трибунала Жан де Лафонтен, часто замещавший епископа Бове на допросах, в сопровождении инквизитора и четырех асессоров. Вместо обычных вопросов о голосах и мужской одежде они неожиданно спросили о другом — согласна ли она передать свои слова и поступки определению святой матери-церкви? Сразу заподозрив ловушку, она переспросила, о чем идет речь. Лафонтен уточнил вопрос:

— Согласна ли ты подчиниться воинствующей церкви?

Она снова не поняла, и ей охотно разъяснили: есть церковь торжествующая на небесах, которая правят уже спасенными душами, и церковь воинствующая на земле, которая во главе с папой борется за спасение душ. Она не знала, что ответить, но судьи не настаивали, перейдя к другим вопросам. На следующем — и последнем — допросе 17 марта они вернулись к этой теме и вновь спросили: согласна ли она подчиниться воинствующей церкви? Жанна успела подумать: она во всем была послушна Богу и святым, от которых исходили услышанные ею голоса. Но разве не земная церковь держала ее в тюрьме и грозила смертью? Как же она может подчиниться любым ее приказам, включая, быть может, и приказ обвинить себя в самых тяжких преступлениях? Поэтому она ответила: "Я пришла к королю Франции от Бога, Девы Марии, святых рая и всепобеждающей небесной церкви. Я действовала по их повелению. И на суд этой церкви я передаю все свои добрые дела — прошлые и будущие. Что до подчинения церкви воинствующей, то я ничего не могу сказать".

Инквизитор Лафонтен только кивнул, хотя душа его наполнилась ликованием. Он выполнил волю Кошона, добившись от проклятой упрямицы признания тяжкого греха: неподчинения воле церкви, свойственного всем еретикам. Допросы сразу же прекратились, судьи получили то, над чем бились целый месяц. Надо сказать, что противоположный ответ тоже повлек бы за собой признание вины — ведь он означал, как и предполагала Жанна, ее согласие на любое требование суда. Выхода из этой ловушки не было: разве что, как прежде, прикинуться простушкой и заявить, что ответ на этот вопрос знает только Бог. Но это не помогло бы, инквизиторы нашли бы новый каверзный вопрос — в поединке неграмотной девушки с сотней образованных, привыкших к схоластическим хитростям мужчин исход был предрешен.

Получив отчет о допросе, епископ Бове приказал прокурору Жану д'Эстиве готовить обвинительное заключение. Работа была кропотливой: при помощи уже упомянутого Тома де Курселя мэтр д’Эстиве извлек из протоколов следствия все, что свидетельствовало против Жанны, и соединил эти фрагменты так, что они говорили о виновности подсудимой. Итоговый документ, состоявший из 70 статей, 27 марта был зачитан подсудимой в малом зале Буврейского замка. Ее заставили давать краткие ответы по всем пунктам, поэтому в один день процедура не уложилась и ее перенесли на следующий. В преамбуле обвинения утверждалось, что "женщина, называющая себя Жанна Дева", виновна в ереси, колдовстве, чародействе, осквернении святынь, богохульстве, смертоубийстве и множестве других грехов.

Прокурор д’Эстиве обратил против подсудимой все, даже мельчайшие детали ее биографии, а там, где таких деталей не было, исказил или просто выдумал факты. Например, в обвинении говорится, что Жанна с колдовскими целями носила у себя на груди корень мандрагоры, хотя в протоколе черным по белому сообщаюсь, что никакой мандрагоры у нее никогда не было. Далее сказано: "Жанна в возрасте около двадцати лет по своей вате и без дозволения отца с матерью добралась до города Нёвшато в Лотарингии и там в течение долгого времени служила некоей женщине, хозяйке постоялого двора по прозвищу Рыжая, у которой постоянно обретались нескромные девушки и почти всегда останавливались солдаты. Так, проживая на сем постоялом дворе, Жанна то пребывала с сими женщинами, то водила скотину в поле или лошадей на водопой, в луга и на пастбища и там она научилась ездить верхом и обращаться с оружием".

Ни о чем подобном в допросах не говорилось; там сказано только то, что мы уже знаем — в течение двух недель Жанна вместе со своей семьей скрывалась в Нёвшато от разбойников-бургундцев. Дружба с проститутками понадобилась д’Эстиве для следующей статьи обвинения, где говорилось: "Состоя в сем услужении, Жанна вызвала некоего юношу в суд города Туля по делу о женитьбе; в ходе сего процесса она многократно ходила в Туль и потратила ради этого дела почти все, что у нее было. Сей юноша, зная, что она жила с названными женщинами, отказался на ней жениться; он умер, пока дело еще рассматривалось. Вслед за тем Жанна, по нетерпению своему, оставила сию службу". В протоколе опять-таки сказано совсем другое: от брака отказалась именно девушка, и несостоявшийся жених подал на нее в суд. Обвинитель пытается создать иную картину: не сумев завлечь в свои сети бедного юношу, негодяйка сжила его со свету — очевидно, при помощи колдовства — и отправилась искать новых жертв.

Таких фантазий в обвинительном заключении было множество. Там говорилось, что Жанна с детства училась у старух колдовству, ходила на бесовские игрища под Деревом фей (и не лишилась девственности только из-за своего малолетства), заколдовала свой перстень, меч и знамя, хвасталась, что родит трех сыновей, один из которых станет папой, другой — императором, а третий — королем Франции. Обладая пылким воображением, прокурор переборщил: даже судьи увидели, что доля вымысла в его писанине сильно превышает допустимую, а сама Жанна с присущим ей здравым смыслом не оставила от статей обвинения камня на камне. Большинство их она отвергла, ссылаясь на свои реальные показания, которые мог прочесть любой желающий. Признала только то, что касалось ее военной деятельности, — да, она действительно хотела выгнать англичан из своей страны и не видела для этого другого пути, кроме военного. В этом д’Эстиве, давний прислужник англичан, видел ее главную вину.

Другие судьи, включая Кошона, были согласны с ним, но аккуратист-епископ потребовал переписать документ заново. 2 апреля на совещании в его резиденции это дело было поручено парижскому теологу Николя Миди, который справился с заданием всего за три дня. На сей раз в заключении было всего 12 статей. Никакой лирики, никаких вздорных обвинений — четко и сухо сформулированные выводы, основанные на реальных, но искаженных и перетолкованных фактах. Они касались главных "преступлений" Жанны: Дерева фей, голосов, мужского костюма, попытки самоубийства, уверенности в спасении души и, главное, — отказа подчиниться Церкви: "Сия женщина говорит и признает, что если Церковь пожелает, чтобы она совершила нечто противное повелению, кое, по ее словам, она, Жанна, имеет от Бога, она того ни за что не сделает, утверждая, будто хорошо знает, что все рассматриваемое в ходе сего процесса происходит по велению Божьему и ей нельзя чрез оное преступить. И в сих вещах она вовсе не желает полагаться на решение Церкви воинствующей или кого бы то ни было на свете, но лишь на Господа Бога". О стремлении Жанны изгнать захватчиков обвинитель говорил только вскользь, чтобы его не обвинили в политической ангажированности, — но отмечал, что ее голоса не любят англичан, что должно было наилучшим образом убедить судей в их сатанинской природе.

Конечно, "Двенадцать статей" были такой же фальшивкой, как "семьдесят". В этом документе нельзя было не заметить натяжек и явной лжи. Их и заметили — но только 35 лет спустя на оправдательном процессе. Теолог Гийом Буйе заявил там: "Что касается "Двенадцати статей", то лживость их очевидна. Составленные бесчестно и с намерением ввести в заблуждение, они искажают ответы Девы и умалчивают об обстоятельствах, которые ее оправдывают". Видимо, поэтому самой Жанне документ на сей раз не показали — рисковать дальше было нельзя.

5 апреля суд на очередном собрании утвердил обвинительное заключение, с него сняли копии и разослали экспертам — епископам, теологам и правоведам из числа сторонников англичан. В сопроводительном письме Кошон и Леметр просили в кратчайший срок сообщить: "Не противоречат ли эти показания или некоторые из них ортодоксальной вере, Святому Писанию, решениям святой римской церкви, одобренным этой церковью мнениям и каноническим законам; не являются ли они возмутительными, дерзкими, преступными, посягающими на общий порядок, оскорбительными, враждебными добрым нравам или как-нибудь иначе неблаговидными, и можно ли на основе названных статей вынести приговор по делу веры".

В течение двух недель в трибунал поступило более 40 экспертных заключений, причем все они согласились с доводами обвинения. Вот лишь один типичный отзыв, принадлежащий перу Занона де Кастильона, епископа Лизье, чью кафедру вскоре занял не кто иной, как Пьер Кошон: "Учитывая низкое происхождение, безумные, а в некоторых случаях надменные показания сей женщины и оценив, в каком виде и каким образом получала она, по ее утверждениям, свои видения и откровения, а также иные правдоподобные обстоятельства ее речей и деяний, следует допустить, что сии видения и откровения не исходят от Бога через посредничество святых, как она сие утверждает: напротив, скорее следует предположить одно из двух: либо они являются наваждением и обманом демонов, кои обращаются ангелами света и порой видоизменяются по образу и подобию разных людей, либо же они являются ложью, порожденной человеческим измышлением, с целью обмануть простецов и невежд… И когда она говорит, что не желает вверить свои речи и поступки решению и суду воинствующей Церкви, она тем самым наносит великий ущерб могуществу и авторитету Церкви. Если же она получила надлежащие и милосердные наставления, поучения и торжественные призывы и требования доверить толкование ее показаний и признаний, как обязан поступать всякий верующий, суду и решению нашего сеньора папы, всеобщей Церкви, собранной на Вселенском Соборе, или иным предатам Церкви, кои имеют на то власть, и если, с сердцем закоренелым, она гнушается и отказывается сие сделать, следует считать ее схизматичкой и подозреваемой в ереси".

Теперь, по замыслу Кошона, Жанну нужно было заставить покаяться в ее "грехах". Это должно было отвратить от нее сердца французов, вызвать смятение в народе, который связывал свои недавние победы в первую очередь с именем Девы. Конечно, был риск, что после покаяния ее придется помиловать, но епископ не собирался допускать такую оплошность. Однако его планы натолкнулись на неожиданное препятствие: Жанна тяжело заболела. Ее молодой крепкий организм все-таки не выдержал многих месяцев плена, пребывания в кандалах и сна на сырой соломе. К этому надо добавить душевное смятение, охватившее ее после прекращения допросов. Почти месяц она мучилась неизвестностью в своей камере, не зная о том, что ее ждет. Она уже не надеялась на попытки друзей ее освободить. Если такие попытки и были (об этом ходят лишь слухи), они разбились о крепкие стены Буврейского замка и многочисленность стражи.

Есть версия, что Кошон решил отравить Жанну, боясь, что затеянный им "образцовый процесс" зайдет в тупик. Во всяком случае, именно он послал девушке рыбу, которая могла стать причиной болезни. Об этом говорил на оправдательном процессе Жан Тифен, личный врач герцогини Бедфордской: "Когда Жанна занемогла, судьи попросили меня навестить ее, а проводил меня к ней некий д’Эстиве. В присутствии этого д’Эстиве, мэтра Гийома де ла Шамбра, доктора медицины, и некоторых других я пощупал у нее пульс, дабы узнать причину ее недомогания, и спросил, что с ней и что у нее болит. Она ответила, что епископ Бове прислал ей карпа, она съела кусочек и думает, что в этом причина ее болезни. Тогда д’Эстиве грубо прервал ее, сказав, что это ложь; он назвал Жанну распутницей, приговаривая: "Ты развратница, наелась селедки или другой дряни, от того тебе и стало плохо"; она отвечала, что ото не так. Жанна и д’Эстиве осыпали друг друга множеством оскорбительных слов. Впоследствии, желая побольше узнать о болезни Жанны, я слышал от людей, находившихся там, что ее сильно рвало".

Но вряд ли Кошону имело смысл убивать Деву: ее безвременная смерть грозила исполнить его тщательно подготовленный триумф, до которого оставалось совсем немного. Верный себе, он решил использовать болезненное состояние Жанны, чтобы принудить ее подчиниться его воле. 18-го епископ явился к ней в камеру в сопровождении большой группы судей. Маншон аккуратно записал их беседу: "Жанна сказала: "Мне кажется, что я в смертельной опасности из-за болезни, каковая со мной случилась. А если так, — пусть Бог поступит со мной, как ему угодно; я прошу вас об исповеди, таинстве евхаристии и погребении в освященной земле". Тогда ей было сказано, что если она желает получить церковные таинства, нужно, чтобы она исповедалась как добрая католичка, а также подчинилась Церкви: и если она будет упорствовать в своем намерении не подчиняться Церкви, ей нельзя будет предоставить таинств, о коих она просит, за исключением таинства покаяния, кое мы всегда готовы ей дать. Но она ответила: "Я не знаю, что вам сказать иного". Далее ей было сказано, что чем больше она страшится за свою жизнь, по причине болезни, кою имела, тем больше она должна стремиться изменить свою жизнь к лучшему: у нее как у католички не будет прав Церкви, если она не подчинится оной Церкви. Она ответила: ‘‘Если тело умрет в тюрьме, я надеюсь, что вы велите положить его в освященную землю; а если не велите положить его туда. — уповаю на Бога"".

Не сумев добиться своей цели с ходу, Кошон решил выждать и попросил коменданта Уорика вызвать для Девы лекаря. Приглашенный им врач Гийом де ла Шамбр свидетельствовал: "Кардинал Англии и граф Уорик послали за мной по поводу ее болезни. Вместе с мэтром Гийомом Дежарденом, доктором медицины, и другими врачами я предстал пред ними. Граф Уорик сообщил нам, что, как ему сказали, Жанна больна и что он призвал нас, дабы мы позаботились о ней, потому что король не хочет ни за что на свете, чтобы она умерла естественной смертью. Действительно, король очень дорожил ею и дорого за нее заплатил, он хотел, чтобы она погибла только от руки правосудия и была сожжена; занявшись ее лечением, мы сделали так, что Жанна поправилась. Я навещал ее, и метр Гийом Дежарден и другие также. Мы прощупали ее правый бок и нашли, что ее лихорадит, посему и решили пустить ей кровь; мы рассказали об этом графу Уорику, он предупредил нас: "Кровь ей пускайте осторожно, ведь она хитра и может убить себя". Тем не менее кровь ей пустили, что сразу же облегчило ее страдания; как только она была таким образом исцелена, явился некий мэтр Жан д’Эстиве, он обменялся с Жанной оскорбительными словами, называя ее потаскухой и распутницей; Жанна была этим сильно разгневана, так что у нее вновь началась горячка, и она занемогла еще сильнее".

В итоге Жанна победила болезнь, несмотря на кровопускания и тюремный режим. 2 мая ее, еще слабую, привели в малый зал Буврейского дворца, где собрались чуть ли не все участники суда — 65 человек. К ней обратился нормандский епископ Жан де Кастильон, перешедший от увещеваний к прямым угрозам: "Если она не пожелает верить Церкви и верить также догмату о Единой святой католической Церкви, то она будет еретичкой, в том упорствуя, и будет наказана другими судьями и казнена на костре. Она ответила: "Я не скажу вам о том ничего иного. И если увижу огонь, то я скажу вам все то, что говорила прежде, и другого не сделаю"".

9 мая Жанну привели в застенок, показали орудия пыток и вновь предложили отречься. Она ответила: "Поистине, если б вам пришлось вывернуть все члены и исторгнуть душу из тела, я не сказала бы вам иного; а если б и сказала что-нибудь, то после снова сказала бы, что вы силой заставили меня сие сказать…" Далее она сказала, что испросила совета у своих голосов насчет того, покоряться ли ей Церкви, ибо служители Церкви слишком принуждали ее покориться оной; и голоса сказали ей, — если она желает, чтобы Бог ей помог, — уповать на него во всех своих поступках. Далее она сказала, что спросила у своих голосов, будет ли она сожжена, и оные голоса сказали ей, чтобы она уповала на Бога — и он ей поможет".

12 мая Кошон вызвал к себе нескольких асессоров и спросил их, не пора ли наконец применить к строптивой узнице пытку. Десять человек выступили против: одни считали, что слабая после болезни Жанна не вынесет пыток, другие думали, что это может бросить тень на "безупречно проведенный процесс". На пытке настаивали только трое, включая лживого "исповедника" Николя Луазелера, считавшего, что истязания помогут "исцелить душу заблудшей". Кошон послушался большинства и снял вопрос о пытке с повестки дня. Процесс все равно выходил на финишную прямую. 14 мая Парижский университет обратился к английскому королю Генриху VI с письмом о необходимости скорейшей передачи "нераскаянной еретички" светским властям — на языке инквизиторов это означало неминуемую казнь. В письме говорилось: "Нужно, чтобы это дело было бы срочно доведено правосудием до конца, ибо промедление и оттяжки здесь очень опасны, а отменное наказание крайне необходимо для того, чтобы вернуть народ, который сия женщина ввела в великий соблазн, на путь истинного и святого учения".

23 мая Жанну вызвали в суд, зачитали ей письмо университета и снова предложили отречься. На это увещевание она ответила то же, что и раньше: "Я желаю остаться с тем, что всегда говорила и чего придерживалась на процессе". Далее она сказала, что если бы была уже приговорена к казни и увидела, что пламя зажжено, поленья приготовлены, а палач или тот, кто должен будет зажечь костер, готов сие сделать, и если б сама уже была в огне, — то и тогда не сказала бы ничего иного и отстаивала бы то, о чем сказала на процессе, до самой смерти".

Кошон объявил, что слушание дела окончено, и назначил на следующий день вынесение приговора. Рано утром Жанну разбудили и привезли на кладбище аббатства Сент-Уэн, у ворот которого уже собралась толпа горожан. За ночь там сколотили два дощатых помоста. На том, что побольше, разместились судьи и почетные гости, включая епископа Винчестерского. Он несколько раз побывал на заседаниях суда, скрываясь в потайной нише, чтобы не ронять своего достоинства. Теперь ему хотелось насладиться торжеством своей политики — осуждением дерзкой девчонки, едва не разрушившей господство англичан во Франции.

Деву завели на малый помост, чтобы она выслушала последнее напутствие проповедника. Для этого Кошон пригласил известного странствующего проповедника Гийома Эрара, который выбрал темой проповеди с троки Евангелия от Иоанна: "Лоза не может приносить плоды, если она отделена от виноградника". Он искусно подводил слушателей к мысли о том, что Жанна, отделившая себя от церкви, не только погубила свою душу, но и увела на ложный путь тех, кто верил ей. Одним из них спи "самозваный" король Карл, положившийся на слова и дела еретички и сам ставший еретиком и преступником. То же относится ко всем его приближенным и к духовенству, которое не направило Жанну на истинный путь.

Дева решилась возразить:

— Осмелюсь вам заметить, мессир, что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете. Клянусь жизнью, он самый благородный из всех христиан.

Разливающийся соловьем проповедник мигом превратился в рычащего льва, приказав девушке замолчать — "иначе ее заставят это сделать". Потом, как ни в чем не бывало, завершил речь. В конце он снова обратился к Жанне, попеняв ей за то, что она отказалась подчиниться святой римской церкви.

— Я отвечу вам, — отозвалась она. — Что касается подчинения церкви, то я просила судей отослать мое дело в Рим, на суд святому отцу-папе, которому я вручаю себя — первому после Бога. Что же касается моих слов и поступков, то в них не повинен ни король, ни кто-либо другой. А если в них и было что дурное, то в ответе за это только я.

Жанне трижды предложили отречься от еретических заблуждений и трижды она отказалась. После этого Кошон стал медленно, зловещим голосом читать приговор, где говорилось о передаче нераскаянной грешницы в руки светской власти и просьбе обойтись с ней снисходительно — "без пролития крови", что было обычным обозначением смерти на костре. Он не успел дочитать до этого места, когда узница вдруг крикнула:

— Стойте! Я готова, готова принять все, что вы хотите, и подчиниться вашей воле!

Кошон, уже не ждавший этого, быстро достал подготовленный заранее текст отречения. Бумагу вручили Жанне, и она дрожащей рукой поставила под ним свое имя. В официальном протоколе сказано: "Тогда же, на виду у великого множества клириков и мирян она произнесла формулу отречения, следуя тексту составленной по-французски грамоты, каковую грамоту собственноручно подписала". После этого смертный приговор ей заменили другим, тоже составленным заранее, в котором говорилось, что суд учел раскаяние подсудимой: "Поскольку ты, как было сказано, совершила дерзостное преступление против Бога и святой Церкви, мы окончательно приговариваем тебя нести спасительное покаяние в вечном заточении, на хлебе страдания и воде скорой, дабы ты оплакала совершенное тобой и впредь не совершала ничего, что следовало бы оплакать; при сем мы оставляем за собой право на нашу милость и смягчение приговора". Осужденную, которая едва понимала, что происходит, усадили в телегу и повезли в Буврейский замок. Из разочарованной толпы, надеявшейся поглазеть на казнь, вслед ей летели гневные крики и гнилые овощи.

Почему Жанна, до сих пор непреклонная, согласилась подписать лживый документ, позорящий ее и дело, которому она отдала жизнь? Ответ очевиден — мучительно больно умирать в 19 лет страшной смертью на костре в окружении враждебной толпы, с ощущением, что не только прежние соратники, но и сам Бог отвернулся от тебя. Кладбище Сент-Уэн стало для Девы ее Гефсиманским садом, мигом слабости и сомнений, за которым пришла новая вера, уже лишенная надежды, но оттого не менее крепкая. Но что за грамоту она подписала? В официальном протоколе приводится многословный текст раскаяния во всех приписанных ей преступлениях, занимающий почти две страницы. Но на оправдательном процессе врач Гийом де ла Шамбр (это он лечил Жанну во время болезни) сообщил: "Дева прочла короткий текст, состоявший из 6–7 строчек на сложенном вдвое листе бумаги; я стоял так близко, что мог легко различить строчки и их расположение". Это подтвердил асессор Пьер Миже: "Чтение формулы отречения заняло столько же времени, сколько нужно для того, чтобы прочесть "Отче наш"".

Очевидно, что речь шла о другом документе — последнем подлоге Кошона, который понимал, что Жанна даже под страхом смерти не подпишет тот документ, что был нужен ему. Конечно, она не могла прочитать его, но обязательно попросила бы сделать это кого-то из окружающих. Так и случилось — грамоту прочитал судебный пристав Жан Массье, вспоминавший: "В этой грамоте было сказано, что Жанна не будет впредь носить оружие, мужской костюм и прическу "в кружок", не считая других пунктов, каковые я не припоминаю. Я утверждаю, что эта грамота содержала не более восьми строк. Я твердо знаю, что это не та грамота, которая помещена в протоколе процесса, ибо та, что помещена там, отличается от той, которую я прочел и которую Жанна подписала". Конечно, такой документ Дева могла подписать, поскольку он не содержал нелепых обвинений, с которыми она никак не могла согласиться.

Как бы то ни было, цель процесса была достигнута. Дева покаялась, и это автоматически обесценивало не только ее подвиги, но и все достижения французов, включая коронацию Карла VII — ведь они, по версии судей, совершились при помощи ереси и колдовства. Но Кошон и его английские покровители не могли успокоиться, пока жертва позорного судилища оставалась жива. Когда граф Уорик после "помилования" Жанны возмутился тому, что она избежала костра, епископ хладнокровно ответил: "Не тревожьтесь, сэр, мы ее снова поймаем". "Поймать" Деву было несложно — нужно было лишь доказать, что она повторно впала в ересь; в этом случае помилованный еретик подлежал казни уже без всякого суда.

Жанне пообещали, что после раскаяния ее переведут в женское отделение тюрьмы Руанского архиепископства, снимут кандалы и отведут к мессе. Ничего этого сделано не было: ее вернули в прежнюю камеру в Буврее, переодели в женское платье и обрили голову, лишив прежней "мужской" прически. Утром 27 мая стражники доложили начальству, что заключенная снова надела мужское платье. Будто ожидая этого, Кошон, Леметр и семеро асессоров отправились в тюрьму, чтобы увидеть все своими глазами. Жанна встретила их в своей прежней одежде, сказав, что в тюрьме, среди охранников, ей приличнее носить мужской костюм, чем женский. И тут же добавила, что надела его потому, что судьи не выполнили своих обещаний.

Почему она сделала это, понимая, что обрекает себя на смерть?

Есть мнение, что это было задумкой Кошона, который повелел во время сна забрать у узницы женское платье и вернуть мужскую одежду, которую ей пришлось надеть, чтобы прикрыть наготу. Об этом говорит уже упомянутый судебный пристав Жан Массье: "Утром Жанна сказала своим стражникам-англичанам: "Освободите меня от цепи, и я встану" (на ночь ее опоясывали цепью, которая запиралась на ключ). Тогда один из англичан забрал женское платье, которым она прикрывалась, вынул из мешка мужской костюм, бросил его на кровать со словами "Вставай!", а женское платье сунул в мешок. Жанна прикрылась мужским костюмом, который ей дали. Она говорила: "Господа, вы же знаете, что мне это запрещено. Я ни за что его не надену". Но они не желали давать ей другую одежду, хотя спор этот длился до полудня. Под конец Жанна была вынуждена надеть мужской костюм и выйти, чтобы справить нужду. А потом, когда она вернулась, ей не дали женское платье, несмотря на ее просьбы и мольбы. Все это Жанна мне поведала во вторник после Троицы, в первой половине дня".

Похожую версию излагает тюремный врач Гийом де ла Шамбр: "Спустя короткое время после отречения я слышал разговоры, будто англичане подвели Жанну к тому, что она вновь надела мужской костюм. Рассказывали, что они похитили у нее женское платье и подложили мужскую одежду; отсюда заключали, что она была несправедливо осуждена". Но этот свидетель, как и другие, говорит с чужих слов, а единственный очевидец, Массье, давая показания на оправдательном процессе, слишком явно старался обелить себя и подчеркнуть свои доверительные отношения с Жанной. Его свидетельство обеляло и судей, которые оказывались ни при чем: вся вина за историю с костюмом возлагалась на англичан. На самом деле виноваты были судьи, которые спровоцировали ее, не выполнив данных обещаний и "забыв" убрать из камеры роковой мужской костюм.

Заменить одежду Жанны во сне было невозможно — ведь она спала одетой, боясь домогательств стражников. К тому же ее ответы судьям не оставляют сомнений: она надела мужской костюм добровольно, сожалея о своей недавней слабости. Это подтверждает и такой ответ: "Спрошенная, слышала ли она после четверга свои голоса, отвечала, что да. Спрошенная, что они ей сказали, отвечала, что Господь передал через святых Екатерину и Маргариту, что он скорбит о предательстве, которое она совершила, согласившись отречься, чтобы спасти свою жизнь, и что она проклинает себя за это". Голоса в последний раз говорили с Жанной, сообщив ей то же самое, что она говорила себе сама: ее смерть должна быть такой же славной, как и жизнь. Уже наполовину легенда, она сделала последний шаг, чтобы уйти в легенду окончательно.

Вечером 28 мая в доме епископа собрались секретари трибунала. Они подчистили и подправили текст последнего допроса Жанны, чтобы наутро предъявить его трибуналу — точнее, тем его членам, которые еще не успели разъехаться, поскольку официально процесс считался законченным. Они единогласно приняли решение о выдаче Жанны светским властям, и Кошон приказал приставу Массье на следующий день, 30 мая 1431 года, доставить осужденную на площадь Старого рынка к восьми часам утра.

На рассвете в камеру Жанны явились монахи Мартин Ладвеню, Пьер Морис и Жан Тутмуйе, которых пристал Кошон, чтобы сообщить ей о предстоящей казни. Ладвеню вспоминал позже: "Ее состояние было таким, что я не могу передать это словами". Он сообщил также, что она сетовала на обман голосов, которые будто бы обещали, что она будет освобождена из тюрьмы. Чуть позже к ней явился сам епископ, не отказавший себе в удовольствии понаблюдать за состоянием жертвы. Ему она тоже поведала об обмане голосов: "Раз они ее так обманули, она думает, что они вовсе не были ни благими голосами, ни вообще чем-то благим". Правда, об этих словах мы знаем только от самого Кошона, которому вряд ли можно доверять. Он не привел, например, фразу, сказанную ему Жанной, по словам других свидетелей: "Запомните, я умираю по вашей вине". Потом она попросила позволить ей исповедоваться и причаститься. Епископ не отказал и прислал к ней священника Мартена со Святыми Дарами.

После этого стражники вывели ее из башни в сопровождении Массье и Ладвеню. Во дворе замка ее ожидала толпа любопытных, в которую затесался и пострадавший из-за нее Николя де Гупвиль. Увидев ее, бледную и заплаканную, он так разволновался, что не пошел дальше и вернулся домой.

Ее же посадили в телегу и повезли к месту казни под охраной сильного отряда солдат. Массье, как обычно, преувеличивая, пишет, что ее сопровождало 800 человек, хотя весь гарнизон Руана был немногим больше. Пристав говорит: "По дороге она молилась так трогательно, с такой верой поручала свою душу Богу и святым, что никто из присутствующих не мог удержать слез".

Улицы по пути были так забиты людьми, что на площадь Старого рынка осужденную доставили только в десятом часу. Там уже ожидали два помоста, на которых размещались представители соответственно духовных и светских властей. Между ними соорудили подобие позорного столба, у которого должна была стоять Жанна во время чтения приговора. Напротив, около мясного ряда, водрузили другой столб, обложенный дровами и хворостом. К столбу прикрепили доску с надписью: "Жанна, принявшая имя Девы, лгунья, обольстительница народа, колдунья, кощунница, богохульница, изменившая вере Христовой, хвастливая, горделивая, жестокая, распутная, отступница, раскольница и еретичка".

Выведя из телеги, ее поставили у позорного столба, окружив тесным кругом солдат. Рядом с ней оставались только Ладвеню и Массье. Парижский богослов Николя Миди произнес проповедь на текст апостола Павла: "Страдает ли один член, страдают с ним все" (I Кор. 12, 26). Он проникновенно говорил, что церковь глубоко огорчена необходимостью отсечь от себя зараженную конечность, под которой подразумевалась Жанна, но вынуждена это сделать, чтобы зараза не распространилась по всему телу Он закончил проповедь ритуальной фразой: "Ступай с миром, Церковь ничего больше не может сделать для тебя и передает тебя в руки светской власти".

Массье вспоминает: "Когда он кончил, Жанна на коленях начала молиться Богу с великим рвением, с явным сердечным сокрушением и горячей верой, призывая Пресвятую Троицу, Пресвятую Деву Марию и всех святых, некоторых из которых она называла поименно; она смиренно попросила прощения у всех людей, какого бы состояния они ни были, у друзей и у врагов, прося всех молиться за нее и прощая все зло, какое ей сделали… Так она продолжала долго, чуть не полчаса". Многие из присутствующих по-разному передавали ее предсмертные слова. Епископ Нойонский, сидевший на помосте, свидетельствовал, что она защищала от обвинений Карла VII, говоря: "Хорошо ли я сделала или плохо, — мой король тут ни при чем". Присутствовавший там же провокатор Николя де Луазелер уверял, что она "в глубоком раскаянии просила прощения у англичан и бургундцев за то, что, как она призналась, по ее наущению их убивали и прогоняли и она причинила им большой урон". Эти фразы вошли в "Посмертные сведения", составленные по приказу Кошона то ли для отчета перед англичанами, то ли для собственного оправдания в глазах потомков. Надо сказать, что многие очевидцы ничего не сообщали о последних словах Жанны, да и вряд ли могли их услышать, стоя как минимум в 15 метрах от нее за шеренгой солдат. Скорее всего, эти слова выдуманы, и несомненно лишь то, что она горячо и не очень неразборчиво молилась.

Поднявшись со своего места, Кошон начал читать приговор: "Во имя Господа, аминь… Мы, Пьер, божьим милосердием епископ Бовеский, и брат Жан Леметр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси… объявляем справедливым приговором, что ты, Жанна, в народе именуемая Девой, повинна во многих заблуждениях и преступлениях раскола, идолопоклонства, призывания демонов и иных многочисленных злодеяний. Ввиду того, что после отречения от твоих заблуждений… ты впала опять в эти заблуждения и в эти преступления, как пес возвращается к блевотине своей… мы объявляем, что, в качестве зараженного члена ты должна быть извергнута из единства Церкви, отсечена от ее тела и должна быть выдана светской власти; и мы извергаем тебя, отсекаем тебя, оставляем тебя, прося светскую власть смягчить свой приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов". После этого Кошон и все его коллеги встали и удалились, поскольку верные сыны церкви не должны наблюдать казнь — даже ту, на которую сами обрекли невинного человека.

Правда, несколько членов трибунала, как позже выяснилось, смешались с толпой, чтобы понаблюдать за гибелью своей жертвы. Одним из них был упомянутый Луазелер, которому в легенде, подсознательно уподобляющей Жанну Христу, вполне закономерно уготована роль Иуды. Позже он вспоминал, что почти не видел происходящего, поскольку слезы застилали ему глаза. Говорили, что после казни он бежал из города и где-то в дороге то ли повесился, подобно Иуде, то ли был убит разбойниками. На самом деле он жил еще долго, на Базельском соборе прославился своим красноречием и закончил жизнь почтенным каноником, окруженным всеобщим уважением.

Но вернемся к показаниям Массье: "Она попросила дать ей крест. Услышав это, английский солдат сделал из палки маленький деревянный крестик и подал ей; она благоговейно взяла его и поцеловала, хваля Бога и взывая к Нему, и спрятала этот крест на груди под одеждой. Но ей хотелось, кроме того, получить церковный крест". Помощник инквизитора Изамбар сбегал в соседнюю (уже не существующую) церковь Христа Спасителя, принес оттуда распятие и поднес к лицу Жанны: "Она долго и крепко его целовала, плача и призывая Бога, Святого Михаила, Святую Екатерину и всех святых". По правилам следовало еще выслушать при говор светской власти, но в толпе стали кричать, что пора заканчивать. День выдался жарким, в толпе было душно, кто-то свалился без чувств, многие плакали. Обещанного торжества расправы над еретичкой явно не получалось, и англичане поспешили довести дело до конца. Бальи Руана приказал отвести осужденную на костер, и два английских сержанта грубо схватили ее и потащили к помосту, где передали городскому палачу. Палач и его помощник привязали ее к столбу веревками и цепями, нахлобучив на голову картонную митру с надписью "Еретичка, вероотступница, идолопоклонница". Пока ее привязывали, она, по словам Массье, "продолжала славить и призывать Бога и святых", а потом произнесла, будто не веря: "Руан, неужели я здесь умру? Руан, ты — мое последнее жилище?"

В то время при казни осужденного обычно обкладывали дровами так, чтобы дым быстро задушил его. Жанне не оказали и этой милости: ее столб был поднят высоко над зажженным огнем, языки которого постепенно охватывали ее тело, начиная с ног. Судя по всему, не был использован и другой "милостивый" способ: сразу разжечь сильное пламя, чтобы агония жертвы была мучительной, но недолгой. Ее ждало сожжение на медленном огне, который разжигали постепенно, а иногда даже поливали водой, чтобы он обжигал, но не убивал. В этом случае осужденный мог страдать часами, испытывая невыносимую боль от ожогов и задыхаясь от едкого дыма.

Перед ней еще стояли Ладвеню и Изамбар, державший у ее губ распятие. Когда огонь разгорелся, она забеспокоилась за них и велела отойти, попросив при этом инквизитора держать распятие повыше, чтобы она видела его до конца. Врач де ла Шамбр вспоминает: "Потом она начала кричать "Иисус!" и призывать архангела Михаила" Превозмогая мучительную боль, она кричала это до самого конца и только однажды пронзительно прокричала: "Воды! Дайте воды!" Мы не знаем, сколько это продолжалось; никто из свидетелей не вспомнил о времени. Автор "Дневника парижского горожанина" пишет, что пламя охватило ее одежду, и она предстала перед толпой обнаженная. Правда, другой свидетель говорит, что палач специально пригасил огонь, чтобы показать людям ее мертвое тело — многие верили, что ведьма может принять облик какого-нибудь животного и ускользнуть от смерти. После этого он навалил на костер еще больше дров, и скоро пламя окончательно скрыло Жанну от глаз.

Даже английским солдатам, стоявшим вокруг костра, было не по себе, но один из них продолжал ругать "ведьму" последними словами, — как говорят, он заключил с товарищами пари, что будет делать это до самого окончания казни. В этот момент он увидел, как из пламени вылетела белая голубка, и свалился без чувств. Об этом рассказал Изамбар, встретивший англичанина в трактире, где тот плакал и каялся в том, что оскорблял святую. Эту благочестивую легенду инквизитор тоже поведал на оправдательном процессе, всячески стремясь представить себя человеком, преданным Деве, поэтому в ее достоверности можно усомниться. Особенно потому, что ее дублирует рассказ того же Изамбара о палаче, который пришел к нему в монастырь на исповедь и рассказал, что в четыре часа дня, когда огонь угас, он начал разгребать угли и увидел, что сердце и другие внутренности Жанны не сгорели. Повинуясь строгому приказу сжечь "ведьму" дотла, он обложил сердце горящими углями, но оно оставалось невредимым. Устав от этого занятия, он положил все, что осталось от тела девушки, в мешок и швырнул его в Сену.

Смерть Жанны д’Арк на костре. Художник Г.-А. Штильке

Скорее всего, обгорелые останки Жанны в самом деле бросили в реку, чтобы они не стали предметом поклонения. Однако французы не могли смириться с тем, что их героиня не нашла себе достойного упокоения. Периодически возникали слухи об обретении мощей Орлеанской Девы, и наконец в 1867 году на чердаке парижской аптеки нашли мешочек с костями, на котором было написано: "Останки, найденные на месте сожжения Жанны д’Арк 30 мая 1431 года". Откуда взялся мешочек, никто объяснить не мог, но церковь оперативно признала реликвию подлинной. Поместить ее в храме до официальной канонизации не могли, поэтому передали в городской музей Шинона. И правильно сделали: радиоуглеродный анализ, проведенный в 2006 году, показал, что кости на самом деле принадлежат египетской мумии. Точнее, двум: человеческой и кошачьей. В XIX веке мумии в большом количестве ввозили в Европу для продажи любителям древностей. Очевидно, кому-то пришло в голову выдать одну из них за мощи национальной героини и нажиться на атом.

Любителей сенсаций волнует не только судьба останков Жанны, но и более жгучая тайна — была ли она вообще сожжена? Первые сомнения на этот счет возникли еще в XVIII столетии, а позже сложились в целую теорию, названную "сюрвивизмом" от французского survivre (выжить). Одним из ее горячих сторонников был все тот же Робер Амбелен, изложивший в своих книгах практически все доказательства чудесного спасения. Надо сказать, их не очень много, и главное — история авантюристки Жанны дез Армуаз, к которой мы еще вернемся. Хотя она сама призналась в обмане, сюрвивисты продолжают считать ее подлинной Жанной, исходя из ее признания родственниками и знакомыми Орлеанской Девы. Но как ей удалось спастись от костра? Одни утверждают, что вместо Жанны сожгли другую женщину, а чтобы скрыть это, окружили костер плотным кольцом солдат, а жертве надели на голову бумажный колпак, опоив при этом дурманящим зельем. Амбелен даже попытался объяснить историю с несгоревшим сердцем, сославшись на сообщение Светония о древнем яде, который якобы делал сердце человека твердым, как камень. На самом деле казнь, как уже говорилось, наблюдало множество людей, которые хорошо видели и слышали Жанну, и никто из них не усомнился в том, что она настоящая.

По другой версии, англичане не решились казнить Жанну публично, боясь то ли какого-нибудь чуда, то ли нападения ее сторонников, то ли вообще народного восстания. Ее упрятали в тюрьму и там тайно отравили. Есть и третья, совсем уж нелепая версия — никакой казни вообще не было, поскольку в руанских архивах не сохранился отчет о ней (не сохранились, правда, и многие другие документы XV века, да и более поздних эпох). Но если Жанна выжила, кто организовал ее спасение, если все судьи и тюремщики были резко настроены против нее? У сюрвивистов готов ответ и на это: это сделали могущественные сторонники Девы, к которым причисляют то королеву Иоланду Арагонскую, то короля Карла VII, то даже самого Бедфорда или его супругу Анну, которая вела будто бы тайные переговоры с французским двором. Есть и версия о причастности к делу губернатора Руана, которого Карл шантажировал жизнью его племянника, находящегося в плену.

Но все эти увлекательные предположения разбиваются о три простых факта. Первое: все люди того времени верили, что на площади Старого рынка была сожжена именно Жанна д’Арк, ее друзья много лет горевали из-за этого, а враги злорадствовали, то и другое многократно зафиксировано в источниках. Второе: в ее спасении не был заинтересован никто (кроме, конечно, простых людей, но их в расчет не брали) — ни король Франции, ни его придворные, ни церковь, ни тем более английские военачальники. Третье: если бы она действительно выжила, она непременно проявила бы себя в последующих событиях — и, конечно, не так бездарно, как дама дез Армуаз. К сожалению, романтическая история об избавлении ее от костра не имеет под собой никаких оснований. Жанна погибла именно так, как при-пято считать, дав своей смертью и современникам, и людям будущих эпох не менее важный урок, чем до этого своей жизнью.

 

Глава шестая

ЗА СМЕРТЬЮ — БЕССМЕРТИЕ

Сожжение Жанны как громом поразило многих французов. Они до последнего надеялись, что их Дева вырвется из вражеских рук и продолжит начатое ей дело освобождения родины. Теперь их охватила растерянность быть может, ее гибель означает, что она не была послана Богом? А может быть, Он отвернулся от Франции?

Напротив, в стане врагов царила радость. Епископ Винчестерский, герцог Бедфорд и их французские подручные торопились закончить начатое, очернив Жанну в глазах народа. Через неделю после ее казни. 8 июня 1431 года, английский королевский совет, заседавший в Руане, отправил европейским монархам манифест о "справедливом наказании лжепророчицы, сеявшей смуту в нашем Французском королевстве". Вскоре похожее послание было отправлено знати и городам Франции, а Парижский университет ознакомил с ним папу римского Евгения IV. В городах, подвластных англичанам, церковь устраивала торжественные молебны и шествия, посвященные избавлению от "еретички". В пути процессия останавливалась, и священники торжественно предавал и проклятию и саму "так называемую Деву", и всех, кто верит в ее богоизбранность. Последних ждали крупные штрафы, тюрьма, а самых упорных — костер.

Все эти меры должны были подготовить общественность к коронации Генриха VI в качестве короля Франции. Десятилетний монарх решился наконец покинуть Кале, и 16 декабря состоялся его торжественный въезд в Париж. Для народа устроили праздник, на огромных вертелах жарили целых быков, на улице Сен-Дени были сооружены два фонтана, бьющие молоком и вином. Пышный кортеж короля сопровождали 25 горнистов и столько же герольдов с гербами и знаменами, его носилки несли восемь силачей, а за ними шли истинные правители — Бедфорд и кардинал Винчестерский. После коронации в соборе Нотр-Дам праздничная процессия отправилась в Лувр, где был устроен пир на 600 персон. К огорчению устроителей, туда проникли всякие темные личности, а вот многие из приглашенных не явились. Особенно огорчило англичан отсутствие герцога Бургундского, который явно начал дистанцироваться от своих английских союзников.

В Туре, ставшем временной столицей Карла VII, тоже были те, кто радовался смерти Жанны. Одним из них был, конечно, ее давний ненавистник Жорж де ла Тремуй, но радость его оказалась недолгой. В 1433 году ко дворцу прибыл коннетабль Ришмон, помирившийся наконец с королем стараниями канцлера Реньо де Шартра, уставшего от самоуправства ла Тремуя. Уже в следующем году камергер был брошен в тюрьму по обвинению (скорее всего, справедливому) в расхищении королевской казны. Позже его освободили и даже отдали назад отобранные поместья, но прежнего влияния он уже не вернул. Властный Ришмон отодвинул от кормила государства и архиепископа Реймсского, заявив ему: "Ваше дело — молиться, а не управлять". Натерпелся от коннетабля и сам король, терпеливо выносивший его грубость и упрямство. По крайней мере, Ришмон был талантливым военачальником и стойким противником англичан.

На фронтах Столетней войны царило затишье, но именно в это время французам удалось одержать крупную и причем бескровную победу — герцог Бургундский перешел наконец на их сторону. Одним из поводом для этого стала смерть его сестры Анны, вышедшей замуж за Бедфорда, — говорили, что герцог-садист уморил ее голодом, а очень скоро женился на родственнице графа Люксембургского, даже не сообщив об этом его сюзерену, герцогу Филиппу. Это не могло понравиться бургундцу, но истинной причиной стало его понимание того, что власть англичан во Франции подходит к концу. Карл VII продолжал укреплять свое положение: в 1434 году он заключил союз с германским императором Сигизмундом, поставившим Бургундию перед угрозой войны на два фронта. Военные кампании и так опустошили казну герцога, из-под власти которого грозили уйти не только французские, но и фламандские владения.

В августе 1435 года в Аррасе герцог Филипп встретился с посланниками французского короля — Артуром де Ришмоном и герцогом Бурбонским. На международном совещании присутствовали император, герцог Савойский, представители папы римского, Кастилии и даже Польши. Была там и английская делегация, которая всячески пыталась удержать герцога от примирения с Карлом. Кардинал Винчестерский напомнил ему о клятвенном обещании отомстить убийцам отца, данном после трагедии на мосту Монтеро. Но это было тщетно, и англичане в бессильной злобе покинули переговоры. Папский легат освободил герцога от клятвы, а Карл через своего уполномоченного принес церковное покаяние за свое участие в убийстве. После этого, 21 сентября, был подписан договор о "дружбе, согласии и единстве" двух государей. Герцогу Бургундскому были отданы области Артуа и Пикардия, графства Оксер и Макон, но он возвращал королю все остальные занятые им области. Был решен, хоть и негласно, и вопрос о Париже. Весной 1436 года армия коннетабля Ришмона окружила столицу, не пропуская к ней английские подкрепления. 13 апреля парижский гарнизон капитулировал, и Ришмон вошел в освобожденный город.

Именно в это время жители Франции с удивлением услышали, что их Дева жива. В мае она объявилась в деревушке Гранж-оз-Орс близ Меца в привычном всем виде — коротко стриженная девушка в латах, на коне и с оружием. Не вдаваясь в подробности, она рассказала крестьянам, что сумела спастись от костра благодаря влиятельным заступникам. Ее радостно приняли в Меце, мэр города подарил ей крупную сумму. Услышав о ее появлении, из Домреми поспешили навстречу братья Жанны Жан и Пьер. Старший из них, приняв пожалованную королем фамилию дю Лис, был в это время бальи (королевским наместником) в провинции Вермандуа. Младший, простой солдат, недавно освободился из бургундского плена и отчаянно нуждался в деньгах. Тут случилось то, что по сей день питает фантазии сюрвивистов — оба брата признали "сестру" и согласились ей помогать. В чем причина этого — если, конечно, не рассматривать ту почти невероятную версию, что Дева осталась жива? Обмануться Пьер с Жаном не могли они хорошо помнили, как выглядела Жанна, и с момента их расставания прошло всего пять лет. Может быть, практичные крестьяне польстились на обещанную им выгоду? Самозванка могла соблазнить их перспективой совместных "гастролей" по Франции со щедрыми пожертвованиями от благодарных обывателей. Конечно, Жан и так был неплохо устроен, но денег, как известно, много не бывает.

Есть и еще вариант, изящно, казалось бы, снимающий все противоречия — самозванкой была сестра Жанны Катрин, которая, как уже говорилось, по официальным документам умерла от родов еще при жизни Девы. По версии ряда "альтернативщиков", она просто сбежала от мужа, где-то скиталась, а потом решила выдать себя за Деву. Вполне возможно, что она была похожа на Жанну, но братья наверняка помнили и ее, и их это сходство обмануть не могло. К тому же Катрин, тихо-мирно жившая в своей деревне, вряд ли умела ездить на лошади и орудовать мечом. Поэтому ее выставление на роль самозванки — всего лишь бессмысленная замена одного неизвестного другим.

21 мая лже-Жанна вместе с братьями прибыла в Вокулёр, где многие помнили ее, — правда, старый капитан де Бодрикур к тому времени оставил службу и отбыл доживать век в свое поместье. Там ее тоже ждал радушный прием, как и в соседних деревнях, но не в Домреми, куда она, казалось бы, должна была отправиться в первую очередь. Старый Жак д’Арк умер вскоре после казни дочери, но Изабелла Роме была еще жива. Конечно, искренне привязанная к матери дочь — будь она настоящей, — не упустила бы случая навестить ее. Вместо этого она отправилась в замок Арлон по приглашению герцогини Елизаветы Люксембургской. Там она задержалась надолго, отправив Пьера и Жана в Орлеан готовить почву для ее прибытия. Пьер дю Лис по пути побывал в замке Лош у короля Карла VII, которому передал письмо самозванки. Король публично выразил радость по случаю ее спасения и передал Жану для нее небольшую сумму денег. Однако на просьбу о личной встрече предусмотрительно ответил отказом.

В Арлоне лже-Жанна стала любовницей графа Ульриха Вюртембергского, который попросил ее помочь в избрании его кандидата на должность архиепископа Трира. Агитация самозванки не помогла: был избран другой кандидат, а Жанной, с которой еще не было снято клеймо ведьмы, заинтересовалась местная инквизиция. Она вернулась в Арлон, где познакомилась с немолодым сеньором Робером дез Армуазом, владельцем нескольких поместий. При помощи герцогини Елизаветы авантюристка искусно завлекла его в любовные сети и убедила сделать ей предложение. Поженившись осенью 1436 года, супруги уехали в Мец. Самозванка родила мужу одного или двух сыновей, но со временем стала тяготиться браком — дез Армуаз, чьи имения были заложены за долги, не баловал ее ни подарками, ни супружеской лаской. В 1439 году она тайно покинула дом и все-таки отправилась во Францию. В Орлеане ее ждал восторженный прием, городской совет преподнес ей 210 ливров за заслуга, но надолго она не задержалась, — может быть, потому, что в город собралась приехать мать Жанны. Чтобы не встретиться с ней, дама дез Армуаз отправилась в Тур, где еще раз пыталась добиться аудиенции у короля, но опять безуспешно.

После этого ее путь лежал в Пуату — как уже говорилось, она навестила замок Тиффож, где жил давний соратник Девы Жиль де Ре. Приведенный в начале книги рассказ об их встрече, конечно, вымышлен; известно только, что она спешно покинула замок и отправилась в низовья Луары, где еще шла война с англичанами. Там она попросила доверить ей воинский отряд, чтобы она могла проявить себя в бою, однако получила отказ. Затем она отправилась в Париж, где была схвачена, наказана за самозванство и отослана к мужу, после чего следы ее затерялись. Сюрвивисты предполагают, что она умерла до 1449 года, поскольку в это время в счетах по выплате пенсии Изабелле Роме появилась надпись: "мать покойной Девы" — это будто бы означает, что до того Дева, то есть самозванка, была жива. Бесполезно доказывать, что один писарь назвал Деву покойной, а другой не стал, поскольку это и так было всем известно.

Вскоре начали появляться и другие лже-Жанны. Одна из них в 1452 году появилась в Анже и — странное сходство с дамой дез Армуаз — попыталась подкупить деньгами и вином двух кузенов настоящей Жанны (возможно, сыновей Дюрана Лаксара), чтобы они подтвердили ее подлинность. Вероятно, кузены отказались, поскольку аферистку с позором прогнали из города. В Ле-Мане три года спустя объявилась рыночная гадалка Жанна Феррон, вдруг решившая назвать себя Девой. Здесь вопрос решили просто — попросили ее проехаться верхом, но она тут же вылетела из седла. Епископ города поставил ее к позорному столбу — опять-таки как первую лже-Жанну, — после чего изгнал. Не повезло и Жанне де Сермез, которая в 1456 году была заключена в тюрьму в Сомюре за то, что, одевшись в мужской костюм, выдавала себя за спасшуюся Деву. Два года спустя ее помиловал герцог Репе Анжуйский, сын Иоланды Арагонской. Не исключено, что ее фамилия — искаженное "дез Армуаз", и она представляет собой просто "копию" старшей коллеги. Маловероятно, что речь идет именно о Жанне-Клод, которая снова взялась за старое — ведь ей тогда было уже за сорок.

Интересно, что самозванки стали появляться еще при жизни Жанны. Одна из них по имени Катрин объявилась весной 1430 года в Ла-Рошели, заявив, что она — Дева, призванная некоей "белой дамой", то есть феей, чтобы освободить Гиень от англичан. Интересно, что до этого она встречалась с настоящей Жанной, и этим очень интересовались судьи Руанского трибунала. Катрин была арестована, тут же призналась, что не девственна и ни с какими феями не общалась, после чего была отпущена — очевидно, инквизиция в тех краях была не слишком кровожадна. Печальнее оказалась судьба Перринаик Бретонки, которая примерно в то же время объявила себя Девой, ссылаясь, как и Жанна, на голоса и Божественное призвание. Ее схватили, отвезли в Париж и за упорство в заблуждении сожгли на Гревской площади.

Число самозванок умножилось после официальной реабилитации Девы, которой французское правительство наконец озаботилось в конце 1440-х годов. Столетняя война шла к завершению — в 1449 году французы взяли Руан, годом позже коннетабль Ришмон и герцог Клермонский разбили последние английские резервы. В руках у захватчиков осталась только Гиень, но в июле 1453 года французское войско одержало там победу при Кастийоне; в этой битве погиб старый Джон Толбот, граф Шрусбери, в 70 лет храбро сражавшийся с мечом в руках. Через три месяца был взят Бордо, и война закончилась, однако мирный договор так и не был заключен, и английские монахи именовали себя "королями Франции, вплоть до революции. Из владений на континенте англичане сохранили только порт Кале, остававшийся у них в руках до 1558 года. В самой Англии, обескровленной войной, дела шли все хуже. Вражда придворных группировок привела к Войне Алой и Белой розы, когда англичане на себе испытали те бедствия, на которые прежде обрекли французов. Одной из многих жертв войны стал злополучный король Генрих VI, брошенный противниками в Тауэр и там убитый. В конце концов Ланкастеры и Йорки истребили друг друга, оставив трон новой династии Тюдоров.

По контрасту Франция в эти годы усиливалась и крепла, залечивая военные раны. Ей требовались новые герои, воплощающие единство страны, связь между монархией и народом. Естественно, первой из таких героев стала Жанна д'Арк, хотя отношение к ней в верхах оставалось неоднозначным. В официальной историографии времен Карла VII, например в знаменитых "Больших французских хрониках", о Деве говорится весьма скупо, победы над англичанами приписаны там мудрому руководству короля и храбрости его военачальников. Причиной этого была не только ревнивое отношение Карла к славе Жанны, но и позиция церкви, не спешившей признаваться в своей ошибке и отменять приговор руанского суда. Однако в народе Жанну давно уже реабилитировали, более того — признали святой. Церковные авторы того времени с неудовольствием отмечали, что в честь отлучен ной от церкви Девы устраивались праздники, а в некоторых храмах были выставлены ее изображения, перед которыми молились прихожане.

Карл VII понял наконец, что скорейшая реабилитация Жанны отвечает интересам монархии. Возможно, немалую роль в этом сыграла его фаворитка Агнесса Сорель, умершая в феврале 1450 года. Есть версия, что перед смертью она попросила короля восстановить справедливость в отношении Девы, и он не смог отказать женщине, которую любил. Во всяком случае, всего через шесть дней он поручил своему советнику Гийому Буйе, профессору Парижского университета, исследовать документы обвинительного процесса, попавшие в руки французов после взятия Руана. Оперативно выполнив поручение, мэтр Буйе позаботился и об опросе участников процесса — это были бывшие секретарь трибунала Гийом Маншон, судебный пристав Жан Массье, асессор Жан Бопер и четверо помощников инквизитора — монахи-доминиканцы из руанского монастыря Сен-Жак. В марте следствие было закончено, и Буйе представил королю доклад и протоколы показаний свидетелей. Изучив их, советники Карла VII пришли к выводу, что окончательное решение о пересмотре обвинительного приговора должна принять Римская курия. С таким авторитетным арбитром никто — и прежде всего англичане — не осмелились бы обвинить французский суд в необъективности. Вспомнили и о желании самой Жанны апеллировать к папе римскому, которое судьи в Руане проигнорировали.

Истцом предлагали выступить королю, но он предпочел остаться в тени, доверив эту роль матери и братьям Жанны, В апреле 1452 года кардинал Арно д’Эстутвиль, легат папы Николая V во Франции, начал официальное следствие по процессу Жанны д’Арк. Вместе с Великим инквизитором Франции Жаном Брегалем он допросил в Руане пятерых свидетелей, в том числе тех, кто уже давал показания мэтру Буйе. Боясь, что их сочтут соучастниками убийства, они единодушно возложили вину на англичан и покойного Кошона — епископ Бове скончался в 1442 году в Руане в возрасте 71 года от сердечного приступа. Смерть наступила внезапно, во время бритья; все отмечали, что Кошон умер без покаяния, и это можно считать Божьей карой. Говорили также, что в старости епископ стал чувствителен, подолгу молился и жертвовал немалые суммы беднякам. Впрочем, это легенда, не подтвержденная документами.

Показания свидетелей встретили полную поддержку устроителей процесса, вовсе не настроенных искать виновников гибели Жанны. Через несколько дней на основе собранных показаний был составлен новый, более подробный опросник, по которому допросили пятерых прежних свидетелей и 11 новых. Вернувшись в Рим, кардинал д’Эстутвиль передал имеющиеся материалы на экспертизу двум знатокам канонического права — адвокатам папской курии Теодору де Лелису и Паоло Понтано. Работая без устали, они составили трактаты, в которых дело Жанны рассматривалось как с формально-юридической точки зрения, так и по существу. Эксперты указали на сомнительные моменты обвинительного процесса, отметив многочисленные процедурные нарушения. Паоло Понтано раскритиковал "Двенадцать статей", показав по пунктам, что поведение Жанны, включая ношение мужского костюма, было оправдано обстоятельствами и в целом никак не противоречило церковным правилам.

Пока папские эксперты изучали процесс с юридической точки зрения, французские теологи занимались его богословской стороной. Инквизитор Франции Жан Брегаль запросил мнение знатоков богословия и канонического права из нескольких университетов. Коллеги обвинителей Жанны послушно взялись за дело, написав изрядное количество трактатов, полностью оправдывавших Жанну. Неожиданно процесс реабилитации застопорился — папа Николай V резко осудил принятую по настоянию Карла VII Буржскую прагматическую санкцию, которая подчиняла французскую церковь королевской власти. В ответ король организовал избрание "альтернативного" папы Феликса V, бывшего герцога Савойского; лишь недавно преодоленный раскол католической церкви забушевал с новой силой. Но весной 1455 года папа Николай V умер, и его место занял дружественно настроенный к Франции Каликст III. Уже 11 июня он назначил архиепископа Реймсского и епископов Парижа и Кутанса комиссарами Святого престола по вопросу оправдания Девы.

7 ноября 1455 года в соборе Парижской Богоматери начал работать церковный трибунал, на котором мать Жанны Изабелла Роме попросила суд очистить память ее покойной дочери от лживых обвинений. Расследование началось с новой силой — уполномоченные трибунала направились в Домреми, Вокулёр, Тур, Орлеан, Руан, детально опросив больше ста свидетелей. Среди них были случайные люди, но были и те, кто хорошо знал Жанну: ее родные и земляки, д’Олон и Луи де Кут, Дюнуа и герцог Алансонский, Ла Гир и Потон де Сентрай. Их показания, заботливо сохраненные в многотомных материалах процесса, дают бесценный материал о жизни Жанны и ее смерти. О смерти — потому что среди опрошенных были и те, кто держал Жанну в заключении и судил ее. Далеко не все отвечали честно, многие пытались обелить себя, расхваливая заодно и Жанну. Если на обвинительном процессе ее упорно, хоть и без особого успеха, пытались изобразить чудовищем, то на оправдательном представили святой без страха и упрека. Конечно же, никто из свидетелей не признался, что спорил с Девой, не верил ей или даже предавал. Дознаватели не настаивали на уточнениях, не искали противоречий — их задачей было оправдать покойную, а не обвинить тех, из-за кого она погибла. Впрочем, главные виновники ее смерти были мертвы — незадолго до процесса скончался руанский инквизитор Жан Леметр, которого никто и не подумал привлечь к суду Процесс быстро двигался к финалу. 7 июля 1456 года председатель суда огласил приговор, перечистивший ошибки и нарушения, допущенные руанским трибуналом. Все решения этого трибунала были отменены, Жанну и ее семью объявили полностью очищенной от обвинений. Память девушки, "задушенной в жестоком и ужасающем пламени", как говорилось в приговоре, решили почтить религиозными процессиями, проповедями в храмах и воздвижением креста на месте казни. Это было шагом к официальной канонизации, но она затянулась на целых полтысячелетия. Одной из причин было то, что оправдательный процесс, который после долгих проволочек постарались запершить в кратчайший срок, тоже был небезупречен с точки зрения юридических формальностей. К тому же в течение этих веков французской церкви, да и Франции в целом, часто было не до Жанны. Страну сотрясали Религиозные войны, ереси, революции. Каждая новая власть восхваляла Деву, и каждой власти она — подлинная, а не мифическая, — была неудобна.

Оттягивая канонизацию Жанны, французская церковь не забывала извлекать из ее образа идейную выгоду. Типичным образцом приторно-благочестивых сомнений, воспевающих ее преданность Богу и королю, стала поэма Жана Шаплена "Девственница, или Освобождение Франции", изданная впервые в 1656 году и затем неоднократно переиздававшаяся. Главное внимание в этом сочинении, как и в десятках ему подобных, уделено не реальным событиям жизни Жанны, а сотворенным через нее и даже без всякой связи с ней чудесам Господа и святых. Уже в предисловии Шаплен заявил, что намерен излагать материал в своей поэме "таким образом, чтобы все совершающееся в ней благодаря Божественному Промыслу могло применяться и к силе человеческой, вознесенной на вершину, едва достижимую для природы".

В эпоху Просвещения подобные сочинения вызвали неизбежную реакцию отторжения: критики клерикализма зачастую относились к подвигу Жанны как к старой, наполовину выдуманной сказке или даже издевались над ним. Самый яркий пример — пародийная поэма Вольтера "Орлеанская девственница", написанная в 1740-е годы в ответ на произведение Шанлена. Как и церковный автор, великий вольнодумец почти ничего не говорит о жизни героини, о ее борьбе против англичан; его поэма целиком посвящена обличению церкви и отдельных ее представителей. Не пощадил он и саму Жанну, превратив ее в глупую, пошлую и развратную особу которая не воюет, а только занимается любовью с солдатами и полководцами обеих армий. Комический эффект усиливается приставаниями к Жанне влюбленного в нее осла — единственного симпатичного персонажа поэмы. Многих французов, даже поклонников Вольтера, возмутила такая трактовка образа Жанны. И не только французов — Пушкин в своих заметках сравнивает писателя с палачом, который "присовокупляет поругание к смертным мучениям Девы". Позже, впрочем, Вольтер сам понял, что перегнул палку и в своем "Философском словаре" отозвался о Жанне более объективно.

Вольтер. Неизвестный художник

В других странах она, напротив, вызывала все больший интерес и уважение. В Англии к ней веками относились с враждебностью, освященной гением Шекспира, который в своей хронике "Генрих VI" вывел Жанну в образе жестокой и распутной колдуньи. Перед казнью она пытается спаслись, ссылаясь на свою беременность и называя в качестве отца ребенка то короля Карла, то герцога Алансонского, то Рене Анжуйского. Герцог Йорк со смехом восклицает: "Она была щедра и всем доступна" — и приказывает тащить ее на костер. Любопытно, что шекспировская хроника, написанная в 1594 году, тоже отражает версию о знатном происхождении Жанны ("Не пастухом-мужланом рождена я, но род веду от крови королевской"), однако трактует ее как очередную ложь ведьмы.

Только в эпоху романтизма в английском обществе произошел перелом: к Жанне стали относиться не как к полководцу вражеской армии, а как к героине борьбы за свободу. Знаковым событием стала постановка в 1795 году в театре Ковент-Гарден пантомимы "Жанна д'Арк". В первом ее варианте дьявол утаскивал казненную девушку в ад, но это вызвало бурное осуждение публики. Спохватившись, авторы срочно изменили финал — теперь ангелы уносили душу Жанны на небеса. В том же году вышла посвященная ей поэма известного поэта Роберта Саути. Прославилась Жанна и в Америке, только что победившей в собственной Войне за независимость. В 1791 году ирландец Джеймс Берк поставил в Нью-Йорке спектакль "Женский патриотизм, или Смерть Жанны д’Арк", встреченный зрителем с восторгом.

В Германии романтики тоже не могли пройти мимо героической истории Жанны. В 1801 году Фридрих Шиллер посвятил ей трагедию "Орлеанская дева", написанную и ответ на издевательства Вольтера: "О Дева… насмешка тебя втоптала в грязь, но не бойся. Есть еще прекрасные души, которых воспламеняет все великое…" Впрочем, Шиллер тоже отнесся к истории Жанны весьма небрежно: она у него влюбляется в английского солдата и благословляет любовь короля Карла и Агнессы Сорель, которой во время казни Девы было всего девять лет. Источник силы Жанны в трагедии волшебный шлем, полученный в дар от Гога с условием никогда не грешить. В финале героиня не погибает на костре, а освобождается из плена и умирает в окружении плачущего короля и всего двора.

В молодости Шиллер был поклонником французской революции, которая отвергла почитание Жанны и уничтожила ее изображения. Могильщик революции Наполеон восстановил культ Девы, включая ее праздник в Орлеане, проходивший ежегодно в славный день 8 мая. На прошении мэра города по этому поводу император написал: "Прославленная Жанна д’Арк доказала, что нет чуда, которого не совершил бы французский гений, когда его национальная независимость находится под угрозой". В XIX веке память Жанны вновь приватизировала католическая церковь, что отразилось и на трудах историков, впервые начавших серьезное изучение этой темы. Лишь немногие ученые (например, первым издавший материалы обеих процессов Жанны Жюль Кишера) решились негативно высказаться о негативной роли церкви в ее судьбе.

Ф.Шиллер. Неизвестный художник

В тот период Жанна стала знаменем патриотизма, представ в этом качестве в сочинениях многих литераторов и ученых. Выдающийся историк Жюль Мишле в своей "Истории Франции" превратил Деву в символ национального духа: "Она так любила Францию! И Франции, растроганная, сама полюбила себя". Знаменитый поэт Альфонс Ламартин спрашивал: "Как простая пастушка из деревни, где появлялись феи, слышавшая предания от своей матери и от подружек, могла сомневаться в том, во что соглашались верить Сократ и Платон?" При этом авторы первого ряда предпочитали не касаться истории Жанны, густо окрашенной официозом. О ней не писали ни Гюго, ни Бальзак, ни Стендаль, а Дюма-отец, не оставивший без внимания, кажется, ни одного эпизода французской истории, посвятил ей только юношескую поэму.

Вдохновенное произведение о жизни Жанны появилось совсем в другой стране — как ни удивительно, это была прагматичная Америка. В 1896 году ее величайший сатирик Марк Твен выпустил роман "Личные воспоминания о Жанне д’Арк", материал для которого собирал в течение 12 лет. По собственному признанию, он любил эту свою книгу больше всех остальных, хотя читатели эту любовь не разделяли. Они ждали от Твена острот и развлечений, а получили серьезное, даже сентиментальное произведение, в котором писатель изложил свои взгляды не только на героиню, но и на историю в целом: "Она была крестьянкой. Этим все сказано. Она вышла из парода и знала народ. Те, другие, вращаясь в более высоких сферах, знали о нем немного. Мы не привыкли считаться с бесформенной, загадочной и косной массой, которую зовем "народом", придавая этому слову оттенок презрения. Это странно, потому что в душе мы отлично знаем: прочна лишь та власть, которую поддерживает народ, стоит убрать эту опору, и ничто в мире не спасет трон от падения".

Роман Твена отразил перемену в отношении к Жанне, в которой видели теперь не святую или патриотку, а прежде всего дочь народа, выразительницу его духа. В 1908 году вышел двухтомный роман-исследование Анатоля Франса "Жизнь Жанны д’Арк" — плод многолетних архивных изысканий. Автор, известный атеист и скептик, на сей раз не стал оспаривать традиционную версию событий, подробно изложив ее на основании большого количества источников. При этом он в соответствии со своими убеждениями рационализировал историю Жанны, изгнав оттуда все упоминания о чудесах и сверхъестественном вмешательстве. Надо сказать, что это не пошло истории на пользу, сделав ее позитивистски-плоской. Марк Твен, тоже придерживавшийся атеистических взглядов, поступил более изобретательно — он изложил историю героини устами ее современника и друга, имеющего, конечно, право на "заблуждения" по поводу чудес.

Марк Твен

В 1923 году была опубликована пьеса Бернарда Шоу "Святая Иоанна". Знаменитый драматург (и тоже атеист) писал ее с намерением показать публике "подлинную Жанну". В обстоятельном историческом комментарии он вторил Марку Твену: "Ни на одно мгновение она не была тем, чем многие сочинители средневековых романов и пьес ее представляли: романтической молодой леди. Она была всецело дочерью земли, с ее крестьянской рассудительностью и упорством, с ее приятием великих лордов, королей и прелатов такими, как они есть, без поклонения или снобизма". Как и Франс, он не видит в биографии героини никаких чудес, кроме тех, что были совершены ею самой, чудес, на которые способен человек, вдохновляемый высокими чувствами. Сюжет пьесы — типичное для Шоу столкновение наивной и чистосердечной героини с миром, полным лицемерия, лжи и цинизма. Став жертвой этого мира, она все же одерживает над ним моральную победу.

Конечно, к истории Жанны не теряла интереса и французская литература XX века, где появились такие шедевры, как "Мистерия о милосердии Жанны д’Арк" Шарля Неги (1910), оратория Поля Клоделя "Жанна д’Арк на костре" (1935), пьеса Жана Ануя "Жаворонок" (1953). К этой теме обращались и католические авторы, пытавшиеся переосмыслить традиционную легенду, и антиклерикалы, делавшие героиню жертвой клерикализма, а то и революционеркой. Чтобы "застолбить" за собой права на Деву, церковь запустила давно отложенный процесс: объявления ее святой. В 1909 году ее возвели в сан блаженной, а 16 мая 1920 года состоялась ее официальная канонизация, о которой возвестил своим указом папа римский Бенедикт XV.

В конце XIX века поклонение Жанне стало, можно сказать, светской религией Третьей французской республики. Появилось множество посвященных ей книг, картин, статуй. Многие города захотели обзавестись памятниками Деве; первый из них работы Фремье появился на площади Пирамид в Париже в 1875 году. К тому времени в стране был только один памятник Жанне д’Арк в Орлеане, на площади Мартье: его установили еще в XVIII веке, снесли во время революции и поставили вновь в 1855 году. Жанне посвящали свои полотна такие художники, как Жан Огюст Доминик Энгр, Поль Гоген, а в России — Николай Рерих. Вдохновляла она и музыкантов: Чайковский в 1879 году посвятил ей свою первую онеру "Орлеанская Дева". Ее именем были названы опера Джузеппе Верди (1845), музыкальная пьеса Шарля Гуно (1873), оратория Артюра Онеггера (1938).

Особая тема — образ Жанны д’Арк в кинематографе. Первый посвященный ей фильм продолжительностью всего 10 минут был снят в 1899 году знаменитым Жоржем Мельесом. В 1929 году вышел шедевр датского режиссера Карла Теодора Дрейера "Страсти Жанны д’Арк", в котором героиню, далекую от экранной красивости, блистательно сыграла француженка Рене-Жанна Фальконетти. После этого за воплощение образа взялся Голливуд, изрядно "огламуривший" Жанну, — ее роль играли такие королевы красоты, как Ингрид Бергман, Джин Сиберг, Мишель Морган. Особняком стоит черно-белый фильм классика французского кино Робера Брессона "Процесс Жанны д’Арк" (1962), снятый в духе неореализма. Роль Жанны в нем сыграла Флоранс Деле, ставшая позже писательницей и членом Французской академии. В недавние годы широкую известность получил фильм Люка Бессона "Жанна д’Арк" (1999), в котором Милла Йовович создала характерный для нее образ свирепой амазонки, хотя другая — "святая" — сторона личности Девы осталась для нее недоступной. Возможно, лучшим фильмом о Жанне могла стать несостоявшаяся картина Глеба Панфилова с Инной Чуриковой в главной роли; в 1960-е годы ее не дало снять руководство Госкино СССР, но пару задуманных сцен режиссер включил в свой следующий фильм "Начало", рассказывающий о судьбе молодой актрисы, играющей Жанну.

Памятник Жанне д’Арк на площади Пирамид в Париже. Скульптор Э. Фремье

Продолжается не только художественное, по и научное осмысление фигуры Орлеанской Девы. Во Франции корифеем в этой области много лет была Режин Перну (1909–1998), чья книга о Жанне впервые вышла после Второй мировой войны и неоднократно переиздавалась. В 1974 году по ее инициативе был создан исследовательский центр Жанны д’Арк в Орлеане, который собирает, хранит и публикует документы по истории Столетней войны, бескомпромиссно борясь с происками "альтернативщиков". В России о Жанне написано не так много — к серьезным исследованиям можно причислить только работы В.И. Райцеса (1928–1995) и А.П. Левандовского (1920–2008). Ей уделено внимание в обобщающих работах Н.И. Басовской по истории Столетней войны. С точки зрения культурологии феномен Жанны рассматривает О.И. Тогоева. В 2008 году был опубликован перевод на русский язык документов обвинительного процесса в Руане, осуществленный А.Б. Скакальской.

Подвиг Девы Франции и сегодня вдохновляет людей многих стран и многих профессий. При этом у каждого из них Жанна своя: для одних — святая мученица, для других — пламенная патриотка, для третьих — защитница простых людей, для четвертых — феминистка, боровшаяся за право женщин самим распоряжаться своей судьбой. Волею судьбы эти противоречивые образы соединились в одном человеке — хрупкой девушке, ставшей освободительницей своей страны, простушке, победившей ученых богословов, отважной героине с сердцем, полным любви и смирения. Это соединение по сей день, как и столетия назад, остается самой большой тайной Жанны д'Арк.

 

КРАТКАЯ ХРОНОЛОГИЯ

1412, 6 января — предполагаемая дата рождения Жанны в деревне Домреми на границе Шампани и Лотарингии.

1415, 25 октября — разгром французских войск при Азенкуре.

1420, 21 мая — мир в Труа, лишивший дофина Карла прав на французский престол.

1422, 21 октября — смерть короля Карла VI Безумного.

1425 — Жанну начинают посещать видения.

1428, май — первая поездка Жанны в Вокулёр.

Октябрь — начало осады англичанами Орлеана.

Ноябрь — встреча Жанны с герцогом Карлом Лотарингским.

1429, февраль — вторая поездка в Вокулёр.

Март — прибытие Жанны в Шинон и ее встреча с дофином. Апрель — Жанна присоединилась к королевскому войску в Блуа.

29 апреля — прибытие Жанны к стенам осажденного Орлеана.

4 мая — взятие форта Сен-Лу.

8 мая — снятие осады с Орлеана.

18 июня — битва при Патэ.

10 июля — капитуляция Труа.

17 июля — коронация Карла VII в Реймсе.

7—13 сентября — участие Жанны в неудачной осаде Парижа.

21 сентября — роспуск королевской армии.

Ноябрь — декабрь — осада Ла-Шарите.

1430, начало апреля — Жанна покидает двор.

23 мая — пленение Жанны бургундцами в Компьене.

Май-июнь — заключение в Болье-ле-Фонтен.

Июнь — октябрь — заключение в Боревуаре.

Ноябрь-декабрь — заключение в Ле-Кротуа.

8 декабря — Жанну передают англичанам.

23 декабря — прибытие Жанны в Руан.

1431, 9 января — начало процесса Жанны в Руане.

21 февраля — первый допрос Жанны епископом Кошоном.

24 мая — "отречение от заблуждений" на кладбище Сент-Уэн.

28 мая — последний допрос и смертный приговор.

30 мая — казнь Жанны на площади Старого рынка в Руане.

1436, апрель — вступление французских войск в Париж.

1453 окончание Столетней войны.

1456, 7 июля — реабилитация Жанны в Париже.