Этим утром я решил узнать новости из газет. Как там у нас дела по части страданий? Честно говоря, радоваться нечему. Вот лишь несколько сюжетов из воскресного выпуска, причём просмотрел я только первый раздел.

Боль не обходит стороной богатых и знаменитых. Кандидат в вице-президенты Джон Эдвардс (парень из нашего города — он живёт в Чапел-Хилл, где я преподаю) заявил о продолжении своей кампании, хотя у его жены Элизабет диагностирован рак костей. Обнаружены злокачественные образования, и это неизлечимо. У них четверо детей. Второй ребёнок, Уэйд, трагически погиб в автокатастрофе одиннадцать лет назад в возрасте шестнадцати лет. Другим двоим детям по шесть и восемь лет. Никто не знает, сколько Элизабет ещё осталось, но она держится молодцом и поддерживает предвыборную гонку своего мужа.

Студент двадцати одного года из нашего университета, известный участник спортивных соревнований, был сбит внедорожником. Сейчас он в коме, у него серьёзные травмы и отёк мозга. Через полтора месяца ему должны были вручить выпускной диплом, но скорее всего он столько не протянет.

На городок Логан, штат Нью-Мексико, обрушился торнадо. Разрушено около сотни жилых и общественных зданий, в том числе три школы. Тридцать пять человек госпитализировано.

Жители Нового Орлеана начинают активно вооружаться. Продажи оружия бьют рекорды. Почему? Потому что после урагана Катрина уровень убийств в городе стал самым высоким в стране. В некоторые районы шериф отправил бронетехнику, все улицы патрулируются полицией и национальной гвардией. Но люди не доверяют системе и предпочитают вооружаться сами.

Северная Корея вышла вчера из шестисторонних переговоров по ограничению их государственной ядерной программы. Только этого нам и не хватало: ещё одного источника ядерной угрозы.

На минувшей неделе пошёл пятый год войне в Ираке. По официальным данным пока что там погибло 3230 американских солдат. Одному Богу известно, сколько погибло иракцев — эту статистику нам не показывают.

На войну уже затрачено четыреста миллиардов долларов. Но о чём правительство, конечно, никогда не скажет, что эти деньги могли быть потрачены, скажем, на еду для голодающих или жильё для бездомных.

В результате теракта вчера в Ираке погибло сорок шесть человек (эта маленькая заметка схоронилась на восемнадцатой странице газеты). Один американский солдат погиб при патрулировании. Четверо иракцев погибло при миномётном обстреле. В Багдаде найдено десять трупов с огнестрельными ранениями, ещё с десяток обнаружено в Фаллудже — все следы указывают на расправу. Невесело идут дела.

Вот история сержанта Дэниэла Джильета, раненого в Ираке. Его бронированный Хаммер налетел на танковую мину. После взрыва боец взглянул вниз и увидел лишь лохмотья своих штанов. Но насколько всё плохо он осознал позже, когда увидел, как друзья по частям достают из машины его ногу. Теперь он дома и учится ходить с протезом.

Ещё история из Ирака. У одной женщины — обычной, каких сотни — похитили брата. Похитители потребовали сто тысяч долларов. Семья смогла собрать только двадцать. Им сказали, что так и быть, этого хватит. Пусть оставят деньги в указанном месте и после этого им сообщат, где забрать брата. Но, получив деньги, похитители пропали. Отчаявшаяся семья обошла все морги в поисках тела. Наконец они вышли на частного похоронного агента, который показал им фотографии всех тел, что ему пришлось хоронить. Среди них оказалось тело пропавшего брата. Руки были связаны над головой, лицо обезображено, во лбу осталось отверстие от электродрели, сделанное его палачами.

На этом я оставил чтение. Во вчерашней газете было всё то же самое, да и в позавчерашней тоже. Ничего не меняется. А ведь в газете ещё ничего не сказано о количестве умерших за день от голода, рака, СПИДа, малярии, патогенных микроорганизмов, о голодающих и бездомных, о жертвах домашнего, расового, сексуального насилия и т. д., и т. п.

Что нам делать со всем этим бедламом? Должен сказать, я не из тех людей, что вечно ноют, что унылы с самого утра и объяты вселенской скорбью. Я человек бодрый, жизнелюбивый, с чувством юмора, и очень хорошо понимаю, как много добра вокруг. Отчасти я его чувствую и на себе, буквально каждый день. Но что нам делать со всеми этими трагедиями, болью, унижениями и страданием?

Почти каждый день я получаю электронную почту от незнакомых людей. Они прочитали что-то из мною написанного и услышали, что я стал агностиком, потому что не смог найти объяснение проблемы страданий. Их письма всегда доброжелательны, ведь люди пишут с благими намерениями. Я пытаюсь отвечать на все, а если не получается, то хотя бы выражаю авторам благодарность, что они поделились со мной своими мыслями. И всё же меня несколько удивляет, что у такого огромного количества людей такое упрощённое видение проблемы, и они спешат поделиться им, как будто ничего подобного мне прежде не приходило в голову. Но, повторюсь, я признателен за их доброту и искренность. Чаще всего мне советуют воспринимать Бога как доброго родителя, небесного отца, попускающего нам страдания для выработки характера или усвоения урока правильной жизни. Конечно же, этот взгляд находит своё соответствие в Библии:

Наказания Господня, сын мой, не отвергай,

и не тяготись обличением Его;

ибо кого любит Господь, того наказывает,

и благоволит к тому, как отец к сыну своему. (Притч 3:11–12)

Я потому не посвятил отдельную главу этой точке зрения, что она не из самых типичных для Библии, да и в том или ином виде нам уже попадалась. Например, в книге Амоса Бог наказывает свой народ за грехи, и это выглядит как воспитательная мера, преподанный урок: они должны снова обратиться к Богу и его стезям. Амос считал, что именно ради этого народу были посланы голод, засуха, мор, война и смерть: Бог пытался «обратить» народ к себе (Ам 4:6-11).

Я бы принял эту точку зрения, не будь внушение столь сурово, и наказание столь жестоко. Мы и правда верим, будто Бог обрекает людей на голодную смерть, чтобы преподать им урок? Что он насылает телесные болезни и сводит с ума, что он уничтожает целые народы с целью научить людей правильному богословию? Что это должен быть за отец, если он калечит, ранит, режет на куски, истязает, мучает и убивает своих детей для поддержания дисциплины? Что бы мы подумали о человеке, который до смерти заморил голодом свою дочурку, сделавшую что-то не так, или до полусмерти засёк сына, чтобы помочь тому увидеть ошибки его поведения? Неужели небесный отец тысячекратно хуже самого ужасного отца на земле, какого только можно вообразить? Нет, я не нахожу эту точку зрения убедительной.

Из полученных писем я делаю вывод, что существующие в мире страдания для многих людей остаются непостижимой тайной. Мне близок их подход, я говорил об этом. Но при этом многие думают, что однажды эта тайна будет раскрыта, и смысл страданий станет всем понятен. Иными словами, у Бога есть какой-то план, который сейчас от нас сокрыт. Но в конце концов мы увидим, что всё случившееся, даже самые страшные муки, выпавшие на долю самых невинных людей, послужило высшим интересам Бога, всего мира и человечества, включая нас самих.

Эта мысль согревает многих: получается, Бог знает, что делает, и держит всё под контролем. Но так ли это, полагаю, мы всё равно не узнаем прежде конца света. Нет, это тоже выглядит неубедительно и сильно напоминает мне об одном эпизоде из «Братьев Карамазовых» Достоевского — одного из величайших романов в мире. Самая известная глава этого очень длинного произведения называется «Великий инквизитор». Что-то вроде притчи, рассказанной одним из главных героев, Иваном Карамазовым, своему брату Алёше. Иван представляет, что произошло бы, вернись Иисус на землю в простом человеческом облике. Рассказчик уверен, что церковники снова убили бы его, поскольку людям нужна не свобода во Христе, а властная иерархия и понятные ответы — что церковь и предоставляет. Пожалуй, главам христианских конфессий стоит призадуматься, поскольку это в их правилах уводить паству от неудобных вопросов в сторону заранее придуманных ответов — правильных и вселяющих спокойную уверенность.

Хотя глава о Великом инквизиторе остаётся самой известной частью романа, лично я нахожу две предшествующие главы куда более удачными. Эти главы охватывают тот же разговор Ивана и Алёши. Алёша — толковый, но неопытный юный послушник в монастыре; он глубоко религиозен, но демонстрирует (местами очаровательную) наивность. Иван, его старший брат — интеллектуал и скептик. Он признаёт Божие бытие (он отнюдь не атеист, как некоторые ошибочно полагают), но до Бога ему нет никакого дела. Слишком много страданий и боли в этом мире, и в конечном счёте виноват в этом Бог. Иван говорит: «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять».

Он не принимает мир потому, что если даже Бог в конце откроет смысл всеобщих страданий, Иван всё равно сочтёт их слишком страшными. Своё отрицание он иллюстрирует математической проблемой. Согласно определению древнегреческого математика Эвклида, две параллельные линии никогда не пересекаются (иначе они не были бы параллельными). Но Иван приводит мнение некоторых «геометров и философов», что это правило работает только в нашем конечном мире, а где-то в бесконечности линии обязательно сойдутся. Старший брат не отрицает такой возможности, но и не принимает её: она превосходит его разумение, так что он отказывается в неё верить. То же самое с земными страданиями. Если в конце Бог покажет, что они служили великим и благородным целям, это их не оправдает. Иван говорит:

«Я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, … что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать всё, что случилось с людьми, — пусть, пусть это всё будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять! Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу: увижу и скажу, что сошлись, а все-таки не приму.»

Диалог продолжается в ключевой главе романа под названием «Бунт». В ней Иван говорит, что страдания невинных детей не имеют разумного объяснения, и если Вседержитель когда-нибудь такое объяснение даст, то он его просто не примет (для набожного Алёши такое отношение к Богу выглядит бунтарским, отсюда название главы).

Большую часть главы Иван с болью рассуждает о страданиях невинных жертв. Он рассказывает о злодействах турецких солдат на войне с Болгарией, как они «жгут, режут, насилуют женщин и детей, прибивают арестантам уши к забору гвоздями и оставляют так до утра, а поутру вешают». Он даже не может назвать их поведение зверским, поскольку «это страшно несправедливо и обидно для зверей», которые неспособны на подобную жестокость:

«Эти турки, между прочим, с сладострастием мучили и детей, начиная с вырезания их кинжалом из чрева матери, до бросания вверх грудных младенцев и подхватывания их на штык в глазах матерей. На глазах-то матерей и составляло главную сладость.»

Потом он описывает другую сцену, от которой кровь стынет в жилах:

«Представь: грудной младенчик на руках трепещущей матери, кругом вошедшие турки. У них затеялась веселая штучка: они ласкают младенца, смеются, чтоб его рассмешить, им удается, младенец рассмеялся. В эту минуту турок наводит на него пистолет в четырех вершках расстояния от его лица. Мальчик радостно хохочет, тянется ручонками, чтоб схватить пистолет, и вдруг артист спускает курок прямо ему в лицо и раздробляет ему головку. Художественно, не правда ли?»

Но Иван говорит о преступлениях не только военного времени, но и мирной жизни. И его ужасает, насколько мало они отличаются. У него не идут из ума пытки маленьких детей, даже у «образованных и гуманных европейских людей»:

«(Они) очень любят мучить детей, любят даже самих детей в этом смысле. Тут именно незащищенность-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, — вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя.»

Он рассказывает историю пятилетней девочки, которую за ночное недержание мучили и жестоко наказывали собственные родители (реальный случай, взятый Достоевским из судебной практики):

«Эту бедную пятилетнюю девочку эти образованные родители подвергали всевозможным истязаниям. Они били, секли, пинали её ногами, не зная сами за что, обратили всё тело её в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали её на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний ребенок, спящий своим ангельским крепким сном, ещё может в эти лета научиться проситься), — за это обмазывали ей всё лицо её калом и заставляли её есть этот кал, и это мать, мать заставляла!»

Некоторые считают зло необходимым, дабы люди научились понимать добро. Но экскременты на лице пятилетней девочки не позволяют Ивану принять такое объяснение. Он взволнованно вопрошает Алёшу:

«Понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без нее, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит?»

Иван считает цену слишком высокой. Он не верит, что существует некое божественное оправдание, делающее страдания нужными, что свыше будет дано исчерпывающее объяснение жестокости по отношению к детям (не говоря об остальных; для большей наглядности он сознательно ограничивается детской темой): «Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста?». Какие бы объяснения ни были даны в будущем, какая бы «конечная гармония» ни была достигнута в злом хаотичном мире потом, из солидарности со страдающими детьми старший Карамазов отвергает всё это сейчас:

«Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к „боженьке“!»

В некотором смысле Иван оспаривает идею Лейбница, что это «лучший из возможных миров», несмотря на переполняющие его боль и страдание. Согласиться с тем, что это лучший из миров, можно лишь объяснив и оправдав происходящее в нём. Но Иван не находит ему оправданий. Он предпочитает солидарность со страдающими детьми, а не божественное оправдание в конце, хотя бы то и обеспечило мир «гармонией», то есть пониманием, как оно всё вместе работает на благо человечества и самого Бога.

«Лучше уж я останусь при неотомщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем, хотя бы я был и неправ. Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, то обязан возвратить его как можно заранее. Это и делаю. Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю.»

Финальный акт истории, где Бог открывает всем, зачем ради общего блага и всеобщей гармонии должны были страдать невинные, Иван уподобляет спектаклю, в конце которого наступает развязка сюжета. Он признаёт возможность развязки, но не собирается смотреть сам спектакль. Слишком реален и ужасен сюжет. И он возвращает свой билет.

Впервые я прочёл «Братьев Карамазовых» лет двадцать пять назад, будучи студентом последнего курса (годами я не читал вообще ничего, кроме романов девятнадцатого века, и этот был одним из самых любимых). Этот отрывок оставался со мной все минувшие годы. Не могу сказать, что я согласен с Иваном во всём. Мне кажется, что явись предо мною Вседержитель и дай он мне объяснение, оправдывающее пытки, расчленения и убийства невинных детей, и будь это объяснение настолько убедительным, что я действительно смог бы его принять, тогда я бы первый смиренно и благоговейно пал пред ним на колени. С другой стороны, я не верю, что такое возможно. Надежда, что такое возможно, вероятно, остаётся мечтой, подвигом веры тех, кто отчаянно хочет сохранить верность Богу и вместе с тем понять этот мир. Им нелегко, потому они видят, насколько их представление о Боге и окружающая действительность противоречат друг другу.

Другие, правда, решают проблему страданий, меняя собственное восприятие Бога. Так поступает раввин Гарольд Кушнер в своём бестселлере «Когда с хорошими людьми случаются плохие вещи». Когда я впервые прочёл его в середине 80-х (готовя в Ратгерсе свой курс по теме страданий в библейской традиции), то должен признаться, его работа мне не понравилась настолько, что я стал называть её «Когда хорошие люди пишут плохие книги». Особое неприятие вызвала проводимая Кушнером точка зрения, что Бог не всемогущ и ему неподвластны плохие вещи, происходящие с людьми. Самое скверное, казалось мне, что Кушнер выдал своё мнение за учение самой Библии, да ещё сугубо ссылаясь на книгу Иова. Я счёл его интерпретацию возмутительной, ведь на самом деле она прямо противоположна точке зрения Иова (и почти всех других библейских авторов). Иов, как раз, считал Бога всемогущим творцом и правителем мира, которого простые смертные ни о чём не смеют спрашивать даже когда он заставляет страдать невинных. Кушнер не просто ошибся, интерпретируя библейское учение — он извратил его с точностью до наоборот.

Но пару месяцев назад я перечитал Кушнера вновь, и теперь, когда я стал старше (и менее раздражителен), то испытал совсем другую реакцию. На самом деле это мудрая книга, написанная мудрым человеком, который умеет говорить с людьми, пережившими личную трагедию. Полагаю, что сейчас, спустя двадцать лет, я уже не так озабочен «правильным» толкованием Библии, как прежде. Я многое перевидал за минувшую пару десятилетий, и библейская интерпретация больше не кажется мне самой большой проблемой на планете. Неожиданно мы во многом совпали с Кушнером. Не то чтобы его интерпретация Иова оказалась правильной — даже близко не так. Но его точка зрения принесла немалую пользу тысячам, если не миллионам людей.

Наши личные трагедии происходят не по вине Бога, считает Кушнер. Он также и не «попускает» их, когда мог бы им воспрепятствовать. Просто есть вещи, которые Бог сделать не может. Он не может вмешиваться в события, чтобы уберечь нас от страданий. Но то, что он сделать может — не менее важно. Он может дать нам силы преодолеть испытываемое страдание. Бог — это любящий Отец, не оставляющий своих детей, но не для того, чтобы чудесным образом оградить их от напастей, а чтобы даровать внутренний мир и силу для их преодоления.

Теперь я осознаю силу подобного мировоззрения, и мне вполне понятно, почему его разделяет множество людей. Если бы я по-прежнему верил в Бога, то скорее всего принял бы именно эту точку зрения. Но живущий во мне учёный-библеист не может не видеть, насколько она проблематична. Большинство библейских авторов совершенно недвусмысленно понимает Божию силу — она безгранична. Бог всеведущ и всемогущ, поэтому он и Бог. Сказать, что он не может исцелить рак, устранить врожденные пороки развития, остановить ураган или предотвратить ядерную катастрофу, значит сказать, что он вовсе и не Бог — по крайней мере, не Бог Библии и иудео-христианской традиции. Вера в Бога, который не оставляет меня в моих страданиях, но ничего не может с ними поделать, делает его похожим на мою маму или доброго соседа, но никак не на Бога.

Кушнер — еврейский раввин, и его точка зрения помогает ему в пастырском служении. Но есть и другие точки зрения, развитые уже христианскими мыслителями, и они тоже не первый год приносят пользу разным людям. Классическим примером христианского взгляда на проблему страдания служит книга, знакомая многим семинаристам с начала 1980-х гг. Она называется «Страдание: проверка богословского метода», автор Артур Макгилл. Это тоже весьма мудрая книга, только написанная не для широкой аудитории, как у Кушнера, а для пастырей и богословов, которые не боятся глубоких размышлений на сложные темы. Книга Макгилла исключительно христианская, и для нехристиан практически бесполезна. Для занятия богословием его подход предполагает наличие христианской веры и представляет собой интеллектуальную работу, доступную только христианам. Его взгляд на страдание абсолютно христоцентричен (т. е. сфокусирован на Христе). Имея в виду телесное воплощение Бога во Христе, Макгилл пытается понять Бога через личность Иисуса.

Кого мы видим, глядя на Иисуса? Мы видим того, кто всю свою жизнь вплоть до смерти посвятил жертвенной любви. Такая любовь не предполагает личной выгоды и дорого обходится своему носителю. Иисус всю жизнь терпел за неё, а в конце пошёл на смерть, уплатив высшую цену. И если христиане намерены следовать за Христом, они последуют его примеру. Они тоже пожертвуют всем ради других. Так поступал Иисус, и своими поступками он открывал истинную сущность Бога. Бог страдает вместе с нами. Его сила проявляется в страдании. Его сущность проявляется, когда его последователи жертвуют собою ради других, вплоть до самой смерти.

Этот подход не просто выглядит радикально религиозным, он таков по сути. Это серьёзное христианство. Оно не заточено под увеличение книжных продаж (работа Макгилла не стала бестселлером), под строительство гигантских церквей (которые предпочитают и проповедуют успех, а не, избави Бог, страдание). И оно включает тщательно продуманное представление о месте христианина в этом мире — настоящего христианина, а не его пластиковой копии.

Всё это очень трогательно, но поскольку я смотрю на дело со стороны, то нахожу его не менее проблематичным, чем у прежнего автора. Многие богословы и до Макгилла видели во Христе Божий ответ на вопрос о страдании, потому что во Христе страдал сам Бог. Полагаю, что христианам в их скорбях утешительно сознание того, что Бог тоже прошёл через боль и муки, пытки, унижения и смерть. Но я ответа так и не нашёл. Библия в основном изображает Бога не страдающим, а причиняющим страдания. Или использующим страдания. Или избавляющим от страданий. Представление о страдающем Боге вызвано богословским восприятием Иисуса как Бога, и раз страдал он, то страдал Бог. Но представление об Иисусе как о Боге не разделяется большинством авторов Нового Завета. Фактически это богословие сформировалось лишь на конечном этапе раннего христианства. Его нет в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки, не говоря уже о поучениях самого Иисуса как исторической личности. То есть я, конечно, нахожу подобное развитие богословской мысли интересным и важным, но не считаю его убедительным.

Другой проблемой богословия Макгилла выглядит его условное, а не единственно возможное понимание христианского Бога. С такой же долей условности богослов может утверждать, что раз Христос принял на себя страдания мира, то миру больше не нужно страдать. В конце концов, именно это говорят богословы о грехе и проклятии: Иисус взял на себя наш грех и подпал проклятию Божию именно для того, чтобы освободить от них нас. А почему со страданием не так? Разве он не страдал, чтобы нам не пришлось?

Более того, если христианский Бог — это тот, кто страдает, то кто же создал и хранит этот мир? Разве это не тот же самый Бог? Утверждая, что Бог страдает вместе со своим творением, мы очевидным образом отказываемся признавать за Богом власть над ним. Другими словами, Бог — это ненастоящий бог. И проблема страдания по-прежнему не решена: зачем оно в этом мире?

В этой книге я рассмотрел целый ряд библейских объяснений причин страдания, и большинство из них, на мой взгляд, не удовлетворительны ни с интеллектуальной, ни с нравственной точки зрения. (Важно помнить, что эти объяснения различны настолько, что зачастую противоречат друг другу.) Это Божье наказание за грехи? Так утверждают ветхозаветные пророки. Но я отказываюсь верить, что врожденные дефекты, массовый голод, эпидемии гриппа, болезнь Альцгеймера и геноциды посланы Богом, чтобы заставить людей покаяться или усвоить урок.

Другие авторы — да и сами пророки — хотят сказать, что часть страданий вызвана наличием у людей свободной воли причинять боль, калечить, пытать и убивать других. И это, конечно, так. Свирепствует расовое и сексуальное насилие, продолжаются войны, геноциды. А ещё постоянно встречаются подлые и злобные люди, которых порою приходится терпеть рядом с собой, по соседству, на работе, в правительстве и так далее. Но почему Бог в одних случаях позволяет людям творить зло, а в других нет? Почему его бездействие так избирательно? Если у него хватило сил направить на уничтожение Иерусалима вавилонские армии, а затем поднять персов, чтобы уничтожить вавилонян, то где он был во Вьетнаме? Или Руанде? Если у него получалось творить чудеса для своего народа на протяжении всей библейской истории, то где он сейчас, когда ваш сын гибнет в автокатастрофе, ваш муж доживает век с рассеянным склерозом, гражданская война терзает Ирак, а иранцы реализуют свои ядерные амбиции?

Некоторые библейские авторы верили, что страданием искупаются грехи. И то правда, что порою из встреченных трудностей действительно можно извлечь для себя какую-то пользу. Но я не способен увидеть ничего искупительного в голодной смерти эфиопских детей или той тысячи человек, что сегодня (как и вчера, и позавчера) умерли от малярии. И какая польза в том, что посреди ночи ваша семья в собственном доме стала объектом атаки обезумевшей от наркотиков банды.

Часть авторов расценивала страдание как испытание веры. Но я не могу поверить, что Бог убил (или позволил сатане убить) десять детей Иова, чтобы посмотреть, проклянет ли его Иов. Если бы кто-то убил ваших детей, разве вы не имели бы права проклясть убийцу? И просто неприлично считать, что Бог мог бы компенсировать Иову его потерю, дав ему десять других детей.

Иные авторы полагали, что страдания в мире вызваны силами, противоставшими Богу, строящими козни его народу, когда тот пытается жить по заповедям. Ну, эти по крайней мере серьезно относятся к существованию всепроникающего зла. Но в конечном счете их мировоззрение основано на мифологических представлениях о мире, не соответствующих нашим современным знаниям (трехэтажная вселенная; злобные маленькие бесы, которые пытаются вселиться в человеческие тела и всячески вредить им, и т. п.) А ещё оно основано на слепой вере, что в конечном счете зло будет побеждено — отличная идея, я бы тоже этого хотел. Но это лишь слепая вера; довольно легко она может спровоцировать социальную апатию: если решение проблем откладывается на неопределённое будущее, то какой смысл заморачиваться на них сейчас.

А были ещё авторы (как тот, кто написал столь выразительные поэтические диалоги Иова), которые утверждали, что страдание — это тайна. Я разделяю эту точку зрения, но я не слишком высокого мнения о сделанном из неё выводе, что у нас нет права искать разгадку тайны. Дескать, мы всего лишь рабы, а Бог — всевластный хозяин, и у нас нет полномочий призвать его к ответу за содеянное. Если нас создал Бог (на мгновение допустим теистический взгляд), то, по-видимому, он же наделил нас чувством справедливости. Если это так, то кроме данного им, у нас нет другого истинного чувства, дающего способность отличать правильное от неправильного. И если он делает что-то неправильно, то мы определяем его виновность по тем самым стандартам суждения, которые он дал нам как чувствующим человеческим существам. А убивать детей, устраивать (или допускать) массовый голод и геноциды — это неправильно.

В конце мне придётся признать, что и у меня есть библейский взгляд на страдания. Как оказалось, это точка зрения, изложенная в книге Екклесиаста. Мы многого не знаем об этом мире. Многое в этом мире лишено смысла. Иногда отсутствует справедливость. Всё идет не так, как следует или хотелось бы. Происходит много плохого. Но случается и хорошее. В том и смысл, чтобы наслаждаться жизнью, пока мы можем, потому что она мимолетна. Этот мир и всё, что его наполняет, временно, преходяще и скоро закончится. Мы не будем жить вечно — точнее, мы вообще не проживём долго. И поэтому мы должны наслаждаться жизнью в полной мере, насколько возможно и пока это возможно. Так думает автор Екклесиаста, и я с ним согласен.

По-моему, эта жизнь — это всё, что есть. Мои ученики с трудом верят мне, когда я говорю им, что этому учит Библия, но это так. Ведь это учение Екклесиаста, и его разделяют другие великие мыслители, такие как автор поэтических диалогов Иова. Должно быть, я всё-таки мыслю по-библейски. Во всяком случае, мысль о том, что эта жизнь — это всё, что есть, должна быть не поводом для отчаяния и уныния, а ровно наоборот. Она должна быть источником радости и мечтаний — радости тому, что у нас есть, и мечтаний о том, чтобы сделать мир лучше для себя и для других.

Это значит, что нужно облегчать чужие страдания и дарить надежду тем, у кого её прежде не было. Мы действительно можем многое сделать, занимаясь чужими проблемами. Жить полной жизнью означает, среди прочего, больше делать. Должна быть решена мировая проблема бедности. Богатство можно перераспределить, и даже после этого его многим хватит, чтобы остаться богатыми вонючками. Мы могли бы перераспределить часть нашего богатства хотя бы на микроуровне (я не призываю к марксистской революции). В моем городе Дареме людям не обязательно спать на улице. Детям не обязательно умирать от малярии; плохая вода не должна выкашивать людей целыми семьями; голод не должен убивать людей целыми деревнями. Старики не должны быть заброшены в одиночестве. У школьников должен быть полноценный завтрак. Прожиточный минимум должен соответствовать реальности, а не наивным представлениям чиновников. Страна не должна тратить миллиарды долларов на войны, которые она не может выиграть, чтобы привести к власти режимы, которые не смогут при ней удержаться.

Мы не должны сидеть сложа руки, пока правительства (даже в захудалых государствах) практикуют геноцид в отношении своего народа. Многие люди прочитали о Холокосте и решили: «такое не должно повториться». То же самое они сказали о массовых убийствах на полях смерти в Камбодже: «такое не должно повториться». И после резни в Боснии они повторили: «такое не должно повториться». А потом была бойня в Руанде, и снова все согласились, что «такое не должно повториться». И сейчас, когда происходят повальные изнасилования, грабежи и безостановочные убийства в Дарфуре, они опять говорят: «такое не должно повториться». Такого не должно быть. Будь ты либерал или консерватор, ты перестанешь быть человеком, если оставишь всё как есть.

Люди не должны быть фанатиками или расистами. Наши законы и обычаи не должны дискриминировать по признаку пола или сексуальной ориентации.

Я считаю, нам стоит хорошо потрудиться, чтобы сделать окружающий мир самым лучшим местом для нас самих. Мы должны любить и быть любимыми. Мы должны крепить нашу дружбу, наслаждаться интимными отношениями, дорожить семейными узами. Мы должны зарабатывать и тратить деньги. Чем больше, тем лучше. Надо радоваться хорошей еде и напиткам, баловать себя вредными тортиками. Надо выбираться на природу пожарить мяса и выпить вина. Надо прогуляться вокруг, поработать в своём саду, посмотреть футбол и выпить пива. Надо путешествовать, читать книги, ходить в музеи, любоваться искусством и слушать музыку. Надо ездить на хороших машинах и жить в хороших домах. Надо заводить семью, заниматься любовью, растить детей. Надо изо всех сил любить жизнь — это дар, и он не пребудет с нами долго.

Но ещё нам стоит очень хорошо потрудиться, чтобы сделать окружающий мир самым лучшим местом для других. Надо ли для этого навестить приятеля в больнице, поучаствовать в местной или международной благотворительности, волонтёрском движении, проголосовать за правильных политиков, больше озабоченных чужими страданиями, чем собственной карьерой — нужно всё это и многое другое. То, что мы имеем здесь и сейчас — это всё, что мы имеем. Мы должны жить полной жизнью и помогать другим, а также вкушать от плодов земли.

В конце концов, у нас может и не найтись окончательного решения жизненных проблем. И мы можем не знать всех тому причин. Но то, что мы не можем объяснить страдание, не означает, что мы не можем на него ответить. И наш ответ должен состоять в том, чтобы облегчать страдания там, где это возможно, и прожить жизнь настолько хорошо, насколько это возможно.