До сих пор мы говорили преимущественно о практических аспектах переписывания текстов в первые три столетия существования христианства, когда большинство переписчиков христианских текстов были не профессионалами, имеющими специальную подготовку, а просто грамотными представителями общин, умеющими читать и писать, и потому обязанными воспроизводить эти тексты в свободное время. Так как подготовки, необходимой для выполнения подобной работы, они не получали, то им было свойственно допускать ошибки чаще, чем профессиональным писцам. Этим объясняется, почему имеющиеся у нас самые ранние экземпляры раннехристианских текстов чаще отличаются друг от друга и от более поздних, чем более поздние копии (например, периода классического Средневековья) друг от друга. Со временем в христианской интеллектуальной среде появился класс профессиональных писцов, или переписчиков, с их появлением практика копирования текстов стала более упорядоченной, количество ошибок в рукописях сократилось.

Но прежде чем это произошло, в первые века существования церкви христианские тексты копировали повсюду, где их писали и хранили. Так как переписывание текстов велось локально, неудивительно, что в каждом районе у них были свои характерные особенности. Другими словами, ошибки в римских рукописях во многом схожи, так как их переписывали в основном с местных документов, а рукописи, переписанные в Палестине, почти не оказали на них влияния, однако и у палестинских рукописей были свои характеристики, отличающиеся от копий текстов из Александрии, Египет. Более того, в первые века существования церкви переписчики где‑то отличались особыми умениями, где‑то нет. Современные ученые считают, что особенно скрупулезными даже в первые века христианства были писцы из Александрии, крупного интеллектуального центра Древнего мира, и что там, в Александрии, хранились на редкость «чистые» раннехристианские тексты, которые десятилетиями переписывали преданные своему делу, сравнительно опытные и искусные писцы — христиане.

 

Профессиональные переписчики — христиане

Когда церковь начала поручать переписывание религиозных текстов профессиональным переписчикам? Есть основания полагать, что это произошло в начале IV века. До тех пор христианство оставалось второстепенной религией, которую исповедовала небольшая группа жителей Римской империи, зачастую подвергавшихся преследованиям. Но после того как в 312 году н. э. римский император Константин принял христианство, ситуация резко изменилась. Внезапно христианство из религии изгоев, преследуемых как толпами местных жителей, так и властями, превратилось в одну из ключевых действующих сил в религиозной сфере империи. Гонения не просто прекратились: величайшая держава западного мира осыпала церковь знаками благоволения. Подданные империи начали в массовом порядке принимать христианство по примеру императора, открыто демонстрировавшего преданность христианской вере.

В эту веру обращалось все больше прекрасно образованных, грамотных людей. Естественно, они были наиболее подготовленными для такой работы, как переписывание христианских текстов. Согласно предположениям, примерно в данный период в большинстве крупных городских районов появились христианские скриптории. Скрипторий — это мастерская, где работали профессиональные переписчики манускриптов. Мы располагаем некоторыми сведениями, согласно которым христианские скриптории функционировали еще в начале IV века. В 331 году н. э. император Константин, желая пожертвовать великолепные экземпляры Библии крупным церквам, построенным по его повелению, в послании к епископу Кесарийскому Евсевию приказал изготовить за счет империи пятьдесят экземпляров. Евсевий отнесся к этому повелению со всей серьезностью и почтительностью, которых оно заслуживало, и лично проследил за его исполнением. Очевидно, для исполнения такого крупного заказа требовался скрипторий с профессиональными переписчиками, не говоря уже о материалах для роскошных копий христианского Писания. Всего одним или двумя веками ранее дело обстояло совсем иначе — в то время местные церкви просто требовали, чтобы один из членов общины посвящал часть своего свободного времени переписыванию текстов.

Итак, начиная с IV века копированием Писания занимались профессионалы, благодаря чему, как и следовало ожидать, количество ошибок, вкрадывающихся в текст, значительно снизилось. Постепенно, с течением веков, переписывание греческих писаний превратилось в обязанность монахов, работающих в монастырях, изо дня в день тщательно и усердно копировавших священные тексты. Эта же практика сохранилась в Средние века и вплоть до XV века, когда был изобретен печатный станок с наборным шрифтом. Основная масса дошедших до нас греческих манускриптов вышла из‑под пера средневековых христианских писцов, которые жили и трудились на Востоке (например, на территории современных Турции и Греции), где в то время существовала Византийская империя. Поэтому греческие рукописи начиная с VII века иногда называют византийскими.

Как я уже упоминал, всем, кто знаком с рукописными традициями Нового Завета, известно, что его византийские копии очень похожи одна на другую, в то время как более ранние имеют чрезвычайно значительные расхождения — отличаются по тексту как друг от друга, так и от более поздних копий. Причина тому ясна: она имеет непосредственное отношение к переписчикам текстов (профессиональным писцам) и месту, где они работали (сравнительно ограниченной территории). Но ошибочным было бы полагать, что если поздние рукописи меньше отличаются друг от друга, значит, они содержат текст, наиболее близкий к «оригиналу» Нового Завета. Во — первых, всегда следует задаваться вопросом: где средневековые писцы брали тексты, которые так профессионально переписывали? Они брали их из более ранних источников, представляющих собой копии еще более ранних текстов, которые сами были копиями текстов, написанных ранее. Значит, наиболее близки к оригиналам, как это ни парадоксально, изменчивые и дилетантские списки ранних периодов, а не сравнительно более унифицированные, выполненные профессионально поздние копии.

 

Латинский перевод: Вульгата

Практика переписывания текстов, о которой я коротко рассказал, бытовала в основном в восточной части Римской империи, где основным языком был и оставался греческий. Но вскоре христианам, живущим там, где греческий не получил такого распространения, понадобились христианские священные тексты на родных, местных, языках. Жители большинства регионов западной части империи пользовались латынью, в Сирии говорили на сирийском языке, в Египте — на коптском. В каждом из подобных регионов книги Нового Завета пришлось переводить на местные языки, что происходило, вероятно, примерно с середины до конца II века. Затем переведенные тексты писцы переписывали там, где пользовались тем или иным языком.

Особую ценность для истории текстов представляют переводы на латинский, так как он служил основным языком огромному количеству христиан на западе Римской империи. Однако с латинскими переводами писаний почти сразу возникла масса трудностей, так как переводы были многочисленными и различия между ними — существенными. Проблема окончательно обострилась ближе к концу IV века, когда папа римский Дамасий поручил одному из самых известных богословов тех времен, Иерониму, выполнить «официальный» латинский перевод, который стал бы единым и авторитетным текстом для всех латиноязычных христиан как в Риме, так и за его пределами. Иероним сам говорит об избытке имеющихся переводов и ставит перед собой задачу устранить это затруднение. Выбрав лучший из существующих латинских переводов и сравнивая его текст с наиболее качественными греческими манускриптами, имеющимися в его распоряжении, Иероним создал новую редакцию евангелий на латыни. Возможно, он же или кто‑то из его последователей, отредактировал латинские переводы других книг Нового Завета.

Эта редакция латинской Библии, перевод Иеронима, приобрела известность как Вульгата («простая», «простонародная») — канон латиноязычных христиан. Переписывали эту Библию для Западной церкви великое множество раз. Христиане читали ее, ученые изучали, богословы пользовались ею на протяжении веков, вплоть до наших дней. Сегодня копий латинской Вульгаты существует чуть ли не вдвое больше, чем рукописей греческого Нового Завета.

 

Первое печатное издание греческого Нового Завета

Как уже было сказано, текст Нового Завета в сравнительно унифицированном виде переписывался на протяжении Средних веков и на Востоке (византийский текст), и на Западе (латинская Вульгата). Книжное дело в целом и распространение Библии в частности кардинально изменились с тех пор, как в XV веке Иоганн Гутенберг (1400–1468) изобрел печатный станок. При печатании книг с помощью наборного шрифта можно было гарантировать абсолютную, без каких‑либо изменений в тексте, идентичность разных экземпляров книги. Ушло в прошлое время, когда переписчики создавали различающиеся копии одного и того же текста, случайно или умышленно внося в него изменения. Печатное слово столь же неизменно, как и высеченное на камне. Более того, процесс изготовления книг заметно ускорился: их уже не требовалось переписывать буква за буквой. В итоге производство книг стало обходиться значительно дешевле. Вряд ли найдется более революционное, до неузнаваемости изменившее мир изобретение, чем печатный станок; по значимости с ним сравнимо (и, возможно, превосходит его) разве что появление персонального компьютера.

Первой большой книгой, отпечатанной на станке Гутенберга, стало великолепное издание латинской Вульгаты, работа над которой продолжалась с 1450 по 1456 год. В первую половину последующего столетия различные книгопечатни Европы выпустили еще около пятидесяти изданий Вульгаты. Возможно, покажется странным то, что на заре книгопечатания никто не поторопился издать греческий Новый Завет. Но найти причину нетрудно: она уже упоминалась. Ученые всей Европы, в том числе ученые — богословы, за без малого тысячу лет привыкли считать церковной Библией Вульгату Иеронима (так же, как некоторые современные церкви убеждены, что «настоящая» Библия — это Библия короля Иакова). Греческая Библия воспринималась как нечто чуждое изучению и богословию; на латиноязычном Западе она считалась книгой греческих православных христиан, схизматиков и еретиков, отколовшихся от истинной церкви. Лишь немногие ученые Западной Европы умели читать по — гречески. Поэтому на первых порах ни у кого не возникало желания напечатать греческую Библию.

Первым западным богословом, задумавшим издать греческий Новый Завет, был испанский кардинал Хименес де Сиснерос (1437–1517). Возглавляемая им группа ученых, в которую входил Диего Лопес де Суньига (Стуника), подготовила к печати многотомное издание Библии. Так появилось издание, названное Полиглоттой — иначе говоря, многоязычной Библией. В ней тексты Ветхого Завета на древнееврейском, латинской Вульгаты и греческой Септуагинты располагались рядом, столбцами. (Представления редакторов о превосходстве Вульгаты нашли отражение в их предисловии, в замечаниях о размещении текста: они сравнивали текст Вульгаты с Христом, распятым между двумя «разбойниками» — лживыми иудеями, которых символизировал текст на древнееврейском, и еретиками — греками как текстом Септуагинты.)

Этот труд был напечатан в городе Алькале, на латыни носившем название Комплютум (Комплутум), поэтому издание Хименеса получило известность как Комплютенская (Комплутенская) Библия, или Полиглотта. Первым из печати вышел том с Новым Заветом (том 5, выпущенный в 1514 году); в нем содержался греческий текст и был приведен греческо — латинский словарь. Однако никто не собирался издавать этот том отдельно: все шесть томов (шестой включал грамматику древнееврейского и словарь в помощь читающим тома 1–4) должны были выйти вместе, а для этого требовалось значительное время. Работа наконец завершилась к 1517 году, но, поскольку издание было католическим, для его публикации требовалась санкция папы римского Льва X. Она была получена в 1520 году, но из‑за других осложнений распространение книги началось только в 1522 году, через пять лет после смерти Хименеса.

Как мы уже видели, в то время в распоряжении христианских церквей и ученых восточных регионов имелись сотни греческих манускриптов (то есть рукописных копий). Каким образом Стуника и его коллеги — редакторы решили, каким из них воспользоваться, и какие манускрипты были доступны им? Увы, на эти вопросы ученые так и не смогли дать точный ответ. В посвящении к изданию Хименес благодарит папу Льва X за выданную на время греческую копию «из Апостольской библиотеки». Значит, манускрипты для работы над изданием могли быть заимствованы из хранилищ Ватикана. Но некоторые ученые полагали, что использовались также манускрипты из местных источников. Примерно через 250 лет после выхода Комплютенской Библии датский ученый Молденхавер прибыл в Алькалу, чтобы изучить ее библиотеку и ответить на этот вопрос, но не нашел никаких рукописей греческого Нового Завета. Предположив, что когда‑то таковые рукописи имелись в городской библиотеке, он продолжал настойчивые поиски и расспросы, пока наконец не узнал от библиотекаря, что древнегреческие манускрипты Нового Завета действительно хранились в городе, но в 1749 году все до единого были проданы изготовителю фейерверков Торе «как бесполезные пергаменты» (пригодные, однако, для ракет и петард).

Позднее ученые усомнились в достоверности этого рассказа. Но, по крайней мере, он доказывает, что изучение греческих манускриптов Нового Завета — не пиротехническая премудрость.

 

Первое печатное издание греческого Нового Завета

Комплютенская Полиглотта была первым печатным изданием греческого Нового Завета, однако не первоизданием в целом. Как мы уже видели, Полиглотту напечатали к 1514 году, но в свет она вышла лишь в 1522 году. За этот период предприимчивый голландский ученый, гуманист и богослов Эразм Роттердамский подготовил к печати и выпустил греческий Новый Завет, таким образом удостоившись чести стать редактором так называемого editio princeps (первоиздания). Эразм изучал Новый Завет наряду с другими великими трудами древности в течение многих лет и в какой‑то момент задумался о новой редакции этой книги. Но только во время поездки в Базель в августе 1514 года издатель и владелец типографии Иоганн Фробен убедил его взяться за работу.

Эразм и Фробен знали о подготовке Комплютенской Библии, поэтому постарались издать греческий текст как можно быстрее, несмотря на то, что занятый другими делами Эразм смог вплотную работать над ним лишь с июля 1515 года. Он отправился в Базель за манускриптами, которые мог бы положить в основу своего текста. Изобилия источников он не обнаружил, но найденных для работы оказалось достаточно. Большей частью Эразм полагался на несколько манускриптов позднего Средневековья, в которых он делал пометки для печатника, как размечал бы рукопись; в работе над книгой печатник руководствовался этими редакторскими пометками.

По — видимому, за основу своего текста Эразм принял всего один манускрипт евангелий XII века и еще один, того же периода, включающий Деяния и Послания, хотя, возможно, сверялся еще с несколькими рукописными источниками и вносил правку согласно их тексту. Для работы над Откровением ему пришлось позаимствовать манускрипт у своего друга — немецкого гуманиста Иоганна Рейхлина; к сожалению, местами этот источник оказался почти совсем нечитаемым, к тому же в нем недоставало последней страницы с шестью заключительными стихами книги. Торопясь закончить работу, Эразм просто взял латинскую Вульгату и перевел недостающий текст на греческий, таким образом создав отрывок, которого нет ни в одном сохранившемся греческом манускрипте. Как мы увидим далее, именно этим изданием греческого Нового Завета пользовались во всех случаях переводчики Библии короля Иакова спустя почти столетие.

Печатать версию Эразма начали в октябре 1515 года и закончили всего за пять месяцев. В этом издании рядом были помещены довольно поспешно собранный греческий текст и исправленный вариант латинской Вульгаты (во втором и третьем издании Эразм заменил Вульгату собственным переводом текста на латынь, к ужасу многих богословов того времени, которые продолжали считать Вульгату «настоящей» церковной Библией). Книга получилась объемной, почти тысяча страниц. При всем этом, как позднее говорил сам Эразм, книга была «скорее вышвырнута, нежели выпущена в свет» (он выразился на латыни — praecipitatum verius quam editum).

Важно понимать, что издание Эразма явилось editio princeps греческого Нового Завета не просто потому, что связанная с ним история увлекательна, но даже в большей степени потому, что в дальнейшем издания Эразма (все пять подготовленных им, в итоге основанных на первом, выпущенном поспешно) ввели стандарт греческого текста, которого западноевропейские книгопечатники придерживались на протяжении более чем трехсот лет. За ним последовал ряд греческих изданий, опубликованных издателями и печатниками, фамилии которых хорошо известны специалистам в этой области: Стефан (Стефанус, Робер Этьенн), Теодор Беза, Бонавентура и Абрахам Эльзевиры. Но при подготовке всех этих текстов редакторы в большей или меньшей мере опирались на издания предшественников, а те восходили к тексту Эразма со всеми его изъянами, составленному всего по пяти манускриптам (иногда лишь по двум или одному, а в случае с фрагментами Откровения — при полном отсутствии источников!), созданным сравнительно поздно, в конце Средневековья. Чаще всего печатники не занимались поиском других манускриптов, которые могли оказаться более древней и точной основой для новых изданий. Вместо этого они просто вновь и вновь перепечатывали один и тот же текст, ограничиваясь мелкими поправками в нем.

Безусловно, значение некоторых изданий велико. К примеру, третье (1550) издание Стефана примечательно как первое из существующих, в котором зафиксированы расхождения между исходными манускриптами; его же четвертое издание (1551), вероятно, можно считать даже более ценным, так как в нем впервые текст греческого Нового Завета был разделен на стихи. До тех пор этот текст был сплошным, без каких‑либо указаний начала и конца стихов. С работой Стефана над этим изданием связан забавный эпизод. Позднее его сын рассказывал, что Стефан решил разделить текст на стихи (большинство этих разделений сохранено в английском переводе), пока путешествовал верхом. Несомненно, имелось в виду, что Стефан «работал в дороге» — то есть расставлял номера стихов по вечерам на постоялых дворах, где останавливался на ночлег. Но поскольку его сын сказал буквально, что Стефан правил текст, «путешествуя верхом», некоторые обладатели своеобразного чувства юмора предположили, что он работал, пока сидел в седле, так что когда лошадь оступалась на неожиданном ухабе, Стефан промахивался пером — этим и объясняется довольно причудливая расстановка номеров стихов, которую мы видим в современных переводах Нового Завета.

Но основной вывод, к которому я веду, заключается в том, что источником всех этих последующих изданий, в том числе и подготовленных Стефаном, неизбежно оказывается editio princeps Эразма, основанный на некоторых довольно поздних и не обязательно достоверных греческих манускриптах — тех, которые ему посчастливилось найти в Базеле и позаимствовать у друга Рейхлина. Нет причин полагать, что все эти манускрипты отличались особенно высоким качеством. Просто они были единственными, какие Эразм смог найти.

И действительно, как оказалось, качество этих манускриптов было не на высоте: еще бы, ведь их изготовили спустя одиннадцать веков после появления оригиналов! К примеру, манускрипт, которым Эразм пользовался как основным источником евангелий, содержал и рассказ о женщине, взятой в прелюбодеянии (Евангелие от Иоанна), и двенадцать последних стихов Евангелия от Марка — отрывки, которые, как мы выяснили в предыдущей главе, в оригинальные тексты не входили.

Однако одного из важных отрывков Писания в манускриптах, которыми Эразм пользовался как источниками, не было. Речь идет об 1 Ин 5:7–8, которые ученые называют Comma Johanneum («краткий период Иоанна»): эти строки содержатся в рукописной латинской Вульгате, однако их нет в подавляющем большинстве греческих манускриптов. Этот отрывок издавна полюбился христианским богословам, поскольку лишь в нем из всей Библии недвусмысленно изложено учение о Троице: о том, что Бог — это три ипостаси, но все три образуют единого Бога. В Вульгате этот текст выглядит так:

Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино. И три свидетельствуют на земле: дух, вода и кровь; и сии три об одном.

Это загадочный отрывок, но он, несомненно, подтверждает традиционное учение церкви о «триединстве Бога, который един». Не будь этих стихов, выводить догмат о Троице пришлось бы из ряда фрагментов, вместе утверждающих, что Бог есть Христос, как и Дух, и Отец, и тем не менее Бог только один. В отличие от них, в приведенном отрывке суть догмата изложена ясно и сжато.

Но Эразм не нашел его в своем греческом манускрипте, который гласил просто: «Ибо три свидетельствуют: дух, вода и кровь, и сии три об одном». А где же «Отец, Слово и Святый Дух»? Их не оказалось ни в главном источнике текста, имевшемся у Эразма, ни в каком‑либо другом, с которыми он сверялся, и он, разумеется, исключил их из своей первой редакции греческого текста.

Этот поступок возмутил его современников — богословов больше, чем любой другой; они обвинили Эразма в злонамеренной фальсификации текста, в попытке уничтожить догмат о Троице, а значит, и вытекающий из него догмат об истинной Божественности Христа. В частности, Стуника, один из главных редакторов Комплютенской Полиглотты, публично выступил с обличением Эразма и потребовал, чтобы в последующих изданиях он вернул исключенные стихи на место.

История гласит, что Эразм — вероятно, по неосторожности — согласился вставить указанные стихи в дальнейшие издания греческого Нового Завета, но при одном условии: если оппоненты предоставят ему греческий манускрипт, в котором содержатся эти стихи (одних латинских было недостаточно). И такой греческий манускрипт нашелся. Точнее, он был изготовлен для такого случая. По — видимому, некто переписал греческий текст посланий, а когда дело дошло до отрывка, о котором шла речь, перевел латинский текст на греческий, придав Comma Johanneum привычный, ценный с богословской точки зрения вид. Иначе говоря, манускрипт, предъявленный Эразму, был выполнен по заказу в XVI веке.

Несмотря на все подозрения, Эразм, верный слову, включил Comma Johanneum и в новое, и во все последующие свои издания. Как я уже отмечал, эти издания легли в основу изданий греческого Нового Завета, когда его начали перепечатывать Стефан, Беза, Эльзевиры и прочие. Именно с такими текстами работали переводчики Библии короля Иакова. Поэтому читатели английской Библии — начиная от изданной по велению короля Иакова в 1611 году и вплоть до изданий XX века — знакомы и с рассказом о женщине, взятой в прелюбодеянии, и с последними двенадцатью стихами Евангелия от Марка, и с Comma Johanneum, хотя ни одного из этих отрывков не найти в древнейших, наиболее достоверных манускриптах греческого Нового Завета. Перечисленные фрагменты вошли в поток сознания англоязычных читателей просто по прихоти истории, благодаря тому, что под рукой у Эразма оказались именно такие манускрипты, а один изготовили специально для него.

Различные греческие издания XVI‑XVII веков были настолько похожими, что в конце концов издатели смогли утверждать, что этот текст принят в качестве канонического всеми учеными и читателями греческого Нового Завета, — а как же иначе, ведь ему было не с чем конкурировать! По этому поводу особенно часто цитируют утверждение, содержащееся в издании, которое выпустили в 1633 году Абрахам и Бонавентура Эльзевиры (они приходились друг другу дядей и племянником). Их слова, с тех пор известные ученым, гласят: «Вот перед тобой текст, который ныне принят всеми и в котором мы не даем ничего исправленного или ошибочного». Эта формулировка, в особенности слова «текст, который ныне принят всеми», породила расхожий термин Textus Receptus («Общепринятый текст», сокращенно Т. R.) — текстологи пользуются им для обозначения версии греческого текста, основанной не на самых ранних и качественных манускриптах, а на редакции, первоначально опубликованной Эразмом, а затем — другими издателями, перепечатывавшими ее на протяжении более чем трех столетий, до тех пор, пока текстологи не начали утверждать, что греческий Новый Завет следует восстанавливать научными методами, на основании самых ранних и лучших манускриптов, а не просто воспроизводить с привычных образцов. Таким образом, в основе ранних переводов на европейские языки, в том числе Библии короля Иакова, а также других подобных изданий, которые выходили в свет вплоть до конца XIX века, лежит низкокачественная текстовая версия Textus Receptus.

 

Джон Милл и его справочный аппарат греческого нового завета

Итак, текст греческого Нового Завета считало надежным фундаментом большинство богословов, которые могли позволить себе пользоваться печатными изданиями в XVI‑XVII веках. В конце концов, почти все издания содержали один и тот же текст. Но иногда ученые не жалели времени на поиски и обнаруживали, что греческие манускрипты отличаются от привычного печатного текста. Мы уже упоминали о том, что Стефан включил в свое издание 1550 года пометки на полях с указанием мест, где в нескольких (общим счетом четырнадцати) просмотренных манускриптах обнаружил разночтения. Позднее, в XVII веке, английские богословы Брайан Уолтон и Джон Фелл при публикации новых изданий гораздо серьезнее отнеслись к несоответствиям, найденным в уцелевших (и имеющихся в их распоряжении) манускриптах. Но почти никто не понимал колоссальных масштабов проблемы текстовых разночтений, пока в 1707 году не вышла потрясшая устои публикация одного из классиков в области текстологии Нового Завета — эта книга совершила переворот в изучении рукописной традиции греческого Нового Завета, открыла путь, побудивший богословов придерживаться более тщательного подхода к текстологическому изучению манускриптов Нового Завета.

Этой публикацией стал греческий Новый Завет Джона Милла из Куинс — колледжа, Оксфорд. На сбор материалов для данного издания Миллу понадобилось тридцать лет упорного труда. Текст был позаимствован из редакции Стефана 1550 года, но интерес представлял не сам текст, а список разночтений в нем, приведенный в критическом справочном аппарате. Милл воспользовался примерно сотней греческих манускриптов Нового Завета. Кроме того, он тщательно изучал труды первых отцов церкви и обращал внимание на то, как они цитируют тексты, — исходя из предположения, что изучение этих цитат поможет реконструировать манускрипты, бывшие в распоряжении тех, кто их цитировал. Более того, хотя он не умел читать на других древних языках, кроме латыни, он обратился к более раннему изданию Уолтона, чтобы выяснить, где именно древние варианты текста на таких языках, как сирийский и коптский, расходятся с греческим.

По результатам напряженного тридцатилетнего сбора материалов Милл опубликовал текст вместе со справочным аппаратом, в котором указал места, где имелись разночтения в сохранившихся текстах, доступных ему. К изумлению и ужасу многих читателей, в аппарате Милла насчитывалось около тридцати тысяч таких мест в сохранившихся свидетельствах — тридцать тысяч фрагментов, где в различных источниках Новый Завет цитировался по — разному.

Представленные Миллом материалы не были исчерпывающими. На самом деле он нашел гораздо больше этих тридцати тысяч мест с расхождениями и включил в справочник далеко не все, что обнаружил, — например, в него не вошли случаи изменения порядка слов. Но отмеченных им мест оказалось достаточно, чтобы вывести читающую аудиторию из состояния благодушной уверенности, которую создавала постоянная перепечатка Textus Receptus и естественное допущение, что Т. R. и есть «оригинал» греческого Нового Завета. Статус оригинального текста стал предметом споров. Если неизвестно, принадлежали слова греческому Новому Завету или нет, как можно подкреплять ими истинно христианские догмы и учения?

 

Полемика, вызванная справочным аппаратом Милла

 

Влияние публикации Милла сразу же стало ощутимым, хотя сам он не дожил до развязки этой драмы. Он умер от инсульта через две недели после выхода в свет его внушительного труда. Преждевременная кончина Милла (которую один из современников назвал следствием «злоупотребления кофе»!) не помешала высказаться критикам. Самым язвительным нападкам он подвергся три года спустя в ученом труде полемиста Дэниэла Уитби, который в 1710 году опубликовал ряд заметок о толковании Нового Завета и присовокупил к ним сто страниц приложения со скрупулезным исследованием вариантов, приведенных в справочном аппарате Милла. Уитби, консервативный богослов — протестант, был убежден, что даже если Бог не помешал ошибкам переписчиков вкрасться в копии Нового Завета, он ни за что не допустил бы искажения (то есть изменения) текста до такой степени, чтобы пострадала его Божественная цель и назначение. Уитби сетует: «Поэтому я скорблю и досадую, найдя в пролегоменах Милла столько явных стремлений поколебать веру или, в лучшем случае, дать людям слишком убедительный предлог для сомнений». Далее Уитби полагает, что католические богословы, которых он называет «папистами», будут только рады возможности на основании недостоверности текста греческого Нового Завета доказать, что Писание — недостаточно авторитетный источник для веры, иными словами, что авторитет церкви превыше всего. Как он заявляет, «Моринус [Морен, католический ученый] сообщал, что искажения греческого текста, способные поколебать его авторитет, найдены им в греческом Новом Завете Р. Стивенса [Стефана]; как же восторжествуют паписты над тем же текстом, увидев разночтения, четырежды преумноженные Миллом, тридцать лет корпевшим над ними?» После этого Уитби утверждает, что текст Нового Завета заслуживает доверия, так как в разночтениях, на которые ссылается Милл, не затрагиваются догматы веры или вопросы поведения, к тому же подавляющее большинство разночтений Милла не могут претендовать на достоверность.

Возможно, Уитби рассчитывал, что его обвинения возымеют эффект сами по себе и никто не прочитает их; они представляют собой сотню страниц напыщенной, абсурдной, враждебной и невразумительной аргументации, автор которой пытается доказать свою правоту одним лишь нагромождением новых обвинений.

Вмешательство Уитби могло бы закрыть этот вопрос, если бы не те, кто воспользовался тридцатью тысячами разночтений Милла именно так, как опасался Уитби — принялись утверждать, что тексту Библии нельзя доверять, так как он сам по себе недостоверен. Во главе сторонников этой точки зрения встал Энтони Коллинз, друг и последователь Джона Локка, в 1713 году написавший сочинение о свободе мышления. Эта работа типична для деистической мысли начала XVIII века: в ней признается преимущество логики и фактов перед откровениями (например, библейскими) и притязаниями на чудодейственность. Во втором разделе этой работы, где речь идет о религиозных вопросах, Коллинз отмечает, наряду со множеством других моментов, что даже христианские священнослужители (имеется в виду Милл) «допускают сомнительность текстов Писания и стараются доказать ее», после чего ссылается на тридцать тысяч разночтений Милла.

Памфлет Коллинза пользовался большой популярностью, влиянием и вызвал ряд критических откликов, в основном нудных и натужных, однако среди них попадались также обоснованные и негодующие. Пожалуй, самым значительным результатом этой полемики стало вступление в нее ученого с мировым именем и блестящей репутацией, магистра Тринити — колледжа (св. Троицы) в Кембридже Ричарда Бентли. Бентли прославился своими трудами о литераторах античности — таких, как Гомер, Гораций, Теренций. В своем ответе Уитби и Коллинзу, подписанном псевдонимом Phileleutherus Lipsiensis (означающем приблизительно «свободолюбец из Лейпцига» — явный намек на призывы Коллинза к «свободному мышлению»), Бентли справедливо указал, что собранные Миллом разночтения никак не могли пошатнуть устои протестантской веры, так как эти разночтения существовали еще до того, как Милл их заметил. Он их не выдумывал — просто обратил на них внимание!

Если верить не только этому мудрому автору [Коллинзу], но и нашему еще более мудрому доктору [Уитби], он [Милл] проделал всю эту работу, лишь бы доказать ненадежность текстов Писания… Но что вызывает столь яростные нападки и негодование нашего Уитби? Труды доктора, утверждает он, придали сомнительность тексту в целом и оставили Реформацию беззащитной перед папистами, а саму религию — перед атеистами. Боже упаси! Мы по — прежнему надеемся на лучшее. Безусловно, все эти разночтения и прежде существовали в нескольких экземплярах; доктор Милл не создал их и не ввел в обращение — просто показал их нам. Следовательно, если религия была истинной ранее, несмотря на существование подобных разночтений, она благополучно останется истинной и впредь, даже если разночтения увидят все до единого. Будьте уверены: никакая истина, никакие выставленные напоказ факты не в силах разрушить подлинную религию [55] .

Бентли, сведущий в текстологии классических текстов, продолжал доказывать, что наличия многочисленных расхождений можно ожидать в любом тексте, если он существует в виде большого количества манускриптов. Будь такой манускрипт единственным, то в нем и не было бы текстовых разночтений. Но уже второй манускрипт неизбежно будет отличаться от первого в нескольких местах. Однако это даже неплохо, так как ряд разночтений укажет, где первый манускрипт сохранил ошибку. Прибавьте третий манускрипт, и получите дополнительные разночтения, но вместе с тем увидите места, где уцелел оригинальный текст (то есть места, где согласуются два первых манускрипта). И так далее, чем больше манускриптов находишь, тем больше разночтений, и вдобавок больше вероятность, что каким‑то образом эти разночтения помогут восстановить оригинальный текст. Следовательно, тридцать тысяч разночтений, обнаруженных Миллом, не лишают Новый Завет целостности: они просто служат материалом, необходимым ученым для реконструкции текста, задокументированного лучше любого другого древнего труда.

Как мы увидим в следующей главе, эта полемика вокруг публикации Милла со временем побудила Бентли направить свои блестящие умственные способности на восстановление исходного текста Нового Завета. Но прежде чем перейти к этому разговору, отступим на шаг назад и задумаемся о том, чем располагаем сегодня — в сравнении с поразительным открытием Милла, с тридцатью тысячами разночтений в рукописной традиции Нового Завета.

 

Современное положение

Известно, что Милл изучил около сотни греческих манускриптов, чтобы выявить в них тридцать тысяч разночтений, однако сегодня таких источников у нас имеется намного больше. По последним подсчетам, во всем мире обнаружено и занесено в каталоги более пяти тысяч семисот греческих манускриптов. Их в пятьдесят семь раз больше, чем было известно Миллу в 1707 году. К этим пяти тысячам семистам рукописей отнесены все найденные: от фрагментов размером с кредитку до больших, роскошных трудов, сохранившихся полностью. Некоторые содержат всего одну книгу Нового Завета, другие — небольшую подборку (к примеру, четыре евангелия или послания Павла), и лишь в немногие входит Новый Завет целиком. Вдобавок многие манускрипты представляют собой различные ранние редакции (то есть переводы) Нового Завета.

По времени создания эти манускрипты датированы различными периодами — от начала II века (небольшой фрагмент, известный как Р52, содержащий несколько стихов из Ин 18) до XVI века. Они широко варьируются по размеру: среди них есть и крошечные копии в ладонь шириной, например коптский экземпляр Евангелия от Матфея, получивший название Кодекса Шейде и имеющий размеры 4x5 дюймов (10x12,5 см), есть и очень большие, внушительные, в том числе уже упоминавшийся Синайский кодекс размерами 15x13,5 дюймов (37,5x33,7 см), с разворотом впечатляющей ширины. Одни из этих манускриптов представляют собой дешевые, наспех нацарапанные копии, в том числе на повторно используемых страницах (текст некоего документа соскребли, и на отчищенные таким образом листы переписали текст Нового Завета), другие поражают роскошными материалами — например, окрашенным в пурпур пергаментом и золотыми или серебряными чернилами.

Как правило, ученые различают четыре категории греческих манускриптов. (1) Старейшие из них — написанные на папирусе, материале, изготовленном из тростника, качественном, но недорогом и удобном, высоко ценившемся в Древнем мире; эти манускрипты датированы II‑VII веками. (2) Маюскульные («большебуквенные») манускрипты из пергамента (кожи животных, иногда она называлась велень, или веллум), получившие название потому, что были написаны большими буквами, чем‑то напоминающими нынешние прописные; они датированы большей частью IV‑IX веками. (3) Минускульные, («мелкобуквенные») манускрипты тоже написаны на пергаменте, но мелкими буквами, часто соединявшимися между собой (их выводили, не отрывая перо от бумаги) и представлявшими нечто вроде греческого аналога курсивного письма, или скорописи; они датированы IX и более поздними веками. (4) Лекционарии — как правило, минускульные по форме, но содержащие не книги Нового Завета, а так называемые «чтения» из них, расставленные в определенном порядке: их полагалось читать в церкви еженедельно или по особым случаям (как современные сборники для церковного чтения).

Помимо этих греческих рукописей, нам известно о примерно десяти тысячах манускриптов латинской Вульгаты, не говоря уже о манускриптах других версий — сирийской, коптской, армянской, старогрузинской, славянской, и так далее (вспомним, что Милл имел доступ лишь к нескольким из древних редакций, да и те знал только в переводах на латынь). Вдобавок у нас есть труды отцов церкви — Климента Александрийского, Оригена и Афанасия в числе греческих, и Тертуллиана, Иеронима и Августина в числе латинских — в них во всех цитируется Новый Завет. По используемым отцами церкви фрагментам можно реконструировать манускрипты (ныне большей частью утраченные), которыми пользовались эти авторы.

Что мы можем сказать при таком обилии источников про общую численность известных сегодня разночтений? Оценки ученых существенно расходятся: одни говорят, что известно 200 тысяч разночтений, другие — 300 тысяч, третьи — 400 тысяч и даже больше! Мы не знаем, кто из них прав, потому что, несмотря на впечатляющее развитие компьютерной техники, никто до сих пор не смог подсчитать все существующие разночтения. Вероятно, как я указывал раньше, лучше всего просто ограничиться сравнительными оценками. В имеющихся у нас манускриптах больше разночтений, чем слов в Новом Завете.

 

Разновидности изменений в манускриптах

 

Если при попытке определить количество изменений в уцелевших текстах мы сталкиваемся с трудностями, что можно сказать о разновидностях этих изменений? В настоящее время ученые обычно различают ошибки переписчиков, возникшие случайно, или непреднамеренно, и преднамеренные ошибки, возникшие в результате некоторого обдумывания. Четких и определенных границ между этими категориями, разумеется, нет, но тем не менее само разделение представляется логичным: любому ясно, как переписчик случайно упускает слово при копировании текста (непреднамеренное изменение), однако довольно трудно понять, каким образом могли так же «случайно» попасть в текст последние двенадцать стихов Евангелия от Марка.

Следовательно, уместно будет завершить эту главу примерами изменений, относящихся к обеим категориям. Я начну с нескольких форм «случайных» разночтений.

 

Непреднамеренные изменения

Многочисленные случайные описки, несомненно, объясняются тем, что все греческие манускрипты были написаны scriptuo continua — преимущественно без знаков пунктуации и даже без пробелов между словами. Значит, слова выглядели так, что их часто путали. К примеру, в 1 Кор 5:8 Павел наставляет читателей приобщиться Христу, пасхальному агнцу, и есть «не с хлебом старой закваски — пороком и злом». Последнее слово, «зло», по — гречески пишется PONERAS и с виду очень похоже на другое слово, «половая безнравственность» — PORNEIAS. Разница в значении не так уж велика, но удивляет тот факт, что в паре уцелевших манускриптов Павел предостерегает не от скверны в общем, а от разврата в частности.

Орфографические ошибки такого рода сделало еще более вероятным то обстоятельство, что переписчики порой сокращали некоторые слова, чтобы сэкономить время или место. К примеру, по — гречески союз «и» — KAI — некоторые переписчики сокращали до первой буквы К со штрихом, указывающим, что это сокращение. Также сокращениям часто подвергались слова, названные учеными nomina sacra («священные имена») — Бог, Христос, Господь, Иисус, Дух: их писали коротко либо потому, что они слишком часто встречались, либо чтобы подчеркнуть, что этим словам уделено особое внимание. Иногда многочисленные сокращения ставили в тупик переписчиков последующих эпох: их или путали, или принимали за целое слово. К примеру, в Рим 12:11 Павел призывает читателя: «Господу служите». Но слово «Господь», KURIW обычно в манускриптах сокращали как KW со штрихом сверху, что некоторые ранние переписчики ошибочно воспринимали как краткое KAIRW, то есть «время». В таких манускриптах Павел призывает своих читателях «времени служить».

Подобно этому, в 1 Кор 12:13 Павел указывает, что все во Христе «крестились в одно тело» и «все напоены одним Духом». Слово «Дух», PNEUMA, сокращали в большинстве рукописей до РМА, что, как и следовало ожидать, некоторые переписчики путали с греческим РОМА — «питие», поэтому в таких текстах Павел заявляет, что все «напоены одним питием».

Распространенный тип ошибки в греческих манускриптах возникает, когда две строчки копируемого текста заканчиваются одинаковыми буквами или одинаковыми словами. Переписчик копирует первую строчку такого текста, затем снова переводит взгляд на страницу, находит те же самые слова на следующей строчке вместо только что переписанной и продолжает писать, пропустив несколько слов или всю строчку. Это явление называется псевдоблепсией («зрительная ошибка»), его вызывает гомеотелевтон («равноконечность»). Своим студентам я говорю, что называть себя людьми с университетским образованием они смогут, когда научатся разумно рассуждать о псевдоблепсии, вызванной гомеотелевтоном.

Проиллюстрировать это явление можно отрывком из Лк 12:8–9, который читается так:

8. Всякого, кто исповедает меня пред человеками, и Сын Человеческий исповедает пред Ангелами Божиими;

9. А кто отвергнется Меня пред человеками, тот отвержен будет пред Ангелами Божиими.

В этом самом раннем манускрипте на папирусе отсутствует весь стих 9 — нетрудно понять, как была допущена эта ошибка. Переписчик скопировал слова «пред Ангелами Божиими» из стиха 8, а когда снова взглянул на страницу, с которой делал копию, то высмотрел те же самые слова, но уже в стихе 9, и сделал вывод, что именно их только что переписал. Поэтому он продолжил копировать стих 10, пропустив девятый полностью.

Иногда ошибки подобного рода имели гораздо более серьезные последствия для понимания смысла текста. Например, в Ин 17:15 Иисус говорит о своих последователях в молитве, обращенной к Богу:

Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла.

В одном из наших лучших манускриптов (Ватиканском кодексе IV века) слова, на которые заканчиваются первые строки, одинаковы, поэтому вся строчка «мира, но чтобы сохранил их от» оказалась пропущенной. В итоге Иисус возносит неудачную молитву, которую можно понять как «не молю, чтобы ты сохранил их от зла»!

Порой причиной непреднамеренных ошибок становилось не схожее написание, а схожее звучание слов. Такие ошибки могли возникнуть, например, когда переписчики работали под диктовку: один читал вслух манускрипт, а другой или несколько других записывали их, создавая новые манускрипты, как делали в скрипториях начиная с IV века. Если два слова произносились одинаково, тогда писцы, записывающие их на слух, могли случайно ослышаться, особенно если замена имела смысл (но тем не менее оставалась ошибкой). По — видимому, это случилось при переписывании, например, Откр 1:5, где автор возносит молитву «омывшему нас от грехов наших». Слово «избавивший» (LUSANTI) на слух не отличается от «омывший» (LOUSANTI), поэтому неудивительно, что в ряде средневековых манускриптов автор молится тому, кто «омыл нас от грехов наших».

Еще один пример можно увидеть в Послании к Римлянам апостола Павла, где автор утверждает: «Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом» (Рим 5:1). Действительно ли он так сказал? Утвердительное выражение «мы имеем мир» звучит точно так же, как призыв «да будем иметь мир». По этой причине во многих манускриптах, в том числе самых ранних из имеющихся у нас, Павел не успокаивает себя и своих последователей наличием мира с Богом — он призывает всех стремиться к миру. Текстологи не могут решить, какое чтение этого отрывка считать правильным.

Случалось, там, где изначально имелась некоторая неясность, внесенные по вполне понятным причинам поправки лишали текст смысла — вместо того, чтобы пояснять его. Примеров тому множество, они часто появлялись по причинам, которые мы уже обсуждали. Так, в Ин 5:39 Иисус советует своим противникам: «Исследуйте Писания… они свидетельствуют о Мне». В одном раннем манускрипте последний глагол заменен другим, похожим по звучанию, но не имеющим никакого смысла в данном контексте. В этом манускрипте Иисус говорит: «Исследуйте Писания… они согрешают о Мне»! Второй пример содержится в Откровении, где пророк видит престол Бога и замечает «радугу (IRIS) вокруг престола, видом подобную смарагду» (4:3). В некоторых ранних манускриптах есть изменение, из которого, как ни странно, мы узнаем о «священниках (IEREIS) вокруг престола, видом подобных смарагду»!

Вероятно, самым вопиющим из тысяч непреднамеренных изменений можно назвать содержащееся в минускульном манускрипте четырех евангелий с официальным номером 109, созданном в XIV веке. Эта ошибка вкралась в третью главу Евангелия от Луки, в родословие Иисуса. Очевидно, писец копировал манускрипт, в котором родословие было записано в два столбца. По какой‑то причине он переписывал не по одному столбцу, а построчно, первые строчки обоих столбцов, затем вторые, и так далее. В итоге имена в родословии перемешались, большинство упомянутых лиц были названы сыновьями не тех отцов. Хуже того, во втором столбце строк было меньше, чем в первом, поэтому теперь в данном манускрипте отцом рода человеческого (то есть последним из упомянутых) назван не Бог, а израильтянин по имени Фарес, а сам Бог оказался сыном человека по имени Арам!

 

Преднамеренные изменения

Изменения, о которых мы говорили до сих пор, во многих отношениях заметить и устранить проще всего, если задаться целью восстановить самый ранний вид текста. Однако выявить преднамеренные изменения значительно труднее. Именно потому, что они внесены в текст умышленно, им свойственна осмысленность. А так как они имеют смысл, всегда найдутся критики, которые сочтут, что смысл и должен быть таким, то есть перед нами оригинал. Это не спор между теми богословами, которые считают, что текст подвергся правке, с теми, кто убежден, что правке он не подвергался. Всем сторонам известно, что текст был изменен, вопрос заключается лишь в том, какое чтение представляет собой изменение, а какое — самый ранний из доступных вариантов текста. Насчет последнего богословы порой расходятся во мнении.

Примечательно количество случаев — в сущности, таких большинство — когда ученые в целом приходят к согласию. Вероятно, здесь будет полезно рассмотреть разновидности преднамеренных изменений встречающихся в рукописях, поскольку они дают представление о причинах, по которым переписчики вносили эти изменения.

Иногда переписчики правили тексты, считая, что в них содержатся фактические ошибки. По — видимому, так было с самым началом Евангелия от Марка, где автор представляет свой труд словами: «Как написано у пророка Исайи: „вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим… Прямыми сделайте стези ему“». Суть в том, что начало цитаты взято не из Исайи — это сочетание отрывков из Исх 23:20 и Мал 3:1. Переписчики заметили неувязку и поправили текст следующим образом: «Как написано у пророков…» В настоящее время неверная атрибуция цитаты не представляет затруднения. Но едва ли можно усомниться в том, какими были первоначальные слова Марка: приписывание цитаты Исайе найдено в самых ранних и наиболее полных манускриптах.

В отдельных случаях «ошибка», которую пытался исправить переписчик, оказывалась не фактической, а интерпретационной. Широко известен пример из Мф 24:36, где Иисус предсказывает конец времен и говорит, что «о дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни даже Сын, а только Отец Мой один». Этот отрывок вызвал затруднения у переписчиков: Сын Божий, сам Иисус, не знает, когда наступит конец света? Как такое может быть? Неужели он не всеведущ? Чтобы разрешить эту проблему, некоторые переписчики просто убирали из текста слова «ни даже Сын». Следовательно, неосведомленными могли быть ангелы, но не Сын Божий.

Случалось, переписчики меняли текст не потому, что считали его содержащим ошибку, а из желания избежать недопонимания. Пример тому — Мф 17:12–13, где Иисус отождествляет Иоанна Крестителя с Илией, пророком, который явится к концу света:

Говорю вам, что Илия уже пришел, и не узнали его, а поступили с ним, как хотели; так и Сын Человеческий пострадает от них. Тогда ученики поняли, что Он говорил им об Иоанне Крестителе.

Потенциальная проблема заключается в том, что из текста вполне можно было сделать вывод: Илия — не Иоанн Креститель, а Сын Человеческий. Переписчики прекрасно понимали, что так не могло быть, и потому некоторые поменяли местами фрагменты текста, в результате чего высказывание «ученики поняли, что Он говорил им об Иоанне Крестителе» предшествовало словам о Сыне Человеческом.

Порой переписчики правили текст по заведомо богословским причинам, заботясь о том, чтобы им не воспользовались «еретики» и чтобы текст гласил именно то, что ему полагалось (по мнению переписчиков) гласить. Многочисленные примеры таких изменений мы подробно рассмотрим в следующей главе. А здесь я ограничусь парой примеров.

Во II веке некоторые христиане свято верили, что спасение, принесенное Христом, — совершенно новое явление, превосходящее все ранее виданное миром и стоящее безусловно выше иудаизма, из которого произрастало христианство. Кое‑кто из этих христиан даже утверждал, что иудаизм, древняя религия иудеев, полностью разрушен пришествием Христа. Для переписчиков, придерживающихся подобных убеждений, проблему могла представлять притча о молодом вине и ветхих мехах, которую в евангелии рассказывает Иисус.

И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие… Но молодое вино должно вливать в мехи новые… И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого; ибо говорит: старое лучше (Лк 5:37–39).

Как мог Иисус утверждать, что старое лучше нового? Разве принесенное им спасение не превыше всего, что мог предложить иудаизм (или любая другая религия)? Озадаченные этим высказыванием писцы просто недописывали последнюю фразу, в итоге Иисус ни словом не упоминал о том, что старое лучше нового.

Иногда переписчики меняли текст, чтобы должным образом подчеркнуть излюбленный догмат. Например, мы видим это в рассказе о родословии Иисуса в Евангелии от Матфея, которое начинается отцом иудеев, Авраамом, и продолжается по линии Иисуса от отца к сыну — вплоть до слов «Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от которой родился Иисус, называемый Христос» (Мф 1:16). В таком виде само родословие ставит Иисуса в исключительное положение, не говоря, что его «родил» Иосиф. Но некоторым писцам этого показалось мало, и они переиначили текст следующим образом: «Иаков родил Иосифа, с которым обручена была Мария, от которой родился Иисус, называемый Христос». Иосиф утратил даже статус мужа Марии — он всего лишь обручен с ней, зато подчеркнута ее девственность — важный момент для многих писцов древности!

В отдельных случаях писцы меняли тексты не по богословским, а по богослужебным, литургическим причинам. Поскольку в раннем христианстве были сильны аскетические традиции, неудивительно, что они нашли отражение в правке, которую переписчики вносили в текст. Например, в Мк 9, изгоняя демона, которого не могли изгнать его ученики, Иисус объясняет им: «Сей род не может выйти иначе, как от молитвы» (Мк 9:29). Позднее писцы дополнили его слова, имея в виду собственный образ жизни, после чего Иисус стал говорить, что «сей род не может выйти иначе, как от молитвы и поста».

Одно из наиболее известных литургических изменений в тексте содержится в молитве Господней, записанной Лукой. Эту же молитву мы встречаем и у Матфея, где она длиннее и ее форма более привычна христианам. По сравнению с ней версия Луки выглядит сильно урезанной.

Отче наш, да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое. Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день. И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение. (Лк 11:2–4)

Писцы решили проблему укороченной версии Луки, добавив в нее фрагменты из параллельного отрывка Мф 6:9-13, в итоге молитва стала читаться как в Евангелии от Матфея:

Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

Это стремление писцов приводить в соответствие отрывки евангелий наблюдается повсюду. Всякий раз, когда в разных евангелиях появлялся один и тот же сюжет, кто‑нибудь из переписчиков обязательно добивался, чтобы этот сюжет был изложен одинаково, и устранял разночтения движением пера.

На переписчиков оказывали влияние не только параллельные места, но и типичные для того времени традиции устной передачи преданий об Иисусе. Мы уже видели последствия этого влияния, рассматривая эпизод с женщиной, взятой в прелюбодеянии, и последние двенадцать стихов Евангелия от Марка. Менее значительные примеры тоже свидетельствуют о том, как тексты евангелий менялись под действием устных традиций. Примечательна история из Ин 5, в которой рассказывается, как Иисус исцелил больного у купальни Вифезда. В начале читателю сообщают, что возле купальни ждало много больных, слепых, хромых, иссохших, из которых Иисус выбрал для исцеления человека, болевшего уже тридцать восемь лет. На вопрос Иисуса, хочет ли он выздороветь, этот человек отвечал, что некому опустить его в купальню, поэтому каждый раз, «когда возмутится вода», кто‑то успевает сойти в нее первым.

В самых ранних и полных манускриптах нет объяснений, зачем этому больному понадобилось опускаться в купальню, когда возмутится вода, но устная традиция восполнила этот пробел, в итоге многие более поздние манускрипты были дополнены стихами 3–4. Из них мы узнаем, что «Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал». Приятный штрих и к без того интригующей истории.

 

Заключение

Продолжать разговор о фрагментах текста Нового Завета, которые подверглись случайному или преднамеренному изменению, можно почти до бесконечности. Как уже было сказано, подобные примеры исчисляются не сотнями, а тысячами. Однако приведенных здесь примеров достаточно для подкрепления основного вывода: в имеющихся у нас манускриптах масса разночтений, авторы которых — переписчики священных текстов. В начале христианской эпохи многие писцы были дилетантами, поэтому отличались большей склонностью к правке копируемого текста — или были более подвержены непреднамеренным изменениям, чем писцы более поздних периодов, среди которых с IV века преобладали профессионалы.

Понимать, к каким изменениям, как случайным, так и преднамеренным, были склонны переписчики, важно, чтобы успешнее выявлять такие изменения и сразу отметать часть домыслов, решая, какой вариант текста представляет собой измененную, а какой — наиболее раннюю форму. Необходимо также понимать, как современные ученые разрабатывают методы принятия подобных решений. В следующей главе мы проследим часть этого долгого пути начиная с времен Джона Милла и заканчивая современностью и рассмотрим существующие методы реконструкции текста Нового Завета и выявления в нем изменений, сделанных в процессе переписывания.