Пока я работал над этой книгой, мне пришло в голову, что история развития моих богословских представлений зеркально отражает историю богословия ранней Церкви. Если использовать устаревшую терминологию, в раннем христианстве взгляды на Христа с течением времени становились все «выше и выше», по мере того, как он все в большей степени отождествлялся с божеством. Иисус прошел путь от потенциального (человеческого) Мессии до Сына Божьего, вознесенного до божественного статуса в момент воскресения; от предвечного ангельского существа, которое пришло на землю, став человеком; от воплощения Слова Божьего, существовавшего прежде всех времен, через которое был сотворен мир, до самого Бога, равного Богу Отцу и всегда существовавшего рядом с Ним. Мои собственные, личные, верования касательно Иисуса развивались прямо в противоположном направлении. Вначале я думал об Иисусе как о Боге Сыне, равном Отцу, одном из лиц Троицы; но со временем я начал рассматривать его все «ниже и ниже», до тех пор, пока я не пришел к представлению о нем как о человеческом существе, ничем не отличающимся по своей природе от всех прочих людей. Христиане вознесли его в своем богословии до божественного статуса; по моему мнению он всегда был и остается человеком.
Будучи агностиком, я теперь рассматриваю Иисуса как подлинного религиозного гения с блестящими прозрениями. Но он, кроме того, в очень многих отношениях был человеком своего времени. А его время было веком пылких апокалиптических ожиданий. Иисус был частью еврейской среды Палестины I века. В ней он родился и воспитывался и именно в этом контексте осуществлял свое общественное служение. Иисус учил, что тот век, в котором он жил, находился во власти сил зла, но что скоро Бог вмешается, чтобы уничтожить всех своих противников. И затем Бог установит свое благое утопическое царство на земле, где не будет ни боли, ни страдания. Сам Иисус станет правителем этого царства, а его двенадцать учеников будут служить ему. И все это должно было произойти очень скоро – еще при жизни его собственного поколения.
Эта апокалиптическая весть по-прежнему находит отклик в моей душе, но я, безусловно, не верю в нее в буквальном смысле слова. Я не верю, что существуют некие сверхъестественные силы зла, которые контролируют наши правительства, или демоны, которые делают нашу жизнь несчастной; я не думаю, что будет иметь место божественное вмешательство в жизнь мира с тем, чтобы навсегда уничтожить все силы зла; я не думаю, что в будущем здесь, на земле, будет установлено утопическое царство во главе с Иисусом и его апостолами. Но я считаю, что существуют добро и зло; что все мы должны быть на стороне добра и всеми силами бороться против любого зла.
Мне особенно близка этическая сторона учения Иисуса. Он учил, что большую часть закона Божьего можно суммировать в одной заповеди – «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Он учил: «Как хотите, чтобы люди поступали с вами, так с ними поступайте и вы». Он учил, что наши поступки, продиктованные любовью, великодушием, добротой и милосердием, должны простираться даже на «братьев Моих меньших» – то есть, смиренных, отверженных, нищих, бездомных, нуждающихся. Я целиком и полностью согласен с этими взглядами и всеми силами стараюсь жить в соответствии с ними.
Однако как историк я отдаю себе отчет в том, что этическое учение Иисуса было выражено в определенно апокалиптической форме, которую я не принимаю. Иисус иногда восхваляется как один из величайших учителей морали всех времен, и я поддерживаю эту характеристику. Но важно понимать, что рассуждения, лежащие в основе его морального учения, совсем не те, которые большинство из нас используют сегодня. Люди в наши дни полагают, что мы должны жить в соответствии с нормами этики по множеству различных причин – большинство из которых не имеют отношения к Иисусу – например, с тем, чтобы мы могли достичь полной самореализации в жизни или чтобы мы, как общество, пришли в далеком будущем к совместному процветанию. Иисус не учил этике с тем, чтобы общество в далеком будущем могло процветать, хотя бы потому, что для Иисуса не существовало далекого будущего. Конец должен был наступить очень скоро, и людям следовало к нему подготовиться. Те, кто жил в соответствии с установленными им стандартами, любя Бога всеми силами и любя друг друга как самих себя, войдут в Царство Божье, которое вот-вот настанет. Те же, кто отказался это делать, будут уничтожены, когда Сын Человеческий явится с небес для суда. Этика Иисуса была «этикой царства» как потому, что жизнь, которую вели его последователи, следуя этим этическим правилам, станет той жизнью, которую им предстоит испытать в будущем царстве – где уже не будет войн, ненависти, насилия, угнетения и несправедливости, – так и потому, что человек мог войти в будущее царство, лишь живя в соответствии с этими правилами.
Это не то мировоззрение, которого я сам придерживаюсь. Я не верю, что на небесах есть Бог, который вскоре пошлет космического судью, чтобы уничтожить силы зла. И, тем не менее, я считаю эти этические принципы, провозглашенные Иисусом в апокалиптическом контексте, применимыми по отношению ко мне, живущему в совершенно другой среде. Чтобы осмыслить Иисуса, я поместил его в другой контекст – то есть сделал его и его весть соответствующими новому времени, тому времени, в котором я сам живу.
Рискну предположить, что Иисус всегда помещался в другой контекст людьми, жившими в разное время и в разных местах. Первые последователи Иисуса сделали это после того, как пришли к убеждению, что он был воскрешен из мертвых и вознесен на небеса; они превратили его в нечто, чем он никогда раньше не был, и рассматривали его в свете их новой ситуации. То же относится и к более поздним авторам Нового Завета, которые помещали Иисуса в свой собственный контекст и рассматривали его в свете своей собственной, еще сильнее изменившейся ситуации. То же и с христианами II и III веков, которые все реже понимали Иисуса как апокалиптического пророка, и все чаще – как божественное существо, ставшее человеком. То же и с христианами IV века, утверждавшими, что он существовал всегда и всегда был равен Богу Отцу в том, что касается статуса, авторитета и власти. То же и с христианами наших дней, которые полагают, что божественный Христос, веру в которого они исповедуют, во всех отношениях тождествен человеку, который когда-то ходил по пыльным дорогам Галилеи, проповедуя апокалиптическую весть о грядущем разрушении. Большинство современных христиан даже не отдают себе отчета в том, что поместили Иисуса в другой, чуждый ему, контекст, но это действительно так. Все, кто верит в него или придерживается его учения, делали то же самое – от самых ранних учеников, впервые уверовавших в воскресение, до наших дней. И так будет продолжаться до бесконечности, пока стоит мир.
Это безусловным и очевидным образом справедливо для тех лет, которые мы уже рассмотрели в этой книге, и оставалось справедливым для последующих эпох – как мы в том сейчас убедимся, перейдя к тому, что произошло уже после принятого в Никее решения: Христос был в определенном смысле Богом, он существовал предвечно рядом с Богом до начала времен, и именно через него Бог сотворил весь мир.
События IV века н. э
Широко распространено мнение, что после Никейского собора между христианами было в основном достигнуто согласие по вопросу о природе Христа и характере Троицы. Однако на самом деле ничто не может быть дальше от истины. Никея и принятый там символ веры отнюдь не стали концом истории, но лишь началом новой главы. С одной стороны, поражение сторонников Ария в Никее не способствовало истреблению арианской точки зрения. Константин принял сторону победителей – вероятно, не столько потому, что сам разделял их верования, сколько потому, что эти верования стали консенсусом, а он был главным образом заинтересован именно в консенсусе, способном объединить Церковь. Однако Церковь не была единой и не могла стать таковой. После Константина приходили и уходили другие императоры, и в течение нескольких последующих десятилетий многие из них склонялись к арианской интерпретации Христа и действовали согласно своим убеждениям. Бывали периоды – и, возможно, таких было большинство – когда насчитывалось больше ариан, чем анти-ариан. Вот почему отец Церкви Иероним, писавший в 379 году н. э., мог высказать свою знаменитую жалобу на то, что «весь мир был глубоко огорчен, и изумился, увидев себя арианским» (Разговор против люцифериан, 19).
Как оказалось, арианский спор не был полностью разрешен до следующего крупного вселенского собора, состоявшегося всего лишь 2 года спустя после жалобы Иеронима, в 381 году, в Константинополе. На этом соборе решения Никейского собора были подтверждены и переформулированы, и арианство превратилось в маргинальное меньшинство, считавшееся повсюду еретическим.
Для тех, кто оставался в стороне от этих богословских споров, разница во взглядах Ария и его оппонентов, таких, как епископ Александр и молодой, наделенный блестящими способностями Афанасий – который вскоре сам стал епископом Александрии, – куда менее значительна, чем общие моменты. Так, даже «еретики»-ариане соглашались с тем, что Христос был Богом. Он – божественное существо, бывшее рядом с Богом прежде сотворения всех вещей, и именно через него Бог создал вселенную. Это все еще представляло собой очень «высокую» христологию воплощения. Ко времени споров между Арием и его противниками, а также, в последовавшие десятилетия, между арианами и последователями Афанасия, очень немногие христиане сомневались в том, что Иисус действительно Бог. Опять же, единственный вопрос состоял в том, «в каком смысле» он был Богом.
Что, безусловно, имеет еще большее значение, так это то, что в IV столетии, когда данный спор достиг апогея, император Константин обратился в христианскую веру. Это изменило все. Появление на троне христианского императора – то есть человека, который верил в божественность Христа и способствовал распространению этой веры, – имело радикальные последствия для взаимоотношений в разных областях между ортодоксальными христианами и всеми остальными. В оставшейся части эпилога я коротко рассмотрю эти последствия для трех сфер дебатов, в которые оказались вовлеченными христиане: дебатов с язычниками, с иудеями и друг с другом.
Бог Христос и языческий мир
Со времен Цезаря Августа, жившего тремя веками раньше, жители римского мира воспринимали и почитали императора как бога. Более того, с того самого момента, когда самые ранние последователи Иисуса уверовали в то, что он был воскрешен из мертвых, христиане воспринимали и почитали Иисуса как Бога. Как мы уже видели, эти двое – император и Иисус – были единственными известными нам личностями в Древнем мире, носившими титул «Сын Божий». И по крайней мере во мнении христиан это означало, что эти две личности находились в соперничестве друг с другом. И вот в начале IV века н. э. один из двух соперников отступил и проиграл в борьбе. Со времен Константина император превратился из соперничающего с Иисусом божества в слугу Иисуса.
Одна из самых интересных книг церковного историка Евсевия – уже упомянутая «Жизнь блаженного василевса Константина», биография императора, которая, мягко говоря, неумеренна в восхвалениях. И, бесспорно, самые ценные части «Жизни» – это те места, где Евсевий цитирует подлинные слова императора. Из письма, направленного Константином христианам Палестины, становится ясно, что Константин не рассматривает себя как соперника Христа или Бога Отца, но испытывает благоговейный трепет перед могуществом Бога и признает необходимым служить Ему в качестве Его наместника на земле. В одном месте Константин заявляет, что христианский Бог есть «Божие единое, истинно сущее и могущественное во всякое время», и далее говорит, что Бог «Мое служение… нашел и судил годным для исполнения Его воли» (Жизнь, 2.28). Или, как он пишет далее в своем послании, «я твердо веровал, что всю душу свою, все, чем дышу, все, что только обращается в глубине моего ума, мы обязаны принести великому Богу» (Жизнь, 2.29). Очевидно, что здесь и речи нет о соперничестве!
Евсевий пишет, что в знак своей преданности Константин «запретил законом изображения своего лица ставить в храмах идольских». Более того, «на золотых монетах он повелел изображать себя со взором, обращенным горе и устремленным к Богу, в виде молящегося» (Жизнь, 4.15, 16). Иными словами, Константин перевернул трехсотлетнюю практику своих предшественников. Вместо того чтобы позволить изображать себя и почитать себя как бога, он настаивал на том, чтобы его представляли почитающим истинного Бога.
Что еще удивительнее, Константин потребовал от солдат своей армии поклоняться не ему, но христианскому Богу. Это относилось даже к тем солдатам, которые оставались язычниками. Евсевий указывает, что Константин приказал солдатам-нехристианам собираться каждое воскресенье на равнине и повторять следующую молитву:
Как только император стал христианином, следует признать, что отношения христиан с язычниками и римским правительством полностью изменились. Вместо того чтобы быть гонимым меньшинством, отказывавшимся почитать божественного императора, христиане находились на пути к тому, чтобы превратиться в большинство гонителей, имея на своей стороне императора как служителя истинного Бога, который всеми способами, прямыми и косвенными, побуждал граждан государства примкнуть к своей собственной христианской вере. К концу IV столетия примерно половина населения империи была обращена в ортодоксальное христианство; император издавал эдикты, поощрявшие христианскую религию и объявлявшие вне закона языческие жертвоприношения и богослужение, так что христианство одержало триумфальную победу над языческими религиями и культом обожествленного императора.
Бог Христос и иудейский мир
Вера христиан в Иисуса как в Бога имела самые серьезные последствия для иудео-христианских отношений в древности, поскольку было широко распространено убеждение, что евреи несли ответственность за смерть Иисуса. Если евреи убили Иисуса, а Иисус был Богом, разве из этого не следует, что евреи убили своего собственного Бога?1
По сути, такого взгляда придерживались в ортодоксальных христианских кругах задолго до обращения Константина. Пожалуй, нигде леденящая душу риторика богоубийства не выражена с такой полнотой, как в проповеди, произнесенной епископом города Сарды в Малой Азии по имени Мелитон, жившим ближе к концу II столетия христианской эры. Это первый дошедший до нас пример обвинения иудеев в богоубийстве со стороны христианина. Мелитон бросает свои обвинения в самых сильных и действенных выражениях. Я процитирую здесь лишь небольшой отрывок из его длинной проповеди. Поводом для нее послужила еврейская Пасха, которую иудеи отмечают каждый год как воспоминание о великом деянии Бога, когда он избавил израильтян от египетского рабства в дни Моисея. Пасхальный агнец, которого закалывают по этому случаю, был для Мелитона прообразом самого Христа. И вместо того чтобы стать поводом для радостного торжества, смерть истинного Агнца превратилась в повод для враждебных нападок. Евреи убили того, кто пришел их спасти; они убили своего собственного Мессию, а поскольку этот Мессия сам был божеством, они убили своего собственного Бога:
Затем риторика достигает наивысшей точки, когда Мелитон выдвигает главное обвинение против своих врагов-иудеев:
Разумеется, одно дело, когда на других нападает в столь едких выражениях представитель относительно незначительной группы – преследуемого меньшинства, не имеющего никакой политической силы. Но что происходит, когда преследуемое меньшинство становится большинством? Что происходит, когда оно приобретает политическую силу – или, вернее, превращается в основную политическую силу? Что происходит, когда сам император Рима принимает веру в христианскую весть? Как легко можно себе представить, последствия не будут благоприятными для врагов, которые предположительно убили того самого Бога, которому поклоняются христиане.
В книге под названием «Вера и братоубийство», которая заслуженно считается классическим исследованием роста антииудаизма в ранней Церкви, богослов Розмэри Рюйтер излагает социальные последствия христианского владычества в IV столетии для евреев империи.3 Вкратце говоря, евреи при христианских императорах подверглись маргинализации и с ними обращались как с гражданами второго сорта, урезая их законные права и экономические возможности. Иудейские верования и практики не были официально объявлены вне закона, как это произошло в конце IV столетия с языческими жертвоприношениями, но богословы и христианские епископы – которые теперь обретали все большую власть не только как религиозные лидеры, но и как светские авторитеты – осыпали евреев бранью и подвергали их нападкам как врагов Бога. На уровне государства принимались постановления, призванные ограничить деятельность евреев.
Сам Константин издал закон, запрещавший евреям владеть христианскими рабами. В наше время, когда рабство любого рода рассматривается с отвращением и негодованием, это может показаться гуманной мерой. Но Константин отнюдь не запретил рабство и не противодействовал ему. Напротив, римский мир продолжал функционировать на основе рабской экономики. Без рабов нельзя было заниматься ни сколько-нибудь серьезным мануфактурным производством, ни сельским хозяйством. Но поскольку население становилось все в большей степени христианским, а иудеи могли владеть рабами только из иудеев или язычников, то возможность для иудеев конкурировать в экономическом отношении с христианами резко сократилась.
В итоге обращение христиан в иудаизм стало противозаконным. При императоре Феодосии I, ближе к концу IV столетия, были объявлены вне закона браки между христианами и иудеями – такие браки приравнивались к супружеской измене. Иудеев постепенно исключили из службы в государственных учреждениях. В 423 году н. э. был принят закон, запрещавший иудеям строить или даже ремонтировать синагоги. Все эти узаконения сопровождались актами насилия против евреев, молчаливо одобряемыми или даже прямо поощряемыми императором и другими представителями властей. Сжигались синагоги, конфисковывались земли, евреев преследовали и даже убивали – а власти на все закрывали глаза. Почему бы и нет? Ведь эти люди убили Бога.
Один ключевой пример иллюстрирует это положение вещей. В 388 году н. э. епископ небольшого города под названием Каллиникум подстрекал своих христианских прихожан напасть на местную синагогу. Они так и поступили, сравняв ее с землей. Когда еврейское население города обратилось с протестом к императору Феодосию, он приказал епископу отстроить синагогу заново на средства из церковной казны. Но в этот момент могущественный христианский лидер вмешался в попытке заставить императора отменять свое решение. Одним из самых влиятельных епископов того времени был Амвросий, епископ Миланский. Как только весть о заступничестве императора и требовании заново отстроить синагогу дошла до Милана, Амвросий написал резкое письмо в знак протеста, утверждая, что император подвергался опасности нарушить свой собственный религиозный долг, вмешавшись в ситуацию, и настаивая на том, что от епископа ни в коем случае нельзя требовать восстановить синагогу.
Здесь перед нами примечательная ситуация. Еще менее столетия назад представители власти преследовали и гнали христианских лидеров. Теперь же христианские лидеры устраивали письменный выговор императору и ожидали от него повиновения. Какая резкая перемена ролей!
Феодосий решил игнорировать протесты Амвросия. Однако вышло так, что он совершал путешествие в Милан и решил посетить богослужение в местном кафедральном соборе. Амвросий в своем рассказе утверждает, будто он произносил проповедь, обличавшую «проступок» императора, и в самой ее середине проследовал к алтарю, оказавшись с Феодосием лицом к лицу и публично потребовав, чтобы император уступил. В таком людном месте у императора не оставалось иного выбора. Он подчинился требованию епископа, христианская толпа в Каллиникуме не понесла никакого наказания, а синагога осталась лежать в руинах (см.: Амврозий, Письма, 40 и 41).4
Итак, теперь не только Христос – Бог, но его слуги, епископы, обладают реальной политической властью. И они используют эту власть самым недостойным образом против своих давних врагов, иудеев, которые якобы убили своего собственного Бога.
Бог Христос и христианский мир
С обращением императора в веру в божественность Христа и верховенство христианского Бога тон дискуссий между самими христианами заметно изменился. Более ранние споры между христианами касались вопросов, рассматривавшихся как основополагающие. Был ли Христос Богом? Да. Был ли он человеком? Да. Был ли он при всем том одной личностью, а не двумя? Да. К началу IV столетия, когда Константин обратился в христианство, подавляющее большинство христиан соглашалось с этими утверждениями. Можно предположить, что это должно было положить конец богословским дебатам и поискам еретиков в ортодоксальной среде. Однако историческая правда состоит в том, что дебаты только вспыхнули с новой силой.
Я уже упоминал тот факт, что арианский спор отнюдь не завершился вместе с Никейским собором; он продолжался еще примерно полстолетия или даже больше. Возникали все новые и новые дискуссии по вопросам, казавшимся немыслимыми еще столетие назад. Богословские взгляды, развивавшиеся вслед за победой ортодоксального понимания Иисуса как Бога и человека в одном лице, становились все более сложными и касались все более тонких нюансов. То, что раньше считалось среди ортодоксов приемлемой позицией, теперь оспаривалось из-за мельчайших деталей. Внешнему наблюдателю эти вопросы могут показаться ничтожными, но для внутреннего круга церкви они обретали реальную значимость, с последствиями на целую вечность. В результате, едкий тон ничуть не ослаб даже теперь, когда «основные» вопросы были разрешены. Скорее, риторика только усиливалась, и ошибка даже в мелочах могла иметь огромные последствия – вплоть до отлучения и изгнания.
Я не стану пытаться охватить здесь, пусть даже поверхностно, различные богословские споры IV, V и VI столетий. Вместо этого я дам о них слабое представление, вкратце описав три точки зрения, которые излагались, обсуждались и в конечном счете были отвергнуты как еретические.5 Этот беглый обзор по крайней мере поможет осознать тот уровень, на котором велись непрекращающиеся дебаты между христианами.
Маркеяя Анкирский
Одним из главных сторонников точки зрения Афанасия, принятой на Никейском соборе в противовес арианской, был епископ Анкиры по имени Маркелл (умер в 374 году н. э.). Сам он считал себя ультраортодоксом, однако сознавал, что решения, которые привели к Никейскому символу веры, оставляли значительное место для развития, в особенности в вопросе о том, каким образом Христос – который был равен и совечен Богу – в реальности соотносился с Богом Отцом. Были ли Христос и Отец двумя отдельными, но равными существами, или ипостасями (термин, который теперь означал нечто вроде «личность»)? Маркелл полностью осознавал, что модалистский взгляд уже не мог считаться приемлемым. Но имелся ли какой-нибудь способ сохранить единство и нераздельность божества, не попадая в ту же ловушку, что и Савеллий и его единомышленники, так, чтобы никто не мог упрекнуть христиан в многобожии?
Предложенное Маркеллом решение состояло в том, что существовала лишь одна ипостась, которая была Отцом, Сыном и Святым Духом. На его взгляд, Сын и Дух совечны Богу, но лишь потому, что пребывали в Нем еще до начала времен и произошли от Него ради спасения. По сути, прежде чем Христос произошел от Бога – то есть когда он еще пребывал в Нем – он еще не был Сыном, став им только после своего воплощения. А до того он был Словом Божьим, находившимся внутри Отца. Более того, на основе своей интерпретации 1 Кор 15:24–28, где сказано, что в конце времен Христос «предает Царство Богу и Отцу», Маркелл считал, что царство Христа не будет вечным. В конечном счете владычество над всем принадлежит Богу Отцу; Христос предаст царство Отцу и затем вернется к пребыванию внутри Него.
Этот взгляд, очевидно, отвечал всем требованиям по основным христологическим вопросам II, III и начала IV столетия: Христос – Бог, он стал человеком, и он только один. И этот взгляд не был модалистским. Но другие церковные лидеры решили, что он слишком близок к модализму, и потому осудили его как ересь. Вопрос обсуждался и был окончательно решен на Константинопольском (Цареградском) соборе в 381 году. Именно тогда к Никейскому символу веры была добавлена строка, которая есть там и сейчас: «Царству Его не будет конца». Это дополнение было призвано продемонстрировать отвержение богословских взглядов Маркелла. Другие церковные лидеры с таким отвержением не согласились. Поэтому споры продолжались.
Аполлинарий Лаодикийский
Аполлинарий (315–392) был слишком молод, чтобы присутствовать на Никейском соборе, но во взрослом возрасте он стал другом Афанасия и был назначен епископом города Ааодикия. Подобно Маркеллу до него, он заявлял, что является истинным сторонником той формы ортодоксии, которая отражена в антиарианском Никейском символе веры. Однако его занимал вопрос, каким образом Христос мог быть Богом и человеком в одно и то же время. Если Иисус – богочеловек, то не означает ли это, что он был отчасти Богом и отчасти человеком?
Нам не так просто установить, как именно Аполлинарий выражал свои взгляды, поскольку лишь очень немногое из написанного им сохранилось. Однако в чем его обвиняли позже, так это в том, что он будто бы учил, что воплощенный Христос в действительности не имел человеческой души. Подобно другим своим современникам, Аполлинарий, похоже, представлял себе людей состоящими из трех частей: тела; «низшей души», в которой коренятся все наши эмоции и страсти; и «высшей души», то есть разума, благодаря которому мы способны познавать мир. Аполлинарий, по-видимому, считал, что в Иисусе Христе предвечный божественный Логос заменил высшую душу, так что его разум был полностью божественным. Таким образом, Бог и человек объединились в одном лице – а именно, в едином Христе – но лишь потому, что в человеке Иисусе одна часть была от Бога, а другая – от человека.
Такой взгляд предполагал, что Христос не мог развиваться личностно или морально, поскольку у него не было человеческой души. Ее заменял божественный Логос. Это в большей степени, чем все остальное, привело к осуждению точки зрения Аполлинария. Если Христос не был полностью человеком, он не смог бы дать нам моральный пример, которому мы должны следовать. Мы не такие, как он, так как же мы можем ему уподобиться? Более того, если Христос не был совершенным человеком, становится неясным, каким образом он мог искупить весь род людской. При таком понимании спасение, принесенное Христом, распространяется только на человеческое тело, но не на душу, поскольку у него не было человеческой души.
Или по крайней мере так утверждали оппоненты Аполлинария. Он и его взгляды были осуждены на Константинопольском соборе в 381 году, и хотя в свете болте ранних споров его взгляды выглядели вполне ортодоксальными, ему отныне не позволено было даже совершать публичное служение в христианской церкви.
Несторий
Как последний пример противоречий, возникших уже после победы ортодоксов, я обращусь к личности, чьи взгляды подвергались всевозможным нападкам, хотя сам этот человек стремился всего лишь быть выразителем ортодоксального мнения. Несторий (381–451) был одним из ведущих христианских ораторов своего времени, в 428 году избранным на престижную должность епископа Константинопольского. Спор вокруг Нестория и его взглядов касался вопроса, который я до сих пор не затрагивал. Как только было подтверждено, что Христос был богом изначально по самой своей природе, богословы начали задаваться вопросом, что означали слова о том, что Мария была его матерью. Сама Мария, разумеется, к тому времени была превознесена до исключительно высокого положения, легенды и традиции, связанные с нею, изобиловали. Богословы, задумывавшиеся над ее ролью в спасении, принесенном Христом, начали называть ее Theotokos, что означает «Богородица», но постепенно стало употребляться в более приземленном значении «матерь Божья».
Ко времени Нестория, то есть к началу V века н. э., этот термин уже широко использовался, однако Несторий стал публично выступать против этого. По его мнению, называть Марию матерью Божьей звучало слишком близко к учению Аполлинария – то есть что Мария дала жизнь человеческому существу, у которого вместо души был божественный Логос. Несторий верил, что Христос был полностью, а не частично Богом, и полностью, а не частично, человеком. Более того, божественное и человеческое начала не могут смешиваться, поскольку они различны по своей сущности. Как божественное, так и человеческое начало присутствовали во Христе с момента воплощения.
Подчеркивая то обстоятельство, что Христос был полностью Богом и полностью человеком, Несторий постепенно стал рассматриваться как тот, кто хотел видеть в Христе две разных личности, божественную и человеческую – причем его человеческая составляющая так прочно охватывала божественную, что они образовали единство (своего рода «бракосочетание душ»). Но к тому времени ортодоксальные христиане уже давно считали, что Христос был единой личностью. В итоге враги Нестория подвергли нападкам эту христологию «двух лиц», заявляя, что она нарушала единство Христа и таким образом превращала его из «богочеловека» в «простого человека». Как результат, Несторий и его взгляды были осуждены папой Целестином в 430 году и вселенским собором в Эфесе в 431 году.
Этот краткий обзор трех поздних ересей сделан мной не с тем, чтобы дать исчерпывающий отчет о христологических дискуссиях IV и V столетий, а скорее с целью проиллюстрировать тот факт, что как только Христос был объявлен Богом, существовавшим предвечно и ставшим человеком, это отнюдь не разрешило всех проблем, связанных с его пониманием и интерпретацией. Напротив, возникали новые проблемы, и едва их успевали решить, как на повестку дня выходили другие богословские вопросы. Богословие становилось все более утонченным, взгляды – все более усложненными. Ортодоксальное учение становилось все более парадоксальным. Многие из этих вопросов не получили никакого официального разрешения вплоть до Халкидонского собора в 451 году. Однако и халкидонское «решение» отнюдь не положило конец всем спорам о Боге, Христе, Троице и связанным с ними темам. Дебаты продолжали бушевать еще в течение многих столетий, а по сути, продолжаются и в наши дни.