Когда я читаю своим студентам вводный курс по Новому Завету, то часто говорю им, как непросто решить, с чего лучше начать наш обзор. Может быть, с апостола Павла, самого раннего из новозаветных авторов, который написал больше книг Нового Завета, чем любой другой из этих авторов? Или с евангелий, которые, хотя и были написаны уже после смерти Павла, рассказывают о жизни Иисуса, жившего до того, как Павел написал свои послания? В конце концов я прихожу к выводу, что лучше всего начать с истории одного весьма необычного человека, родившегося в I веке н. э. в отдаленной части Римской империи, чья жизнь была описана его поздними последователями как полная чудес.1
Об одной необычной жизни
Еще до его рождения его матери явился посланец с небес, который сообщил ей, что ее сын будет не простым смертным, но существом божественным. Его рождение сопровождалось чудесными знамениями с неба. Уже взрослым он покинул свой дом, чтобы стать странствующим проповедником. Он ходил по городам и деревням, говоря всем, кто готов был его слушать, что им не следовало заботиться о земной жизни и о материальных благах, но жить ради того, что было духовным и вечным. Он собрал вокруг себя множество последователей, которые пришли к убеждению, что он был не обычным человеком, но сыном бога. И, чтобы укрепить их в этом убеждении, он творил чудеса: мог исцелять больных, изгонять злых духов и воскрешать мертвых. В конце жизни он вызвал противодействие со стороны правящих властей Рима, которые отдали его под суд. Однако они не могли убить его душу. Он вознесся на небо, где и продолжает жить до сего дня. Чтобы доказать, что его существование не прервалось после того, как он покинул земную юдоль, он явился по крайней мере одному из своих усомнившихся последователей, который тем самым убедился в том, что их учитель остается с нами и поныне. Позже некоторые из его учеников написали о нем книги, которые мы можем прочитать и сегодня. Но лишь немногие из вас вообще видели эти книги. И, как я полагаю, большинство из вас даже не знает, кем был этот великий чудотворец и сын бога. Я имел в виду человека по имени Аполлоний, родом из города Тиана. Он был язычником – то есть политеистом, почитавшим множество римских богов – и признанным философом своего времени. Его последователи считали его бессмертным. До нас дошла книга о нем, написанная его позднейшим поклонником Филостратом.
Книга Филострата в восьми томах была написана в начале III столетия, возможно около 220–230 годов н. э. Для этой книги он провел значительные исследования, и его рассказы, как утверждает он сам, основаны на свидетельстве очевидца и спутника самого Аполлония. Аполлоний жил всего несколько лет спустя после подобного ему чудотворца и сына Бога из другой отдаленной части империи, Иисуса из Назарета. Позднейшие последователи этих двух божественных мужей рассматривали их как соперников, и это соперничество было частью более крупной борьбы того времени между язычеством – различными формами религии, которой придерживалось большинство живших в древности людей, основанной на политеизме, и христианством, лишь недавно появившимся на исторической сцене, которое настаивало на том, что существовал лишь один Бог, а Иисус был его Сыном. Христианские последователи Иисуса, знавшие об Аполлонии, считали его шарлатаном, а языческие последователи Аполлония утверждали в ответ, что именно Иисус был шарлатаном и лжецом. Обе группы могли сослаться на соответствующие письменные рассказы о жизни своих лидеров, чтобы доказать свою точку зрения.
Исторический и легендарный Аполлоний
Исследователям пришлось подвергнуть евангелия Нового Завета критическому разбору, чтобы установить, какие именно рассказы и части рассказов исторически достоверны в отношении исторического Иисуса, а какие представляют собой поздние и приукрашенные легенды, сложенные его преданными последователями. Точно так же ученые Древнего Рима были вынуждены подвергнуть анализу писания Филострата, чтобы отделить позднейшие легендарные прибавления от того, что мы в действительности можем узнать их них об историческом Аполлонии. Обычно считается, что он принадлежал к числу философов-пифагорейцев – то есть был сторонником взглядов греческого философа V века до н. э. Пифагора. Он жил во второй половине I века н. э. (Иисус – в первой). Аполлоний странствовал по восточной части Римской империи в качестве религиозного проповедника и моралиста. Он часто жил в храмах и предлагал свои советы религиозным деятелям и городским чиновникам. У него было много учеников, и его нередко принимали многие представители римской элиты в тех местах, где он останавливался. Его особенно заботило то, чтобы люди отказались от необузданного материализма и жили ради того, что единственно имело значение, то есть вещей духовных.
Однако для настоящего исследования еще более важным, чем жизнь исторического Аполлония, представляется серия возникших вокруг него легенд, которые пользовались широким доверием среди людей его времени. Его замечательные философские прозрения в конце концов навели многих из них на мысль, что он не мог быть простым смертным, но богом, ступавшим по земле. Всего столетие спустя после его смерти Аполлоний был удостоен святилища в его родном городе Тиана, посвященном ему не кем иным, как римским императором Каракаллой, правившим в 187–217 годах н. э. Известно, что император Александр Север (222–235 годы н. э.) хранил портрет Аполлония среди скульптур других домашних богов, а император Аврелиан (270–275 годы н. э.), горячий поклонник бога Солнца, также почитал его как божество.
История рождения Аполлония, записанная в Жизни Аполлония Тианского Филострата, заслуживает нашего особого внимания. Она одновременно похожа и не похожа на более раннюю историю Благовещения, которую мы находим в Евангелии от Луки (1:26–38). Когда мать Аполлония была беременна им, она имела видение божественного существа, египетского бога по имени Протей, известного своей великой мудростью. Когда она спросила у него, кого ей предстоит родить, бог ответил: «Меня». Само рождение также сопровождалось чудесами. Матери было сказано отправляться со служанками в поле, где она заснула на траве только для того, чтобы оказаться разбуженной хлопаньем лебединых крыльев. Затем она преждевременно разрешилась от бремени. Местные жители увидели вспышку молнии, появившейся на небе как раз в это мгновение, но когда она уже готова была ударить в землю, «вновь вознеслась и исчезла в эфире» (Жизнь Аполлония, 1.5). Люди заключили, что таким образом «боги явили и предвестили будущую близость к ним Аполлония и будущее его превосходство над всем земным, и все, чего ему суждено было достигнуть» (Жизнь Аполлония, 1.5). Бесспорно, это знамение отличается от звезды, которая привела волхвов к Младенцу, однако принадлежит к той же сфере небесных явлений. Местные жители решили, что Аполлоний – сын Зевса.
В конце жизни Аполлоний был приведен на суд перед императором Домицианом. Помимо всего прочего его обвиняли в том, что он удостаивался почитания, подобающего только богам. И снова прослеживаются очевидные параллели с историей Иисуса: последний тоже был приведен на суд (в данном случае перед еврейскими властями и римским правителем Пилатом) и, как утверждалось, придерживался весьма возвышенных взглядов на свою личность, называя себя Сыном Бога и царем Иудейским. В обоих случаях власти сочли подобное самовозвеличивание представляющим угрозу для благополучия государства, однако читатели были убеждены, что для обоих персонажей эти утверждения о себе были справедливыми.
Филострат указывает на то, что существовали разные предания о «смерти» Аполлония. По одной версии, он окончил свои дни на острове Крит. Он якобы зашел в святилище одного из местных божеств, охранявшееся свирепыми псами, но вместо того, чтобы залаять, псы приветствовали Аполлония как друга. Храмовые служители обнаружили его и посадили на цепь, думая, что он использовал колдовские чары, чтобы пробраться мимо псов. Однако в полночь Аполлоний освободился от уз и окликнул служителей, чтобы те видели, что произойдет дальше. Он поспешил к дверям святилища, которые распахнулись перед ним. Затем он вошел, и двери сами собой захлопнулись, причем изнутри святилища (где больше никого не было) послышалось пение девушек: «Выспрь от земли, вдаль к небесам, гряди горе!» Иными словами, Аполлоний вознесся на небо, в царство богов – что очевидно следовало из того, что больше его на земле никто не видел. И опять же параллели с историей Иисуса очевидны: в конце жизни Иисус производит беспорядки в Храме, он арестован и приведен на суд, а после того как он покидает этот мир, возносится на Небеса, где и пребывает до сих пор.
Как философ Аполлоний учил о бессмертии человеческой души: плоть может умереть, но человек продолжает жить. Не все верили ему. Но после своего вознесения на небеса он явился в видении одному из последователей, который усомнился в нем. Таким образом Аполлоний убедил этого ученика в том, что он все еще жив и присутствует среди них. Разумеется, Иисус после своего воскрешения из мертвых тоже являлся ученикам и убедил их, в том числе и неверующего Фому, в продолжающейся реальности своего присутствия и жизни на небесах.
Аполлоний и Иисус
Современные исследователи оспаривают значение очевидных связей между Аполлонием и Иисусом, но эти споры возникли не сегодня. В начале IV века н. э. языческий автор по имени Гиерокл написал книгу «Правдолюбивое слово», которая содержала сравнение между двумя предполагаемыми «сынами бога» и утверждала превосходство языческой версии. Полный текст книги до нас не дошел. Однако спустя несколько лет после ее написания ее доводы были опровергнуты в произведениях церковного писателя IV века н. э. Евсевия – иногда называемого «отцом церковной истории», поскольку именно Евсевий первым составил историю христианства от времен Иисуса до его собственных дней. Еще одна из книг Евсевия была направлена против Гиерокла и его попыток превознести Аполлония. К счастью для нас, современных читателей, Евсевий приводит в нескольких местах прямые цитаты из труда своего оппонента. Так, например, ближе к началу книги Гиерокл пишет:
Повсюду на разные голоса трезвонят, возвеличивая Иисуса, будто слепым он дал зрение и содеял еще какие-то удивительные чудеса… Разберем, однако же, насколько лучше и разумнее мы смотрим на подобные вещи и какого придерживаемся мнения о добродетельных людях… При царствовании Нерона прославился Аполлоний из Тианы, который… сотворил многие чудеса, из которых, большую часть опустив, я упомяну о некоторых (Жизнь Аполлония , 2) 2
Гиерокл высмеивает евангелия Нового Завета, утверждая, что о деяниях Иисуса «понарассказывали Петр, Павел и некоторые из их спутников – все люди лживые, невежды и самозванцы». В то же время деяния Аполлония были изложены людьми высокообразованными (а не крестьянами из низших слоев общества), которые сами были их свидетелями. Благодаря своей блистательной жизни и образу его «смерти» – «он прямо-таки вместе с телом вознесся на небо под звуки гимнов и плясок» – этот человек вправе значиться «среди богов». Ответ Евсевия был прямым и едким. Аполлоний был не божеством, а воплощением зла; не сыном Бога, а человеком, одержимым демоном.
Если взглянуть на этот спор в исторической перспективе, остается мало сомнений в том, что в конечном счете победу одержал Евсевий. Однако такой исход нельзя было считать предрешенным в ту эпоху, когда Гиерокл писал свою книгу, прежде чем христианство обрело силу. Аполлоний и Иисус рассматривались как соперники за божественные почести: один из них – язычник, поклонявшийся многим богам, а другой – иудей, поклонявшийся единому Богу; один – сторонник языческой философии, а другой – основатель христианской религии. Оба они были провозглашены воплощением Бога на земле, хотя оба, совершенно очевидно, были также людьми. В определенном смысле слова их считали божественными мужами.3
Самое удивительное, что эти двое не были исключением. Несмотря на то что Иисус, возможно, единственный Сын Бога, творящий чудеса, о котором люди знают сегодня, в древности существовало множество других, ему подобных. Мы не можем считать Иисуса уникальным, если подразумевать под этим словом, что он был единственным в своем роде – то есть человеком, стоящим намного выше простых смертных и резко отличающимся от них; человеком, который в некотором смысле слова был также и божеством.
В древности существовал целый ряд таких «божественных мужей». Как вскоре станет ясно, я не затрагиваю вопрос, были ли они на самом деле божественными или нет, а лишь о том, как их воспринимали. Понимание того, как это могло случиться, станет первым шагом к выявлению причин, по которым об Иисусе стали думать в подобных терминах. Но, как мы увидим, первоначально Иисус не воспринимался как божество – не в большей степени, чем Аполлоний во время его земной жизни. Только после своей смерти человек Иисус стал рассматриваться как Бог на земле. Как это произошло? Для начала нужно понять, каким образом другие люди в древности стали считаться богами.
Три модели «божественных мужей»
Христианство возникло в Римской империи сразу же после смерти Иисуса в 30 году н. э. Восточная часть империи была полностью пронизана греческой культурой – до такой степени, что греческий был там обычным языком общения, и именно на этом языке был написан весь текст Нового Завета. Поэтому, чтобы понять взгляды ранних христиан, нам следует поместить их в соответствующий исторический и культурный контекст, то есть в греко-римский мир. Евреи того времени придерживались целого ряда характерных только для них представлений (см. следующую главу), но во многих ключевых аспектах, имеющих значение для нашего исследования, они разделяли (на свой лад) большинство взглядов своих римских друзей и соседей. Это важно понять потому, что сам Иисус был евреем, как и его ближайшие последователи – включая тех из них, которые первыми стали провозглашать, что он был не простым смертным, но Богом.
Однако как возможно для Бога (или одного из богов) стать человеком – или принять человеческий облик? Одну из таких возможностей мы уже видели на примере Аполлония Тианского. В его случае матери Аполлония еще до его рождения было объявлено, что ее сын станет инкарнацией – «явлением во плоти» – предвечного божественного существа, бога Протея. Здесь прослеживается явное сходство с поздней богословской интерпретацией Иисуса – что он был Богом, который явился во плоти, родившись от своей матери, Девы Марии. Я не знаю ни одного другого примера «богочеловека» в греко-римской мысли, когда уже существующее божество получило бы рождение от смертной женщины. Но существовали и другие представления, близкие к этой ночке зрения, и ниже мы обсудим три из них.
Боги, ставшие на время людьми
Одним из величайших поэтов Рима был Овидий, старший современник Иисуса (даты его жизни 43 год до н. э. – 17 год н. э.). Самое знаменитое его произведение – «Метаморфозы», поэма в пятнадцати томах, прославляющая различные превращения и трансформации, описанные в античной мифологии. Иногда в этих превращениях замешаны боги, которые принимают человеческий облик, чтобы общаться с простыми смертными.
Действующие лица одной из самых интригующих историй, которые мы находим у Овидия – пожилые крестьяне, Филемон и Бавкида, жившие во Фригии (на территории современной Турции). В этом коротком рассказе боги Юпитер и Меркурий путешествуют по стране в облике смертных. Они обошли много домов, но никто не согласился накормить их и дать им приют. Наконец они случайно находят скромную хижину Филемона и Бавкиды, которые смиренно переносят свою бедность, не видя в ней стыда. Пожилая чета тепло приветствует странников, приглашает их в свой бедный дом, готовит для них лучшую еду и омывает их усталые ноги теплой водой. В ответ благодарные боги делают так, что сосуд с вином никогда не опустошается: сколько они ни пьют, он остается полным. Затем они объявляют: «Боги мы оба»4, и, в ответ на прием, полученный ими во Фригии, провозглашают:
Юпитер спрашивает супругов, чего они желают больше всего. Обсудив вопрос с женой, Филемон говорит владыке богов, что оба они хотят стать жрецами, несущими службу при святилище богов, а когда для них настанет время покинуть этот мир, они желают умереть вместе:
Юпитер исполняет их желания. Дома соседей разрушены, на месте их хижины появляется храм, а Филемон и Бавкида становятся его хранителями. Когда для них приходит время умереть, они одновременно превращаются в два дерева, растущих от одного корня, так что они остаются едиными в смерти, как жили в согласии во время супружества. Позднейшие почитатели святилища не только убеждены в продолжающейся жизни супружеской четы, но и верят в то, что Филемон и Бавкида были обожествлены и заслуживают поклонения:
Эта прекрасная и трогательная история о любви в жизни и в смерти также история о том, как боги на время стали – или казалось, что стали – людьми, а люди стали богами. Когда Филемона и Бавкиду почитают в качестве богов, это не означает, что они столь же могущественны, как великий Юпитер или Меркурий. Их считают божествами низшего уровня, смертными, вознесенными на божественный план – но, тем не менее, божествами. Для нас это ключевой и самый важный урок. Божественность может проявляться во многих формах и видах, а сфера божественного имеет множество уровней.
Сегодня мы думаем о сфере божественного, о царстве Бога, как о чем-то совершенно ином, отделенном от мира людей. Бог на небесах, а мы на земле, и между нами лежит непреодолимая пропасть. Но большинство древних людей не рассматривали царство богов и царство людей подобным образом. Божественная сфера имела множество уровней. Некоторые боги были сильнее и могущественнее, можно сказать, «божественнее» других, а некоторые люди иногда могли быть причислены к рангу богов. Более того, сами боги могли сходить – и нередко сходили – на землю, чтобы проводить время с нами, простыми смертными, и такие встречи могли привести к интересным, а порой и разрушительным последствиям, как в том убедились на собственном горьком опыте негостеприимные обитатели Фригии.
Этот урок не прошел даром для позднейших жителей региона, как мы узнаем со страниц самого Нового Завета. В книге Деяния апостолов мы читаем рассказ о том, как апостол Павел и его спутник Варнава в ходе своего миссионерского путешествия по этим же местам прибыли в город Листру (Деян 14:8-18). Павел видит там человека, хромого от рождения, и силою Божьей исцеляет его. Толпы, наблюдавшие это чудо, пришли к естественному для них выводу: «боги в образе человеческом сошли к нам» (Деян 14:11). Поразительно, что они принимают Варнаву за Зевса, а Павла – который «держал речь» – за Гермеса. Такое отождествление не случайно: Зевс был греческим прототипом Юпитера, а Гермес – Меркурия. Жители Листры помнили историю Филемона и Бавкиды и решили, что оба бога снова явились в их среде. Они настолько уверены в этом, что местный жрец Зевса доставляет к воротам города быков и венки, чтобы совершить жертвоприношение обоим апостолам, которым лишь с большим трудом удается убедить окружающих в том, что они всего лишь люди, «подобные вам». Павел, по своему обыкновению, использует этот случай для проповеди Евангелия, чтобы обратить людей. Но даже это убедило не всех: «И говоря это, они едва успокоили народ, чтобы не приносили им жертвы» (14:18).
Неудивительно, что поклонники Зевса в Листре поспешили с выводом, что боги на время стали людьми и обитали среди них: они прекрасно помнили, что произошло в прошлом, когда они отказались почтить их достойным образом. Представляет ли собой этот рассказ из книги Деяния историческое воспоминание о миссионерской деятельности Павла или же просто интригующую легенду, возникшую уже в более поздние времена (как и сама история Филемона и Бавкиды), для наших рассуждений несущественно: в римском мире было широко распространено убеждение, что боги могли принимать человеческий облик, так что порой люди, встреченные случайно на пути, в действительности оказывались божествами. Греческие и римские мифы изобилуют подобными историями.
Божественные существа, рожденные от бога и смертной женщины
Несмотря на то что Аполлоний считался предвечным божеством, явившимся во плоти, такое понимание того, как божественный муж мог родиться от смертной женщины, не было обычным для греческого или римского мышления. Намного более распространенной была точка зрения, согласно которой божественное существо – не существовавшее до рождения – пришло в мир потому, что один из богов имел сексуальные отношения с женщиной, и потомки от этого союза считались, в определенной степени, божественными. В греческих мифах такими сомнительными с моральной точки зрения похождениями чаще всего отличался Зевс, спускавшийся с небес, чтобы предаться экзотическим развлечениям с той или иной привлекательной женщиной – что приводило к весьма необычной беременности. Но рассказы о Зевсе и его смертных возлюбленных были не просто темой для занимательных преданий. Иногда подобные истории рассказывались и о реально существовавших исторических личностях, например об Александре Великом (356–323 годы до н. э.).
Согласно его позднейшему биографу, греческому ученому Плутарху, чья книга о знаменитых греках и римлянах содержит жизнеописания многих выдающихся личностей того времени, многие люди верили в то, что Александр был одним из отпрысков Зевса. Действительным отцом Александра был знаменитый и могущественный царь Македонии, Филипп, полюбивший женщину по имени Олимпиада. По словам Плутарха, в ночь перед тем как их брачный союз должен был получить завершение, Олимпиада увидела во сне, как молния ударила с небес и вошла в нее – предположительно, вследствие магии Зевса. Филипп между тем, взглянув в ту ночь на жену, увидел змея, который лежал, слившись с нею в объятии. Как подчеркивает Плутарх, это зрелище (что вполне понятно) сильно охладило любовь Филиппа к молодой жене. В древние времена Зевс часто представлялся в образе змея, и для тех, кто верил подобным рассказам, ребенок – Александр – не был простым смертным. Он был сыном бога.
В мифологии мы встречаем еще более поразительные рассказы о Зевсе или его римском аналоге Юпитере, предающемся ночным похождениям. Самая интригующая из них – история рождения Геракла. В древности эта легенда бытовала во многих формах, но, возможно, самая примечательная из них – забавный рассказ, содержащийся в одной из пьес римского драматурга Плавта, комедии «Амфитрион». Пьеса получила название по имени одного из главных персонажей, фиванского военачальника, женатого на необычайно красивой женщине по имени Алкмена. Амфитрион отправился на войну, оставив беременную жену дома. Юпитер, едва бросив на нее с небес похотливый взгляд, решает, что должен ею овладеть. И он знает, как именно добиться своего.
Зевс принимает облик Амфитриона и говорит Алкмене, что он вернулся домой после битвы. Она принимает его с распростертыми объятиями и укладывает его в постель. То, что происходит потом, доставляет Юпитеру такое удовольствие, что он приказывает созвездиям остановить свое вращение. Другими словами, он заставляет время остановиться до тех пор, пока он – даже он, могущественный бог, чьи способности получать наслаждение безграничны, – не насытится до конца. Затем созвездия возобновляют свое движение, Юпитер возвращается в свой небесный чертог, а Алкмена, без сомнения, чувствует себя уставшей после столь продолжительных любовных игр.
Оказывается, что настоящий Амфитрион возвращается аомой на следующее утро. И он немало удивлен и раздосадован тем, что жена не встречает его с тем восторгом, которого он вправе был ожидать после столь продолжительного отсутствия. Однако с ее точки зрения это выглядит вполне объяснимым: ведь Алкмена думает, что она только что провела долгую ночь в объятиях мужа. Так или иначе, этот эпизод приводит к интересным последствиям в том, что касается ее беременности. Алкмена уже носила во чреве ребенка Амфитриона, но она зачинает снова, на сей раз от Юпитера. (Некоторые из древних мифов были явно не в ладах с анатомией или биологией.)5 В итоге она производит на свет близнецов. Один из них – божественный Геркулес, сын Юпитера, а другой – его брат-близнец, простой смертный, Ификл.
Разумеется, рассказ об Амфитрионе и Алкмене – всего лишь миф, и неясно, многие ли люди в действительности «верили» в это. Скорее, это было просто красивой легендой. Тем не менее идея, лежавшая в ее основе – что смертная женщина могла дать жизнь ребенку от бога – многим людям в древности казалась правдоподобной. Для них не было ничего необычного в представлении, что некоторые из выдающихся людей, ступавших по земле – например, великие завоеватели вроде Александра или даже знаменитые философы, наделенные сверхчеловеческой мудростью, вроде Платона6, – были зачаты не так, как прочие смертные. У них был божественный родитель, поэтому и сами они, в некотором смысле слова, были божественными.
Следует подчеркнуть, что когда Алкмена дала жизнь Геркулесу, это не было случаем девственного рождения. Она уже имела интимные отношения со своим мужем и затем то, что можно назвать сексом с богом – в данном случае с Юпитером. Ни в одной из историй о божественных мужах, рожденных от союза бога и смертной женщины, последняя не является девственницей. Это одно из отличий между христианскими историями о рождении Иисуса и аналогичными историями о других божественных мужах в Древнем мире. Правда, именно (еврейский) Бог делает мать Иисуса, Марию, беременной через посредство Святого Духа (см. Лк 1:35). Но христиане-монотеисты придерживались слишком возвышенных взглядов на Бога, чтобы допустить даже в мыслях, что Он мог на время стать человеком в угоду своим сексуальным фантазиям. Греческие и римские боги могли себе такое позволить, но единый Бог Израиля стоял выше всего этого.
Человек, ставший божеством
Третья модель для понимания «божественных мужей» в греческих и римских кругах предоставила наиболее важную концепцию, имевшуюся в распоряжении ранних христиан и объяснявшую, каким образом он мог быть человеком и Богом одновременно. Суть этого взгляда не в том, как божественное существо могло стать человеком – через временное воплощение или сексуальный акт – а в том, как человек мог стать божеством. Как следует из рассказов, такое нередко случалось в греческой и римской античности.
Ромул
Один из самых поразительных примеров связан с именем легендарного основателя Рима, Ромула. До нас дошло несколько рассказов о жизни Ромула, включая составленный одним из выдающихся ранних историков Рима, Титом Ливием (59 год до н. э. – 17 год н. э.), который в одном месте называет Ромула «богом, богом рожденным» (История Рима, 1.16). Событие, которое нас особенно интересует, имело место в конце жизни Ромула.
Зачатие Ромула было окружено слухами о божественном вмешательстве. Его мать была девственной весталкой, то есть – как это следует из названия – жрицей культа, обязанной воздерживаться от интимных связей. Но однажды она забеременела, тем самым очевидно нарушив свои обеты. Как она утверждала, виновником был сам бог Марс, и, вероятно, некоторые ей верили. Если так, то это еще раз показывает, как союз между богом и человеком может служить объяснением появления выдающихся личностей на земле.
Однако исчезновение Ромула из этой жизни еще более примечательно. Согласно Ливию, к концу жизни Ромула был основан Рим, учреждено правительство с Сенатом и Ромулом в качестве царя, армия успешно функционировала, и тем самым было положено достойное начало величайшему городу в истории. На исходе дней Ромул собрал членов Сената, чтобы произвести смотр войск у Козьего болота (Campus Martius). Внезапно поднялась сильнейшая буря. После нескольких яростных ударов грома Ромула окутало облако. Когда туман рассеялся, его уже нигде не было видно.
Как следует из дальнейшего, ходили два рассказа о его кончине. Один из них – которому, судя по всему, верил сам Ливий и, предположительно, большинство других скептически настроенных наблюдателей, – намекал на то, что сенаторы воспользовались моментом, чтобы избавиться от деспота. Они растерзали Ромула и спрятали его останки. Другой рассказ, которому верили широкие массы, распространялся самими сенаторами – что Ромул якобы «был унесен бурей». Иными словами, он был взят на небеса, чтобы жить вместе с богами. Результатом явилось внезапное утверждение за Ромулом божественного статуса: «Потом сперва немногие, а за ними все разом возглашают хвалу Ромулу, богу, богом рожденному, царю и отцу города Рима, молят его о мире, о том, чтобы, благой и милостивый, всегда хранил он свое потомство» (История Рима, 1.16).7
Здесь мы встречаем краткое выражение идеи «божественного мужа»: человек может быть вознагражден богами, став одним из них; это происходит благодаря его исключительным заслугам; как божество этот человек достоин почитания; и в своей роли бога, он может защитить тех, кто обращается к нему с молитвой или прошением.
Интересно, что, как сообщает Ливий, факт вознесения Ромула на небо впоследствии был подтвержден одним человеком по имени Прокул Юлий, который объявил собравшимся римлянам, что Ромул явился ему живым после своей кончины. Он, как утверждается, сказал следующее: «Ромул, отец нашего города, внезапно сошедший с неба, встретился мне нынешним утром. В благоговейном ужасе стоял я с ним рядом и молился… а он промолвил: «Отправляйся и возвести римлянам: угодно богам, чтобы мой Рим стал главой всего мира. А посему пусть будут усердны к военному делу, пусть ведают сами и потомству передают, что нет человеческих сил, способных противиться римскому оружию». И с этими словами [Ромул] удалился на небо» (История Рима, 1.16).
Римляне чистосердечно и с энтузиазмом восприняли божественность человека Ромула. Триада богов – Юпитер, Марс и Квирин – жили в самом сердце древнего Рима, на Капитолийском холме. Возможно, что первоначально Квирин был божеством, почитавшимся сабинянами – одним из племен, вошедших в состав Римского государства уже на раннем этапе его истории. Но к тому времени, когда Ливий писал свою книгу, Квирин отождествлялся с обожествленным Ромулом, которому поклонялись здесь наряду с самим отцом богов.
Юлий Цезарь
Традиционной датой основания Рима считается 753 год до н. э. Переносясь почти на семь столетий вперед, мы снова встречаем людей, объявленных богами. Лишь очень немногие из них известны нам лучше, чем Юлий Цезарь, самоназначенный диктатор Рима, убитый в мартовские иды 44 года до н. э. своими политическими противниками, предпочитавшими жить вообще без диктатора. Римский биограф Светоний включил жизнеописание Юлия Цезаря в свою книгу «Жизнь двенадцати цезарей», увидевшую свет в 115 году н. э.
Согласно Светонию, уже при жизни Цезарь называл себя потомком богов. В похвальной речи, которую он произнес на похоронах своей тетки, он заявил, что, с одной стороны, его семья ведет род от древних царей – через легендарного Анка Марция, четвертого царя Рима, а с другой – от бессмертных богов, причем родословная его может быть прослежена вплоть до богини Венеры.
После смерти Цезаря началась ожесточенная борьба за власть между его противниками и сторонниками, в том числе Марком Антонием (известным своим романом с Клеопатрой), вступившим в союз с приемным сыном Цезаря Октавианом, впоследствии Цезарем Августом. На погребении Цезаря, вместо обычной похвальной речи, Антоний велел объявить через глашатая решение Сената, согласно которому «Цезарю воздавались все человеческие и божеские почести». По сути, Юлий Цезарь был причислен к богам решением властей. Этот процесс известен как обожествление — признание того, что в данном конкретном случае человек был настолько велик, что после смерти занял место среди богов. Согласно Светонию, простой народ и даже сами небеса как будто поддерживали обожествление Цезаря: «Он погиб на пятьдесят шестом году жизни и был сопричтен к богам, не только словами указов, но и убеждением толпы. Во всяком случае, когда во время игр, которые впервые в честь его обожествления давал его наследник Август, хвостатая звезда сияла в небе семь ночей подряд, появляясь около одиннадцатого часа, то все поверили, что это душа Цезаря, вознесенного на небо» (Божественный Юлий, 88).8
Если рассматривать вопрос с чисто человеческой и политической точки зрения, почти не возникает вопроса, зачем наследнику и приемному сыну Цезаря, Октавиану, понадобилось, чтобы римляне признали не только происхождение Цезаря от богов, но и его собственную божественность. Если Юлий Цезарь стал богом, кем тогда был его сын? Как недавно отмечал специалист по Новому Завету Майкл Пеппард, насколько нам известно, только два человека в античном мире прямо назывались сыновьями Бога. Другие, разумеется, носили имена своих божественных родителей, например, сын Зевса, сын Аполлона, и так далее. Но только два человека, известных по имени, носили также титул «Сын Бога». Одним из них был римский император, начиная с Октавиана или Цезаря Августа, а другим – Иисус. Вероятно, это не простое совпадение. Когда Иисус появился на сцене в качестве богочеловека, он и император вступили в противостояние.
Цезарь Август
Юлия Цезаря могли считать богом после его смерти, но его приемный сын Октавиан (император с 27 года до н. э. по 14 год н. э.) иногда считался богом еще при жизни. Причисление еще живущего властителя к богам не было чем-то неслыханным в античном мире. Египтяне уже давно смотрели на своих фараонов как на живые воплощения божеств, а уже упомянутому выше завоевателю Александру Великому предлагались почести, предназначенные только для богов, которые он принимал. Однако этого нельзя сказать о римском мире до зарождения культа императора.
Легенды намекали на то, что Октавиан появился на свет не обычным образом, как другие люди до него, но был рожден от союза смертной женщины и бога. Согласно Светонию, Атия, мать Октавиана, забеременела от бога Аполлона, явившегося ей в образе змея (явны отголоски преданий о рождении Александра Великого), Атия присутствовала на торжественном богослужении в храме Аполлона, и посреди ночи, когда она заснула в носилках посреди храма, к ней подполз змей и быстро удалился. Проснувшись, она совершила очистительный ритуал, «как после соития с мужем», и после этого на ее теле появилось пятно в виде змея, от которого невозможно было избавиться. Светоний пишет, что «девять месяцев спустя родился Август и был по этой причине признан сыном Аполлона» (Божественный Август, 94).
Более того, как раз в ту самую ночь муж Атии – которого также звали Октавий – который в то время находился на войне во Фракии (Северная Греция), видел сон, в котором «увидел сына в сверхчеловеческом величии, с молнией, скипетром и в одеянии Юпитера Благого и Величайшего, в сверкающем венце, на увенчанной лаврами колеснице, влекомой двенадцатью конями сияющей белизны» (Божественный Август, 94). Очевидно, описанные знамения свидетельствовали о том, что это дитя было существом сверхъестественным, великим богом на земле.
В отличие от некоторых поздних императоров, находясь у власти, Август без особого энтузиазма относился к тому, что его почитали как бога. Светоний говорит, что он не позволял посвящать ему храмы в римских провинциях, если они не были одновременно посвящены богине Роме – покровительнице города Рима. Иногда города обходили это нежелание императора, строя храмы и посвящая их «гению» Августа. Слово гений в данном случае означает не его интеллектуальное превосходство, а духа-хранителя, оберегавшего всю его семью и в особенности самого Августа как ее главу, по сути, делая его тем, кем он был. В определенном смысле слова, поклоняясь гению Августа, эти города чтили его самого в обезличенной, но чрезвычайно возвышенной форме.
Более того, несмотря на это нежелание, Октавиана превозносили как «Сына Бога» уже в 40 году до н. э. – за годы до того, как он стал императором – и данный титул встречается на монетах уже в 38 году до н. э. Декрет, изданный греческим городом Кос, прославляет Августа как бога Себастоса (греческий эквивалент латинского слова «Август») и указывает, что он «своими благодеяниями всему роду людскому превзошел даже богов Олимпа». Для простого смертного такие претензии покажутся непомерно высокими, но для восторженных поклонников Августа он был больше, чем богом. После своей смерти Август был обожествлен и назван «божественным» или «ставшим божеством», или «причисленным к сонму богов». Когда его тело было кремировано, согласно Светонию, один римский чиновник высокого ранга утверждал, что «видел, как образ сожженного воспарил к небесам». Августа продолжали почитать как бога и римляне, жившие позже, в том числе его преемники на императорском троне.9
Культ императора
Для историка Древнего мира слово культ не несет никаких негативных коннотаций, которые оно может иметь сегодня – подразумевая экстремистскую религиозную секту со странными верованиями и практиками. Это просто укороченная форма термина cultus deomm, что означает «возделывание богов», близкий эквивалент того, что мы сегодня называем «религией» (точно так же, как слово «агрокультура» значит «возделывание полей»). Римский культ императора возник при Августе и продолжался в правление его преемников, многие из которых не разделяли его нежелание считаться проявлением божества на земле.10
В речи знаменитого римского оратора Квинтиллиана (35-100 годы н. э.) нам объясняют, каким образом ораторам следует возносить хвалу богам, выступая перед публикой: «Некоторых хвалить должно, что рождены бессмертными; других, что бессмертие приобрели своею добродетелью: что видим в особе государя нашего [императора Домициана], коего благочестие служит украшением настоящего века» (Риторические наставления, 3.7.9).11 Квинтиллиан утверждает, что некоторые боги были рождены таковыми (например, великие боги греческой и римской мифологии), а другие «бессмертие приобрели своею добродетелью» – то есть стали божественными благодаря своим удивительным деяниям, причем с некоторыми из них это произошло уже в «настоящем веке». Здесь он подразумевает двух предыдущих императоров: Веспасиана, отца Домициана, и его брата Тита, которые оба были обожествлены.
Обычно император официально провозглашался богом после смерти голосованием римского Сената. Нам сейчас это может показаться немного странным, поэтому, возможно, лучше исходить из того, что Сенат не столько делал кого-то божеством, сколько признавал божественную личность в их среде. Признание основывалось на том, что данная личность обладала властью и творила благодеяния. А кто обладал большей властью и, следовательно, творил больше благодеяний, чем римские императоры? Так называемые плохие императоры (а их было немало) не удостаивались после смерти божественных почестей, но хорошие удостаивались. Как в случае с Октавианом, многих из них почитали как богов еще при жизни. Поэтому мы находим надпись, высеченную на камне в городе Пергамоне, которая воздает славу «богу Августу Цезарю», и другую – в городе Милете, посвященную Гаю, иначе известному в истории как Калигула (позже считавшемуся одним из самых дурных императоров – но эта надпись была сделана еще при его жизни), в которой говорится: «Гай Цезарь Германик, сын Германика, бог Себастос». По крайней мере при жизни Калигула иногда считался божественным.
В течение многих лет специалисты бились над проблемой, как понимать развитие культа императоров в течение всей истории Римской империи – в особенности идею, что живой человек мог считаться богом. Неужели люди не видели, что император был таким же человеком, как и все прочие? Ему приходилось есть и пить, отправлять другие естественные функции организма; он имел не только сильные стороны, но и личные слабости – был во всех отношениях смертным. В каком же смысле слова его могли всерьез принимать за бога?
Как правило, исследователи прежних времен проявляли скептицизм в данном вопросе, полагая, что большинство людей в действительности не верило в божественность императора12, а присвоение ему божеских почестей был просто одной из форм лести. Эта точка зрения была по большей части основана на античных произведениях, вышедших из-под пера литературной элиты, то есть высшего слоя общества. Более того, в этой перспективе представлялось, что культ императоров поддерживался самой правящей верхушкой в качестве своего рода имперской пропаганды, дабы всем жителям провинций стало понятно и очевидно, с кем они имеют дело в лице римских властей. В конечном счете они имеют дело с божеством. С этой точки зрения все понимали, что император был, конечно же, простым смертным, как и все его предшественники, но члены имперской элиты принимали участие в культе императора, чтобы сохранить благоволение Рима.
Поэтому города возводили храмы, посвященные не только одному из великих богов или богинь Рима – Юпитеру, его супруге Юноне, Марсу, Венере или даже «Роме» – но также и «богу» – императору. И перед изображением императора совершались жертвоприношения, как перед изображением богов. Тем не менее, согласно этой прежней точке зрения, император был одним из божеств низшего ранга, и почитание этих людей как богов было ограничено теми из них, кто был обожествлен уже после смерти.
Эта прежняя точка зрения, однако, перестала быть консенсусом среди специалистов. Авторы сравнительно недавних исследований интересовались не столько тем, что могла поведать о римской религии литературная элита из высших слоев общества, сколько тем, что мы можем узнать о взглядах и религиозных практиках основной массы римлян – большая часть которых не умела даже читать, не говоря уже о том, чтобы писать великие исторические труды или биографии. Согласно этим новым исследованиям, категория «веры» применительно к римской религии представляется достаточно сложной. В отличие от христианства, римская религия не делала акцент на вере или «интеллектуальном содержании» религии. Напротив, она была основана на действии — значение имело то, как человек поступал по отношению к богам, а не то, что он о них думал или во что верил. В этой перспективе к императорам – как мертвым, так и живым – действительно относились как к богам, иногда почитая их совершенно идентичным образом.
Авторы недавних исследований не считают, что культ императора был пропагандой сверху, намеренно распространяемой римскими чиновниками среди бедных глупцов, которые не знали ничего другого. Скорее, это был целый ряд движений на местах, обычно инициируемых городскими чиновниками провинций, как способ выразить почтение имперской власти. Более того, этот культ имел место и в самом Риме, а не только в провинциальной глуши. Многие люди, по-видимому, вполне искренне верили, что император был богом. Но, независимо от того, верили ли они в это или нет, они, без сомнения, относились к императору как к богу. Они не только совершали жертвоприношения (другим) божествам от имени императора, но также приносили жертвы и самому императору как богу – или по крайней мере его гению или «нумену» – силе внутри него, которая и делала его божественным существом.
Я уже сослался выше на причину, по которой могущественный властитель считался божественным. Он был способен на многие дела, но он также употреблял свои способности во благо, осыпая милостями своих подданных. По всему римскому миру мы находим этот акцент на «благодеяниях» в надписях, посвященных правителям – главным образом императорам, но не только им. Примером извне, но тем не менее связанным с культом императора, может служить надпись, посвященная сирийскому правителю Антиоху III, жившему во II веке до н. э. Антиох освободил город Теас от иноземных захватчиков. В благодарность горожане воздвигли культовые статуи Антиоха и его жены Лаодики и совершили перед ними жертвоприношения во время официальной публичной церемонии. Две статуи были помещены рядом со статуей Диониса, главного божества города, в его храме и сопровождались следующей надписью в честь Антиоха и Лаодики: «Сделав город и его территорию святыми… и освободив нас от дани… они достойны получать от всех величайшие почести и, деля храм и прочие вещи с Дионисом, должны стать покровителями нашего города и дарить нас своими благодеяниями в ответ».13 Политические благодетели считаются «религиозными» героями. Им посвящают статуи, для них отводят место в храме, в их честь приносят жертвы. Они – «спасители» в самом реальном смысле этого слова, и относятся к ним соответственно.
То же касается и императоров. Уже в случае с Августом мы обнаруживаем, что провинция Азия приняла решение отмечать его день рождения ежегодно, как объясняется в благодарственной надписи, за его «благодеяния роду человеческому» и за то, что он был «спасителем, который положил конец войне и устроил все». Август превзошел «всех благодетелей, рожденных до него», так что «день рождения бога знаменовал собой благую весть для всего мира».14
Если все сказанное покажется христианским читателям знакомым, то это далеко не случайно. Человек, о котором идет речь – в данном случае император, – также бог, чей день рождения следует отмечать, поскольку он знаменует собой «благую весть» для мира; он – величайший благодетель человечества, превосходящий всех прочих, и, следовательно, должен считаться «спасителем». Иисус был не единственным «Богом и спасителем», известным античному миру.
Человек, не являющийся правителем: о кончине Перегрина
До сих пор, говоря о людях, которые, как считалось, стали божествами, я сосредотачивался преимущественно на могущественных правителях. Но и другие выдающиеся люди обладали такой же способностью. Разумеется, среди нас есть немало людей, в достаточной мере наделенных силой, мудростью или добродетелью.
Другие обладают этими же качествами в значительной степени, а есть и такие, чья сила, мудрость или добродетель поистине невероятны. Если в каком-то человеке указанные качества почти превосходят человеческое воображение, то это может объясняться лишь тем, что данный человек не является низшей формой жизни – простым смертным, как все мы – но богом в облике человека. По крайней мере, такое убеждение было широко распространено в греко-римском мире.
Пожалуй, самый очевидный способ оценить убеждения, распространенные в обществе – это анализ сатирических произведений, созданных внутри данного общества. Сатира высмеивает общепринятые представления, обычаи, взгляды и религиозные убеждения. Именно поэтому она представляет собой превосходное средство для постижения верований других культур. Как оказалось, до нас дошли несколько блестящих образцов сатиры из древнего Рима.
Одним из самых замечательных сатириков античных времен был живший во II веке н. э. Лукиан Самосатский, писавший на греческом языке и с присущим ему остроумием нападавший на все возможные представления, в особенности философские и религиозные. Среди многих произведений Лукиана, дошедших до нас, есть книга под названием «О кончине Перегрина». Перегрин был самозванным философом кинического толка. В античности быть киником значило не то же самое, что быть циником в наши дни: это было одним из направлений в философии. Философы-киники настаивали на том, что человек не должен жить ради земных благ. Ты не должен заботиться ни о том, чем владеешь, ни о том, что ты носишь, ни о том, что ты ешь. По сути, ты не должен заботиться ни о чем внешнем, что находится за пределами твоего контроля. Если твой дом сгорел, это не в твоей власти, поэтому тебе не стоит привязываться к своему дому. Если тебя выгнали с работы, это тоже не в твоей власти, поэтому тебе не следует привязываться к своей работе. Если твой супруг или супруга подает на развод или же твой ребенок неожиданно умирает, это тоже не в твоей власти, поэтому тебе не стоит привязываться к семье. Ты можешь контролировать только свое отношение к событиям, происходящим в твоей жизни. Поэтому в первую очередь тебе надо заботиться о своем отношении и о своем внутреннем «я».
Люди, придерживающиеся подобных взглядов, обычно не заинтересованы в удобной и благополучной жизни (поскольку она в любой момент может быть у них отнята). Их не интересует ни то, как их воспринимают другие люди (так как это, опять же, за пределами их контроля), ни принятые в обществе социальные условности (почему они должны их заботить?) Философы-киники, жившие в соответствии со своими убеждениями, не имели никакого имущества, никаких личных привязанностей и часто никакого понятия о манерах. У них не было постоянного жилья и порой они отправляли естественные функции организма на публике. Поэтому их и называли киниками. Слово киник происходит от греческого слова, означающего «собака». Эти люди и впрямь жили, как собаки.
Немало людей за пределами движения киников относились к ним с огромным уважением. Некоторые считали их блестящими философами. А другие, которые хотели считаться блестящими философами, становились киниками. В определенном смысле слова сделать это было проще простого. Надо было лишь отречься от всего, чем обладаешь, и объявить подобное отречение добродетелью.
Лукиан считал все движение киников симуляцией, попыткой привлечь к себе внимание без какого-либо серьезного на то основания. И потому он высмеивал киников и их образ жизни. В особенности его нападкам подвергся один из них по имени Перегрин. В книге «О кончине Перегрина» (то есть об его смерти) Лукиан рассказывает подлинную историю этого известного киника, которого другие его современники считали чрезвычайно глубоким философом, по сути божеством, – чего, на взгляд Лукиана, и добивался сам Перегрин. Лукиан приводит забавный очерк жизни Перегрина, но здесь меня больше интересуют события, окружавшие его смерть. В некотором смысле слова вся книга представляет собой лишь предисловие к описанию кончины этого домогавшегося величия сторонника самоотречения.
Перегрин, по слухам, представлял себя самим богом Протеем во плоти и хотел своей смертью продемонстрировать всем свои божественные достоинства. Будучи киником, он провозглашал необходимость воздерживаться от всех удовольствий и радостей этого мира – что было, на взгляд Лукиана, лицемерием. И Перегрин решил доказать свою мысль, добровольно претерпев насильственную и мучительную смерть, дабы показать всем людям, как именно им следует жить.
Он заявил, что хочет принести себя самого в жертву и, согласно Лукиану, осуществил свой план в присутствии огромной толпы, собравшейся наблюдать за этим событием.
Объявив о своем намерении и повсюду раструбив о предстоящем событии (что само по себе, по словам Лукиана, было формой самовозвеличивания), в назначенное время, около полуночи, в преддверии наступающей Олимпиады (на которую, несомненно, должны были собраться толпы зрителей) Перегрин и его последователи сложили огромный костер и зажгли его. Согласно Лукиану, Перегрин надеялся, что его остановит кто-нибудь из тех, кому была нестерпима сама мысль о том, что он покинет земное существование, однако, когда момент настал, он понял, что у него не осталось другого выбора, как только довести дело до конца. И тогда Перегрин бросился в пылающий костер и там закончил свою жизнь.
Лукиан уверяет, будто стал свидетелем этого зрелища, которое он сам считал нелепым и абсурдным. Он говорит, что по возвращении ему попадались люди, шедшие посмотреть – с опозданием – на то, как божественный муж проявит свою отвагу и неуязвимость к боли. Лукиан сообщил им, что они пропустили торжественный момент, однако подробно описал случившееся, причем так, как будто он сам в это верил:
Передавая же людям простоватым и слушающим развеся уши, я присочинял кое-что от себя; я сообщил, что, когда загорелся костер и туда бросился Протей, сначала возникло сильное землетрясение, сопровождаемое подземным гулом, затем из середины пламени взвился коршун и, поднявшись в поднебесье, громким человеческим голосом произнес слова: Покидаю юдоль, возношусь на Олимп! (О кончине Перегрина, 39). 15
Итак, Перегрин в облике птицы (не благородного орла, а хищного коршуна) якобы вознесся на гору Олимп, обитель богов, чтобы жить среди них, как и подобало божественному мужу. К нескрываемому удовольствию Лукиана, он затем встретил еще одного человека, также рассказывавшего другим о случившемся. Этот человек уверял, что после сожжения Перегрина якобы видел его в белой одежде и в венке из дикой маслины. Более того, по его словам, еще до этой встречи, когда Перегрина настигла его судьба, он видел вылетевшего из костра коршуна – того самого коршуна, которого выдумал сам Лукиан! Вот так истории сочиняются, передаются из уст в уста и затем начинают приниматься за неопровержимую истину.
Лукиан, разумеется, подвергает все произошедшее осмеянию и завершает свой рассказ, говоря не о божественности Перегрина, а о его чисто человеческих, к тому же малопривлекательных, качествах: «Таков был конец несчастного Протея, человека, который, выражаясь кратко, никогда не обращал внимания на истину, но все говорил и делал в погоне за славой и похвалами толпы и даже ради этого бросился в огонь, хотя и не мог наслаждаться похвалами, сделавшись к ним нечувствительным» (О кончине Перегрина, 42).
Божественные мужи в греческом и римском мире
Из приведенных примеров мы видим, сколь разными способами в Древнем мире боги могли восприниматься как люди, а люди – как боги. Опять же такой подход к подобным вещам сильно расходится с тем, как большинство людей в наши времена понимают взаимоотношения между человеческим и божественным началами – по крайней мере, люди, воспитанные в западных религиозных традициях (иудеи, христиане, мусульмане). Как я уже отмечал, в нашем мире широко распространено убеждение, что между сферами божественного и человеческого лежит непреодолимая пропасть. Бог есть Бог, человек есть человек, и вместе им не сойтись никогда. Или почти никогда: в христианской традиции такая встреча осуществилась однажды в личности Иисуса. Вопрос, стоящий перед нами, состоит в том, каким образом такое представление могло появиться. В основе этой идеи лежит совершенно иное мировосприятие, в котором божественное не абсолютно, но лишь относительно отдалено от человеческого.
Согласно этому древнему способу мышления, мир людей и мир богов представляют собой континуумы, которые иногда пересекаются в верхней части первого и нижней части второго. Напротив, большинство современных людей, по крайней мере на Западе, считают Бога стоящим во всех отношениях несравненно выше нас, совершенно Иным. И в божественном мире не может быть никакого континуума, ибо нет никаких других богов, которые могли бы этот континуум составить. Есть только один Бог, и Он бесконечно, а не относительно выше любых наших представлений о Нем. Правда, некоторые люди стоят ближе к Богу, чем остальные, – и в некоторых традициях допускается определенное пересечение со сферой божественного (например, святые в Римской католической церкви). Но и тут в итоге Бог сохраняет свою «инаковость» по отношению ко всем и вся и сам по себе находится в совершенно ином плане, нежели остальные.
Но для большинства людей в Древнем мире дело обстояло по-другому. За исключением древних евреев – о которых я подробнее расскажу в следующей главе – все прочие придерживались политеистических верований. Для них существовало множество богов, находившихся на разных ступенях божественности. Это можно заметить по тому, как люди в античности говорили о божественных существах. Рассмотрим в качестве примера следующую надпись из города Митилены, выразившего желание почтить императора, как бога. Этот декрет говорит о людях, которые «достигли небесной славы и обладают высоким положением и властью богов».16 Однако затем добавляется, что божественный статус императора всегда может быть повышен: «Если в будущем обнаружится нечто более славное, чем эти даяния, энтузиазм и благочестие жителей города не остановятся ни перед чем, чтобы еще больше обожествить его». Последние слова здесь особенно важны: «еще больше обожествить его». Как можно обожествить еще больше того, кто уже божество? Это невозможно, если быть божеством означает занимать четко определенное, фиксированное место в небесной иерархии. Но это становится возможным, если причисление к богам помещало человека, скажем, на низший уровень божественного континуума. В таком случае он потом мог двигаться выше. Каким образом? Декрет весьма откровенно выражается на этот счет: причиной, по которой императора в первую очередь рассматривали как божество, были те самые «даяния», которые он сделал для жителей Митилен. Если его милости будут продолжаться, он сам приобретет еще большую божественность.
Когда древние люди воображали себе императора – или любое другое лицо – как бога, это не означало, что император был равен Зевсу или любому другому из богов Олимпа. Он был божественным существом, но стоявшим на гораздо более низком уровне.
Божественная пирамида
Возможно, чтобы лучше понять античную концепцию божественной сферы, полезно представить ее себе не в качестве континуума, а в качестве пирамиды с различными степенями силы, величия и божественности.17 Некоторые люди в Древнем мире – в особенности философски настроенные – полагали, что во главе царства богов находится одно верховное божественное существо, владыка всего, обладающий бесконечным или практически бесконечным могуществом и иногда считавшийся творцом всего существующего. Этот бог – Зевс, или Юпитер, или неведомый бог – находился на самой вершине того, что мы можем себе представить в виде божественной пирамиды.
Одним уровнем ниже его находились великие боги, известные по легендам и традициям, дошедшим до нас со времен античности – например, двенадцать богов Олимпа, описанных в древних мифах, а также в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера. Среди них такие боги, как Зевс, Гера, Аполлон, Афина, Меркурий и другие. Эти боги обладали фантастической силой, намного превышающей наше воображение. Мифы о них были занятными рассказами, но большинство людей воспринимало их именно как рассказы – а не как повествование о событиях, действительно совершившихся в истории. Философы пытались «демифологизировать» мифы, то есть очистить их от легендарных деталей, чтобы выявить более глубокую истину о мире и окружающей реальности, скрывающейся за явно литературными чертами. В любом случае этим богам поклонялись как самым могущественным существам во Вселенной. Многие из них считались покровителями больших и малых городов, а некоторые признавались и почитались государством в целом с очевидной целью – заслужить благоволение могущественных богов как во время войны, так и во время мира.
Но они были не единственными божественными существами. На еще более низком уровне божественной пирамиды стояло огромное множество других богов. У каждого большого и малого города имелись свои местные боги, охранявшие, защищавшие данное место и помогавшие ему. Существовали боги со всеми возможными функциями: боги войны, любви, погоды, здоровья, деторождения – вы можете продолжить список сами. Имелись божества у каждой местности: боги лесов, лугов, гор и рек. Весь мир был населен богами. Вот почему древним людям – за исключением иудеев – казалось бессмысленным почитать только одного Бога. Зачем служить одному Богу, если их имелось множество и все они заслуживали почитания? Если кто-то решил стать поклонником какого-нибудь нового бога – например, переехав в другую деревню и желая воздать почести местному божеству, – это вовсе не требовало отказа от служения всем прочим богам. Если ты решил принести жертву Аполлону, это никоим образом не мешало тебе принести жертву также Афине или Зевсу, или Гере. Это был мир множества богов и, как мы выразились бы сегодня, религиозной терпимости.
Еще ниже этих богов находились другие уровни. Так, например, существовала группа божественных существ, известных как daimones. Иногда это понятие переводится как «демоны», однако это слово, в том смысле, как мы употребляем его сегодня, может вводить в заблуждение. Безусловно, некоторые из этих существ могли творить зло, но не все, и они не были падшими ангелами или злыми духами, которые могли вселяться в людей и заставлять их причинять себе вред, бросаясь навстречу опасности или вращая головой на 360 градусов, или изрыгая рвоту (как в фильме «Изгоняющий дьявола»). Эти daimones представляли собой просто божеств низшего уровня, далеко не столь могущественных, как местные боги, не говоря уже о великих богах. Однако, будучи существами духовными, они обладали гораздо большей силой, чем люди. Будучи ближе к людям, чем великие боги, они общались с ними чаще и нередко могли помогать им на жизненном пути, как знаменитый «даймон», который, по утверждению греческого философа Сократа, руководил его действиями. Но если что-то вызывало их недовольство, они становились вредоносными. Вот почему считалось важным ублажать эти божества, оказывая им должный почет и уважение.
И наконец, в самом низу божественной пирамиды или около того находился уровень, населенный божественными мужами. Здесь аналогия с пирамидой нарушена, так как было бы неверно думать, что эти божественные мужи были более многочисленными, чем различные божества, стоящие над ними. В действительности редко можно было встретить людей настолько могущественных, мудрых или замечательных, что они в определенном смысле слова должны были считаться божественными. Однако время от времени такое случалось. Великий полководец, царь, император, знаменитый философ, женщина непревзойденной красоты – все они не воспринимались, как просто люди. В них присутствовало нечто сверхчеловеческое, а значит, божественное. Возможно, их отец был богом. Возможно, они сами были божествами, временно принявшими человеческий облик. Возможно, благодаря своей собственной добродетели, силе или физическим качествам они считались причисленными к рангу богов. Но, так или иначе, они отличались от нас, простых смертных.
Мы тоже, как я уже отмечал, являемся частью континуума. Некоторые из нас находятся в самом низу – те, кого писатели вроде, например, того же Лукиана Самосатского назвали бы отбросами общества. Другие стоят во всех отношениях на среднем уровне, а некоторые из нас полагают, что не только мы, но и наши семьи в целом намного превосходят средний уровень. Иные признают, что среди нас есть отдельные личности, отличающиеся выдающимися качествами. Для древних людей эти качества настолько выдающиеся, что переводят нас в разряд божеств.
Иисус и сфера божественного
Эта точка зрения на божественную сферу не менялась сколько-нибудь значительным образом до тех пор, пока поздние христиане не изменили ее. Трудно установить в точности, когда именно это случилось, но факт остается фактом. К концу IV столетия нашей эры – три века спустя после времени жизни Иисуса, когда империя постепенно обращалась от язычества к христианству, – многие из величайших мыслителей римского мира пришли к убеждению, что божественное царство отделяла от человеческого огромная пропасть. Всемогущий Бог находился «наверху», и кроме него не было никаких других богов, а следовательно, и никакого континуума божественности. Мы же, жалкие грешники, оставались «внизу», в то время как Бог на небе был единственным владыкой всех вещей.
Сам Иисус со временем стал считаться принадлежавшим не нашему миру внизу, но занимавшим место наверху рядом с Богом. Он и сам был Богом – с заглавной буквы. Но как это возможно, если Бог есть Бог, и существовало не множество или даже два бога, но только один-единственный Бог? Как Иисус мог быть Богом и Бог – быть Богом, и при этом Бог оставался единым? Отчасти именно этот вопрос побудил меня написать эту книгу. Но еще более важным и насущным стал вопрос, каким образом такое понимание вообще могло возникнуть. Как Иисус мог превратиться из человека в Бога – в атомом смысле этого слова?
Я должен особенно подчеркнуть последнюю фразу. Одна из ошибок, которую часто совершают люди, думая об Иисусе как о Боге, заключается в том, что они принимают точку зрения, широко распространившуюся к концу IV столетия христианской эры – а именно, что между божественной и человеческой сферами лежит огромная пропасть, – и исходят из того, что такое мнение существовало уже в самом начале христианского движения. Эту ошибку допускают не только миряне, но часто – и профессиональные богословы. И не только богословы, но и исследователи всех мастей, включая библеистов (или, вернее, в особенности библеистов) и историков раннего христианства. Когда люди, совершающие указанную ошибку, спрашивают: «Как Иисус стал Богом?», они подразумевают то, каким образом Иисус перешел из сферы чисто человеческого – к которой принадлежат миллионы из нас, несмотря на разный уровень таланта, силы, красоты и добродетели – в сферу Бога, самого Бога, единственного и всемогущего Творца и Господа всего существующего? Как Иисус стал БОГОМ?18
Вопрос и в самом деле интересный – потому, что это на самом деле произошло. Иисус стал Богом в том основном смысле, который вкладывался в это понятие с IV века н. э. Но он рассматривался как Бог и до того, причем людьми, которые не разделяли присущее IV веку понимание взаимоотношений между человеческим и божественным. Поэтому, говоря о раннем христианстве и задавая вопрос: «Считали ли христиане Иисуса Богом?», нам необходимо слегка перефразировать вопрос и спросить: «В каком смысле христиане считали Иисуса Богом?» Если сфера божественного представляла собой континуум, а не абсолют, ступенчатую пирамиду, а не точку в пространстве, тогда именно этот смысл, в котором Иисус является Богом, становится с самого начала основным.
Из последующих глав станет ясно, что первоначально Иисус не воспринимался как Бог ни в каком смысле этого слова, и лишь постепенно стал считаться своими последователями божественным в относительном смысле, прежде чем быть приравненным к Богу Творцу в смысле абсолютном. Но – я должен подчеркнуть особо – все это явилось результатом определенного развития.
Один из устоявшихся выводов современных исследователей Нового Завета и раннего христианства за последние два столетия состоит в том, что последователи Иисуса во время его жизни воспринимали его как полностью и во всех отношениях человека, а не как Бога. Люди смотрели на Иисуса как на учителя, раввина, даже как на пророка. Некоторые считали его (вполне земным) Мессией. Но он был рожден, как все прочие, и ничем от них не отличался. Он вырос в Назарете и не совершил в юности ничего особенно примечательного. Став взрослым – а, возможно, еще в детстве – он, как и многие другие евреи той эпохи, пришел к убеждению, что живет в последние времена и что Бог скоро вмешается в ход истории, чтобы ниспровергнуть силы зла и установить свое благое царство здесь, на земле. Иисус чувствовал себя призванным провозглашать эту весть о грядущем конце света, что он и делал на всем протяжении своего общественного служения.
В итоге Иисус навлек на себя гнев религиозных властей во время своего пребывания в Иерусалиме, и они приказали арестовать его и отдать под суд. Его привели к прокуратору Иудеи, Понтию Пилату, и после короткого разбирательства обвинили в политическом мятеже: Иисус утверждал, будто он – царь Иудейский, в то время, как только римские повелители, управлявшие не только Палестиной, но и всем Средиземноморьем, имели право назначать царей. В качестве политического мятежника он был приговорен к особенно мучительной и позорной смерти – распятию. И, с точки зрения римлян, на этом его история закончилась.
Но в действительности она на этом не закончилась. И мы возвращаемся все к тому же движущему вопросу нашего исследования. Каким образом апокалиптический пророк из сельской Галилеи, казненный за преступления против государства, стал считаться равным всемогущему Богу, создателю всех вещей? Как Иисус – в умах и сердцах своих последователей – стал Богом?
Чтобы найти ответ, очевидным образом следует начать с анализа жизни и учения Иисуса. Но перед этим нам нужно рассмотреть религиозную и культурную матрицу иудаизма I века н. э., внутри которой он жил и провозглашал свою весть. Как мы увидим, несмотря на то, что иудеи, в отличие от окружавшего их мира язычников, верили в существование единственного Бога, которому следовало поклоняться и служить, они не отличались от язычников в понимании взаимоотношений между божественной сферой и миром людей, в котором мы живем. Иудеи также верили в то, что божества могли становиться людьми, а люди – божествами.